Диагноз
Алан Лайтман








Алан Лайтман — писатель, чей, условно говоря, «роман» «Сны Эйнштейна» произвел истинную сенсацию во всем мире. Жанр этого произведения не поддается определению. Автор, известный ученый-физик, именно за счет своего, мягко говоря, нетрадиционного восприятия литературы, сумел создать нечто, неподвластное даже изощренному авангардизму Павича, Маркеса и Льосы.

Однажды «средний благополучный американец» вдруг осознал, что ПОЛНОСТЬЮ УТРАТИЛ ПАМЯТЬ…

Однажды обычный «тинейджер компьютерного поколения» внезапно стал свидетелем трагедии великого философа древних Афин…

Перед вами — «двуслойный» роман, в котором реальность и фантасмагория, трагедия и гротеск легко и естественно переплетаются в единое целое.

ТАКОГО Лайтмана вы еще не знали.

Прочитайте — и узнаете!






Алан Лайтман

ДИАГНОЗ


Памяти

Джин Гарретсон Лайтман




Посвящается Джин, Элизе и Каре






МЕТРО


Люди, должно быть, очень спешили по своим делам, так как никто из них не заметил ничего странного в поведении Билла Чалмерса, который в то ясное летнее утро торопливо захлопнул дверь автомобиля и ринулся к входу в подземку. Солидного, одетого в синий хлопковый костюм Билла немедленно поглотила толпа пассажиров, несущихся резвым галопом от своих машин к эскалаторам станции «Элуайф», исполинской пещеры из бетона и стальных конструкций, конечного пункта красной линии бостонского метрополитена. Спустившись вниз, Чалмерс предъявил билет и пробежал через турникет. На середине лестницы, ведущей к платформе, он услышал резкий электронный сигнал и скрежет закрывающихся дверей поезда первого маршрута. Бежавшая рядом женщина испустила отчаянный стон. Другой пассажир, высокий нервный субъект в скрипучих ботинках, неистово вопя, понесся вдоль состава, колотя свернутым журналом по закрытым красным дверям вагонов. Но поезд уже тронулся, стальные колеса загрохотали так, что несколько человек прибавили громкости в своих плеерах. Долговязый субъект оглянулся и прострелил Чалмерса таким злобным взглядом, словно тот, недостаточно быстро миновав турникет, не дал другим пассажирам успеть на поезд. Вот кретин, подумал Чалмерс и взглянул на часы. Было восемь двадцать две. Двадцать три минуты до его остановки, девять минут пешком до здания компании, две минуты на лифте — и ровно в девять он будет сидеть за столом в своем кабинете. При том, конечно, условии, что поезд, как положено, подойдет на второй путь не позже чем через четыре минуты. Не без самодовольства Чалмерс напомнил себе, что, в отличие от нервного типа с журналом, он сумел так рассчитать время поездки, что может позволить себе опоздать на первый поезд, не опоздав при этом на работу. Но вдруг, забеспокоился он, не придет вовремя поезд, прибывающий на второй путь? Правда, такого никогда не случалось прежде, когда он пропускал первый поезд, однако сама возможность определенно существовала. Проведя пальцем по усам, Чалмерс, продолжая спускаться по лестнице, снова посмотрел на часы. Не стоит терять попусту оставшиеся в его распоряжении четыре минуты. Впрочем, он замедлил шаг и положил пятьдесят центов в кружку бездомной женщины, сидевшей на ступенях у стены. Женщина до боли напомнила старую преподавательницу музыки, которая учила его играть на пианино.

— Спасибо, добрый господин, — сказала женщина.

— Прошу вас, не надо благодарностей, — смущенно ответил он.

— Я всегда благодарю тех, кому повезло больше, чем мне, — крикнула женщина вдогонку поспешившему дальше Чалмерсу.

Людская волна захлестывала, напирая и толкая со всех сторон, пассажиры отпихивали друг друга, стремясь первыми протиснуться к краю платформы и раньше других попасть в вагоны следующего поезда. В считанные секунды на ходу поглощались сдобные булочки, рулеты, крутые яйца, бананы, кофе и крекеры. Некоторые пассажиры старались разворачивать газеты, но, стиснутые со всех сторон толпой, оставляли безнадежные попытки и довольствовались тем, что тупо смотрели на подвешенное над будкой дежурного по станции табло, по которому проплывали составленные из светящихся точек последние новости и точное время. В свете подземных флуоресцентных ламп вздернутые кверху лица приобретали желтоватый восковой оттенок.

Если бы даже в таком бледном желтом свете люди взяли на себя труд внимательно вглядеться в глаза Чалмерса, то они, несомненно, заметили бы в них легкую окаменелость и странную неподвижность — признаки надвигающегося неблагополучия. Но люди не обращали на него ни малейшего внимания, занятые обдумыванием своих дел и чтением составленных из точек слов, бегущих по дисплею табло. Сам Чалмерс чувствовал себя в прекрасной форме, если не считать обычных мелких недомоганий, которые начинают преследовать мужчину старше сорока, пожалуй, склонного к полноте, но ни в коем случае не страдающего ожирением. Билл взглянул на часы. Восемь двадцать три. Он протолкнулся к киоску. Словно защищаясь от сильного ветра, какая-то женщина в легком льняном костюме прижалась к прозрачной стене будки и энергично инструктировала невидимого собеседника в трубку сотового телефона. Чалмерс невольно отметил, что телефон у нее более миниатюрный и красивый, чем его собственный. Подумав, он извлек из кейса свой мобильник. Начав набирать нужный номер, вдруг поймал себя на том, что до сих пор испытывает потрясение от встречи с нищенкой на лестнице. Ее несчастье удручало, и он стремился избавиться от неприятного чувства, как можно быстрее нажимая кнопки. Сначала он позвонил Дженкинсу, чтобы удостовериться, что все необходимые документы будут готовы к встрече, назначенной на девять пятнадцать. Все было в порядке. Отключившись, Чалмерс приподнялся на цыпочки и вгляделся в темноту туннеля второго пути. С потолка туннеля над рельсами свисали сотни горевших красным светом неоновых трубок. Одна была сломана и мигала, как лампочки на рождественской елке. Раздался зуммер его мобильного телефона. Два человека раскрыли свои кейсы, думая, что телефоны звонят у них.

— Мистер Чалмерс, это опять Роберт. Вы не сказали, нужна ли вам для встречи папка Лемана.

— Нет, не нужна. Спасибо, Роберт.

— Я просто хотел удостовериться, что все в полном порядке, мистер Чалмерс. Мы назначили ТЭМ на десять тридцать.

Этот Дженкинс — превосходный молодой человек, сказал себе Чалмерс. Надо не забыть похвалить парня по приезде на работу. Люди и так очень редко хвалят друг друга, все готовы только критиковать. Он посмотрел на часы и набрал номер голосовых сообщений. Волны связи понеслись сквозь пространство — или где вообще путешествует мобильная связь? — а Чалмерс повернул голову и воззрился на цифровое табло: «8:24… Представляем новые возможности службы „Провидение“: „Провидение онлайн“… Биржевые котировки на дисплее вашего пейджера минута в минуту… Думайте… „Провидение онлайн“ — это возможность работать „всегда и всюду“… PO@Provins.com… 8:24». Чалмерс достал из кейса карандаш и торопливо, пока электронный адрес не исчез с цифрового табло, записал его. В это время из телефона раздался монотонный женский голос: «Служба голосовых сообщений „Плимут“ будет отключена на двенадцать часов начиная с полуночи двадцать шестого июня в связи с работами по техническому усовершенствованию системы „Телеком“. Мы, как и „Телеком“, идем в ногу с прогрессом. Для вас три сообщения». Должно быть, они пришли в течение последних двадцати минут, с тех пор, как он заглядывал в голосовую почту. Залаял какой-то пес. Что здесь делают собаки? — подумал Чалмерс. Приходится все время быть начеку. На прошлой неделе он сам едва не наступил на собачий хвост. Билл принял первое сообщение. «Говорит Джаспер Ольсвангер. Мне надо поговорить с вами… Минутку… Простите, это звонок по параллельному каналу. Мне надо поговорить с вами как можно быстрее. У вас есть мой номер». Перекрывая гул голосов, музыку и собачий лай, кто-то окликнул Чалмерса по имени. Он оторвал ухо от трубки, приподнялся на цыпочки и увидел кричавшего в двадцати футах. Теперь человек улыбался и призывно махал рукой.

— Слышу, — крикнул в ответ Чалмерс, стараясь рассмотреть голову человека в океане бледных флуоресцирующих лиц. Постепенно он узнал глубоко посаженные глаза Тима Коттера, соседа, жившего на противоположной стороне улицы. Нельзя сказать, что Билл близко знал Коттера. Тот работал в маленьком банке где-то в деловой части города и всегда возвращался домой очень поздно, из-за чего его жена постоянно устраивала громкие скандалы. Чалмерс добродушно помахал рукой в ответ и принялся слушать второе сообщение. Кто-то толкнул его локтем так, что телефонная трубка едва не сплющила ему голову. Сосед продолжал махать рукой и кричать «Билл, Билл!» с такими интонациями, словно хотел сказать что-то не терпящее отлагательства.

— Что? — закричал в ответ Чалмерс, снова привстав на цыпочки.

Сосед, казалось, не услышал его, выдернул из одного уха наушник и тоже закричал:

— Что вы сказали?

— Я думал, что это вы хотите мне что-то сказать, — ответил Чалмерс, тотчас же поняв, что произнес слишком длинную, несообразную обстоятельствам тираду.

— Говорите тише, — едва сдерживаясь, рявкнул стоявший рядом молодой человек с пухлыми щеками, похожий на студента колледжа. — У меня же лопнут барабанные перепонки.

Студент скорчил недовольную гримасу и символически хлопнул себя ладонями по ушам. Чалмерс посмотрел на часы. Оставалось всего две минуты на прием остальных сообщений. Тяжело вздохнув, он начал пробираться к соседу сквозь казавшуюся железобетонной толпу. Прежде чем вставить в ухо наушник, Коттер крикнул что-то, но Чалмерс не разобрал слов. Теперь Билл видел, что Тим сидит на каком-то немыслимом складном стульчике, какими часто пользуются на пляжах или пикниках. Мысленно он отметил, что неплохо было бы приобрести такой стульчик.

— Угадайте, что я делаю? — спросил Коттер, прижимая к уху один из головных телефонов, чтобы слушать и говорить одновременно. Он оживленно барабанил пальцами по блестящей крышке кейса.

— Не знаю. Действительно, что вы делаете?

— Я читаю, — ответил Коттер, широко улыбаясь. Он сделал паузу, давая возможность оценить его слова. — «Книги на магнитной ленте. Мосты округа Мэдисон».

В знак одобрения Чалмерс поднял вверх большие пальцы. Впервые он вдруг подумал, что ему, в сущности, никогда не нравился этот Коттер. Пользуясь сотнями мелких ухищрений, он постоянно пытался заставить Чалмерса почувствовать себя бездельником. Коттер просто завидовал тем, кто серьезно занимается своим делом. По сути, это он, Коттер, был бездельником и неудачником. Снова залаяла собака. Билл закашлялся, вдохнув невидимое облако испарений перегоревшей тормозной жидкости. Кроме того, его, как и всегда по утрам, немного беспокоил желудок.

— Рад был поговорить с вами, — сказал Коттер. — Я вас не видел с того происшествия с Филом. — И он вставил в ухо второй телефон.

В это мгновение раздался скрежет железа, и на второй путь прибыл поезд. Чалмерс посмотрел на часы — было восемь двадцать шесть — и рванулся вперед, смешавшись с потоком пассажиров. Когда толпа внесла его в вагон и швырнула в середину, свободных мест уже не было. Стиснутые со всех сторон толпой люди стояли по стойке «смирно», прижимая к груди кофейные стаканчики и пакетики с булочками, тщетно пытаясь при этом дотянуться до поручней, за которые можно было бы держаться. Чалмерс принялся размышлять о неполученных сообщениях. Может быть, одну из встреч перенесли? Кроме того, он ждал важного звонка из Нью-Йорка. Там приходят на работу рано. Пока Чалмерс размышлял о том, что может произойти, пока он в течение нескольких следующих минут будет недоступен для своих абонентов, раздались тревожный звонок, громкий зуммер электронного сигнала, скрежет закрывающихся дверей, и поезд, дернувшись, тронулся с места.

Между «Гарвардом» и «Центральной» Чалмерс забыл, куда едет. Понимание этого явилось не сразу, но поднялось из глубин сознания медленно, как всплывающий со дна пруда воздушный пузырь. Поначалу он не утратил присутствия духа, решив, что это просто провал памяти. Такое с ним уже случалось. Помнится, на последнем новогоднем вечере он забыл, как зовут Морлу.

Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и начал протискиваться в голову вагона, где на стене можно было прочитать список станций. Все названия были знакомы, но Билл не мог вспомнить, на какой станции он должен выйти. Стараясь не привлекать к себе внимания, он тихо произнес названия всех станций и провел рукой по редеющим каштановым волосам. Когда поезд, визжа тормозами, остановился на «Центральной», Чалмерс принялся напряженно вглядываться в стеклянную будку, переходы и лестницы. По платформе целеустремленно сновали пассажиры. «Может быть, мне надо выйти здесь?» — спросил он себя, пытаясь подстегнуть память. Решение не приходило. Двери закрылись, и поезд тронулся, набирая скорость. Чалмерс посмотрел на часы. Восемь тридцать девять. Если он сейчас не вспомнит, где ему выходить, то непременно опоздает. Но пока он не опаздывает. Нет, пока не опаздывает. Если он вспомнит свою остановку, прежде чем доедет до нее, то ничто не будет потеряно. Это логическое умозаключение немного успокоило его, и Чалмерс принялся смотреть в окно, в черноту пролетающего мимо туннеля. Он помнил, что должен быть на работе в девять ноль-ноль, что у него назначены встречи на девять пятнадцать, десять тридцать и на полдень. Вдруг он встревожился, осознав, что не может вспомнить, где должен быть в девять часов и с кем должен встретиться. Встречи, встречи. Он напрягся, стараясь вспомнить. Вероятно, это были очень важные встречи. Действительно, очень возможно, что они исключительно важны и от их исхода зависит очень и очень многое. Чалмерс покрепче ухватился за верхний поручень. Никогда прежде с ним не случалось ничего подобного. Он работал в своем учреждении много лет — в этом он был уверен — и всегда исполнял свои обязанности должным образом и в самые сжатые сроки. Охваченный тошнотворным предчувствием, он представил себе, как вице-президент, сочувственно улыбаясь, передает другому его лучшие расчеты. На щеках и ладонях Чалмерса выступил пот.

Он так расстроился, что не сообразил открыть кейс, в котором, среди прочего, лежат записные книжки с датами и часами встреч, дюжины писем и бланков фирмы, на которых проставлены ее название и адрес. Вместо этого Чалмерс тревожно покосился на двух мужчин, стоявших по обе стороны от него. Один из них, едва заметно улыбаясь, словно его забавляло столпотворение, наговаривал что-то в миниатюрный диктофон. Другой, прикрыв глаза, стоял неподвижно, может быть, осваивая новую методику деловой визуализации. Оба были слишком явно уверены в себе и своих планах на сегодня. Чалмерс не смог заставить себя попросить их о помощи. Может быть, удастся отыскать соседа? Приподнявшись на цыпочки, он посмотрел сначала направо, потом налево. Тима нигде не было. Потом Чалмерс заметил, что сквозь частокол туловищ и рук на него внимательно смотрит мужчина в клетчатом зеленом костюме, сидевший на одном из немногих сидячих мест. Стоило Чалмерсу заглянуть в его глаза, как незнакомец тотчас снова наклонился и застучал по клавиатуре ноутбука, лежавшего у него на коленях. Лицо мужчины показалось Чалмерсу смутно знакомым. Может быть, собрат по профессии или просто служащий компании. Компьютер был открыт под таким углом, что Чалмерс видел белое поле экрана с текстом и цветным графиком сверху. Через несколько секунд мужчина прервал старательный набор текста и снова поднял глаза, очевидно, лишь для того, чтобы удостовериться, что Чалмерс по-прежнему смотрит на него, и, самодовольно ухмыльнувшись, опять склонился над компьютером. Оглянувшись, Билл заметил, что все люди, даже те, кто стоял, читали какие-то записки, делали пометки или сверяли колонки цифр и списков. Все были заняты делом. Он достал из кармана листок бумаги и стал думать, что на нем написать. Мужчина в зеленом костюме тотчас вытянул шею из воротника рубашки, чтобы подсмотреть, что делает Чалмерс. От такого неприятного пристального внимания он еще больше расстроился и вспотел.

Стараясь не смотреть в глаза мужчине в зеленом костюме и чувствуя спиной его неотрывный взгляд, Чалмерс вновь протиснулся в голову вагона, чтобы еще раз изучить список станций. На этот раз он произносил названия во весь голос.

— У вас что-то случилось? — спросила неправдоподобно огромная женщина с синими вьющимися волосами и двумя серебряными кольцами в носу. Она оглядела Чалмерса с ног до головы, при этом ее подбородок оставался скрытым складками жира на шее, а потом предложила ему доесть ее сдобу с черничным вареньем. Поезд затормозил, подъезжая к очередной остановке. Люди входили и выходили. Пассажиров было все еще вдвое больше, чем мест. Ничего не узнавая, Чалмерс во все глаза рассматривал залитую люминесцентным светом платформу. Мужчины и женщины бежали по ней к расположенным в начале и конце выходам. Между путями висели серебряные колокольчики, а на стене красовалась покрытая эмалью карта какой-то местности. К горлу подступила тошнота. «Может быть, это моя остановка?» — спросил он себя, снова пытаясь встряхнуться и обрести память. На стене станции было написано «МТИ». МТИ? Может быть, он работает в МТИ? Чалмерс ощупал одежду и мысленно постарался произнести некоторые из заученных в школе математических формул.

Только сейчас ему пришло в голову, что неплохо было бы заглянуть в портфель.

— Мой кейс! — пронзительно вскрикнул он, поняв, что портфель исчез. Услышав этот отчаянный крик, люди как по команде повернули головы в сторону Чалмерса. Пока он проталкивался сюда из середины вагона, кейс исчез. Вместе с ним пропали все документы, так как Билл по совету своего мануального терапевта носил бумажник в кейсе. Врач утверждал, что напряжение мышц и боли в пояснице, беспокоившие Чалмерса последние несколько лет, возникли от того, что бумажник давил на какие-то нервы и хрящи.

— Никто не видел кожаный кейс? — не в силах ни о чем думать, крикнул он. Поезд дернулся вперед, и Чалмерс судорожно ухватился за стальную стойку. — Никто не видел кейс? — снова спросил он, на этот раз гораздо тише. Стоявшие рядом пассажиры, опустив головы, посмотрели на крошечные участки свободного пола и, ничего не обнаружив, дружно пожали плечами. Люди нашли было два кейса, но они, как оказалось, принадлежали другим пассажирам. Какая-то женщина в синем тренировочном костюме и черной шапочке с козырьком вынула из ушей динамики плеера и спросила, что сказал Чалмерс. Он молча посмотрел на часы. Было восемь сорок две.

Чалмерс оглядел лица пассажиров. Он же делает из себя дурака. Только совершенно невменяемые люди теряют портфели. Может быть, они все только прикидываются, что заняты своими делами, а на самом деле исподтишка смеются над ним? Да кто они такие, чтобы смеяться над ним, злобно подумал Чалмерс. Хотя в данный момент он и не мог точно вспомнить, кем работает, но был уверен, что он довольно важная персона и квалифицированный специалист. Он медленно пошел по вагону, ища глазами свой пропавший кейс. Другие пассажиры нехотя уступали ему дорогу, на мгновение сворачивая свои записи и закрывая блокноты. В нескольких местах он наклонялся, чтобы внимательно обследовать пол, и каждый раз качающийся из стороны в сторону вагон бросал его на чужие рюкзаки, сумки и колени. Потом поезд внезапно вынырнул на поверхность, чтобы при ярком солнечном свете пересечь реку. На секунду зажмурившись, Чалмерс посмотрел в окно. Нельзя сказать, что вид был ему незнаком. По обе стороны моста стояли старинные башни, напоминавшие по форме не то солонки, не то перечницы, а за ними виднелись дюжины мачт, сгрудившихся за излучиной русла. Маленькая пристань под оранжевой крышей. Крошечные фигурки роллеров на набережной. За пристанью, в лучах утреннего солнца отсвечивала синевой угловатая башня, рядом с которой возвышалось какое-то административное здание. На том берегу, который только что покинул поезд, стояли два массивных треугольных дома, похожих на пирамиды, и два белых купола по обе стороны здания, увенчанного шпилем. Чалмерс почувствовал, что хорошо знает этот пейзаж и, должно быть, часто проезжал здесь. Поезд остановился на станции, расположенной высоко над улицами Бостона. «Чарлз/МБ, Массачусетская больница». Чалмерс посмотрел на забитые машинами улицы, потом на больницу. Больница, больница, сказал он себе и порылся в карманах, но не обнаружил там ни стетоскопа, ни других больничных принадлежностей. Извлек он только ключи от машины, список «дел на сегодня», несколько мелких монет, проездной и записку «Позвонить Мэри Ланкастер». Он закончил инвентаризацию как раз в тот момент, когда мужчина в зеленом костюме, захватив компьютер, торопливо вышел из вагона и бегом начал спускаться в город по металлической лестнице. На мгновение он обернулся, а потом исчез из виду. Заскрежетали колеса, и поезд снова нырнул под землю.

Теперь Чалмерс был одержим идеей во что бы то ни стало найти пропавший кейс. В голове застряла мысль, что он, возможно, потерял кейс в соседнем вагоне. Наверное, на предыдущей остановке он выбежал из поезда, чтобы внимательно осмотреть станцию, а потом сел в другой вагон. На следующей станции, едва только поезд затормозил, Чалмерса вытолкнуло из вагона словно пушечным ядром. На платформе, между путями, расположилась группа длинноволосых нечесаных музыкантов с усилителями. Чалмерс вылетел из своего вагона и влетел в следующий, слыша при этом собственный крик: «Я перехожу!» На площадке нового вагона было так же многолюдно, как и в предыдущем. Чалмерс сильно потел и непрестанно отирал лицо. Над дверью красными буквами было написано:






В СЛУЧАЕ АВАРИИ ПРОСЬБА СЛЕДОВАТЬ УКАЗАНИЯМ ПОЕЗДНОЙ БРИГАДЫ





— Мне надо сообщить поездной бригаде о пропаже кейса, — громко произнес он. Он посмотрел в окно и увидел указатель пересадки на зеленую линию. Зеленая линия, зеленая линия, несколько раз повторил Чалмерс, но название ни о чем не говорило ему.

Когда поезд тронулся, он — какое чудо! — вдруг увидел своего соседа, который стоял в противоположном конце вагона.

— Тим! — закричал Чалмерс.

Коттер вытащил из уха динамик и приветливо помахал рукой.

Билл облегченно вздохнул и начал пробираться к Тиму по забитому пассажирами проходу. Он чувствовал непреодолимое желание обнять соседа, но, конечно, не позволил себе подобной вольности.

— Я потерял кейс, — выпалил Чалмерс.

— Черт, какая жалость, — сочувственно произнес Коттер и выключил плеер. — Здесь, в поезде?

— Да, — ответил Чалмерс. — Я почти уверен, что он был со мной, когда я садился на, на…

— Какая досада, — повторил сосед. — Вы ужасно выглядите. Вам что-нибудь нужно?

К глазам Чалмерса подступили слезы, и он, резко отвернувшись, уперся взглядом в загорелую женскую спину. Он начал мысленно рассказывать о своих злоключениях, но вдруг ему показалось, что над ним смеются. Слова мгновенно иссякли. Ощутив злость и стыд, он пожалел, что был столь откровенен с Коттером. Он никогда особенно не доверял соседу, ему вообще не было до него никакого дела, и вот пожалуйте, он сам делает себя идиотом в глазах Тима Коттера. Один Бог знает, что станет болтать Коттер о потерянном кейсе. Поезд вкатился на следующую станцию, и Чалмерс посмотрел в окно. «Деловой перекресток».

— Это моя остановка, — сказал Коттер и взглянул на часы. — Я выхожу. Надо сообщить о пропаже кейса. Пока.

Он хлопнул Чалмерса по плечу, включил плеер и торопливо вышел из вагона. Чалмерс тупо смотрел на Тима до тех пор, пока тот не исчез за углом перехода.

На следующей станции, пропахшей мочой, вышло больше народа, чем вошло. Когда поезд тронулся, Чалмерс посмотрел на часы. Восемь сорок восемь. Теперь он почти определенно опоздает на встречу в девять пятнадцать. Он вспомнил, что в девять пятнадцать должен был встретиться с мужчиной и женщиной. Он встречался с ними и раньше. У женщины были светлые волосы, она носила шарфики, а во время деловых встреч делала записи в лэптопе. Он стал продумывать различные варианты сценариев. По сценарию номер один посетители придут в офис и их попросят подождать прихода Чалмерса. Если он не придет, встречу перенесут, предположительно на послеобеденное время. Что у нас сегодня на повестке дня после обеда? Об этом он подумает позже. По сценарию номер два президент скажет, что Чалмерса вполне может заменить самоуверенный выпускник Гарварда. Будет неприятная сцена, и весь следующий день молодой наглец станет корчить из себя бог весть какую важную птицу. По сценарию номер три посетители выразят свое неудовольствие столь пренебрежительным отношением к их делам, что навлечет на Чалмерса гнев всей компании. И кто сможет их за это осудить? Их время имеет цену. Время — деньги. Чалмерс изо всех сил попытался вспомнить предмет предстоявшей встречи. На ум внезапно пришла фраза: «Максимум информации в минимальные сроки». Это был девиз его компании. Его компании. Он напрягся, дернул себя за усы и безуспешно постарался припомнить название фирмы. Что за беда с ним приключилась? Что сталось с его разумом? Что это, нервный срыв? Он лихорадочно огляделся по сторонам. Люди самодовольно занимались повседневными делами. Он почувствовал себя совсем плохо и ощутил непреодолимую потребность сесть, но свободных мест не было. Со стоном он извлек из кармана носовой платок и прижал его ко рту. Потом, безмерно удивившись, вдруг обнаружил, что все это время сжимает в руке сотовый телефон.

— О, спасибо тебе, спасибо, мой мобильник, — громко произнес он, чем привел в полное недоумение стоявших рядом пассажиров. Забыв, что его аппарат не работает в туннеле, Чалмерс нажал кнопку включения. На цифровом дисплее вспыхнула красная надпись «Недост». Он вытер потную руку платком и принялся нажимать все кнопки без разбора, но красная надпись продолжала мигать, а сама трубка беспрерывно испускала звук, похожий на вой миниатюрной полицейской сирены.

— Эта штука под землей не работает, — сказал мужчина в китайских штанах и в кепке «Ред-Сокс».

Чалмерс вспомнил, кто такие «Ред-Сокс» — он даже бывал на некоторых играх, — ухватился за это воспоминание, как за спасительную соломинку, и выключил телефон, на котором по-прежнему горела надпись «Недост». Человек в кепке «Ред-Сокс» разом проглотил большой кусок сосиски.

— Есть такие аппараты, которые действуют везде, — сказал он, вытирая губы. — Думаю, они работают на стекловолокне или на ультразвуке.

Он помолчал и внимательно посмотрел на Чалмерса:

— Э, садись-ка на мое место, дружище, что-то ты неважно выглядишь.

Чалмерс слабо улыбнулся и сел. Руки его тряслись. Он снова начал обдумывать то, что помнил относительно сегодняшнего утра. На станции «Элуайф» он был в восемь двадцать. Вспомнил афишу с рыбками и кроликами с хлопчатобумажными хвостиками. Вспомнил, как звонил по мобильнику Дженкинсу, который говорил наэлектризованным, насыщенным кофеином голосом. В самом деле, он даже смог представить себе Дженкинса, нервного, рано полысевшего молодого человека с тщательно ухоженной двухдневной щетиной. Какое у Дженкинса имя? Он начал мысленно перечислять все возможные имена и сопоставлять их с фамилией Дженкинс. Бросив это бесполезное занятие, он сосредоточился на назначенных встречах. Одна была запланирована на девять пятнадцать (Чалмерс был в этом уверен на сто процентов), другая на десять тридцать и третья на полдень. В девять пятнадцать с ним должны встретиться мужчина и женщина. Он посмотрел в окно на пролетавшую мимо тьму. Каждые несколько секунд в вагон врывался свет люминесцентной лампы, освещавшей туннель. Что с ним происходит? Он посмотрел на человека в кепке «Ред-Сокс». Мужчина бездумно перелистывал страницы иллюстрированного журнала. Поезд затормозил перед остановкой, и Чалмерса охватило волнение — странное ощущение, что он начинает что-то припоминать. Он покосился на стены станции. Плакат «Их разыскивает полиция» с фотографией какого-то мужчины фас и профиль. Другое объявление гласило: «Сократ? Платон? Без проблем! „Метрополитен-Колледж Онлайн“». Было уже восемь пятьдесят. Поезд со свистом покинул станцию.

После следующей остановки, которую Чалмерс, кажется, вообще не видел ни разу в жизни, народу в вагоне существенно убавилось. Осталось не больше дюжины пассажиров. Он принялся внимательно разглядывать каждого из сидящих, словно это могло дать ключ к восстановлению его собственной личности. На одном из мест сидел мужчина с волосами, заплетенными в косички, слушал музыку и разглядывал рекламные плакаты. Вот худосочная молодая мамаша с фосфоресцирующим зеленовато-синим кенгурятником потягивает диет-коку и временами дает пососать ее через соломинку своему ребенку. Женщина постарше, одетая, несмотря на жару, в черную кожаную куртку, смотрит в темное окно отсутствующим взглядом и взад-вперед раскачивается на сиденье. Поезд, летя по рельсам, вибрировал и тоже раскачивался из стороны в сторону. Чалмерс поискал глазами мужчину в кепке «Ред-Сокс», но его уже не было. Две пухлых девочки-подростка с пляжными полотенцами, в темных очках и с радиоприемником. Пожилые мужчина и женщина, оба с длинными седыми волосами и тростями, о чем-то оживленно спорили, одновременно поглощая яичные макмаффины. У них были тонкие призрачные голоса, казалось, что это шумит ветер в зарослях сухого камыша.

Внезапно вагон осветился ярким солнцем. Поезд снова вынырнул на поверхность. Мимо окон, словно качающиеся руки, пролетали деревья. За этой растительностью виднелись жилые и коммерческие здания, припаркованные автомобили, коричневое строение «Бургер Кинга». Поезд остановился, и из вагона выбежали несколько молодых людей с книгами. Должно быть, студенты. Чалмерс внимательно посмотрел на надпись на стене станции. «ДжФК/Массачусетский университет». Поезд давно оставил позади центр города и продолжал удаляться от Бостона. Чалмерс вспомнил о сотовом телефоне. Вытянув антенну, он начал нажимать кнопки: 617–567… Он никак не мог вспомнить следующие цифры. Содержимое памяти было утрачено. Чалмерс начал нажимать кнопки наугад, стараясь соединиться хоть с кем-нибудь, и случайно нажал кнопку секретного кода, который отменял все входящие и исходящие звонки. На дисплее замигала надпись: «Телефон блокирован». Он воззрился на бесполезный теперь инструмент.

— Боже мой, я не могу вспомнить ни одного номера! — громко произнес он. — Я не могу вспомнить, как меня зовут!

Одна из пассажирок обернулась, внимательно посмотрела на Чалмерса и тотчас снова углубилась в чтение журнала. Пот заструился по его лицу, и он закрыл телефон. Шпалы путей пролетали мимо, как уложенные в ряд спички. Деревья, белые и серые дома, обшитые вагонкой, покрытой облупившейся краской, мусорные дворы, заваленные старыми шинами и искореженными автомобилями, четырехэтажные многоквартирные дома, дети, играющие в узких аллеях, белье, висящее под окнами. Откуда-то вынырнула, сделав крюк, шоссейная дорога и побежала рядом с путями. По ней в обоих направлениях неслись машины. После следующей остановки поезд пролетел над водой бухты и затем промчался мимо громадного цилиндра с красными и желтыми полосами на боках. Поезд внезапно въехал в маленький городок и остановился под зеленым навесом. По бетонным плитам тротуаров неторопливо шли пешеходы, машины застыли на перекрестке, остановленные красным светом. Весь пейзаж показался Биллу каким-то замороженным. Вошли несколько пассажиров, и состав тронулся снова. Мелькнула сочная зелень деревьев, свет вдруг потускнел на две октавы. Вагон опять нырнул под землю, погрузившись в кромешную тьму. На следующей станции под названием «Шоумат» царила странная тишина. Никто не вошел, и никто не вышел. Донесся поющий женский голос: «You gonna want me…», потом ожил громкоговоритель в вагоне: «Следующая остановка „Эшмонт“. Конечная. „Эшмонт“. Благодарим вас за поездку в метро. При выходе из поезда не забывайте свои вещи». Вскоре после этого поезд въехал на станцию «Эшмонт» и остановился.

Чалмерс в полузабытьи продолжал сидеть, прижимая ко рту носовой платок. В вагоне было пусто и тихо. Издалека донесся сигнал автомобиля. Звук клаксона вплелся в тихое гудение станции. Через несколько секунд в вагон вошел дежурный, строго посмотрел на него и сказал:

— Пассажиры не имеют права ехать дальше. Вам придется выйти.

Огромные белые станционные часы показывали девять ноль девять.

Пошатываясь на ставших ватными ногах, Чалмерс вышел из вагона и сел на скамью. После мягкого сиденья она показалась ему очень жесткой. Станция «Эшмонт», конечная остановка красной линии. Расположена вровень с улицей, на свежем воздухе. Под сводчатую кровлю залетали голуби, пикировали на кирпичный пол и сновали по платформе в поисках корма. Арахис, волокна мяса из сандвичей, хлебные крошки. Чалмерс, как зачарованный, смотрел на птиц, стремительно вертевших головами в разные стороны. На противоположной стороне улицы автобус взревел двигателем и выпустил в воздух облако едкого серого дыма. На станцию вошла женщина в синей пляжной шляпе. Чалмерс посмотрел на часы. Нет никакого сомнения, что утро можно считать потерянным. Сам того не сознавая, он стал часто и неглубоко дышать. Закрыв глаза, он постарался явственно представить себе место, куда он ехал, мысленно нарисовать административные здания, магазины, склады, корпоративные кампусы, любое место, где он мог бы работать. В мозгу мелькали образы людей, которых он знал. Руки дрожали, и Чалмерс начал непроизвольно раскачиваться на скамье, как та женщина в вагоне. Все еще дрожа, он заметил лестницу, ведущую к поездам противоположного направления. Назад в Бостон! Немедленно. Он вскочил со скамьи и бросился к лестнице.

— Я должен положить конец этому безумию, — громко произнес он, полной грудью вдохнув автобусный выхлоп. — Меня ждут люди, и я не имею права отсиживаться здесь. Вперед, вперед!

Он ударил раскрытой ладонью по шероховатому бетону станционной стены. Со второго раза он непременно узнает нужную станцию, он вспомнит, он просто обязан вспомнить, куда едет, он, несомненно, все вспомнит.

В начале обратного пути через Бостон Чалмерс рассматривал каждую станцию еще более пристально, чем прежде. На двух остановках он даже выбегал из вагона и ходил по платформе, стараясь обрести память в бетоне и кирпичах подземных сооружений. Поезд был теперь заполнен едва ли наполовину. В основном это были домохозяйки, туристы и студенты колледжей, едущие на дневные летние лекции. В дальнем конце вагона, где мужчина в расшнурованных походных башмаках тискал какую-то женщину, раздался смех. На станции «Чарлз-стрит» Чалмерса вырвало.

— Что с вами? — спросила студентка в очках, сидевшая напротив. Он посмотрел на нее пустым невидящим взглядом. Она отодвинулась на несколько сидений. Скорчив гримасу, он лег, заняв три места, но снова сел, когда поезд выехал на мост, пересекавший реку. Теперь вся акватория была занята яхтами, чьи белые паруса раздувались от ветра. Вдали были видны упирающиеся друг в друга бамперами автомобили, ползущие по параллельному мосту. «Кендалл-сквер/МТИ», «Центральная», «Гарвард», «Портер-сквер», «Дэвис-сквер». Чалмерс больше не выходил из вагона на каждой остановке. Вместо этого он решил садиться, смотреть на станцию, а потом снова ложиться.

— Что со мной случилось? — вновь и вновь повторял он.

Потом он снова оказался на станции «Элуайф», конечной остановке красной линии, откуда, как ему смутно вспомнилось, он сегодня утром начал свой путь. К счастью, дежурный по станции не зашел в вагон и не попросил его выйти, и теперь Чалмерс мог спокойно лежать на своих трех сиденьях и ждать, когда поезд вновь отправится к станции с голубями. Когда в вагоне было полдюжины пассажиров, поезд снова полетел на юг. Было начало двенадцатого утра двадцать пятого июня.

Совершенно неожиданно его обуяло непреодолимое желание идти. У него назначено деловое свидание на полдень. Хрипло вздохнув, он встал и побрел по вагону, держась за поручень и скользя невидящим взглядом по рекламным плакатам. Снаружи темным потоком стремительно текла чернота туннеля. На этот раз его поведение привлекло всеобщее внимание. Волосы свалялись и блестели от пота, галстук развязался и болтался на шее, измятая рубашка покрылась грязными пятнами. К тому же было совершенно непонятно, куда делся пиджак.

— Что со мной случилось? — спрашивал он каждого, кто смотрел ему в глаза дольше секунды. Он привык к посторонним взглядам и перестал смущаться. Однако по-прежнему не решался спросить ни у кого из пассажиров, куда он едет и кто он, собственно, такой. Мужчина в надетой задом наперед бейсболке начал шутовски подражать Чалмерсу: «Что со мной случилось? И правда, парень, что со мной случилось? Нет-нет, со мной. Что бы это могло быть, док?» Человек последовал за Биллом до конца вагона и попытался поближе познакомиться с его сотовым телефоном. Билл крепко сжал аппарат и поспешил обратно, к противоположному концу вагона. Молодые мужчина и женщина держали друг друга за руки и смеялись. Увидев Чалмерса, они отвернулись и принялись перешептываться. Пол был усеян газетами и пакетами из-под сандвичей. В глаза бил нестерпимо яркий свет люминесцентных ламп. Двое парней с одинаковыми плеерами, одетые в одинаковые шелковые рубашки, с любопытством посмотрели на Чалмерса.

— Что со мной случилось? — спросил он их. В ответ они только пожали плечами. Сзади кто-то тронул его за плечо. Он обернулся. Женщина средних лет с зелеными яркими глазами. Она дала ему долларовую банкноту и отошла. Галстук упал на пол. — Мой кейс, — сказал он.

На следующей станции он перешел в соседний вагон. «НЕ ПРИСЛОНЯЙТЕСЬ К ДВЕРЯМ». Он посмотрел вниз и увидел, что на его ботинках развязались шнурки. Это раздражало, и он сбросил обувь. Поезд резко затормозил на повороте, и Чалмерс упал на пол, угодив щекой в только что выплюнутый ком жевательной резинки.

— Вам надо сесть, пожалуйста, сядьте, — раздался чей-то голос.

Но он встал и продолжал идти, чувствуя себя свободнее без ботинок и носков. Сняв еще и рубашку, он швырнул ее на сиденье. Лицо женщины словно растворилось и пропало. Послышались негодующие крики. Чалмерс поспешил по проходу дальше.

Когда в вагон на станции «Южная» вошли полицейские, они нашли Чалмерса лежащим на полу в эмбриональной позе с телефоном, прижатым к голой груди.




БОЛЬНИЦА


— Какой клевый мобильник, а, Мэтт? — сказал молодой патрульный своему напарнику, когда они, перевернув Чалмерса на спину, прикрыли его грязным одеялом. — Что мы ему предъявим? Публичное совокупление с сотовым телефоном?

Напарник, старший годами полицейский, в ответ только нахмурился и повернулся к небольшой толпе бывших пассажиров, которые, возбужденно переговариваясь, сгрудились у края платформы, с любопытством заглядывая в вагон.

— Ну что уставились? — крикнул старший патрульный и взмахнул снятой с головы фуражкой. — Надо же хоть немного уважать человека.

Толпа не унималась.

— Извращенец! — крикнул кто-то. — Арестуйте этого сукина сына.

— Который час? — спросил с пола Чалмерс. — Что-то случилось с моими часами.

Он сел и, прищурившись, посмотрел на свободные сиденья и двух склонившихся над ним полицейских. У старшего было широкое доброе лицо, покрытое морщинами и складками. Он сочувственно улыбался. Молодой нетерпеливо поигрывал наручниками. Глаза его, как пара мелких зверьков, непрестанно рыскали из стороны в сторону. Оба были одеты в одинаковые, пропитанные потом синие форменные рубашки с короткими рукавами.

— Вам не нужны часы, мистер, — отрезал полицейский с рыщущими глазами. — Назовите ваше имя и адрес.

До Чалмерса вдруг дошло, что от одеяла нестерпимо воняет. Постепенно он начал вспоминать, что опоздал на работу.

— Который час? — повторил он. — На двенадцать часов у меня назначена встреча.

Молодой полицейский фыркнул:

— Нет, ты только послушай, Мэтт, у него назначена встреча на двенадцать!

— Прекрати, Эрни, — отозвался полицейский, которого звали Мэтт. Он обернулся к Чалмерсу и вежливо спросил: — Как вас зовут?

Чалмерс закрыл глаза, стараясь отыскать в своем сознании хотя бы маленький просвет. Он отчетливо ощущал, как вибрирует вагон и как пульсируют артерии в висках. С поразительной ясностью он вдруг вспомнил, как снимал с себя одежду прямо в вагоне. Что он наделал? Билл вспотел и снова почувствовал тошноту. Крепко обхватив себя руками, он сморщился от боли и начал всматриваться в лица пассажиров, столпившихся на платформе. Кто из них видел, как он строил из себя дурака? Нет ли здесь знакомых ему людей? Задрожав, он отвернулся от зевак и с головой завернулся в грязное вонючее одеяло.




Полицейский джип не стал останавливаться у главного входа в Бостонскую городскую больницу, а сразу проехал к отделению неотложной помощи, ворота которого выходили на Олбани-стрит. Здание, как и всякая административная постройка, было старым и безобразным. Из кирпичной стены на уровне третьего этажа торчал желтый паропровод, протянутый к дому на противоположной стороне улицы.

— Зачем вы привезли меня сюда? — спросил Чалмерс с заднего сиденья. В машине стояла нестерпимая духота, грязное одеяло пропиталось потом. — Вы хотите мне помочь?

Полицейские, не отвечая, остановили джип возле двух припаркованных у входа машин «скорой помощи» с работающими двигателями. Под бетонным навесом болтались три санитара, они курили и, обмениваясь дружескими тычками, передавали друг другу галлонную бутыль «Доктора Пеппера». Увидев полицейских, они дружно хихикнули и замолчали. Патрульные провели Чалмерса мимо разинувших рот санитаров через раздвижную стеклянную дверь к массивному полукруглому столу секретаря приемного отделения. Точнее, к месту секретаря, так как девушку, склонившуюся над клавиатурой компьютера, было не видно, и люди с мелкими травмами, стоя у перил ограждения, терпеливо ждали, когда она явит им свое лицо.

Когда патрульные подошли к столу, секретарша резко подняла голову. Сначала показались забранные в пучок волосы, выкрашенные, как и плитки пола, в розоватый цвет. Она взглянула на полицейских, а потом на Чалмерса, завернутого в грязное одеяло.

— Что вы привезли мне сегодня, ребятки? — Произнося эти слова, девушка продолжала жевать резинку. Она еще раз окинула взглядом Чалмерса. — Стриптизер?

— Почти, — ответил тот, которого звали Эрни, и улыбнулся секретарше. — Мистер почти совсем оголился в метро, заигрывая с собственным мобильником.

— Понятно. — Секретарша скорчила гримасу отвращения.

Чалмерс, съежившись, прижался к перилам. Руки его тряслись. Он почти физически ощущал направленные ему в спину взгляды дюжины чужих людей. В коридоре висел запах антисептиков и спирта. Проблеск памяти. Встреча в полдень с молодой женщиной по поводу систем анализа данных. Токио.

Где-то в недрах гигантского стола зазвонил телефон. Раздался электронный зуммер, и секретарша ударила по прибору так, словно собиралась прихлопнуть надоедливую муху.

— Десять минут назад, — сказала она, глядя на полицейских, — сюда приперся какой-то парень с фотоаппаратом и сказал, что хочет пофотографировать. Очень нервничал. Представляете? Я сказала этому педику, чтобы он катился отсюда. Это больница, а не какой-нибудь музей. Разве я не права? Кстати, вы привезли какие-нибудь документы?

— Мы за него отвечаем, пока не прибудут данные из полицейского досье и его личные документы, — ответил Мэтт.

Секретарша кивнула. Какая-то медсестра кричала что-то одному из больных, размахивая картонной карточкой.

— Мэри Энн, — вяло, без всяких объяснений произнесла секретарша. — Представляете?

Было непонятно, к кому она, собственно говоря, обращается.

— Они что, думают, у меня три головы? Лейла, ответь по телефону, Лейла, пересчитай больных, Лейла, подбери нужные файлы. Да, кстати, Лейла, твой обеденный перерыв сокращен до получаса. Как будто у меня есть время обедать! Я перегружена до чертиков. Вообще все это проклятое место перегружено до чертиков.

По коридору рысью пробежали двое врачей в голубой хирургической форме. Они жевали бутерброды и одновременно переговаривались между собой. Должно быть, время обеда или просто перерыв, подумал Чалмерс и вспомнил пончик, съеденный им, кажется, сто лет назад.

— Который час? — спросил он.

Секретарша посмотрела на Билла с таким видом, словно ее изумила сама способность этого существа издавать членораздельные звуки. Вытянув вперед розовый ноготь длиной в добрый дюйм, она указала на висящие на стене часы.

— Они всегда врут, — сказала она, — но мне некогда.

Чтобы подчеркнуть свою занятость, она взмахом руки обвела толпу больных, потом наклонила голову и снова исчезла за ограждением.

— Ну что, мы закончили, мистер Мэтт? — спросил Эрни. Облокотившись на перила, он перебирал бланки регистрации. — Я очень хочу есть. Хочется съесть чудное барбекю на Масс-авеню.

— Закончили, — кратко ответил Мэтт.

— Отведите его за двойные двери направо, там его осмотрят, прежде чем показать психиатру, — произнесла из-за ограждения невидимая секретарша. Больничный охранник взял Чалмерса под руку. Один из полицейских снял с него наручники.

— Дас-с-сэр, — с удовольствием растягивая слова, произнес Эрни. — Прощай, голубка. — Он обернулся к Чалмерсу: — Желаю удачи.

Патрульные направились к выходу. Чалмерс рванулся вперед и тронул Мэтта за плечо.

— Они мне помогут? — жалобно спросил он.

— Конечно, помогут, — ответил Мэтт. С этими словами он вслед за напарником вышел из здания через раздвижную дверь.




Кабинет первичного осмотра был немногим больше кабинки платного туалета. Два стула, селектор на стене и стол с электронным аппаратом, на дисплее которого высвечивались показатели жизнедеятельности Чалмерса. Температура, частота пульса, артериальное давление.

— Как мы себя чувствуем? — приветливо спросила медсестра. Ответа она не получила.

В поношенном синем больничном халате и белых тапочках, Чалмерс чувствовал себя совершенно растерянным и подавленным. Он понимал, что обращаются с ним из рук вон плохо. Но сейчас страх и чувство унижения превратились в гнев. Ему никто не помогает. Надо вернуться в офис, где бы он ни находился. Он вдруг явственно представил себе факс, из которого выползает листок бумаги, беспомощно падающий на пол. Где телефон? Он лихорадочно обвел взглядом помещение. Селектор был не похож на настоящий телефон.

— Как вас зовут? — спросил он наконец.

— Сестра Хайли. — Ответив, она склонилась над картой. Чалмерс подумал, что ей немногим больше двадцати. Волосы спадали на изящные тонкие плечи.

— Вы не будете добры сказать мне, который час?

— Четверть второго.

Как ни странно, но, получив эти скудные сведения, Чалмерс немного успокоился, почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере теперь он знал что-то вполне определенное. Время тринадцать пятнадцать. Он с тоской посмотрел на белую полоску на левой руке, туда, где когда-то были его часы.

— Не позавидуешь вашей работе, — сказал он заполняющей карту сестре.

— Что?

— Не позавидуешь вашей работе — опрашивать каждого Тома, Дика и Гарри с улицы.

— К этому привыкаешь, — ответила она, не поднимая головы. — Работа как работа. Не так уж она и плоха.

Она переписала в карту показания прибора.

— Все думают, что я сумасшедший, правда? Вы тоже думаете, что я сумасшедший?

— Нет, — ответила сестра. — Не более сумасшедший, чем всякий другой.

Она отложила ручку и улыбнулась:

— Мы почти закончили.

Она легко провела пальцами по его щекам и пощупала лимфоузлы на шее. Чалмерс вдруг схватил медсестру за запястья и крепко поцеловал в губы. Этот поступок ошеломил его не меньше, чем сестру Хайли, которая, издав короткий вскрик, попятилась к двери.

— Ради бога, простите меня, — заикаясь, промямлил Чалмерс. — Я и сам не знаю, зачем я это сделал. Раньше я никогда не делал ничего подобного.

Сестра не двигаясь застыла у двери.

— Зачем я все это делаю? — произнесла она. На лице ее вдруг проступила страшная усталость. — Я могу вызвать санитара.

— Не вызывайте санитара, — попросил Чалмерс. — Обещаю, что больше не прикоснусь к вам. Я и сам не понимаю, что на меня нашло. Прошу вас, простите меня.

Сестра Хайли, с лица которой смыло наигранную бодрость, медленно подошла к стулу, на котором сидел Чалмерс. Взяв со стола маленький фонарик, она направила пучок света поочередно в оба глаза Билла.

— О, — проговорила она, внимательно осмотрев его зрачки, и сделала шаг назад. Потом снова подошла к Чалмерсу и опять принялась рассматривать его глаза. На этот раз осмотр оказался более долгим. Поджав губы, она положила фонарик на стол.

— Что вы увидели? — спросил Чалмерс.

— Не знаю пока, — ответила сестра. — Может быть, и ничего. Диагнозы у нас ставят врачи. Сейчас я позову доктора Бартелми, пусть он взглянет.

Она вышла из кабинета и через несколько минут вернулась с врачом.

— Как наши дела? — сонно спросил доктор Бартелми. Он был молод и сухощав, как марафонский бегун. Было такое впечатление, что он никак не может проснуться, отработав без отдыха двадцатичетырехчасовую смену. — Я только быстренько загляну вам в глаза.

Сестра Хайли закрыла дверь. В ту же секунду постучалась другая сестра, которая, едва приоткрыв дверь, шепнула доктору Бартелми, что его срочно ждет на консультацию доктор Чейз.

Бартелми вздохнул, откинув со лба жидкие льняные волосы.

— Скажите доктору Чейзу, что я уже иду, — сказал он и закрыл дверь.

Он внимательно осмотрел зрачки Чалмерса, потом нахмурился и сгорбился, словно у него не осталось сил на выражение каких бы то ни было эмоций.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он Чалмерса.

— Прекрасно, — опасливо ответил тот.

— У вас не бывает головной боли или головокружений?

Чалмерс отрицательно покачал головой.

— Вы знаете, что со мной?

— С вашими глазами не все ладно. Кое-что в них мне не нравится. — Он обернулся к сестре Хайли: — Сестра, ему надо сделать КТ.

Доктор написал несколько слов на листке желтой бумаги.

— Могу я что-нибудь поесть? — спросил Чалмерс. — Я просто умираю от голода.

— Конечно, — ответил Бартелми. Он снова повернулся к сестре Хайли: — Попросите санитара принести ему обед из кафетерия. Кстати, пусть захватит один и для меня. С черным кофе. Меня сегодня, кажется, добьют. И прошу вас, известите нас с доктором Чейзом, когда будет готова КТ.

Он посмотрел на часы и торопливо вышел из крошечного кабинета.

Сорок пять минут спустя оба врача стояли у компьютерного томографа и внимательно изучали снимки, переговариваясь приглушенными голосами. На компьютерном экране дрожало цифровое рентгеновское изображение мозга Чалмерса — широкий срез, проходящий через мозжечок, третий желудочек и кору большого мозга.

Сам Чалмерс лежал на столе томографа с головой, вставленной в похожее на пончик кольцо рентгеновского сканера. Последние двадцать минут, лежа в диковинной машине, он был занят исключительно тем, что изо всех сил пытался взять себя в руки. «Скорее всего, — уговаривал он себя, — я страдаю каким-то нервным срывом. Но, наверное, самое худшее уже позади». Скоро к нему вернется память. Надо просто взять и успокоиться. Надо закрыть глаза и замедлить дыхание. Он смутно вспомнил, как по телевизору показывали технику медитации, и сосредоточился на дыхании. Медленный глубокий вдох, медленный выдох; медленный глубокий вдох, медленный выдох. Чтобы удостовериться в успокаивающем действии медитации, Чалмерс попытался пощупать свой пульс. Определенно, он сейчас в полном сознании, сандвич с поджаренным мясом придал ему энергии, и, несмотря на то что врачи говорили полушепотом, он прекрасно слышал каждое произносимое ими слово.

— Я не совсем понимаю, что это, — прошептал доктор Чейз, одетый в зеленую футболку и слаксы.

— Вы не понимаете?

— Нет, конечно же, я все понимаю, — возразил Чейз, — но нам нужна дополнительная информация.

У верхней кромки компьютерного экрана горели выстроившиеся в ряд цифры. Старший врач достал из кармана механический карандаш и принялся машинально грызть его кончик.

— Покажите мне другой срез, доктор.

Тонкие пальцы Бартелми застучали по клавиатуре.

— Я смотрю края, — прошептал Чейз. — Покажите мне периферию, еще несколько миллиметров. Давайте посмотрим поле Хаунсфилда.

— Как скажете, рентгенолог — вы.

— Там что-то должно быть.

Доктор Бартелми зевнул и сел на стул.

Загудел зуммер, но Чейз выключил его шлепком ладони.

— Я хочу сделать микробиопсию, — сказал он.

— Может быть, для начала сделаем МРТ? — зевая, спросил Бартелми.

В закрытую дверь постучали.

— Десять минут! — крикнул Чейз.

— Мы не можем делать биопсию, — прошептал Бартелми, — у нас нет разрешения.

— Ерунда, — произнес Чейз, бросив раздраженный взгляд на своего более молодого коллегу. — Разрешение? От кого? Очнитесь, Фрэнк. Этот человек сам не знает, кто он. У кого вы собираетесь получать разрешение?

— Рано или поздно, может быть, уже завтра станет известно, кто он. Потом появятся родственники, и нам точно потребуется разрешение. Я не хочу нарушать закон.

— Черт, — буркнул Чейз. — Я не желаю, чтобы какие-то люди толпились вокруг меня, как японские жучки. Слушайте, у нас есть редкая возможность, Фрэнк, реальная возможность. На первом этаже, под холлом, стоит новый управляемый компьютерный аспиратор.

Засыпавший Бартелми от изумления резко открыл глаза.

— Интересно, каким это образом Бостонская городская больница ухитрилась заполучить УКА?

— Какая разница? — проговорил Чейз. — Это бизнес. Он у нас есть, и я хочу им воспользоваться. На прошлой неделе я с ним ознакомился и жду не дождусь возможности попробовать его в деле. Если мы будем ждать, пока этого парня опознают, то набегут кузины и тетки, станут тянуть с разрешением, а больничное начальство будет скрипеть о наших правах и обязанностях.

Он замолчал, обдумывая ситуацию.

— Если мы сейчас все сделаем, то это будет на пользу и больному, и нам.

— Вы просто зациклились, — возразил Бартелми. — Мне все это очень не нравится. Мне вообще здесь многое не нравится. — Он зевнул и снова посмотрел на часы. — Через десять минут я ухожу.

— Не будь таким чистоплюем, — разозлился Чейз. — Пойдем, я только покажу тебе машину. Это же произведение искусства, настоящее чудо. Она прекрасна! — Раздался сигнал пейджера, и Чейз швырнул его в стол и задвинул ящик.

— О каком разрешении вы говорите? — подал голос Чалмерс.

Удивившись такому неожиданному и нежелательному интересу со стороны больного, врачи прекратили разговор.

— Ни о каком. Нам не нужно разрешение, потому что мы не собираемся ничего делать, — сказал доктор Бартелми, обращаясь к туловищу, торчавшему из томографа.

— Конечно, ни о каком, — поддержал коллегу Чейз. — Мы просто на несколько минут перевезем вас в другой кабинет и там закончим ваше обследование.

Вошла растрепанная медсестра и начала работать с Чалмерсом. Он почувствовал, как в его руку вошла игла. Потом раздался скрип колес, покатившихся по полу. Кто-то кричал о партии просроченных резиновых перчаток. Открылась и закрылась тяжелая дверь.

Наступила тишина. Воздух в этом помещении был тусклым, плотным и окрашенным в синеватые тона, как вода на дне глубокого плавательного бассейна. Чалмерс почувствовал, как его переложили на больничную койку. Он был в полном сознании, но потерял способность говорить. Глаза постепенно привыкли к тусклому синеватому свету. Через несколько секунд Чалмерс смог рассмотреть справа от койки стол, на котором стоял аппарат, излучавший собственный синевато-зеленый свет. На стене были видны овальные силуэты дисплеев, циферблатов и регуляторов. Другие предметы в углах были скрыты тенью: стойка, два стула, стол. Два врача стояли возле двери. В центре тускло освещенного помещения над операционным столом величественно возвышался похожий на не знающего сна и отдыха хирурга управляемый компьютерный аспиратор. Прибор тихо гудел и светился. Он был размером с человека. Даже сейчас, в нерабочем состоянии, он отбрасывал на операционный стол и на потолок синие направляющие лучи; казалось, что чудесная машина парит в воздухе, поддерживаемая сверху и снизу бирюзовыми филигранами. Из головы аппарата свисала единственная подвижная деталь — шприц с иглой. Из ног машины выходили электрические кабели, которые, словно нервные окончания, вились по полу, соединяя машину с панелью управления и компьютерами.

— Господи Иисусе, — прошептал Бартелми. Лицо молодого врача отражало призрачный синий свет. Окончательно проснувшись, он уселся на пол.

— Да, — сказал доктор Чейз, — да.

Улыбаясь, он подошел к машине. Вытянув руку, коснулся прибора, потом отдернул руку, словно поняв, что совершил святотатство. Помедлив, все же протянул руку и приложил кончики пальцев к изогнутой стойке. Рукой, синей в синем свете направляющих лучей, доктор Чейз принялся нежно поглаживать «спину» прибора.

— Когда-то я мечтал стать инженером, — тихо сказал Чейз, — но не сумел сдать математику.

Он помолчал, проводя пальцами по титановой поверхности.

— Игла перемещается с точностью до сотой доли миллиметра. Сделано в Америке, Фрэнк. Сделано в Америке. Наша страна все-таки чертовски хороша.

Прибор урчал, словно ожидая, когда его запустят в действие.

— Я не знаю, что сказать, — прошептал Бартелми. — Машина — чудо.

Голоса постепенно удалялись. Чалмерсу казалось, что он куда-то проваливается. Когда он проснулся, то понял, что не может пошевелить головой. Во рту был едкий вкус лимонной кислоты, сильно щипало язык. Краем глаза он увидел керамическую дугу, нацеленную на его голову иглу и направляющие лучи синего света. Он закричал, но ни один звук не сорвался с его уст.

— Готов? — спросил доктор Чейз. На экране компьютера светились силуэт шприца и контуры компьютерной карты головы Чалмерса.

— Готов, — взволнованно ответил доктор Бартелми от рабочей станции. — Господи, о господи. Я не могу поверить, что это делаем мы.

Игла опустилась. Раздался скребущий звук, похожий на скрежет резца о камень. После этого в кабинете снова наступила тишина, нарушаемая только тихим гудением прибора. На центральной панели замигали лампочки индикаторов.

Чейз, поколебавшись, отошел от стойки прибора и в растерянности остановился посреди помещения. Бросив взгляд на опустившийся шприц, он снова посмотрел на мигающие лампы центральной панели.

— Что за черт? Ничего не понимаю, — пробормотал он и вопросительно посмотрел на Бартелми. — Я все делал по инструкции. Я же знаю, что все делал по инструкции.

Доктор Бартелми отошел от рабочей станции, чтобы посмотреть, что делается на центральной панели. Наклонившись над бодрствующим, но безгласным пациентом, он внимательно вглядывался в прибор, стараясь не прикасаться к нему.

— Что-то пошло не так, — хмуро произнес доктор Чейз, меряя шагами кабинет. — Биопсия не получилась. Сработал защитный механизм и блокировал прибор. Значит, что-то пошло не так.

— Проклятье, проклятье, — повторял Бартелми. — Не надо было этого делать. Я знал, что не надо было этого делать. Надеюсь, что с ним все в порядке.

— С ним-то все в порядке, — отмахнулся Чейз, продолжая расхаживать по кабинету. — Я посмотрю его позже. Главное, что случилось с машиной? Не могу в это поверить, ведь я все делал по инструкции. Это же совершенно новый аппарат.

Старший врач наконец осознал, что ему страшно.

— Надо будет хорошенько об этом подумать, — сказал он.

Доктор Бартелми согласно кивнул.

— Вы идите домой, — принял решение Чейз. — Я зашью больного и направлю к психиатру.




Среди ночи Билл Чалмерс проснулся от приятного сновидения: красивая рыжеволосая женщина нежно массировала его лоб. Билл был страшно разочарован, обнаружив, что лежит один на узкой кровати и вдыхает не аромат нежной кожи, а противный запах жженой магнезии. Сильно болела голова. Надо бежать. В палате было полутемно. В тусклом свете сквозь дверной проем был виден центральный пост, за ним были такие же палаты без дверей, в которых, ровно дыша, спали еще пятеро больных. За столом сидела дежурная медсестра; в углу охранник читал книгу. Чалмерс принялся ждать. Через полчаса охранник решил, что может на пару минут оставить открытую дверь без присмотра, чтобы сходить в кафетерий за кофе. Чалмерс немедленно сунул подушку под одеяло и спустил ноги с кровати. Где его штаны? Он молча подошел к койке другого больного, крупного мужчины, который громко храпел, лежа на спине. Чалмерс нашел его сумку, порылся в ней, извлек оттуда штаны и надел на себя. Сестра на посту не заметила, как он на цыпочках прокрался к выходу из отделения. На его счастье, другая ночная сестра, которая наверняка спросила бы его, почему он расхаживает по коридору, сонно ворча, пошла к звонившему телефону. На полпути к холлу Чалмерс обнаружил тележку с бельем, которая послужила ему надежным укрытием. Прячась за ней и стараясь не топать больничными тапочками, Чалмерс вышел на лестницу и спустился на первый этаж. После нескольких попыток он нашел дверь, ведущую в подвал, в котором он обнаружил еще одну лестницу, пропахшую терпентином. Следующая дверь, тихо закрывшаяся за ним, вела на улицу. Он был свободен. Ночной воздух был сырым и теплым. В свете луны отражались номера припаркованных у госпиталя машин. На противоположной стороне улицы в окне дома мерцал слабый свет. Билл Чалмерс, одетый в больничную рубаху и брюки, на три размера большие, чем надо, выбрал направление и зашагал в темноту ночи.




ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, НЕСКОЛЬКИМИ ЧАСАМИ РАНЬШЕ







<Сельская простушка: Здесь очень жарко. У тебя, должно быть, прохладнее. У тебя есть время до 4:45? Пожалуйста, скажи, что есть.>

<Профессор: Мне бы очень хотелось так сказать, но в 3:30 ко мне придет студентка, это мое время. Я очень старался перенести время на более позднее.>

<Сельская простушка: Я разочарована. У нас так мало времени.>

<Профессор: Я понимаю, меня это тоже расстраивает.>

<Сельская простушка: Это не твоя вина. У нас целых 45 минут, нет, уже 43.>

<Профессор: Давай попробуем забыть о времени. Расскажи, что ты делала после нашего вчерашнего разговора.>





В свете мерцающего компьютерного экрана Мелисса Чалмерс казалась призрачным силуэтом в теплой темной комнате, в которой плотные шторы превратили день в ночь. Лицо женщины казалось тусклым белым пятном. Стулья, диван, маленький французский письменный стол со старинной настольной лампой — стилизованное бюро мужа, были почти невидимы в темноте. Тонкий провод тянулся от телефонной розетки к кровати, на которой, стуча по клавишам компьютера, лежала одетая в шелковый халат Мелисса.

Несмотря на то что она никогда в жизни не видела своего корреспондента, да и он тоже не встречал Мелиссу на протяжении двух лет общения, она каждый день находила время для их послеполуденного общения. Не стал исключением и сегодняшний день. Придя тридцать пять минут назад из магазина, она наскоро приняла душ, потом, поглядывая на часы, стоявшие на столике в ванной, выпила стакан лимонада, после чего позволила себе провести несколько минут перед задрапированным ситцем туалетным столиком, тщательно накладывая кремы, губную помаду и тушь для ресниц. Мелисса нервно улыбалась, глядя на себя в зеркало. Даже в сорок лет ее слегка вздернутый нос и губы оставались тонко очерченными и изящными. В чертах ее лица было что-то кукольное, а объем талии, как и раньше, был двадцать четыре дюйма. Жаль, что под глазами появились синеватые тени — следствие бессонницы и неумолимого возраста. Мелисса усердно поработала с тенями, и они исчезли. За какие-то две минуты ей удалось вернуть себе вполне ею заслуженную юность, после чего она выключила свет, опустила плотные шторы от «Саламандры» и, взяв с собой лэптоп, улеглась, свернувшись калачиком, на темное покрывало кровати. Из синтезатора, стоявшего в изголовье кровати, доносился рокот океанского прибоя. В три сорок четыре она включила компьютер и унеслась вдаль, перестав слышать бормотание телевизора в квартире этажом ниже, приглушенные крики детей на улице и стук клавиш.






<Профессор: Я думал о тебе.>

<Сельская простушка: А что ты обо мне думал?>

<Профессор: Думал, что мне очень хочется тебя обнять.>

<Сельская простушка: Хм-м, очень мило. А как ты одет?>

<Профессор: В брюки цвета хаки, белую сорочку, красно-белый галстук с глупыми треугольниками. Типичный профессор колледжа. Дай-ка я лучше угадаю, как одета ты. Сегодня жарко, поэтому ты сняла повседневную одежду и сейчас на тебе халатик. Я прав?>

<Сельская простушка: Ты хорошо меня знаешь.>

<Профессор: Как бы мне хотелось быть сейчас с тобой.>

<Сельская простушка: Правда? Мне так приятно говорить с тобой, Том. Что решилось с профессором Мартином Барбо, профессор Крип?>

<Профессор: Ты дала мне хороший совет относительно профессора Мартина Барбо. Я закусил губу и отправился к декану.>

<Сельская простушка: И что он сказал?>

<Профессор: Декан сказал, что в следующем семестре Мартин Барбо ни в коем случае не будет читать лекции в моем знаменитом вычислительном классе.>

<Сельская простушка: УРА! Это хорошо для тебя, дорогой. Когда это случилось? Ты ходил к декану вчера днем, да? Или это было сегодня утром?>

<Профессор: Вчера, вчера.>

<Сельская простушка: Вчера, я сама не знаю почему, весь день думала о маме.>

<Профессор: Ты долго ничего не говорила мне о своей маме.>

<Сельская простушка: Я очень по ней скучаю.>

<Профессор: Что ты решила насчет видеомагнитофона? Тебе и правда надо выбросить «Панасоник» и купить «Тошибу». У него шесть головок. Это мой добрый совет. И тебе не придется идти к декану. Так что мы квиты. Что в магазине?>

<Сельская простушка: Дела. Пришла женщина в наряде от Донны Каран и купила лампу с подставкой из самоцветов. Том, подожди секунду. Герти скребется в дверь, надо ее впустить.>





Мелисса приоткрыла дверь спальни, и в темную комнату, вместе с узкой полосой света, ворвалась громадная собака лабрадорской породы, грязная и бесстыдно мокрая. Герти вернулась со своей обычной прогулки по окрестностям. Бегая по паркам, она считала своим долгом сунуть морду во все распылители воды, попутно охотясь на белок, прячущихся среди кленов по обе стороны улицы. Собака залаяла от счастья, подпрыгнула на ковре, украшенном растительным орнаментом, вскочила на тумбочку для белья в изножье кровати, откуда перебралась на подушки дивана у туалетного столика. Безобразный вид Герти контрастировал с убранством комнаты, выглядевшей как выставка торговца антиквариатом. Все было очень стильно, потому что Мелисса Чалмерс постоянно покупала новую мебель, а старую отправляла в свой розничный магазин в Литтлтоне.

— Какая же ты неряшливая девочка, Герти, — сказала Мелисса, собирая собачью шерсть с ковра. — Сама не знаю, зачем я тебя держу. Ты любишь маму? Да, любишь. Да, да, да. — Она погладила собаку за ухом. — Ну вот, Герти, если будешь хорошей девочкой, то можешь остаться.

Мелисса тихо прикрыла дверь, и спальня снова погрузилась в темноту.






<Профессор: Мелисса, ты здесь?>

<Профессор: Мелисса, где ты?>

<Сельская простушка: Я здесь, в своей постели.>

<Профессор: Ты хочешь сказать, что в постели твоей и Билла.>

<Сельская простушка: Прошу тебя, Том, не надо. Это мое личное убежище. Здесь мы разговариваем, отсюда мне очень нравится общаться с тобой.>













>>> MAIL 50.02.94 <<< From: Фред Ниоткуда. Com ==> Получено: от RING.AOL.COM AOL.COM с GOTP

Каникулы Орландо кончились, Fred@Noplace.Com













<Сельская простушка: Господи, опять ко мне свалился какой-то мусор.>

<Профессор: У нас осталось тридцать шесть минут. Я только что посмотрел на часы.>

<Сельская простушка: Я тоже только что посмотрела на часы. Время летит так быстро, как и все хорошее на свете. Я два месяца не была в своем саду, совсем нет времени. Я даже не помню, как выглядят мои цветы. Мне очень дорого время, которое мы с тобой проводим, Том. У нас такие чистые отношения.>

<Профессор: Да, они очень чистые.>

<Сельская простушка: Наверно, это звучит глупо, но часто по ночам мне снится, что я беседую с тобой, я даже вижу клавиатуру, на которой я набираю слова, которые хочу тебе сказать. Я даже чувствую, как движутся мои пальцы, честное слово.>

<Профессор: Давай съездим вместе в Париж.>

<Сельская простушка: Я бы лучше поехала во Флоренцию.>

<Профессор: Ладно, во Флоренцию, на Понте-Веккио.>

<Сельская простушка: С его облупившимися охровыми опорами, тенями на воде и маленькими ювелирными лавочками по обе стороны моста.>

<Профессор: Мы купим свежих булочек, бутылку старого «орвиети» и не спеша пойдем по мосту. Никто нас не побеспокоит, никто не будет даже знать, что мы там. Мы можем идти медленно-медленно, никуда не торопясь. Мнуе нужно для этого всего двадцать четыре часка. Боже, сколько я сегдня делаю ошибок.>

<Сельская простушка: Ты обнимешь меня за плечи.>

<Профессор: Потом мы сядем на берегу реки, станем смотреть на проплывающие мимо лодки, есть булочки и запивать их вином.>













>>> MAIL 50.20.04 <<< From: МТ at TX.ORG

==> Получено от RING.AOL.COM AOL.COM через GOTP id AQ06498;

среда 25 июня 15:56:52 EDT для MCHALM@AOL.COM;

среда 25 июня 15:57:03 —0400 Для получения сообщения нажать*













<Сельская простушка: Мне пришло сообщение.>

<Профессор: Мне пришло три. Не смотри его.>

<Сельская простушка: Не надо так говорить. Ты же знаешь, что я никогда не читаю сообщений, когда разговариваю с тобой.>

<Профессор: За исключением сообщений Александра.>

<Сельская простушка: Я всегда сразу отвечаю на его сообщения.>

<Профессор: Он просто пытается тебя запугать. Александр сейчас дома?>

<Сельская простушка: Может быть. Я давно не слышу телефонных звонков, так что он, наверно, занял телефон под свой Интернет. Он начал заниматься фехтованием. В 5:30 мы с ним пойдем за новыми ботинками. Он знает, что нельзя открывать дверь в мою комнату, если она закрыта.>

<Профессор: Значит, он грустит в своей комнате и шлет тебе отчаянные письма по электронной почте.>

<Сельская простушка: Пожалуйста, не говори так о моем сыне, Том.>

<Профессор: Прости меня, кажется, я сегодня не очень в духе. Так где мы были?>

<Сельская простушка: Во Флоренции. Я хочу, чтобы ты купил мне маленькую золотую леечку. Я однажды видела такую в магазинчике на Понте-Веккио. Она размером с десятицентовую монетку. Я вспоминала эту леечку десять лет. Ты можешь надеть ее на цепочку, и я буду носить ее на шее. Я хочу, чтобы потом мы пошли с тобой в сад Боболи. Мы отправимся туда после обеда, ляжем на траву, и я положу голову тебе на колени.>













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Неизвестный в неизвестном. Com.

==> Получено: от RING.AOL.COM AOL.COM через GOTP

Делай большие баксы на онлайн, компьютерные ковбои Unknown@Unknown.Com













<Профессор: В трэвелчате все побывали во Флоренции.>

<Сельская простушка: Я больше не поддерживаю отношений с этими людьми. Они страшно СКУЧНЫЕ.>

<Профессор: Если не считать того, что мы с тобой тоже познакомились в трэвелчате.>

<Сельская простушка: Да. Ой, я же не сказала тебе, что сделала новую прическу.>

<Профессор: Когда?>

<Сельская простушка: В субботу.>

<Профессор: Почему ты мне об этом не говорила?>

<Сельская простушка: Прости, я забыла.>

<Игривая девчонка: Герти лает как сумасшедшая. Кто-то пришел и звонит во входную дверь. Я просто не слышала звонка из-за телевизора и синтезатора.>

<Профессор: Не уходи.>

<Сельская простушка: Подожди, я послушаю. Черт, я забыла, что сегодня должны прийти за ковром, чтобы сдать его в чистку. Не выношу хаоса в доме. Но это может быть и архитектор. Я сказала, чтобы он пришел в пять, но в прошлый раз он тоже явился на час раньше. Этот человек — просто надутый самодовольный индюк.>

<Профессор: Архитектор?>

<Сельская простушка: Мы хотим сделать в кабинете сводчатые окна. Обожаю кривые линии в интерьере.>













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ACHALM в AOLCOM

==> Получено: от RING.AOL.COM AOL.COM через GOTP id AQ06498;

среда 25 июня 16:04:33 EDT для MCHALM@AOL.COM;

среда 25 июня 16:04:52 — 0400 Файл сообщений перегружен

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Александра AOL.COM.

Пришел какой-то грубый человек и вторгся в мой домен. Он не собирается принимать вызов, к тому же, как мне кажется, он не умеет владеть шпагой. Следует ли мне послать его в темницу? Что у нас с обедом? Когда вернется папа? Он обещал сегодня пофехтовать со мной.




Кому: Александру Чалмерсу ACHALM@AOL.COM

От: Мелиссы Чалмерс MCHALM@AOL.COM

Предмет: Ответ: Ваше сообщение.

Привет, солнышко. Я поставила пиццу в микроволновку. Пришел мистер Терджис, пожалуйста, не посылай его в темницу. Я спущусь через несколько минут.













<Сельская простушка: Александр дома.>

<Профессор: Как выглядит твоя новая прическа?>

<Сельская простушка: Кончики волос касаются плеч.>

<Профессор: Звучит очень соблазнительно. Что сказал Билл? Зачеркни это, я забыл. Но бьюсь об заклад, что он даже не заметил твоей новой стрижки.>

<Сельская простушка: Разве мужья замечают новые прически своих жен, Том?>

<Профессор: А что они замечают?>

<Сельская простушка: Не лови меня на разговоры о Билле.>

<Профессор: Я не стараюсь тебя поймать, но я понимаю, что ты избегаешь разговоров о нем, чтобы не чувствовать вины за то, что мы делаем с тобой. Можешь погладить себя по головке за то, что отказываешься о нем говорить.>

<Сельская простушка: Тебе не следовало говорить этого, Том.>

<Профессор: Я имел в виду совершенно другое.>

<Сельская простушка: Но напечатал ты именно это.>

<Профессор: Я не имел в виду тебя обидеть. Я вообще не хотел посылать эту ремарку и хотел ее стереть.>

<Профессор: Прости, я понимаю твое чувство вины. Но сам я не чувствую никакой вины. У нас нет причин считать себя виноватыми. Разве мы хоть раз прикоснулись друг к другу? Мы проводим по какому-то вшивому часу в день с этими машинами. Всего один час. А теперь у нас осталось всего 16 минут.>

<Сельская простушка: Я же не говорю тебе о Розалинде.>

<Профессор: Давай сменим тему разговора. Ты выиграла. Ты выиграла.>

<Сельская простушка: Я не хочу выигрывать. Ты очень мне нужен, Том. Я люблю тебя.>

<Профессор: Я тоже люблю тебя, и ты это знаешь.>

<Профессор: Пожалуйста, пришли мне свою фотографию, чтобы я мог увидеть твою прическу. Ты сделаешь это?>

<Сельская простушка: Да.>

<Профессор: Ты обещаешь?>

<Сельская простушка: Да, я обещаю.>













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Долорес Plym.COM

==> Получено: от RING.AOL.COM AOL.COM через GOTP id AQ06498;

среда 25 июня 16:16:50 —0400 Для получения сообщения нажать*













<Сельская простушка: Мне пришло еще одно послание.>

<Профессор: Вот как.>

<Сельская простушка: Это с работы Билла. «Плимут» никогда не присылал мне сообщений по электронной почте. Наверно, какие-то проблемы. Надо посмотреть. Подожди секунду, Том.>













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Долорес PLYM.COM

Дорогая миссис Чалмерс,

Вы знаете, где ваш муж? Сегодня он не пришел на работу. В три сорок пять нам позвонили и сообщили, что в мусорном ящике на перекрестке Шестой и Торндайка в Кембридже был найден его кейс. Это все, что нам известно. Мы позвонили в полицию.













<Профессор: Что случилось, Мелисса?>

<Профессор: Мелисса, ты здесь?>

<Сельская простушка: Том, мне надо идти. С Биллом случилось что-то ужасное.>

<Профессор: Что случилось?>

<Профессор: Что случилось? Мелисса, прошу тебя, ответь.>

<Сельская простушка: Не знаю. Мне некогда, Том.>

<Профессор: Ты появишься завтра? Прошу тебя, не исчезай. Я так тебя люблю.>













MCHALM@AOL.COM выключен в среду 25 июня 16:19:05—0400








Мелисса медленно пошевелилась. Некоторое время она продолжала неподвижно лежать на постели, тупо глядя на компьютер. Экран продолжал тускло мерцать, а изнутри лэптопа раздавалось тихое гудение.

— Боже, — тихо простонала она. Гертруда заскулила и принялась лизать хозяйке ноги. — Никогда, никогда больше. Я никогда больше не стану этого делать. Пусть у Билла все будет хорошо. О боже, Билл, я люблю тебя. Я люблю тебя. Господи, ну пусть все будет хорошо.

Телефоны зазвонили. Все разом. Телефон на письменном столе приглушенным зуммером, телефон в гостиной залаял, захохотал, как гиена, а кухонный аппарат застучал сухо, как молоток. Из машины по радиотелефону звонил президент «Плимута» Джордж Митракис. Он сказал, что звонил каждые две минуты, но телефон был занят, как и автоответчик. Митракис находился в пятнадцати минутах езды от дома Чалмерсов и просил Мелиссу подождать его.

Она продолжала тупо смотреть на лэптоп. С противоположного конца комнаты он выглядел маленьким, как оскаленный в ухмылке рот. Собрав все силы, она попыталась оторвать экран. Когда это не удалось, Мелисса швырнула компьютер на кровать. Проклятая машина с приглушенным стуком упала на ковер и продолжала гудеть с пола.

Мелисса чувствовала, что задыхается. Она подняла шторы, и яркий свет летнего солнца и нестерпимая жара затопили комнату. От окна она метнулась к шкафу и начала торопливо переодеваться.

— Билл, прости меня, прости, — шептала она, надевая светло-желтое летнее платье. Затем села на стул и расплакалась.

Снова зазвонил телефон. Пребывая в оцепенении, Мелисса была не в силах двинуться с места. Затем бросилась к аппарату на столе, но звонивший повесил трубку раньше, чем успел включиться автоответчик. Телефоны перестали звонить, и в наступившей тишине Мелисса снова услышала явственное гудение компьютера. Она встала и посмотрела на себя в зеркало. Глаза покраснели и припухли. Она сильно вспотела и вытерла подмышки носовым платком. Ее пальцы машинально начали выстукивать по столу: <Игривая девчонка: Что мне делать? Надо ли звонить в полицию? Может быть, он лежит в какой-нибудь аллее и истекает кровью. Ах да, больница. Может быть, он в больнице. Я позвоню в больницу и в полицию. Я все разрушила. Что со мной происходит? У меня же ничего нет. Ты понимаешь? Ничего. Нет, я не должна думать о себе. Ведь Билл, быть может, где-то умирает. Я разрушила нашу жизнь. У меня будет заплаканный и жалкий вид, когда приедет Митракис.>

Гудение компьютера становилось все громче и громче и вскоре заглушило шум океанских волн и мысли в голове Мелиссы.




БЕГСТВО


Тайно покинув Бостонскую городскую больницу, Чалмерс направился на северо-запад по Массачусетской авеню. Горячий густой воздух удушливым одеялом мгновенно окутал все тело, и Чалмерс сразу вспотел. Над головой раздавался какой-то напряженный гул. Подняв голову, он увидел множество проводов, темными петлями свисавших со столбов. Казалось, все эти электрические, телефонные провода и телевизионные кабели ждут, что кто-нибудь туго их натянет. Вдалеке, вибрируя, взвыла полицейская сирена. Чалмерс поспешил прочь от больницы, держась подальше от осветительных мачт, окруженных коконами желтого света. Сирена продолжала неистово верещать. Ясно, что в больнице не могли так быстро обнаружить его побег и сообщить о нем в полицию. Неужели он стал обычным преступником, за которым охотится полиция? Напротив — Билл был уверен, — он специалист, профессионал высочайшего класса. Волна гнева прокатилась по всему телу и, словно в сточной канаве, остановилась в животе. Над ним совершили насилие, запятнали его доброе имя. Но на кого направить этот гнев?

Оказавшись под темным надземным переходом, он побежал. Под ногами противно скрипели и трещали объедки сандвичей, пластиковые пакеты и жестяные банки. В ноздри ударил запах копоти и автомобильного выхлопа. Справа, за переходом, показалось полуразрушенное административное здание, окруженное металлическими лесами и освещенное неоновыми огнями вывески расположенного рядом похоронного бюро. Он начал вглядываться в стеклянные окна, надеясь отыскать телефон, но видел только темные ряды столов и стульев. Он должен во что бы то ни стало найти телефон. Эта мысль преследовала его, хотя он не мог вспомнить, кому должен позвонить. Кроме того, ему нужны надежные наручные часы. И тут он вспомнил, что произошло. Как это случилось? Как это случилось? Надо думать и ни в коем случае не впадать в панику. Сейчас ему нужен телефон, иначе он просто теряет драгоценное время. У него же был сотовый. Где он?

За спиной резко прозвучал автомобильный клаксон. Чалмерс испуганно метнулся на тротуар, споткнувшись о пустую бутылку. Она покатилась по асфальту, подпрыгнула на бордюре и, вдребезги разбившись, звонко грохнулась на проезжую часть. Отвлекшись от своих мыслей, Чалмерс вдруг осознал, что мимо него с ревом одна за другой проносятся машины с опущенными из-за жары стеклами. Приемники были включены на полную мощность, в теплом вечернем воздухе гремела музыка.

— Помощь нужна? — крикнул какой-то человек в безрукавке, высунувшись из окна проезжавшей мимо машины. Притормозив, он внимательно посмотрел на Билла и прибавил газ, услышав сзади требовательный автомобильный сигнал.

От тротуара несло мочой и прокисшим пивом. Чалмерс ощутил дурноту и зажал нос рукавом больничной рубашки. Он остановился, прислонившись к осветительному столбу и страшась посмотреть вниз. Что-то липкое, кашицеобразное и вонючее медленно пропитывало тонкие подошвы больничных тапочек. В желтом свете уличного фонаря Чалмерс был прекрасно виден всем проезжавшим. Вот из спортивного автомобиля с опущенным верхом на него уставилась группа подростков.

— И что это мы здесь делаем? — хохоча во все горло, заорали они. — Нет, вы только посмотрите на эту задницу!

Чалмерс оттолкнулся от фонаря и бросился в тень. Торопливо идя вдоль широкой авеню, он наткнулся на закругленный фасад трехэтажного жилого дома. В свете фонарей были видны красные кирпичи, из которых сложили этот дом, к каждому подъезду вели каменные ступени лестниц с железными перилами. Тротуар перед домом был усеян недоеденными пиццами и пустыми пивными бутылками. Из открытых окон доносились обрывки телевизионной рекламы и живые человеческие голоса: вялая ругань из-за денег, приглушенные крики любви и ревности, усиленные акустикой здания. Из узких аллей сочилась знойная удушливая вонь мусорных контейнеров. Некоторые жители выползали из своих раскаленных квартир и полуголые, в нижнем белье и ночных рубашках, истомленно располагались на ступеньках. Вздыхая, они терли лица кубиками льда, гладили изнемогавших от жары кошек и собак и время от времени кричали детям, чтобы те заткнулись и шли спать. Может быть, здесь ему разрешат позвонить по телефону? Возможно ли это? Люди смотрели на него с неподдельным изумлением.

— Что ты променял на это тряпье? — издевательски крикнул кто-то. — Ты заблудился или что?

Стоило Чалмерсу свернуть в сторону одного из подъездов, как сидевшие на ступеньках муж и жена, перешептываясь, вскочили и, скрывшись в доме, заперли за собой дверь.

За домом из красного кирпича стоял столб, на котором вращался щит с освещенной рекламой шляп.

«Элегантность на все случаи жизни. Вам нужна для этого шляпа „Бэйтсон“». Рядом был расположен магазин. Чалмерс увидел за стеклом ряды тускло освещенных шляп. Инстинктивно приложив руку к непокрытой голове, он подумал, не следует ли купить шляпу. В пальцах левой руки он ощутил покалывание и легкое онемение.

— Вот он. Опять эта задница! — заорали уже знакомые подростки из спортивного автомобиля. Очевидно, изнывая от скуки в эту жаркую ночь со среды на четверг, они вернулись, чтобы подразнить Чалмерса. Они ползли за ним с черепашьей скоростью, не обращая внимания на клаксоны ехавших сзади машин. Один из подростков, спустив штаны, наклонился и показал Чалмерсу свой голый зад. Раздался дикий хохот, машина взревела и, рванувшись вперед, исчезла из виду.

— Панки! — в бессильной ярости закричал Билл.

Как долго он уже идет? Сколько прошел? Милю, две? На пересечении двух авеню — Массачусетской и Колумба — он заметил Городскую столовую, над входом в которую мигала зелеными огнями исполинская вывеска. Заведение было закрыто, так же как и расположенный рядом галантерейный магазин с выставленными в витринах париками и духами. На асфальтовой площадке для машин неподвижно стояли два человека и внимательно смотрели, как Чалмерс тычется в закрытые двери. Отвернувшись от незнакомцев, Билл зашагал по почти свободной от людей и машин авеню Колумба. Вдали виднелись красивые магазины и высокие дома.

Вдруг в его памяти всплыло имя: Джордж Митракис. Напоминающий медведя рослый мужчина, всегда надушенный дорогим одеколоном. В сознании Чалмерса появились разрозненные фрагменты офиса: стол, компьютерный терминал, бежевый ковер. Джордж Митракис. От этого воспоминания он испустил радостный крик. Теперь он знал, куда идет, походка стала более уверенной и твердой. Память возвращается, и это возвращение заставило живительную кровь с удвоенной энергией бежать по артериям и венам. Благодарение Богу, память возвращается. В этот момент Чалмерс услышал за спиной тяжелые шаги и оглянулся. Его преследовали те двое с парковки у галантерейного магазина. Мужчины шли за ним, тихо переговариваясь между собой. За ними была видна Массачусетская авеню, по которой в желтых облаках выхлопа пролетали машины, а реклама Городской столовой отбрасывала в небо красные и золотистые вспышки, как самолет, совершающий ночную посадку. Яркие огни сполохами отражались в витринах магазина. Чалмерс отер с лица пот и прибавил шаг. Мужчины за спиной сделали то же самое. Они его преследуют? Ощущая мучительную боль в ногах, он бросился бежать. Больничные тапочки начали расползаться по швам. Шаги за спиной застучали в ритме отвратительной барабанной дроби. Незнакомцы догоняли. Ноги Чалмерса горели огнем, но он явственно слышал тяжелое дыхание преследователей. Потная рука толкнула его в спину, и он упал на тротуар.

— Мы тебе ничего не сделаем, — сказал один, склонившись над Чалмерсом и со свистом выдыхая воздух. — Нам нужен твой бумажник. Отдай его нам.

— У меня нет бумажника, — ответил Чалмерс и стал звать на помощь.

— Заткнись, сука, — зарычал другой и схватил его за горло, а потом грубо прошелся по карманам, но не нашел ничего, кроме четвертака и пуговицы.

— Дрянь всякая, — буркнул грабитель и швырнул найденное в темноту. — Ты что, ненормальный? Разыграть нас решил?

Мужчины неторопливо отошли от Чалмерса, свернули в боковую улицу и исчезли в темноте.




В теплом липком воздухе повисли смех и музыка. Как долго сидит он на тротуаре? Чалмерс не стал ощупывать себя, зная, что остался цел и невредим, но, вспомнив хватку потной воровской руки, задрожал от страха. Снова возникла музыка. Мелодия показалась ему знакомой, в ней были сладость и тепло, как в лучиках выглянувшего из-за туч солнца.




ЦЕРКОВЬ


Откуда-то из темноты раздался звон церковного колокола. Двенадцать ударов, полночь. Казалось, миновало много дней с тех пор, как Чалмерс бежал из больницы, преследуемый затхлым запахом магнезиального молочка. Он встрепенулся, поправил необъятные штаны и зашагал в направлении колокольного звона мимо жилых домов, магазинов и ярко освещенной автостоянки с «фольксвагенами», подержанными «фордами», «мерседесами» и одним «ягуаром», выкрашенным в цвет лесной травы. Потом показались характерные очертания церковных башен, арок и цветных витражей, в которых отражались пульсирующие разноцветные огни рекламы расположенного рядом маникюрного салона. Оживленные голоса и смех слышались все громче и громче, и Чалмерс вдруг понял, что они доносятся из широко распахнутых больших дверей Божьего храма. Там ждут его распростертые и милосердные объятия, там снизойдет покой в его душу. Подчиняясь внезапному импульсу, он поднялся по каменным ступеням и вошел в церковь.

Сотни людей в приделе храма пили, ели и — это страшно удивило его — играли в бинго. Помещение было огромным — высокие сводчатые потолки с подвешенными под ним вентиляторами и люстрами, массивные арочные окна. На возвышении у стены молодая женщина поочередно вынимала из гигантской чаши цветные шары, а стоявший у амвона потный мужчина зычным голосом выкрикивал выпавшие номера в микрофон. Однако голос мужчины был едва слышен за общим гвалтом и уханьем музыки, несшейся из установленной на хорах стереосистемы.

Чалмерс в полной растерянности остановился у входа. Подошла пожилая, грубо размалеванная дама, с головы до пят закутанная в синий шелк, и потребовала, чтобы Чалмерс стал ее талисманом.

— Ты. Сэди хочет тебя.

У других прихожан тоже были амулеты и талисманы: кроличьи лапки, пожелтевшие зубы, иностранные монеты и свернутые фотографии. Все эти предметы были разложены на скамьях, и люди дотрагивались до них всякий раз, когда красавица на возвышении доставала из чаши очередной пронумерованный шар.

Чалмерс отпрянул, уловив густой запах алкоголя, которым разило от женщины, но она крепко схватила его влажной рукой и потащила к своему месту.

— Я так ждала тебя, мой сладкий, — проговорила она, обмахиваясь карточкой лото. — Сэди сегодня разбогатеет, вот увидишь.

Она улыбнулась Биллу из-за синей завесы сигаретного дыма. Атмосфера в помещении казалась раскаленной до сотни градусов.

— Ты просто посидишь рядом со мной, мой сладкий. Не хочешь чего-нибудь съесть?

Потерявший дар речи Чалмерс уставился на соседку. Приняв такой ответ за «да», Сэди вскочила и помахала в воздухе двадцатидолларовой банкнотой. По проходам взад и вперед сновал человек с тележкой, уставленной сандвичами и пивом. Чалмерс был голоден, но настолько потрясен, что не мог есть. Сидя в облаке синего табачного дыма, он начал бездумно разворачивать сандвич. Сэди с довольным видом звякнула браслетами.

— И-17! — прокричал мужчина с амвона. Голос его потонул в знойном грохоте музыки и невообразимого гвалта.

— Громче! — крикнул кто-то из задних рядов. Шум и смех усилились.

Чалмерс тревожно огляделся. Вид разномастной толпы привел его в полное смятение: люди в строгих деловых костюмах, люди в темной униформе самых разнообразных служб, женщины в легких летних платьях, простеньких блузках и брюках; адвокаты, врачи, банкиры, школьные учителя и компьютерные программисты. Все это находилось в постоянном броуновском движении — вскакивало и снова садилось, сновало по проходам между скамьями, торговалось, покупая и продавая незаполненные карточки и снова возвращаясь на свои места до того, как с амвона выкрикивали следующий номер. То и дело, как сполохи пожара в высушенном летним зноем лесу, в приделе вспыхивали мимолетные ссоры и перебранки. Далеко сзади, на хорах, сонные и одуревшие от дыма и шума дети пялили остекленевшие глаза в экраны расставленных рядами телевизоров.

— И-17! — снова выкрикнул с кафедры потный мужчина. — Карточка пятьдесят долларов, выигрыш — до пяти тысяч.

— И-17! — завопил кто-то с задних скамей.

В зале стояла невообразимая духота, Чалмерс истекал потом, горячие соленые капли падали на нетронутую ветчину сандвича. Лопасти вентиляторов перемешивали спертый воздух с дымом сотен сигарет, с балкона хоров гремела мелодия незатейливой песенки: «Я безотказная девочка — не знаю слова „нет“».

Шатаясь, Чалмерс поднялся на ноги и принялся искать глазами выход. Внезапно сквозь дымовую завесу он разглядел хорошо одетого человека, который приветливо махал ему рукой с противоположного конца зала. Заслонившись салфеткой, Чалмерс всмотрелся в лицо человека. Райли Эпплсон. На короткое мгновение к нему вернулось узнавание. Это имя было знакомо ему так же, как имя Джорджа Митракиса. Райли Эпплсон. Откуда он знает Эпплсона? Кажется, он видел этого человека в лифте. Явственно вспомнился запах полированного дерева. Ясно, что Эпплсон тоже узнал его, потому что двинулся навстречу, продолжая приветливо махать. Кто он, этот Эпплсон? Друг? Или, быть может, деловой партнер? Похоже, все-таки деловой партнер, лихорадочно размышлял Чалмерс, глядя, как Эпплсон энергично проталкивается сквозь толпу, неся в руке портфель. Билл пригнулся и перебежал к другой скамье. Что делать? От растерянности у него закружилась голова. Кто знает, может быть, весь этот пропитанный сигаретным дымом зал всего лишь плод больного воображения? Существует ли этот Эпплсон в действительности, или он — призрак? Чалмерса переполняло желание поговорить с ним, получить помощь, вернуть себе память. Но как можно показаться на глаза приличному человеку в идиотских больничных тапочках и огромных штанах? Или тапочки и штаны ему тоже только привиделись? Что делать? Пригибаясь, он огляделся и вдруг осознал, что почти ползком приближается к какому-то парню с одутловатым лицом, одетому, несмотря на духоту, в драный свитер. Парень сидел в полном одиночестве и ни с кем не разговаривал. Пол под его ногами был буквально усеян сигаретными окурками. С амвона выкрикнули следующий номер, и парень принялся внимательно просматривать свои четыре карточки, скользя пальцем по столбцам и строкам. Не найдя нужных цифр, он ожесточенно швырнул себе под ноги следующий окурок и скорчился на скамье так, словно получил удар в солнечное сплетение. Чалмерс уловил страх в его маленьких глазках и пожалел беднягу. Потребность выразить сочувствие была так сильна, что Чалмерс подобрался ближе к парню и заговорил, но тот, подозрительно покосившись на незваного утешителя, на всякий случай отодвинулся в сторону. Билл осторожно приподнял голову и увидел, что Эпплсон по-прежнему идет к нему, огибая ряды скамей, ныряя в проходы и продолжая призывно махать рукой. Однако стоило Эпплсону приблизиться к амвону, как его внимание было немедленно отвлечено смазливой брюнеткой у чаши с шарами. Впрочем, она понравилась не только ему; у алтаря толпились еще с полдюжины мужчин, одобрительно поглядывавших, как девушка, одетая в бахромчатую ковбойскую юбку, обутая в украшенные фальшивыми камнями сапожки и затянутая в низкий корсаж, то и дело наклоняется к чаше, доставая оттуда шары с номерами. Чалмерс ошеломленно уставился на брюнетку, только сейчас оценив потрясающую белизну ее тела.

— Ставки по пятьдесят долларов, выигрыш до пяти тысяч, — проворковала она мужчинам, собравшимся у края амвона и не замечавшим, как рассерженные жены и подруги неистово машут руками, призывая их вернуться на свои места. В церковь влился очередной поток людей, прижимавших к груди подушки, портативные вентиляторы и набитые деньгами бумажники. Эпплсон на время затерялся в толпе.

Эпплсон. Эпплсон. Возможно, что самосознание Чалмерса, сама его жизнь находятся на расстоянии всего пятидесяти футов. «Надо ли мне подойти к Эпплсону? Что он мне обо мне расскажет? Что я за человек? Может быть, я — мошенник. Или президент банка. Может быть, просто бездельник. Могу я быть бездельником? Кто я? Кто я?» Чалмерс уставился на свои белые, как фарфор, почти женские руки. Неуверенно взглянув в том направлении, где должен был находиться Эпплсон, он вдруг услышал за спиной странные голоса. Обернувшись, увидел двух женщин средних лет, молитвенно сложивших руки на груди. Обе дамы были одеты в неброские, украшенные цветочным орнаментом платья и умопомрачительные шляпы. Хотя женщины нисколько его не заинтересовали, Чалмерс заставил себя прислушаться, так как ему показалось, что женщины говорят о нем. Прошло несколько секунд, и одна из женщин знаком предложила Биллу присоединиться к их обществу. В ответ он отрицательно покачал головой. Вторая женщина, улыбаясь, повторила приглашающий жест и многозначительно показала на потолок. Чалмерс запрокинул голову, но не увидел ничего необычного — только расписной купол и каменные контрфорсы.

— Подойдите сюда, — беззвучно, одними губами снова позвала вторая женщина, бросив на него призывный взгляд.

Женщины выглядели дружелюбными и безобидными; кто знает, не смогут ли они помочь ему. Пробираясь к ним, Чалмерс услышал хрипловатое бормотание:
		Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа,



		Отец милосердия и Бог всякого утешения,



		Утешающий нас во всякой скорби нашей,



		Чтоб и мы могли утешать находящихся во всякой скорби



		Тем утешением, которым Иисус утешает нас самих!








— Бог утешает нас самих! — поправила одна из женщин свою компаньонку.

— Именно так я и сказала.

— Нет, ты сказала: «Иисус утешает нас самих!»

— Ты говоришь «Бог утешает», а я говорю: «Иисус утешает». Я знаю послание к Коринфянам уже сто лет.

— Ты выживаешь из ума, Бланш.

— Не говори мне, что я выживаю из ума. Мой ум остер, как кошачьи когти.

Женщины скорчили друг другу недовольные гримасы и снова принялись за молитву.
		Ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы,



		Умножается Христом и утешение наше.








— Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли помолиться вместе с нами, — сказала одна из женщин Чалмерсу и внимательно оглядела его штаны и обувь. — Меня зовут Бланш, а это Марсия.

Женщины потеснились на скамье, освободив ему место рядом.

— Я пришел не для того, чтобы молиться с вами. — Чалмерс устало вздохнул.

— О, в таком случае мы приносим свои извинения за то, что потревожили вас, — вежливо произнесла Марсия. — Пожалуйста, простите. Никогда не следует принуждать людей к молитве. Это сугубо личное дело каждого. — Слова ее были прерваны криками и веселым гамом — с амвона объявили новый номер. — Мы просто подумали, что вы хотите присоединиться к нам, ведь вы так внимательно на нас смотрели.

— Простите, я не осознавал, что смотрю на вас, — промямлил в ответ Чалмерс.

— Да, вы этого не осознавали, — сказала Бланш, промокнув потное лицо розовым носовым платком. — Но ничего страшного. Вам не обязательно оставаться с нами. Можете вернуться к той женщине, с которой вы были.

Она снисходительно похлопала Чалмерса по плечу. Он не почувствовал прикосновения и понял, что левая рука полностью онемела. По правой тоже начали ползать мурашки.

— В церкви не следует продавать алкоголь, — сказала Марсия Чалмерсу. — Как вы думаете? Надеюсь, что всем этим пьяницам станет тошно от выпитого.

— Здесь разрешают продавать спиртное, потому что церковь имеет пятнадцать процентов дохода, — пояснила Бланш. — Пить не разрешают в Храме Новой Веры.

— Я не собираюсь посещать пресвитерианскую церковь, — произнесла Марсия, — мне там неуютно. — Она повернулась к Чалмерсу: — А какую веру исповедуете вы?

Он судорожно пожал плечами. Он не мог вспомнить, какого вероисповедания придерживается и верит ли он вообще в Бога.

— Вы не возражаете, если я немного посижу с вами? — спросил он вместо ответа. Колени его тряслись, он едва держался на ногах. — Я не буду молиться, просто посижу.

Женщины согласно кивнули и улыбнулись. Он опустился на скамью, и голова его откинулась назад, словно набитый чем-то тяжелым мешок. Чалмерс прикрыл глаза. Он бился изо всех сил, стараясь вновь обрести память, он должен, просто обязан все вспомнить. Джордж Митракис, бормотал он. Райли Эпплсон. Джордж Митракис.

— Должно быть, вы удивляетесь тому, что мы пришли молиться сюда в такой поздний час, — сказала Марсия. — Думаю, что люди удивляются этому, но ведь никогда нельзя с уверенностью сказать, какие мысли роятся в чужих головах. Мы ходим сюда так поздно, потому что работаем по воскресеньям. Бланш работает в «Буби-Деликатессен» — это в Ньютоне, а я — в офисе бухгалтером. По воскресеньям он платит щедрые сверхурочные.

— О, — застонал Чалмерс, — кажется, я болен.

Он открыл глаза и внимательно посмотрел на Бланш. Приколотая шпильками к дивным каштановым волосам, шляпка игриво расположилась у нее на затылке.

— Наверное, мне нужен врач, — снова заговорил Чалмерс.

— Очень мило, — сказала Бланш.

Некоторое время женщины молчали, безмолвно вытирая вспотевшие лица носовыми платками. Марсия поправила шляпку.

— Простите, мы отойдем на минутку, — сказала Бланш.

Они подхватили сумочки и, выйдя в проход, отошли на несколько рядов вперед. Остановившись, они принялись перешептываться, время от времени бросая тревожные взгляды на Чалмерса. Спустя несколько секунд Марсия подошла к нему и сказала:

— Бланш просила передать, что мы были рады познакомиться с вами, но вы должны обратиться к врачу.

После этого женщины поспешили прочь как раз в тот момент, когда объявляющий выкрикнул в душный, пропитанный дымом зал очередной номер.

Внезапно в одном из углов придела возникло небывалое оживление. Чалмерс рванулся на шум, стремясь узнать, в чем дело. Люди, возбужденно и рассерженно вопя, кинулись к одной из скамей. Кто-то побежал прямо к амвону. В этот момент какой-то мужчина, которого Чалмерс до сих пор не видел, властно взошел на возвышение. Мужчина приблизился к объявляющему, и они о чем-то заговорили, жестикулируя и размахивая картонными карточками; одновременно оба прислушивались к словам третьего человека, видимо, спрятавшегося в алтаре.

— Бинго! Бинго! — завопила какая-то женщина. — Бинго!

Несколько зрителей подбежали к возвышению и принялись громко что-то кричать.

Объявляющий, с трудом пробившись через лес рук и ног, добрался до микрофона и провозгласил:

— У нас есть победитель, леди и джентльмены, у нас есть победитель! Второе бинго за одну ночь.

В невообразимом шуме никто не расслышал слов, но все безошибочно поняли смысл. Раздались неистовые аплодисменты, и люди беспорядочной толпой устремились к амвону покупать карточки для следующего кона.

— Прошу всех вернуться на свои места, сейчас состоится расчет! — тщетно кричал в микрофон объявляющий. Вопли и аплодисменты усилились. — Прошу всех вернуться на свои места.

— Расчетная кабина! — заорал кто-то. — Отдайте ей ее деньги!

— Она заслужила денег!

— Прошу всех вернуться на свои места, — как заезженная пластинка, повторил ведущий. Он прибавил громкости, и во всех громкоговорителях раздался нестерпимый электронный треск. — Всем вернуться на свои места, — крикнул он еще раз. — Сейчас мы поставим расчетную кабинку.

Чалмерс увидел, как двое мужчин с трудом вытаскивают на возвышение нечто похожее на прозрачную телефонную будку. За кабинкой тянулся шлейф проводов и трубок. Как только мужчины вытащили кабинку на амвон, раздался новый взрыв воплей и криков. Люди бросились на свои места.

— Расчетная кабинка! — завизжал кто-то.

Свет в зале погас, лишь один луч прожектора высветил на возвышении расчетную кабинку. Большие витражи церкви внезапно взорвались чернотой ночи, притягивая взор, пульсируя неоновой рекламой маникюрного салона. Усталый и скучающий Иисус склонился над неофитом.

Тем временем победительница вошла в расчетную кабинку. Толпа с новой силой разразилась воплями.

— Тихо! — закричал кто-то.

— Мы любим тебя, Сьюзен, — проорал кто-то еще.

Сьюзен, освещенная ярким лучом прожектора, в знак победы обеими руками показывала публике сложенные буквой V указательные и средние пальцы.

— Спокойствие! — крикнул ведущий. Толпа немного притихла. — Пять тысяч баксов, леди и джентльмены. Двести пятьдесят двадцатидолларовых банкнот, каждая из которых украшена выгравированным портретом достопочтенного Эндрю Джексона, седьмого президента Соединенных Штатов. Эта леди возьмет столько, сколько сможет поймать.

— Заткнись, — не выдержал кто-то, — и гони ей деньги.

С потолка в расчетную будку посыпались двадцатидолларовые бумажки. Толпа бесновалась в экстазе. Было видно, как в ярко освещенной будке взад и вперед мечется женщина, извиваясь, пытаясь схватить падающие с потолка деньги и рассовать их по карманам. Большая часть банкнот, однако, ускользала из рук и падала на пол, где их немедленно засасывала ненасытная труба пылесоса. Несколько болельщиков, невзирая на протесты ведущего, подошли к краю возвышения и принялись давать советы:

— Ниже, Сьюзен!

— Нет, выше!

— Вон там!

— Там, там, хватай их!

— Не суетись, подожди, пока они спустятся ниже!

В голове Чалмерса застучали молотки. Куда он попал? Все здесь словно взбесились. Ему захотелось лечь, но он продолжал во все глаза смотреть на женщину в ярко освещенной будке. Зрелище было притягательным и отталкивающим одновременно.

Все зрители, вскочив на ноги, подзадоривали победительницу:

— Не сдавайся, Сьюзен!

— Хватай их!

— Ты сможешь!

Карманы джинсов Сьюзен разбухли от пойманных купюр, помятые рукава футболки развевались при каждом движении, как хлопающие на ветру флаги. Щеки победительницы раскраснелись от духоты, волнения и злости. Сьюзен извивалась, вертелась и немилосердно билась о стекло кабинки. Когда дождь банкнот прекратился, женщину, почти лишившуюся чувств, вывели из будки под восторженные вопли и улюлюканье зрителей.

— Где же ты пропадал? — спросила дама в синем шелковом платье. Стоя в проходе, она мрачным взглядом сверлила Чалмерса. — Я тебя искала. Неужели ты думаешь, что я смогу выиграть без моего талисмана? Какая потрясающая женщина, правда? И такая милашка. Я не спрашиваю тебя, где ты был, но, пожалуйста, посиди со мной. Я купила новую карточку и чувствую, что сейчас мне привалит счастье. О, точно привалит.

Чалмерс слишком устал, чтобы спорить. Он сел рядом с женщиной и опустил голову, безразличный ко всему, что творится вокруг. Сейчас ему не было дела даже до мистера Эпплсона, где бы тот ни находился. Пусть он подойдет. Пусть язвит и насмехается. Пусть вообще говорит что хочет. Чалмерс желал только одного — покоя. Глаза его закрылись. Постепенно он перестал воспринимать смех и шум, которые превратились для него в едва заметное движение воздуха. Чалмерсу снился сон. Он идет через анфиладу узких коридоров школы, где когда-то учился. Идет на экзамен. Смотрит себе под ноги и видит черные и белые квадраты истоптанного тысячами ног линолеума. Коридоры погружены в полумрак, свет проникает в них сквозь маленькие, расположенные в торцах окна. Каждый раз, поворачивая за угол, он испытывает такое чувство, будто идет по темной, прихотливо изогнутой трубе. По коридору, из холла в холл, шагают другие кажущиеся безликими студенты. Они скользят мимо, словно поставленные на ленту транспортера манекены. Чалмерс смотрит на большие настенные часы и понимает, что опаздывает. Холлы опустели. Он остался один. Бежит, пролетая мимо темных и мрачных металлических шкафчиков, стоящих по обе стороны коридора. Кишка трубы кажется бесконечной в своих изгибах и поворотах. Оказавшись наконец перед дверью класса, где проходит экзамен, он вдруг с ужасом понимает, что ничего не выучил. Он очень прилежно конспектировал все лекции, но почему-то забыл прочитать их в ночь перед экзаменом. Он явственно представляет себе страницы конспектов, чернильные помарки и отдельные слова. С тошнотворным чувством смотрит сквозь стеклянную дверь аудитории и видит, как за столами сидят другие студенты и письменно отвечают на экзаменационные вопросы. Надо скорее все выучить! Еще одни часы на стене подсказывают Чалмерсу, что он опаздывает уже на двадцать минут. Всплеснув руками, он бросается по коридору назад, спеша в библиотеку, где найдет то, что ему нужно. Через полуоткрытую дверь он замечает, что другие студенты издевательски смеются над ним. Боже, он ведь забыл, где библиотека. Кто знает, где она? Вокруг кричат какие-то люди. Что им надо? Учительница тоже что-то кричит, зовет его в класс. Иди в класс, иди в класс. Она смеется.

Люди действительно что-то кричат. Сэди разражается счастливым смехом. Чалмерс открыл глаза. Половина карточки Сэди сияла красным цветом. Кажется, у нее совпали все номера текущей игры, красные фишки умножились и размножились. Женщина хлопала в ладоши, пела, заказывала закуску и пиво. Она вскочила, потом села и импульсивно чмокнула Чалмерса в макушку. Он же снова забылся сном, на этот раз поверхностным и чутким. Кромка берега, зеленый океан, на воде — яркие блики света. Крик усилился. Достигнув наивысшего градуса возбуждения и лихорадки, Сэди изо всех сил завопила:

— Бинго!

— У нее бинго! — крикнул кто-то из заднего ряда. — Еще у одной женщины бинго!

Мужчина в потертом свитере бессмысленным взглядом уставился в свою пустую карточку.

— Я этого не вынесу! — продолжала изливаться Сэди. — Я знала, что выиграю!

Чалмерс поднял на нее заторможенный взгляд. Публика вокруг кричала и бесновалась. Какой-то мужчина вырвал из рук Сэди карточку и побежал к возвышению.

— Ты должен пойти за меня в денежную будку, — сказала она вдруг.

— Нет-нет, я не могу, — пробормотал Чалмерс.

— Можешь, можешь! — закричала она. — Ты молодой, поймаешь больше, чем я. Ты — мой счастливый талисман. Сэди даст тебе сто долларов, идет? Ой, я этого не вынесу. Я знала, что сегодня мне повезет.

— Денежную будку! — вопили из зала. — Даешь денежную будку!

В этот момент Чалмерс и Сэди одновременно вскочили, в их спор вмешались посторонние люди.

— Пойди и возьми деньги, — рявкнул кто-то, — помоги старушке.

— Ему что, не нужны деньги? — громко поинтересовался другой. — Тащите парня в денежную будку.

Чалмерс почувствовал, как чьи-то руки подхватили его и, словно весла, начали против воли толкать его сквозь дымное море церковного придела все ближе и ближе к помосту. Люди аплодировали и кричали:

— Вот он, вот он — парень, которому не нужны деньги!

— Посмотрите на его тапки, посмотрите только на его тапки!

Хохот превратился в дикий, необузданный рев.

— Дайте ему шанс!

Свет погас, и Чалмерс вдруг понял, что, скорчившись, стоит внутри денежной будки и пытается спрятаться от нестерпимо яркого луча прожектора. Половодье света накатывало на его лицо кипящими штормовыми волнами. Тело горело, будто в огне. Он начал всматриваться в огромное помещение, но ничего не увидел.

— Вы его ослепили, — крикнул кто-то, и жаркий луч прожектора опустился чуть ниже. Теперь Чалмерсу стали видны витражные окна в боковых стенах и пульсирующее изображение склоненного Иисуса. Ведущий произнес краткую речь под одобрительные вопли и крики зрителей.

Чалмерс попал в ловушку. Он принялся молотить кулаками по стеклянным стенкам. Ему хотелось разнести их на тысячу мелких осколков. Потом он прижался к стене лбом. Она оказалась толстой, гладкой и приятно холодила голову, как подводная скала. Он пнул стекло, но тапочки были слишком мягкими для настоящего удара. Он обернулся, ища глазами какой-нибудь предмет, которым можно было бы вдребезги разбить прочное стекло и заодно прикончить ведущего.

С потолка посыпались купюры. Они без всякого предупреждения летели с потолка в его крошечный стеклянный мирок; настоящий зеленый ливень с церковного потолка, знойная алчность изнывающей от любопытства публики, чьи вопли он не мог больше выносить. Чалмерс принялся увертываться от банкнот, плевать на них. Они были зелеными и хрустящими. Они были непорочны. Они падали, мелькая, словно листья преждевременно увядшего дерева, в пасть невидимого подземного бога, который с чавкающим звуком всасывал их в свое чрево. Некоторые купюры крутились в воздухе, будто подхваченные порывом ветра. Сколько их упало? Взвешенные в воздухе, они временами принимались бешено вращаться. Листопад денег. Одна банкнота упала Чалмерсу на голову. Другая скользнула по его щеке, как сухой древесный лист, еще одна ласково, как женские пальчики, коснулась его лица. Чалмерс явственно слышал натужное дыхание пылесоса где-то возле ног; дыхание иногда переходило в клекот. Внезапно пылесос затих. Не было вообще никаких звуков. Остались только деньги. Деньги были свежими и прохладными, даже красивыми. В круге яркого света, в полнейшем безмолвии, он видел филигранные надписи в углах каждой купюры, тонкие линии, похожие на прожилки листьев, и все это неистово кружилось в воздухе. Шелк. Это был потоп, водопад зеленоватого шелка. Банкноты продолжали падать, такие тонкие, такие совершенные, и Чалмерс вдруг понял, что жаждет их. Именно он должен получить деньги, нет, не для того, чтобы их тратить, а просто для того, чтобы они были у него и ни у кого больше. Теперь он алкал денег больше всего на свете. Но он не станет извиваться, как та женщина, которая стояла здесь до него. Резко повернувшись, он встал так, чтобы все зеваки, собравшиеся в церкви, могли видеть лишь его спину, и принялся хватать банкноты стремительными, едва уловимыми движениями. Он проявил куда большую сноровку, чем женщина, бывшая здесь до него. Она поддалась панике, но он не станет паниковать. Все происходило как в замедленной съемке. Банкноты плыли по воздуху. Плыли и его руки. С промежутками в дюйм банкноты спускались вниз сквозь белый от нестерпимо яркого света воздух. Он хватал деньги одной рукой и запихивал в карманы другой; все это Чалмерс проделывал короткими, уверенными, почти невидимыми движениями. Купюры сами шли в его руки. Он хотел их все. Дело пошло. Он хватал каждую банкноту, каждую, каждую, каждую… Должно быть, в его карманах, прежде чем поток иссяк, оказалось сто, двести… нет, пожалуй, две или три тысячи долларов.

Медленный листопад закончился.

— Билл Чалмерс! — крикнул какой-то мужчина.

Чалмерс вдруг понял, что стоит уже на полу, рядом с возвышением, окруженный людьми. Здесь была женщина в синем шелковом платье, ведущий и многие другие. Кто-то старательно протискивался сквозь толпу, чтобы пробраться к нему.

— Это было настоящее представление, мистер Чалмерс, — сказал мужчина, смеясь и протягивая руку. — Великолепное представление. Вы — настоящий артист. А этот наряд! — Он снова рассмеялся: — Райли Эпплсон из «Стокс Интернешнл». Мы находимся на пятнадцатом этаже Марблуорта, а вы, если память мне не изменяет, на сорок втором. Никогда вас здесь прежде не встречал. Позвольте, я угощу вас хорошей выпивкой. Или, быть может, это вам следует угостить меня?




ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ


Чалмерс бежал. В панике покинув церковь, он выскочил на улицу, стремительно вспоминая все. Голова пульсировала от хлынувшей в нее лавины сознания. Это осознание было настолько странным, что Чалмерсу казалось, что лишь только сейчас, в этот момент, он появился на свет, впервые обретя жизнь. Все было новым и необычным: воздух, ласкавший кожу, машины, в идеальном порядке несущиеся по улице, фонарные столбы, жужжание неоновых реклам. В этом новом осознании себя он вдруг четко уловил разницу между жизнью и смертью, почувствовал долгую, нескончаемую пустоту небытия, оттенившую ощущение новорожденности, ощущение неприятного падения в мир в непосредственной близости от отступившей на полдюйма смерти, от страшного ничто.

Вспомнилось все, и не вспомнилось ничего. Детали сместились неприметно для сознания. Эпплсон высадил его у станции «Элуайф», и Билл, подходя к своему «плимуту», припомнил, что для того, чтобы открыть машину, надо набрать цифры даты рождения сына. Однако, поразмышляв несколько минут и вспомнив с необычайной достоверностью все значимые числа своей жизни, Билл вдруг вспомнил, что замок «плимута» запрограммирован на секретный код его персонального компьютера. Неужели ушедший в небытие мир все еще продолжает существовать в его возрожденной, острой как бритва памяти? Усевшись в машину, он был захвачен мельчайшими деталями. Изысканная кривизна приборной доски. Овальный скос поворотника. Царапина на правой стороне гнезда зажигания. На заднем сиденье, припомнилось ему, должны лежать упакованные в пластиковый пакет химчистки синие брюки. Или он повесил их на вешалку? Он подтянул чужие штаны и медленно вдохнул и выдохнул, стараясь прийти в форму. Потом сунул руку в перчаточный ящик и достал оттуда запасной ключ.

Он вспомнил, что дорога от станции поворачивает вправо, запутываясь в немыслимом пересечении восьми улиц. Когда, включив дальний свет, Чалмерс стал вглядываться в темноту, проверяя, не подвела ли его память, хлынул сильный дождь. Тяжелые капли оглушительно барабанили по крыше автомобиля, падали на горячий асфальт, тотчас превращаясь в поднимающиеся кверху струи пара. Управление машиной показалось ему неудобным и чуждым. Обе руки онемели, он не чувствовал руля, который, казалось, плавал в воздухе без связи с телом и вращался вправо и влево, подчиняясь только разуму Чалмерса. В полной тишине загорелся зеленый свет. Зашуршали шины, и он, испытывая мучительный страх перед вновь обретенным миром, выехал на шоссе номер два, ведущее в Лексингтон. На электронных часах, вмонтированных в приборную доску, светились цифры 2:15. В 2:40 он будет дома.

Разум и память вернулись. Теперь Чалмерс полностью владел собой. Руки, дрожа, сжимали руль. В машине пахло чем-то очень знакомым. Едва заметный, слабый запах карболовой кислоты. Это хорошо, что каждый автомобиль имеет свой особый запах. Это хорошо. Все хорошо. Он едет домой и скоро увидит Алекса и Мелиссу. Он чувствовал их всем своим существом, всем нутром. Теплая волна прокатилась от лица по груди и достигла ног. Вспомнилась ночь, когда отключили электричество и они с Алексом сидели у аквариума, качая в него воздух велосипедным насосом и шепотом переговариваясь в темноте. Вспомнился аквариум сына, стена его спальни, заклеенная цветными обложками книг, застенчивость, с которой Алекс выражал свою любовь, отводя в сторону свои темные повлажневшие глаза. Алекс будет потрясен, узнав, что его отец спятил в метро. Нет, Билл ничего ему не расскажет. Это совершенно невозможно. Немыслимо. Он скажет, что его избили и ограбили.

Дождь стал тише, удары капель о крышу автомобиля слились в нежный шорох, пелена воды сливалась с темными силуэтами деревьев по обе стороны дороги. Тишина, от которой Билл давно отвык, давила на уши, усиливая тревогу. Он прибавил громкость в приемнике, прибавил настолько, что завибрировал его утренний кофе в стакане, поставленном на приборную доску. Тревога немного улеглась, стало лучше. Так ли хрупка любовь и так ли твердо сердце, чтобы рассыпаться от беспощадных слов?

Он чувствовал себя значительно лучше, успокоилось и течение мыслей. Он едет домой по шоссе № 2. Биллу вдруг пришло в голову, что страхи его преувеличены. Утром он первым делом приедет в офис. Действительно, что он так волнуется, ведь пропущен всего один день. Мог же он, в конце концов, взять, допустим, один день отпуска за свой счет? Дженкинс, наверное, перенес встречу на бизнес-ланч, и не в офисе, а в отеле «Ритц-Карлтон». Мудрый шаг. Это должно понравиться даже высокомерной Кристине Джонсон. Запланированные же на завтра встречи, имеющие отношение к двадцатигигабайтовому обзору «Траг-груп», можно перенести на субботу. Все эти дела представились ему в мельчайших деталях. Ничто не потеряно. Нет, ничто не потеряно. Настало время заняться летними делами. Позвоните королям бревен в «Дэвис и компания». Телефон 1-800-101-3748. Подгоните свой грузовик к восьми утра, а в полдень вы уже будете на дороге делать свои деньги.

Билл представил себе Мелиссу, лежащую на диване внизу, там, где она проводила ночи, когда ее мучила бессонница. В такие моменты Мелисса уходила на первый этаж и до утра включала телевизор. Сейчас ему страстно хотелось обнять и поцеловать жену. Мысленно он представлял себе, как гладит ее по волосам. Ей всегда нравилась эта ласка. Он снова представил себе, как Мелисса закрывает глаза, когда он проводит ладонью по ее волосам. Бедняжка, как она сейчас страдает, не зная, где он и что с ним. Должно быть, плачет и не может сомкнуть глаз. Ему захотелось поговорить с ней, излить душу, рассказать, что произошло с его разумом. Но как рассказать Мелиссе о том унижении, которое он пережил в подземке, без того, чтобы не причинить ей новую боль? Может быть, он и расскажет ей что-то, но по частям — одно раньше, другое позже. Он хотел бы рассказать ей все, ей надо рассказать все, но как выслушать слова, которыми его губы станут говорить об этом несчастье?

Потом Билл вспомнил о матери, представил себе, как она расхаживает взад и вперед возле окна своей спальни в украшенных монограммами шоферских перчатках, закутанная в шарф, хотя ей давно не разрешают выходить из дому. Ему захотелось рассказать и ей об ужасных событиях прошедшего дня. Захотелось, чтобы она обняла и утешила его. Но мать давно лишилась памяти и, увидев сына, едва ли вспомнит, кто он такой. К глазам подступили слезы.

Внезапно мимо, в опасной близости, на скорости не меньше семидесяти пяти миль в час, обгоняя его, со свистом пронеслась машина с неработающими дворниками. Билл нажал на клаксон. В ответ водитель другого автомобиля тоже резко просигналил и нажал на педаль газа. Красные огни габаритов исчезли за пеленой дождя. Над шоссе висели клочья тумана. Билл снова встревожился. Что сказать Мелиссе? Он не всегда мог представить себе ее реакцию. Иногда она выдавала неожиданные всплески эмоций даже тогда, когда Билл был воплощением спокойствия, разумности и отзывчивости. Что ей сказать, чтобы не расстроить еще больше? Что сказать?

Пока он размышлял обо всех грядущих неприятностях, пытаясь выпутаться из затруднительного положения, автомобиль, словно повинуясь собственному инстинкту, свернул с шоссе № 2 и поехал по Уолтхем-стрит на Лексингтон, а потом повернул вправо, в сонный темный Кендалл. Билл медленно проехал мимо ветхого викторианского особняка Макса Педерского — этот дом даже ночью странно выглядел на фоне других домов поселка. Вот дом Эллисонов. В доме темно, только в одном окне на верхнем этаже горит тусклый свет. Спальня Джейн. Ее «БМВ» припаркован у подъездной дорожки. У ворот Террисов он разглядел «тойоту-камрай» с номерами другого штата. Значит, Марти, женатый сын Сэма и Глории, приехал в гости к родителям. Из Пенсильвании. Билл удовлетворенно кивнул, радуясь каждому достоверному воспоминанию. Дом и сад Боба и Сильвии Турнаби. Коттеры. Он подъехал к своему дому. Выключил радио. Несколько секунд сидел в машине, успокаиваясь и присматриваясь к мелким деталям своего жилища. У входа на высокой подставке из кедра красовался яркий светильник. К входной двери ведут три ступеньки. Чуть ниже звонка висит бронзовый почтовый ящик, на правой стене гаража свежая выбоина. Дождь превратился в висящий в воздухе легкий туман, капли блестели на листьях рододендрона, растущего на своем обычном месте. Облегченно вздохнув, он вышел из машины и не спеша поднялся по ступенькам. Когда Билл опустился на корточки и принялся онемевшими пальцами шарить под ковриком в поисках запасного ключа, в доме затявкала и заскулила собака. Все стало ясно. Это Филипп — любимец Мелиссиной сестры. Присутствие в доме маленького нервного животного говорило о том, что сегодня в его доме ночуют Вирджиния, ее двое маленьких детей и верный пес Филипп. Было слышно, как собачка исступленно скребется в дверь своими мелкими коготками. В доме вспыхнул свет.




Позже в родительскую спальню тихо вошел Алекс и, не говоря ни слова, прильнул к груди отца.




ДЕНЬ ОТДЫХА


Когда Билл проснулся на следующее утро, покалывание и онемение в руках поднялись выше. Он не стал заострять на этом внимание и сосредоточился на приятной влажности головы Мелиссы, прижавшейся к его плечу. Прильнув к нему в постели, она не давала ему отодвинуться ни на дюйм и заснула только после рассвета. Несколько секунд Билл пролежал, молча прислушиваясь к частому дыханию жены. Первое, что он увидел, открыв наконец глаза, был светящийся циферблат часов на туалетном столике. В полутьме спальни он долго не мог отличить часы от их отражения в зеркале трельяжа, так что ему казалось, что часов двое. Он сонно смотрел, как по циферблатам бегут две секундные стрелки, вращаясь в противоположных направлениях, и думал, что сталось бы с миром, если бы он стал двигаться назад. В таком случае прогресс тоже пошел бы вспять. Современные автомобили, развалившись на части, превратились бы в старые допотопные модели, а те в свою очередь — в лошадей и телеги, которые постепенно становились бы все более и более примитивными и грубыми. Потом он посмотрел на часы более внимательно и отметил время. Десять двадцать шесть. Вскрикнув, он пулей вылетел из постели, включил свет и начал один за другим выдвигать ящики своего шкафа в поисках чистой сорочки.

— Что ты делаешь? — простонала Мелисса и села. Глаза ее припухли от утомления. — Ложись в постель.

— У меня важные встречи! — закричал Билл, с трудом пытаясь застегнуть пуговицы непослушными онемевшими пальцами. Мысленно он уже менял свой рабочий график с учетом неизбежного опоздания. Надо немедленно позвонить Дженкинсу. — Я ухожу.

— Ты не можешь уйти, — сказала Мелисса. Она встала с постели, подошла к мужу и, обняв его за пояс, уткнулась носом в его спину. — Тебе надо отдохнуть, — едва слышно проговорила она. — Тебя ударили по голове. Мне, кстати, тоже надо прийти в себя. Я хочу, чтобы ты остался со мной.

Билл протестующе дернулся, но она только крепче ухватилась за него, впившись пальцами в кожу. Он обернулся, поцеловал жену в лоб, потом в губы. Она разрыдалась.

— Мелисса.

— Не заставляй меня просить.

— О, вы уже встали, — крикнула из-за двери спальни Вирджиния. Билл услышал, как она толкнула дверь своим массивным телом. Дверь не открылась, и Вирджиния начала бодро стучать. — Мы так обрадовались, когда узнали, что с тобой все в порядке. Мы все испытали страшное облегчение.

Она засмеялась, гогоча, как гусыня, что, по обоюдному мнению Мелиссы и Билла, всегда говорило, что муж в отъезде.

Стук продолжался, и Мелисса, пошатываясь, встала и, подойдя к своему шкафу, начала надевать хлопчатобумажные брюки и бежевую безрукавку — бессменный наряд, который она носила дома в жаркие летние месяцы. Одеваясь, она давала сестре ценные указания. Надо сказать Джейни, что магазин сегодня будет закрыт. Джейни также надлежит задержать доставку плетеных кресел с аукциона в Салеме и перенести на другой день встречу в бостонском «Фрайере». Незаметно для себя Мелисса заговорила с тягучим южным акцентом, как это бывало всегда, когда она общалась с сестрой.

— Джейни звонила уже дважды, — сказала из-за двери Вирджиния. — Она хочет знать, нельзя ли ей на минутку приехать и забрать у тебя ключи. Ей надо взять кое-какие вещи, хранящиеся в магазине.

— Попроси ее подождать до завтра. Завтра я сама открою магазин.

— Есть еще три сообщения. Какая-то женщина из библиотеки «Конкорд» хочет поговорить с тобой о мебели семнадцатого века в стиле Новой Англии. И два сообщения для Билла.

— Кто мне звонил? — крикнул Билл и, как был — в спальных трусах, — бросился к запертой двери. — Ты их записала?

— Да, они записаны на пленке.

— Ты уверена, что их было только два? — Он принялся лихорадочно шарить рукой в ящике письменного стола в поисках бумаги и ручки.

— Нет, не уверена, — ответила Вирджиния, — тебе лучше самому прослушать запись.

Мелисса, одевшись, посмотрела на себя в зеркало туалетного столика.

— Я ужасно выгляжу, — прошептала она. — Правда?

— Тебе просто надо немного поспать, — возразил Билл. Подойдя к окну, он раздвинул плотные шторы.

Несколько секунд Мелисса пыталась привести свое лицо в порядок. Потом, безнадежно всплеснув руками, с шумом сунула на место баночки и флакончики и захлопнула дверцу столика. Покачиваясь, она подошла к выходу из спальни и открыла дверь.

Вирджиния, огромная и плотная, в развевающемся халате, ворвалась в спальню как ураган.

— Дай ему овсянки с молоком, — велела она сестре, говоря о Билле в третьем лице, хотя он сидел тут же, примостившись на краю кровати. — У тебя есть овсянка? Она прекрасно успокаивает Фрэнка.

Она повернула голову и выглянула на лестничную площадку.

— Ведите себя прилично! — крикнула она, обращаясь к детям — Дженнифер и Тодду, которые в это время внизу катались верхом на Герти.

Мелисса вздохнула, села на кровать и, взяв Билла за руку, стиснула его пальцы.

— Вирджиния, этим придется заняться тебе самой, — сказала она. — Ты так хорошо помогла нам. Я позвоню вам сама.

Вирджиния застыла в дверях, непоколебимая, как статуя. Достав из рукава носовой платок, она промокнула мокрое от пота лицо.

— Не понимаю, почему в Бостоне никто не пользуется кондиционерами, — сказала она. — Здесь такая же зверская жара, как в Фейетвилле.

Она помолчала, переводя взгляд с лица сестры на ее тонкую талию и изящные руки.

— Но ты и там никогда не потела, Мисси.

Мелисса хотела что-то сказать, но вместо этого сначала протерла свои припухшие глаза.

— Прежде чем уехать, Вирджиния, — проговорила она наконец, — наведи во всем порядок. Как мама. Я не шучу. Ты не говорила с Джейнет?

— Джейнет сейчас с детьми в Цинциннати. Утешает своего последнего неудачника.

Зазвонили телефоны. Повинуясь безотчетному рефлексу, Мелисса и Билл одновременно потянулись к трубке радиотелефона, лежавшей на тумбочке.

— Привет, Марлен… Я сегодня неважно себя чувствую… Нет, не могу… Может быть, завтра… Да… Завтра.

Снизу доносились веселые крики и визг. Герти, скребя когтями, взобралась вверх по лестнице и, забежав в чулан, спряталась за моечную машину. Мелисса вскочила, словно происходящее на кухне потребовало ее неотложного вмешательства, и направилась к двери. При этом она не захотела отпустить руку Билла и потащила его за собой.

— Когда проснется папа? — крикнул Александр с противоположного конца коридора, из своей комнаты. — Он еще не встал?

Дверь его спальни приоткрылась, и оттуда донеслись звуки сумасшедшего рэпа. Внизу Дженнифер и Тодд подрались из-за телевизора. Александр с такой силой захлопнул свою дверь, что на пол со стуком упала красная табличка «Опасно!». Через несколько секунд Александр снова открыл свою дверь и выскочил из комнаты с криком «Защищайтесь!». На мальчике был полный комплект формы фехтовальщика: маска из стальной проволоки, белый колет, белые перчатки и белые туфли — все, что было куплено на прошлой неделе. Алекс взмахнул рапирой.

— Сэр, — крикнул он отцу, — не хотите ли сразиться со мной? Оружие вы найдете у кастеляна замка.

— Разве наш Алекс не красавец в этой форме? — сказала Мелисса. — Он так ждал тебя, чтобы заняться фехтованием.

— Ты и правда очень красив в этом наряде, Алекс, — произнес Билл.

— Сэр, меня не интересует моя внешность, — сказал сын. Он был тонок и невысок, как мать. От отца Алекс унаследовал массивную асимметричную голову. — Я воин. К оружию, сэр. Кварта.

Мальчик подбросил рапиру и поймал ее за рукоять. Отступив на шаг, он сделал плие и выпад, ударив кончиком клинка по стопке «Нью-Йорк таймс», упакованной в почтовый пластиковый пакет. Зазвонили телефоны.

— Парень, который тебя ограбил, был вооружен? — спросил Александр. — Что у него было — нож, пистолет?

— Точно не помню, кажется, пистолет, — ответил Билл.

— Тогда его будут судить за вооруженное нападение. Как он выглядел?

Билл не был готов к такому пристрастному допросу и в ответ только пожал плечами.

Александр снял маску и пристально посмотрел ему в лицо. С отцом что-то было не так. Кажется, Алекс это почувствовал. Поколебавшись, он молча вернулся в свою комнату и тихо прикрыл за собой дверь.

Вопли внизу усилились, на этот раз они доносились с кухни. Зазвонил дверной звонок. Неведомо откуда взявшийся Филипп пронесся по холлу верхнего этажа и опрометью бросился вниз по лестнице, преследуемый Вирджинией. Снизу донесся громкий мелодичный голос Дорис, приходящей уборщицы.

— Понятно, все дома. — Дорис стояла у подножия лестницы рядом со своим пылесосом, изо всех сил стараясь расслышать, что говорит Мелисса по телефону полицейским. — Сегодня мне понадобятся для уборки два дополнительных часа. Вы понимаете, о чем я говорю? В доме гости, да? И все хозяева дома. Интересно, что делает Билл дома в самый разгар рабочего дня? Хоть бы потрудился спрятать свой автомобиль. Билл, ты меня слышишь?

С этими словами Дорис включила пылесос.

Билл снова посмотрел на свои наручные часы. Было 10:45. Скоро придут сообщения с Западного побережья. Накинув банный купальный халат, он поспешил на кухню.

— Где хлеб? — закричал он. Времени на завтрак не осталось. Билл с силой захлопнул дверцу холодильника. На пол посыпались записочки и памятки, уведомления о встречах, рецепты, записки о времени приема хиропрактика и подиатра, напоминания о звонках, пришедших на автоответчик.

Вернувшись наверх, в спальню, он уселся за французский письменный стол и, хрустя крекерами, припасенными после деловой поездки (их разносили в самолете), внимательно всмотрелся в экран своего лэптопа. Сообщения из «Плимута» были уже рассортированы и продолжали поступать.






>>> MAIL 50.02.04 <<< От: MITRAK из PLYM.COM

==> Получено: от BUSTER.INTERCOM через INTER.COM с N10 id AQ06498;

четверг 26 июня 9:46:42 —0400 Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: MITRAK из PLYM.COM

Дорогой Билл,

узнал от Роберта о том, что произошло с тобой прошедшей ночью. Меня очень радует, что ты сумел выпутаться из положения. Надеюсь, что обошлось, так сказать, без синяков и шишек. Подумать только, тебя ограбили!!! Где ты? Мы чертовски за тебя переживали. С наилучшими пожеланиями,

Джордж













Кому: Джорджу Митракису <МITRAK.COM>

От: Билл Чалмерс WCHALM@PLYM.COM Предмет: Ответ: Ваше сообщение.

Привет, Джордж. Большое тебе спасибо за послание. Сегодня я по настоянию Мелиссы работаю дома. Собираюсь перенести встречи с В&В и ТЭМ. По этому поводу я уже договорился с Кертом Хендредоном и Кристиной Джонсон. Пожалуйста, дай знать Харву, что дело с В&В продвигается. Думаю, что смогу сегодня получить все, что требуется относительно «Трага».













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Неизвестный из Unknown.Com

==> Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP

Делай большие деньги онлайн, компьютерные публикации Unknown@Unknown.Com













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Теру из PLYM.COM

==> Принято: от BUSTER.INTER.COM через INTER.COM с N10 id AQ06498; четверг 26 июня 9:50:12 EDT

для WCHALM@PLYM.COM; четверг 26 июня 9:50:38 —4000

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Теру из PLYM.COM

Дорогой Билл,

мы все очень рады слышать, что с тобой все в порядке. Роберт распространил сегодня утром твое сообщение по интеркому. Не можешь ли ты сделать мне одно одолжение? Ты знаешь Майка Гаффи лучше, чем я. Сегодня он должен был прислать мне к девяти утра двадцать мегабайт, но прислал только десять. Этот человек отвратительный и свинский мужской шовинист. Самец. Я не хочу унижать себя общением с ним. Не можешь ли ты послать сообщение этой заднице, чтобы она прислала мне недостающие десять мегов? В противном случае я отказываюсь иметь с ним дело. Заранее благодарю.

Лайза













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: MITRAK в PLYM.COM

==> Принято: от BUSTER.INTER.COM через INTER.COM с N10 id AQ06498;

четверг 26 июня 10:52:42 EDT

для: WCHALM@PLYM.COM; четверг 26 июня 10:52:52 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< MITRAK в PLYM.COM

Дорогой Билл,

на твоем месте я не стал бы сегодня так убиваться из-за работы. Что касается «Трага», то здесь не о чем беспокоиться. Все материалы в офисе, и мы вполне удовлетворительно с ними справляемся. Можешь взять день отпуска.

С уважением, Джордж













Кому: Роберт Дженкинс JENKINS@PLYM.COM От: Билл Чалмерс WCHALM@PLYM.COM Предмет: Обзор группы «Траг»

Роберт, пусть Долорес пришлет мне по электронной почте папку Trag.dat1. Возможно, она вся не поместится на моем винте. Думаю, что смогу принять около 100 мегов. В прошлый раз, когда я с ней работал, в ней было три гигабайта. Это было в понедельник. С тех пор материалов стало больше. Можно ли передавать мне по сто мегов за один раз? Спасибо тебе за все.

Что говорил Харви Штумм по поводу моего отсутствия на вчерашней встрече с В&В?













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Россбейн в PLYM.COM

==> Принято: от BUSTER.INTER.COM через INTER.COM с N10 id AQ06498;

четверг 26 июня 10:52:31 EDT

для: WCHALM@PLYM.COM; четверг 26 июня 10:52:35 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Россбейн в PLYM.COM

Дорогой Билл,

я очень переживала за тебя. Мы очень рады, что ты нашелся. Ведь ты нашелся? В твоем кабинете было темно, когда я проходила мимо.

Дайана













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Дженкинс в PLYM.COM

==> Принято: от BUSTER.INTER.COM через INTER.COM с N10 id AQ06498;

четверг 26 июня 10:53:06 EDT

для WCHALM@PLYM.COM; четверг 26 июня 10:53:17 —0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Дженкинс в PLYM.COM

Дорогой мистер Чалмерс, мистер Штумм ничего не говорил по поводу Вашего отсутствия на встрече. Но, несомненно, еще скажет. Я буду начеку. Пожалуйста, сотрите это сообщение.

Роберт





Биллу было очень тяжело набирать текст. Он совершенно не чувствовал клавиш. Нажимал по две сразу, пропускал нужные. Быстрее, надо работать быстрее, он должен так много сделать. Но как же он отстал! Как работать быстрее? Он посмотрел на свои онемевшие кисти и предплечья со странным чувством отчуждения, почти презрительно. Руки выглядели как мертвые побеги живого древесного ствола. Каждые несколько минут волна покалывания, начинаясь в плечах, спускалась до кончиков пальцев, исчезала, а потом возникала вновь. Других ощущений не было: ни жара, ни холода, ни пульсации крови, никакого чувства распирания или сдавливания. Он провел углом картонки по предплечью, оставляя на коже белые плоски, но ничего не ощутил. Какое мерзкое чувство вызывают эти пальцы, которые могут двигаться, но не способны ничего чувствовать! Как игрушки с дистанционным управлением в противоположном углу комнаты. Нажимаешь кнопку здесь, и они начинают подпрыгивать и крутиться там.






>>> MAIL 50.02.04 <<< От: JOLSW в OLS.COM

==> Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP id AQ06498;

четверг 26 июня 10:55:29 EDT для WCHALM@PLYM.COM;

четверг 26 июня 10:55:32 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Ольсвангер в OLS.COM

Дорогой Билл Чалмерс,

вчера я оставил вам голосовое сообщение, но до сих пор не получил на него ответа, поэтому решил послать сообщение по электронной почте. Знаете ли вы о предполагаемом слиянии «Тенеко» и «ЧикагоКорп»? Они открывают новую производственную линию, но совершенно ничего не понимают в потребительской конъюнктуре. Открываются весьма соблазнительные перспективы. Мне известно, что раньше вы работали с «Тенеко». Не хотите ли поучаствовать в игре? «Плимуту», а заодно и мне, это будет очень по вкусу. Нам надо сделать им предложение до 4 часов дня по восточному времени (я сейчас нахожусь в Лос-Анджелесе).

Джаспер Ольсвангер













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: BERT в BAZEN.ATS.COM

==> Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP id AQ06498;

четверг 26 июня 11:01:19 EDT для WCHALM@PLYM.COM;

четверг 26 июня 11:01:42 —0400 Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Бертолацци в BAZEN.ATS.COM

Дорогой мистер Чалмерс,

помня о нашем споре на прошлой неделе относительно конфет, я навел справки в Интернете (Marslnc.com). В «Милки уэй» орехов нет. Они есть в «Элмонд Джойс», «Сникерсе» и «Бэби рутс».

С наилучшими пожеланиями, Бруно Бертолацци








Мелисса торопливо вошла в комнату, закрыла за собой дверь и направилась в ванную.

— Эта Вирджиния сведет меня с ума, — шептала она по дороге. — Она собирается остаться у нас до обеда.

Выйдя из ванной, Мелисса без сил повалилась на кровать.

— Как бы мне хотелось уснуть! — Она устало вздохнула. — Приходила Сильвия Турнаби, просила дать ей телефон Ральфа Терджиса. Хочет узнать, сколько он взял с нас за окна. Принесла нам подарок: рыбу, которую поймал Боб. Звонили из полиции Кембриджа, сказали, что, возможно, твой кейс подобрали на какой-то станции метро. Полицейский сказал, что ты должен написать заявление.

— Они могут прислать мне бланк заявления по электронной почте?

— Не знаю. Что ты так сгорбился? Тебе темно? — Она встала и пододвинула настольную лампу с жестяным колпаком ближе к клавиатуре. — Дорис интересуется, когда она сможет пропылесосить спальню.

В этот момент в холле нетерпеливо взревел пылесос.

— Билл, — повторила Мелисса, — ты меня слышишь?

— Я не могу сейчас об этом думать, Мелисса.

— Я попрошу Дорис подождать полчаса. Полчаса, хорошо? Будет одиннадцать тридцать. — Мелисса вышла, закрыв за собой дверь.









>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ACHALM в AOL.COM

==> Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP id AQ06498;

четверг 26 июня 11:02:36 EDT для WCHALM@PLYM.COM;

четверг 26 июня 11:02:49 — 0400 Блокирующее сообщение

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Александр в AOL.COM

Ты помнишь, как выглядел тот тип, который тебя ограбил? Есть художники, которые могут по описанию сделать портрет и поместить его в Сеть, как постеры тех, кого разыскивают. Ты сильно испугался? Когда ты пофехтуешь со мной? Я выучил массу приемов.

Люблю тебя, Алекс













Кому: Александр Чалмерс ACHALM@AOL.COM От: Билл Чалмерс WCHALM@PLYM.COM Предмет: Ответ: Ваше послание

Подожди несколько минут, Алекс. Я занят одним важным делом. Я обязательно пофехтую с тобой.








Билл только сейчас сумел попасть через Интернет на сайт «Медицинской Энциклопедии» Американской медицинской ассоциации. Он бросил взгляд на часы, стоявшие на туалетном столике. Надо дать себе десять минут на то, чтобы разобраться со своими симптомами. Покалывание.




Покалывание. Альтернативный термин: Парестезия. Диагностическая карта.

Диагностическая карта. Онемение и покалывание. Отмечали ли вы онемение и/или покалывание после длительного пребывания в одной позе или после пробуждения от глубокого сна? Нет.

Страдают ли только кисти рук? Нет.

Поражает ли онемение и/или покалывание только одну сторону вашего тела? Нет.









>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Дженкинс в PLYM.COM

==> Принято: от BUSTER.INTER.COM через INTER.COM с N10 id AQ06498;

четверг 26 июня 11:03:27 EDT для WCHALM@PLYM.COM;

четверг 26 июня 11:03:38 — 0400 Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Дженкинс в PLYM.COM

Дорогой мистер Чалмерс,

Долорес готова послать вам 100 мегабайт из файла Trag.dat1. Она хочет знать, важна ли последовательность присылки фрагментов. Кроме того, я перенес встречу с ТЭМ на завтра, на 11:15, то есть сразу после телеконференции с Нью-Йорком.

Роберт








Немеют ли и становятся ли синими пальцы рук и ног в холодную погоду и не становятся ли они красными и болезненными после того, как возвращается чувствительность? Нет.

Если вы не смогли поставить себе диагноз по этой диагностической карте, то обратитесь к своему семейному врачу. Большое спасибо.

Покалывание. Альтернативный термин: Парестезия. Диагностическая карта.

Покалывание: см. парестезия.









>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ACHALM в AOL.COM

==> Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP id AQ06498;

четверг 26 июня 11:05:03 EDT для WCHALM@PLYM.COM;

четверг 26 июня 11:05:07 — 0400 Прерывающее сообщение

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Александр в AOL.COM

Папа, я нашел в Интернете хороший курс из программы колледжа и хочу им заняться. Брэд уже занимается. Курс стоит 90 долларов, но все сразу платить не обязательно. Брэд заплатил 50 долларов. Можно мне сделать то же самое? Мама говорит, чтобы я спросил разрешения у тебя. Мне сегодня нечем заняться.













Кому: Александр Чалмерс ACHALM@AOL.COM От: Билл Чалмерс WCHALM@PLYM.COM Предмет: Ответ: Курс колледжа

Что это за курс?













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ACHALM в AOL.COM

==> Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP id AQ06498;

четверг 26 июня 11:06:13 EDT для WCHALM@PLYM.COM;

четверг 26 июня 11:06:19 — 0400 Прерывающее сообщение

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Александр в AOL.COM О Платоне. Понимаю, что это звучит скучно, но Брэд сказал, что курс очень интересный, с массой интерактивного материала. Пожалуйста.













Кому: Александр Чалмерс ACHALM@AOL.COM От: Билл Чалмерс WCHALM@PLYM.COM Предмет: Ответ: Курс колледжа

Ладно. Потрать десять долларов и посмотрим, что из этого получится.








Парестезия: Устойчивое ощущение покалывания и ползания мурашек по коже может быть обусловлено нейропатией (термин описывает группу неврологических расстройств). Нейропатия: Заболевание, воспаление или повреждение периферических нервов, которые соединяют центральную нервную систему, или ЦНС (головной и спинной мозг), с органами чувств, мышцами, железами и внутренними органами. В большинстве своем аксоны нервных клеток покрыты оболочкой из жирового вещества, которое называется миелином, но есть и волокна, не покрытые миелином. Большинство нейропатий возникают вследствие повреждения или раздражения либо самого аксона, либо его миелиновой оболочки.




Причины. В некоторых случаях причину нейропатии выявить не удается. В числе специфических причин можно назвать сахарный диабет, пищевые дефициты (особенно недостаток витаминов в пищевом рационе), регулярное и избыточное потребление алкоголя и такие метаболические расстройства, как уремия. К другим причинам относятся лепра, отравление свинцом или лекарственные интоксикации. Могут иметь место острые воспаления нервов. Такое часто случается после перенесенных вирусных инфекций (например, при синдроме Гийена-Барре). Нейропатии могут развиться на фоне аутоиммунных расстройств, таких как ревматоидный артрит, системная красная волчанка или узелковый периартериит. Нейропатии могут возникать в качестве вторичных расстройств при злокачественных новообразованиях.




Билл начал искать источники с обсуждением боли. Или, точнее сказать, ее отсутствия, поскольку сам он не испытывал ни малейшей боли на фоне покалывания и онемения, которые буквально окутали его кисти и предплечья. Должно же что-то значить такое отсутствие боли?




Восприятие боли может уменьшиться под действием возбуждения (например, травма, полученная во время спортивных состязаний или на поле боя, может какое-то время не вызывать ощущения боли и остаться незамеченной); сильные эмоции тоже могут блокировать восприятие боли.









>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Лёзер в TEM.COM

==> Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP id AQ06498;

четверг 26 июня 11:16:36 EDT для WCHALM@PLYM.COM;

четверг 26 июня 11:16:42 — 0400 Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Лёзер в TEM.COM

Дорогой мистер Чалмерс,

готовясь к нашей перенесенной на завтра, на 11:15, встрече, я посылаю вам файл-приложение о нашем последнем, совместном со Станфордским университетом проекте («Тотально эффективный менеджмент и Станфордский университет в новом тысячелетии»). Не изыщете ли вы возможность просмотреть файл и обсудить его со мной сегодня до трех часов?

Заранее благодарен,

Фред Лёзер.








В дверь спальни постучали.

— Прошу прощения за беспокойство, Билл, — сказала Дорис. — Можно я войду? Я на одну минутку.

Дорис шире открыла дверь шлангом пылесоса.

— Здесь так пыльно. Неужели вас не утомляет эта пыль? Меня бы она просто достала. Вы понимаете, о чем я?

Дорис было далеко за пятьдесят. Это была женщина ростом четыре фута девять дюймов с завитыми, крашенными в рыжий цвет волосами. В спальню, преследуя Герти, ворвались Дженнифер и Тодд.

— Я не думал, что вы придете раньше половины двенадцатого, — сказал Билл.

— Ох, — пробормотала озадаченная Дорис, — а разве сейчас не половина двенадцатого?

Она остановилась у двери, ожидая окончательных указаний.

— В комнате Алекса висит замечательный постер Элвиса, — сказала она. — Я очень любила Элвиса и любила его прыжки.

— Дженнифер и Тодд, выходите отсюда! — прикрикнула на детей Вирджиния. — Вы отвлекаете дядю Билла.

Вирджиния влетела в спальню с журналом, который она читала.

— Уходите сейчас же, а то не получите после обеда сладкого.

Герти тявкнула из-под кровати и выскочила из спальни. Вслед за ней выбежали и дети.

Какое-то мгновение Вирджиния смотрела на Билла, сидевшего за письменным столом, а потом опустилась на кровать и заплакала.

— Для всех я только надоедливая особа, — заговорила она. — Очень эгоистичная особа. Все свои хорошие качества я взяла у Фрэнка, а он, уйдя от меня, забрал их с собой.

Билл перестал печатать и с несчастным видом обернулся к золовке.

— Ох, Вирджиния, — вздохнул он. — Только что по электронной почте пришли два сообщения — одно от Дэвида Гамильтона, другое от Джаспера Ольсвангера. — Он поднялся со стула и подошел к кровати с балдахином, на которой сидела Вирджиния, погребенная в синих хлопковых складках своего платья. — У тебя доброе сердце, Вирджиния, этого никто не может отрицать.

Она посмотрела на Билла снизу вверх, вытерла глаза и слабо улыбнулась.

— Я сейчас вспоминаю обо всех тех обедах, которыми ты нас кормила, когда болела Мелисса, — сказал Билл.

— Пустяки, мне это ничего не стоило, — смущенно пробормотала Вирджиния, продолжая вытирать глаза. — Я люблю готовить.

— Оставайся у нас на следующую ночь.




В другом конце коридора, за плотно закрытой дверью спальни, пальцы Александра, словно мелкие рыбки, сновали по клавиатуре компьютера. Он стал набирать тексты очень быстро с тех пор, как перепрограммировал клавиатуру на оптимальное расположение клавиш. За последний месяц Алекс создал свои персональные связи по Интернету с Федеральной авиационной администрацией (чтобы быть в курсе расследований причин авиационных катастроф), с расписанием летних экскурсий организации «Тафф-Герлс» и с персональной веб-страничкой Алисии Силверстоун (этикет Международного художественного менеджмента), с сайтом Виртуального Мастера Тенниса, а вчера — с сайтом «Фехтование в Сети». И вот сегодня — колледж «Метрополитен Онлайн».









Кому: Брэд Серано <BSERANO@AOL.COM>

От: Александр Чалмерс ACHALM@AOL.COM Предмет: Ответ: Колледж «МО»

Мистер Брэдфорд, вы уже проснулись? Я занимаюсь Платоном. Жду тебя 60 минут и стартую. А.




>>> MAIL 50.02.04 <<< От: BSERANO в AOL.COM

==> Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP id AQ06498;

четверг 26 июня 12:03:26 EDT для ACHALM.@AOL.COM;

четверг 26 июня 12:03:29 — 0400 Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Брэд в AOL.COM

Ура! Держись, мистер Биг, это все, что я могу тебе сказать. Определенно, сначала ты должен взяться за Критона. Кретина Критона. Подожди, мне пришло экстренное сообщение от Джокко. Можешь присоединиться к нам позже. Идет? Б.

Кому: Брэд Серано <BSERANO@AOL.COM>

От: Александр Чалмерс ACHALM@AOL.COM Предмет: Повтор: Ответ

Спасибо, но мой папа дома, так что я завис здесь. А.








Александр, подражая Тарзану, ударил себя в грудь и сделал несколько упражнений, чтобы разогреть пальцы. Руки начало сводить судорогой. Сегодня он провел слишком много времени, скитаясь по киберпространству, и надо сделать добрый глоток свежего воздуха. Взмахом руки он смел со стола все лишнее, включая фехтовальную маску, катушку медной проволоки тридцатого размера, несколько плиток «Сникерса» и вставленную в рамку фотографию отца в двадцатилетием возрасте. Все. Запуск.

* * *







Александр Чалмерс, добро пожаловать в колледж «Метрополитен Онлайн».




Предлагаемый вам курс называется «Платон Онлайн». Он стоит всего лишь девяносто долларов, которые зачисляются на ваш счет в «Америка онлайн». Курс включает в себя сжатое изложение оригинальных диалогов Платона, выполненное по специальному соглашению с Издательством Оксфордского университета.





— Александр! — Мать окликнула его сквозь закрытую дверь комнаты. — В три тридцать у тебя урок фехтования, а после этого репетиция выступления на Лонжинском фестивале. Ты помнишь об этом? Сейчас начало первого. Пожалуйста, будь готов в четверть четвертого.

— Хорошо.

— Хорошо? Я ничего не слышу из-за музыки. Три пятнадцать. Посматривай на часы.

— Ладно, хорошо. Сейчас приклею часы к потолку.






Для начала выберите диалог из предлагаемого меню: Протагор/ Критон/ Менон/ Анит/ Софист/ Апология/ Евтифрон/ Парменид/ Федон/ Горгий/ Симпосион/ Феаг




Анит




Время: Архонтство Лахета = 399 год до нашей эры 15 день месяца элафеболиона — ранняя весна Рассвет





За дверью раздался дикий вопль.

— У меня течет кровь, — захныкал Тодд.

— Господи, — застонала Вирджиния. — Мисси, мне нужна твоя помощь.

— Подумаешь, пустяковая царапина, — презрительно произнесла Дорис.

— Эй, вы можете успокоиться? — вспылил Алекс. — Я занимаюсь курсом колледжа. Хотя бы немного уважайте чужой труд.

Он прибавил громкость приемника.






Для того, чтобы начать с первых строк «Анита», нажмите «Return». Потом нажимайте «Return» для перехода к каждому следующему параграфу. Вопросы помещены в конце каждого раздела. Return




На рассвете пятнадцатого дня месяца элафеболиона, в архонтство Лахета, двое мужчин молча сидели возле малого храма Артемиды на расстоянии броска камнем от северо-восточной окраины города…







АНИТ


На рассвете пятнадцатого дня месяца элафеболиона, в архонтство Лахета, двое мужчин молча сидели возле малого храма Артемиды, на расстоянии броска камнем от северо-восточной окраины города. Первым из них был Анит, состоятельный афинский кожевенник. Анит, одетый в белую, отороченную ярко-красной каймой накидку, угрюмо сгорбившись, сидел под крытой колоннадой на белой мраморной скамье. В призрачном свете раннего утра он казался не более чем бесформенным силуэтом. Вторым был Пиррий, любимый и самый преданный из всех пятнадцати рабов Анита. Пиррий, прислонившись к колонне, сидел на корточках на каменном полу, неспешно растирая большую родинку на шее. Он поминутно поднимал глаза и внимательно вглядывался в сгорбленный силуэт на скамье, стараясь угадать мысли и желания по скрещенным или расставленным ногам, по легким движениям плеч, по вздохам. Весь последний час или более того тень почти не двигалась. Но чутье подсказывало Пиррию, что его хозяин погружен в тяжкие раздумья.

Анит и в самом деле был крайне недоволен своим нынешним общественным положением. Этот софист. Хотя верно было то, что проникновенные и точные слова обвинения, выдвинутого против старого софиста, были написаны Ликоном, а само обвинение было произнесено перед судьями Мелетом, провонявшим дешевыми благовониями, все в городе знали, что душой и движущей силой всего дела был именно он, выдающийся гражданин Афин, бывший военачальник во время войны со Спартой, опора новой демократии, возвращенный из изгнания — тот самый, кто сидел сейчас в малом храме, задумчиво расчесывая пальцами смазанную оливковым маслом, но колючую бороду. Он должен быть доволен. Разве не избавил он, Анит, город от самоуверенного червя, который медленно подтачивал устои демократии? Что еще важнее, он сумел свершить личную месть.

Анит пришел сюда и уселся на мраморную скамью задолго до рассвета, погрузился в невеселые размышления и лишь краем глаза видел, как первые лучи восходящего солнца просачиваются сквозь восточную колоннаду, отбрасывая бирюзовые тени на пол и на заднюю стену, покрытую живописным изображением Марафонской битвы. На подносе у ног Анита остался нетронутым завтрак — свежий хлеб, фиги и вино. Рядом на скамье неразвернутым лежал свиток папируса с указаниями управляющему кожевенной мастерской. Единственным, что оживило окружавшую Анита неподвижность, были взмахи изящных крыльев горлицы, залетевшей в малый портик. Она долго бесшумно носилась между колоннами, пока не уселась на матовую мраморную статую Артемиды у южного фасада. Город был погружен в тихий сон. Такой тихий, что Анит слышал, как цикада ползет по известняковому полу храма, слышал шум, производимый ветерком, шевелившим листья в оливковых рощах у северо-восточных ворот. Воздух трепетал, шуршал и смешивался с медленным дыханием Анита, текучим и едва заметным.

В голове застучало. Анит осторожно начал массировать виски, отсутствующим взглядом скользя по теням на полу, потом вскрикнул от резкого приступа боли, пронзившей голову. Очнувшись от этого крика, как от звука кимвала, Пиррий неуклюже вскочил на ноги, едва не запутавшись в своем хитоне.

— Хозяин, прошу тебя, — прошептал он, — позволь помочь тебе. Я знаю, что надо делать.

Честное и беспомощное лицо Пиррия напоминало очищенный плод. Раб склонился над хозяином и принялся растирать Аниту лоб.

Тот тихо застонал и закрыл глаза.

— Ты заботишься обо мне, правда, Пиррий?

— Да, хозяин.

Кожевенник откинулся назад, опершись на локти, и попытался расслабить мышцы.

— Сейчас ты чувствуешь себя лучше, верно?

Анит выпрямился и открыл глаза.

— Благодарю тебя, Пиррий, довольно.

Взмахом руки он отправил раба на прежнее место.

— Сегодня очень тихое утро, хозяин, — произнес полный, присевший на корточки Пиррий. — Прекрасное время для раздумий.

— Эти раздумья причинили мне нескончаемую головную боль, — сказал Анит. Он продолжал растирать виски, стараясь не шевелить головой. Словно издеваясь над его страданиями, в этот месяц зацветал мирт, ежегодное весеннее проклятие Анита. Где-то здесь, недалеко, рос мирт. Не среди кустов и лилий восьмиугольного сада снаружи портика, но где-то неподалеку, разбрасывая свои тошнотворные белые цветы и маслянистые стручки. Из носа потекло, как из источника, глаза покраснели и опухли. «Я принимаю наказание, — сказал себе Анит. — Пусть будет так, пусть будет так».

Помрачнев, он поднял голову и выглянул из портика. Город был все еще погружен в дремоту, узкие улицы — почти безлюдны. В неподвижном и необычайно прозрачном афинском воздухе каждый камень выглядел так четко, словно находился на расстоянии вытянутой руки. В грязных, немощеных улочках, узких даже для одной повозки, он видел ветки, растущие в трещинах оштукатуренных стен ветхих домов. Из домика с плоской крышей и без окон, стоящего на улице Кожевников, выполз какой-то раб и, выбросив на землю рыбьи кости, снова вернулся в свое жалкое жилище. Рядом проснулись два раба, охранявших вход в соседний дом. Они перевернулись с боку на бок в грязи дороги и сели, всхрапывая и зевая, тяжело пробуждаясь от глубокого забытья. Вдалеке, возле внутренней стороны высокой, выстроенной из известняка и кирпича городской стены, молча сидела старуха, рядом с ветхой, полуразрушенной хижиной, которую в спешке и страхе поставили здесь во время войны.

Повсюду зловещие знамения, мысленно сказал себе Анит. В час рассвета он заметил на улице трех рабов. Горлица трижды облетела храм, прежде чем усесться на статую. Богатый кожевенник принялся считать трещины в деревянном потолке над головой, но сбился со счета и начал заново.

Его занятие было прервано тихим шлепаньем сандалий по известняковым плитам пола. Анит обернулся и увидел своего сына, который неуверенно пробирался к нему от противоположного входа в храм. У Продика было опухшее красное лицо, а зеленый, как лягушка, хитон смешно волочился по полу.

— Что все это значит? — закричал молодой человек. — Я потерял страшно много времени, разыскивая тебя. Что ты делаешь здесь, надуваясь от злости, в обществе этой жирной собаки?

— Ты пьян, — сказал Анит, — хотя сейчас так рано, что не открылись даже лавки на рынке.

— Это мое дело. — И Продик плюхнулся на противоположный конец скамьи, сбросил сандалии и начал пожирать хлеб и фиги.

— Ты ешь, как беотиец, — попенял Анит сыну.

Продик злобно взглянул на отца, потом снова принялся за еду. Чавканье и сопение громким эхом отдавалось от задней стены здания. Крошки сыпались на пол. Покончив с едой, Продик встал и извлек из складок хитона свиток папируса. Не удостоив отца даже взглядом, он швырнул папирус на скамью.

— Послание от царя Архона. Доставлено в наш дом до рассвета.

— Секретарь Архона видел тебя пьяным? — спросил Анит и вздохнул: — Впрочем, это не имеет никакого значения.

Он развернул свиток, печать на котором была уже сломана, и прочел послание. Прочтя, скорчил гримасу отвращения, скомкал папирус и бросил на пол.

— Каллий утверждает, что Священный корабль видели вчера у Суния и что судно придет в Пирей завтра поутру. Пишет, что не может больше на законном основании оттягивать казнь старого софиста. — Анит горько рассмеялся. Стало видно, что у него не хватает двух зубов, выбитых спартанским камнем в сражении у Пилоса. — Зачем он все это пишет мне? Весь город уже знает, что корабль возвратился в Пирей. Он, видите ли, не может больше на законном основании оттягивать казнь! Можно подумать, что он шевельнул хотя бы пальцем, чтобы спасти Сократа! Вечно играет в политику, вечно старается угодить обеим сторонам.

Продик продолжал стоять, мрачно сверкая глазами и катая между пальцами семечку фиги. Он уже не казался пьяным, хотя и выпил все отцовское вино, вместо того чтобы макать в него хлеб.

— И за этим ты явился ко мне? — спросил Анит. — Только для того, чтобы доставить смехотворное послание? В следующий раз пошли для этого Пронапа или Харинада. Когда я хочу тебя видеть, ты пропадаешь на много дней, как сквозь землю проваливаешься, но стоит мне захотеть побыть одному, как ты преследуешь и изводишь меня. Оставь меня, Продик. Возвращайся к своим пирушкам и пьяным шлюхам. Видишь, в чаше остался глоток вина, который ты недобрал.

С этими словами Анит пнул стоявшую на полу серебряную чашу. Мелкий сосуд опрокинулся, заскользил по гладкому полу, оставляя за собой тонкий кроваво-красный след, к северному фасаду, перекатился через порог и, громко звякая на каждой ступени, упал на улицу. В портике снова наступила тишина.

«Если бы эта благословенная тишина могла длиться вечно, — подумал Анит. — Если бы я мог остаться один в этой тишине. Я устал говорить и устал слушать, как говорят со мной. Я устал думать».

Анит закрыл глаза и снова принялся массировать свой многострадальный лоб. В это мгновение, словно издеваясь над его желаниями, со стороны рынка донесся неясный гул возни и разговоров массы людей — разносчиков благовоний, крестьян с оливковых плантаций, продавцов пакли и мастеров, изготовляющих светильники, торговцев углем и рыбаков. Все эти люди приводили в порядок свои укрытые на ночь материей прилавки. Менялы, уточнявшие цены, торговцы оловом и зерном, сапожники, бесстыдно скалившие зубы над обувью первого прохожего. Ближе кто-то гнался по улице за свиньей, где-то громко заплакал ребенок. Город Совы пробуждался от сна.

Продик заговорил, все еще стоя напротив отца и вызывающе подбоченившись:

— Каково это, чувствовать свою ответственность за смертный приговор мудрейшему и лучшему гражданину из всех когда-либо рожденных Афинами? Завтра ты станешь навеки знаменитым или по крайней мере важным человеком, каким ты всегда желал быть.

— Оставь меня, Продик, — не открывая глаз, взмолился Анит.

— Каково чувствовать это, отец? Отец! Я бы предпочел, чтобы меня изнасиловал дикий козел!

— Во имя Зевса, оставь меня. Пиррий. Пиррий. — Анит открыл глаза и жестом поманил к себе раба. — Пиррий, выведи отсюда моего сына. Дай ему несколько драхм и отведи на рынок. Пусть развлечется петушиным боем. Уведи его куда-нибудь.

Пиррий, которого Продик однажды заставил проглотить пригоршню червей, сделал шаг по направлению к зеленому хитону и остановился в нерешительности. Беспокойно посмотрел сначала на сына, потом перевел взгляд на отца. Чтобы ублаготворить Анита хотя бы простым движением, протянул руку, заслонившись от яркого солнца, лучи которого уже давно мощным потоком лились в храм, освещая гладкий известняковый пол.

— Я с наслаждением покину тебя, — сказал Продик отцу, — даже не получив твоих грязных денег. Но сначала я хочу, чтобы ты кое-что узнал о человеке, которого осудил на смерть.

Анит вздохнул, и от этого вздоха хитон сам собой расправился на солидном животе стареющего кожевенника.

— Я достаточно неплохо знаю твоего самозваного мудреца, — тихо сказал он, стараясь без лишней надобности не двигать головой, — и знаю, что сегодня он так же опасен, как и двадцать пять лет назад, когда тебя еще не было на свете. Он — возмутитель спокойствия и подстрекатель толпы.

— Ты о нем мало знаешь. Я расскажу тебе о нем, но только лишь потому, что этого требует от меня Критон. Сократ нарисовал на стене своей тюрьмы историю человеческой души. Углем. Я видел эту историю. Там тридцать девять рисунков, каждый из них сделан за одну ночь, а все вместе — за те тридцать девять ночей, что он провел в этой вонючей дыре, ожидая, когда вы заставите его выпить отвар болиголова.

— Вижу, что могу удержать тебя от общения с ним, когда он находится в тюрьме, не больше, чем тогда, когда он жил в городе, — тяжко вздохнул Анит.

— Тюремщик пускает к нему любого, кто хочет его видеть, — с вызовом произнес Продик.

Мысленно Анит отметил, что надо поговорить с Одиннадцатью относительно охраны тюрьмы.

— Расскажи, что ты видел на стенах его узилища, — сказал он, снова закрыв глаза и решив не осложнять дело новыми оскорблениями, спокойно дождавшись, когда его сын наконец исчезнет.

— Я расскажу, но ты все равно ничего не поймешь. Сократ выразил рисунками то, что не позволяет ему выразить словами врожденная скромность. Рисунками он выразил свою сокровенную сущность и сущность всех нас. На полу его комнаты изображены боги, города, корабли с людьми, битвы и любовные дела, славные подвиги. Дикая пляска линий есть Хаос, источник зарождения мира. Смеющийся Гефест раскалывает своим бронзовым топором голову Зевса, чтобы выпустить на свет Афину. Глаза ее сияют, копье готово разить неприятеля. Наша Афина, богиня нашего города. — В этом месте Продик ненадолго прервал рассказ и прострелил отца взглядом, полным отвращения. — И ты можешь думать, что хотя бы одно из ваших вздорных обвинений внушено вам божественным промыслом! На других рисунках Прометей смешивает землю со своими слезами, чтобы вылепить первого человека. Потом следуют изображения великих веков — Золотого, когда люди были счастливы и праздны и умирали так, словно соскальзывали в счастливый сон; Серебряного, когда люди стали боязливыми крестьянами, послушными своим матерям, как трусливые овцы; Бронзового, превратившего людей в воинов, которые только тем и занимались, что резали друг другу глотки. И вот, наконец, наступает Железный век. Люди не почитают ни клятвы, ни справедливость, ни доблесть. Поджарые моряки Коринфа основывают город в Сиракузах; прекрасные женщины соблазняют мужчин на берегах рек; едва прикрывающие свою наготу девы нежатся в тени платанов; исполинские храмы возносятся над оливковыми рощами в Геле, Метапонте, Сибарисе, Селине и других местах, которые я не узнал. Корабли везут олово и серебро из Испании, ваятели высекают прекрасные статуи из белого мрамора. Начало Великой пелопоннесской войны и немилосердное поражение в ней афинян.

Несколько граждан прошли мимо восьмиугольного сада возле портика, видимо, направляясь на рынок. Помолчав, молодой человек в зеленом хитоне проводил их взглядом, а потом посмотрел на юго-запад. Только сейчас в лучах солнца засиял большой храм на Акрополе, на расстоянии он казался полосатой белой жемчужиной, возвышавшейся над крышами домов города.

— Ты все еще слушаешь меня? — спросил Продик. — Все это, поразительное по своей красоте, покоится на плитах пола, глядя на то, что расположено на потолке. Да, на потолке, где он, встав на плечи друга, чтобы дотянуться, живописал души. Точнее, великую человеческую душу, из которой истекают и в которую возвращаются все малые души. Вся картина напоминает миртовое дерево, которое цветет и парит над каждым мельчайшим и мимолетнейшим эпизодом земного существования. В листве мирта содержится абсолютное добро, абсолютная добродетель, абсолютная красота, абсолютная истина. Время развертывается постепенно, и мирт иногда посылает тонкий побег на стену, чтобы коснуться смертной плоти и вернуться назад, в бессмертие. Эти нежные ростки суть единичные души отдельных людей. Но не может обладать познанием смертная плоть. События человеческой истории сменяют друг друга на полу, но с миртовым деревом бессмертия на потолке не происходит почти никаких изменений. Оно лишь тихо колышется, словно подхваченное ветром Элизия. Оно лучится, охватывает и поет, как тихая нежная свирель.

Анит чихнул, и голова его непроизвольно дернулась. Что за странные слова слышит он из уст своего потасканного сына? Он был потрясен внезапным красноречием сына не меньше, чем описанием рисунков узника. Положение оказалось еще хуже, чем он предполагал. Продик не только таскался со старым софистом по грязным улицам. Он оказался под сильным влиянием его проповеди.

— Позволь мне кое о чем спросить тебя, — сказал Продик. — Ты веришь во что-нибудь?

— Я верю в демократию.

— В демократию! В демократию? Убийство величайшего мыслителя нашего города ты называешь демократией? Нет, вы убиваете не просто человека. Вы убиваете мир.

Анит снизу вверх взглянул на сына, который был выше его самого на полголовы. Налитые кровью глаза кожевенника странным образом видели сейчас перед собой не двадцатитрехлетнего юношу, но шестилетнего мальчика с собачкой, который повсюду следовал за отцом. Вспомнился один день. Было это до Сицилийской катастрофы, до осады. Лето. Он, Пасиклея и Продик отправились в Пирей, чтобы спастись от дикой городской жары. Рабы остались дома. Вдали от порта им удалось отыскать тихую бухточку, откуда были видны лишь мачты нескольких кораблей. Пасиклея начала готовить еду под платаном, а Анит с сыном, раздевшись догола, нырнули в воду бухты, чтобы поплавать. Продик заразительно смеялся, радуясь прохладе, а потом ударился головой о палубу затонувшего корабля и пошел ко дну. Океан застыл, словно окаменев. Анит, завывая, как раненый зверь, вынес сына из окаменевшего моря на берег. Не осознавая, что делает, он унес ребенка на холм и стал баюкать его на руках, целуя посиневшие щеки. Прошла целая вечность, прежде чем произошло чудо — Продик открыл глаза. Он взглянул в лицо отца и едва слышно прошептал: «Отец, ты не сердишься на меня?» В тот миг, и это навсегда запечатлелось в мозгу Анита, над гаванью зазвучала печальная мелодия кифары. Куда ушло то время? Где тот мальчик, которого он когда-то называл сыном?

Продик закончил говорить. Собравшись уйти, он надел сандалии, поправил смятый хитон и бросил обол туда, где сидел Пиррий.

Анит почувствовал себя опустошенным. Слабость поразила его члены. Он медленно, с трудом встал и потянулся к сыну. Глаза его увлажнились, но это, наверное, от цветущего мирта.

— Посиди со мной, — тихо произнес он. — Твоя мать и я хотим поехать в Эгину в следующем месяце. Нам надо отдохнуть и отвлечься. Ты поедешь с нами? — Он отвернулся. — В Эгине хорошее вино.

— Я занят, — ответил Продик. — К тому же завтра кончится мир.

— Посиди со мной, сын, — умоляюще произнес Анит. — Прошу тебя. Ведь я твой отец. Разве я ничему не научил тебя?

Голова кожевенника раскалывалась, но он перестал обращать внимание на боль.

На мгновение Продик заколебался, словно что-то вспомнив, но потом мышцы его напряглись и окаменели, губы снова стали жесткими.

— Да, ты научил меня, — сказал он. — Научил пить вино и таскаться к шлюхам.

— Неужели ты не понимаешь, что сотворил с тобой этот старик? — закричал Анит, чувствуя, как от боли лопается голова. — Ему наплевать на тебя. Он тебя использует!

— Он замышляет побег, — сказал Продик. — И я помогу ему.

Не сказав больше ни слова, юноша покинул храм через ворота южного придела. Кожевенник без сил буквально повалился на белую мраморную скамью, на которую легли теперь синие тени, и закрыл лицо руками.

Он не поднял головы, когда щербатая, но смазливая молодая рабыня, проходившая мимо храма с двумя детьми, вдруг остановилась, увидев внутри раба Анита.

— Пиррий, — удивленно шепнула она. — Что ты здесь делаешь?

Пиррий, услышав эти слова, пришел в сильное волнение. Он обернулся и, страдальчески сморщив лицо, приложил палец к жирным губам. Она некоторое время постояла, с вожделением поглядывая на Пиррия сквозь узорчатые колонны, а потом направилась дальше по своим делам.

— Не Ифигения ли окликнула тебя сейчас с улицы? — спросил Анит, не поднимая глаз.

— Что ты сказал, хозяин?

— Я говорю о молодой женщине, которая только что окликнула тебя с улицы.

Пиррий заколебался.

— Да. Но это ничего не значит, хозяин. Она не создаст никаких трудностей. Прошу прощения за то, что она обеспокоила тебя.

— Она приходит в мой дом уже шесть месяцев. Она делает тебя счастливым?

Лицо раба сморщилось от непривычного раздумья.

— Счастливым? Иногда, когда не кричит на меня, как сумасшедшая. — Пиррий смущенно улыбнулся.

Раб склонился над Анитом и принялся массировать его плечи, собирая кожу в складки и отпуская ее.

— Твой сын слишком занят собой, — тихо произнес Пиррий.

Не поднимая головы, Анит сомкнул пальцы на шее раба — не слишком грубо, но твердо — и произнес:

— Пиррий, ты знаешь, что очень дорог мне, но никогда не говори дурно о моем сыне. Никогда. Ты понял меня?

— Я не хотел сказать ничего дурного, хозяин, — дрожа, залепетал Пиррий.

В портике внезапно стало темно, озера света на полу мгновенно испарились.

— Великий Аполлон! — воскликнул раб. — Тучи в такое время года?

Действительно, в небе, закрыв солнце, повисла черная, каменисто-массивная туча. Вдали исчез большой храм, словно его никогда не было. Крыши домов превратились в черные куски камня. На задней стене храма в темноте растворились гарцующие лошади и пешие воины, герои фрески, изображавшей Марафонскую битву. Кожевенник уставился на исчезающие во мраке фигуры, и ему показалось, что и сам он сейчас исчезнет, уйдя в страшное небытие. Он содрогнулся. Сунув руку под накидку, он ощутил биение своего сердца.

— О, священная Артемида, — прошептал он серой статуе снаружи храма, — великая богиня охоты и разрушения, пошли мне процветание, ведь я всегда почитал тебя.

Некоторое время Анит смотрел на статую, потом опустил глаза долу.

— Я хочу видеть Сократа, — произнес он наконец.

Пиррий улыбнулся:

— Ты хочешь предотвратить его бегство?

Анит, прищурившись в тусклом свете, написал что-то на куске папируса и быстро запечатал письмо печатью из сардоникса, вделанного в перстень.

— Прошу тебя, отнеси это Ксантию, одному из Одиннадцати. Ты найдешь его в Притании, после того как закроют рынок. Я потребовал, чтобы Сократа доставили в мое жилище до исхода сегодняшнего дня. Я буду ждать его в кожевенной мастерской. Ксантий знает, как все устроить. После этого возвращайся домой и скажи Пасиклее, чтобы не ждала меня раньше ужина.

— Все будет сделано, как ты желаешь, хозяин. Ты можешь доверять мне во всем.

Пиррий взял папирус и энергично потряс ногой, онемевшей от долгого сидения на каменном полу.




КРАСНОЕ ЖЕЛАНИЕ






УЧЕБНЫЕ ВОПРОСЫ


— Используя Интернет, узнайте, что такое цикада и в каком климате она обитает.

— Почему демократия допускает, чтобы некоторые люди становились рабами?

— Как люди посылали друг другу сообщения в Древней Греции? Сравните это с современными способами коммуникации.

— Опишите, как Анит и Продик относятся друг к другу.

— Суеверен ли Анит? В каких богов он верит?

— Используя клавишу возврата и «собаку», перепишите сцену диалога так, чтобы Продик был рад встрече с отцом в храме.













Александр Чалмерс, примите наши поздравления. Вы только что справились с первым разделом заданий по «Аниту» из курса колледжа «Метрополитен Онлайн» «Платон Онлайн». Ваша плата за задание составила всего 8 долларов 50 центов.













Как новому студенту колледжа «Метрополитен Онлайн» мы можем предложить вам, Александр Чалмерс, членство в «Покупках США Онлайн». За это мы не взимаем дополнительную плату. Организация ПСШАО обеспечивает своим членам директории с информацией о лучших магазинах и товарах в более чем 100 городах Соединенных Штатов. Больше того, многие товары можно заказать и купить непосредственно после просмотра директории, при этом деньги зачисляются на счет ПСШАО, причем членам организации предоставляется скидка. Доставка осуществляется в течение пяти рабочих дней федеральным почтовым ведомством. Для особенно нетерпеливых доставку можно осуществить в течение одного дня через ФЕДЕКС. Приводим образчик нашей директории: Чикаго:

Фотоаппарат «Олимпиада»; объектив с переменным фокусным расстоянием. Встроенный объектив 38 мм с переменным фокусом, аппарат легкий и компактный, мультирежимный, со сниженным эффектом «красных глаз»; автоматическая фокусировка и легкость в обращении. Возможна работа с помощью пульта дистанционного управления.

Места продажи и цены: «Тарраби», 369 Вест, 55 улица, 1-800-131-5867, ChiTar@SUSO.COM, $146. «Фотоаппараты и фотопринадлежности», 26 Холстед-стрит, 1-800-171-0493, ChiCT@SUSO.COM, $162. «Смит и Барни», 189 Фостер-авеню, 1-800-152-4068, ChiSB@SUSO.COM, $138.

Цена изделия для членов ПСШАО 129 долларов.

Для получения более подробной информации о ПСШАО посетите наш сайт в Сети: http://WWW.SUSO.COM.

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Фред в Noplace.Сот

==> Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP

У Орландо заканчиваются каникулы, Fred@Noplace.Com








Александр оторвался от экрана компьютера и улыбнулся, посмотрев на высокочастотные динамики «Штадемайр», подвешенные на проволоке к потолку. Звучала новая мелодия из репертуара «Красного Желания». Ты смотришь на меня, и хочу я от тебя ребенка. Динамики раскачивались, движимые акустической силой в 120 децибел. Алекс посмотрел на часы. Час сорок пять. Он выключил компьютер и, зевнув, отправился на кухню, посмотреть, уцелел ли в холодильнике виноградный сок.

Сидя за ужином на веранде, Билл был более не в состоянии скрывать онемение рук. Для того чтобы держать вилку, ему приходилось так сжимать ее, что белели костяшки пальцев.

— Я хочу, чтобы ты завтра поехал к врачу, — сказала Мелисса.

Почему он раньше ничего ей не сказал, с упреком спрашивала она мужа. Связано ли онемение с происшествием в метро? Могло ли это начаться из-за удара по голове? Она взяла его руки в свои и поцеловала его пальцы.

Он не знал, что сказать в ответ, и лишь молча разглядывал тонкие запястья жены.

— Мне надо поспать, — сказала она. — Я сейчас лягу. Ты пойдешь со мной?

Она отодвинула стул, но осталась сидеть за плетеным столом, задумчиво сворачивая и разворачивая салфетку. Над ее головой порывы вечернего ветра раскачивали корзину с розовыми фуксиями.

— Мелисса.

— Слушай, когда я училась в колледже, то знала одну женщину, у которой сначала все было так же, как у тебя. Кажется, у нее было онемение в руках и лице. Постепенно она потеряла все и стала инвалидкой.

— Ты всегда сходишь с ума по любому поводу, — возразил Билл. — Я лично знаю дюжину людей, у которых такое онемение появлялось на пару-тройку дней, а потом бесследно исчезало. — Он помолчал, потом снова заговорил: — Завтра я поеду на работу.

— Онемение может закончиться параличом. — Пальцы Мелиссы задрожали, словно она печатала на клавиатуре компьютера. — Если тебе нет дела до себя, то подумай о своей семье: обо мне и Алексе.

Он положил ладонь на плечо жены и склонился к ней, чтобы поцеловать.

— Не смотри на меня, — сказала Мелисса. — Я ужасно выгляжу.

Она медленно встала, посмотрев на свое отражение в серебряном кофейном сервизе:

— Все, я пошла спать.

Заработал запрограммированный на ночь автоматический распылитель, и на веранде повис тонкий туман прохладных капель.




ОЖИДАНИЕ


На следующее утро Билл с чувством тяжкой подавленности остановил машину у станции «Элуайф», направляясь в Массачусетскую больницу вместо своего офиса в Марблуорт-Билдинг. Всего лишь минуту назад Дженкинс прислал на его мобильный телефон экстренное сообщение относительно нового переноса деловой встречи. «Если вы и сегодня не придете на работу, то по крайней мере оставайтесь постоянно на связи. Я здесь делаю все, что могу». Билл с досадой хлопнул ладонью по приборной доске, не испытывая при этом никаких эмоций, но чувствуя облегчение от того, что хоть как-то сумел выразить свое отношение к происходящему.

Он приехал к станции метро довольно поздно. Час пик давно миновал. Однако, подчиняясь привычке, он бегом спустился по лестнице и поспешил к эскалатору. Найденный портфель раздувался от материалов по папке «Trag.dat1», которую никогда не печатали на бумаге, что было сделано на всякий случай, чтобы каждый мог понять, что это за документы. Зато новый мобильный телефон был намного изящнее и легче прежнего.

В поезде было малолюдно. Усевшись, Билл вдруг ощутил, что его бьет дрожь. Позавчера мир рухнул именно в то время, когда он был в подземке. Не без труда он написал на трех листочках бумаги «МБ, Петров, 10:30»; один листок положил в портфель, другой — в карман рубашки, а третий крепко зажал в руке. Эти меры безопасности немного успокоили его, хотя он все равно был слишком взволнован, чтобы работать. Кроме того, он испытывал страшную усталость. Большую часть ночи Мелисса просидела без сна возле туалетного столика. Каждый раз, просыпаясь от тяжелого сна, он видел ее неясный силуэт в тусклом свете ночника.

Билл блуждающим взглядом обвел вагон. Непроизвольно взор его задержался на человеке, сидевшем напротив. Неожиданно для себя он почувствовал, что между ним и этим человеком существует какое-то странное сродство, какая-то неуловимая связь. Мужчина на вид был ровесником Билла — не больше сорока, и смотрел на мир спокойными голубыми глазами. Несмотря на жаркое лето, кожа незнакомца была нежной и белой, словно демонстрируя, что у него слишком много важных дел, чтобы проводить время на солнце. Каштановые волосы не были настолько коротки, чтобы создавать впечатление преувеличенной аккуратности, ни настолько длинны, чтобы свидетельствовать о приверженности последней моде. Тщательно подобранный костюм был, вероятно, куплен в магазине Льюиса и стоил намного дороже, чем костюмы, которые мог позволить себе Билл. Туфли были украшены пряжками, которые Билл презирал. Только эти вычурные пряжки, одни они, возвещали миру о том, что их владелец уже выиграл Большую Гонку, покорил все превратности судьбы и мог позволить себе в десять часов или в половине одиннадцатого ехать в метро на работу и, не обращая внимания на борьбу и страдания окружающих, с величественной безмятежностью читать «Уоллстрит джорнел».

Билл не смог удержаться от искушения сравнить себя с этим парнем. Он и сам мог стать таким же, выпади кость судьбы другой гранью. Он испытывал отвращение к визави и в то же время желал обладать его состоянием. Ему был хорошо известен этот типаж, он знал несколько таких — они учились с ним в одной школе. Этим людям все давалось на удивление легко. Домашние задания они выполняли за полчаса, а все остальное время с увлечением полировали клапаны своих подержанных «порше». Билл был готов побиться об заклад, что этот парень всю свою жизнь выглядел так, словно житейские бури не имеют к нему никакого отношения, он шел твердым курсом сквозь профессиональную карьеру, женитьбу и семейные отношения без единой морщины на парусах. Несомненно, он в курсе всех тех знаний, которые нужны ему, он без усилий впитывает информацию всеми порами своей бледной кожи. Даже если это лучшее «я» Билла, сидевшее в шести футах от него, когда-либо испытывало внезапное кратковременное падение, то сейчас никто не смог бы заметить каких бы то ни было следов такой неудачи. Если он когда бы то ни было оскальзывался или заболевал, то об этом не догадывалась ни одна живая душа. Бледная нежная кожа четко очерченного лица, несомненно, свидетельствовала о несокрушимом здоровье и прекрасной физической форме, да и живот у этого человека меньше, чем у Билла. Этот парень — лучший образчик современного человека, всегда идущего в ногу с миром, истинное воплощение прогресса.

В этот момент Билл испытал импульсивное, почти неудержимое желание сорваться с места и дать счастливчику по роже. Этот парень заслужил хорошую трепку. Наверное, получив добрый удар, он вскочит с места и начнет звать на помощь, а его белая кожа порозовеет. Потом он выронит газету на грязный пол. Для Билла это стало бы умиротворяющим зрелищем. Душевный порыв наэлектризовал его тело и налил силой мышцы, но он остался сидеть на месте, ничем не выдав волнения и лишь пристально разглядывая свое «альтер эго». Вселенная бешено вращалась в его мозгу, пока поезд не подошел к нужной остановке, а тогда Билл поднялся, чтобы покинуть вагон.

Бросив последний взгляд через плечо на незнакомца и еще раз пожалев о том, что не задал ему трепку, он поспешно спустился на улицу по горячим металлическим ступеням и направился к поликлиническому корпусу, где располагался кабинет врача, доктора Арманда Петрова. В десять двадцать восемь, ровно за две минуты до назначенного времени, Билл вошел в приемную.

Помещение было таким же скучным и голым, каким Билл помнил его после последнего посещения два года назад. Из динамиков в углу лилась музыка — слащавая аранжировка «Битлз»; за столом секретаря жужжал факс. Изменились только обои: вместо линялых бледно-оранжевых появились новые, украшенные хитросплетением синих и зеленых треугольников. Билл предъявил больничную карточку секретарше, которая, на секунду подняв голову от клавиатуры, бросила на карточку мимолетный взгляд и кивнула. Билл сел на свободное место.

Усевшись на стул, он бегло оглядел других ожидавших приема пациентов. Одна дама что-то нервно выстукивала на клавиатуре лэптопа, еще двое надписывали толстые манильские конверты, человек в углу что-то бормотал в трубку мобильного телефона, склонившись над объемистым докладом. Все посетители, кроме одной молодой женщины с лихорадочным румянцем, вовсе не выглядели больными. Правда, на здоровых они тоже не были похожи, и вообще в воздухе приемной витал едва уловимый дух распада. В комнате было около полудюжины человек. Если считать по пятнадцати минут на каждого, то получится целых полтора часа! Неужели все они пройдут раньше его? Нет, это невозможно. Как бы то ни было, но он не может позволить себе такую потерю времени. Он раскрыл портфель и начал раскладывать на полу материалы в две аккуратные стопки. Женщина неодобрительно покосилась на него и снова погрузилась в чтение журнала. Наверное, это от нее исходил едкий мускусный запах духов. Билл зажал пальцами нос и посмотрел на часы. Было десять тридцать три.

Несмотря на то что кондиционеры работали на полную мощность, в помещении было пыльно и душно. В десять тридцать пять один из мужчин резко встал со стула и подошел к секретарше.

— Я не могу больше ждать, — объявил он. — Сейчас десять тридцать пять. Я жду здесь с десяти, как мне было назначено.

Секретарша неумолимо подтвердила сказанное кивком головы.

— Могу вам показать, — продолжал мужчина. С этими словами он рывком придвинул к себе журнал регистрации больных и стукнул ручкой в строку со своей фамилией. — Может быть, доктор Петров думает, что только его время дорого? У меня на это утро назначено очень важное дело. Я хочу немедленно видеть доктора Петрова.

Секретарша отошла в глубь поста и что-то шепнула своей помощнице.

— Прошу прощения, — сказала она, вернувшись к столу. — Доктор Петров сейчас занимается с другим пациентом. Мы позвоним вам, когда он освободится, или вы хотите перенести прием?

— Перенести? — возмущенно воскликнул мужчина. — Чтобы я потерял еще полдня в пустом ожидании? — Он посмотрел на часы. — Вот что я вам скажу. Сейчас я выйду в коридор и позвоню в несколько мест. Я хочу, чтобы вы известили меня, когда доктор Петров будет готов меня принять.

Он шагнул к двери, потом обернулся, словно обдумывая дальнейшую стратегию, и покинул приемную.

Эта выходка была последней каплей, переполнившей чашу терпения остальных пациентов доктора Петрова, которые преувеличенно громко зашуршали своими бумагами и дружно посмотрели на часы, вспомнив о неотложных делах.

— Мне тоже было назначено на десять, — подала голос женщина с лэптопом. Она приподнялась со стула, словно раздумывая, затеять ли скандал или мирно сесть на место. Одновременно она бросила быстрый взгляд на Билла, ища у него моральной поддержки.

— Прошу прощения, — сказала секретарша, — но доктор Петров сегодня немного задержался.

— Без пятнадцати одиннадцать я уйду, — заявила женщина, снова посмотрев на часы. Дама была стильно одета в бежевую шелковую блузку, черные свободные брюки и черные туфли на высоких каблуках. — Я могу принять здесь факс?

— Мне очень жаль, — ответила секретарша, — но мы не разрешаем пациентам пользоваться нашим факсом.

Невидимая помощница что-то прошептала, и секретарша едва не подавилась от смеха.

— Вы надо мной издеваетесь, — сказала женщина и снова посмотрела на Билла, который в ответ лишь беспомощно пожал плечами.

Почему она так рассчитывает на его поддержку? Факс — это не его проблема. Находясь в пути, нельзя зависеть от факса. Он постарался отвлечься от женщины и сосредоточился на своих бумагах, но вспышка ее злости привела его в смятение. Женщина не унималась. Она продолжала приставать к секретарше, правда, без прежней решительности.

— В моей просьбе нет ничего неразумного, и вы могли бы предоставить факс своей пациентке, — сказала она, — особенно учитывая, что заставляете нас так долго ждать. Для того чтобы продолжать работу, мне немедленно нужна дополнительная информация. Факсы предоставляют везде, например, в отелях.

— Может быть, вам стоит обратиться в «Холидей Инн», это напротив, — брякнула невидимая помощница, грубо хохотнув. Секретарша просто зашлась от смеха и шепнула несколько слов одобрения помощнице.

— Я знаю, что у вас есть факс, — упрямо продолжала женщина с лэптопом. — Я видела его, когда пришла сюда. Он находится на столе женщины, которая сидит у вас за спиной.

— Это факс для служебного пользования, — отрезала секретарша, отошла в глубину поста и демонстративно выключила факс.

В приемной появилась медсестра с пригоршней стеклянных пробирок. Она что-то шепнула секретарше, и та, издав короткий вскрик, принялась лихорадочно стучать по клавиатуре компьютера.

— Господи, этого просто не может быть!

— Я тоже так думала, но вот видишь…

— Но это такая головная боль!

— Ты мне рассказываешь.

Они обе стояли у стола секретаря и раздраженно кивали головами. Потом медсестра быстро вышла. Хлопнула дверь в глубине помещения. Сестра вернулась и начала что-то искать на столе секретаря. Казалось, она на ощупь разыскивает какой-то забытый мелкий предмет. Потом медсестра так же быстро исчезла.

— Я скоро вернусь, — сказала женщина с лэптопом и, скорчив недовольную гримасу, бросила на Билла прощальный взгляд.

Как можно работать в такой сутолоке? Он всеми фибрами души ненавидел врачебные кабинеты. Сколько драгоценного времени он уже потерял? Билл посмотрел на часы. Десять сорок пять. Оглядев бумаги на полу, он с неудовольствием отметил, что страницы разложены не по порядку, и потратил несколько минут на то, чтобы привести документы в порядок, прежде чем приступить к чтению.

— Это ваш первый визит сюда? — спросил вдруг низкорослый лысый мужчина, сидевший на соседнем стуле. Синий пиджак был застегнут на бронзовые пуговицы. — Мне не приходилось видеть вас здесь раньше.

Билл попытался проигнорировать это обращение, но мужчина казался необычайно возбужденным; он поминутно поправлял очки и почесывал голову.

— Вот так они и работают, — продолжал мужчина в синем пиджаке, возвысив голос ровно настолько, чтобы его слышали все находящиеся в приемной. — Надо звонить в АМА или в Контрольное бюро бизнеса. На вашем месте я бы поменял лечащего врача.

В этот момент у мужчины зазвонил мобильный телефон. Несколько минут, то и дело поглядывая на часы, он давал указания какому-то подчиненному, потом с таким видом сунул телефон в боковой карман пиджака, словно аппарат причинил ему неимоверные страдания. Мужчина склонился к Биллу так близко, что тот ощутил запах стирального порошка, исходивший от сорочки.

— С чем вы пришли сюда? — спросил мужчина.

— Я бы не хотел говорить на эту тему, — ответил Билл. Какими приставучими и несносными становятся люди в приемных врачей, подумал он.

— Вот что я скажу вам, друг мой. Послушайте бывалого человека. Сегодня у меня шестой визит, но герр доктор Петров до сих пор не может поставить мне диагноз. У вас есть время на такую волокиту? У меня определенно нет.

Встревоженный Билл отвлекся от своих бумаг. Действительно, он так мало знает о докторе Петрове. Встречался с ним один раз в несколько лет для рутинных профилактических осмотров. Кстати, а кто порекомендовал ему Петрова в самом начале, вдруг подумал он. Биллу вдруг пришло в голову, что ему следовало бы поинтересоваться врачебными документами Петрова и свидетельствами его пациентов, и сделать это надо было давно. Билл опасливо представился собеседнику.

У мужчины оказалась потная и липкая рука.

— Мортон Бинис, — отрекомендовался он. — Не хочу быть любопытным, мистер Чалмерс. Естественно, вы не обязаны рассказывать мне о своей болезни.

Билл неловко заерзал на стуле, проклиная себя за такую непростительную неосторожность. Надо было раньше поинтересоваться профессиональными достоинствами доктора Петрова. Бинис улыбнулся, поняв, что нашел благодарного слушателя, и продолжил:

— Во время моего последнего визита месяц назад, во вторник, доктор Петров намекнул, что готов поставить мне предварительный диагноз. Но перед тем как я покинул кабинет, он зачем-то назначил мне следующую серию анализов.

Бинис натужно закашлялся, к большому неудовольствию других пациентов, и секретарша принесла ему стаканчик воды. Опрокинув его, Бинис смущенно попросил еще два. Выждав несколько секунд, он снова заговорил охрипшим от кашля голосом:

— Я слышал, что много лет назад, когда Петров был еще молодым врачом, он временами быстро выдавал окончательные диагнозы и почти никогда не ошибался. Но с тех пор утекло много воды. Появились новые технологии, увеличилось количество данных, которые следует принимать в расчет, и вот здесь сказалась его ограниченность, о которой я вам уже говорил.

— Мне надо немедленно начать лечение. — Билл уже начинал злиться. — Я надеюсь, что меня начнут лечить сегодня. Я и так потерял два рабочих дня.

— Два дня? Подумать только, целых два дня, — с притворным сочувствием протянул Бинис. — И вы еще жалуетесь. Я потерял две недели. А ведь я вице-президент бухгалтерской фирмы «Чаудер».

Он испустил глубокий вздох и откинулся на спинку стула. Лицо его обмякло.

— С самого Рождества меня преследует постоянная усталость. С этим надо что-то делать. Да еще этот ужасный кашель.

Билл уныло оглядел приемную, стараясь угадать, на каких стадиях установления диагноза находятся другие пациенты доктора Петрова. Бинис, казалось, прочитал мысли Билла, потому что махнул рукой и сказал:

— Уверяю вас, что ни у кого из сидящих в этой приемной нет даже предварительного диагноза, я уж не говорю об окончательном. Однако я слышал, что некоторых пациентов Петрова лечили и какие-то из них полностью выздоровели.

В этот момент распахнулась дверь в глубине приемной, и оттуда вышел пациент. У него был совершенно потерянный вид. Человек некоторое время постоял у стола секретаря, словно что-то припоминая, потом, не говоря ни слова, поспешно вышел. За долю секунды Билл ясно увидел, что происходит во внутреннем холле. Доктор Петров, маленький человечек с рыжей бородкой, стремительно вышел из смотровой и направился в свой личный кабинет. За ним торопливо семенила медицинская сестра. В холле остался стоять сконфуженный полуодетый пациент. Дверь кабинета гулко захлопнулась, эхом ей ответила входная дверь приемной.

Когда последний больной вышел, секретарша нараспев выкликнула имя женщины, пропахшей мускусными духами. Та свернула журнал, громко сказала «Наконец-то!» и последовала за медсестрой. Было одиннадцать ноль девять.

— Эту женщину, — проводив пациентку взглядом и многозначительно кивнув, сказал Бинис, — я вижу здесь уже не в первый раз. Она думает, что у нее рецидивирующий цистит, и поэтому галлонами пьет клюквенный сок. Но у нее с такой же вероятностью может оказаться опухоль мочевого пузыря или воспаление почек. Я доподлинно знаю, что ей должны были поставить предварительный диагноз еще три недели назад, но доктор Петров отказывается проставить его в ее медицинской карте. Вам когда-нибудь приходилось слышать о таком явном надувательстве?

— Но почему вы все это терпите, мистер Бинис?

— Хороший вопрос, — ответил тот, почесав голову. — Я бы давно нежно распрощался с доктором Петровым, но в этом случае страховая компания перестанет оплачивать мои счета.

— Да, понимаю, — кивнул Билл. — Эти страховые компании всех нас держат на крючке.

Он посмотрел на часы и увидел, что потратил на ожидание приема уже три четверти часа.

В приемной появилась медсестра, которая уже заходила раньше. Однако сейчас на ней не было белой медицинской формы. Девушка была одета в брюки цвета хаки и в синюю хлопковую блузку.

— Это Женевьева, — прошептал Бинис. — Теперь она не появится здесь до обеда. Женевьева опытная сестра, но она хочет уйти в «Колониальный театр». Я еще не надоел вам, мистер Чалмерс? Должно быть, я оторвал вас от работы. Я видел, что вы читали документы. Мне, кстати, тоже некогда бездельничать. Надо позвонить в несколько мест.

— Нет, что вы, что вы, — возразил Билл, — наоборот, я очень вам благодарен за то, что вы мне рассказали. Я хочу знать, что ожидает меня. Думаю, что на этот раз вам поставят предварительный диагноз?

Бинис округлил глаза.

— Это конфиденциальный предмет, — пробормотал он и отвернулся, не сказав больше ни слова, а потом достал ручку и принялся записывать что-то в ярко-красную записную книжку.

— Простите, — сказал Билл в спину Биниса. — Я не должен был об этом спрашивать.

Сосед не ответил.

Через несколько минут Бинис спрятал записную книжку и снова повернулся лицом к Биллу.

— Ладно, — сказал он, смягчившись. — Вероятно, у меня волчанка. Она редко встречается у мужчин, поэтому доктор Петров хочет исключить артрит, фибромиалгию и полимиозит. Возможно также, что это синдром хронической усталости.

— Вы, кажется, досконально изучили свое заболевание, — почтительно произнес Билл.

— Да уж пришлось, — подтвердил Бинис. — Но это вовсе не благодаря Петрову. Я консультируюсь у другого врача, которому плачу из собственного кармана, кстати, гораздо меньше, чем страховая компания платит Петрову. Возможно, тот доктор не откажется проконсультировать и вас. Он принимает звонки каждый день после восьми вечера.

— Он ставил вам диагноз?

— Дважды. Эта диагностика мало чем мне помогла, но я хотя бы понял суть своих недомоганий, и кроме того, доктор снабдил меня несколькими статьями по этому поводу. Сейчас я дам вам его фамилию и телефон.

Бинис записал фамилию и телефон врача на маленьком клочке бумаги.

— О, — протянул он, видя, как неуклюже Билл взял у него листок. — Я вижу, у вас проблемы с координацией мелких движений.

— У меня онемели пальцы, — признался Билл и с силой ударил рукой по столу секретаря.

— А что-нибудь еще онемело?

— Кисти и предплечья.

— Понятно. — Бинис озабоченно покачал головой. — Вы поступили совершенно правильно, обратившись к врачу.

— Как вы думаете, что у меня?

— Может быть, защемление нерва. А может быть, опухоль или еще какая-нибудь болезнь. Но мы, любители, можем только гадать о таких вещах.

В этот момент секретарша выкликнула фамилию Биниса. Он напрягся, потом ссутулился, как животное, раненное пулей охотника. Избегая взгляда Билла, собрал свои бумаги и покорно последовал за медицинской сестрой.

Когда Бинис ушел, Билл снова оглядел приемную и с удивлением убедился в том, что все сидевшие здесь прежде пациенты ушли, и сейчас на покосившихся стульях сидели совершенно новые люди, нервно пытавшиеся заниматься своими делами. Мужчина, вышедший звонить, и женщина с лэптопом, видимо, решили не возвращаться. Билл вздохнул и принялся читать Trag.dat1. За полчаса он прочитал один процент материала. Если он и дальше будет продвигаться теми же темпами, то на ознакомление с докладом у него уйдет пятьдесят часов.

Через несколько минут секретарша выкликнула его фамилию. Билл посмотрел на часы. Одиннадцать сорок пять. Медсестра была быстра и приветлива, словно все шло по графику.

— Портфель, пожалуйста, возьмите с собой, мистер Чалмерс, — проворковала она. — Возможно, уходить вы будете другим путем.

— Вы понимаете, что я прождал больше часа? — зло спросил Билл.

Сестра ничего не ответила и повела его по коридору, который он уже успел внимательно осмотреть. Дойдя до середины холла, сестра свернула в смотровую комнату. Здесь медсестра задала Биллу положенные вопросы об общем самочувствии и симптомах, измерила температуру, взвесила, измерила рост, посчитала пульс и измерила артериальное давление.

— Очень хорошо, — сказала она в заключение, не вдаваясь в объяснения. Она вымыла руки какой-то мгновенно испарившейся жидкостью. — Доктор Петров скоро придет к вам. Прошу вас, разденьтесь, чтобы приготовиться к врачебному осмотру.

Билл всегда испытывал отвращение к раздеванию в кабинетах врачей. Никогда не знаешь, чего ждать, пока сидишь там в нижнем белье. Он раздумывал, сесть ли сразу на кушетку, как подопытному животному, или, вообразив себя гостем, усесться на стул, небрежно закинув ногу на ногу. Можно, правда, просто остаться стоять босиком на холодном полу, приняв оборонительную позу. В любой момент дверь может открыться, и войдет какая-нибудь медсестра или случайно заглянет другой больной. Может, стоит накинуть на плечи рубашку или поработать? Пока Билл решал знакомую непростую задачу, в его портфеле зазвонил телефон.

— Где вы? — спросил Дженкинс. — Я слышу, что там играет музыка врачебного кабинета.

— Это вас не касается, Роберт, — ответил Билл. — Переходите к делу.

Кажется, Дженкинс слишком сильно надувает щеки от сознания своей значительности. Имеет ли этот человек элементарные представления о приличиях? Очевидно, Дженкинс почувствовал себя слишком вольготно, поняв, что Билл попал в затруднительное положение на работе.

На другом конце линии воцарилось надменное молчание. Наконец Дженкинс заговорил:

— Ваша встреча с Фредом Лёзером перенесена на сегодня, на четырнадцать тридцать. Думаю, что вы также должны знать, что мистер Линден уже бродит у двери кабинета, громко рассказывая всем о каком-то деле с мистером Ольсвангером, которым вы якобы должны заняться.

— Не могу в это поверить! — закричал Билл в трубку. Он сел на красный, обитый винилом стул, ощутив холод, проникший сквозь тонкую ткань жокейских трусов.

Дженкинс продолжал говорить:

— Я настоятельно советую вам прийти в понедельник на совещание в кабинете мистера Гамильтона.

— Спасибо за совет, Роберт.

Билл ожесточенно сложил телефон и угрюмо вернулся на кушетку. Надо немедленно ехать в офис. Сколько времени он уже просидел в этом кабинете, больше похожем на чулан? Тринадцать минут.

Внезапно раздался стук, дверь кабинета открылась и закрылась, пропустив в помещение доктора Петрова, который засновал по кабинету, быстро что-то говоря под аккомпанемент звякавших в его кармане серебристых инструментов. Доктор сноровисто принялся за работу, обстукивая молоточком разные части тела Билла. Когда появилось онемение? Есть ли слабость в кистях и предплечьях? Страдает ли мистер Чалмерс головными болями? Есть ли проблемы со зрением? Не усилился ли аппетит?

— Я скоро вернусь.

С этими словами доктор исчез.

Билл ждал. Через несколько минут он осторожно поднялся с кушетки. Все еще держа в руке телефон, он прижался ухом к закрытой двери. Слышались торопливые шаги в коридоре, плеск спускаемой в туалете воды, непонятное жужжание. Постояв несколько минут, Билл вернулся к кушетке. Из-за двери донеслось какое-то шипение, как будто из баллона выпустили газ. Где доктор? Петров как-то внезапно выбежал из кабинета. Может быть, его встревожили обнаруженные симптомы и он побежал проконсультироваться с коллегами? Билл попытался вспомнить, не выглядел ли Петров слишком озабоченным во время осмотра. Теперь, когда он думал об этом, лицо врача казалось ему излишне сосредоточенным и строгим. Может быть, он пошел к секретарше и велел ей сообщить Мелиссе плохую новость? Или ему понадобилось взять дополнительные инструменты, чтобы закончить обследование? Билл закидывал ногу на ногу, садился прямо, а потом начал отрывать кусочки от дурацкой белой бумаги, которой была застелена кушетка. После нескольких минут томительного ожидания он вскочил, приоткрыл дверь и высунул голову в коридор. Там было пусто. Вдруг откуда-то появилась медсестра.

— Сестра! — окликнул ее Билл. Она оглянулась. — Что случилось с доктором Петровым? Он сказал мне, что сейчас вернется.

— Доктор Петров ждет вас в своем личном кабинете, — ответила сестра.

— Вы хотите сказать, что я могу увидеть его прямо сейчас?

— Конечно. Его кабинет находится в конце коридора.

— Мне надо идти туда прямо вот так, в нижнем белье?

— Нет, естественно, не в белье. Сначала оденьтесь.

Кабинет показался Биллу пустым. В помещении было тихо, за столом, заваленным до высоты плеч стопками бумаг и журналами, никого не было. Истории болезни покрывали все горизонтальные поверхности, включая три стула, кофейный столик и кожух батарей центрального отопления. Все документы были разложены в аккуратные стопки, каждый помечен желтой наклейкой. Все вместе создавало впечатление архива, который приводят в порядок. Единственное окно выходило на бетонную парковку, расположенную на противоположной стороне улицы. Билл хотел было снова позвать сестру, когда услышал откуда-то от стола тихий кашель. Заглянув за высоченную стопу заполненных бланков лабораторных анализов, он совершенно неожиданно для себя увидел голову доктора Петрова. Билл хотел шагнуть вперед, но вдруг заметил удивительное обстоятельство, открывшееся ему в новом ракурсе: доктор Петров носил парик. Искусственная шевелюра была безупречно причесана.

— Простите, доктор, я вас не заметил, — сказал Билл, отступив на шаг.

— Нет проблем, — кивнул Петров, потом снова кашлянул, проглотил розовую таблетку и запил ее стаканом воды. — Садитесь, мистер Чалмерс, нам надо поговорить.

Врач остался сидеть за столом.

Билл поколебался, не зная, куда сесть. Потом снял с одного из стульев бумаги и аккуратно, стараясь не нарушить порядок наклеек, переложил их на другую стопку. К несчастью, с этого стула доктор Петров был совершенно невидим. Билл тяжело вздохнул и сел. Теперь с ним обращались даже хуже, чем с лабораторным животным, его попросту игнорировали. Вынести это было трудно. Он блуждающим взглядом обвел кабинет, сразу заметив дипломы, яркими пятнами выделявшиеся на стенах. Вспомнил он и о своем дипломе, который лежал в коробке в подвале, бесполезный диплом со степенью по истории, полученный в сонном провинциальном колледже, о котором Билл предпочел давно забыть. Повернувшись на стуле, он попытался прочесть затейливые надписи в дипломах Петрова. Интересно, какой медицинский факультет окончил этот человек, где проходил интернатуру и резидентуру? Но Билл не смог разобрать мелкий текст и начал считать флакончики с лекарствами на книжной полке.

— По сути дела, — голос врача раздавался из-за кип бумаги, — могу сказать, что сущность ваших проблем понятна не слишком хорошо. Такие симптомы могут быть обусловлены многими заболеваниями, как безобидными, так и не очень безобидными. Некоторые болезни проходят сами собой. Тем не менее нам придется провести некоторые тесты… — Раздался звонок селектора. — Нет, не сейчас, у меня пациент… Да, я занят, и вы можете сделать это сами… Пять или, самое большее, десять минут. — Раздался щелчок. — Итак, сейчас мы займемся тестами.

— Это вы мне? — спросил Билл. Он встал, пытаясь взглянуть поверх горы бумаги.

— Да.

— Какие это будут тесты?

— Я немедленно назначу вам МРТ, — ответил Петров. — В зависимости от результата нам, возможно, понадобится провести КАТ, миелографию, взять кровь на некоторые анализы или даже выполнить биопсию, если возникнет такая необходимость.

— В чем, как вы думаете, заключается моя проблема?

Доктор не отвечал. Вместо ответа за столом раздался тихий стук. Врач что-то набирал на клавиатуре.

— Доктор Петров?

— Слушаю.

— Вы назначаете анализы и тесты, исходя из каких-то соображений. Как вы думаете, в чем заключается моя проблема?

— Послушайте, мистер Чалмерс, — произнес невидимый голос. — Сейчас я могу рассуждать чисто спекулятивно. Нам предстоит выяснить многие моменты. Мы должны собрать как можно больше информации и на ее основании исключить некоторые заболевания. Смотрите сами: у вас немного остекленели глаза. Вы чувствуете онемение. Такая симптоматика бывает при многих недугах. И сейчас мы начнем их исключать.

— Какие же это недуги?

Петров не отвечал.

— Что именно мы будем исключать?

Из-за кипы бумаги раздался унылый вздох.

— Вы должны понять, — заговорил после паузы врач, — что все, о чем я сейчас говорю, всего лишь предположения. Некоторые из этих предположений вероятны в большей или меньшей степени, но ни одну из этих вероятностей мы в настоящее время точно отмести не можем. — Врач замолчал и откашлялся. — Онемение может быть обусловлено метаболическими расстройствами, например, дефицитом витамина В12, или свинцовым отравлением, или вирусной инфекцией. Возможно, у вас какое-то редкое заболевание, скажем, проказа.

— Проказа?! — Билл сорвался на крик. Разве проказа не исчезла еще в тринадцатом веке? Не увезут ли его из уютного дома в Лексингтоне в расположенный бог знает где лепрозорий? — Скажите, доктор, что такое МРТ?

— Магнитно-резонансная томография, — ответил Петров, напрягая голос. — МРТ — сравнительно новый метод исследования, при проведении которого используют короткие мощные вспышки радиоволн в сильном магнитном поле, для того чтобы заставить атомы водорода пациента излучать резонансный радиосигнал. В следующий раз я покажу вам снимки, полученные с помощью МРТ. Они по-настоящему красивы. С помощью МРТ мы можем с большим разрешением получать изображения опухолей и бляшек в спинном и головном мозге.

Теперь Билл безошибочно уловил стук клавиш.

— Может быть, у вас рассеянный склероз, — продолжал между тем врач, — болезнь, разрушающая миелиновые оболочки спинного мозга и периферических нервов. Члены вашей семьи не страдали рассеянным склерозом, мистер Чалмерс?

Несмотря на раздражение, которое вызывал доктор, Билл, услышав список своих возможных болезней, каждая из которых могла оказаться весьма серьезной, боялся теперь гораздо больше, чем все предыдущие сутки.

— Боже мой, — пробормотал он.

— Думаю, что я без нужды расстроил вас, мистер Чалмерс. На самом деле мы в настоящий момент практически ничего не знаем о вашем заболевании. Вот почему я не люблю высказывать предположения. Но вы сами принудили меня к этому, не так ли?

Раздался шорох бумаги. Вероятно, доктор Петров начал что-то писать от руки.

— Судя по вашему анамнезу, онемение появилось два дня назад и ему предшествовала потеря памяти.

— Это имеет какое-то значение?

— Может быть, да, а может быть, и нет.

— Так имеет это значение или нет? — закричал Билл и встал. — Я сижу здесь с половины одиннадцатого! Когда вы начнете меня лечить? Я приехал сюда лечиться!

— Лечиться? — переспросил Петров, не повышая голоса. — Сначала нам надо многое выяснить о природе вашей болезни. У вас есть ко мне еще какие-нибудь вопросы?

Раздался скрип отодвигаемого стула. Врач тоже встал. Он посмотрел на стопку бумаги, которую Билл переложил с одного стула на другой, улыбнулся и прикоснулся к плечу Билла, говоря что-то о болезнях вообще.

— Мне надо вернуться к работе, — сказал Билл. — У меня жена и сын.

— Вот и хорошо, — произнес доктор. — Мы с вами будем вместе работать ради вашего скорейшего выздоровления. Позвольте, я провожу вас к выходу.

Выходя в коридор, Билл столкнулся с другим больным, у которого было очень расстроенное лицо. Из двух смотровых кабинетов доносились какие-то приглушенные удары.

— Позвоните мне завтра, и мы определим точную дату МРТ, — сказал на прощание Петров.

Билл опрометью бросился по коридору, пробежал через приемную, выскочил в лифтовый холл, спустился на первый этаж и торопливо вышел на улицу. Было двенадцать сорок пять. Решив не тратить времени на метро, он тут же у больницы поймал такси и велел шоферу ехать к «Марблуорт-Билдинг».




ТАКСИ


Пока машина с трудом объезжала мигающие проблесковыми маячками автомобили «скорой помощи», Билл позвонил в «Плимут», сообщил Дженкинсу о своем скором приезде и неловко откинулся на спинку кресла. В такси не было кондиционера, и сиявшее в синем небе солнце немилосердно раскалило воздух в салоне.

— Как поедем? — спросил промокший от пота водитель. — Можно по Кембридж-стрит, а можно объехать по Сторроу и Девяносто третьей. Мне лично все равно.

— Езжайте самым коротким путем.

— Как скажете.

Они свернули на Кембридж-стрит и тут же попали в плотную трясину обеденной пробки. Билл сразу почувствовал удушье. Прищурившись, он разглядел сквозь марево металлического зноя облако копоти и дыма из выхлопных труб, повисшее над сгрудившимися на проезжей части автомобилями. «Должен же быть в городе хоть какой-то экологический контроль», — раздраженно подумал Билл, дыша сквозь прижатый к губам носовой платок. Такси остановилось, потом продвинулось вперед на три фута и снова замерло, уткнувшись в задний бампер «тойоты». Гудки сотен автомобилей пронзительно верещали в душном воздухе. Сигналы были абсолютно бесполезны, но водители продолжали нажимать на клаксоны, продвигаясь вперед на дюймы, останавливаясь и снова трогаясь; из открытых окон машин доносились оглушительные звуки радиоприемников. Билл закрыл уши ладонями. Некоторые пассажиры, не выдержав томительного стояния в пробке, выбегали из своих такси на тротуар, прижимая к телу портфели и крича что-то в мобильные телефоны. Билл подумал, не стоит ли и ему поступить так же, и принялся высчитывать время. Из одной машины высунулась женщина и начала выкрикивать непристойности в адрес водителя стоявшего впереди автомобиля. На капоте ее машины таяло недоеденное мороженое.

— Лето в городе, — философски заметил водитель Билла и включил радио.

— Что вы сказали? — крикнул Билл.

Зазвонил телефон.

— Я никак не могла до тебя дозвониться, — сказала Мелисса. — Что случилось? Что говорит доктор?

— Он и сам ничего не понимает, — закричал в ответ Билл сквозь носовой платок, прикрывая рукой свободное ухо. — Говорит, что надо делать анализы и тесты.

— Я ничего не слышу, — сказала Мелисса. — Пожалуйста, приезжай домой.

— Я не могу приехать, я сейчас еду в «Плимут».

— Что? Я ничего не слышу. Я звонила Генри, чтобы найти хороших неврологов.

— Генри?!

— Я думаю, что нам и правда надо воспользоваться помощью Генри.

— Я сам разберусь со своими проблемами. Мне не нужен Генри. Я не хочу никакой помощи от Генри.

Билл попытался снять галстук, но онемевшие пальцы не слушались, и он смог только ослабить узел. Он уставился на свои руки, не веря, что его организм мог так беспощадно их отвергнуть. Билл чувствовал себя обманутым; его предали. Что сталось с его руками? Они перестали быть его частью, превратившись в бессмысленное сочетание плоти, нервов и мышц. Этими руками он бросал бейсбольный мяч, этими руками он держал Алекса, когда тот был совсем маленьким, этими руками он учил сына завязывать и развязывать шнурки на ботинках. Он прожил с этими руками сорок лет. Он любил свои руки. Почему же они перестали любить его? Он до крови уколол ручкой левую кисть, но ничего не почувствовал. Хотя бы чувствовать боль, он всеми фибрами души желал испытывать боль. Но руки отказали ему даже в этом. Он снова нанес укол. Смешиваясь с потом, кровь приобрела розовый цвет и потекла на ладонь. Билл промокнул кровь носовым платком, потом отер потное лицо. Ему всего лишь сорок. Отец прожил шестьдесят девять. Предполагается, что люди должны теперь жить дольше и лучше. Не это ли является целью медицинской науки? Ему, Биллу, дано право жить дольше отца, в запасе у него по меньшей мере двадцать девять лет. Отец умер очень легко, от внезапного сердечного приступа, на работе. Видимо, он сполз со стула на ковер уже мертвым. Именно так хотел бы умереть и Билл, но не сейчас, а через несколько десятилетий. Этот трус Петров, спрятавшийся за своими бумагами, предположил, что у него опухоль. Этот жалкий докторишка сразу заподозрил опухоль. Сейчас Билл был уверен в этом полностью. Почему Петров не сказал прямо? Но как он мог заполучить опухоль? В его семье ни у кого не было опухолей. Опухоли обычно бывают раковыми. Опухоль. Слово звучало отвратительно и тупо, похожее на маленький черный пистолет, приставленный к виску. Только сейчас Биллу пришло в голову, что Петров задал ему очень мало вопросов, а это, учитывая обстоятельства, позволяет отмести как ненужный вздор все слова, произнесенные врачом в утешение.

Нервными, порывистыми движениями он вытер с лица пот. Надо перестать думать о медицинских проблемах; это бессмысленно до тех пор, пока не будут готовы результаты исследований. Чтобы переключиться, он посмотрел в окно и увидел, что такси продвинулось до Керт-стрит. Обедающие сидели под полосатым тентом «Мэзон-Робер», ели и вели телефонные разговоры. Билл еще раз вытер лоб ставшим бесполезным носовым платком и принялся мысленно составлять послание Джасперу Ольсвангеру, выдержанное, но в то же время сильное. Да, конечно, он будет счастлив работать вместе с Ольсвангером над развитием новой производственной линии «ТенекоЧикагоКорп». Этим злобным червем Нэйтом Линденом — который пытается исподтишка протащить свой проект и добиться продвижения — он займется позже.

Взрыв сигналов и криков отвлек Билла от его мыслей. Выглянув в окно, он увидел, что какие-то пухлые детишки умудрились открутить кран пожарного гидранта и со счастливым видом плясали вокруг импровизированного фонтана. Струя воды взметнулась в воздух огромной дугой, обдавая близстоящие машины и витрины магазинов, заливая тротуар и улицу. От разогретой мостовой поднимались вверх клубы пара. В отдалении взвыл пожарный насос. К пляшущим детям присоединились другие мальчишки, с воплями кидавшиеся под струи воды. Сброшенные туфли подпрыгивали в несущихся потоках. Многочисленные прохожие на мгновение останавливались, словно соображая, не разуться ли и им, чтобы босиком пробежаться по воде, а потом, опомнившись, шли дальше. На часах было десять минут второго. Когда такси проползало мимо фонтана, Билл высунул в окно руку и был вознагражден несколькими прохладными каплями.

Машина начала петлять по извилистым улочкам делового центра, где старые трехэтажные кирпичные дома соседствовали с современными небоскребами, а люди с сосредоточенным видом спешили по раскаленным тротуарам. Такси Билла наконец остановилось на углу Милк и Перл-стрит. Здесь, устремив в пространство сорок три этажа и нависая над крошечной гостиницей, возвышался величественный «Марблуорт-Билдинг». Несмотря на свои исполинские размеры, здание с прихотливо изогнутыми линиями казалось парящим над землей. В тонированных стеклах отражалось синее небо. Даже не глядя под ноги, Билл видел кусок тротуара перед входом в небоскреб — здесь грубый бетон был заменен розовым мрамором. Один раз в день мраморную мостовую мыл и чистил портье, который тщательно ухаживал за двумя мандевильями, растущими в красиво раскрашенных пластмассовых урнах, установленных по обе стороны вращающейся двери.

Сейчас Билл чувствовал себя половой тряпкой, пропитанной потом. Пробежав мимо белых мандевилий, он оказался в прохладном вестибюле. Огромные, отделанные мрамором часы над вращающимися стеклянными дверями показывали час семнадцать. Как много времени потеряно! Однако Билл чувствовал себя настолько грязным, что не стал сразу заходить в лифт, чтобы отправиться на свой сорок второй этаж. Как быстрее всего попасть в комнату отдыха? Он быстро оглядел заполненный людьми вестибюль, как всегда подивившись огромному портрету Эдварда Марблуорта, который, как знамя в музее, висел над столом секретариата. Билл никогда не видел Эдварда Марблуорта, сколотившего шестьдесят миллионов на торговле программными продуктами в возрасте тридцати пяти лет, а потом превратившего заработанные миллионы в три миллиарда, занявшись производством коммуникационных систем. На самом деле Марблуорт никогда не был в этом здании. Однако каждое Рождество Билл и еще триста двадцать шесть сотрудников получали по Интернету персональные поздравления от босса. В этот момент Билла толкнули в спину. Полдюжины сотрудников торопливо вошли в вестибюль и бросились к лифтам. Билл отскочил в сторону и быстрым шагом направился мимо мраморных скамей в мужскую комнату, где туалетной бумагой вытер от пота лицо и подмышки.




ОФИС


Несколько минут спустя Билл вышел из лифта на сорок втором этаже и в ужасе отпрянул назад. В лифтовом холле собрались охваченные радостным возбуждением все сотрудники «Плимута». Лесли, самая сентиментальная дама фирмы, бросилась Биллу на шею.

— Что такое? — тихо пробормотал он.

Из переговорной комнаты вышла Долорес с бутылкой шампанского и напечатанным на компьютере плакатом, который гласил: «С Возвращением Тебя, Билл; Мы Знали, Что Ты Дашь Ей Пинка».

— Так точно, сэр, — сказал кто-то. — Ты великолепно выглядишь, Билл.

Все наперебой кинулись к Чалмерсу и принялись горячо поздравлять его.

Впереди всех — Джордж Митракис, президент фирмы, который лучился улыбкой среди членов своей счастливой семьи. Джордж — крупный раскованный мужчина — никогда не производил впечатления человека, управляющего компанией или чем бы то ни было еще. Он повернулся к Биллу, продемонстрировав новый костюм от Армани, грубовато хохотнул и похлопал его по спине.

— Это идея Дайаны, — шепнул он, норовя всучить Биллу бокал «шардонне». — Думаю, что сейчас она в дамской комнате, но скоро выйдет.

— Дайаны? — спросил Билл, пытаясь ухватить ножку бокала. Интересно, как он пожал руку Митракису? Не слишком ли слабо и не слишком ли сильно? Билл с недоумением рассматривал свою руку, стараясь по цвету пальцев определить силу, с которой он сжимал бокал. Он перекинулся несколькими словами с Джорджем, не вникая в смысл того, что тот говорил. Потом подошла Лайза Теру, выдающийся специалист по трансакциям. Билл знал, что эта женщина так гордилась уровнем тестостерона в своей крови, что пожать ей руку слишком сильно было просто невозможно. Он вложил в рукопожатие все, на что был способен. Лайза поморщилась и вежливо улыбнулась. Рукопожатие Милта Креймера славилось своей флегматичностью, поэтому Билл, вложив свою руку в его ладонь, просто расслабил пальцы.

— Первый раз вижу человека, которого ограбили, — произнес Милт, восхищенно улыбаясь. Он был специалистом фирмы по получению и распространению информации и тут же начал рассказывать Биллу о новых системах спутниковой связи. У Дайаны было быстрое нервное рукопожатие, которое успевало закончиться, не начавшись. Она только что вышла из дамской комнаты, как всегда, блистательная и худая. Забрал ли грабитель кредитные карточки, поинтересовалась Дайана, жуя крекер с лимбургским сыром. Нет? Она не смогла скрыть разочарования. Билл легко отделался, сказала она. Когда она сама однажды потеряла кредитные карточки, то для нее это было равносильно смерти. Стоя у стола секретариата, Роберт пытался знаками что-то сказать Биллу. О чем это он? Ах да, встреча с Фредом Лёзером в четырнадцать тридцать. Билл посмотрел на часы. Тринадцать тридцать две. Милт Креймер, незаметно покинув компанию, плаксивым голосом учинил форменный допрос девушке-уборщице:

— Вы ничего не трогали на моем рабочем столе?

— Нет, сэр.

— Мой кабинет второй от конца коридора.

— Да, сэр.

— Как вас зовут?

Услышав этот вопрос, дама бегом кинулась по коридору, таща за собой мешок с мусором и испуганно оглядываясь через плечо.

— Наш офис просто осиротел без вас, Билл, — сказал Харви Штумм. Одетый в серый в тонкую полоску костюм вице-президент, изобразив улыбку на своем маленьком, бледном как мел лице, внезапно появился рядом с Чалмерсом. В руке Штумм держал нетронутый бокал красного вина.

— Меня не было всего два дня, — сказал Билл. Он напрягся, как всегда во время разговора с Харви Штуммом. Он физически чувствовал, как взгляд Харви, исследуя и анализируя, скользит по его телу.

— Мы очень за вас беспокоились, — произнес Штумм. Сказав еще несколько вежливых слов, вице-президент отошел к столу секретариата.

Билл посмотрел на часы. Тринадцать тридцать шесть. Поразительно, но его коллеги все еще не спешили разойтись по своим кабинетам, хотя наступило самое горячее время для работы с контрагентами на Западном побережье. Однако чувствовалось, что напряжение начинает нарастать. Милт Креймер выглядел с виду вполне беззаботным, не переставая, однако, нервно поглядывать на факс, установленный в комнате связи. В углу вполголоса беседовали Джордж и Харви, а Лайза изо всех сил пыталась подслушать их разговор. Каждые несколько секунд она поправляла свой шикарный костюм от Шанель, одновременно посматривая на часы.

Младшие же сотрудники — Дайана, Нэйт и Сидни — сгрудились возле подноса с сыром. Когда взгляд Билла упал на них, Нэйт обернулся к нему и молча показал шесть пальцев, сообщая о том, что спал всего лишь шесть часов, работая до полуночи на модеме. Сидни, заметив этот жест, снисходительно фыркнул и поднял вверх пять растопыренных пальцев. Какие пустяки, какая детскость. Билл подумал о себе. Ведь еще очень недавно он и сам был похож на них, яростно добивался продвижения, посвящал изматывающей работе каждую минуту жизни и при этом ревностно и мелочно работал локтями, расталкивая конкурентов. Сейчас же, находясь от них на расстоянии всего десяти футов, он ощущал свою отчужденность. Он больше не был одним из них. Продвижение по службе — приятная вещь, и он желал сделать хорошую карьеру, но… В данный момент он не должен, не имеет права думать о стопе сообщений, которые ждут его на рабочем столе. Он снова взглянул на часы. Тринадцать сорок.

Люди зашевелились, откровенно посматривая на часы. Дэвид Гамильтон, говоривший последние десять минут по своему мобильному телефону, многозначительно кивнул Биллу и поднял вверх указательный палец, что означало: «Через одну минуту я поговорю с вами». Это едва заметное движение прорвало плотину.

— Если Дэвид занимается делом, то и мне пора, — пробурчала Лайза и поспешила по коридору к своему терминалу. Долорес заторопилась вслед за ней, пряча в сумку только что полученный факс. В тот же момент секретарь президента Джон протянул боссу какую-то бумагу. Скорчив недовольную гримасу, Джордж исчез за углом, направившись в свой кабинет. Младшие сотрудники засуетились и начали нервно оглядываться. Что им делать: оставаться у стола секретариата или возвращаться к своим компьютерам? Дайана, избегая встретиться взглядом с Биллом, ушла первой. Нэйт проводил ее глазами до самого кабинета, откуда она, несомненно, собиралась послать по электронной почте сообщение на Западное побережье. Потом он посмотрел на Билла и бросил взгляд на Харви Штумма, лицо которого было, как всегда, непроницаемым. Оглянулся Нэйт и на Дэвида Гамильтона, все еще говорившего по телефону, ухитряясь находиться в двух местах сразу. Внезапно Нэйт отодвинул в сторону пластиковый бокал и ринулся в кабинет. За ним немедленно последовал Сидни Вольфсон, выпускник Гарварда и Уортона.

— Нам надо поговорить, — сказал Милт Креймер Дэвиду Гамильтону, который наконец закрыл свой сотовый телефон. — О деле Сперри.

— У меня нет времени на разговоры, — отрезал Гамильтон. — Пришлите мне е-мэйл.

— Я весь день только и занимаюсь тем, что шлю вам е-мэйлы, — не сдавался Креймер.

— Сейчас я повязан по рукам и ногам этим дерьмом по Грэйс.

— Мы можем поговорить сейчас? — настаивал Милт.

— Пришлите мне е-мэйл. Мне надо ответить на сообщения Лайзы и Харви. Потом я отвечу на ваше.

Не сказав больше ни слова, оба разошлись по своим кабинетам, плотно прикрыв за собой двери.

Пространство перед столом секретариата опустело. Было тринадцать сорок две. Билл быстро прошел по коридору к своему кабинету, вошел и тоже закрыл за собой дверь. Стоило Биллу подойти к столу, как его охватили мрачные раздумья. Наверное, многие из сотрудников заметили, что он пожимает руки, как мертвец. Несомненно, коллеги обратили внимание на его недомогание. Только сейчас Биллу показалось, что Джордж, пожимая ему руку, слишком долгим взглядом смотрел ему в глаза. Он снова мысленно проиграл эту сцену. Вот подходит загорелый, лучезарно улыбающийся президент, говорит что-то Лесли, смеется, затем хлопает Билла по спине. Потом смотрит ему прямо в глаза. Да, теперь Билл был в этом уверен. Джордж слишком долго смотрел ему в глаза. Он учуял слабость. Не только физический дефект, но и полную неспособность ухватить что бы то ни было как в прямом, так и в переносном смысле. Джордж ощутил некомпетентность Билла. И можно ли его в этом винить? Разве это не его долг — обеспечивать наилучшую эффективность работы «Плимута» в получении максимума информации при минимальных затратах времени? Джордж был бюрократ, но проницательный бюрократ. Наверное, должен быть проницательным человек, который еще в 1994 году предвидел падение песо. С этого момента Джордж начнет пристально следить за Биллом, продвигая других младших сотрудников одного за другим до тех пор, пока младшим не останется один Билл, который превратится в абсолютный нуль. А как душевно вел себя президент! Он даже предложил Биллу стакан вина. Каков змей! Билл всегда подозревал, что Джордж вовсе не такой простодушный и сердечный человек, каким хочет казаться. В действительности он, видимо, еще более коварен, чем Харви Штумм. Харви так тщательно старался скрыть свои подозрения, что едва взглянул на Билла во время всеобщих поздравлений по поводу его счастливого возвращения. Харви будет следить за ним исподтишка. И даже Лесли, милашка Лесли. Теперь, когда Билл думал об этом, ему казалось, что в ее улыбке была какая-то особенность, даже странность, лицо было излишне напряжено, а во взгляде чувствовалась болезненная жалость. Секретари похожи на кошек. Они очень остро ощущают изменения веяний в учреждении, безошибочно чувствуя, кто вырывается вперед, а кто становится аутсайдером. Лесли тоже все поняла.

Тяжело вздохнув, Билл сел за стол. Помещение показалось ему до странности чужим и малознакомым, словно он отсутствовал здесь несколько месяцев. Что-то было не так. Мебель осталась на своих местах. Ковер по-прежнему мягко пружинил под ногами. Не было никаких посторонних и незнакомых запахов. Но что-то все равно было не так. Может быть, появился какой-то новый звук? Затаив дыхание, Билл напряженно прислушался. Далеко внизу раздавались едва слышные сигналы автомобилей, с верхнего этажа, где расположился оздоровительный клуб, временами доносились глухие удары. Он слышал писк факсов в холле, телефонные разговоры в соседних кабинетах, скрип передвигаемых стульев. Откуда-то, словно из глубокого подземелья, доносилось приглушенное тиканье часов. Нет, был еще один, низкий, негромкий и какой-то потайной звук. Билл прислушался получше, бесшумно прокрался к стенке и напрягся, различив тихое гудение моторов в лифтовой шахте, шум кондиционеров. Снова заскрежетал факс, и он принялся ждать, словно давая глазам отдых после ослепительной вспышки света. Подождав, он снова услышал слабые звуки лифта и кондиционера. Потом стихли и эти шумы, и на их фоне он уловил еще более тихий звук. Работал мотор холодильника в комнате связи. Едва уловимые шорохи компьютерного экрана, микроскопические волны в микроскопическом море. Он выключил компьютер и замер, продолжая прислушиваться. Теперь стал слышен комариный плач флуоресцентных ламп, похожий на пение десятков тысяч миниатюрных камертонов. Он слушал и слушал, слушал до тех пор, пока вибрации не начали стихать в его мозгу, замедляясь до почти полной остановки, до понижения звука, пока он не начал воспринимать падение на пол отдельных, парящих в воздухе и распадающихся на лету атомов. Билл выключил свет. Атомы остановились. В наступившей темноте оставалось что-то еще, едва слышный, но устойчивый звук. Что это? Изо всех сил напрягая слух, Билл перестал дышать. Он явственно слышал какой-то смутный остаточный шум. Точнее, гул.

Раздался зуммер телефона, прервавшийся, когда Эми взяла трубку. На экране терминала засветились два сообщения с пометкой «срочно». «Фред Лёзер из ТЭМ прислал вам доклад. Он хочет, чтобы вы ознакомились с ним перед вашей встречей. Эми». Билл посмотрел на часы. Тринадцать сорок восемь. Лёзер приедет через сорок две минуты. Второе сообщение гласило: «Спутниковая сеть перегружена. Ни один из документов, данных Лесли после одиннадцати часов утра, не отправлен. Теперь все должны рассчитывать только на себя. Я работаю над этой проблемой. Милт». Билл быстро просмотрел почту, прежде чем приняться за доклад по ТЭМ.






>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Штумм в PLYM.COM

==> Принято: от BUSTER.INTER.COM через INTER.COM с N10 id AQ06498;

пятница, 27 июня 7:49:36 EDT

для WCHALM@PLYM.COM; пятница, 27 июня 7:49:42 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Штумм в PLYM.COM

Дорогой Билл,

я не знал, когда вы сегодня приедете на работу, но хотел бы вашей помощи, чтобы разобраться в ситуации со Сперри. Мы близки к заключению сделки. Пожалуйста, выясните, какие дела вел Бенджамин Ллойд с американскими фармацевтическими компаниями. Я бы хотел получить данные к полудню в понедельник, если это возможно. Спасибо.

Харв













>>> MAIL 50.02.04 <<< От ACHALM в AOL.COM

==> Принято: от RING.NET.COM через NET.COM с GOTP id AQ06498;

пятница 27 июня 9:02:13 EDT для WCHALM@PLYM.COM; пятница 27 июня 9:02:41 — 0400 Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Александр в AOL.COM

Дорогой Ланселот Озерный и сир,

сэр Тэйбор говорит, что у меня прирожденное умение владеть шпагой и что я должен 24 сентября принять участие в Миддлесексском турнире первого уровня. (Я не стал говорить ему, что мой отец — Ланселот.) Ты можешь приехать? Ну пожалуйста! Кроме владения шпагой, меня надо еще научить искусству верховой езды, чтобы я не посрамил твою легендарную личность и поддержал честь семьи. Я сохраню ее. Когда сегодня вечером ты вернешься в замок? Можешь ли вернуться пораньше? Мне надо в 6:30 отлучиться с моим оруженосцем Брэдом. Жду твоего ответа.

Твой верный сын Галахад













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: JTOOTH в GWAY.COM

==> Принято: от HAL.NET.COM через NET.COM с THL id AQ06498;

пятница 27 июня 9:12:03 EDT для WCHALM@PLYM.COM; пятница 27 июня 9:12:07 — 0400 Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Джейсон в GWAY.COM

Дорогой Уильям Чалмерс,

на прошлой неделе мы говорили о новой трансакционной инициативе в Гринуэе и вы просили представить вам дополнительную информацию относительно условий. Я посылаю вам требуемое, вполне сознавая, что этот материал сугубо конфиденциален, хотя и очень интересен. Прошу вас, при ответе используйте свой секретный код. Боюсь, что ваш окончательный и полный ответ потребуется нам к полудню понедельника. Вот этот материал:

Привилегии и права участников регистрируются согласно условиям Обменного Акта. Прекращение регистрации блоков общих данных и связанных с этим прав потребует внесения определенных изменений в Обменный Акт. Например, потребуется ограничение передачи данных из секции 16(b) и введение требования обработки поддерживающих данных согласно секции 14 (а) и связанных с этим требований обработки еженедельных докладов, которые более несовместимы с правами собственности на блоки данных. Более того, способность «аффилированных» привилегированных компаний и частных держателей «ограниченных» блоков распространять информацию из этих блоков согласно правилу 144 Акта, подлежащего изменению, ограничивается или упраздняется.

С уважением, Джейсон Тусэйкер













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: JTOOTH в GWAY.COM = => Принято: от HAL.NET.COM через NET.COM с THL id AQ06498; пятница 27 июня, 9:47:08 EDT для WCHALM@PLYM.COM;

пятница 27 июня 9:47:18 — 0400 Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Джейсон в GWAY.COM

Дорогой Уильям Чалмерс,

прошу вас считать недействительным мое последнее сообщение. Простите за причиненные неудобства. Я свяжусь с вами в ближайшем будущем.

С уважением, Джейсон Тусэйкер








ПРЕРВАТЬ ВСЕ СООБЩЕНИЯ!! СРОЧНО!! ПРЕРВАТЬ ВСЕ СООБЩЕНИЯ!! СРОЧНО!!









>>> MAIL 50.02.04 <<< От: МИТРАК в PLYM.COM

= => Принято: от BUSTER.INTER.COM через INTER.COM с

NIO

id AQ06498; пятница 27 июня 13:52:21 EDT

для PARTNERS@PLYM.COM; пятница 27 июня 13:52:42 —

0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: МИТРАК в PLYM.COM

Дорогие коллеги,

Наши переговоры с Лондоном, или, что то же самое, дело Сперри, затягиваются, поскольку контрагенты требуют представления дополнительных данных. Кто может что-нибудь придумать? Что еще мы можем им послать? Джордж








Билл во все глаза уставился на сообщение президента, стараясь придумать какой-нибудь мудрый совет. Но прежде чем он успел коснуться клавиш, его экран заполнился всплеском мнений и рекомендаций, гулявших из кабинета в кабинет. Дайана Россбейн, всегда готовая говорить гадости о людях в их отсутствие, настучала на своей клавиатуре, что они должны послать вице-президенту «Сперри» коробку шоколада «Годива». Можно послать е-мэйл в новый магазин «Годива» на Сохо-сквер. Дэвид Гамильтон со своего терминала заметил тощей мисс Россбейн, что ей самой не повредит поесть шоколада. В ответ мисс Россбейн написала, что некоторые находят ее весьма соблазнительной, и, более того, когда-то она была замужем, а это больше, чем она может доверить некоторым людям. Нэйт Линден объявил, что скоро из Чикаго должны передать огромное количество гигабайт, и он лично берется переслать их все в компанию «Сперри». Некоторые коллеги всерьез заинтересовались предложением Линдена. Том Мак-Гиннесс, сидевший в это время в Париже, но регулярно следивший за электронной почтой, написал, что сотрудники «Плимута» слишком близко к сердцу приняли эту проблему и чрезмерно на нее реагируют. Он лично знает Бенджамина Ллойда и уверен, что «Сперри» надувает щеки из пустого фанфаронства. Мак-Гиннесс громко извинился за свой поздний завтрак и бесподобный фуа-гра, которым он, разумеется, лакомится исключительно за свой счет. Милт Креймер плаксиво заметил, что затянувшиеся переговоры ставят под угрозу его отпуск, который он планировал провести на Мысе. Конечно, точно ничего нельзя сказать, но он чувствует, что им с Мартой не удастся провести там полную неделю, начиная с 27 июля.

Билл посмотрел на часы и с тревогой отметил, что пошел уже третий час. У него нет времени принимать участие в этой вздорной электронной болтовне, более того, он не успеет даже дочитать свою почту. Черт с ней, дочитает вечером. Он ощутил зверский голод и вспомнил, что не обедал. Билл торопливо позвонил Эми и попросил принести ему сандвич из кафетерия.

Так, теперь это дурацкое послание Фреда Лёзера. Куда оно запропастилось? Билл начал поиски, чувствуя, как его желудок наполняется желчью. Итак, теперь он доподлинно знает, что в их учреждении самый двоедушный человек — это Джордж. И все это время он, Билл, очень настороженно относился к Харву. Каким же он был наивным! Каким талантливым актером оказался президент, прикидываясь простодушным, притворяясь этаким душкой-управляющим со своими неуклюжими электронными посланиями. На самом-то деле они с Харвом самые настоящие заговорщики. Да-да, так оно и есть. Разве Билл не видел своими собственными глазами, как они с Джорджем о чем-то шептались всего лишь час назад? Что им нужно? О чем они пекутся? Они заняты своими связями, вьют гнезда, набивают огромные шкафы дорогими костюмами от Льюиса, ездят на «мерседесах-седан» и покупают загородные виллы на Вайнъярде. Им не нужны прямодушные переговоры и старомодная честность. Биллу надо как можно скорее понять, кто его истинные враги. Действительно, это невинное послание Харва относительно Бенджамина Ллойда на самом деле может оказаться подлым трюком. Несомненно, они рассчитали, что Билл, перегруженный своими назначенными встречами, проигнорирует задание, а они в понедельник зароют его в землю и поручат это дело Дайане, Нэйту или Сидни. Но он умнее их всех, вместе взятых. Он добудет множество гигабайт информации о связях Бенджамина Ллойда с американскими фармацевтическими компаниями. Да, он начнет заниматься этим проектом прямо сейчас. Билл начал печатать. Сколько драгоценного времени потрачено впустую. Он решил начать поиски под тремя рубриками, каждую из которых поместил в отдельных строках под ключевыми словами: Фармация, Бенджамин Ллойд, Многонациональные корпорации. Пусть другие младшие партнеры завидуют и утирают слезы. Но… Билл был до глубины души потрясен тем, как медленно он набирает текст. Онемевшие пальцы нажимали по две клавиши вместе, что приводило к появлению множества досадных ошибок. Быстрее, быстрее. «Нажимай по одной клавише, по одной». Разум был стиснут так же, как пальцы, он потерял способность думать. Он не мог больше думать. Билл встал и, открыв дверь, выглянул в коридор. По нему, едва не столкнувшись с Милтом Креймером, галопом пробежала Долорес, неся в руках кипу факсов. Солнечные лучи вливались в огромные, от пола до потолка, окна, окружавшие двенадцать фешенебельных кабинетов «Плимута». Из этих окон, с высоты птичьего полета, открывался умопомрачительный вид на город.

Откуда ни возьмись появилась Эми, светловолосая молодая женщина в помятом оранжевом платье. Осторожно, стараясь не сдвинуть с места стопки бумаг, она поставила на край стола сандвич с обжаренной соленой говядиной и зеленью, картофельные чипсы и пакет ледяного чая. Боже мой, подумал Билл, поняв, что обречен печатать одним пальцем. Он оторвал рукой половину сандвича и сразу откусил кусок побольше, продолжая нажимать клавиши указательным пальцем правой руки. Не успев прожевать кусок, он засунул в рот остаток сандвича, немного пожевал и проглотил. Хлеб, мясо и зелень провалились в глотку и застряли в пищеводе, отказываясь двигаться дальше. Билл отхлебнул чаю. Желудок вспыхнул огнем. Интересно, который теперь час? Продолжая медленно, как во сне, набирать «Б-е-н-д-ж-а-м-и-н», Билл ухватил пригоршню чипсов и сунул их в рот. За чипсами последовала вторая половина сандвича, слишком густо сдобренная горчицей. Во рту стало нестерпимо тесно. Почти не жуя, он сделал глотательное движение. Пища снова застряла, и Билл снова проглотил, испытывая боль. Желудок, протестуя, бурлил и рокотал. Билла бросило в жар. Ну почему, почему он не может печатать быстрее? Забыв о потных подмышках, Билл сбросил пиджак. Один палец, один жалкий правый указательный палец одиноко парил над клавиатурой. Л-л-о-й-д. Левой рукой он выбрал из пакета остатки чипсов, сунул их в рот, отпил чай и сделал натужный глоток. Теперь загорелось в груди. Наконец он заполнил поисковую часть, затратив на это в три раза больше времени, чем положено, и в это время раздался писк селектора.

— Вас хочет видеть Фред Лёзер, вице-президент «Тотально эффективного менеджмента».

— Что? — спросил пораженный Билл и взглянул на часы. Четырнадцать тридцать.

Через несколько секунд открылась дверь и на пороге появился мистер Лёзер. Он оказался низкорослым, похожим на козла мужчиной в синем в тонкую белую полоску костюме со значком, украшенным буквами фи, бета и каппа.

— Добрый день, мистер Чалмерс, — произнес мужчина, удовлетворенно сложив на груди толстые, похожие на обрубки руки. — Уверен, что вы чрезвычайно заняты. — Он скользнул взглядом по письменному столу Билла. — Да, тепло. Не так-то уж мы избалованы летней жарой в нашем Бостоне. — Он рассмеялся. — Наша первая встреча займет не более получаса.

Первая встреча, мысленно простонал Билл. Значит, предполагается, что будут и следующие. Честно сказать, у него не было ни малейшего желания вообще встречаться с мистером Лёзером, и Билл согласился на эту встречу только потому, что на этом настаивал Харви Штумм. У самого Билла работы и так хватало.

— Вы, должно быть, уже знаете о нашем совместном проекте со Станфордским университетом, — проговорил Лёзер, пряча улыбку под жесткой жидковатой бородкой. Он продолжал говорить, упоминая средства массовой информации, рекламировавшие проект, общенациональный резонанс и биографические данные исполнителей проекта из ТЭМ.

Билл кивал, делая важный вид и стараясь показать, что внимательно прочитал и усвоил сообщение, затерявшееся среди бумаг на письменном столе. Выражение скуки и нетерпения на лице Билла, усиленное отсутствием заинтересованных вопросов с его стороны, наверное, не ускользнуло бы от внимания собеседника, если бы он не начал рыться в своем портфеле, доставая оттуда доклады и документы. Лёзер разложил бумаги на столе Билла и принялся объяснять колонки цифр и графики, иллюстрировавшие повышение производительности. Наконец он сделал паузу и показал Биллу последний набор графиков, который он держал про запас, как козырную карту.

— И наконец, — произнес Лёзер, прикрывая рукой заветный лист бумаги, — я сейчас покажу вам консолидированный индекс тотальной эффективности Станфорда, который мы пока еще не публиковали. Восемнадцать месяцев назад КИТЭ Станфорда был ниже 0,42. Теперь же он увеличился до 0,67.

Он помолчал, давая собеседнику полностью осознать значимость этой цифры. Потом Лёзер напомнил Биллу, что ТЭМ способен сделать для «Плимут лимитед» то же самое, что он сделал для великого Станфордского университета, не забыв вскользь упомянуть о том, что уже вел переговоры с «Коммонуэлс энтерпрайзес», компанией, расположенной несколькими этажами ниже в этом же здании. Закончив, Лёзер сложил на груди руки и стал ждать ответа Билла.

Надо сказать, что начало разговора он слушал с неподдельным вниманием, поскольку перспектива повышения тотальной эффективности работы «Плимута», а значит, и его, Билла, эффективности, была не лишена привлекательности. Но внимание быстро иссякло. Вскоре Билл лишь механически кивал головой, снова начав волноваться по поводу природы онемения рук и возмущаться отвратительными махинациями руководства. Погрузившись в свои переживания, он забыл выразить даже мимолетный интерес, так что в конце беседы, сгорбившись за столом, почти уснул, с идиотским видом уставившись на монограмму «ФЛ», которая красовалась на портфеле Фреда Лёзера.

Когда специалист по эффективности замолчал, наступившая тишина пробудила Билла от спячки и он резко поднял голову. Он сделал серьезный вид, кивнул, не понимая, чего, собственно говоря, ждет от него собеседник. Каким-то образом надо попытаться с честью выйти из этого положения, потому что все, о чем было здесь сказано, придется доложить Штумму. Билл посмотрел на часы. Четырнадцать пятьдесят семь. Он снова кивнул и выжидательно посмотрел на Лёзера. Потом, после некоторого размышления, ткнул пальцем в один из графиков и нахмурился. Лёзер подпрыгнул на стуле и внимательно просмотрел вызвавший сомнение Билла пункт. Теребя бородку, Лёзер начал говорить о допущениях, сделанных при составлении графика, об идеализации и аппроксимации, которые и могли послужить причиной возможной погрешности. Потом он вернулся к общим принципам «Тотально эффективного менеджмента».

— Мне надо подумать… — сказал Билл, и это были первые слова, произнесенные им во время всей встречи. Он отошел к своему столу. Лёзер посмотрел на часы. Было ровно три. Выразив надежду на продолжение плодотворного сотрудничества, он собрал свои бумаги и вышел из кабинета.

Облегченно вздохнув, Билл сел за компьютер и вышел в Сеть. На экране появились результаты поиска от ИнфоАгента: 30 194 отдельных списка для многонациональных корпораций, 8758 списков для фармацевтических фирм и 3785 списков для Бенджамина Ллойда. Курсор безмолвно мигал, ожидая, какой из 42 737 сетевых сайтов выберет Билл. Но сейчас у Билла не было на это времени, и он снова начал просматривать почту. Надо было прочесть около дюжины сообщений, это все, что он мог делать в своем теперешнем состоянии. Эми передала ему два телефонных звонка. «Пусть подождут», — раздраженно сказал Билл секретарю. Испытывая боль от своей медлительности, он начал набирать сообщение Джасперу Ольсвангеру. «ТенекоЧикагоКорп». Билл никак не мог сосредоточиться. Люди что-то кричали. В коридоре раздавался топот. Что? Неужели уже три часа? В это время все сотрудники «Плимута» бросают рабочие места, плюют на компьютеры и все вместе направляются в оздоровительный клуб, чтобы посвятить несколько минут физическим упражнениям и релаксации. Кто-то постучал в дверь его кабинета. Он не ответил. Стук повторился.

— Да, да, да, — крикнул Билл. Он встал и в сердцах пнул компьютерный столик.

В клубе, расположенном на верхнем этаже «Марблуорт-Билдинг», из подвешенных к потолку динамиков гремела рок-музыка. Два десятка сотрудников разных фирм уже влезли на тренажеры, являя собой довольно жалкое зрелище. Несколько человек потягивали белковую смесь, пока им делали десятиминутный бодрящий массаж. Один мужчина, беспокойно покачиваясь из стороны в сторону, пытался медитировать на светло-зеленых подушках, практикуя дзен. Билл ненавидел клуб всеми фибрами своей души. Не переодевшись, он встал на лестничный тренажер «Стейрмастер», включил черепашью скорость и начал докучное восхождение. Из раздевалки вышел Дэвид Гамильтон, одетый в черные спортивные трусы «Умбро», белую футболку и кроссовки «Рибок». Объявив во всеуслышание, что он готов пробежать две мили, потратив по восемь минут сорок пять секунд на милю, Дэвид торопливо подошел к одной из беговых дорожек, включил нужную скорость, наклон и начал свой забег. Его качающаяся фигура отражалась в двух параллельных зеркалах, порождая бесчисленное множество силуэтов, каждый из которых был более размыт, чем предыдущий. Джордж Митракис красовался в гладком, облегающем тело беговом костюме из черного нейлона с красными полосами. Митракис предпочитал велотренажер. Усевшись в седло, он показал всем сложенные буквой V указательный и средний пальцы, сунул в уши головные телефоны и нажал на педали. Все другие сотрудники переоделись в спортивные трико, шорты, футболки, свитера, кроссовки и теннисные туфли. Дайана Россбейн вышла из женской раздевалки в мешковатом тренировочном костюме, быстро скользнула по полу и скрылась за скрипучим тренажером для брюшного пресса.

Вскоре в воздухе повис запах честно и с пользой отработанного пота. Сотрудники буквально лопались от самодовольства. Нэйт Линден, в три погибели согнувшийся на велотренажере, сразу же открыл мобильный телефон и, держа его одной рукой, позвонил в Чикаго, в «Клемонс Мэньюфэкчуринг Труп», не забывая одновременно нажимать на педали. Сотрудники прислушались. Нажав кнопку отбоя, мистер Линден сразу же позвонил своей секретарше, шепча ей указания — некоторые слова звучали громче остальных, усиленные каждым нажатием на педали. Слышалось только: «тридцать пять минут», «шестьдесят пять тысяч», «завтра в девять пятнадцать». Мистер Линден, начав за здравие, явно не рассчитал своих сил, движения его ослабли, а молодецкий голос превратился в жалкое всхлипывание. Нэйт проявил излишнюю бесшабашность, поставив время упражнения на семнадцать минут.

— Они думают только о деньгах, — прошептал Чарлз Рэйвенскрофт из «Рэйвенскрофт Интернешнл» с восемнадцатого этажа Беатрис Дено, вице-президенту «Нью Инглэнд Кемикл» с тридцать второго. Эти двое бежали трусцой по обе стороны от Билла.

— Да, никогда не видела ничего подобного, — согласно кивнула мисс Дено, отпила глоток родниковой воды из бутылки и бросила презрительный взгляд на мистера Линдена. — Я слышала, что они дважды в день убираются в своих кабинетах, — продолжала мисс Дено.

— Что? — воскликнул мистер Рэйвенскрофт и негодующе посмотрел на Билла. — Я вам не верю.

— В своем учреждении я бы за это убивала, — прошептала мисс Дено. — Вы не представляете, какие неряхи мои люди. Дай им волю, и они начнут мочиться в коридорах.

Конец разговора Билл не услышал, как, впрочем, и сами собеседники. Кто-то прибавил громкость в подвешенном к потолку телевизоре.

— Как продвигаются дела с «Гэффи»? — крикнул Митракис Лайзе Теру, которая яростно упражняла бедра на «Стейр-мастере».

— Нам требуются дополнительные данные по «Дигителю», — прокричала в ответ мисс Теру, явно не расслышав, что спросил босс.

— Билл, — не унимался Митракис, — какое же это было испытание для тебя. Подумать только, быть ограбленным! Слава богу, что с тобой все в порядке. Мы страшно за тебя переживали.

Билл посмотрел на Джорджа Митракиса и заставил себя улыбнуться. Что Митракис в действительности хотел ему сказать? Не следит ли шеф за ним краем глаза?

— Можешь несколько дней не особенно напрягаться, — продолжал Митракис. — Я кроме шуток.

— Согласна, — пропыхтела мисс Теру, стараясь шагать в такт с натужными механическими стонами очистителя воздуха. По лицу, смывая косметику, тек обильный пот. Зазвонил мобильный телефон мисс Теру. — Алло, Мартин, — прохрипела она, — ты очень вовремя мне позвонил. Кто дал тебе мой номер? — Она прислушалась, лоб пересекла озабоченная морщина. — Завтра? Ты хочешь получить это завтра? Я рассчитывала на понедельник. В какое время завтра? Не темни, Мартин. Я не собираюсь этого делать, если нет хотя бы малейшей необходимости. Ты действительно хочешь получить это к половине третьего завтра? Ладно. Да, хорошо. Да. Уверена. Все.

Она сразу позвонила секретарше.

— Четыре-десять, — сказала мисс Теру. — Подготовьте папку Дюбонне. Да, так подойдет.

Посмотрев на Митракиса, она изобразила на лице вымученную улыбку.

— Гэффи наконец подавился, — крикнула она. — Этот хорек Гэффи.

— Совершенно справедливо, — задыхаясь, произнес Дэвид Гамильтон, пробежавший полмили из положенных двух. Он ссутулился, обмяк, а лицо его побагровело и опухло. — Нам надо прекратить все дела с Гэффи. — Он помолчал, сделал большой глоток из бутылки и испустил громкий стон. — Этот резиновый ежик годится только на то, чтобы доставлять нам головную боль. Они сидят на своем капитале, как собаки на сене. И нам приходится иметь с ними дело. Пора выбираться из этой помойки.

— Это Том завлек нас в помойку, — раздался голос из-за тренажера для брюшного пресса. — Он тоже разделял их так называемые стратегические планы.

— Замолкни, Дайана! — закричал Дэвид Гамильтон. — Мы знаем, где ты.

— Сам замолкни, — отпарировала мисс Россбейн.

— Хватит болтать, — проговорил Милт Креймер с массажного столика, на котором его с кислым видом мял какой-то массажист. — Я устал вас слушать. Мне надо расслабиться.

В руке Гамильтона зазвонил телефон.

— В шесть тридцать, — задыхаясь, проговорил в трубку Дэвид. — Поверь мне, я напишу изложение… Да, в семь тридцать. Кэрри знает, что я ни за что не забуду о ее изложении.

Он посмотрел на цифровой дисплей и понял, что скорость его бега упала до девяти минут на милю.

— Я понимаю, что у тебя нет времени… Я поем в шесть сорок пять.

Шаг замедлился еще больше, до девяти с половиной минут на милю. Гамильтон пыхтел, как паровоз.

— Я помню про зеленое пальто, — сказал он, хватая ртом воздух. — Пожалуйста, не заводи разговор про зеленое пальто. Просто купи его. Как твои дела?.. Я тебя люблю и целую.

Сегодня Билл впервые понял, что Гамильтон даже с семьей общается в напыщенном британском стиле. Все люди говорят напыщенно и фальшиво. Он устал от разговоров, захотелось вернуться в кабинет. Голова раскалывалась от боли. Который теперь час? Можно ли бросить это бессмысленное топтание, не показавшись полным нытиком? Рубашка болталась на Билле при каждом движении, словно кричащий о капитуляции белый флаг.

В четыре часа Билл вернулся к столу, мучаясь от стучавшей в виски боли. На экране, как гнилушки, светились сообщения. Он принялся старательно набирать ответ Джасперу Ольсвангеру. Мысли блуждали. Может, попытаться сменить лечащего врача? Это займет несколько недель. Но с этим трусом Петровым можно потерять несколько месяцев. Тронув усы, Билл позвонил в свою медицинскую страховую компанию, «Коммонуэлс Хелс». «Добро пожаловать в автоматизированный информационный центр „Коммонуэлс Хелс“. Наша задача как можно лучше и быстрее помогать вам. Если у вас телефон с тональным набором, нажмите 1… Спасибо. Введите номер своего группового полиса, потом введите код ключа и ваш персональный идентификационный номер». Билл извлек из бумажника карточку медицинского страхования и набрал нужные цифры. Вздохнув, он принялся ждать. «Если у вас возникла неотложная медицинская проблема, но вы не можете найти своего врача первичной помощи, нажмите 1, если у вас есть вопросы относительно плана „Коммонуэлс“ по здоровому образу жизни, нажмите 2, если у вас есть вопросы о получении льгот, нажмите 3, если вы хотите изменить свой статус или статус своих иждивенцев, нажмите 4, если вы хотите сменить врача первичной помощи для себя и для своих иждивенцев, нажмите 5, если вы хотите получить информацию о перечне услуг, нажмите 6, если вы хотите узнать, как изменить перечень или прекратить действие договора страхования, нажмите 7, если вы хотите узнать о порядке выплат страховых премий, нажмите 8». Билл нажал 5. «Вы выразили желание сменить своего врача первичной помощи или врача первичной помощи для своих иждивенцев. Если это не так, то немедленно нажмите 1, чтобы вернуться в главное меню… Если вы хотите сменить своего врача первичной помощи, нажмите 2, если вы хотите сменить врача первичной помощи для своих иждивенцев, нажмите 3… Если вы знаете код „Коммонуэлс“ для своего врача, нажмите 1; если код вам неизвестен, нажмите 2… Пользуясь тональным набором, введите фамилию вашего врача первичной помощи, потом наберите код ключа… Имя вашего врача не фигурирует в списках врачей, членов „Коммонуэлс“. Мы возвращаем вас в главное меню».

— Проклятие, — выругался Билл. Он случайно нажал не ту кнопку. — Я не хочу возвращаться в главное меню.

«Если у вас возникла неотложная медицинская проблема, но вы не можете найти своего врача первичной помощи, нажмите 1, если у вас есть вопросы относительно плана „Коммонуэлс“ по здоровому образу жизни, нажмите 2, если у вас есть вопросы о получении льгот, нажмите 3, если вы хотите изменить свой статус или статус своих иждивенцев, нажмите 4, если вы хотите сменить врача первичной помощи для себя и для своих иждивенцев, нажмите 5…»

Билл со стоном откинулся на спинку стула и стал бездумно нажимать кнопки. Он посмотрел на часы. Драгоценное время утекало, как вода сквозь пальцы. Ну наконец-то!

«Вы указали, что ваш врач первичной помощи — доктор Арманд Петров, кабинет 403 поликлинического корпуса Массачусетской генеральной больницы. Если это неверно, то немедленно нажмите 1, чтобы вернуться в главное меню… Нажмите 2, чтобы ознакомиться со списком других врачей первичной помощи в вашем районе, нажмите 3 для получения информации из бюллетеня смены врачей первичной помощи».

Билл нажал 3 и стал ждать.

«В связи с работами по улучшению работы системы данная информация в настоящий момент недоступна. Мы возвращаем вас в главное меню».

Билл с треском захлопнул телефон. Было шестнадцать двадцать три.

Без всякой определенной цели он встал из-за стола и открыл дверь. В коридоре было пусто. В окно холла было заметно, что море принесло в город влажность. Нет, тумана не было, но можно было явственно разглядеть повисшую в воздухе прозрачную сырость. Здания потеряли четкие контуры, их силуэты дрожали. Пролетавший самолет казался прикрытым марлевой занавеской. Вот и он исчез в дымке. Билл вернулся в кабинет, сел за стол и без всякого интереса уставился на экран компьютера. Одну стопу начало колоть, словно булавками. Посидев несколько секунд, Билл снова встал и, подойдя к окну холла, стал смотреть на море. Вот к пристани, неслышно скользя по воде, причалила красная баржа. Выступ берега растворился в воде и дымке. А дальше к востоку, за гаванью, виднелся парящий над горизонтом, горящий и светящийся океан.




ВАННА


В четверть восьмого вечера, когда жара начала понемногу спадать, Билл приехал домой, добравшись наконец до своего пригорода. Ботинки тяжело, как камни, застучали по ступенькам. В галстуке, будучи не в силах не только снять его, но даже ослабить узел, Билл плюхнулся на край кровати с четырьмя столбиками. Он не смог даже выпустить из руки портфель, продолжая держать его мертвой хваткой. Да что там, невзирая на неимоверную духоту, стоявшую в доме, Билл был не в состоянии даже снять пиджак. Он на мгновение поднял голову и взглянул на слегка раздвинутые плотные шторы. Яркий луч солнечного света косо рассекал пол и стену, высвечивая цветочный орнамент над кроватью.

В нескольких футах от него, на ковре, скрестив ноги и потягивая скотч, сидела Мелисса и пристально рассматривала Билла. Она пила с середины дня, и помада, которая обычно лежала на губах ровным аккуратным слоем, напоминая лепесток красного цветка, была размазана по щекам тонкими неровными полосами. Когда звонили телефоны, Мелисса напрягалась, как кошка перед прыжком, и ждала, когда автоответчик прервет звонок. Несколько раз она порывалась заговорить, но вместо этого прикладывалась к стакану, промокала подмышки «Клинексом» и нервно поглядывала на супруга.

Супруг же, казалось, вряд ли замечал ее присутствие. Мысленно он снова и снова переживал события прошедшего дня. Покалывание появилось и в ногах. Его положение на работе стало безнадежным: невероятное изменение судьбы для того, кто еще несколько дней назад был восходящей звездой компании и мог в ближайшее время рассчитывать на старшее партнерство. Билл не мог понять, что произошло, хотя постоянно размышлял, перемалывая в уме неприятные факты. Одно было несомненно: его обидели куда сильнее, чем он того заслуживал. Он никогда не был излишне честолюбив или корыстен. Он знал множество таких субъектов: подайте им председательские кресла и шкафы, набитые барахлом. Подайте им даже их здоровье. Он не завидовал им, действительно не завидовал. Но все же — как быть с ним? С ним, который всю жизнь играл по правилам, который хотел иметь лишь уютный домик в пригороде и любящую семью, который желал иметь приличный, но не чрезмерный доход, который мечтал со временем добиться старшего партнерства и занять в мире прочное, уважаемое место. Такой обиды и падения он не заслуживает, о нет, вовсе не заслуживает.

Когда Билл упал на край кровати, его ноги начали дрожать и дергаться. Так он просидел десять минут, размышляя и все больше расстраиваясь, не обращая внимания на новые юбки и блузки жены, разбросанные по постели, некоторые все еще упакованные в фирменные сумки и пакеты. Мелисса заговорила, но ее голос утонул в звуках телевизора и в шуме взревевшего на улице автомобильного мотора. Она помолчала и заговорила опять, на этот раз почти срываясь на крик. Наконец он поднял голову и воззрился на жену с таким видом, словно она была некстати зазвонившим телефоном:

— Что? Ты что-то сказала?

— Сегодня я искупаю тебя в ванне перед ужином, — сказала она. — Пойдем.

— Искупаешь? Я не хочу принимать ванну перед ужином.

— О Билл, не упрямься. Ванна пойдет тебе на пользу. Я купила флакон твоего любимого лимонного шампуня. Этим шампунем я намылю тебе волосы.

Допив одним глотком остатки скотча, она встала, качнулась и поманила Билла за собой. Ее бирюзовое шелковое платье, свободно свисавшее с узких плеч, казалось прозрачным в лучах клонившегося к закату солнца.

Тяжело вздохнув, Билл принялся вытаскивать из карманов записки и всякую мелочь, ища глазами, куда бы все это положить. Он нахмурился, обнаружив, что его излюбленное место для складывания всяких мелочей — французский сельский стол у окна — исчезло, а вместо него появился красноватый письменный стол с ящиками, украшенными затейливыми бронзовыми ручками.

— Я не хочу принимать ванну, — сказал Билл.

— Нет, хочешь. — Она посмотрела на часы. — Сейчас семь тридцать пять. Сейчас я на минутку спущусь вниз и поставлю курицу. Ужинать мы будем в восемь.

Билл машинально кивнул, вполуха слушая, что говорят по телевизору. У мужчины в теннисном костюме, явно наслаждавшегося отдыхом, брали интервью. «Я сказал себе: ты хорош в пищевом маркетинге. Особенно же хорошо ты разбираешься в замороженной пище. Но рынки меняются. Приходится все время спрашивать людей о том, что им нравится. Например, если вы займетесь продажей мячей для гольфа, то вам придется интересоваться мнением людей, играющих в гольф. Какие мячи для гольфа вы предпочитаете?» Мячи для гольфа, мысленно повторил Билл. На какое-то мгновение он задумался, пытаясь понять, что именно продавал он сам или, лучше сказать, чем он вообще занимался на работе последний месяц, хотя, конечно, нельзя было до такой степени упрощать его работу.

Он не без труда разделся и направился в ванную, где испытал пусть небольшое, но удовольствие от прикосновения ногами к холодным кафельным плиткам и от звука льющейся в ванну воды. Текущая вода напоминала о белом шуме усыпляющих машин, и Билл захлопнул дверь, чтобы избавиться от телевизора и телефонов. Сняв оставшуюся одежду, он сел на край ванны, чтобы ощутить наслаждение от брызг теплой воды, ударявших его по голой спине. Отсутствующим взглядом принялся рассматривать предметы на мраморной полке: эмалированную мыльницу из Парижа, туалетную воду в бутылке из стекла цвета лаванды, коробку с тальком, электрическую зубную щетку, часы. Это были жидкокристаллические часы, новое приобретение Мелиссы, цифры беззвучно появлялись на поверхности экрана и так же беззвучно исчезали, словно всплывали, а затем тонули в маленьком голубом пруду. Сидя на краю наполнявшейся ванны, Билл внимательно смотрел, как, сменяя одна другую, появляются и растворяются цифры, и слушал плеск воды. Потом внимательно осмотрел место, где лежали журналы, закинул ногу на ногу — и снова поставил ногу на пол. В трубе горячей воды раздались чавкающие звуки. Он перевел взгляд на бронзовые краны над раковиной, посмотрел на оливковые и коричневые плитки пола и снова взглянул на всплывающие и тонущие цифры.

На этот раз часы быстро наскучили ему. Он встал и, накинув на плечи полотенце, выглянул в открытое окно ванной. На противоположной стороне покрытой гравием улицы, достаточно широкой, чтобы на ней могли разъехаться два автомобиля, стояли укрытые в тени кленов двухэтажные, обшитые досками домики. Садовые пульверизаторы с шипением разбрызгивали воду, и блестевшие лужайки отливали таким чистым и насыщенным зеленым тоном, что казались синими. Напротив Оливия Коттер чистила свой огромный газовый гриль де-люкс, разговаривая с кем-то по радиотелефону. Билл никогда раньше не замечал, что она такая нервная. Стоя на траве, Оливия не переставая переминалась с ноги на ногу. Трое ее детей босиком бегали по двору, бросая друг другу наполненные водой пузыри. Билл сморщился от одной мысли о том, что Оливия могла узнать от Тима о его фиаско с портфелем. С ней Билл общался больше, чем с другими соседями, всегда советуясь, что подарить Мелиссе. Через несколько участков от дома Коттеров перед фасадом своего облупленного и заросшего плющом викторианского особняка в шезлонге сидел крошечный Макс Педерский. Внезапно подъехавший в своем «БМВ» Боб Турнаби подал резкий сигнал. Жена Боба, дама в широкополой соломенной шляпе, безмятежно проигнорировала клаксон супруга и продолжала как ни в чем не бывало подстригать розы. Подростки, сестры Эллисон, выскочили из своего дома и, простучав высокими шпильками черных туфелек по бетонированной дорожке, сели в поджидавший их автомобиль.

О, подумал Билл, как хорошо было бы снова стать молодым. В голове замаячили былые образы. Палатка в кукурузном поле. Удар по мячу, сильный и ловкий. Сломанная правая дверца «триумфа» шестьдесят третьего года. Да, кажется, на такой машине ездил Питер. Он вдруг почувствовал угрызение совести от того, что приехал слишком поздно и не застал дома Алекса. Кроме того, он не удосужился ответить ни на одно из сообщений сына. Билл отвернулся от окна и начал вспоминать, чем занимался в выходные. Он изо всех сил пытался понять, сколько времени было уделено Алексу. Субботнее утро можно было смело сбросить со счетов. С половины десятого до полудня в отеле «Хайатт-Ридженси» проходила встреча Совета Бостонского Руководства. В половине четвертого он играл со Стивеном Роу на новых закрытых теннисных кортах в Уолтхэме. В какое-то время он забрал из прачечной рубашки, купил собачью еду для Герти, взял у сапожника черные туфли и отвез в ремонт микроволновую печь. В половине седьмого они с Мелиссой встретились с ее бывшей однокурсницей и ее мужем и поужинали с ними.

Его раздумья были прерваны, когда внутренние часы подсказали Биллу, что ванна наполнилась. Так оно и оказалось. От ванны клочьями поднимался пар, окутывая зеркало над мраморной полкой. Сбросив полотенце на пол, он погрузился в бархатистую горячую воду, окрашенную в зеленый цвет эмалированной ванны, удобно прислонив голову к прохладной, выложенной плиткой стене. В ванную вошла Мелисса с шампунем, пахнущим свежестью и сладким лимоном. Не говоря ни слова, она принялась пальцами втирать шампунь в волосы Билла.

— Ах! — Билл с наслаждением выдохнул и закрыл глаза. — Ты видела сегодня Алекса? — пробормотал он.

— Конечно, я видела Алекса. Я приготовила ему ужин. Он пошел на ярмарку с Брэдом и каким-то другом Брэда.

Алекс. Билл вздохнул и вяло почесал лоб. Пальцы Мелиссы продолжали втирать шампунь в его волосы.

— Я сильно отстал по работе, — сказал он, не открывая глаз.

— Ты всегда выпутывался, — возразила Мелисса. — Ты — самый умный из всех, кого я знаю. Поэтому я и вышла за тебя замуж.

Она нежно помассировала ему шею и плечи и начала поливать теплой водой голову. Она поливала до тех пор, пока ему не показалось, что она и ее любовь окутали его нежной пеленой, захватили своим неудержимым потоком. Он позволил себе расслабиться и отдался теплой влаге ее любви, которая захлестнула все его существо. От такой близости ее аромата, многократно усиленного влажным теплом ванной, он ощутил порыв желания и нежности. Нет, все же она любит его больше, чем кто бы то ни было другой. Если не считать матери, она, Мелисса, была первой и единственной женщиной, которая по-настоящему любила его. В его мозгу, как звезды на бескрайнем небосклоне, вспыхнули и ярко засветились отдельные моменты их совместной жизни. Вот на траве лежит книга, открытая на стихотворении, которое она читала. Вот ее взгляд, когда они однажды зимой шли по берегу моря, и в воздухе повисал перистый пар их дыхания, и он держал ее теплую руку в своей. Ее плечи, облитые солнечным светом в то самое первое утро. Интересно, помнит ли она те моменты, остались ли они в ее памяти, невзирая на годы безразличного совместного существования? Его снова захлестнул ее близкий аромат.

В затуманенном горячим паром свете он медленно и осторожно открыл глаза, увидел прямо над собой ее голову и волосы, разглядел капли пота на шее. Мыльными руками потянул вверх рукав ее платья, чтобы увидеть маленький рубец под мышкой.

— Я очень люблю его, — сказал он, коснувшись шрама. — Можно я возьму его?

Она рассмеялась. Он притянул ее к себе и слизнул пот с ее шеи. Она застонала, словно от раны.

— Когда это было последний раз? — шепотом спросила она. Закрыв глаза, она склонилась к мужу, лежавшему в воде.

— Не помню.

Платье соскользнуло на пол, между грудями скользнули, сливаясь, две капельки пота.

Он начал целовать ее, проводя языком по шее, плечам, под грудью, по мягкой округлости живота, по бедрам.

Он вздрогнул и отпрянул, когда она впилась пальцами в его грудь и куснула в плечо.

— Здесь у тебя нет онемения, — невнятно произнесла она и приникла лицом к его груди.

Потом они прижались друг к другу, опершись на мраморную полку. Звуки испарились из ванной — за окном перестали гудеть автомобили, в комнатах перестали звонить телефоны. Не было слышно даже ее прерывистого дыхания. Только цифры в часах то появлялись, то исчезали в такт с колыханием ее сосков в зеркале. Он прижал голову к ее белой спине.

Именно тогда, когда они нежно прижимались друг к другу, счастливые в своем коротком любовном беспамятстве, Биллу пришло в голову, что теперь он должен рассказать жене все, что случилось с ним в поезде, потому что кому еще он может все это рассказать, если не ей? И он расскажет. Расскажет, как смотрели на него люди на работе, расскажет, что у него появилось покалывание в ногах. Да, он может все сказать Мелиссе, потому что только она по-настоящему любит его. Видит ли она, какой груз он тащит на себе, какую взял на себя ответственность? Но он был счастлив от того, что заботится о ней, гордился тем, что заботится о ней, поскольку она одобряла и ценила это. Неужели она не может — пусть ненадолго — оторваться от своей старины, от встреч и хозяйственных проектов, чтобы хоть изредка похвалить и подбодрить его? Не надо каждый день, но хоть иногда. Может быть, именно сейчас он должен сказать ей, что не любит, когда в доме часто меняют мебель. Это ведь такая мелочь. Неужели она думает, что он не замечает, как в доме каждую неделю появляются новые предметы обстановки? Он скажет ей все, но сделает это мягко и нежно, так же мягко и нежно, как она мыла ему голову. Надо только подумать, как начать. «Ты не представляешь, какое бремя мне приходится все время нести». Возможно, это неплохое начало, но звучит оно очень неопределенно и выспренне.

В это время зазвонил телефон. Мелисса выскользнула из-под мужа, накинула платье и вышла из ванны. Когда она вернулась, успев почти полностью одеться, момент был упущен.

— Это Тэсс, — сказала она, помогая ему вытереть волосы. — Сегодня встреча в Бостонской ассоциации торговцев антиквариатом. Это невероятно, но я о ней совсем забыла.

Она посмотрела на часы.

— Ты должна идти.

— Я не хочу идти. — Она поцеловала его в голое плечо и прижалась головой к его груди.

— Можно послать на встречу секретаря.

Она обняла Билла за пояс:

— Пойдем туда вместе.

— Я ненавижу подобные встречи.

Она кивнула и вздохнула.

— Я оставлю ужин в печке. Ты записался на прием к неврологу?

— Нет! — закричал он, внезапно придя в ярость и поразившись злобности своего голоса. — Нет, я не приму никаких предложений Генри. Прошу тебя, ничего больше ему обо мне не рассказывай. Я сам найду невролога, когда буду готов.

Она обернулась, отложила полотенце и отвела взгляд.

— Мы оба на грани.

— Ты в состоянии вести машину? Я могу тебя подбросить.

— Я в порядке. Вернусь сразу, как освобожусь.

* * *


После того как Мелисса уехала, а Билл, поев, сел за клавиатуру компьютера, он вдруг ощутил, что его тревожность отчасти улеглась. Кожа приятно горела, волосы пахли лимонным шампунем, а тело хранило аромат Мелиссы. Повинуясь нехарактерному для него импульсу, Билл даже позволил себе полстакана виски. Алкоголь теплой волной омыл внутренности, и он почувствовал, что успокоился еще больше. Ласковый ветерок проникал в спальню через открытое окно. Все проблемы забылись, кроме одной — необходимости печатать одним пальцем. Билл уселся перед компьютером и занялся дневными задолженностями. Работа настолько поглотила его, что в половине десятого он не услышал, как Оливия учинила очередной громкий, на всю улицу, скандал своему мужу.

К половине одиннадцатого буквы и цифры на экране начали расплываться, а голова упрямо падать на подголовник стула. В этот момент он отправился бы спать, если бы не услышал внизу шуршание шин подъехавшего автомобиля. С трудом приподняв голову, он покосился на экран и заново перечитал последнюю служебную записку. Лампа горела слишком ярко, и Билл почувствовал жжение в глазах. Скоро вернется Мелисса. Придет и Алекс. Помнит ли он о завтрашней встрече? Сонным движением Билл пододвинул к себе клавиатуру и вошел в электронную почту. Надо прочесть еще одно сообщение, прежде чем лечь спать. Это было сообщение Алекса, отправленное днем.









>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ACHALM в AOL.COM = => Принято: от RING.NET.COM через NET.COM с GOTP id AQ06498; пятница 27 июня 17:30:13 EDT для WCHALM@PLYM.COM; пятница 27 июня 17:31:41 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Александр в AOL.COM

Дорогой папа,

я нашел способ, как взломать код доступа к материалам по Платону, и переписал их на компьютер. Это был настоящий кайф! Брэд говорит, что мне надо продать это, но я не хочу садиться в тюрьму. Посылаю Платона тебе и маме в прилагаемом файле. Это вторая часть. Я сэкономил целых $16.50. Любящий тебя Алекс.








Билл забеспокоился, не выведет ли нарушение Алексом электронных авторских прав полицию на их дом, но окутавший его ватный ком сонливости отогнал тревогу, и мысли потекли в прошлое. Он попытался вспомнить тот конкретный момент времени, когда в последний раз обнял сына, тот миг, когда он решил, что сын стал слишком взрослым для нежных объятий. Конкретный момент. Но как же трудно вернуться назад, в темные глубины памяти!

Билл вгляделся в сообщение сына, стараясь сфокусировать зрение. Потом встал и вместе с лэптопом перебрался на диван. Как обычно, он нашел диван страшно неудобным — слишком коротким, чтобы на нем лежать, и слишком длинным, чтобы на нем сидеть. В конечном итоге он пришел к компромиссному решению: уселся на середину дивана, раскинув ноги в обе стороны и поставив компьютер на живот. Плечи обмякли, голова откинулась на подушки. Прикрыв глаза, он сонно уставился на монитор.









Нажмите «Return» для выхода к первой строке второй части «Анита». Нажимайте «Return» для доступа к каждому следующему параграфу. Return.




Необычная серая мгла, окутавшая город во второй половине утра и заставившая торговцев рано закрыть рынок, висела над головой весь день, и ни буря, которую предсказывали торговцы пшеницей, ни синева весеннего эгейского неба не смогли разорвать эту мрачную пелену…







КОЖЕВЕННАЯ МАСТЕРСКАЯ


Необычная серая мгла, окутавшая город ближе к полудню и заставившая торговцев рано закрыть рынок, висела над головой весь день, и ни буря, которую предсказывали торговцы пшеницей, ни синева весеннего эгейского неба не смогли разорвать эту мрачную пелену. Темнота сочилась в дома, как густая серая жидкость, пожирая на своем пути все светлое, воздух извилистых улочек города сделался вязким и сырым. Но дождя не было. Затаив дыхание, Город Совоокой выждал немного и волей-неволей вернулся к своим делам. На Притании и в Фолосе зажгли факелы, при свете которых члены совета возобновили свои споры. В темных домах замигали масляные светильники. Рабы потащили дальше связки сардин и тунцов, дроздов и перепелов, спотыкаясь в неверном свете и постоянно поглядывая на небо.

В деловом предместье каменотесов, где располагалась двухэтажная каменная кожевенная мастерская Анита, зажатая со всех сторон частными домами и лавками, каменных дел мастера собрались в своих дворах, ожидая дождя. Но с неба не упало ни капли влаги. Тогда каменотесы вернулись в мастерские, и вновь завертевшиеся колеса пил наполнили воздух мелкой известняковой пылью.

Анит, стоя в помещении, где резали и дубили кожу, разговаривал со своим десятником Клеоменом, когда привели Сократа. Философа сопровождали двое тюремных надзирателей, двое скифских лучников и праздная толпа друзей и почитателей, присоединившихся к медленному шествию от тюрьмы по усыпанной мелкими камнями дороге на запад от Агоры, мимо двенадцати мраморных пилястров Тесия, по пыльным улочкам предместья каменотесов к мастерской Анита, расположенной возле Пирейских ворот. В воздухе висел резкий кислый запах.

Дойдя до мастерской, скифы положили свои луки на землю, упали на четвереньки, делая вид, что задыхаются в клубах дыма, валившего из печи для обжига извести. Должно быть, странное поведение дикарей немало позабавило полдюжины ремесленников, бездельничавших под платаном. Покривлявшись еще немного для собственного удовольствия, скифы подняли луки и торжественно расположились возле кипы свежих овечьих шкур, сложенных у входа в мастерскую.

Тюремщики не вполне уверенными жестами отогнали добровольных провожатых и ввели в мастерскую узника. Это был низкорослый лысеющий мужчина приблизительно семидесяти лет от роду, с толстыми ногами, коротким носом и упрямыми глазами навыкате. Сократ был бос, ноги его после долгого пути по городу покрылись грязью и пылью до самых щиколоток. Анит с отвращением отметил, что накидка философа была во многих местах залатана и вообще выглядела плачевно, нуждаясь в починке и стирке.

В мастерской царил полумрак, пляшущие огни факелов и мерцающее пламя масляных ламп отбрасывали коричневато-красный свет на стены из необожженного кирпича. Анит заставил философа ждать, неторопливо закончив давать указания Клеомену. Десятник был глух на одно ухо и, повернувшись здоровой стороной к хозяину, ловил каждое слово, стараясь не обращать внимания на уличный шум и плеск и чавканье, доносившиеся из соседнего помещения, где стояли дубильные чаны. Вошел еще один рабочий, чтобы показать Аниту листья дубильного сумаха. Рабочий, исполнив свою обязанность, зажал нос и по узкой каменной лестнице поднялся в дубильню.

Наконец Анит отпустил десятника и посмотрел на философа, который остался стоять у входной двери.

— Прости, что потревожил тебя, — сказал Анит.

— Если бы мне позволили вначале омыть ноги, — проговорил Сократ. — Боюсь, я запачкаю пол твоей мастерской.

— Да, конечно, — согласился Анит. Он взмахом руки подозвал слугу, который омыл ноги Сократа из глиняного кувшина водой, смешанной с вином.

— Мне не хотелось расставаться со своими друзьями в ночь перед моим последним днем, — тихо сказал Сократ. — Но мне показали письменный приказ Ксантия, одного из Одиннадцати, а я всегда уважал законы города.

— Чего нельзя сказать о его богах, — отрезал Анит.

— Люди должны исследовать себя и верить в то, что говорит им ум и душа, — возразил Сократ. — Все остальное тень. Знаешь ли ты басню Эзопа о собаке и тени? Я расскажу тебе ее. Однажды собака добыла кусок прекрасного мяса, зажала его в зубах и тащила домой, когда увидела с моста свое отражение, свою тень. Она решила, что это другая собака с великолепным мясом в зубах, и залаяла на свое отражение. Но в этот миг ее собственное сокровище упало в воду и пропало.

— Оставь свои истории и поучения, — сказал Анит. Не меняя выражения лица, он подумал, что басня очень удачна и ее стоит запомнить. — Я не принадлежу к твоим восхищенным юным почитателям.

— Уверен, что нет. Но чем же ты восхищаешься, могу я тебя спросить?

Вместо того чтобы ответить на вопрос старого софиста, который он посчитал ловким трюком, Анит раздраженно посмотрел на двух тюремных надзирателей. Один из них, старший, начав обходить помещение по периметру, остановился, лизнул соляной конус в углу, а теперь с глупым видом терся лицом о свиную кожу, чтобы унять жжение.

— Вы оставите узника здесь под моей охраной и под мое честное слово, — сказал Анит. — Я поговорю с Ксантием, если вы не понимаете, что я велю вам.

Тюремщики сошлись в углу, о чем-то вполголоса поговорили и крадучись вышли. Анит подошел к большой двери и плотно затворил ее. В маленькой комнатке было тепло, душно и пахло солью. Анит предложил философу медовую лепешку и скамью. Сократ отрицательно покачал головой, отказавшись от угощения, и остался стоять. В сумрачном свете факелов его белая борода казалась серой.

— Я слышал о твоих рисунках, — сказал Анит. — Ты не лишен воображения.

— Это просто мазня старика, который ничего не знает. Сегодня утром надзиратель смыл мои рисунки.

Сократ был слишком спокоен для человека, приговоренного к смерти. Это приводило Анита в ярость.

— Ты поместил богов на полу своего узилища, рядом со смертным человеком, — сказал он. — В чем значение этого?

— Мне просто не хватило места на потолке, — спокойно ответил Сократ.

— Тебе скучно беседовать со мной, — произнес Анит, — поэтому я не стану отнимать у тебя много времени. Давай не будем притворяться. Мы ненавидим друг друга.

Лицо Сократа осталось непроницаемым, но глаза быстро метнулись в сторону кожевенника и посмотрели на него с таким вниманием и спокойствием, что Анит, не выдержав, отвел взгляд.

— Тем не менее, — продолжал Анит, — я хочу сделать тебе предложение. Ты выслушаешь меня?

— Я здесь, как ты видишь, — сказал Сократ и тряхнул цепью, которой были скованы его запястья. — Но мне любопытно было бы осмотреть место, где ты работаешь. Мы должны зайти в самое вонючее место твоей мастерской. Там я выслушаю тебя.

«Что это? — мысленно спросил себя Анит. — Он играет со мной. Не сделал ли я громадной ошибки? Но я должен, просто обязан поговорить с ним, да помогут мне боги». Анит внимательно посмотрел в глаза философа, но не смог ничего прочесть в выражении его лица. Помолчав, кожевенник нахмурился и вздохнул:

— Следуй за мной в дубильню.

В дубильне, примыкавшей к помещению, где солили и подрезали кожу, стояли четыре деревянных чана, в каждом из которых лежало по несколько шкур, плававших в густой черной жидкости, которая когда-то была водой. Возле стен дымно горели укрепленные на деревянных подставках факелы. Из отверстий, проделанных в днищах чанов, вытекала на пол коричневая жижа, смешанная с шерстью, кусками мяса, грязью и кровью. Жижа стекала по скату пола в угол, где она превращалась в желеобразную массу и начинала гнить. Работник, лицо которого было закрыто матерчатой повязкой, ходил от чана к чану и переворачивал шкуры. Каждую минуту он высовывал голову в единственное оконце и, словно утопающий, хватал ртом воздух.

Анита затошнило сразу, как только он вошел в дубильню, и он быстро прикрыл нос воротом одежды. Сократ взглянул на Анита и, оценив в пляшущем свете факелов все неудобство, которое испытывает его враг, спокойно произнес:

— Давай поговорим в помещении, где смягчают кожу после дубления.

«Да, он играет со мной, — подумал Анит. — Но всему есть предел, я должен сохранить собственное достоинство».

— Я буду говорить с тобой здесь, — сказал бывший стратег. — Очень тебя прошу. Я никогда не поднимаюсь в помещение, где мягчат кожу. Оно находится на втором этаже.

— Я в состоянии подняться по лестнице, — без всякой рисовки возразил Сократ.

Ступив на ступени узкой каменной лестницы, они почувствовали противный запах свежего коровьего навоза, отвратительный смрад собачьего кала и острую едкую вонь птичьего гуано. Гнилостный запах становился все более нестерпимым, по мере того как Анит и Сократ, ступенька за ступенькой, поднимались наверх. Анита начало тошнить. На втором этаже, на краю лестничной площадки, ноги Анита подкосились, и он рухнул на пол. Потом его вырвало в рукав одежды, которую жена заботливо украсила искусной вышивкой.

В центре помещения два бритоголовых раба-египтянина, давно потерявшие всякое представление о запахах, мяли в деревянных бочках кожи, провонявшие навозной жижей, в которой они плавали для восполнения кислоты, удаленной известью в дубильных чанах. Даже в тусклом свете над бочками виднелись густые коричневые испарения навоза. Тонкая маслянистая пленка коричневатым налетом покрывала пол, стены и потолок. Египтяне, узнав хозяина, уронили в бочки деревянные мялки и застыли на месте от удивления. В течение краткого мгновения рабы соображали, какое страшное событие могло заставить хозяина подняться в этот смрад, а потом опрометью бросились вниз по известняковым ступенькам.

Философ, не говоря ни слова, пододвинул к сидящему на полу Аниту стул, а сам сел на лавку напротив.

— Ты хотел сделать мне предложение, — напомнил Сократ. — Я готов тебя выслушать.

Теперь, когда рабы перестали мять шкуры, отвратительная вонь стала немного слабее. Анит перестал рыгать. Лицо кожевенника приобрело изжелта-бледный оттенок. Он сидел, прижав к носу большой кусок хлопковой материи, и старался взять себя в руки. Внезапно Аниту показалось, что кроме него и старика на свете больше никого нет. Шум за пределами мастерской стих. Поклонники и почитатели философа разошлись, работа в предместье прекратилась. Лишь в одном из домов раздавались нестройные звуки музыки — вечером кто-то начал учиться играть на лире.

Анит прислушался. Вскоре прекратилась и музыка. Однако он продолжал напряжено прислушиваться. Какой надоедливый звук. Может быть, это шумит у него в голове?

— Ты что-нибудь слышишь? — спросил он.

— Что?

— Я что-то слышу, — произнес Анит.

— А я ничего не слышу, — возразил философ, — кроме твоего голоса. Так что ты хочешь мне сказать?

Анит взглянул на Сократа и сощурился.

— Я прошу тебя выбрать изгнание, — слабым голосом проговорил он. — Я могу поговорить с Ксанфом и устроить побег. Мало того, я устрою так, что тебя примут в Халкиде или Эретрии.

В первый раз с момента прихода Сократа в мастерскую в глазах осужденного на смерть человека вспыхнул интерес, но интерес этот касался скорее самого Анита, нежели его предложения.

— Ты удивил меня, — заговорил философ, — Ты более чем кто-либо другой требовал для меня смерти. — Сократ помолчал и уставил на Анита свой проницательный взгляд. — Ты начинаешь чувствовать свою вину?

Анит промолчал.

— Я с самого начала отказался выбрать изгнание, — спокойно проговорил Сократ. — Отказываюсь я от него и теперь. Ничто не изменилось. У меня нет оснований думать, что в Халкиде со мной обойдутся лучше, чем в Афинах. Город должен ценить своего философа, а не гнать его. Жизнь моя кончена в любом случае.

Анит, оглянувшись, посмотрел на лестницу, желая убедиться в том, что его не услышат посторонние уши.

— Если ты выберешь изгнание, — сдавленно прошептал он, — то я позабочусь о том, чтобы твои жена и дети получали двадцать мин в год. — Он глубоко вздохнул. — Естественно, мое предложение должно остаться в тайне.

По лицу осужденного пробежала мимолетная усмешка.

— Так вот в чем заключается твое предложение, Анит. Мне жаль тебя.

Лицо кожевенника вспыхнуло от ненависти. Прежде чем заговорить, он помолчал, стараясь овладеть собой.

— Это хорошее предложение, — сказал он.

— Да, это хорошее предложение, — согласился Сократ, — и большая сумма денег. Но почему ты думаешь, что я сохраню в тайне источник этих средств и даже никому не расскажу о нашем разговоре?

Несколько мгновений Анит размышлял, облекая в слова свой ответ.

— Хотя я и не люблю тебя, Сократ, но считаю, что ты честный человек.

— Но станет ли честный человек продавать свои убеждения за двадцать мин в год?

Анит поднялся на ноги, подошел к открытому окну и вдохнул свежего воздуха.

— Совершенно очевидно, что ты не ценишь собственную жизнь, — заговорил он, — но что ты скажешь о благополучии своей семьи? Ведь я понимаю, что у тебя два малолетних сына.

— Я никогда не предполагал, Анит, что ты способен заботиться о семье, — сказал старый философ.

— Что ты имеешь в виду?

— Пусть все остается, как есть.

— Ты говоришь о моем сыне? — настаивал на своем Анит.

Сократ не ответил.

— Да как ты смеешь? — закричал Анит, не владея больше собой. — Ты отнял у меня сына! Ты раздавил его! Раздавил! Ты смутил его разум!

— Я помог ему разобраться в его собственных мыслях.

— Что говорил тебе Продик? Что? Не говорил ли он, что я покинул его во время правления Тридцати?

Анит с такой силой вцепился в грубо обтесанный подоконник, что камень глубоко врезался в его ладони. Капля бурой крови потекла вниз по бурой стене. Взбешенный Анит понимал, что поставил себя в глупое положение, выказав волнение, и постарался взять себя в руки, еще сильнее вцепившись в подоконник.

— Давай прекратим этот спор, — сказал Сократ. — Я не могу принять твое предложение. — Старый философ поднялся. — У тебя есть ко мне еще какое-нибудь дело? Если нет, то могу ли я вернуться в тюрьму, где меня ждут друзья?

Анит не стал смотреть на Сократа. Вместо этого он принялся разглядывать тонкие струйки дыма, поднимавшиеся из очагов в домах каменотесов. Там начали готовить ужин.

— В таком случае прощай, — продолжал старик. — Мне жаль, что я ничем не могу тебе помочь.

Сократ медленно спустился по лестнице на первый этаж и остановился у двери. Анит последовал за ним. Спустившись, он дал знак философу подождать и принялся приводить себя в порядок. Анит расправил одежду, сложил рукав так, чтобы скрыть следы рвоты, зачерпнул воды и ополоснул лицо, провел рукой по волосам, приглаживая их, а потом выпрямился во весь рост и открыл входную дверь.

На улице сгустились сумерки. Огни факелов освещали предместье. Оба сторожа, скрестив ноги, сидели в разбитой повозке и беседовали с Пиррием. Увидев, что открылась дверь, они встали и присоединились к скифским лучникам.

— Я закончил с ним, — объявил Анит. — Можете отвести его обратно в тюрьму.

После того как философ и сторожа исчезли в темноте извилистой улицы, Анит не стал возвращаться в мастерскую. Он сел на разбитую, без одного колеса, повозку рядом с Пиррием. Небо превратилось в черное покрывало, на котором не было ни единой звезды.

— Ты позволил ему отправиться в тюрьму столь темной ночью, — недоумевая, сказал Пиррий. — Можешь ли ты поручиться, что он не убежит?

— Нет никакой нужды в таком поручительстве, — ответил Анит. — Он не хочет бежать. Он хочет умереть. — Развернув рукав, Анит посмотрел на темное пятно и испустил утомленный вздох. — Послезавтра я стану самым ненавидимым в городе человеком.

Из расположенного рядом дома послышался детский смех. По улице Каменотесов прошли несколько человек, освещая пляшущими огнями факелов кирпичные и оштукатуренные стены домов. Люди, превратившись в маленькие светящиеся точки, прошли через Пирейские ворота и удалились в ночь, уходя к западу от города.

Именно в этот миг, провожая глазами огоньки, Анит понял, что ему надо сделать. Он устроит убийство Сократа. Со стариком покончат сегодня, поздно ночью, и убьют его так, чтобы убийство выглядело делом рук пьяного раба, шатавшегося по ночным Афинам. Аниту нужен для этого искусный в своем деле убийца, умеющий держать язык за зубами. Он закрыл глаза, напрягся и вспомнил, что в городе есть чужеземец, по прозвищу Удавка, один из тысяч союзников, осевших в Афинах. По слухам, услугами Удавки охотно пользовались тридцать тиранов. Однако никто точно не знал, были ли делом его рук многочисленные исчезновения и утопления людей, удушения среди ночи или повешения среди бела дня. Свои преступления он совершал хитро и запутанно. О его внешности ходили самые противоречивые толки. Некоторые говорили, что это гигант, светлокожий мегарец с кулаками, как булыжники. Другие же клялись, что он — низкорослый и женоподобный человек, способный легко затеряться в толпе. Один пожилой скифский лучник утверждал, что убийца представляется землемером, ходящим по городу со своими стержнями и компасами. Или разносчиком дорогих тканей, если жертвами были женщины.

Анит поднялся с повозки и огляделся. Над крышами домов виднелось неяркое сияние, свет лился к небу из открытых внутренних дворов. Запах дешевой стряпни и звуки свирелей.




Позже, той же ночью, Анит стоял в оливковой роще за городской стеной недалеко от Ахарнянских ворот, когда к нему приблизилась темная фигура. Человек нес светильник у пояса, а лицо его было скрыто полями головного убора путешественника. На темной дороге не было видно ни одного человека, но двое мужчин заговорили приглушенным шепотом. Оливковые деревья склонились над ними своими изломанными сучьями, словно древние старцы, собравшиеся на тайную сходку. Наконец переговоры закончились, и Анит вручил человеку увесистый мешок. Человек слегка поклонился и направился в город.




УБИЙСТВО


Расставшись с Анитом, мужчина в широкополом головном уборе потушил огонь в светильнике и направился к Ахарнянским воротам. Пройдя сотню шагов, он метнулся на запад, оставив слева мерцающие огни города. Человек не пользовался дорогами. Вместо этого он шел через разбросанные за городскими воротами сельские кладбища и сады. Ночь была черна как сажа. Луна, которая должна была яркими бликами отражаться от медных решеток и кольев садовых оград, скрылась за тяжелыми тучами, нависшими над головой. Иногда в темноте, из-за холмов вырастали дома, лишенные, как и в городе, окон.

Наконец путник дошел до склада камней, скрытого под платаном. Там он молча упал на землю и пролежал неподвижно около получаса, внимательно прислушиваясь, не раздадутся ли чужие шаги или чье-нибудь дыхание. Этот человек-невидимка, кравшийся по предместьям Афин, известный как Кефал-беотиец, Мелет-коринфянин, Кинесий-фиванец или просто Удавка, был очень недоволен своим новым заданием. Поспешность в приготовлениях, необходимость совершить убийство в течение ближайших двенадцати часов, отсутствие должной разведки и размышлений — все это нарушало привычный образ действий. Правда, он получил сорок мин, то есть вдвое больше обычного. Срочность можно купить. Но и убийце придется быть вдвойне осмотрительным.

Но, даже удостоверившись, что за ним никто не следит, Кефал не стал возвращаться к Ахарнянским воротам, хотя это и был кратчайший путь в город. Вместо этого он направился на юго-запад, к Дипилонским воротам, вступив в Афины через густонаселенный Квартал горшечников, Внутренний Керамик. В воздухе носился аромат мелкой рыбы и угрей, жаренных в кипящем оливковом масле. Поздний ужин богатых и преуспевающих. Кефал был голоден, но есть он не будет еще долго. Он насытится позже, когда сделает свое дело. Он любил работать на пустой желудок. Кровь должна питать либо голову, либо желудок, но не оба эти органа одновременно.

Зажмурившись на мгновение от света пронесенного мимо факела, Кефал медленно направился на восток по одной из узких, извилистых улочек шириной всего в три шага. Дома тесно соприкасались торцами и выступали на дорогу фасадами, оставляя узкий проход между двумя стенами штукатурки, глины и кирпича. Улицы города вызывали у Кефала тошноту. Вид улиц был непотребным. Он заставлял себя смотреть под ноги на всю эту мерзость: гниющие рыбьи головы, осколки горшков, внутренности птиц, куриные кости, заплесневелые хлебные корки, выброшенную старую одежду и лужи мочи. Он ненавидел любую грязь. Кровь была грязной. Слитки же серебра, похожие на те, что тихо позвякивали в мешке, были воплощением чистоты.

Добравшись до центра города, Кефал перешел узкую речку Эридан и направился в южный Кидафинион. В мраморном святилище Артемиды горел одинокий факел. Его пламя колебалось в проемах стен, словно мерцающий огонек свечи в глазницах черепа. Удавка огляделся и не увидел никого, если не считать мужчины и женщины, которые, обнявшись, сидели под украшенной скульптурами крышей портика. Задержав взгляд на парочке, он двинулся дальше. Довольно долго петлял по извилистым улочкам с тесно стоявшими оштукатуренными домами, пачкая сандалии вязкой грязью и отбросами, пока не дошел до входа в скромный одноэтажный дом, сложенный из необожженного кирпича. Это было одно из двух тайных убежищ, которые Кефал устроил в городе.

Он не стал стучать в дверь кольцом, сделанным в виде львиной пасти. Только тихо шепнул: «Галлах» и принялся ждать. Через некоторое время дверь открылась, и слепой старик впустил Кефала в полутемную прихожую. На скрип открываемой двери в прихожую стрелой влетел пес и бросился к Кефалу, начав преданно лизать ноги хозяина. Потом собака перевернулась на спину, ожидая, что Кефал почешет ей брюхо. Несмотря на крайнее возбуждение, пес ни разу не залаял и не заскулил. Его с рождения приучили не нарушать тишины.

— Милый Гермес, — произнес Кефал, наклонившись и почесав псу брюхо. — Ты скучал по мне?

В ответ собака принялась перекатываться с боку на бок, задыхаясь от экстаза и неистово виляя хвостом.

— Я не знал, когда ты вернешься, хозяин, — произнес слепой раб Галлах, — но я, как обычно, оставил все светильники зажженными. На кухне тебя ждут сицилийский сыр, плоды и медовые лепешки.

— Я рад видеть тебя, старый Галлах, — сказал Кефал. — Сегодня в полночь я уйду, но вернусь до рассвета.

Слепец кивнул.

Стоя в прихожей, Удавка осторожно снял грязные сандалии, головной убор и накидку и сложил все на деревянную скамью. Потом он вышел в маленький, но безупречно чистый дворик с каменным алтарем Зевса. Гермес следовал за хозяином, прижимаясь к его ногам. Из открытого дворика можно было попасть в три маленьких помещения размерами не больше комнатки раба, входами в которые служили простые проемы в стенах, лишенные дверей или занавесей. Кефал вошел в одно из помещений, служившее одновременно спальней и ванной. В комнатке с трудом умещалось деревянное ложе. Спальня освещалась двумя подвешенными к потолку на цепях масляными светильниками. Кефал бросил на пол тяжелый мешок и снял оставшуюся одежду.

Сначала деньги. Деньги чисты, но пачкаются от прикосновения человеческих рук и тел. Он извлек из мешка два серебряных слитка и принялся поливать их водой и тереть древесной сажей и бронзовым скребком. Вода лилась Кефалу на ноги и по каменному полу стекала в сточное отверстие в углу. Кефал снова повторил цикл. Вода, древесная сажа, скребок. Старик раб, шаркая, вошел в спальню, неся горячую воду в бронзовом сосуде, который он ощупью поставил на жаровню с раскаленными углями. Кефал благосклонно потрепал раба по плечу и снова принялся упорно мыть и чистить слитки серебра по десять мин каждый. Когда слитки заблестели, Кефал смазал их оливковым маслом и благовониями. Два других слитка он отчистит перед рассветом.

Теперь настало время заняться собой. Он облился горячей водой и начал бронзовым скребком втирать в кожу древесную золу. Кефал ожесточенно тер тело бронзовым скребком, стараясь содрать с себя верхний слой кожи, грязь и кровь города, стараясь стать таким же чистым и непорочным, как два слитка серебра, блестевшие на ложе в пламени светильников. Зола и оливковое масло образовали толстый слой по всей поверхности его тела, подчеркивая форму мощных мышц рук и груди. Кефал снова и снова посыпал тело золой и беззвучно тер кожу шершавой бронзой. Мазь из оливкового масла и древесной золы постепенно смешалась с грязью и чешуйками кожи. Кефал вылил на себя еще один ковш воды. Кожа горела, тело, даже в интимных местах, стало красным. Казалось, человек лишился кожи и стала видна сырая плоть. Кефал очистился, теперь он готов выйти в город и снова приняться за работу. Эта работа была чужеродна, не будучи частью его тела. Еще раз. Кефал снова покрыл тело смесью оливкового масла и древесной золы и молча, извиваясь от боли, принялся тереть кожу бронзовым скребком. Закончив, он облился теплой водой и осторожно втер в кожу тонкий слой оливкового масла и благовоний. Потом Галлах отмоет каменный пол.

Близилась полночь. Кефал вместе с верным Гермесом, который ни на шаг не отставал от хозяина, как был, голый, вышел во дворик и направился в следующую комнату. Войдя, он остановился, размышляя. На столе были разложены планы города, папирусы, покрытые греческими, египетскими и ассирийскими письменами. В двух шкафах лежали аккуратно сложенные хитоны различных размеров и цветов, залатанные хламиды, накладные бороды и парики, глиняные носы и головные уборы. Кефал выбрал чистый белый хитон, сандалии на толстой подошве и маленькую шапочку. Он медленно и тщательно оделся, словно человек, которому предстоит держать речь перед собранием граждан. Однако сегодня он не предстанет перед народом. Он будет работать во тьме — на улицах и в тюрьме. В тюрьме он бывал многократно, предварительно подкупив сторожей.

Из маленькой каменной вазы с отверстием не больше мизинца Кефал извлек короткую удавку. Кольца тонкой, но необычайно прочной бечевки он обмотал вокруг пояса, а потом достал из маленького поставца зазубренный персидский кинжал. Этим оружием Кефал пользовался в самых редких случаях, потому что из причиненных этим кинжалом ран кровь хлестала ручьями.

Кефал положил оружие в висевший на шее мешочек, спрятанный под накидкой, и вышел в ночь. Несколько мгновений он постоял на пороге, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам. На противоположной стороне, вдоль улицы, длинной оштукатуренной змеей тянулась череда серых домов. Они были темны и молчаливы. Кефал знал о своих соседях все: род занятий, передвижение по городу, их жен, детей, рабов и наложниц. Соседи же не знали о нем ничего. Для них Кефал был малопонятным путешественником и торговцем, который тихо появлялся и снова исчезал, пользовался услугами единственного слепого раба и никогда не принимал гостей. Так же был устроен и другой дом Кефала, в котором жили раб и собака.

Шел дождь. Тяжелое, угольно-черное небо начало разрешаться от бремени влаги.

Удавка прислушался. Вдали послышались молодые голоса. Кефалу даже показалось, что ветер донес до него слабый аромат душистого табака. Именно туда и направился Кефал. Дойдя до улицы храма Зевса, он пошел от храма на север, на голоса. По обеим сторонам улицы, словно одинокие скалы, возвышались темные дома. Он шел пружинистым, мощным шагом, он был выпущенным из пращи камнем, камнем, бесчувственным к дождю и ветру. Кефал свернул с главной дороги на узкую кривую улочку. Улочки перетекали одна в другую, извиваясь и пересекаясь в разных направлениях, как змеи, свившиеся в клубок. Он шел вперед, не оглядываясь и не прислушиваясь. Шестое чувство подсказывало Кефалу, что никто не преследует его. Он был один, один, как темный камень, летящий в пустом пространстве. Голоса, приблизившись, стали громче. Кефал нырнул в проулок и прокрался к темному общественному источнику. Здесь он увидел их и их факелы. Трое. Он ясно различал их лица, мерцавшие в пляшущем свете факелов. Он различал их рты, молодую поросль на щеках и подбородках. Они стояли на углу улицы и пили вино, передавая друг другу сосуд. Они отправились дальше, и Кефал, словно невидимка, последовал за ними. Факелы освещали кирпичные стены домов, траву, камни на дороге, их фигуры. Но ни один луч света не упал на Кефала. Он остался темным камнем, неприкасаемым для света. Кефал извлек из сумки удавку и двумя длинными петлями намотал ее на запястье.

Теперь он шел по пятам за этими тремя щенками. Свет их факелов не падал на него. Юнцы смеялись и на ходу продолжали пить. Они источали винные пары. Вот один из них отстал от приятелей на несколько шагов. Неуклюжий толстый увалень с длинными кудрями. Кефал беззвучно настиг его, накинул на шею удавку и прижал к темной стене какого-то дома. Мертвое тело соскользнуло по стене на землю, а убийца нырнул в переулок, выбежал на другую улицу и снова свернул в переулок. Удавка был далеко, когда юнцы обнаружили своего товарища неподвижно лежащим на земле и подняли крик.

Тюрьма была уже всего в нескольких стадиях к западу, но убийца направился на север и еще раз пересек Эридан. До прихода в тюрьму ему надо успеть сделать очень многое. Он должен оставить после себя прихотливый след смерти, сбить с толку возможных преследователей, заставить их двигаться причудливыми и бессмысленными зигзагами. Работа спорилась. Кефал чувствовал необычный душевный подъем. Дома были объяты сном. Женский голос пел тихую песню, разносившуюся по погруженным во мрак улицам. Быть может, пела рабыня, отдыхающая после тяжелой дневной работы, или женщина, мучимая бессонницей и вышедшая побродить по двору, или женщина, услаждающая слух возлюбленного, делящего с ней ложе. Впрочем, какое ему до этого дело? Кефал прислушался к пению, а потом, не раздумывая, свернул в следующий переулок. Впереди виднелись подъемы и впадины холмов. У входной двери дома спит раб-сторож. Убийца без труда задушил несчастного его же собственным плащом.

Дождь продолжал ровно сыпаться с окутанного тучами неба. Дождь добр и чист. Однако дороги и проулки покрылись непролазной грязью. Кефал, направившись на юг, еще раз пересек Эридан и зашагал к агоре.

Тюрьма — прямоугольное одноэтажное здание — находилась в одном стадии к юго-западу от агоры, в месте расположения мраморных мастерских. Медленно, стараясь не попадать в глубокие темные лужи, Кефал обошел тюрьму, изредка припадая ухом к стене. Через некоторое время он услышал чье-то дыхание. Он уже знал, что за стенами тюрьмы находятся двое заключенных и один сторож. Знал он также и расположение восьми камер, главного прохода, южного двора и помещения, где жили еще четыре сторожа.

Но Кефал был пока не готов войти внутрь. Сначала надо подождать и осмотреться. Он расположился под платаном перед главным входом в здание. Тело Кефала слилось со стволом дерева. Для посторонних глаз убийца исчез, перестал существовать. Он мало знал о человеке, который сидел в тюрьме и которого он должен был вскоре убить. Учитель, один из софистов. Из двоих заключенных он старше. Это приземистый, лысеющий человек. Другому заключенному, родом мегарцу, немного за двадцать. Умереть должен только один, мегарца придется пощадить, если это окажется возможным. Софист же превратится в темную кучу, лежащую на ложе. В клубок из рук и ног. Мешок с горлом и ртом.

Он прислушался. На ветру скрипнул сучок. Залаяла собака. Кефал приготовил кинжал, намотал удавку на запястье. Пока он был доволен своей работой.

Не производя ни малейшего шума, Кефал вошел в дверь тюрьмы, которую никогда не запирали на засов, и двинулся по темному главному проходу. Остановился у входа в четыре маленьких каморки по левой стороне прохода — жилища сторожей. В одной из каморок горел факел. Несколько мгновений Кефал напряженно вслушивался в тишину и наконец услышал дыхание сторожа в юго-западном помещении. Человек не спал. Убийца прокрался в одно из юго-западных помещений, примыкавшее к тому, где лицом к маленькой открытой двери сидел сторож. Надзиратель, лицо которого было сбоку освещено мерцающим светом факела, был увлечен анатомированием какого-то зверька. На столе были разложены кучки костей, мех, когти и половина тщательного собранного скелета какого-то грызуна. Сторож коснулся ножом трупика, выплюнул кусочек шерсти и извлек из мехового комка еще одну косточку. Кефал достал кинжал и бесшумно прошел вдоль стены. Неслышно подкравшись к сторожу, он убрал кинжал и вынул из сумки удавку. Молниеносным прыжком он преодолел расстояние, отделявшее его от жертвы, накинул удавку на шею тюремщика и задушил его.

После этого убийца достал из сумки маленький светильник из слоновой кости, зажег его от факела, прикрепленного к стене, и вышел в центральный проход. Осторожно, не поднимая шума, он отодвинул засов на третьей камере справа. В углу на ложе спал узник, закованный в цепи. Кефал подкрался к нему и осветил его лицо неярким светом лампы. Потом вернулся к двери, вышел из камеры, тихо запер ее на засов и направился к камере софиста. Он опять тихо отодвинул засов и настежь распахнул дверь. Камера оказалась квадратной, со стенами длиной не более десяти шагов. У задней стены на ложе спал софист. Его будет очень легко задушить. Цепь свисала с края ложа до самого пола.

Держа светильник в руке, убийца приблизился к спящему старику. Он прошел уже половину расстояния, когда неожиданно раздавшийся за спиной шорох заставил его остановиться. В следующий миг Кефал почувствовал жгучую боль в спине, а потом в горле. По шее потекла струя теплой жидкости. Он выронил светильник. Пол стремительно приблизился к его лицу, и он лбом ощутил прохладу каменных плит. Откуда-то издали до угасающего сознания донесся приглушенный предсмертный вздох.




~~~







Кому: Александр Чалмерс ACHALM@AOL.COM

От: Билл Чалмерс WCHALM@PLYM.COM Предмет: Воскресенье

Дорогой Галахад,

я сейчас нахожусь в Кембридже, на деловой встрече. У нас перерыв, а в комнате отдыха полно компьютеров, подключенных к Сети. Отчего же немного не похулиганить? Как ты провел время на ярмарке с Брэдом? Спасибо за Анита-2. Тебе не кажется, что Сократ — самодовольный сноб? Я никогда не думал, что он такой. Я горд тем, что тебе удалось выполнить задание. Как ты справился с ним? Нет, не надо говорить об этом сейчас. В воскресенье у меня будет немного свободного времени. Как насчет того, чтобы пофехтовать?

С любовью, Ланселот













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ACHALM в AOL.COM

= => Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP

id AQ06498; суббота 28 июня 10:34:36 EDT

для WCHALM@PLYM.COM; суббота 28 июня 10:34:49 — 0400

ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ

>>> MAIL <<< От: Александр в AOL.COM

Дорогой сир,

готовьтесь встретить свою судьбу завтра, возле рва.

Я не знал, где тебя искать. На ярмарке нас надули. В «Банановой республике» мы с Брэдом должны были встретиться с двумя девчонками. Мы прождали их два часа, но они так и не появились. Я пошлю тебе еще кое-что по Платону. Я и сам не понимаю, как мне это удалось. Мне очень понравился тюремщик, который слизал соль со шкуры. Убийца — просто молодец. Как ему не повезло. Я не думал, что его так легко вырубят.

Пах! На тротуаре перед «Банановой республикой» 378 плиток. С любовью, Галахад.







ПЕРВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ


В четверг, третьего июля, Биллу сделали МРТ.

В следующую среду, в тот день, когда с неба хлестал ливень, струи которого, слившись в рассекавшие воздух серо-стальные полосы, залили подвал его дома, Билл встретился со своим лечащим врачом, чтобы обсудить результаты исследования. Петров без всякого предисловия объявил, что, по его мнению, МРТ не выявила ни опухоли, ни атеросклеротических бляшек. Снимки и описание были вложены в большой манильский конверт, которым доктор, не открывая его, размахивал в воздухе. Он не увидел на снимках «ничего даже мало-мальски сомнительного». Естественно, результаты надо подвергнуть более тщательному анализу. Но на данной стадии нет никаких признаков какой бы то ни было патологии. Прекрасно, теперь можно переходить к анализам крови. Онемение все еще беспокоит вас? Да, да, да. Но прогресс уже наметился, и можно переходить к следующим этапам диагностики. Конечно, придется согласовать этот вопрос с вашей организацией здравоохранения. Если вы будете так любезны, то позвоните в наш офис через день-два, и мы согласуем дату проведения следующих тестов.

На следующей неделе у Билла онемели стопы. Он удостоверился в этом, изо всех сил пнув бетонную стену гаража у станции «Элуайф». Билл ничего не почувствовал. Вечером он обнаружил на ступнях и пальцах ног здоровенные синяки. Мелисса посмотрела на них с ужасом.

— Что ты с собой сделал? — воскликнула она и выключила телевизор.

— Я поставил на себе медицинский эксперимент, — ответил Билл.

Мелисса принялась судорожно рыться в аптечке в поисках мазей и перевязочных материалов, швыряя флаконы и тюбики на пол. Один из флаконов разбился, по кафелю потекла какая-то беловатая жидкость.

— Каждый может пинать стены, — сказала она, вытирая пол полотенцем. — Боже мой, ну что ты с собой делаешь, Билл?

Мелисса заплакала.

— Не могу поверить, что теперь еще и ноги. Значит, тебе становится хуже. Что нам делать?.. Я хочу, чтобы ты пошел к неврологу. Прошу тебя, сходи к неврологу. Ну пожалуйста.

С этими словами она нежно вытерла его ноги и наложила на стопы какую-то мазь.

Совсем недавно Мелисса начала принимать от бессонницы по десять миллиграммов валиума на ночь. Она укрылась одеялом и, придвинувшись к мужу, стала касаться его тела в разных местах, стараясь определить, увеличилась или сократилась область онемения. В конце концов, она забылась в медикаментозном сне. Ее дыхание ровными волнами окутывало спальню, словно хлопья темного снега. Потом Билл услышал равномерное постукивание. Тихое поначалу, оно постепенно усилилось, превратившись почти в грохот. В забытьи Мелисса барабанила ногтями по спинке кровати.

При ходьбе Билл испытывал теперь странное чувство. Ему казалось, будто земля под ним движется в то время, как сам он стоит на месте, застыв в некой точке пространства и наблюдая, как родная планета куда-то скользит мимо него. Он утратил связь с Землей. Он летал. Насколько в детстве он мечтал летать, настолько теперь ненавидел это новое ощущение.

В пятницу одиннадцатого июля у него взяли кровь на анализ, а пятнадцатого сделали КТ. Семнадцатого июля Билл по почте получил результаты анализов: кальций 9,2; фосфаты 3,2; глюкоза 97; остаточный азот 22; креатинин 1,3; азот креатинина 17; мочевая кислота 4,9; холестерин 198; триглицериды 147; общий белок 7,7; альбумин 4,9; глобулины 2,8; индекс А/Г 1,8; щелочная фосфатаза 70; ЛДГ 122; ACT 26; АЛТ 15; билирубин 0,6; прямой билирубин 0,3; непрямой билирубин 0,3; натрий 142; калий 4,0; хлориды 102; двуокись углерода 31; анионы 9; железо 109.

К анализам была приложена короткая записка с логотипами Массачусетской больницы и медицинского факультета Гарвардского университета в верхнем левом углу.






Дорогой мистер Чалмерс, как видите, все показатели абсолютно нормальны, включая ТТГ, который очень точно отражает состояние функции щитовидной железы. Я не могу найти объяснения онемению, основываясь на анализах крови. Что ж, надо продвигаться дальше: вперед и выше. Искренне Ваш, Арманд Петров, доктор.





В понедельник двадцать первого июля, в четыре часа, Билл явился на прием к неврологу. Невролог, тучный мужчина, который бурчал себе под нос каждую фразу, прежде чем поведать ее всему остальному миру, измерил величину каких-то токов, определив массу и силу мышц Билла. Исследование проводилось в кабинете, пропахшем озоном и спиртом. Вдоль трех стен тесного помещения были расставлены и разложены резиновые молоточки и камертоны, иглы, манжетки тонометров, мотки проволоки, электроды, осциллографы, офтальмоскопы и компьютеры. Билл вздрогнул, представив себе, какой гонорар потребует этот толстяк.

— Состройте-ка мне смешную гримасу. Состройте-ка мне смешную гримасу, — сказал невролог и сам, показывая пример, скорчил забавную рожу. — Так, мимическая мускулатура здесь в полном порядке. — Невролог потер Биллу щеки, руки и ноги, проверяя чувствительность. Исследовал черепно-мозговые нервы и глаза. — Выражение глаз действительно кажется немного застывшим, но сетчатка в порядке, зрение в пределах нормы, зрачки правильно реагируют на свет. — Врач постучал Билла по локтям, предплечьям, коленям и кистям. Потом наступила очередь камертона. Сколько секунд Билл чувствует вибрацию? Две? Три? Невролог поколол иглой кожу: сначала верхние конечности от пальцев до плеч, а потом нижние — от бедер до стоп.

— Чувствительность полностью утрачена в стопах, кистях, предплечьях и плечах.

Было четыре сорок пять. Невролог выкатил на середину кабинета электромиограф — компьютер на подставке с прикрепленным к нему длинным рычагом, с которого свисали провода и металлические диски. Эти диски врач наложил на разные участки тела Билла и начал пропускать через них разряды электрического тока.

— Тихо! — вдруг без всякого предупреждающего бормотания рявкнул доктор. На экране осциллографа заплясали какие-то кривые. Невролог начал втыкать в плоть своего пациента маленькие иголки, оценивая при этом величину едва заметных электрических токов. Невролог кривился. Раскачивался на стуле из стороны в сторону, внимательно разглядывая кривые и графики. Наконец смешно всплеснул руками и поручил двум молоденьким ассистентам распечатать заключение. — Я не вижу у вас ничего необычного, мистер Чалмерс.

— Ничего? — с несчастным видом переспросил Билл, стирая с рук и ног липкий электродный гель. — Что значит «ничего необычного»? Я же ничего не чувствую! У меня все онемело. Онемело. Я болен и хочу лечиться.

Невролог вздохнул и смахнул с угла глаза невидимую пылинку.

— Скорость проведения по нерву приблизительно пятьдесят сантиметров в секунду. Дистальная задержка составляет от трех до четырех миллисекунд на семь сантиметров. Амплитуды возбуждения удовлетворительны. — Он без всякого выражения покачал своей массивной головой. — Простите, но я не вижу никакой болезни. Тысяча извинений, но я не могу…

* * *


— Ничего? — спросила вечером Мелисса во время поездки в Сэдбери, где Чалмерсы должны были пообедать с тремя знакомыми супружескими парами. Они ехали на «вольво» Мелиссы; за неполный год эксплуатации фургон успел пропахнуть мебельной мастикой. В последнее время Мелисса настаивала на том, что Биллу нельзя много водить машину. Кроме того, они опаздывали, а машина была оборудована радарным детектором.

— У тебя сломался прикуриватель, — сказал Билл, пытаясь вставить в гнездо штекер своего мобильного телефона. Он потянулся вперед, наклонившись к приборной доске, и ремень безопасности врезался ему в грудь.

— Что ты делаешь? — спросила Мелисса. Начало темнеть, и вдоль дороги зажглись светло-желтые фонари. Мелисса включила ближний свет.

Билл продолжал безуспешно бороться со штекером. Сначала он покрутил его из стороны в сторону так, что раздался резкий металлический скрежет, потом нажал на штекер подошвой ботинка. Зеленый индикатор телефона не желал загораться.

— Ничего не понимаю, — сказал Билл и буркнул что-то насчет нужных телефонных звонков. Возмущенно фыркнув, он с силой выдернул штекер из гнезда и попытался в тусклом свете сумерек рассмотреть штырьки и соединения. — Можно позвонить с твоего телефона?

— Я оставила его дома. Не понимаю, как это невролог не смог ничего найти. У тебя же онемение! Разве не этим занимаются неврологи? Кто он такой?

— Какой-то доктор Кендри. Его рекомендовал Петров и очень хвалил.

Билл вставил в прикуриватель шариковую ручку.

— Билл. — Глаза Мелиссы наполнились слезами. — Что мы будем делать? Прошу тебя, позволь мне обратиться к Генри. Я ничего не понимаю и очень переживаю.

— Я пойду к другому неврологу.

— Я не могу больше вести машину. — Она свернула к обочине, остановилась и, расплакавшись, сжала руку мужа. Мимо проносились зажженные фары встречных автомобилей.

За обедом в «Уэйсайд Инне», в старинном зале с выщербленным дощатым полом, Мелисса сразу выпила три бокала вина и, поняв, что совершенно опьянела, вышла в комнату отдыха, где и оставалась до тех пор, пока другие пары не разъехались по домам.




В следующую пятницу Билл снова явился в Массачусетскую больницу, чтобы обсудить с врачом результаты проведенных исследований. Войдя в кабинет доктора Петрова, Билл первым делом увидел трех улыбчивых молодых интернов.

— Надеюсь, вы не станете возражать против их присутствия, — сказал Петров. — Доктор Сэнг, доктор Гартунян, доктор Эвальд.

Интерны по очереди улыбались и кивали. Все трое, одетые в синюю хирургическую форму, ожидая указаний, сгрудились вокруг доктора, как подружки вокруг невесты. В маленький кабинет, раздвинув крутые утесы пачек историй болезни, были втиснуты пять стульев. Петров удовлетворенно склонил голову, и интерны расселись по местам, скрипя по линолеуму своими вымытыми антисептиком резиновыми шлепанцами.

— Результаты компьютерной томографии, — объявил доктор Петров. Взяв прозрачную папку с одной из белых бумажных куч, он протянул снимки доктору Гартуняну, молодому человеку с непослушными светлыми волосами. Тот несколько минут молча изучал снимки, потом зашептал что-то в висевший на груди диктофон. После этого Гартунян передал папку доктору Сэнг. Доктор Сэнг наговорила в диктофон свою интерпретацию и отдала томограмму доктору Эвальду. Когда интерны ознакомились со снимками, Петров отдал их Биллу, который, ничего не понимая, уставился на кусок рентгеновской пленки.

— Не спешите, мистер Чалмерс, — сказал старший доктор и, помолчав несколько секунд, снова заговорил: — Думаю, что могу с почти полной уверенностью сказать, что КТ не выявила опухоли мозга. Есть другие тесты, которые мы можем выполнить для подтверждения этого вывода, но в нашем распоряжении уже есть результаты МРТ.

Он сделал паузу, и интерны дружно заговорили что-то в свои диктофоны.

— Однако, — продолжал Петров, — тринадцатый срез третьей серии снимков показался мне несколько неоднозначным. Я послал этот срез доктору Милларду Латанисону, специалисту в области компьютерной томографии. Он сказал, что картина среза находится в пределах нормы.

Доктор Гартунян склонился над плечом Билла и еще раз рассмотрел обсуждаемый снимок. Доктор Петров пустил по кругу еще одну папку, а потом перешел к анализам крови.

— Что вы мне скажете? — спросил Билл.

— Что я скажу? Полагаю, мистер Чалмерс, что нам удалось исключить опухоль головного мозга, опухоль спинного мозга, рассеянный склероз, дефицит витаминов и очевидные поражения нервной системы. Я читал сообщение доктора Кендри от двадцать первого июля. — Говоря это, Петров пустил по кругу четвертую папку. — Мы продвинулись вперед, и теперь я могу назначить новую серию исследований.

Интерны одобрительно закивали.

Петров поднялся, вслед за ним немедленно встали и молодые врачи. Билл остался сидеть, тупо рассматривая снимки и протоколы.

— Похоже, что вы не очень мне доверяете, мистер Чалмерс, — сказал Петров, почесывая свою жидкую рыжую бородку.

— Но у меня онемение! — закричал Билл. — У меня онемели кисти, руки, у меня онемели ступни! — Теперь три интерна смотрели на него злыми, как у ворон, глазами. — Я чем-то болен.

— Я этого не отрицаю, — согласился доктор. — Но сейчас мы не можем сказать, чем именно вы больны. Следует проявить терпение, мистер Чалмерс. Терпение. Сейчас мы располагаем гораздо большей информацией о вашем заболевании, чем месяц назад. Я поддерживаю постоянный и тесный контакт с узкими специалистами и удовлетворен тем, насколько значительно мы продвинулись вперед в установлении правильного диагноза.

Доктор подумал и положил руку на одну из бумажных гор.

— Мистер Чалмерс, прежде чем назначить вам очередной цикл обследования, я хочу, чтобы вы посетили психиатра.

— Психиатра? — взорвался Билл. — Для чего? Вы полагаете, что я все придумал?

— В настоящий момент я не могу с уверенностью ответить на этот вопрос. Мы должны тщательно исключить все альтернативные возможности. Я уверен, что вы поймете меня.

— Я не пойду к психиатру.

— Это неконструктивный подход, мистер Чалмерс. Я понимаю, что вы расстроены. Болезни всегда огорчительны. Но мы все же продвинулись вперед. Мы можем выполнить множество тестов, и мы выполним их, но сначала вам надо нанести визит психиатру. Мы хотим исключить все возможные причины. Прошу вас, позвоните мне завтра, и мы уточним дату.

Он обернулся к своим студентам:

— Вы не хотите что-нибудь добавить? Доктор Сэнг? Доктор Эвальд? Доктор Гартунян?









<Профессор: Психиатр? Эти субъекты обычно очень многословны.>

<Сельская простушка: Я испытываю такое облегчение, Том. Я думала, что у него опухоль мозга или что-нибудь еще в том же духе. Я так переживала.>

<Профессор: Значит, причина у него в голове. Это поразительно.>

<Сельская простушка: Мы не знаем пока, насколько это точно. Билл говорит, что его врач пытается исключить разные заболевания. Анализы ничего не показали. Доктор, должно быть, думает, что это душевное расстройство.>

<Профессор: Я бы тоже так сказал.>

<Сельская простушка: Я не имею ни малейшего представления, что будет. По крайней мере если это душевная болезнь, то она не физическая. Биллу не угрожает физическая опасность. Слава богу, что у него нет опухоли мозга.>

<Профессор: Да, я понимаю, что ты хочешь сказать.>

<Сельская простушка: Ты не против того, что я все это тебе рассказываю?>

<Профессор: Конечно же, нет. У меня есть один друг, он психиатр. Я поговорю с ним, естественно, конфиденциально. Мне бы хотелось сейчас быть у тебя. Или лучше, чтобы ты была здесь.>

<Сельская простушка: Я бы хотела только одного: чтобы все это скорее кончилось. Эти психиатры такие дорогие и такие верченые. Вирджиния несколько лет назад ходила к такому. Они хватают тебя и не выпускают из своих лап. Психиатр начнет выпытывать, что было у него в детстве, как он относился к своей матери и какие у него отношения в семье. Потом они возьмут в оборот меня. Я знаю, что обязательно возьмут.>

<Профессор: Помни, что ты не обязана говорить кому бы то ни было о том, о чем не хочешь рассказывать.>

<Сельская простушка: Звонит телефон второй линии. Я не выношу этот телефон, Том. Завтра я переставлю его в другое место. Он сводит меня с ума.>

<Профессор: Не вздумай говорить это психиатру. Прости, но я не могу сопротивляться своему чувству.>

<Сельская простушка: Я не могу отделаться от мысли, что на мне отчасти лежит ответственность.>

<Профессор: Ты хочешь сказать: ответственность за его онемение? Каким образом ты можешь отвечать за это?>

<Сельская простушка: Если это душевное расстройство, то оно может произойти от чего угодно. И из-за меня тоже.>

<Профессор: Ни в коем случае не из-за тебя.>

<Сельская простушка: Откуда ты можешь это знать? Ты же не знаешь, какие отношения на самом деле связывают меня и Билла.>

<Профессор: Я не знаю Билла, но знаю тебя. Ты ни в чем не виновата. Поверь мне.>







ПСИХИАТР


Секретарь доктора Петрова по телефону сообщила Биллу, что осмотр-консультация психиатра, доктора Пастернака, назначена на 8:45 в понедельник четвертого августа.

В воскресенье Билл открыл встроенный шкаф и остановился в раздумье. Он наденет свой лучший костюм и будет, прямо глядя в глаза доктору Пастернаку, спокойно и трезво отвечать на его вопросы. Взгляд Билла скользнул по длинному ряду пиджаков и брюк. Поразмыслив, он решил, что оптимальным будет вовсе не самый лучший костюм, при первом же взгляде на который психиатр поймет, что Билл хочет произвести впечатление, а не слишком дорогой, но солидный и добротный костюм. Таких нашлось пять, и Билл примерил их все перед зеркалом, рассмотрев себя во всех возможных ракурсах. Первым оказался темный костюм из смеси хлопка и шерсти в неброскую серую полоску. Билл внимательно присмотрелся к полоске и решил, что она слишком изящна и утонченна. Все должно быть предельно откровенно, ему, Биллу, нечего скрывать от врачей. Второй костюм был скроен настолько агрессивно и был так по-европейски заужен, что выглядел на редкость экстравагантно, несмотря на то, что Билл заплатил за него всего двести пятьдесят долларов. Эти психиатры, вероятно, привыкли к роскоши, вращаясь среди всех этих бостонских браминов, которые выбрасывают сумасшедшие деньги на лечение своих пустяковых неврозов. Третий, солидный костюм, слегка, но не слишком сильно помятый, очень удобно сидел на Билле, но выглядел при этом достаточно скромно. Да, это то, что надо. Сорочку он выбрал уже давно — белую рубашку, по всей длине застегивающуюся на пуговицы. Подобрать галстук оказалось сложнее, и на это ушло около десяти минут. Надо было найти не слишком пестрый, при том что в шкафу их было больше пятидесяти. Но в конце концов нужные костюм, рубашка и галстук были разложены на подушках дивана, а Герти заперли в гостиной.

На следующий день рано утром Биллу позвонили и сказали, что консультация доктора Пастернака отменяется. Возникли непредвиденные обстоятельства, объяснил по телефону незнакомый женский голос. Однако вместо этого в тот же день в назначенное время с Биллом побеседует коллега доктора Пастернака доктор Крипке. Это сделано для большего удобства пациента. Доктор Крипке примет мистера Чалмерса в Соммервилле.

Билл бросил на стол недоеденный тост и с криком бросился вверх по лестнице. Что за безобразие? Кто такой этот Крипке? Он никогда в жизни не слышал ни о каком Крипке. Почему они заставляют его принимать решение в последнюю минуту? Какой немыслимый прессинг! Он посмотрел на часы. Было 7:36. Он ни при каких обстоятельствах не успеет приехать к 8:45 в совершенно незнакомое место в утренний час пик. Этот Соммервилль, наверное, какая-то крысиная нора, где полно глухих переулков, тупиков и улиц с односторонним движением. Билл бросился в спальню и принялся поспешно одеваться. Мелисса прервала свой телефонный разговор и сказала, что посмотрит карту и позвонит Биллу в машину, чтобы рассказать, как найти дорогу в Соммервилль. Кстати, который теперь час? Семь сорок.

В холл, подтягивая жокейские трусы и пошатываясь, вышел сонный Алекс.

— Что за шум? — недовольно крикнул он. — Вы меня разбудили, а мне так хотелось еще поспать. Ну, папа.

Он остановился у двери родительской спальни.

— Папа, зачем ты это делаешь? Я не хочу, чтобы ты туда ходил.

— Это просто еще один врач, — прокричал через закрытую дверь Билл.

— Неправда! — воскликнул в ответ Алекс. — Я не хочу, чтобы ты ходил туда, тебе не нужен этот доктор психов.

Билл заскочил в ванную и быстро прошелся расческой по волосам, потом выбежал из своей комнаты, пронесся мимо Алекса и начал быстро спускаться по лестнице. В 7:43 он уже сидел за рулем и поворачивал на Уолтхем-стрит.

Длинная змея дорожной пробки на Уолтхем-стрит, протянувшаяся на две мили от Массачусетс-авеню до шоссе № 2, ползла со средней скоростью пять миль в час, останавливаясь и вновь начиная движение, медленно огибая повороты и взбираясь на холмы, отпугивая гудками пытавшихся втиснуться с боковых улиц в поток маленьких змеек, оставляя осколки на обочинах и нещадно дымя синим выхлопным газом. По крайней мере один раз в неделю какая-нибудь машина, водитель которой слишком погружался в телефонные переговоры, врезалась в столб, и тогда к ядовитым газам и шуму присоединялись воющие сирены пожарных машин и карет «скорой помощи», прокладывавших себе путь к месту происшествия. Пожарные оттаскивали погибшую, перегретую на солнце машину на обочину, змея уплотнялась и вновь принималась упорно ползти к шоссе № 2.

Как только Билл попал в пробку, в голове у него застучало, а желудок свернулся в тугой болезненный узел. Все это было так знакомо, что он не обратил на эти ощущения особого внимания. Билл машинально нажал кнопку стеклоподъемника, закрыв окна, освежил воздух в салоне и включил омыватели ветрового стекла и дворники. После этого он достал из перчаточного ящика аспирин и желудочную таблетку, принял их и взял в руку мобильный телефон. Несмотря на поднятые стекла, шум от гудков и орущих в автомобилях приемников был так силен, что Биллу пришлось изо всех сил прижать к уху телефонную трубку, чтобы прослушать голосовые сообщения. «Доброе утро, это Питер Трангуло по поручению Гранта Туми из „Туми, Дэвис и Реджина“. Мистер Туми не вполне удовлетворен вашим письмом от 22 июля. Он говорит, что вы знаете, о чем идет речь, и хочет устроить селекторную встречу с вами и мистером Энтони Тобиасом в среду в восемь тридцать. Прошу сообщить ваш ответ как можно раньше в удобное для вас время. Спасибо». Билл поморщился, вспомнив, что послал мистеру Туми деловую записку всего из двух фраз, хотя она могла бы быть более пространной. Но откуда взять время на длинные письма? Шедший впереди автомобиль внезапно резко остановился. Билл вдавил в пол тормоз, едва не ударившись о приборную доску. Слава богу, обошлось без аварии. Билл прослушал следующее сообщение. «Это Рональд Хеешен, 212-707-9825. H-E-E-S-C-H в Bluebay точка com». Билл торопливо записал номер, адрес и стер сообщение. Следующее сообщение: «Приветствую вас, мистер Чалмерс. Это Джейсон Тусэйкер из „Гринуэй“. Вы не ответили на мою электронную почту, и поэтому я оставляю вам телефонное сообщение. Сегодня между 10:30 и 10:45 я вышлю вам новый документ. Как и раньше, мы просим вас отнестись к материалу с максимально возможной конфиденциальностью. Мы ждем окончательного и полного ответа к полудню вторника. Я прошу прощения за столь жесткие временные рамки, но вы сами понимаете причину нашей настойчивости».

К черту этого Джейсона Тусэйкера, подумал Билл. Тем временем вереница машин выползла наконец на шоссе № 2 и влилась в другую пробку длиной пять миль. Было восемь ноль шесть. Машины, бампер к бамперу, медленно взбирались на холм. Билл начал считать. Если в Соммервилле он освободится в десять часов, то сможет приехать к станции «Портер-сквер» в десять пятнадцать или десять двадцать. Учитывая, что поиск места для стоянки может затянуться, в офис он попадет в десять пятьдесят пять — одиннадцать ноль-ноль, то есть как раз вовремя, чтобы успеть на встречу с Джаспером Ольсвангером, назначенную на одиннадцать. Билл проехал под мостом, забитым машинами. Было восемь ноль девять. С вершины следующего холма открылся вид на Бостон, дома которого казались отсюда детскими игрушками: и Пруденшл-Билдинг, и «Хэнкок», и длинные иглы небоскребов финансового центра. Возле разворота у станции «Элуайф» движение полностью остановилось. Какой-то грузовик натужно изрыгал удушливые облака дыма, что заставило Билла повысить обороты кондиционера до опасного уровня. Он еще раньше заметил два автомобиля, в которых вышла из строя система охлаждения. Над их капотами с шипением поднимались клубы пара, а сами машины, казалось, упали возле обочины, как загнанные животные. Бедняги, подумал Билл, как зачарованный глядя на обездвиженные машины. Ну что он вылупил глаза? У него же абсолютно нет времени. Надо еще позвонить одному человеку в Нью-Йорк. Потянувшись за трубкой, Билл взглянул на клочок бумаги, на котором был записан телефон мистера Хеешена, и вспомнил впечатляюще сжатый стиль его послания. «Это Рональд Хеешен. 212-707-9825. H-E-E-S-C-H в Bluebay точка com». Сообщение, подумалось Биллу, было обманчиво простым, похожим на другие, которые он часто получал. Никаких объяснений, никакой цели, никаких дат и времени. При всей заурядности послания создавалось такое впечатление, что мистер Хеешен считал свой бизнес и самого себя столь важными, что не потрудился передать какую бы то ни было дополнительную информацию. В принципе сообщение могло быть и другим: «Приветствую вас, мистер Чалмерс. Я — Рональд Хеешен из манхэттенской корпорации „Блюбэй“. Читал о вашем участии в трансакциях X, Y и Z и хотел бы обсудить с вами такой же проект». Но нет, «это Рональд Хеешен». Подумайте, какой пуп земли! Да и вообще, кто он такой, этот Рональд Хеешен? Видимо, он воображает, что Билл немедленно перезвонит ему. Думает, что все дела человеческие со скрежетом остановятся, а Земля перестанет вращаться вокруг своей оси только потому, что ему, Рональду Хеешену, приспичило именно сейчас провернуть какой-то проект. Ну нет, в такие игры он, Билл, играть не станет. У него и так масса дел. Например, сейчас он может просто посмотреть в окно. Этот мистер Хеешен и его неотложнейшие и срочнейшие дела могут подождать до вечера или даже до завтра. А может быть, он, Билл Чалмерс, решит, что вообще не будет звонить мистеру Хеешену. Эта последняя мысль поразила Билла. Он опустил оконное стекло и выбросил телефон Хеешена. Листок бумаги плавно опустился на мостовую и тотчас попал под колеса какого-то автомобиля.

Было восемь тридцать восемь, когда Билл добрался до Плэнтон-стрит, улицы, на которой находилась приемная психиатра. Опустив стекло, он выглянул из окна. Ожидания не обманули его. Вместо скромного делового здания, выделяющегося на общем фоне своим видом и, может быть, гаражом, он увидел ряды покосившихся обшарпанных домов на две семьи каждый, тесно прижатых друг к другу по обе стороны улицы. Над крошечными автомобильными стоянками были натянуты бельевые веревки, и хозяйки выбрасывали из входных дверей свежие порции выстиранного белья, которое полуголые дети тотчас развешивали на веревках. Окна первых этажей были широко распахнуты, и Билл явственно ощутил запах жареного бекона и кофе. Было видно, как в тесных кухоньках матери кормят детей, укладывают в коробки еду для своих мужей, в то время как старики курят и бреются над водопроводными раковинами. Во всех окнах мерцали экраны телевизоров. Каждую секунду из входных дверей кто-нибудь выскакивал, бормоча ругательства и направляясь на работу или на очень неприятное дело. «Может быть, здесь есть еще одна Плэнтон-стрит?» — подумал Билл и начал искать место для парковки. Задача оказалась не из легких — вся узкая улочка была забита легковыми и грузовыми автомобилями, причем большинство их выглядело так, словно на них не ездили годами. Одно свободное место было отгорожено двумя стульями и столом. Рядом какой-то молодой человек, сняв рубашку, возился в моторе своей машины, время от времени потягивая пепси-колу. Парень поднял голову и бросил на Билла насмешливый вызывающий взгляд. Часы показывали восемь сорок одну.

Билл начал объезжать квартал, пересекая одну узкую улицу за другой и медленно крадясь за другими машинами, которые, казалось, ехали по дороге без всякой видимой цели. Через десять минут он обнаружил парковку на маленькой, заваленной мусором и старыми покрышками улочке под названием Данби-стрит. Попытавшись втиснуться в просвет между стоящими машинами, Билл обнаружил, что ему не хватит места. Ехавшие сзади автомобили принялись неистово сигналить. Заверещал телефон. Звонил Роберт.

— Я буду позже, — закричал в трубку Билл. — Еду на встречу в «Брэкстон Интернешнл».

Он лгал, как лгал уже на протяжении нескольких недель, скрывая свои поездки к врачам и на исследования, и ненавидел себя за эту ложь. «Подумать только, до чего я дошел», — подумал Билл.

— Ну хватит гудеть, — крикнул он водителю задней машины, дал задний ход и, вдавив в пол педаль газа, не оглядываясь, съехал с тротуара на проезжую часть.

Когда он наконец нашел сомнительное место для парковки, пробежал по переплетенным в страшном беспорядке улочкам, отыскивая путь назад, и оказался, задыхаясь и потея, перед домом номер тридцать семь на Плэнтон-стрит, была уже одна минута десятого. Он опоздал на шестнадцать минут. Билл застонал, вытер со лба пот и поправил съехавший набок галстук.

Дом номер тридцать семь — двухэтажное деревянное строение с облупившейся со стен краской — все же немного отличался от соседних зданий. У входной двери красовалась деревянная табличка с надписью: «И.Р. Крипке, врач». Пока Билл читал табличку, стараясь отдышаться и понять, как может уважаемый доктор принимать больных в таком доме, рядом появились двое бессовестно хихикавших босоногих мальчишек.

— Вы хотите попасть к психушнику? — спросил один из них. — Мы вас раньше здесь не видели.

Они обежали дом, беззастенчиво заглянули в окно и бегом вернулись к Биллу.

— Кажется, там никого нет. Сейчас ваша очередь? Сколько вы платите ему за то, что он морочит вам голову?

Мальчишки отбежали на дорожку и принялись шептаться, одновременно швыряя камни в облезлого бездомного кота.

Билл хотел отругать малолетних хулиганов, но в это время заметил, что из окна второго этажа на него с агрессивным любопытством взирают две женщины. Он поднял голову, и дамы исчезли, как белки, прячущиеся от прохожего в кроне дерева. Еще раз промокнув лицо носовым платком, Билл торопливо поднялся по лестнице крыльца и постучал во входную дверь.

— Мистер, сэр!

К двоим сорванцам присоединился еще один. Вся троица стояла на крыльце за спиной Билла.

— Вам не сюда, — озорно улыбаясь, сказал самый маленький, белоголовый мальчишка с ямочками на щеках. — Мы покажем вам, куда идти.

С этими словами все трое побежали к двери в торце дома.

— Вам сюда. Но выходить вы будете не здесь, а за углом.

— Можно мы пойдем с вами? — спросил один из мальчишек.

— Нет, со мной вы не пойдете, — ответил Билл, не слишком уверенно стараясь протиснуться между сорванцами.

— Ну пожалуйста. Мы не будем шуметь, мы же знаем, как себя вести.

Билл посмотрел на часы. Три минуты десятого. Радио в соседней квартире загремело с такой силой, что он заткнул уши. В этот момент боковая дверь отворилась и на пороге показался маленький человечек в костюме, бабочке и отутюженной накрахмаленной сорочке. Черты его лица были настолько мелки и изящны, что казалось, вот-вот исчезнут и растворятся в воздухе. Человечек шагнул на улицу.

— Ну-ка идите отсюда, — сказал он мальчишкам и погрозил им рукой. Те продолжали стоять, глядя на него как на дядю, который сейчас даст им конфетку. — Идите, идите, а не то я пожалуюсь на вас родителям.

— И что вы им скажете? — бесстрашно спросил один из старших мальчиков.

— Скажу, что вы плохо себя ведете и что вас надо примерно наказать, — ответил психиатр, тщетно стараясь выглядеть сердитым. Он повернулся к Биллу и застенчиво улыбнулся.

— Вы должны нам заплатить, — заговорил один из мальчишек. — Мы показываем людям дорогу. Вот и ему мы тоже показали.

— Я высоко ценю вашу службу, — саркастическим тоном произнес психиатр. — А теперь бегите отсюда.

Мальчишки отступили к низенькой ограде автомобильной стоянки.

— Прошу прощения за этих маленьких чертенят, — шепнул Биллу психиатр. — Я уверен, что многие мои пациенты из-за них перестают ко мне ходить. Надеюсь, они не слишком сильно вас расстроили.

— Что вы, что вы, совсем нет, — прошептал в ответ Билл, решив с самого начала не уступать психиатру в невозмутимости.

— Вы — мистер Чалмерс, верно? — продолжал врач. — Меня зовут Изен Крипке. Конечно, вы разочарованы тем, что попали ко мне, а не к доктору Пастернаку. Я прав? — Он помолчал, вскинул брови и робко улыбнулся своему новому пациенту. — Но давайте все же приступим к делу. Боюсь, что в нашем распоряжении осталось не больше сорока минут. Прошу вас.

Входя в дом, Билл не смог удержаться и обернулся через плечо. Две любопытные дамы сменили позицию и, чтобы лучше наблюдать происходящее, выглядывали теперь из другого окна.

Психиатр провел Билла через крошечную, величиной с чулан, приемную в кабинет, который, впрочем, был не намного больше. Билл тотчас ощутил запах пыли. На полу были в беспорядке свалены дешевые игрушки, журналы и старая обувь. Из кабинета вели в другие комнаты еще две, закрытые сейчас двери. У стены стоял письменный стол. Наполовину зашторенное окно, единственный источник естественного освещения, пропускало в комнату тонкий столб солнечного света. Посреди всей этой тесноты, лицом друг к другу, стояли два тяжелых, темных, как стены помещения, стула.

— Какие звуки вы предпочитаете: водопада, океана или леса? — спросил психиатр.

— Водопада, — ответил Билл, удивившись странности вопроса.

— Отлично, — сказал психиатр. — Я тоже больше всего люблю шум водопада. Хотя шум леса не хуже. Впрочем, как вам будет угодно.

Он нажал кнопку, и вмонтированное в стену электронное устройство начало журчать и булькать, заглушая все посторонние уличные шумы. Несколько секунд психиатр вслушивался в звуки падающей воды, потом удовлетворенно улыбнулся.

— Вы знаете Арманда Петрова? — спросил Билл. Он внимательно следил за своим поведением и отметил подозрительность в интонации своего вопроса. Билл нервно усмехнулся.

— Конечно, я слышал о нем, — ответил психиатр. — Знаю, что он очень вдумчивый врач.

Доктор Крипке не спеша снял пиджак и положил его в темный угол.

— Прошу вас. — Он кивком указал Биллу на один из стульев. — Я вижу на вашем лице выражение недоверия, мистер Чалмерс. Я не прав? Вы, вероятно, думаете, что если в моем доме царит беспорядок, на полу валяются игрушки и все подобное, то такой же беспорядок творится и в моей голове. Это вполне естественная реакция. Но, видите ли, среди моих пациентов встречаются дети, и я должен чем-то их забавлять.

Психиатр помолчал, сложил руки перед собой и сел на краешек стула.

— Прошу вас, садитесь, мистер Чалмерс. Я вас не укушу.

Он взял в руки бежевый блокнот и быстро взглянул настенные часы.

— Пожалуйста, расскажите мне, что с вами происходит.

«Этот доктор Крипке оказался не таким уж страшным», — подумал Билл. Стоило ему начать рассказывать о своих недомоганиях и походах на исследования и осмотры, как нервозность уменьшилась. Психиатр сочувственно кивал и спокойно записывал что-то в своем блокноте. Очевидно, он не видел в рассказе Билла ничего необычного или тревожного. Да и что он, собственно говоря, мог увидеть? Скорее всего этому врачу приходилось наблюдать больных с серьезными психическими расстройствами, больных, которые бились в истерике или заливались слезами. Действительно, на столе, поставленном между стульями, лежала коробка с одноразовыми носовыми платками. Наверное, врачу скоро станет ясно, что заболевание Билла имеет физическую, а не душевную природу. Билл уверенно держал себя в руках и даже позволил себе покачать ногой, как он часто это делал, и небрежно осмотреть помещение. Осматриваясь, он заметил на столе красную лампочку, которая иногда начинала мигать. Автоответчик беззвучно регистрировал поступающие звонки.

Психиатр оторвался от блокнота. На его лице застыло сосредоточенное, почти отчужденное выражение.

— Я заметил, что вы все время упорно называете свое онемение… проблемой. — Он заглянул в блокнот, словно для того, чтобы удостовериться в истинности этого наблюдения.

Билл кивнул, не вполне понимая, что хотел сказать врач своим замечанием.

— И что?

— Это может иметь значение, — тихо ответил психиатр. Он бросил на Билла быстрый изучающий взгляд и снова склонился над блокнотом. — Я не собираюсь делать из мухи слона, особенно сейчас, в самом начале нашего с вами знакомства, но… Давайте так: проблема — это обычно некая мелочь, трудность, имеющая недвусмысленное и рациональное решение. Баланс моего банковского счета — это проблема. Допустим, у кого-то есть распространенное онемение… Как долго, вы говорите, оно вас беспокоит? Шесть недель? Онемение можно обозначить словом «болезнь».

— Называйте его как хотите, — милостиво согласился Билл. Ему показалось, что психиатр задел что-то очень глубокое. Но что таится в этой глубине?

— Конечно, вы хотите, чтобы вас вылечили, хотите хорошо себя чувствовать, — продолжал доктор Крипке. — Я восхищаюсь вашим оптимизмом. Болезни смутны и двусмысленны, вездесущи, нескончаемы и часто не поддаются исцелению. Но проблемы… проблемы конечны и определенны. У проблем есть начало и есть конец. — Он задумчиво покачал головой. — Мне нравится ваше слово «проблема». Стало быть, давайте вернемся к вашей проблеме. Назовите мне последнее, что вы помните до того момента, как утратили память в метро. Вы были расстроены или растеряны?

Билл отрицательно покачал головой:

— Это был совершенно нормальный, ничем не примечательный день. Помню, что, когда все началось, я испытал панику. Боялся, что опоздаю на работу. На то утро у меня были назначены важные встречи.

— Конечно, конечно. Скажите, чем вы занимаетесь на работе?

— Я обрабатываю информацию, — ответил Билл после довольно продолжительной паузы.

— Понятно. Что это за информация? — Доктор Крипке не отрывал взгляд от блокнота, продолжая так уверенно и безмятежно делать свои записи, что Билл почувствовал укол зависти.

— Любая информация. По большей части деловая, но не только.

— Для кого вы готовите эту информацию?

— Для всех. Мы работаем с людьми по всему миру.

Вопросы показались Биллу неуместными, и он хотел запротестовать, но воздержался. Нельзя показывать свою озабоченность по поводу каких бы то ни было вопросов психиатра. Надо небрежно отвечать на любые вопросы, лишь бы сохранить душевное равновесие. В конце концов, доктор Крипке — всего лишь досадное препятствие на пути к дальнейшим исследованиям и окончательному лечению.

У доктора запищал пейджер. Он резко встал со стула.

— Прошу прощения, — сказал он, нажимая какие-то кнопки, — но иногда такое случается. Может быть, там что-то экстренное.

Он поспешно вышел в одну из смежных комнат и плотно прикрыл за собой дверь.

Билл откинулся на спинку стула, чувствуя облегчение от того, что на несколько минут его оставили в покое, и прислушался к приятному шуму водопада. В тишине тесного помещения звук этот действовал на него умиротворяюще. Рассеянно оглядевшись, Билл вдруг заметил над столом психиатра выцветшую, малозаметную табличку с кратким изречением: «Разум — весьма своеобразное место. Он может превратить рай в ад и ад в рай». Билл хотел встать и потянуться, но вдруг понял, что не в силах сдвинуться с места. Веки отяжелели, голова безвольно откинулась назад. Комната потемнела. Где-то далеко, превратившись в крошечную искорку, продолжала мигать красная лампочка автоответчика.

Что-то сдавило ему бок. Билл открыл глаза, и до его сознания постепенно дошло, что он незаметно уснул, сидя на стуле, по-собачьи свернувшись калачиком. Он быстро выпрямился, оправил костюм и взглянул на часы.

Вскоре в кабинет, извиняясь на ходу, вернулся психиатр. Он посмотрел на стенные часы и взял в руку бежевый блокнот.

— Случилось что-то экстренное? — едва заметно улыбнувшись, спросил Билл. Он покажет этому лекарю, что, кроме других положительных качеств, у него есть и чувство юмора.

— Простите, — мягко ответил психиатр, — но я никогда не говорю о других пациентах. Уверен, что вы правильно меня поймете. Все, что здесь происходит, — вещи сугубо конфиденциальные.

— Пока вас не было, вам звонили. Дважды, а может быть, и трижды.

— О, — удивленно воскликнул психиатр. Мгновение он смотрел на автоответчик, потом перевел взгляд на Билла и легонько постучал ручкой по обложке блокнота. — Вы рассказывали мне о своей работе. Вы анализируете информацию. Вы ее собираете?

— Нет, сбором информации занимаются другие люди и компании. У нас нет поисковых систем как таковых.

«У нас нет поисковых систем как таковых?» — мысленно спросил себя Билл. Что за абсурд! Правда ли это? Конечно, нет. Время от времени приходится выискивать информацию. Он сам недавно ее собирал, занимаясь сделкой с «Конфлоу».

— Вы только передаете информацию от А к В, но какая ценность при этом добавляется? — Психиатр задал вопрос так тихо, что Билл с трудом расслышал его за шумом водопада. — Похоже, что вы — обыкновенный посредник. Боюсь, я не понимаю смысла того, чем вы занимаетесь.

Теперь поведение психиатра показалось Биллу по-настоящему подозрительным. Не хочет ли доктор Крипке сознательно оскорбить его, вызвать гнев и заставить потерять контроль над собой? Но может быть, психиатр просто вежливо предлагает Биллу подумать, не слишком ли скучна его работа, а это предположение не лишено смысла. Обдумывая вопрос, Билл вспомнил, что где-то читал о том, что скука вызывает различные неврозы. Наверное, доктор Крипке хочет выяснить именно это. Что ж, пусть выясняет, если хочет. Время работает против него.

— Это очень важно, доктор? — спросил наконец Билл ровным бесстрастным тоном.

— Не уверен, — ответил психиатр. Он отодвинул блокнот и сложил руки на коленях. — Это большой вопрос. Если ваш лечащий врач не уверен, что ваша проблема носит неврологический характер, а похоже, что он исключил серьезные причины, такие как опухоль мозга, рассеянный склероз и тому подобное, из всех возможных, то… если это не неврология, то что же? Значит, у вас что-то другое. И это другое привело вас ко мне.

На столе замигала красная лампочка. Психиатр посмотрел на нее, потом снова на Билла.

— Вы уже сказали мне, что постоянно испытываете стресс. Когда вы описываете, чем занимаетесь на работе, я не могу полностью отделаться от впечатления, что вы испытываете дискомфорт, рассказывая о работе. Там происходит что-то для вас неприятное.

К своему удивлению, Билл вдруг почувствовал, что соглашается со многим из того, что говорит психиатр, хотя пока и не понял, с чем именно. «Там происходит что-то для вас неприятное», — мысленно повторил он. Наморщив лоб, он принялся размышлять об этом новом аспекте своего заболевания.

Последовала серия вопросов об отце и матери, о детстве. Биллу показалось, что шум водопада незаметно усилился. Он посмотрел на часы. Девять тридцать три. Минут через двенадцать он сможет покинуть этот кабинет. Пока он ведет себя правильно, хотя вопросы о родителях смутили его и заставили задуматься. Внезапно ощутив вину, Билл вспомнил, что до сих пор не сказал матери о своей болезни. Не должен ли он это сделать, несмотря на то что она тотчас забудет его слова? Но ведь она его мать, а он ее сын.

— Вы упомянули о том, что в детстве всегда хотели иметь братьев и сестер, — продолжал психиатр, — что вы ненавидели свое положение единственного ребенка. Но тогда почему у вас самого только один ребенок?

Вопрос поразил Билла.

— Алекс, — произнес он.

— Да, почему у вас и вашей жены только один Алекс? Почему у вас нет других детей?

«Почему?» — спросил себя Билл. Похоже, они с Мелиссой всегда думали только об одном ребенке. Это разумелось само собой.

— Мы никогда не обсуждали этот вопрос.

— Вы никогда его не обсуждали? Вы никогда не думали о возможности иметь еще детей? — Доктор Крипке положил ручку на стол.

— Думаю, что мы действительно никогда не обсуждали этот вопрос, — ответил Билл, изо всех сил стараясь вспомнить те, давно прошедшие, первые годы супружества. — Может быть, Мелисса была слишком занята, чтобы рожать второго ребенка, а я не хотел брать на себя дополнительную ответственность. Я не помню точную причину.

Крипке мгновение смотрел на Билла, потом кивнул и что-то записал в блокнот.

— Можете ли вы описать мне свои отношения с женой? — спросил врач, не поднимая головы.

— У нас хорошие отношения, — ответил Билл, продолжая думать, почему у них с Мелиссой только один ребенок.

— Что вы можете сказать о ваших сексуальных отношениях? Вы близки?

— Конечно, — испытывая неловкость, ответил Билл. — Я, правда, не знаю, насколько близки друг другу среднестатистические супружеские пары.

Это была правда. Он не верил ни одному слову из россказней друзей и сослуживцев.

Психиатр кивнул.

— Расскажите мне поподробнее о своей работе. — Теперь доктор Крипке писал очень быстро. — Не было ли у вас проблем с отрицательными для вас последствиями, столкновений или конфликтов с коллегами?

— Нет.

Часы показывали девять сорок четыре. Время визита к психиатру практически вышло.

— Вам нравится ваша работа?

Билл задумался.

— Я хорошо справляюсь со своими обязанностями, — медленно произнес он.

Психиатр произнес что-то неслышное. Потом добавил:

— Вы испытываете гнев на кого-либо?

— Нет. — Ответ прозвучал слишком быстро. Билл солгал. Как это ни забавно, но он почувствовал вину. Отчего он, собственно говоря, должен чувствовать себя виноватым?

Психиатр отложил ручку и выжидающе посмотрел на Билла.

— Да, я испытываю такой гнев.

— На кого?

— Не могу ответить на этот вопрос.

— Ага, — протянул психиатр, поднял голову и кивнул. — Нам придется вернуться к этой проблеме. Скажите, что вы делаете, когда злитесь или сердитесь?

В ответ Билл только пожал плечами.

Было девять сорок восемь.

— Наше время истекло, — сказал доктор Крипке и положил ручку на блокнот. — Но нас прервали. Я бы хотел высказать вам некоторые мои впечатления, просто несколько предварительных замечаний.

Билл страшно хотел уйти, но вдруг понял, что буквально сгорает от желания услышать анализ психиатра. Он встал, потом снова сел.

Доктор Крипке внимательно посмотрел на дверь приемной, словно пытаясь пронзить ее взглядом и увидеть пациента, ждущего своей очереди.

— Могу наскоро сказать вам несколько слов по этому поводу, — спокойно произнес врач, — хотя я пока довольно плохо вас знаю. Вы испытываете гнев, это ясно. Вы несколько подавлены, то есть чувствуете фрустрацию, которая накапливалась в вас многие годы. По каким-то причинам вы не желаете много говорить о своей работе, значит, с ней у вас связана определенная тревожность. Вероятно, вы испытываете стресс. Вообще в нашей жизни довольно много стресса. Но к стрессу можно адаптироваться, и нам всем приходится это делать. Человек обладает удивительной приспособляемостью. Нам надо будет разработать стратегию вашей индивидуальной адаптации к стрессу. Что касается гнева, то в каждом конкретном случае он находит способ проявиться. У некоторых людей развивается понос, некоторые начинают страдать головной болью. Возможно, вы вложили свой гнев в онемение. Интересно, что у вас развился симптом, который в наибольшей степени мешает вам именно работать.

— Так вы думаете, что причина моего заболевания чисто ментальная? — спросил Билл, понимая, что беседа закончена. — Вы думаете, что онемение обусловлено психическими причинами?

Кто-то торопливо постучал в дверь. Стук был похож на стук дятла. Девять пятьдесят пять. Прием должен был закончиться десять минут назад. Психиатр поднялся и с глупой улыбкой предложил Биллу покинуть кабинет другим путем, через среднюю дверь.

— То, что вы описали, звучит как довольно сложная проблема, мистер Чалмерс. Мне кажется, что мы затронули лишь верхушку айсберга.

Он торопливо написал что-то на листке бумаги и вручил его Биллу:

— Давайте начнем лекарственное лечение вашего онемения. Через две недели посмотрим, удастся ли нам добиться улучшения.

Билл тупо уставился на рецепт.

— Через две недели? Может быть, мне стоит прийти к вам раньше?

— Это может оказаться полезным, — мягко ответил Крипке, вежливо выпроваживая Билла из кабинета. — Если хотите, можете позвонить мне завтра, и мы обсудим дату следующего визита.




ФРАНЦУЗ ФОТОГРАФ


Билл сидел в офисе с семи часов утра, работая с кипами документов и мрачно размышляя о Крипке с его раздражающе вкрадчивым голосом. Что он знает, этот Крипке, о событиях в мире? Крипке спрятался в своем доме, как в скорлупе, со своими фальшивыми водопадами и детскими леденцами. Итак, Билл рассержен. Поистине великое заключение, достойное такого замечательного психиатра. Билл посмотрел на компьютерный экран. Подсказки мелькали на светящейся поверхности монитора, словно африканские муравьи, готовые ворваться в долину, муравьи, одержимые голодом, пожирающие все на своем пути, пожирающие его руки на клавиатуре, его тело, стол, сам компьютер и оставляющие за собой только объеденные до белизны кости. Он превратился в корм для муравьев. Он отстал на недели. Он стал печатать с черепашьей скоростью. Медленно соображать. Медленно. Билл ударил онемевшей рукой по столу. Он должен адаптироваться, приспособиться, найти объект приложения своему гневу. Разве не в этом убеждал его добрый доктор? Он снова стукнул рукой по столу и стал удивленно смотреть, как кожа становится сначала белой, а потом красной. Сам он превратился в жаркий, стекающий каплями пот. Офис закипал. Настоящая погода для муравьев. Билл сорвал с себя пиджак и не глядя швырнул его туда, где стоял стул.

Эми принесла новую пачку документов. Что, уже девять? Еще документы? Он едва не накричал на секретаря.

— Что-то не так, мистер Чалмерс? — спросила Эми, и ее нежное личико затуманилось.

— Нет, все нормально.

Эми остановилась в дверях и улыбнулась:

— Моя мать в воскресенье выходит замуж.

Билл мысленно повторил эти слова, потом посмотрел на секретаршу, стоявшую в дверном проеме.

— Эми? — вопросительно произнес он.

— Моя мать снова выходит замуж. Она счастлива, счастлива впервые за последние семь лет.

— Это замечательно.

Какая очаровательная молодая женщина, подумал Билл. Подумать только, он чуть не накричал на нее. Нет, надо держать себя в руках.

— Я почему-то очень хотела вам об этом сказать, — проговорила Эми со смущенным видом. — Что-то не так, мистер Чалмерс?

— Нет, все так. Значит, ваша мама снова выходит замуж? — Он вымученно улыбнулся. Несомненно, Эми знает, что он отстал по работе, но это милая молодая женщина, которая изо всех сил старалась никого не обременять своими проблемами с тех пор, как Дженкинс взял ее на работу прямо со школьной скамьи. Может, стоит поговорить с Эми? Она должна его понять.

— Фотограф из «Трансэкшн» готов, мистер Чалмерс, — сказала Эми. — Он хочет, чтобы все собрались прямо сейчас.

— Сколько времени это займет?

— Он не сказал.

Вздохнув, Билл надел пиджак и направился к столу секретариата, где несколько его коллег уже мерили шагами ворсистый бургундский ковер. Фотограф и его помощник возились с камерами, отражателями и треногами.

— Я не хочу фотографироваться, — гремел Джордж Митракис, сидевший в безрукавке на софе стиля «Королевы Анны». Его потное лицо было красным от жары. — У нас сейчас масса проблем, — не унимался Митракис. — Приходите завтра.

Фотограф мельком взглянул на него и, не говоря ни слова, продолжил устанавливать аппаратуру. Рядом с Джорджем на диване сидела мисс Теру, болтавшая по мобильному телефону. Она зачем-то сняла часы и положила их на кофейный столик.

— Я думал, что вы уже полностью готовы снимать нас, — кричал Митракис на фотографа. Биллу показалось, что все пребывают в паршивом настроении. Может быть, виной тому страшная духота. Кондиционеры изрыгали горячий воздух, словно на дворе был январь, и, что еще хуже, прошел слух, что они исправно работают на этажах с первого по тридцать шестой. Чтобы хоть как-то бороться с жарой, кто-то придумал опустить белые шторы на высокие, от пола до потолка, окна холла. Сотрудники, которые настолько привыкли к окнам, что перестали их замечать, были сбиты с толку такой бьющей в глаза белизной.

— Нас поместят на обложке? — спросил мистер Креймер.

— Мне платят только за снимки, — ответил фотограф. — Вы спрашиваете не того человека.

Он достал из нагрудного кармана маленький желтый носовой платок, вытер впалые щеки и сунул платок на место.

— Эта жара — просто кара господня, — сказал Митракис с дивана. С этими словами он снял галстук и принялся нажимать кнопки телефона.

— Как нам встать? — спросил кто-то.

— Он хочет, чтобы мы встали вокруг Джорджа. Джордж и Лайза останутся сидеть на диване.

— Господи, уже половина десятого.

Харви Штумм появился так неожиданно, что Билл, не успевший отделиться от стола, на который он небрежно облокотился, стал лихорадочно поправлять рубашку, чтобы не выдать своего непрофессионализма и подавленности, которую он испытывал. Он еще больше смутился от своей непрезентабельной внешности, потому что сам Штумм, казалось, нисколько не страдал от жары. Коричневый клетчатый костюм был застегнут на все пуговицы, лицо оставалось абсолютно сухим. Единственное, что позволил себе Штумм, — это немного распустить узел галстука.

— Какая импозантная группа, — заметил Штумм.

— Спасибо за комплимент, Харв.

— Жарко, — изрек Штумм. — При такой жаре невозможно думать. Лично я не могу.

— Я позвонил мистеру Келли. Кондиционеры починят сегодня же, — доложил Джордж.

— Отлично, — сказал Штумм. — Просто отлично.

Он осторожно перешагнул через электрические провода и встал за спиной Джорджа. Билл поместился по правую руку от вице-президента, а Дайана Россбейн по левую. Дэвид Гамильтон, Нэйт Линден и Милт Креймер с несчастным видом сгрудились перед диваном. Лайза Теру таинственным образом испарилась неизвестно куда.

Вспышка под отражательным тентом сработала слишком рано, потом опять.

— Merde[1 - Дерьмо (фр.).], — буркнул фотограф и зло посмотрел на помощника. В наступившей тишине стало слышно, как жужжит стоящий на полу трансформатор.

Штумм наклонился к уху президента компании:

— Пока я здесь, Джордж, мне надо сказать тебе одну вещь по поводу «Сперри».

— Дело «Сперри» под контролем.

— Уверен, что так оно и есть. Но на заключительном этапе не стоит вести переговоры с Ланкастером. Он не справится. Ты должен говорить с Бенджамином Ллойдом.

— Но мне нравится Бертрам Ланкастер, — задиристо ответил президент.

— Конечно, нравится, — согласился Штумм, — но какое это имеет значение, если из-за этого может сгореть все дело?

Джордж вздохнул и покорно наклонил голову.

Фотограф наконец сделал удачный снимок. Можно расходиться? Проклятый пиджак раскалился так, что Билл чувствовал, что вот-вот изжарится или потеряет сознание. Подошел кто-то из сотрудников и сказал, что звонят с Западного побережья. Билл открыл глаза и посмотрел на часы. Было уже девять сорок две.

* * *


Позже в дверь кабинета Билла кто-то постучал. Казалось, стук донесся с другой планеты. Вошел Харви Штумм. Редкий гость.

— Еще раз с добрым утром, — сказал вице-президент и улыбнулся.

Билл очнулся от транса и повернул в сторону монитор компьютера.

Штумм расстегнул пиджак и оперся руками о край рабочего стола Билла.

— Какой он противный, этот фотограф. Приехал из Нью-Йорка.

Штумм помолчал, быстро оглядел висевшие в рамочках на стене благодарности.

— Сколько сейчас Алексу? Тринадцать? Четырнадцать?

— Четырнадцать.

— Так-так. — Вице-президент снова помолчал. — Думаю, мне надо проверить, как идут дела с «Диджител».

— Хорошо.

Штумм поджал свои тонкие губы и провел ладонью по редеющим волосам.

— «Диджител» очень важное дело, — тихо сказал он и внимательно посмотрел на Билла.

Экран монитора снова взорвался муравьями. Билл почувствовал, как они, кусаясь, ползут по его телу. Корм для муравьев.

— В прошлом году вы отлично уладили это дело, — сказал Штумм и посмотрел на документ, лежавший на столе перед Биллом. — Однако к нам начали поступать жалобы. Вам нужна помощь?

— Простите.

Биллу показалось, что он слышит свой голос как бы со стороны. Выйдя из офиса, он дошел до комнаты отдыха, где ополоснул лицо водой и прижался к прохладному кафелю стены.




«ПИЦЦА МАРЧЕЛЛО»


В середине недели Билл начал принимать прозак, по двадцать миллиграммов в день. Капсулы были двухцветными — наполовину зелеными, наполовину желтыми.

— Ну наконец, — сказала Мелисса вечером того дня, усевшись перед туалетным столиком и протирая лицо лосьоном-тоником. Ватные шарики выглядели белыми снежинками на фоне растертого до яркой красноты лица. Она посмотрела на отражение Билла в зеркале, потом погрузила Q-образную лопатку в баночку с кремом, перенесла его на кончики пальцев и принялась втирать в нижние веки. Другой крем — бежевого цвета — лег в глубокие морщины в углах губ. — Сегодня так жарко, — пробурчала Мелисса. — Совсем не хочется готовить. Может быть, купим что-нибудь китайское или пойдем в «Марчелло»?

— Наконец — что? — спросил Билл, прижимая к носу платок. В воздухе висела мелкая цементная пыль, разлетавшаяся от только что установленного фонаря на первом этаже.

— Наконец тебе назначили какое-то лечение.

Билл уловил в голосе жены знакомые нотки. Мелисса всегда говорила с такими интонациями, когда думала, что ее обидели. Может быть, ее раздражала жара или ее собственное отражение в зеркале.

— Врач не сказал…

Зазвонил ближайший, расположенный в ванной, телефон; звон громовым эхом отражался от массивного стекла и кафеля. Мелисса вздрогнула.

— Я взял трубку, — сообщил Билл. — Алло… Алло, Дэвид… Я не могу.

Билл покосился на часы, стараясь разглядеть цифры в сумрачном свете полутемной ванной комнаты.

— Я знаю, что сегодня вторник… У меня нет времени сегодня вечером. Прошу прощения… Факс? Наш факс сломался. Да, я буду на работе завтра. В девять. Да, я могу послать вам е-мэйл. До свидания. Нет. До свидания, Дэвид.

Билл вернулся к постельнику в ногах кровати, где он сортировал журналы и каталоги, брошенные в почтовый ящик за последние несколько дней. Один за другим они издавали грохот, когда Билл швырял их в картонный ящик. Каждые несколько минут он сжимал себе руки, чтобы посмотреть, не уменьшается ли онемение, но пока единственным эффектом прозака была подступавшая к горлу тошнота. Билл заполнил два ящика. «Херрингтон», «Сигнале», «Перувиан коннекшн», «Хаус бьютифул», «Шарпер имидж», «Ньюсуик», «Эдди Бауэр», «Фабрикейшн», «Лэндс Энд», «Тайм», «ИнфоЭйдж», «Хаус энд энтикс», «Лайфстайл», «Фасинейшн», «Даун-Ист», «Аркитекчурал дайджест», «Энтик Уорлд», «Кантри Ливинг», «Бизнесуик», «Гарденерс эден», «Трафальгар», «Виктория», «Хорс энд Райдер», «Баллард дизайн», «МакУорлд», «Иллюминейшнс», «Тек энд спек».

— «Фабрикейшн» прислал нам на этой неделе целых два каталога.

— Мы выгодные покупатели.

— Они вернули нам деньги за то стеганое одеяло?

— Не знаю, посмотри последний листок «Визы».

— Эти деньги еще не могли появиться в счете. Они не прислали тебе слип или что-нибудь в этом роде, когда ты отправила одеяло назад?

— Нет. Впрочем, мне никогда не нравились такие одеяла. Не надо было его покупать.

— Что ты хочешь этим сказать? Мы говорили о нем, и оно нам очень понравилось. Обоим.

— Думаю, что оно не нравилось мне с самого начала.

— Тогда нам надо написать им, чтобы они перестали присылать нам каталог.

— Это невозможно. Они будут слать нам свой каталог до самой нашей смерти. И даже после. Элен Вульф каталог присылали еще целый год после ее смерти.

— Ты видела «Эдди Бауэр»?

— Прекрати, — огрызнулась Мелисса. — Прекрати. Если ты не замолчишь, я закричу.

— Я уже замолчал.

Она присыпала влажное лицо пудрой, чтобы убрать блеск.

— Мне кажется, что наша жизнь с середины июня превратилась в сплошное ожидание, — сказала Мелисса. — Когда это было? Двадцать четвертого июня? Или двадцать пятого? Кажется, это была среда. Да, среда двадцать пятого июня. Шесть недель назад.

Ее голос дрогнул, и Билл, оглянувшись, увидел в зеркале, что глаза Мелиссы полны слез. Она быстро промокнула их платком, а потом наложила немного охры на нижние веки и растерла ее мизинцами, чтобы скрыть темные тени под глазами.

— Давай куда-нибудь поедем. Когда ты поправишься. Нам с тобой это будет полезно. Нам надо попутешествовать. Прошу тебя, давай куда-нибудь съездим.

— Ш-ш-ш, — прошептал Билл. — Я не хочу, чтобы Алекс все это слышал.

Он приоткрыл дверь спальни и выглянул в холл. На балюстраде, ведущей к закрытой двери комнаты Алекса, лежал тонкий слой цементной пыли. Из динамиков телевизора раздался мужественный голос телеведущего: «…фонд реставрации Зала млекопитающих Смитсонианского музея…»

— Почему Алекс не должен это слышать? — спросила Мелисса. — Он твой сын и переживает за тебя. Он должен знать, что с тобой происходит. А ты знаешь, как и чем он живет? Ты же его почти не видишь. Он бросил фехтование. Теперь он играет в шахматы. Купил все партии Касиского, или как его там, и шахматный компьютер. — Она замолчала и наложила на щеки слой розовых румян. — Ты должен играть с ним. Ты что-нибудь понимаешь в шахматах? Как бы то ни было, ты все равно должен играть с ним.

— Я не умею играть в шахматы. Правда, когда-то в молодости умел.

— Что?

— Я научусь играть в шахматы. Просто в последнее время я завис на фехтовании.

— Какой ты смешной. — Она рассмеялась и всплеснула руками. Лицо ее смягчилось. — С каких это пор ты научился фехтовать? Иди за пиццей и возьми с собой Алекса. Надо вытащить его на улицу. Мальчик засиделся в своей комнате.

— Никто не сказал мне, что онемение пройдет, — сказал вдруг Билл, глядя в отраженное в зеркале лицо жены. — Никто не сказал, что это психическое заболевание, а ты говоришь со мной так, как будто болезнь существует только в моей голове.

Он замолчал, ожидая ответа, но Мелисса принялась массировать веки.

— Доктор Петров назначил новые исследования, я сегодня звонил в его офис. Значит, дело скорее всего не в психиатрии.

Билл положил пиджак на диван и подошел к окну. Плотные шторы были наполовину приспущены, и он плотно намотал шнур на левый указательный палец, наблюдая, как краснеет его кончик. Как странно, подумал он, что я не чувствую, как кровь приливает к пальцу. За его спиной щелкнул пульт, и телевизор смолк.

— Я когда-нибудь оглохну от этого ящика, — простонала Мелисса. Она вздохнула, и Билл услышал, как жена со свистом втянула в себя воздух. — Просто я рада, что ты принимаешь прозак, вот и все.

— Психиатр решил его попробовать, — вспылил Билл. — Он ничего не понимает, так же как и я. Может быть, что-нибудь и произойдет. Не знаю.

Он отвернулся от окна и увидел, что Мелисса, несмотря на усталость, выпрямилась на пуфе. Глаза их встретились в зеркале.

— Что такого, если это душевная болезнь? — мягко проговорила она. — Какая разница, ведь ты сможешь ее преодолеть.

— Я понимаю, что ты пытаешься мне доказать. Мне надо найти другого врача, хорошего невролога. Я должен это сделать и завтра же найду другого доктора. Мои врачи не могут сказать ничего определенного.

Он чихнул. «Эти проклятые фонари», — подумал Билл.

Мелисса продолжала пристально разглядывать его отражение в зеркале.

— Билл… — Голос ее был так вкрадчив, а интонации такими нежными, словно она обращалась с дорогой фарфоровой вазой в своем антикварном магазине. — Я начинаю думать, что у тебя какая-то… фактивная болезнь.

— Фактивная болезнь? — Он горько усмехнулся, — Ты хочешь сказать — фиктивная? По крайней мере произноси слова правильно.

— Нет, фактивная. — Она обернулась и посмотрела мужу в глаза. — Это психическое заболевание.

— Кто тебе это сказал? — спросил Билл. — Фактивная болезнь. Не Генри ли сделал это медицинское открытие?

— Мне не надо было тебе ничего говорить.

— Ты говорила обо мне с Генри? Я же просил тебя не делать этого! — Лицо Билла начало дергаться.

— Генри — мой брат, и он кое-что понимает в этих вещах.

— Твой Генри воображает, что знает все на свете. — Билл пнул ногой письменный стол. Раздался гулкий звук. — Я знал, что Генри сунет нос в это дело. Могла бы и рассказать, что говорил тебе Генри.

— Генри сказал, что некоторые люди намеренно вызывают у себя психосоматические симптомы, чтобы не делать определенные вещи.

— Чушь! — крикнул Билл. — И ты этому поверила? Я никогда не нравился Генри, ты же знаешь. Он был бы счастлив, если бы ты вышла замуж за того его однокашника и осталась в Фейетвилле.

Она подошла к нему и обвила руками.

— Прости меня, — прошептала она. — От моих слов тебе стало хуже, но я просто не знаю, что делать.

Она поцеловала его в шею и положила голову ему на плечо.

— Обещаю тебе, что не стану больше говорить о тебе с Генри. Я хочу только одного — хочу, чтобы ты поправился.

Что на него нашло? Мысли путались и сталкивались в его голове, когда он обнял Мелиссу и вдохнул аромат лаванды, исходивший от ее крема.

— Психиатр сказал, что я испытываю гнев, — произнес он, прижимая ее к себе. — Как ты думаешь, это действительно так?

— Да, немного. Что еще сказал психиатр?

— Сказал, что я, кроме того, испытываю стресс и моя задача рассеять гнев.

— Да, это правильно.

Он еще теснее прижал ее к себе. Как много он хочет ей сказать, сколько мыслей и чувств кружатся, сталкиваясь и переплетаясь, в его голове. Все изменилось и стало иным: деревья, свет, звуки шагов, воздух, да, даже воздух.

— Мелисса, тебе не кажется, что я изменился?

— Конечно, ты изменился, потому что заболел. О чем ты говоришь? Есть что-то еще? — Она поколебалась. — Ты все еще любишь меня?

— Да, я люблю тебя, и дело совсем не в этом.

— Ты плохо себя чувствуешь, Билл, и я просто очень хочу, чтобы ты поправился. Вот чего я хочу.

— Мелисса, посмотри мне в глаза.

— Я просто очень хочу, чтобы ты поправился.

* * *


Когда Билл и Алекс открыли дверь «Пиццы Марчелло», громко звякнул колокольчик.

— Привет, мистер Ч., как дела? — крикнула одна из девушек за стойкой. — Я лично сделала для вас пиццу. Большой гриб и много сыра. Может быть, в следующий раз попробуете что-нибудь другое?

— Превосходное предложение, — сказал Билл, — но вы не знаете мою жену.

Голос его потонул в хриплом вздохе холодильника с прохладительными напитками и расфасованными салатами. Билл и Алекс все еще стояли в дверях, отряхиваясь и снимая дождевики и шляпы. На улице шел дождь, но здесь, в «Марчелло», было жарко, как всегда. В двух печах бушевал яркий огонь, а духота прошедшего дня густой пеленой окутывала уютный зал маленького кафе. Все рабочие были в банданах, чтобы пот не капал на пищу.

— Номер восемьдесят девять; мясной шар и дзити, — крикнул кто-то. Мужчина с зонтом протолкался сквозь толпу ожидавших выполнения заказа людей, бросил деньги на стойку и поспешно вышел со своим сандвичем. Снова звякнул колокольчик. Мужчина так спешил, что задел две висячие корзинки с искусственными цветами, которые долго еще колыхались после ухода посетителя, как морские волны, расходящиеся за кормой парохода.

Билл вздохнул и поискал глазами, куда бы сесть. Он все еще мысленно пережевывал свой разговор с Мелиссой.

— Алекс, Алекс!

Два парня и две девчонки, все с полосатыми прическами, теснились в кабинке и знаками предлагали Алексу присоединиться к ним. Одна парочка целовалась.

— Ты хочешь посидеть с друзьями? — спросил Билл, входя в свободную кабинку. — Я не возражаю.

Алекс пожал плечами:

— Нет, я сяду с тобой.

Мальчик попытался выглянуть в окно, но ничего не увидел за пеленой дождя. Тогда он удовольствовался тем, что высыпал на стол содержимое пакетиков с солью.

Зазвенел колокольчик входной двери, и в зал влетел какой-то мужчина с двумя детьми.

— Печь вон там, — сказал он и заторопился к стойке.

При звуке этого голоса Билл поднял голову и увидел своего друга Стивена Роу.

— Стивен!

Стивен, неузнаваемый в дождевике и шляпе с опущенными полями, обернулся и широко улыбнулся Биллу.

— Так, меня застали на месте преступления, — сказал он. — Не говори Мэгги, что видел, как я покупаю здесь всякую дрянь.

— Мэгги в отъезде?

— Так точно. Поехала на какую-то академическую сходку в Сан-Франциско. Не хочешь сыграть в теннис в субботу? Я купил время на кортах.

— Я тебе позвоню, — пообещал Билл.

Стивен снова улыбнулся. Выходя из кафе, он поздоровался с Алексом и похлопал Билла по плечу.

Когда стих звон колокольчика, Билл подумал, что мог быть приветливее со Стивеном. Он обернулся к сыну, своему драгоценному Алексу, и улыбнулся:

— Я очень рад, что мы сидим вместе. Мне приятно быть вместе с тобой.

Алекс благодарно кивнул и начал водить пальцем по горке соли, рисуя какие-то знаки на пластиковой столешнице. Билл машинально взглянул на часы и посмотрел на стойку. Дождевая влага покрывала его голову, как блестящий носовой платок, и сверкала на воротнике пиджака в свете флуоресцентных ламп. Он стряхнул воду, ощутив ее аромат и свежесть. Какое облегчение, что он смог вырваться из дому и на несколько мгновений забыть о себе и своих проблемах.

— Пойду посмотрю, что с нашей пиццей, — сказал он и направился к стойке по истертому тысячами ног полу.

— Номер девяносто, пепперони с сыром, — крикнул один из потных рабочих, вынимая пиццу из печи специальным совком.

— Дождь все еще идет, мистер Ч.? — спросила Кэти, девушка, которая поздоровалась с Биллом, когда он с Алексом вошел в пиццерию. Она подошла к печи посмотреть, не готова ли пицца. Биллу нравилось почтительное отношение Кэти, и он с удовольствием проводил ее взглядом. Девушка была миленькой толстушкой, румяной от природы, с густой копной соломенных волос, которые не могла прижать к голове никакая бандана. Красный отсвет огня в печи и духота делали ее лицо еще более румяным. Билл видел ее в «Пицце Марчелло» больше года. Она начала работать там, как только стала носить лифчик.

— Да, Кэти, — ответил он, — и синоптики обещают, что он будет идти весь вечер, а это значит, что они и сами не знают, сколько он продлится.

Биллу вдруг пришло в голову, что Кэти и Алекс должны знать друг друга. Похоже, что они ровесники. Билл оглянулся на Алекса, который в одиночестве сидел за их столом, потом снова посмотрел на Кэти. Две другие девушки-подростка суетились за стойкой, нарезая пиццу и отвечая на телефонные звонки. Билл наклонился к Кэти, перегнувшись через стойку.

— Скажи мне, Кэти, — тихо сказал он и в нерешительности на мгновение замолчал. — У тебя есть друг?

— Друг! Вот уж спасибо, мистер Ч.! — Она горько усмехнулась, не обращая внимания на хихиканье подруг. — Все эти парни хотят только одного: побольше из тебя высосать.

— Да-да, конечно, — смущенно пробормотал Билл. Он скорчил гримасу, подумав, что Алекс стоит дюжины таких мальчишек, как те, что сидели в соседней кабинке. Но что можно теперь поделать. Биллу показалось, что он проглотил язык.

— Нет проблем, — выручила его Кэти. — Ваша пицца будет готова через пять минут.

Билл наклонил голову и, повернувшись, быстро вернулся к сыну.

— Я изучаю китайский, — сказал Алекс с ноткой гордости. Он поднял голову от соляной горки, чтобы удостовериться, что отец слушает его.

— В самом деле? — улыбнулся Билл. — Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь учил китайский язык в твоем возрасте.

Он добавил что-то о том, что очень жалеет, что сам не владеет иностранными языками, хотя когда-то немного знал французский. Однако китайский! Это что-то из ряда вон выходящее.

— Брэд говорит, что китайцы скоро будут править миром, — сказал Алекс, — и к этому надо быть готовым. — Он с сомнением покачал головой. — Я не очень в это верю. Брэд иногда бывает таким фантазером. А ты что думаешь, папа?

Билл мгновение раздумывал, благодарный сыну за то, что тот интересуется его мнением.

— Я не думаю, что китайцы будут править миром, — сказал он. — Но это очень хорошо — учить новый язык. — Он одобрительно кивнул. — Ты молодец, Алекс.

— Я читал в Сети, что население Китая один миллиард двести миллионов человек и у них есть шестьдесят одна боевая подводная лодка.

— Откуда ты взял всю эту ерунду про шестьдесят одну подводную лодку? — спросил Билл.

Алекс многозначительно кивнул и посмотрел на своих приятелей, которые, захватив пиццы и напитки, как раз в этот момент шумно покидали пиццерию.

— Номер девяносто семь, большой гриб и сыр, — крикнула Кэти.

— Это нам. — Билл поднялся из-за стола.

— Подожди, папа, — сказал Алекс, удерживая отца за руку. — Посмотри сюда.

Он указал на одну из фигур, выложенных из соли.

— Это иероглиф, который в китайском языке обозначает человека. Вот две ноги, вот туловище.

Некоторое время отец и сын разглядывали соляную фигурку, а потом Алекс пожал плечами и смахнул ее со стола.

* * *


Этой ночью Билл, нагруженный прозаком, несколько раз просыпался от пронзительных и ярких сновидений. В одном из них он снова учился музыке у старой учительницы, в темной каморке которой едва хватало места для пианино, медной напольной лампы и стула. Там царил мертвящий покой, пахло камфарой и поношенной одеждой. Тишину нарушало только тиканье настенных часов. Билл явственно видел истонченную старческую кожу на висках учительницы, дрожь ее тела, когда она склонилась к нему.

— Слушай, — произнесла она, улыбаясь своей неповторимой ангельской улыбкой, и заиграла прелюдию Шопена. Она играла медленно, очень медленно. Каждая нота длилась целую вечность. — Ты слышишь скорбь?

Она сказала ему, что надо представить себе похоронную процессию. Но Билл никогда не был на похоронах.

— Слушай.

Он закрыл глаза и начал грезить во сне, слушая томные тягучие звуки музыки. Перед ним всплыли лица: мать, отец, бабушка, которую он никогда не видел живой.

— Ты слышишь скорбь?

Он изо всех сил вслушивался в мелодию, стараясь услышать скорбь, и сказал, что слышит. Он солгал. Конечно, она поняла, что он не испытывает никаких чувств, не могла не понять, но он так хотел доставить ей радость. Радость, чтобы увидеть ангельскую улыбку на ее круглом лице и ощутить рядом ее печальную полноту.




~~~







>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU = => Принято: от TAR.HATVARD.EDU через HARVARD.EDU с BFP

id AQ74078; среда 6 августа 9:13:36 EDT

для WCHALM@PLYM.COM; среда 6 августа 9:13:52 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU

Дорогой мистер Чалмерс,

в прилагаемом файле приводится весьма интересная статья из «New England Journal of Medicine», которая может иметь отношение к Вашему заболеванию. С особым вниманием прочтите раздел шестой.

Мы продолжаем движение по всему фронту.

Искренне Ваш, Арманд Петров, врач













>>>MAIL 50.02.04<<< От: ACHALM в AOL.COM

= => Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP

id AQ06498; среда 6 августа 11:02:27 EDT

для: WCHALM@PLYM.COM; среда 6 августа 11:02:49 — 0400

Отмена блокировки сообщений

>>>MAIL 50.02.04<<< От: Александр в AOL.COM

Дорогой папа,

я подсчитал, что существует двадцать возможностей первого хода для каждого шахматного игрока. Я почти забыл о пешках. Это означает, что после первого хода с обеих сторон на доске может сложиться 20 х 20 = 400 различных положений. Это число возрастает до 10 000 после второго хода. Разве можно серьезно работать с такой неопределенностью?

Алекс













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Фред Ниоткуда. Com = => Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP

Каникулы Орландо закончились, Fred@NoPlace.Com

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU = => Принято: от TAR.HARVARD.EDU через HARVARD.EDU с BFP

id AQ74078; пятница 8 августа 18:12:03 EDT

для WCHALM@PLYM.COM; пятница 8 августа 18:12:59 —

0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU

Дорогой мистер Чалмерс,

я получил Вашу миелограмму и не нашел в ней ничего патологического. Перед нами довольно богатый выбор. Надежную информацию можно получить с помощью биопсии, но это инвазивная процедура, сопряженная с определенным риском. Однако, надеюсь, что наша работа не пропадет даром.

Я бы хотел рекомендовать Вам подумать о целесообразности проведения ПЭТ (позитронной эмиссионной томографии), новейшего достижения медицины, которое является результатом тесного союза ядерной физики, биохимии и передовой компьютерной технологии. КТ и МРТ могут отобразить лишь анатомические структуры, а ПЭТ позволяет увидеть в них метаболические процессы. МБ является одним из немногих медицинских учреждений в мире, где можно провести ПЭТ, и я сам лично работал на этом приборе. Большинство страховых компаний не оплачивают расходы на ПЭТ, но я рекомендую ее проведение многим моим пациентам. Естественно, окончательное решение остается за Вами.

Вам нет никакого смысла приходить ко мне на прием. Самый лучший способ контактировать со мной — это электронная почта. Кроме того, я посылаю Вам интересную статью из журнала «Брэйн».

Искренне Ваш, Арманд Петров, врач













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU = => Принято: от TAR.HARVARD.EDU через HARVARD.EDU с BFP

id AQ74078; суббота 9 августа 11:48:22 EDT

для WCHALM@PLYM.COM; суббота 9 августа 11:48:39 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU

Дорогой мистер Чалмерс,

думается, что Вам будет небезынтересно прочитать прилагаемое послание от доктора Джеффри Соамса из клиники Мэйо. Я взял на себя смелость проконсультироваться с ним относительно Вашего случая и буду держать его в курсе дальнейшего развития событий и всех новых данных.

Искренне Ваш, Арманд Петров, врач

Прилагаемый файл:

Предмет: Документ МБ 384930

Дорогой доктор Петров,

я просмотрел данные, относящиеся к представленному мне случаю, и в настоящее время полностью согласен с Вашей диагностической тактикой.

Джеффри Соамс, SOAMES@MAYO.EDU













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ЭТМ в MarbENT.COM = => Принято: от BUSTER.INTER.COM через INTER.COM с NIO id AQ74078; суббота 9 августа 13:02:13 EDT для WCHALM@PLYM.COM; суббота 9 августа 13:02:27 — 0400 Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ЭТМ в MarbENT.COM

Дорогие мистер и миссис Чалмерс,

я от всего сердца приглашаю Вас на вечер, который состоится в моем доме «Марбополис» в субботу 16 августа с 8 часов вечера до полуночи. Адрес: 1 Пастомайн, Уэстон. Буду очень расстроен, если Вас не будет на вечере. Заранее рад встрече,

Искренне Ваш, Эд Марблуорт







КАРТИНА ЖИЗНИ


— Что мне надеть? — воскликнула Мелисса, когда Билл позвонил ей в тот субботний день. — Марбополис, — не веря своим ушам, повторила она. — Мне надо купить одежду.

— Твой шкаф набит одеждой, — сказал Билл, прижимая к уху телефонную трубку и тупо глядя на экран компьютера. С самого утра он читал, не особенно понимая смысл, журнальные статьи, которые Петров прислал ему по Интернету. Дюжина служебных документов Билла ждала своей очереди, томясь где-то в просторах киберпространства.

— У меня нет летних платьев, — сказала Мелисса. — Одни только зимние. Там будут люди из Нью-Йорка, и на них-то обязательно будут летние платья.

— Где ты находишься? Я слышу гудки автомобилей. Похоже, что ты в машине.

— Я только что выехала из Лексингтона и собралась к Вирджинии. Но сейчас я позвоню ей и скажу, что не смогу приехать. Мне надо заехать в парикмахерскую. Надо сделать стрижку, а потом я поеду в город и куплю себе платье, а тебе, между прочим, нужен новый костюм.

— У меня нет времени ездить за костюмами, — отрезал Билл и отпил небольшой глоток имбирного эля, которым спасался от периодически возникавшей тошноты, преследовавшей его с тех пор, как он начал принимать прозак. Крошки крекеров — его единственной еды — усеяли пол.

— Ты хочешь отключиться, да? — спросила Мелисса. — Пожалуйста, не отключайся. Я хочу поговорить. Я сейчас на шоссе № 2 и могу говорить.

«Почему они пригласили нас?» — спросила она. Она может побиться об заклад, что Эдвард Марблуорт одним нажатием на клавишу компьютера пригласил в свой дом всех сотрудников «Плимута». Но какое это имеет значение? Их пригласили! Много лет она мечтала хотя бы одним глазом заглянуть в дом Марблуорта, и вот ее мечта сбылась. Но как она будет выглядеть на фоне всех этих блистательных дам? Они тратят тысячи на горничных, лифтинг и наряды от Версаче. Они подумают, что она тупая и невежественная южанка. Может быть, им с Биллом лучше остаться дома, сославшись на его болезнь?

— Как мы можем не пойти? — спросил Билл, наклонившись к следующей странице текста, только что появившейся на экране. — Там соберутся все важные птицы.

И все люди из «Плимута». Они сразу обратят внимание, если его не будет. Джордж и Харви станут перешептываться и считать очки. Тик, одно для Дайаны. Тик, одно для Нэйта.

— Ты всегда слишком озабочен тем, что подумают о тебе другие, — с упреком произнесла Мелисса. — Ты не должен допускать, чтобы они жили твоей жизнью.

— Ты права, — согласился Билл, — они не могут жить моей жизнью. Да и почему, собственно, я должен разрешать им это делать? Кто они такие, чтобы распоряжаться мной?

Он встал из-за стола и принялся кружить по маленькому кабинету на первом этаже, держа телефон возле уха. Деревянные половицы поскрипывали под ногами. Внезапно туча закрыла солнце, мгновенно высосав из помещения свет. Темные стены стали почти невидимыми, но еще больше ограничили и без того тесное пространство. У Билла возникло такое ощущение, что его посадили в темный чулан.

— Доктор Крипке сказал, что мне надо найти объект, на который я мог бы разрядить свой гнев. — Он помолчал, вспоминая подробности своей неоднозначной встречи с психиатром. — Я схлестнусь с ними, с Джорджем и Харвом, схлестнусь на вечере в Марблуорте. Там они будут не в своей стихии.

Определенно, он злится, но точно не знает, на кого именно.

— Ох, — вздохнула Мелисса. — Что ты подразумеваешь под словом «схлестнуться»? Тебе лучше поостеречься.

В трубке слышались гудки клаксонов и рев двигателей.

— Я тебя не слышу! — закричал Билл. — Что ты сказала? Говори громче.

— Ты должен поостеречься! — прокричала в ответ Мелисса.

— Я и так все время остерегаюсь. В офисе я ни разу не сказал им ни одного слова поперек.

Уже много недель, подумал Билл, он, как только может, избегает общества коллег. Он был почти уверен, что его состояние известно, но не знал, кому известно и что. Никто не говорил ни слова, но президент и вице-президент определенно что-то пронюхали. Штумм уже уколол Билла замечанием о его отставании, а секретари, которые всегда держат нос по ветру и четко угадывают приливы и отливы, кажется, начали обходить его стороной.

— Думаю, что мне надо разрядить свой гнев, — громко произнес он. — Человек обязан уважать себя.

Он прижал телефон к уху, ожидая, что скажет в ответ Мелисса, но услышал только рев машин.




В тот вечер, когда должен был состояться прием, Билл оделся и сразу спустился вниз; написанная на его лице тревожность нервировала Мелиссу, что задержало их отъезд. Меряя вестибюль шагами и поминутно глядя на часы, Билл наконец подошел к зеркалу, взглянул на свое отражение и вздрогнул. Взятый напрокат костюм сидел на нем так, как он хотел, делая более стройным. Но даже самый дорогой в мире костюм не мог бы скрыть тошнотворного состояния Билла Чалмерса. Лицо — бледное, осунувшееся, с нездоровым зеленоватым оттенком. Билл знал, что никогда не был красавцем, но сейчас он выглядел просто развалиной. От расстройства он топнул ногой и пошатнулся, когда накатила новая волна тошноты. Больше всего на свете он ненавидел пустую трату времени, а сегодня — он был уверен — он, несомненно, упускает великолепную возможность. Сегодня, присутствуя на этом собрании богатых и могущественных, он мог бы произвести впечатление и возвыситься над остальным миром. Но при таком разлитии желчи, которое отразилось на лице, смотревшем на него из зеркала, это было решительно невозможно. Но у него оставался его гнев. Гнев послужит другой цели. Будет его тошнить или нет, но он схлестнется с Джорджем Митракисом или с кем бы то ни было. Может быть, завтра он решится и поговорит с доктором Петровым или пошлет врача вместе с его импотентным лечением ко всем чертям за его бестолковые исследования и послания, в которых не было даже временного предварительного диагноза. А что сказать об этом Крипке, который после последней встречи не придумал ничего лучше, чем увеличить дозу прозака с двадцати миллиграммов до тридцати? От Крипке тоже нет никакого толка. Билл снова топнул ногой. Гнев придавал ему сил, улучшал самочувствие. Поправив черный шелковый пояс, который, как ему казалось, он чувствовал, несмотря на омертвевшие пальцы, Билл отвернулся от зеркала.

В этот миг на лестнице показалась его жена. Одетая в изумрудно-синее шелковое платье, она излучала ослепительную женственность. На шее красовалось ожерелье из двух ниток жемчуга с золотой застежкой — подарок матери. Произошло чудо — морщины и тревога исчезли с ее лица, сиявшего мягким розовым светом. Билл не помнил ее такой прекрасной.

— Мелисса… — выдохнул он.

В ответ она одарила его торжествующей улыбкой.

В тот миг, видя, как Мелисса плавно скользит по ступенькам вниз, Билл ощутил такой прилив любви к жене, что захотел немедленно обнять ее и признаться в этом. Но было уже четверть девятого. Задержавшись на минуту, чтобы оставить Алексу записку, они поспешили на улицу, вдохнули теплый вечерний воздух и сели в машину. Усевшись рядом с Мелиссой и глядя на фонари шоссе № 128, огни которых отражались в капоте, Билл забыл о сцене на лестнице и принялся переживать в своем воображении предстоящую ссору с Джорджем Митракисом и Харви Штуммом. Лучше всего завлечь их в какую-нибудь тесную прихожую или в отдаленную комнату, чтобы шум скандала не привлек внимание других гостей. Что он им скажет? Скорее всего попросит их не совать нос в его дела, а думать о себе. Да, пусть они начнут, пусть попытаются объясниться, вот тогда он набросится на них и смешает с грязью. Билл снова принялся смотреть на мерцающие огни уличных фонарей. Окутанный тишиной своих мыслей, нарушаемой лишь приглушенным шумом двигателя, он вдруг ощутил печаль, просто печаль, хотя и не мог понять почему.

В Уэстоне, у въезда в Марбополис, их машина влилась в череду других машин, и под колесами захрустел гравий подъездной аллеи. Медленно двигаясь вслед за впереди идущим автомобилем, Билл и Мелисса успели разглядеть оранжерею с высокой сводчатой крышей, поле с цветными мишенями для стрельбы из лука и расставленные по лужайкам лепные украшения и статуи. Смех и крики доносились с теннисного корта, освещенного так же ярко, как бейсбольный стадион во время вечернего матча.

Впереди, в конце подъездной аллеи, на холме, высился дом; мраморный фасад и колонны были залиты морем света.

— Никто не станет с нами разговаривать, — прошептала Мелисса, когда они вышли из машины и вступили на мраморные ступени лестницы. Вестибюль был окутан ароматами разнообразнейших дорогих духов — жасминовым, сандаловым и мускусным. Только теперь Билл расслышал звуки музыки и через распахнутые двери портала разглядел сотни людей, праздно расхаживавших между колоннами. Женщины были одеты в дорогие вечерние туалеты, очаровывая мужчин оголенными руками и плечами.

На мгновение взгляды всех присутствующих устремились на Билла и Мелиссу, ступивших на мозаичный пол, и Билл ощутил чувство, которого не испытывал уже много лет, — чувство человека, который вдруг оказался в центре внимания. Это чувство, приятное и в то же время отвратительное, смешалось с запахом жареных пирогов с лососем и крилем. Все кончилось очень быстро. Толпа, удовлетворенная тем, что прибыли совсем незначительные гости, сразу же вернулась к светской болтовне. В пустоте зала со всех сторон гремела музыка и лился ослепительный свет.

Билл немедленно принялся выискивать в толпе знакомые лица. Где-то здесь, в этой блестящей, как елочная мишура, и трещавшей как сороки массе, должны быть Дайана Россбейн, щеголявшая своей фигурой, которой могли бы позавидовать супермодели, и Нэйт Линден, почти наверняка — Билл был в этом уверен — купивший по случаю приема новый вечерний костюм. Билл получил бы смешанное с иронией удовольствие, поприветствовав их, но сейчас они были для него никем, ничтожествами, ничем не отличавшимися от сандвичей с тунцом, проплывавших мимо гостей на серебряных подносах. Биллу хотелось столкновения не с ними, а с Митракисом и Штуммом. Рядом полыхнула фотовспышка, и он невольно зажмурился. Накатила волна тошноты. В ярком, вибрирующем воздухе лица гостей потеряли свои индивидуальные черты и слились с белым мрамором и камнями стен. Пестрые платья и вечерние костюмы растворились в цветных полотнищах, свисавших со стен. Некоторые мужчины, уединившись за мраморными статуями, тихо говорили о своих последних финансовых операциях, а их жены дефилировали по залу, щеголяя смелыми вырезами своих без меры декольтированных платьев. Другие гости, вольготно расположившись на мягких скамейках, потягивали коктейли и глазели на цифровые изображения живописных полотен, которые менялись на экранах множества мониторов каждые полминуты. В центре зала, в некоем подобии дворика, окруженного ониксовыми колоннами, в танце кружились пары. Сощурившись от яркого света, Билл взглянул на этот дворик. Ему показалось, что он узнал актрису Кэтрин Батлер, которая позировала бесчисленным фотографам, выставляя напоказ свой немыслимый головной убор, похожий на гигантский факел из разноцветных перьев. Как смешны были толпившиеся вокруг нее люди, изо всех сил старавшиеся подчеркнуть свое фальшивое безразличие и деланную независимость. И разве не смешон сенатор Дерек Эдмундсон, стоявший под бронзовым канделябром, с лицом, раскрасневшимся от жары и выпитого алкоголя? Билл припомнил, что сенатор недавно протолкнул законопроект, выгодный большинству присутствующих. И вот он стоит, выставляя себя в полном блеске и чувствуя себя центром всеобщего внимания и поклонения. Вокруг сенатора суетились самые амбициозные мужчины и женщины Бостона и Нью-Йорка, которым он милостиво позволил пожать себе руку.

Какая пустая претенциозность, подумал Билл. Конечно, он найдет Митракиса и Штумма в непосредственной близости от сенатора. Оглядывая толпу, он вдруг почувствовал, что не вполне твердо держится на ногах.

— Ты плохо выглядишь, — сказала Мелисса. — Нам не надо было сюда приезжать.

Она прижала к щеке прохладный стеклянный бокал с вином, повернула голову и проследила взглядом за какой-то женщиной, задрапированной в антикварные шелковые кружева, чье запястье было украшено большим бриллиантовым браслетом.

— Билл! — крикнул кто-то. Возле четы Чалмерсов откуда ни возьмись появились их друзья, Дэвид и Кристина Джемисон, потные и веселые, словно только что из танцевального зала. Оба выглядели красивыми и раскованными. Билл отдал бы все на свете, лишь бы эта парочка немедленно провалилась сквозь землю. Дэвид говорил по телефону, протягивая Биллу свободную руку.

— Тебе не стоит этого делать, — отдуваясь, произнес в трубку Дэвид.

— Делать что? — спросил Билл.

— Извини, Гарри. Подожди секунду.

— Что? Ты мне?

— Это твоя страховка. Позвони мне в понедельник. — Дэвид сложил телефон. — Вы здесь впервые? — спросил он, намекая на то, что сам является частым гостем Марбополиса. Билл, которого всегда приводили в смятение манеры Дэвида Джемисона, не нашелся, что сказать в ответ. — Кажется, вы не в духе, — заметил Дэвид.

Не дождавшись ответа, он повернулся к Мелиссе, улыбнулся и спросил, как ей нравится вечер.

Обе женщины тем временем обменивались комплиментами, внимательно разглядывая друг друга. Кристина была одета вызывающе смело. Шифоновое платье открыто почти до талии. Темные волосы завиты мелким барашком и покрыты лаком.

— Привет! — Она потянулась к Биллу и поцеловала его в губы. — Никогда в жизни не видела столько денег сразу и в одном месте, это так забавно.

Она помолчала и поправила свое чисто символическое платье.

— А мы не можем даже привести в порядок кухню, — продолжила она, недовольно глянув на мужа. — Кто только придумал, что за деньги нельзя купить счастье?

— Мы счастливы, — парировала Мелисса.

Билл обернулся к Кристине и поймал себя на том, что против воли смотрит на ее оголенную грудь. Он вдруг почувствовал, что его бесстыдно совращают, совращают Кристина и ее муж. В голову внезапно ворвалась мысль о том, что он может испытывать гнев по отношению ко всем гостям этого дома, ко всему этому собранию помпезности, богатства и претенциозности.

— Брось, Мелисса, — сказала Кристина. — Давайте будем честны хотя бы друг с другом. Мы с вами пассажиры одного маленького корабля.

— На самом деле Кристина хочет сказать, — начал Дэвид, — что…

— Не надо объяснять мне, что я хочу сказать, дорогой, — вспыхнула Кристина. — Я хочу сказать, что наши дела могли бы идти и лучше. Вот и все. Ты сам говорил об этом всего пять минут назад.

Она отпила вино из бокала и спросила, не видели ли Мелисса и Билл общих знакомых и с кем они приехали на вечер. В разговоре возникла пауза. Подошедший официант предложил им фиги в меду.

— Вы не смотрели «Врата воздуха»? — спросил Дэвид, слизывая с пальцев мед. — Голливудский фильм, совершенно традиционный, выдержанный в истинно голливудском духе.

— Последний фильм, который мы видели… Что мы смотрели, Билл?

— Мы были в кино на прошлой неделе, — заговорила Кристина. — Это настоящее дамское кино. Дэвиду было стыдно сидеть в зале. Теперь он это отрицает.

— Я не понимаю, о чем ты, — ответил жене Дэвид. — «Врата воздуха». Посмотрите его. Фильм напомнил мне «Свидетеля обвинения» или «Полосу прибоя». Черно-белое представление чувств. Как в «Мятеже за плату».

Кристина бросила на мужа раздраженный взгляд.

— Билл, какие фильмы любишь ты? Мне всегда нравились твои обзоры, которые ты присылал по е-мэйлу. Они были так хороши!

В ответ Билл пожал плечами и вздохнул. Однако надо было что-то говорить.

— Несколько интересных фильмов сняли в Австралии, — сказал он, не в силах припомнить, когда в последний раз вообще был в кино.

— В Австралии? — воскликнул Дэвид и подозрительно посмотрел на Билла. — В Австралии? Никогда не поймешь, когда ты шутишь. — Он снова облизал пальцы. — Проблема с иностранными фильмами в том, что вы напрягаетесь, либо читая субтитры, либо стараясь понять, что говорят герои на экране. Кроме того, все иностранцы копируют нас. Все иностранные фильмы копируют Голливуд. Они всему учатся у нас. Австралия! — Он поморщился и укоризненно посмотрел на Билла.

Оркестр заиграл популярную мелодию, в круг вступили новые пары. Дэвид и Кристина присоединились к ним, растворившись в океане движущихся в ритме музыки тел.

— По-моему, они ужасны, — прошептала Мелисса. — Зачем мы видимся с ними? Давай не будем больше с ними встречаться. — Она сделала глоток вина и коснулась рукой лба Билла. — Представь меня кому-нибудь из тех, кто стоит там. Видишь известного издателя? Я когда-то видела его фотографию, но не помню, как его фамилия.

Соприкасаясь локтями, Билл и Мелисса медленно пошли по выложенному мозаичными плитками полу, продвигаясь среди разряженной блистательной толпы.

— Я слышала, что нам покажут кино, — сказала какая-то молодая женщина, глядя прямо на Билла налитыми кровью глазами. Тонкое платье было покрыто буроватыми пятнами пота и липло к ее телу. — Вы не знаете, когда оно начнется?

Билл пожал плечами.

— Надеюсь, оно будет со счастливым концом, — продолжала женщина. — Мне надо, чтобы хоть что-то сделало меня счастливой. Так вы не знаете, когда начнется кино?

Она еще раз посмотрела на Билла, а потом торопливо направилась в кинозал с рядами кресел, на которых уже сидели несколько человек, глядевших на темный безжизненный экран.

— Ей нужен кавалер, — заметила Мелисса. — Ты не видишь знакомых?

Билл продолжал беспрестанно щуриться от нестерпимо яркого света. Из главного зала множество дверей вели в смежные помещения: в библиотеку, пол которой был застлан восточными коврами, в зал развлечения с бильярдными столами и электронными играми, в банкетный зал с обеденным столом длиной около двадцати футов. В этих и других залах толкались сотни людей, лица которых можно было наблюдать на телевизионных мониторах, и Билл вдруг с раздражением понял, что, для того чтобы найти здесь знакомых, потребуется несколько часов хождения среди бесчисленных гостей.

В этот момент в одном из мониторов мелькнуло лицо человека, поразительно похожего на Джорджа Митракиса. Через секунду лицо исчезло с экрана. Билл внутренне напрягся. В какой из комнат надо искать Джорджа? Он вперился в монитор, стараясь понять это по убранству помещения, цвету стен и ракурсам углов. Скорее всего это банкетный зал или приемная под хорами, на которых гремел оркестр. Глубоко вдохнув, чтобы взять себя в руки, Билл торопливо ринулся на поиски, увлекая за собой жену. Стены зала кружились вокруг него, вызывая отвратительную тошноту.

— Мне надо освежиться, — сказала Мелисса. — Посиди здесь, я скоро вернусь.

Но Биллу вовсе не хотелось сидеть. Пошатываясь, он обошел танцующих и направился в банкетный зал, куда проникали гастрономические ароматы из расположенных рядом кухонь. Близость их, казалось, разжигала аппетит, потому что все присутствующие без устали работали челюстями, поглощая крабов, тушеные грибы, филе миньон с картофелем, обжаренным на углях, аспарагус и многие другие кушанья, неизвестные Биллу. Подавали здесь и лимонный пирог с меренгой, вишневое желе, сырные пироги в шоколаде. Двое взрослых мужчин сидели на полу среди тарелок с недоеденным десертом, закатав рукава и хохоча, словно мальчики из студенческого братства.

— Официант! — крикнул один из них, с красным и одутловатым лицом.

— Хватит есть, — сказал его товарищ. — Тебя же вырвет.

— Замолчи, Джон, не твое дело. Официант. Официант!

В дальнем углу зала Билл вдруг заметил человека, похожего на Джорджа Митракиса. Мужчина разговаривал со смазливой молоденькой женщиной. С забившимся сердцем Билл прокрался к ним вдоль стены и принялся искоса разглядывать парочку. Женщина доставала из сумочки все ее содержимое — губную помаду, бумажник, мобильный телефон, ключи и карточки — и швыряла все это на колени своему спутнику. Присмотревшись, Билл понял, что мужчина не Джордж и похож на него только своим оплывшим лицом. Незнакомец, явно раздраженный тем, что на него так пристально смотрят, обернулся и угрожающе нахмурился.

Билл поспешил назад, в зал приемов, глубоко дыша, чтобы не упасть. Внезапно впереди возникла небольшая толпа, обступившая артиста, который удерживал на носу лестницу. Артист, с лицом, покрытым толстым слоем белил, был одет в обтягивающее трико. При каждом движении он грубо хохотал, а с его лица на пол падали хлопья белил. Потом на первую лестницу поставили вторую, и эквилибрист продолжил представление.

Тупо разглядывая толпу, Билл не увидел ни одного знакомого лица, хотя и узнал некоторых знаменитостей. Окружающие тоже узнавали их, хлопали в ладоши и обменивались удовлетворенными взглядами, потягивая вино из бокалов, — вальяжные мужчины в парадных костюмах и ослепительные дамы в вечерних туалетах. Что он делает здесь, на этой никчемной вечеринке? У него нет ничего общего с этими людьми. Он сделает то, что задумал, и уйдет. Но где Мелисса?

В зале развлечений мужчины обступили бильярдные столы, время от времени подзывая официантов и требуя новых порций виски и пива. Какая-то женщина, заливаясь смехом, сидела в углу и разговаривала по телефону.

— Я в Марбополисе, — кричала она. — А ты где?

Внезапно рядом, перекрывая визг женщины, раздался мужской голос, настолько похожий на голос Харви Штумма, что ошибиться было просто невозможно.

— Харв! — закричал Билл. Какой-то парень, сложением напоминавший Штумма, вынырнул в зал, и толпа тотчас поглотила его. Билл поспешил следом. Вокруг, словно пчелы, суетились официанты. Нет, спасибо. Нет, спасибо, не надо. Вишневое желе? Нет, благодарю вас. От тошноты закружилась голова. Едва не потеряв сознание, он прислонился к мраморному пьедесталу и взглянул на цифровой экран. Под изображениями бежали буквы титров. «Молочница», Вермер Дельфтский. «Девушки из Авиньона», Пикассо. Билл закрыл глаза. Ему вдруг смертельно захотелось спать. Какой вызывающий голос у этого Штумма, подумал он. Вызывающий во всей своей умопомрачительной вежливости. Это не человеческий голос, это шум машины. Штумм — робот беспощадной, безжалостной эффективности. Куда делся этот робот? Билл медленно открыл глаза, посмотрел на папоротники, расставленные по углам внутреннего дворика, и сразу же увидел робота в противоположном конце зала.

Вскоре совершенно неожиданно для себя Билл понял, что находится в пустом конференц-зале. Куда делся Штумм? Тяжело дыша и снова прикрыв глаза, Билл принялся мысленно произносить свою речь. Он предоставит Штумму говорить первым. Но тот, конечно, ничего не скажет. «Я работаю в вашем учреждении девять лет, — начнет Билл, — и все девять лет я отдавал всего себя…» Да, это подходящее начало. Штумм, пораженный искренностью Билла, ответит какой-нибудь вежливой, но уклончивой фразой. Но что это? Штумм отвечает, аккуратно двигая губами, выделяющимися на его маленьком белом личике. Что это? Билл ведет себя как мальчишка, который вымазался, играя в футбол, а теперь просит дочиста его отмыть. К горлу подкатила тошнота, Билла потянуло на рвоту — его рвало от прозака, — но нет, он удержит внутри всю свою желчь до тех пор, пока не поговорит со Штуммом. «Я скажу тебе, как я себя веду, — ответит он Штумму. — Ваша контора давно обделалась, и ее до сих пор несет. Несет все здание, несет метро, несет весь истеблишмент». Господи, но Штумм ведь ничего не поймет.

Билл медленно выпрямился и приоткрыл первую попавшуюся дверь. Он увидел примыкавшее к залу помещение, опущенное на пол-этажа. Видимо, это был какой-то узел связи: за расставленными столами сидели неподвижные, как манекены, люди, уставившиеся в экраны компьютерных мониторов. С первого взгляда Билл понял, что Штумма здесь нет, но, словно загипнотизированный, продолжал смотреть на ряды столов с компьютерами. В этот самый момент Билл вдруг услышал тот самый жужжащий шум, который он уже слышал в офисе, правда, на этот раз шум был намного громче. Согнувшись, как от удара, Билл хлопнул себя по ушам и крадучись, пока его не заметили, попятился прочь.

Он снова услышал голос Штумма, на этот раз сквозь одну из дверей под хорами. Каждые несколько секунд дверь приоткрывалась и из нее вылетало маленькое облачко дыма. Билл поднялся по винтовой лестнице и вошел в тренажерный зал и сауну, где тоже было полно пьющих и курящих гостей, облепивших беговые дорожки и тренажеры. На некоторых были купальные костюмы, и они благодушно плескались в овальной ванне, от которой поднимался смешанный с клубами сигаретного дыма пар.

— Харв! — крикнул Билл и закашлялся.

Он медленно пошел вдоль стен, приглядываясь к каждой кучке полупьяных гостей, хотя и не смог ничего рассмотреть за густой пеленой дыма. Под ногами хрустели разбросанные по полу кубики льда. Какой-то человек чиркнул спичкой, и Билл заметил яркую оранжевую вспышку.

— Харв! — снова позвал он.

Ощутив прилив гнева, Билл вдруг подумал о том, что, может быть, в этом доме нет и не было ни Митракиса, ни Штумма.

Оркестр замолк.

— Это Марблуорт, — крикнул какой-то мужчина, указывая на один из вездесущих телевизионных мониторов. В тренажерном зале наступила тишина. Все уставились на мерцающий экран. Стало видно, как, легко двигаясь по мозаичному полу зала приемов, к сцене идет Эдвард Марблуорт, пятидесятилетний высокий, слегка лысеющий мужчина. Оркестр заиграл «Боже, благослови Америку». Даже видя Марблуорта всего лишь на экране телевизора, Билл испытал прилив волнения. Толпа расступалась перед магнатом. Когда он поравнялся с Дереком Эдмундсоном, тот подобострастно выступил вперед, и Марблуорт удостоил его рукопожатием.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, — заговорил Марблуорт, взойдя на подиум. Его голос транслировался по всему дому площадью тридцать тысяч квадратных футов. — Добро пожаловать в Марбополис. Спасибо всем, кто пришел ко мне. Я очень рад вас видеть.

Раздались аплодисменты. Люди, сидевшие в тренажерном зале, тоже захлопали в ладоши. Марблуорт сделал паузу.

— Вы, вероятно, знаете, что у меня не самый легкий в мире характер, — произнес он, усмехнувшись. — Что делать, я люблю выигрывать.

Люди одобрительно засмеялись и снова зааплодировали. Жена Марблуорта, стоявшая рядом с ним, сверкая бриллиантами, украшавшими ее волосы, тоже рассмеялась и поцеловала мужа.

— Сегодня я хочу сделать важное заявление.

Ослепительная фотовспышка. В зале произошло движение. Какую-то женщину сбили с ног, и охранники выпроводили из зала дюжину гостей. После того как собрание утихло, миллиардер продолжил свою речь:

— Я хочу объявить сегодня о создании новой компании. Она будет называться «Картина жизни».

Магнат выдержал новую паузу.

— В качестве первого шага мы приобрели права на копии свидетельств о рождении каждого американца, включая и рукописные свидетельства, выписанные домашними врачами.

Еще одна пауза длительностью несколько секунд, чтобы публика переварила сказанное. Толпа ахнула. Билл ощутил, что вся скопившаяся за вечер желчь начала требовать немедленного выхода. «Мы приобрели права на копии свидетельств о рождении каждого американца, включая и рукописные свидетельства, выписанные домашними врачами». Слова сами собой повторились в смятенном сознании. Какая надменность, какой разврат, какое неуважение к… к чему? Что происходит?

Прижав руку к животу, Билл оглядел лица окружающих, ища на них признаки испытываемого им отвращения, но увидел только восхищение, смешанное со страхом. Все эти мысли и чувства прошли сквозь его пошатнувшийся разум в течение каких-то микросекунд. Невероятно, но этот Марблуорт продолжал говорить как ни в чем не бывало.

— С этого момента, — вещал в монитор миллиардер, — не будет больше никаких задержек с получением государственных копий свидетельств о рождении. С помощью «Картины жизни» можно будет немедленно загрузить в любой компьютер эти копии. Эти данные могут передаваться вместе с другими персональными данными, если этого потребует пользователь… Такова Америка, и я люблю ее за это.

Репортеры, потерявшие после такого заявления остатки выдержки, начали выкрикивать вопросы, но миллиардер улыбнулся и поднял руку.

— В настоящее время я могу добавить к сказанному только одно: мы надеемся, что наша система со временем станет глобальной.

Какой-то мужчина, стоявший рядом с Марблуортом, пожал протянутую ему руку. Потом Марблуорт исчез в плотном кольце своих помощников и телохранителей. Через несколько секунд оркестр заиграл «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

В этот миг Биллу показалось, что Джордж Митракис и Харви Штумм — сущие ничтожества. Они были всего лишь порождением Марблуорта. Именно Марблуорт был суперроботом, супермашиной, которая управляла работой других машин. Как блестяще он распространяет в массу людей свою власть, как блестяще, делая с устрашающей неизбежностью и неотвратимостью один рациональный шаг за другим. Билл и сам совсем недавно следовал в фарватере этих шагов, не думая о них и даже обожая магната. Теперь он ненавидел себя за это так же сильно, как ненавидел Эдварда Марблуорта. Ведь он и сам был соучастником преступлений Марблуорта.

Он снова всмотрелся в лица окружавших его людей. Восхищенные улыбки, страх, всхлипывания восторга, подогретого джином и клубами пара, висевшего над овальной массажной ванной. Здесь все были сообщниками Марблуорта.

Не обращая внимания на взгляды гостей, не обращая внимания на бунтовавший желудок, Билл, шатаясь, спустился с лестницы, полный решимости найти, отыскать Эдварда Марблуорта и задушить его. В зале приемов бурлила толпа приглашенных, охранников, репортеров и технического персонала. Под ногами валялись цветы, усеявшие мозаичный пол. Протиснувшись сквозь толпу, Билл начал расспрашивать людей у подиума. Где Марблуорт? Кто видел, куда он ушел? Кто был с ним? Голос Билла тонул в звуках оркестра, но несколько женщин оглянулись и с любопытством посмотрели на него. В это время Билл увидел Марблуорта на экране одного из видеомониторов, висевших под потолком. Миллиардер и его свита укрылись в одном из внутренних помещений дома.

— Ты не смеешь этого делать! — закричал Билл, обращаясь к изображению на экране. Никто не обратил на Чалмерса ни малейшего внимания. — Ты слышишь меня? — продолжал кричать он монитору. — Ты не смеешь этого делать! Не смеешь!




УТКИ


— Итак, вы говорите о своем гневе, — удовлетворенно произнес Крипке, — и это хорошо. Что вы испытываете сейчас?

— Испытываю желание убить Эдварда Марблуорта.

Психиатр отложил ручку и сложил руки. Несколько секунд он молча разглядывал своего пациента.

— Вы уверены, что хотите убить именно Эдварда Марблуорта?

— Да.

Психиатр вскинул брови и снова замолчал. Он молчал, а из динамика на стене доносился умиротворяющий шум водопада.

— Нет, не уверен, потому что злюсь на многих людей.

Психиатр едва заметно улыбнулся и снова начал что-то записывать в свой блокнот.

— Вы злитесь на всех?

— Да.

— Значит, не на одного Марблуорта?

— Думаю, что нет. Я злюсь на многих людей. Никто ничего не видит.

— Никто ничего не видит? — переспросил психиатр. — Так-так. Что вы имеете в виду?

— Сегодня утром я ехал на работу и увидел на обочине утку с выводком из шести или семи утят. Я притормозил, чтобы лучше рассмотреть это семейство, но задние машины принялись сигналить как сумасшедшие.

— А вы полагали, что другие люди тоже должны были остановиться, чтобы посмотреть на уток?

— Это просто пример.

— Как ваше онемение?

— Так же.

— Мы увеличим дозу прозака до сорока миллиграммов в день. Если вас по-прежнему будет беспокоить тошнота, мы перейдем на паксил.




«СПЕРРИ»


Эми, секретарь «Плимута», буквально сбилась с ног, потеряв всякое представление о реальности. Едва она успевала встретить одного визитера на площадке сорок первого этажа и спецлифтом поднять его на сорок второй, как снова загоралась красная лампочка, и Эми бежала встречать следующего гостя. Британский акцент и чопорность прибывающих бизнесменов пугали ее настолько, что она избегала встречаться с ними взглядом и молчала, хотя с мистером Энди Коллингборном, субъектом с красными глазами и нетвердой походкой, она была весьма приветлива и даже поболтала, провожая до секретариата.

Там гостей ожидали Дэвид Гамильтон и Лайза Теру. Они выходили навстречу каждому прибывшему из Лондона партнеру, шутили, лучезарно улыбались и предлагали всем гостям подойти к исполинским окнам холла и полюбоваться панорамой Бостона. Поток людей лился по коридорам мимо секретариата и устремлялся в конференц-зал, где шли последние приготовления к взаимным представлениям.

— Доброе утро, Бертрам… если, конечно, вы позволите так себя называть, — обратился Дэвид к Бертраму Ланкастеру, долговязому, важного вида мужчине с высоким лбом и гигантской челюстью. — Как вам спалось? «Времена года» — лучшее, что у нас есть, хотя сам я ни разу там не останавливался. Никогда не мог себе этого позволить. — Он нервно рассмеялся.

— Вот как, — рассеянно отозвался мистер Ланкастер. Стоя на ковровой дорожке у входа в «Плимут», он нетерпеливо постукивал кончиком зонта по двери лифта. Нэйт Линден тем временем повел его помощника по ярко освещенному коридору в конференц-зал.

— Боже, Дэвид, не приставай к уставшему человеку со своими вопросами, — сказала Лайза. — Лучше предложи ему кофе. Бьюсь об заклад, что вам просто необходимо выпить кофе, мистер Ланкастер, не так ли? У нас есть слегка обжаренный светлый кофе и темный колумбийский. — Она улыбнулась вице-президенту «Сперри», который окинул женщину быстрым взглядом и кивнул, словно одобрив ее двубортный жакет с пуговицами из слоновой кости.

— Кофе — это идея, мисс Теру, — благосклонно произнес он. — Да, я с удовольствием выпью кофе.

Он посмотрел на часы.

— Где мистер Чалмерс? Он здесь? — прошептал мистер Бенджамин Ллойд, которого сразу по прибытии усадили на софу в стиле «Королевы Анны». Мистер Ллойд, старейший из приехавших членов делегации «Сперри», был угловат и сутул, но на его некрасивом лице выделялись живые, колючие, как иглы, глаза.

— Да, я здесь. — Билл, вымученно улыбаясь, нерешительно приблизился к софе. Он очень боялся встречи с Бенджамином Ллойдом и страстно желал только одного — отсидеться в своем офисе до конца торжественной церемонии.

— Так вот вы какой, — произнес мистер Ллойд. Он встал с дивана и заковылял навстречу Биллу. — Вы — точная копия своей фотографии на страничке «Плимута» в Сети.

— Благодарю вас, — машинально произнес Билл и тотчас пожалел о своем идиотском ответе. Это был отнюдь не комплимент, так как на цифровой фотографии Чалмерс выглядел уставшим и пожилым — лет на десять старше, чем на самом деле.

Мистер Ллойд приблизился к Биллу и тихо, но вполне дружелюбно поинтересовался:

— Не вы ли тот молодой человек, который так тщательно собирал мое досье?

Билл съежился. Очевидно, недостаточно того, что он находится на мушке у руководства собственной фирмы. Теперь ему не доверяют и за ним следят новые партнеры «Плимута». Не зная, что ответить, он задумался, глупо отвернувшись к окну.

— Я хотел сделать вам комплимент, — сказал Ллойд, глядя на Билла своими ясными глазами. — Это было…

Он не успел договорить, так как в этот момент перед секретариатом появился возбужденный Джордж Митракис с какими-то графиками и цветными фломастерами в руках.

— Кто у нас отвечает за факс? — заорал президент «Плимута». Опомнившись, он смущенно замолчал и поспешил в комнату связи, где оставленный без присмотра аппарат выплевывал на пол листок за листком. Бедняжка Лесли, плача, последовала за боссом и прикрыла за собой дверь. Через несколько минут Митракис, растерянный и озабоченный, вновь появился у стола секретарей. Билл никогда не видел шефа настолько выбитым из колеи.

— «Времена года» — великолепный отель, — вдруг ни с того ни с сего пробасил Энди Коллингборн. Потирая левый глаз кулаком, он, шатаясь, отошел от окна. — Он очень похож на лондонский «Савой». Я счастлив, как последний дурак.

Он начал рассказывать Биллу какую-то историю про свою машину, о том, что у нее застучал клапан, а потом, без всякого перехода, вдруг сказал:

— Интересно, мистер Чалмерс, нельзя ли мне снять номер с видом на парк? Вы занимаетесь такими вещами или мне следует обратиться к кому-нибудь другому?

Билл воззрился на мистера Коллингборна, не понимая, о чем тот говорит.

— Одна маленькая деталь, — сказал мистер Ллойд, бросив на Энди Коллингборна испепеляющий взгляд. — С Энди вполне достаточно того, что есть.

Мистер Коллингборн посмотрел на мистера Ллойда, потом на мистера Ланкастера, который, сидя на софе стиля «Королевы Анны» безмятежно ел датский кекс. Энди скуксился, как обиженный ребенок.

— Мистер Чалмерс, — произнес он, едва не плача и снова потирая глаз кулаком, — прошу вас, оставьте все как есть.

— Буду очень рад оказать вам эту услугу, — отозвался Билл, глядя при этом на мистера Ллойда. Мысленно он решил поговорить об этом деле с Лесли, но потом понял, что понятия не имеет, сколько времени пробудут здесь гости из «Сперри». С младшими партнерами обращаются как с секретарями и никогда не сообщают им таких вещей. Биллу снова захотелось оказаться в своем офисе за закрытой дверью.

— Прошу вас, мистер Чалмерс, не надо, — жалобно говорил тем временем мистер Коллингборн. — Я был просто не в себе. Я же не турист, как вам, может быть, показалось, и, видимо, съел что-то не то в одном из маленьких ресторанчиков возле отеля. Этот ресторан показался мне таким безобидным. Нет, мне не следовало туда ходить. Я точно съел что-то не то. Но официантка была так любезна. — Он отвернулся от Чалмерса и снова отошел к окну.

— Девять часов, — объявил Дэвид Гамильтон.

— Я и сам уже это заметил, — сказал Ланкастер и поднялся с дивана.




Позже, после отъезда людей из группы «Сперри», когда Билл сидел в своем офисе за компьютером, ему позвонила Эми. Мистер Митракис хочет срочно видеть мистера Чалмерса. Что-то пробормотав в трубку, Билл взглянул на часы. Было двенадцать семнадцать. Минута за минутой, весь истекший час сыпался на экран монитора бесчисленными словами и цифрами. Билл вздохнул, закрыл файл, нажал кнопку защиты экрана, несколько секунд последил глазами за рыбками, плывущими по виртуальному пруду, и, выйдя из офиса, тяжелой, шаркающей походкой направился к кабинету президента. Билл был пьян от усталости, его шатало от стены к стене, а августовское солнце, бившее сквозь бесконечные стекла громадных окон, нещадно резало глаза. Мимо, как бестелесный силуэт, промелькнула Лесли с кипой бумаг, которые надо было отсканировать до обеда.

Открыв дверь президентского кабинета, Билл сразу почувствовал напряжение, висевшее в воздухе. На краешке обтянутого белым полотном дивана сидел незнакомый мужчина. Одетый в мятую безрукавку президент, облокотившись на письменный стол красного дерева, упорно смотрел себе под ноги, словно пытаясь найти на полу давно потерянную вещь.

— Билл. — Митракис поднял голову и вяло улыбнулся. Он встал, огромный в своей белой рубашке. Его лицо то ярко освещалось отблесками, отраженными от лопастей серебристого вентилятора, вращавшегося над головой, то вновь покрывалось тенью. — Прошу.

Он знаком предложил Биллу войти.

Незнакомец встал с дивана.

— Билл, — продолжал Митракис, — это Фрэнсис Шерер из фирмы «Дорган и другие». Он один из юристов «Плимута».

Мистер Шерер неподвижно стоял возле дивана, держа в руке записную книжку, сшитую спиральной металлической проволокой. Это был крупный, как Митракис, мужчина с копной каштановых волос. В глазах, прикрытых тяжелыми, припухшими веками, застыла печаль. Шерер кивнул Биллу и протянул ему руку.

— Садитесь, Билл, садитесь. — Митракис тяжело опустился на стул возле письменного стола.

Мистер Шерер тоже сел, положил на записную книжку серебряную ручку и задумчиво почесал толстую шею.

— Билл, — заговорил президент и вздохнул. — Боюсь, что нам придется отпустить вас.

Мистер Шерер взялся за свою серебряную ручку. Внутренняя дверь за диваном, ведущая в конференц-зал, была полуоткрыта. На столе стоял оставленный после презентации проектор слайдов — металлический ящик, блестевший в полутьме зала.

— Мне очень больно об этом говорить. — Митракис беспомощно улыбнулся и замолчал, словно ожидая, что скажут другие. — Я очень привязан к вам, Билл, — продолжил Митракис и перевел взгляд на стеклянное пресс-папье. — Вы были очень ценным сотрудником «Плимута» в течение восьми, нет, уже девяти лет… Но в последние пару месяцев вы перестали справляться с делами, особенно после ограбления. — Он сделал паузу и посмотрел вверх. — Как это было ужасно, мы очень за вас переживали! — Он горестно покачал головой.

Мистер Шерер кашлянул. Митракис несколько раз провел рукой по лицу, которое от волнения покрылось красными пятнами.

— Билл, мы не можем держать на работе всех младших партнеров. Вы это знаете. Мы всем говорим об этом. «Плимут» просто не может позволить себе такой роскоши. Мы не могли держать на работе Элен. Два года назад уволился Марк. Есть вынуждающие обстоятельства…

Он поднял голову и с несчастным видом оглянулся на мистера Шерера, потом снова посмотрел на пресс-папье, взял его в руки и принялся вертеть в ладонях.

— Вы же знаете, что очень отстали в работе. Вы же знаете об этом, не так ли? — Он помолчал, продолжая вертеть в руках пресс-папье. — Отношения с «Транскомом». «Диджител» жалуется, что вы трижды, в разное время, присылали им неполную информацию. «Гановер-Брайс-Груп» уже списала на нас свои убытки за третий квартал. Билл, что происходит? Я не понимаю. Это действительно было ограбление? Скажите мне.

Он посмотрел на Билла, ожидая объяснений. В наступившей тишине было слышно, как работает вентилятор проектора слайдов.

Митракис довольно долго молчал, потом снова потер ладонями свое покрытое пятнами лицо.

— Все это подтверждено документально, — проговорил он так тихо, что мистер Шерер перестал писать и приложил к уху ладонь. Митракис повторил сказанное почти так же тихо и указал на папку, лежавшую рядом с клавиатурой его компьютера. Он снова посмотрел на Билла и умоляющим взглядом предложил ему хоть что-то ответить. Не дождавшись, дважды стукнул кулаком по столу. — Ах, черт, черт, мне действительно жаль вас терять, Билл. Очень жаль.

— Мы все очень сожалеем об этом, — сказал и мистер Шерер.

Митракис встал и тяжелыми шагами прошелся по синему восточному ковру. Отойдя в противоположный конец кабинета, он сунул руки в карманы и принялся пристально рассматривать какую-то заключенную в рамку грамоту, висевшую на стене. В соседней комнате, у секретаря, зазвонил телефон. Сохраняя на лице мрачное выражение, президент вернулся к столу и взял в руки большой коричневый конверт.

— Здесь полное описание выходного пособия. Деньги, медицинская страховка за шесть месяцев и другие вещи. Мы полагаем, что это достаточно щедро, и я тоже так полагаю. — Он вздохнул. — Прочтите эти документы…

Губы президента продолжали шевелиться, но Билл перестал слышать слова. Кабинет погрузился в непроницаемую тишину, поглотившую все звуки.




«СЕЛЬСКАЯ СТАРИНА»


Свернув с шоссе на маленькую, усыпанную гравием стоянку перед магазином «Сельская старина», Билл увидел там несколько автомобилей. Мотор одного из них работал, а другие стояли так близко к входу, что почти загородили написанную от руки вывеску: «Комнат отдыха нет». К входной двери перестроенной двухэтажной фермы из красного кирпича были небрежно прислонены древние беговые лыжи.

Билл остался сидеть в душной машине, вытирая лицо и шею куском ткани. Надо ли пойти и сразу сказать Мелиссе, что он только что лишился работы, или подождать, пока уйдут покупатели? Он вздохнул и посмотрел на часы. Два часа семнадцать минут, самый разгар рабочего дня. Все люди на планете в такое время зарабатывают деньги на своих рабочих местах, все, кроме него, Билла Чалмерса. Но он не в счет, потому что он мертвец, и даже хуже того, он — изгой. Он перестал быть частью этого мира, превратившись в ночной кошмар, призрачное сновидение. Идти сейчас, идти позже или сразу ехать домой — какая, в сущности, разница?

Он безвольно откинулся на спинку сиденья и принялся разглядывать цветные флаконы в витрине магазина. Их было восемь: три кобальтово-синих, два прозрачных и три грязно-коричневых. Старые медицинские флаконы. За стеклом витрины были видны вещи, развешанные на стойках, между которыми ходили люди. Угол старой фермы расплывался и вибрировал в жарком мареве. Голова Билла упала на грудь, веки начали медленно смыкаться. Мотор его машины зачихал и заработал с перебоями, готовый заглохнуть от жары. Краем глаза Билл заметил какую-то женщину, которая вышла из магазина с желтым плетеным стулом и деревянным ларем. Она аккуратно сложила покупки в багажник, поправила широкополую шляпу и выехала со стоянки, взметнув тучу мелкого гравия и пыли. Билл закашлял и, подняв стекло, подождал, пока пыль не осела на гравий, а воздух не обрел вновь свою прозрачность и тягучую вязкость восьмидесяти пяти градусов по Фаренгейту. Через несколько минут к магазину подъехала еще одна машина. Было два часа двадцать девять минут. Нет, так он не дождется подходящего времени для разговора с женой. Билл разорвал на мелкие клочки одну дорожную карту и медленно вошел в магазин.

Когда он появился в торговом зале, безмолвный, как привидение, Мелисса сделала большие глаза, отложила в сторону стиральную доску, которую показывала одной покупательнице, и быстро пошла ему навстречу.

— Билл, — тихо сказала она, — что ты здесь делаешь? Что с Алексом?

В волнении она схватила его за руку.

— С Алексом все в порядке, — ответил Билл и устало выдохнул горячий уличный воздух. Опустив голову, он посмотрел на маленькие ножки жены на фоне светлых досок пола. — Мне надо поговорить с тобой.

— О чем? — Она испытующе взглянула на мужа, не выпуская из пальцев рукав его рубашки. — Что случилось? Почему ты не в «Плимуте»? — прошептала она.

— Я хочу с тобой поговорить.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Он кивнул.

— Боже мой, Билл, не пугай меня так. — Она нервно свернула, потом опять развернула воротник своей бежевой блузки. — Ты выбрал самое неподходящее время для разговора. Можешь подождать несколько минут?

Билл безразлично кивнул и посмотрел, как Мелисса вернулась к прилавку, где один из ее поставщиков доставал из сумки принесенную на продажу коллекцию старинных медных колокольчиков. Поставщик разложил на деревянной столешнице колокольчики и принялся звонить, поднимая их один за другим.

Несмотря на то что в соседней комнате натужно работал кондиционер, в магазине было жарко и душно, и Билл поискал глазами темный угол, где можно было бы спокойно дождаться Мелиссу. Может быть, там, возле кедрового постельника, или там, у выкрашенного масляной краской комода. До этого он дважды бывал у Мелиссы летом. Вспомнились прохладные уголки, воздух в которых был напоен запахами свисавших со стропил пучков пижмы и мяты, запахами, смешанными с едва заметным лошадиным духом, оставшимся с тех пор, когда здесь было хранилище яблок. Много лет назад он явился сюда зимой, вместе с Алексом, после метели, когда они с сыном катались на санях с горы за магазином. Теперь, мрачно подумал Билл, этот дом придется продать. Магазин практически не приносил никакого дохода. Он стоял у стены и невидящим взглядом смотрел на доску для резки овощей, с лежащим на ней ситом, медную линейку, скалку, решето и деревянную ложку. Он простоял так некоторое время, смутно различая силуэты сновавших мимо людей. Потом вернулась Мелисса. Она подошла сзади и прикоснулась к его плечу.

— Теперь у меня есть время, — тихо сказала она, — но очень немного. Только что мне позвонили насчет продажи мебели.

Она закрыла глаза, когда Билл сообщил ей страшную новость.

— На каком основании они это сделали? — спросила она и бессильно прислонилась к стене.

— Им не нужны никакие основания, — ответил Билл. — Ведь я младший партнер.

Кто-то прошел мимо них по скрипнувшим половицам.

— Ты же болен, — прошептала Мелисса после недолгого молчания. — Ты же был у врачей. Они не могут уволить тебя за болезнь. Это незаконно. Ты сказал им, что наблюдаешься у врачей?

Она выглянула в торговый зал, откуда ее звала какая-то покупательница.

— Черт бы ее побрал, — процедила сквозь зубы Мелисса. — Эта баба никогда ничего не покупает.

Женщина продолжала звать хозяйку:

— Миссис Чалмерс, миссис Чалмерс!

Мелисса тяжело вздохнула и сказала, что сейчас вернется.

Она пришла постаревшей. Билл внимательно вгляделся в лицо жены и удивился быстроте метаморфозы.

— Они дали тебе какую-нибудь…

— Мне дали шестимесячное выходное пособие, — ответил Билл.

— И что ты теперь будешь делать? — прошептала она. — Что мы будем делать? — Она бесцельно взглянула на стол. — Билл. — Мелисса закрыла лицо руками. — Я не… Ты этого всегда хотел, да? Я не могу поверить, что это случилось именно со мной.

— С тобой? — вне себя от гнева закричал Билл и ударил рукой по стене. Линейка и решето упали на пол. — Что тогда прикажешь говорить обо мне? Это у меня немеют руки и ноги. Это меня уволили с работы.

Мелисса снова прижала к лицу ладони.

— Но ты сказала одну верную вещь, — продолжал кричать Билл. — Да, ты права. Что-то случилось и с тобой.

Расталкивая покупателей, он выбежал на улицу через дверь с прибитой к косяку подковой.




НОЧНОЙ ОФИС


Прошло несколько дней, прежде чем Билл решился вернуться в Марблуорт-Билдинг за своими вещами. Он приехал поздно вечером, когда офисы были пусты и он мог избежать последнего унижения от встречи с бывшими коллегами. Его охватила странная ностальгия, когда он шел к зданию компании от круглосуточной стоянки на Милк-стрит. Он угрюмо смотрел на фасады закрытых магазинов и учреждений, которые едва ли замечал на протяжении всех девяти лет, пока ездил сюда каждый день, и которые теперь вряд ли увидит снова: «Пруденшл секьюритиз», кафе «Милк-стрит», «Комонуэлс инвестментс», «Флористы Милк-стрит». Билл вошел в полутемный вестибюль и против обыкновения задрал голову и посмотрел на массивные часы, висевшие над вращающейся входной дверью. Двенадцать часов сорок восемь минут. К этому времени из здания уходили даже уборщики, и единственными звуками, которые нарушали тишину, были неумолчный шорох лифтов — их не выключали на ночь — и тиканье механического будильника на столе охранника. Сам охранник дремал, сидя на вращающемся стуле и опершись локтями о стол. Он всхрапнул и сел, когда Билл протянул ему временное удостоверение.

— Ночная смена? — буркнул охранник.

В ответ Билл молча кивнул.

— Вы принесли с собой свежий воздух. Очень люблю этот свежий ночной воздух.

Билл шел по темному коридору к своему офису, размышляя о безрадостных перспективах, когда увидел полоску света, пробивавшегося из-под двери кабинета Харви Штумма. Он остановился. Сначала он подумал, что вице-президент просто забыл выключить свет, уходя с работы домой. Потом, к своему безмерному удивлению, услышал за дверью чьи-то голоса. Первой мыслью было, что «Плимут» грабят. Однажды он даже видел по телевизору передачу, в которой рассказывали, как фирмы и корпорации воруют друг у друга интеллектуальную собственность. Билл решил тихонько пройти к столу секретариата и позвонить в полицию. Однако, подумав, решил, что такой звонок может включить линию самого Штумма и всполошить грабителей. Пока Билл в нерешительности стоял в коридоре, из-за двери снова донеслось нечленораздельное бормотание, и на этот раз Билл отчетливо услышал женский голос. Собрав волю в кулак и проявляя мужество, удивившее его самого, он толкнул дверь. Она оказалась незаперта.

Ему никогда не приходилось бывать в кабинете Харви Штумма. Вопреки ожиданию в офисе не было даже видимости порядка; кипы папок и бумаг были кучами разбросаны по столам и по полу. Посреди всего этого беспорядка стояла миссис Штумм.

— Что вы здесь делаете? — растерянно спросила она, увидев Билла.

— Миссис Штумм… я… я не ожидал… — Билл начал заикаться, испытав не меньшее потрясение.

Из-за стола послышалось движение. Билл обернулся и увидел, что за столом сидит какой-то мужчина, на лице которого написаны смущение и паника. Веки его припухли, глаза были красны от напряжения. На незнакомце была поношенная футболка с логотипом клуба велосипедистов. Биллу понадобилось несколько секунд, чтобы понять: перед ним Харви Штумм собственной персоной.

— Харв? — прошептал Билл, не веря своим глазам.

Штумм покраснел и опустил голову.

— Что… я… прошу прощения, — забормотал Билл, чувствуя себя как человек, который случайно наткнулся на парочку, занимающуюся любовью. Он попятился к выходу.

— Пожалуйста, останьтесь, молодой человек, — сказала миссис Штумм. Ее полные губы задрожали. — Вы уже все равно здесь. Вы видите, что эта работа делает с моим мужем? И со мной тоже, могу добавить. А ведь мне за это не платят. Смотрите, уже глухая ночь, а нам приходится сидеть в этом душном офисе и разбирать мусор, накопившийся за неделю. Я уже не выдерживаю.

— Бетти, — запротестовал Штумм, не поднимая глаз.

— Молчи, Харви! — резко ответила миссис Штумм. — И не пытайся заткнуть мне рот.

Она сдвинула очки на свои жесткие седые волосы и прищурилась от яркого света настольной лампы.

— Мистер Чалмерс должен знать, во что ввязался. Через несколько лет они сделают из него то же, что сделали из тебя.

Билл хотел было сказать, что его уволили, но решил не вовлекать миссис Штумм в ненужную дискуссию.

На компьютере Штумма появился какой-то текст в сопровождении звукового сигнала, и миссис Штумм нахмурилась.

— Что такое? — спросила она мужа. — Разве мы не покончили с этим?

— Пока нет, — ответил Штумм. Он глубоко вздохнул, от чего его гортань исторгла странный гулкий звук, и начал рыться в кипах бумаг, разложенных на письменном столе.

— Это папка Мак-Кормика, — буркнул Штумм. Он посмотрел на Билла и покачал головой. — Фрэнк Мак-Кормик засыпает меня корреспонденцией, хоронит меня под ней. Это его стратегия.

Он начал лихорадочно нажимать клавиши, словно стараясь угнаться за словами, которые столь же стремительно появлялись на экране.

— Ты можешь дать мне…

— Да, — проворчала в ответ миссис Штумм. — Я знаю, где это.

Она тяжелой походкой пошла по кабинету, вороша одну папку за другой. На пол упала коробка с недоеденными сандвичами.

— Где-то я видела материалы Мак-Кормика, видела всего минуту назад. Куда же они запропастились? Кажется, они были на полке.

Она подошла к стеллажу, на котором стояли ряды кожаных папок с ежегодными отчетами «Плимута», и взяла оттуда пачку листков, которые с отвращением бросила на письменный стол мужа.

— Вот часть, — сказала она.

Миссис Штумм обернулась к Биллу, который по-прежнему стоял у порога, не решаясь войти в кабинет.

— Вы просто не представляете, как на него давят, — сказала она. — С ним поступают несправедливо. Несправедливо.

Сдвинув в сторону кипу меморандумов и писем, она села на диван.

— Мой муж работает в «Плимуте» пятнадцать лет, еще с тех пор, когда он был на Стэйт-стрит. Он верно служил компании. Можно было рассчитывать, что теперь у нас будет время на себя, хотя бы немного времени. Куда там! Харви не был в отпуске уже три года. — Она вздохнула. — Нет, вы только посмотрите на все эти глупости, на весь этот хлам. — Взмахом руки она указала на кипы бумаг и папок. — Разве это не хлам? — Она наугад выдернула из пачки какой-то листок и начала читать вслух: — «Можно предположить, что будут предложены новые временные консультативные соглашения, которые в своей основной части совпадут с текущими временными консультативными соглашениями, действующими на данном отрезке…»

Она выпустила листок из рук, и он плавно опустился на пол.

— Бессмыслица. Все эти бумажки полны бессмыслицы.

— Это не бессмыслица, — сердито произнес Штумм и, скорчив гримасу, поднял листок с пола, снова сел за стол и сказал: — Не надо говорить о вещах, в которых ты ничего не понимаешь.

— Нет, это бессмыслица, бесполезная бессмыслица, — упрямо повторила миссис Штумм.

— Ты вечно говоришь о том, чего не понимаешь, — сказал мистер Штумм. Он посмотрел на Билла, потом на жену. — Если хочешь мне помогать, то помогай.

— Я никогда не просила таскать меня сюда по ночам.

— В следующий раз можешь не ездить.

— Ха! — воскликнула миссис Штумм и оглушительно расхохоталась. — Хотела бы я посмотреть, как ты без меня разберешься в этом хламе.

Билл настолько был поражен увиденным, что мгновенно забыл о своей ненависти к вице-президенту, и испытывал теперь лишь сочувствие и даже странное ощущение стыда. Ему вспомнился эпизод из школьной жизни, когда он случайно увидел, как один мальчик украл у одноклассника деньги на завтрак. Билл испытал тогда жгучий стыд. Он почувствовал себя соучастником преступления, словно смотреть и делать — одно и то же. Он был жертвой, но одновременно и палачом. Он видел, но ничего не сделал. Из компьютера Штумма снова раздался звуковой сигнал.

— Может быть, я помогу вам найти папку Мак-Кормика? — неуверенно предложил Билл.

— О нет, — ответил Штумм.

— Харви, пусть мистер Чалмерс поможет тебе, — сказала миссис Штумм. — Ты же страшно устал.

Штумм, продолжая быстро печатать, бросил на жену ненавидящий взгляд.

— Он дьявольски горд, — произнесла миссис Штумм и забросила свои толстые ноги на покрытый стеклом стол. — Он не хочет, чтобы кто-то знал, что он не успевает справляться с работой. Вот почему мы тайком приезжаем сюда среди ночи.

— Черт бы тебя побрал, Бетти! — взорвался Штумм. — Никогда не говори таких вещей.

— У меня и в мыслях нет… — прошептал Билл. Он поймал себя на том, что не может больше смотреть на Харви Штумма. При одном только взгляде на вице-президента Билл начинал испытывать стыд. Впрочем, сейчас он испытывал стыд за всю свою прежнюю жизнь.

— Что же делать, если все так и есть, — констатировала миссис Штумм. — Теперь об этом знает мистер Чалмерс. Не правда ли, мистер Чалмерс? Теперь вы тоже все знаете. Он нас поймал. Разве он не поймал нас, Харви? Да, он поймал нас.

Миссис Штумм сняла очки и протерла их рукавом своей свободной желтой блузки.

— Что вы будете делать теперь, мистер Чалмерс? Теперь, после того как застукали нас на месте преступления?

— Что? Не знаю, — растягивая слова, медленно проговорил Билл. Он вообще плохо слышал, что говорила ему миссис Штумм.

— Собственно говоря, я бы не возражала против того, чтобы вы рассказали всем, что вы здесь видели, — продолжала миссис Штумм. — Они должны знать, до какого состояния доведен мой муж. И до какого состояния доведена я. — Ее губы снова задрожали. — У нас тоже есть своя личная жизнь. Мой отец тяжело болен. Посмотрите на Харви. Посмотрите на его голову. Посмотрите, как поредели его волосы, а ведь ему всего пятьдесят три года. Вы не знаете, отчего он лысеет, мистер Чалмерс? Он лысеет от стресса, и больше ни от чего. Его отец носил пышную шевелюру до самой своей смерти.

Она взглянула на редеющие волосы Билла и утвердительно кивнула:

— Вижу, что скоро то же самое будет и с вами. Мне искренне жаль вас.

— Бетти, ты можешь остановиться? — Штумм встал из-за стола. Он действительно выглядел старым и утомленным.

— Я могу остановиться, — ответила миссис Штумм, — но это не отменяет того факта, что мистер Чалмерс застал нас здесь.

— Я уволен, — сообщил Билл.

— А, вот как, — протянула миссис Штумм. Она вскинула брови и посмотрела на мужа: — Вот как. Ты не сказал мне об этом, Харви. Ты не сказал мне, что вы только что уволили мистера Чалмерса. Значит, тебе вообще не на что рассчитывать. Мистер Чалмерс все разболтает, чтобы успокоить свою душу.

— Билл! — патетично воскликнул Штумм высоким, почти писклявым голосом, впервые назвав Чалмерса по имени. — Я прошу вас.

Билл даже не взглянул в его сторону.

— Я не стану ничего рассказывать, — сказал он. — Мне вообще наплевать на это.

С этими словами он повернулся и вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Он задыхался. Добравшись до конца коридора, он прижался щекой к окну и принялся смотреть на исполинскую черноту неба, сияющие огни города и на узкую светлую полоску, где темное небо соприкасалось с темным морем. Если бы мог, он бы выпрыгнул из окна, чтобы лететь десять секунд в черном воздухе, который наполнил бы его рот, вычистил бы все его внутренности. Как хочется быть чистым! Наверное, он был бессердечен со Штуммом. Он даже не поговорил с человеком, который невольно разделся перед ним догола. Надо было что-то сказать, коснуться его плеча. Внизу мигнула цепь уличных огней, казавшихся с такой высоты сверкающей жемчужной нитью. Боже мой, о чем он думает? Ведь уволили его, а не Штумма. Штумм уже, без сомнения, зарядил свой пистолет. Теперь он ненавидит Билла.

Все еще дрожа, Билл вошел в свой кабинет, включил свет и начал бездумно собирать на кресле картонные коробки. Словно впервые в жизни он увидел эмблему «Ральфа Моргана» — три летящих аиста — и подумал, не оставить ли ему все вещи следующему обитателю кабинета, вместо того чтобы тащить их в Лексингтон. Взор Билла блуждал по офису. Вот настольная лампа, которая постоянно его раздражала. Вот виндзорское кресло, которое Мелисса подарила ему на тридцатипятилетие. Вот коврик, который он выиграл в колледже на соревнованиях по покеру. Вот бежевый гэйтуэйский компьютер. Все служебные файлы были стерты в тот день, когда Билла уволили с работы. Устало вздохнув, Билл упал в кресло.

Два часа спустя, опустошив ящики столов и полки стеллажей, Билл выставил у двери восемь пронумерованных картонных ящиков. Когда он направился к выходу, ноги его подкосились, и он рухнул на пол. Как он устал! Окинув прощальным взглядом кабинет, в котором провел последние девять лет жизни, он выключил свет. Проходя в последний раз по коридору, остановился возле кабинета Штумма. Там было тихо и темно.

Выйдя на тротуар, Билл почувствовал, как тяжелы и медлительны стали его ноги. Он мог продвигаться вперед мелкими шажками, словно древний больной старик. Оглядев пустынную улицу, он испытал громадное облегчение от того, что никто не видит его позора и унижения. Билл никогда не работал по ночам так поздно, даже будучи студентом, и сейчас чувствовал себя совершенно измотанным. Дважды он падал, не испытывая боли. У него просто подкашивались ноги, переставая служить опорой, и тротуар вдруг оказывался очень близко от лица. От асфальта пахло жженой резиной и черным хлебом.




ФОНАРНЫЕ ОКНА


Дождь стучит по крыше. Щемящая грусть на подернутой дымкой полузабытья границе сна и бодрствования. Сновидения отступили, сознание рухнуло в бездну небытия. Билл медленно открыл глаза. Сегодня пятница. Нет, суббота. Идет дождь. Слышится шелест автомобильных шин по мокрому асфальту. Внизу, на первом этаже, о чем-то громко спорят двое мужчин. Изредка слышится голос Мелиссы. Потом раздается рев электрического инструмента на крыше.

— Мелисса! — зовет Билл. Ему очень хочется, чтобы она лежала сейчас рядом с ним, в сероватом, тусклом свете спальни. Проходит несколько секунд, и он понимает, что произнес имя жены лишь мысленно. Кровать хранит запах ее тела.

Цифровые часы на туалетном столике показывают точное время. 9:38. Девять часов тридцать восемь минут, утро субботы, двадцать третьего августа, еще одного дня пустоты. Прошло четыре дня с тех пор, как его уволили с работы.

В голове шумело, как всегда, после дурно проведенной ночи. Билл встал с кровати и тотчас упал на пол, ноги отказались служить ему. Опустив глаза, он увидел кровоподтеки. Из синих они превратились в багровые и коричневатые. «Какого цвета бывают другие, честно заслуженные, синяки?» — с горечью подумал Билл.

С пола столы и стулья казались изогнутыми под странными, причудливыми углами. Потолок исчез из виду, скрывшись в полутьме. Как будто в первый раз Билл увидел клен, растущий напротив окна спальни. Дерево вдруг показалось ему необычайно изысканным и живым. Капли дождя, приставшие к листьям, словно крошечные линзы, увеличивали мельчайшие прожилки и зазубринки, размывая и приближая к глазам синеву и зелень плавно перетекавших друг в друга поверхностей. Казалось, все дерево, мерно покачиваясь, плывет по воздуху. На короткое время Биллу почудилось, что и сам он, как когда-то в детстве, плавает среди зеленой листвы. Лето нахлынуло как океан. Вспомнилось дерево на заднем дворе дома и он сам, сбросивший одежду и голышом бегающий вокруг дерева под теплым дождем, разбрызгивая грязь и слыша в отдалении едва различимый голос матери, зовущей его обедать.

Застонав, он встал на четвереньки и всмотрелся в синий рисунок вздувшихся на руках вен. Он попытался подняться — и снова упал на пол, на этот раз поранившись об острый край постельника. Он не почувствовал боли, но на руке образовался длинный порез, мгновенно наполнившийся кровью. Почему тело изменяет ему так молчаливо и деликатно? Пусть бы все произошло быстро и сразу, с муками и болью. Билл посмотрел на ноги, которые перестали быть его частью, превратившись в мертвые ходули циркового клоуна. Значит, что-то в своей жизни он делал не так. Да, и теперь ему придется принять это унижение. Он совершил какой-то мерзкий и неверный шаг, за который тело карает его, отказываясь подчиняться его воле. Но в чем заключался этот шаг? В мозгу мелькнула мысль о том, что бесполезные конечности ампутируют. Для того чтобы отрубить эти бесчувственные ходули, не потребуется никакой анестезии. Он и сам мог бы отрезать свои ноги, если бы под рукой оказался достаточно острый нож. Да, он мог бы сделать себе ампутацию прямо на кухне. Он бы отрезал себе все, на что больше нельзя положиться, чему нельзя больше доверять. Ему всего сорок лет, но жизнь уже обманула его, обманула в самом начале пути. Ведь он испытывает сейчас страх смерти, страх медленного умирания. Да, он умирает гораздо медленнее, чем его отец, который ушел из жизни быстро и легко, упав на вечно пахнувший столярным клеем пол своего темного кабинета. Мелисса. Он позвал ее или только мысленно произнес ее имя? Он спасется, если коснется сейчас ее прохладной кожи.

В окно ворвалась волна холодного сырого воздуха. Билл задрожал и, ухватившись за столбик кровати, сумел подняться и сесть на край постели. Кровь из раны тонкой струйкой полилась на белые простыни. Голоса внизу стали громче. Мистер Терджис, архитектор, громко упрекал кого-то за упущения при монтировке нового фонаря, который установили не по его плану. Визг сверла стих. Мистер Терджис что-то прокричал, и инструменты снова заработали на всю мощь. Зазвонили телефоны, и их звук был похож на крики задыхающегося, тонущего животного, изо всех сил пытающегося вдохнуть хоть немного воздуха.

Вскоре на лестнице раздались шаги, и в спальню вошла Мелисса.

— Я не знала, что ты проснулся, — сказала она. Лицо ее было усталым и осунувшимся.

— Я только что встал.

У него не хватило духу сказать ей о беде с ногами.

Она включила лампу, и свет озарил шелковистые каштановые волосы Мелиссы сияющим ореолом.

— Сейчас звонил какой-то мистер Джейсон Тутэйкер, — сказала Мелисса. — Говорит, что ты не ответил на его сообщение. Я сказала, что ты свяжешься с ним позже.

— Я очень рад, что ты пришла. У тебя утомленный вид.

— Прошлой ночью я почти до утра ждала тебя и совсем не спала.

Она подошла к окну и выглянула на улицу. Дождь усилился, капли громко барабанили по крыше и брызгами распластывались по оконному стеклу. Биллу хотелось, чтобы Мелисса приблизилась и прикоснулась к нему.

— Мелисса.

— Что? — ответила она, не оборачиваясь и не отходя от окна.

— Я слышал внизу голос Ральфа Терджиса, — без всякого выражения сказал Билл. Неужели она не обернется и не посмотрит на него? Тонкая рука держала шнур занавески. Он во все глаза уставился на жену, страстно желая только одного — чтобы она прочла его мысли и подошла.

— Да, он здесь, а что? — Ее голос был отчужденным и раздраженным.

— Просто поинтересовался. Мы заплатили ему за советы по установке? Я бы не хотел, чтобы этот человек ходил в мой дом.

— Мы подписали с ним контракт, — устало ответила Мелисса. — Он получает десять процентов.

Зачем они вообще связались с этим фонарем? — подумал Билл. Эти новые окна стали очередной причудой Мелиссы, очередным ненужным прожектом, которыми она периодически доводила себя до нервного истощения. Но теперь они не могут позволить себе пустых прожектов.

— Я всегда хотела, чтобы у нашего дома был прихотливый силуэт, — сказала Мелисса. Она вздохнула и перегнулась через подоконник открытого окна, подставив лицо под дождь. — Кажется, все выходные будет пасмурно. Я так рада, что идет дождь.

Билл посмотрел на жену, на ее мокрые от дождя лицо и волосы, и ему страшно захотелось обнять ее. Если она не может догадаться об этом, то он сам подойдет к ней. Он поднялся с кровати, сделал шаг и тяжело повалился на пол.

— Билл! — Мелисса бросилась к мужу и склонилась над ним.

Он неподвижно лежал, распростершись на ковре и не делая попыток встать. Потом он протянул руку, обнял жену и притянул ее к себе. Мелисса отпрянула, на ее лице появилось странное выражение.

— Вставай, Билл, вставай. Ну встань же, я очень тебя прошу.

Он продолжал смотреть на нее, не произнося ни слова.

— У тебя идет кровь.

— Помоги мне. — Он с трудом встал на колени. Все с тем же странным выражением на исказившемся лице она помогла Биллу доползти до подставки постельника у изножья кровати. Когда Билл попытался встать, его тело развернулось к зеркалу туалетного столика, и он увидел в нем свое отвратительное отражение. Голова неприятно поразила его: казалось, она плохо сидит на сутулых плечах; усы, тронутые сединой, так же как редеющие волосы. Рыхлый белый живот безвольно свисает над трусами.

Мелисса встала и воззрилась на мужа:

— Отвечай, откуда у тебя кровь?

Он не смог ответить. Протянув руку, он коснулся впадинки на шее Мелиссы, потом взял ее ладонь и прижался к ней щекой.

— Ты не можешь ходить, да? — спросила она. Голос ее прозвучал так, словно исходил не из нее, а существовал отдельно, как голос чревовещателя. — Билл, о Билл! — Она принялась неистово целовать его. — Это не может происходить с нами. Почему, почему это случилось?

Ее слезы полились на его грудь и потекли на его мертвые ноги. Потом как будто что-то щелкнуло, и Мелисса отпрянула от мужа, отошла к окну и молча застыла у подоконника.

— Наша жизнь кончена, — сказала она через несколько минут.

— Мелисса.

— О-о-о, — застонала она. — Я не знаю, как я смогу смириться с этим, Билл, ведь я так слаба.

Она обернулась к мужу, и на ее щеках проступили красноватые прожилки.

— Ты наплевал на все. На все, что мы заработали. На свою работу, на свое здоровье, на свою семью. Мы потеряем дом. Ты что, не понимаешь этого, Билл? Ты все это придумал, вся болезнь — в твоей голове.

Произнося последние слова, она метнула лихорадочный взгляд в коридор, боясь, что ее услышат рабочие на первом этаже, и закрыла дверь спальни. Лицо ее покраснело от животной ярости.

— Ты сам причиняешь себе вред, и мне тоже. Зачем ты причиняешь мне зло?

— Мелисса! — Биллу захотелось ударить жену.

— Ты разрушаешь себя, — орала она. На мгновение она закрыла лицо руками. — Ты не способен держать удар и решил разрушить себя.

— Прекрати.

— А бедный Алекс? Он так хочет восхищаться тобой. Но чем он может восхищаться? Ты отработал в «Плимуте» девять лет и давно должен был стать старшим партнером. У Ларри Тарского собственная компания. Ларри не стал топтаться на месте в ожидании милости, он просто пошел и взял то, что ему было надо. И вот что я тебе скажу: твой сын Алекс тоже станет таким же неудачником, как его отец. У него только один друг, и он все время сидит в четырех стенах со своим дурацким компьютером.

— Заткнись, заткнись! — Лицо Билла вспыхнуло огнем. Гнев прожег его насквозь, он протянул руку к набалдашнику столбика кровати, с треском отломил его и швырнул в противоположную стену. — С меня хватит! — заорал он. — Хватит. Ты думаешь только о себе. Ты почти все время пьяна, так что не говори мне о саморазрушении. Я ненавижу эти фонари и никогда не просил тебя их делать. Я хочу, чтобы рабочие ушли. У нас нет денег на фонари. Ясно? Нет денег. Я не люблю, когда каждый день меняют мебель. Тебе когда-нибудь приходило в голову спросить, что нравится мне? А ведь это я оплачиваю все счета.

— Ты понимаешь, что я чувствую, когда ты говоришь такое?

Некоторое время он, тяжело дыша, молча сидел на постельнике. Кровь тяжелыми волнами стучала в висках. Он перестал злиться на жену, зато почувствовал гнев к себе. С ужасающей живостью он представил себе только что виденное отражение в зеркале. Разве он и впрямь не превратился в растолстевшего получеловека, как верно сказала Мелисса? Разве не он сам позволил старшим партнерам растоптать себя? Разве не он сам позволил Эду Марблуорту растоптать себя? Разве не он сам позволил миру растоптать себя?

— Думаю, мне надо в больницу, — сказал он.

Один из рабочих что-то прокричал снизу, зовя хозяев. Мелисса вышла и через минуту вернулась из кухни с радиотелефоном, который передала Биллу. Звонили из офиса доктора Петрова.

— Нет, я больше не принимаю прозак! — закричал Билл в трубку. — Доктор Петров знает, что я больше не принимаю прозак, теперь я сижу на паксиле.

Секретарша пообещала связаться с доктором Петровым, как только это будет возможно. Может ли супруга привезти его в отделение «Скорой помощи»? Может ли он сделать без посторонней помощи хотя бы несколько шагов? Испытывает ли он боль?

— У меня нет никакой боли! — завопил Билл в трубку. — Я вообще ничего не чувствую. Вы меня слышите? Я ничего не чувствую.

Мелисса ничком рухнула на кровать и зарыдала. Он посмотрел на ее вздрагивающие узкие плечи и вдруг понял, что никогда не удовлетворял ее. Он отвел глаза, посмотрел на свои брюки и рубашку на полу, на ночную рубашку Мелиссы, сложенную на спинке стула, на письменный стол с фотографией матери Мелиссы.

Желание вспыхнуло в нем с новой силой. Теперь это было ничем не прикрытое острое сексуальное вожделение. Он перевалился через перила кровати, лег рядом с женой и положил руку на ее обнаженные плечи.

— Мелисса, — прошептал Билл. Он прижался к ней всем телом и принялся ладонью ласкать шею жены. — Мелисса.

Она перестала плакать, но осталась неподвижно лежать на постели лицом вниз.

— Давай займемся сексом, — прошептал он.

— О Билл, — сказала она, испустив утомленный вздох. — Что мы будем делать?

Он расстегнул верхнюю пуговицу ее летнего платья.

— И правда, что мы будем делать?




В больнице остро пахло дезинфекцией.




НАЦИОНАЛЬНАЯ АССОЦИАЦИЯ ПАРАЛИТИКОВ


Когда Алекс, вернувшись в тот вечер домой, увидел отца в инвалидной коляске, он побледнел, закрыл лицо руками и опрометью бросился в свою комнату. Билл покатился за ним, неуклюже задевая стены и перила, и постучал в закрытую дверь:

— Алекс, ответь мне. Открой дверь.

— Нет.

— Пожалуйста, открой дверь, Алекс.

— Чем ты болен?

— Врачи еще сами этого не знают.

— Ты умрешь?

— Я не собираюсь умирать. Открой дверь, прошу тебя, открой.

— Нет.






Кому: Брэд Серано BSERANO@AOL.COM От: Александр Чалмерс ACHALM@AOL.COM Предмет: Содержание: Вопрос

Мистер Брэдфорд, мой отец передвигается в инвалидной коляске. Он не может ходить. А.













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ACHALM в AOL.COM = => Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP id AQ06498; суббота 23 августа 22:13:36 EDT для WCHALM@AOL.COM; суббота 23 августа 22:14:01 —0400

ВНЕОЧЕРЕДНОЕ СООБЩЕНИЕ

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Александр в AOL.COM

Дорогой папа,

я поискал в Сети и нашел кое-что о параличах. У тебя есть эти материалы? Я скопировал найденное в прилагаемый файл.

Любящий тебя Алекс.

Паралич —> Здравоохранение: Болезни и патологические состояния:

Организации —> Национальная ассоциация паралитиков —>

Лечение




Количество найденных документов: 10




Панель-путеводитель по новостям НАП

Исследование методов лечения параличей

Календарь мероприятий НАП

Фонд Кристофера Рива

Просмотр лечения @ Нью-йоркский марафон

Новости НАП

Подготовка к осенней дегустации вин Ответы на срочные вопросы Осенние посиделки Разное




—> Исследование методов лечения параличей

До развития поражения спинномозговые нервы способны передавать сигналы от головного мозга к остальным частям организма. После развития повреждений нервы начинают атрофироваться. Сигналы перестают поступать к своим мишеням.

На основании исследований, проведенных при финансовой поддержке НАП и других организаций, был достигнут значительный прогресс в деле восстановления функций нервов после поражений спинного мозга и развития параличей. Мы являемся свидетелями расцвета наук о нервной системе. НАП открывает домашнюю страничку для того, чтобы вы могли ознакомиться с самыми свежими достижениями и прорывами в лечении параличей.

Спинной мозг — это тонкое и сложное переплетение нервных клеток и нервных волокон, передающих электрическую активность головного мозга к мышцам тела. Травма нервной ткани может вызвать серьезное повреждение, в результате которого развиваются блокада передачи электрических импульсов и паралич. Некоторые аксоны, то есть передающие отростки нервных клеток, подвергаются дегенерации, а другие погибают.

Однако ученые открыли способы восстановления нервов после их повреждения. Исследования показывают, что нервные волокна могут регенерировать. Доктор Мартин Шваб из Цюрихского университета в Швейцарии получил антитела, названные им IN-1, которые нейтрализуют ингибирующий белок спинного мозга. Было обнаружено, что сочетание IN-1 с фактором роста нервов NT-3 стимулирует регенерацию спинного мозга у крыс.













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU = => Принято: от TAR.HARVARD.EDU через HARVARD.EDU с BFP

id AQ74078; понедельник 25 августа 9:18:27 EDT

для WCHALM@AOL.COM; понедельник 25 августа 9:18:39 —0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU

Дорогой мистер Чалмерс,

я очень огорчен ухудшением состояния Вашего здоровья, но не теряю надежды помочь Вам. (1) Я зарезервирую время на циклотроне, чтобы мы могли провести ПЭТ. (2) Естественно, Вам надо снова посетить доктора Кендрю для повторного неврологического обследования. Я сам согласую с доктором Кендрю время Вашего к нему визита. (3) Как Вы знаете, я нахожусь в постоянном рабочем контакте с доктором Джеффри Соамсом, главой отдела аутоиммунных заболеваний и президентом Ассоциации аутоиммунных заболеваний Америки. Страховая компания отказалась платить за его консультацию, но он сам проявил интерес к Вашему случаю. Доктор Соамс рекомендует провести некоторые инвазивные лечебные манипуляции, несмотря на то что у нас еще нет точного диагноза. Я планирую выполнить плазмаферез, чтобы заменить всю плазму Вашей крови, и назначить Вам кортикостероиды. (4) И под конец поистине приятная новость для Вас! По счастливому стечению обстоятельств доктор Соамс на следующей неделе летит в Лондон с остановкой в Бостоне. Он согласился задержаться здесь на несколько часов, чтобы осмотреть Вас. Мы постараемся запланировать плазмаферез именно на это время, чтобы не заставлять Вас лишний раз ездить в больницу.

С самыми добрыми пожеланиями, Арманд Петров, врач













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Харнден в PENN.MED.EDU = => Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с BFP id MS84093; понедельник 25 августа 15:23:49 EDT для: WCHALM@AOL.COM; понедельник 25 августа 15:24:13 —0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Харнден в PENN.MED.EDU

Дорогой Билл,

я был потрясен, получив твое сообщение. Почему ты раньше не сообщил мне о том, что с тобой происходит? Тебя бы осмотрели лучшие в мире врачи. Но я все равно поговорю со знакомыми здесь, в Филли, и с докторами с медицинского факультета, если ты не возражаешь. Немедленно сообщи мне, если тебе что-то нужно. Я сделаю все, что в моих силах. Если ты принимаешь гостей, то напиши. Я могу приехать в любое время в течение шести часов. Если ты не дашь знать о себе в течение ближайших нескольких недель, то я приеду без приглашения. Питер




>>> MAIL 50.02.04 <<< Роу в WELLES1.COM = => Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с BFP id JC49705; вторник 26 августа 14:01:19 EDT для WCHALM@AOL.COM; вторник 26 августа 14:01:57 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Роу в WELLES1.COM

Дорогой Билл,

мы с Мэгги были очень огорчены, узнав, что ты вынужден передвигаться в инвалидной коляске. Пожалуйста, напиши нам, что мы можем для тебя сделать. Мысленно мы с тобой. Стивен








Эми прислала Биллу вазу с цветами и записку. Электронные послания с выражением соболезнований поступили от Джорджа Митракиса и Дэвида Гамильтона.




В тот вечер, когда Билл, грузно сидя в своей коляске, ел ужин с подноса, Мелисса вдруг начала говорить о своей матери, о том, как она выглядела в разные периоды жизни, и о тех путешествиях, в которых они побывали, пока родители были молоды.

— До того как потерять магазин и все, что у нас было, мы часто ездили в одно место во Флориде. Из окон был виден океан, и мы вдыхали его соленый запах. Завтракали мы на маленьком крылечке, и мама часто просила меня отгадывать слова, которые встречались ей в кроссвордах.

— Гарриет очень любила океан.

— Ты был очень мил с ней, Билл. — Мелисса встала, в ее глазах заблестели слезы. — Спасибо тебе за это. Совести нет, но у тебя она есть. Папа говорил, что совести больше нет, и он был прав.

Она наклонилась, собрала крошки с ковра и взяла у Билла поднос.

— Что еще я могу сейчас для тебя сделать? Ты доволен? — Она прислонилась спиной к столбику кровати и закрыла глаза. — Мне надо выйти на несколько минут.

— Тебе противно за мной ухаживать?

Мелисса уже шла к двери. Он знал, что она хочет купить спиртного, и не мог осудить ее за это.

— Теперь врачи думают, что у меня аутоиммунное заболевание.

— Вот и хорошо, — сказала она. — Самое главное — это знать, что происходит. Я вернусь через несколько минут. Нам надо подать в суд на «Плимут». Если ты этого не сделаешь, то сделаю я. Страховка по инвалидности, даже если мы ее получим, — сущее ничто.

Когда машина Мелиссы отъехала от дома, Билл услышал, как зазвонил телефон. Он инстинктивно направил коляску к письменному столу, но заметил, что телефона на базе нет. Билл отъехал от стола и прислушался. Ему показалось, что звонок доносится из шкафа.

— Алекс, — закричал он, — возьми трубку!

Телефон продолжал звонить, и Билл покатился, натыкаясь на мебель, к шкафу. Подъехав к нему, он рывком распахнул дверь. Мелисса, конечно, не могла оставить телефон на базе. Вечно таскает его с места на место. Интересно, кто это звонит? Да кто угодно.

— Алекс! — изо всех сил заорал Билл.

Он принялся бездумно считать, сколько раз уже прозвонил телефон. Тринадцать, четырнадцать. Он наклонился вперед и раздвинул одежду. Звонок раздавался откуда-то из глубины шкафа. Шестнадцать. Должен уже сработать автоответчик, но не сработал, очевидно, испортился. Восемнадцать. Какого черта он лезет за этим проклятым телефоном? Пусть себе звонит сколько хочет. Пусть этот дурацкий телефон звонит хоть до скончания века. Билл изо всех сил ударил кулаком по колесу. Куда запропастился телефон? Он въехал в шкаф. Под колеса попали какие-то туфли. Коляску развернуло, и Билл, едва не упав, ухватился за висящие на плечиках платья и костюмы.




ПЛАЗМАФЕРЕЗ


Клеточный сепаратор был похож на портативную стиральную машину. Из иглы, введенной в правое предплечье Билла, к машине, извиваясь, тянулась прозрачная трубка, красная от текущей по ней крови. Другая трубка возвращала из аппарата очищенную и восполненную кровь в вену левой руки. Чистая плазма, лишенная красных и белых кровяных телец, была ярко-соломенного цвета и пахла морской водой. Теперь ему не принадлежит даже его собственная кровь, думал Билл. Он стал частью машины, гигантской циркуляторной системы. Вены, соединенные с трубками, трубки, соединенные с венами. Одна пинта крови за один раз, десять пинт за два часа. Чавканье насоса походило на судорожные глотки воздуха. А может быть, так работает человеческое сердце?

Лежа на боку, Билл рассматривал фотографию на серой оштукатуренной стене. «Сестринский персонал МБ. 1911 год». Примерно сто сестер позировали перед фотоаппаратом на фоне старого каменного здания больницы. Все были одеты одинаково и строго: белая шапочка, похожая на перевернутый цветочный горшок, белый воротничок, плотно охватывающий шею, темное платье с длинными рукавами застегнуто на все пуговицы до самого воротника, а поверх платья белый передник с оборкой. Руки всех девушек сложены на подолах юбок, глаза устремлены в объектив. На глазах Билла выступили слезы.

Мелисса, сидя возле больничной койки, на которой лежал Билл, говорила о том, что в четверг у Алекса начинаются занятия в школе. Высоко под потолком гудел телевизор.

Был слышен голос ассистента доктора Соамса, который прибыл заранее, чтобы приготовить все необходимое для консультации. В тесной больничной палате ассистент пытался найти телефонную розетку, в которую можно было бы включить модем и лэптоп. Ассистент откатил от стены койку Билла, пошарил рукой за раковиной, осмотрел электрическую панель со светящимися цифрами.

— Доктор Соамс любит пользоваться своей базой данных в Миннесоте, — пояснил ассистент.

— У нас тоже есть замечательная база данных, — возразил Арманд Петров.

— Я бы попросил… — С этими словами ассистент вскинул брови. — Кроме того, нам нужен высокий стол. Доктор Соамс работает стоя и никогда не садится.

Какая-то медсестра быстро начала освобождать высокий металлический стол от стоявших на нем ящиков с белыми одноразовыми перчатками. На пол полетела манжетка тонометра с черными шлангами и блестящей грушей. Санитар, что-то крикнув, бегом выкатил в коридор лишнюю койку.

Билл неуклюже перевернулся, перепутав трубки, торчавшие из вен, и посмотрел на стоявшую по соседству койку. Она была закрыта занавеской, но Билл увидел безвольно свисавшую женскую руку и услышал тяжелое дыхание сквозь надетую на лицо кислородную маску. В палате, словно белый накрахмаленный призрак, появилась медицинская сестра, заглянула за занавеску, несколько секунд молча постояла, а потом выскочила в коридор.

В коридоре послышался шум. Кто-то на повышенных тонах начал говорить с медсестрой. Такси должно ждать через пятьдесят минут у круга «Скорой помощи». В этот момент в палате возник доктор Соамс в сопровождении двух медсестер, ассистента и доктора Петрова. Специалист из клиники Мэйо был одет в темно-синий, с иголочки костюм. Было такое впечатление, что он сию минуту готов читать свою лондонскую лекцию. Он мимолетно улыбнулся Биллу, а потом направился к высокому столу с установленным на нем компьютером и принялся за работу. Ассистент и доктор Петров почтительно уставились на экран через плечо доктора Соамса. Поступающая через модем информация сорок пять секунд светилась на экране, а потом распечатывалась на лазерном принтере.

Несколько минут спустя Соамс заговорил:

— Принесите еще бумаги.

Ассистент вылетел из палаты и куда-то побежал по коридору.

— Как он тебе? — прошептала Мелисса мужу.

Сняв пиджак, Соамс начал с таким видом всматриваться в экран, словно на нем были изображены схемы боевых порядков неприятеля. Рентгенология и неврология не были специальностью приезжего доктора, но он хотел получить как можно более полную информацию. Специальностью доктора Соамса, как пояснил ассистент, были аутоиммунные заболевания, при которых по неизвестным причинам организм атакует самого себя, превращаясь в собственного врага. Это системная красная волчанка, при которой организм обрушивается на соединительную ткань, вызывая боли в суставах, утомляемость и постепенное ухудшение состояния, часто заканчивающееся смертью; это синдром Гийена-Барре, при котором воспаляются периферические нервы, особенно в том месте, где они выходят из спинного мозга, а это приводит к онемению и слабости в конечностях, к параличу мимической мускулатуры, трудностям при глотании и дыхании и в конечном итоге к постепенному развитию полного паралича; это рассеянный склероз, при котором иммунная система медленно разрушает миелиновую оболочку нервных волокон в головном и спинном мозге, что вызывает покалывание в коже и онемение, мышечную слабость, смазанность речи, перемежающуюся слепоту, шаткость походки и часто заканчивается смертью. Есть и другие аутоиммунные болезни: ревматоидный артрит, тяжелая миастения, фибромиалгия, анкилозирующий спондилит, болезнь Меньера, гранулематоз Вегенера, синдром Гудпасчера. Некоторые из этих болезней поддаются лечению.

Доктор Соамс взглянул на часы и нахмурился. Вместе с ассистентом он принялся торопливо раскладывать, как карты в пасьянсе, листы бумаги и рентгеновские снимки в ногах койки Билла.

— Сагиттальная проекция: 500 миллисекунд ТР, 13 миллисекунд ТЕ, поле охвата 124 сантиметра, матричный размер 128 на 256. Аксиальная проекция: время повтора 3900 миллисекунд, ТЕ — 17 и 90 миллисекунд, поле охвата 24 сантиметра, матричный размер 192 на 256.

Данные анализов крови и спинномозговой жидкости. Билл должен был чувствовать, как их пальцы касались его ног, описывая кривые, соответствующие цифрам многочисленных данных, но нижняя половина туловища не чувствовала ровным счетом ничего. Специалист из клиники Мэйо потребовал включить больше света.

— Не вижу пока ничего определенного, — сказал доктор Соамс доктору Петрову. — Скорость седиментации и почечная функция в пределах нормы.

Биллу показалось, что доктор Петров облегченно вздохнул. Соамс обернулся к ассистенту, и тот с готовностью согласно кивнул.

— Однако титр антиядерных антител подозрителен… Да, пожалуй, подозрителен. Все-таки 130…

Соамс принялся засовывать свой лэптоп в черную дорожную сумку. Надев пиджак, он подошел к зеркалу над раковиной умывальника.

— Надо взять дополнительные анализы крови. Посмотреть антитела к клеткам, ДНК и другие ревматоидные факторы.

Ассистент записал назначения Соамса на листке розовой бумаги и вручил его доктору Петрову.

— Да, и не забудьте вестерн-хроматографию, — добавил Соамс, поправляя галстук и воротник рубашки. — Позже я назначу другие тесты. Мое мнение таково: мы имеем в данном случае дело с необычным аутоиммунным заболеванием. Если это так, то плазмаферез, возможно, позволит остановить развитие паралича или приведет к его исчезновению. К лечению можно добавить кортикостероиды.

— Я смогу ходить? — спросил Билл, подавшись вперед и едва не упав с койки. Вероятно, специалист лгал, но Биллу очень хотелось верить его словам.

— Возможно.

В палату вошла сестра и объявила, что возле госпиталя доктора Соамса ждет такси, которое отвезет его в аэропорт.

Билл перевернулся на другой бок и тупо уставился в стену. Игла торчала из руки чуть ниже продолговатого розового шрама, следа от удара о камни во время ныряния со скал много лет назад, когда он был в летнем скаутском лагере. Если затихнуть, подумал Билл, то, наверное, можно почувствовать, как с легким подрагиванием в вены втекает кровь. Он снова стал смотреть на фотографию сестер. Некоторые показались ему хорошенькими. Одна девушка с длинной косой очень печально улыбалась. Она единственная из всех смотрела в сторону от объектива.




После плазмафереза состояние Билла немного улучшилось. Обновленная кровь и стероиды, от которых его лицо стало понемногу пухнуть, вернули некоторую способность к передвижению. Теперь он мог самостоятельно сделать два-три шага, прежде чем повалиться на пол. Омертвевшие пальцы иногда чувствовали легкое покалывание. Эти неопределенные и ненадежные успехи, когда он осторожно сообщил о них врачам, вызвали всплеск радости. Билл получил поздравительные сообщения от доктора Петрова, доктора Соамса и еще какого-то специалиста из Медицинской школы Дюка в Северной Каролине. Интерес и энтузиазм врачей оказались столь заразительными, что Билл всерьез поверил в то, что страдает каким-то аутоиммунным заболеванием, и проводил теперь все утренние часы за компьютерным терминалом, изучая свой недуг. Днем он долгие часы лежал на кровати. Будучи не в силах заснуть, он прислушивался к звукам дома или тупо смотрел в потолок. Иногда он собирал в кулак всю свою волю и доползал до окна, хватаясь за стену и подоконник, поднимался и смотрел на знакомые дома и улицы. Здесь на него находили временное успокоение и умиротворенность от созерцания мелочей. Небольшие белесые пятна на кровлях, трепещущая и пляшущая на ветру лента, прикрепленная к почтовому ящику Коттеров, блеск хромированных деталей на проезжавших мимо автомобилях, катящиеся по ветру опавшие листья, красные кирпичные дымовые трубы и раскрашенные белые трубы, застрявший среди ветвей дерева бумажный змей, птицы. Однако спустя некоторое время Билла окутывала великая печаль, охватывало такое чувство, что он — единственный на всем свете человек, который видит все это. Созерцание окрестностей становилось в такие минуты невыносимым. Он закрывал глаза, голова бессильно падала на поднятые руки, и он стоял так до тех пор, пока никчемные ноги не подламывались и он не падал на пол.

Билл перестал бриться, и его одутловатое лицо покрылось клочковатыми каштановыми бакенбардами, на подбородке же растительность была седой. Он с трудом узнавал в зеркале свое лицо, так же как, впрочем, и все остальное тело. Проходил день за днем; ноги стали постепенно усыхать и сморщиваться. Тело приходило в упадок, превращаясь в ничто, приближение которого Билл чувствовал все сильнее и сильнее. Иногда он пытался представить себе будущее. Что станется с его семьей? Мелисса будет вынуждена искать сносно оплачиваемую работу. Алекс пойдет в другую школу. Им придется переехать из Лексингтона в маленький домик в другом, менее престижном месте. Все это казалось невозможным, невообразимым. Если бы только можно было перевести стрелки часов назад и вернуться в начало июня, когда он каждое утро доезжал до гаража у станции «Элуайф», весь день работал на свою компанию и ежедневно, в перерыве, жалуясь и потея, взбирался на бегущую дорожку в оздоровительном клубе. Это была не такая уж плохая жизнь. Это была благоустроенная жизнь, и он с удовольствием вел бы ее и дальше. Сидя на диване с распростертыми омертвевшими ногами и ожидая, когда Мелисса принесет поднос с едой, он представлял себе, как бежит по спортивной дорожке оздоровительного клуба. Ноги поднимаются вверх и опускаются вниз, на черную резиновую поверхность дорожки, и сам Билл представлял себя машиной, созданной для бега, не способной ни к чему, кроме того, чтобы бежать, бежать, бежать…




— Почему ты хочешь подавать в суд только на «Плимут»? — резко сказал Билл Мелиссе, когда они, лежа как-то ночью без сна, допоздна смотрели телевизор.

— О чем ты говоришь? У тебя что, стало плохо и с головой?

— Надо подать в суд на всех, — ответил он, стараясь не дергать головой. — Особенно на манекенов в отделе связи Марблуорта. На водителей, забивших машинами улицы. На факс и телефоны. На телевидение.

— У тебя поехала крыша.

Она встала. Ее ночная рубашка светилась отраженным мертвенно-бледным светом телевизионного экрана. Вздохнув, Мелисса поплелась в ванную.




~~~







>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU = => Принято: от TAR.HARVARD.EDU через HARVARD.EDU с BFP

id AQ74078; вторник 15 сентября 9:23:22 EDT

для WCHALM@AOL.COM; вторник 15 сентября 9:23:38 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU

Дорогой мистер Чалмерс,

как Вы уже знаете, мы обсудили Ваш случай с доктором Марджори Стеббинс из Медицинской школы Дюка. Доктор Стеббинс — специалист с мировым именем — занимается врожденными нейропатиями. На прошлой неделе я получил от нее интересное сообщение.

С наилучшими пожеланиями, Арманд Петров, врач Прилагаемый файл:

Предмет: Случай МБ № 384930

Дорогой доктор Петров,

я склоняюсь к мнению, что в данном случае мы имеем дело не с аутоиммунным заболеванием, а с редкой формой врожденной нейропатии. Я пришлю вам список рекомендуемых анализов и тестов, чтобы подтвердить мою гипотезу. Марджори Стеббинс, STEBBINS@DUKE.MED.EDU







АДВОКАТЫ


В конце сентября, когда летняя жара уступила наконец место осенней прохладе, Билл в девятый раз посетил доктора Крипке. Некоторое время оба молча сидели в тесном кабинете психиатра. Крипке оценил результаты теста Роша и был вынужден неохотно констатировать, что прием паксила в течение последнего месяца оказался совершенно неэффективным.

— Вы полны гнева.

— Что?

Билл настолько устал рассматривать одно фигурное пятно за другим, что почти перестал понимать человеческую речь.

— Гнев — это здание, — начал объяснять психиатр. — Но оно очень велико, размыто и огромно.

Он начертил несколько линий в своем блокноте.

— Генерализованный гнев пожирает душу и тело. Его энергия расходуется даром.

Психиатр, прибегнув к весьма образной метафоре, сравнил гнев Билла с породистой лошадью без всадника. Сравнение показалось Биллу настолько абсурдным, что он, забыв о шуме водопада, льющемся из динамиков, начал слушать врача.

— Мой опыт подсказывает, что лучше всего направить гнев в осмысленное русло, дать ему достойную цель. Действие — способ адаптации.

Именно в этот момент Билл вдруг ясно осознал, что должен, просто обязан подать в суд на «Плимут». Его уволили без всякого предупреждения, выгнали, как старую больную собаку, выбросили, как временное подспорье. Он отдавал «Плимуту» все свои силы, свою кровь. Да, он будет с ними судиться, он поставит их на колени, а после этого подаст в суд на всех бесполезных докторов, включая и Крипке.

— Уверены ли вы, что сами распоряжаетесь своей жизнью? — донесся откуда-то издалека голос психиатра.

Некоторое время Билл бездумно рассматривал пятно света, падавшего на пол сквозь маленькое окно.

— Распоряжаюсь ли я? Я чувствую, что меня всегда толкали и тащили. Тащили и толкали. И я сам допустил такое отношение к себе.

— То есть вы чувствуете себя пробкой в океане?

— Вы правы! — взорвался Билл. — Вы правы, и я буду судиться с этими ублюдками.

— Это очень здравая мысль, — сказал психиатр, вставая. Время приема истекло. — После того как вы найдете выход своему гневу, мы с вами обсудим его истоки.

Эти последние слова Билл уже почти не слышал. Натыкаясь на столы и стулья, он направил коляску к средней двери, стремясь вырваться из тесного кабинета после тяжелого и неприятного разговора.




В день, когда была назначена встреча в адвокатской конторе Торо и Мак-Каллоха, Билл привел себя в состояние здоровой ярости, которая только усилилась после того, как Мелисса припарковала машину возле дорогого гаража на перекрестке Бикон-стрит и Скул-стрит. «Засудить ублюдков», — бормотал Билл. Тротуар был забит пешеходами, которые обходили Билла, как обходят муравьи сморщенный лист, упавший на их тропу. Он явственно представлял себе, как они, с торчащими из ушей динамиками плееров, останавливаются на мгновение, искоса бросают на него взгляд и спешат дальше по своим неотложным делам. Каким жалким и беспомощным кажется он в своем инвалидном кресле! Билл мучительно морщился от вида каждого прохожего.

Мелисса ласково прикоснулась пальцем к его щеке.

— Просто расскажи адвокатам все, как было, — тихо сказала она. — И будь решительным. Эти высокооплачиваемые адвокаты обожают твердость.

— Не учи меня, что делать, — огрызнулся Билл. — Не думай, что я пробка в океане.

Они двинулись по Бикон-стрит. Тротуар был заполнен людьми, несущими коробки, ящики и пакеты, набитые товарами, купленными в магазинах на Ньюбери-стрит. Биллу показалось, что теперь пешеходы не смотрят на него, а, напротив, избегают встречаться с ним взглядом. Что хуже? Неужели он не стоит даже того, чтобы на него посмотреть? Он теперь вовсе никто? Да, ведь «Плимут» обошелся с ним как с никем.

Было ровно пятнадцать минут четвертого, когда Билл и Мелисса, вспотев от напряжения, вышли из лифта в вестибюле конторы Торо и Мак-Каллоха. От нестерпимо яркого света Билл невольно зажмурил глаза. Он поднял голову и увидел старинный лепной потолок, украшенный изящной металлической окантовкой и медальоном в центре. Все это великолепие было почти скрыто трубками люминесцентных ламп. Бледные рассыльные тоже щурились от света, входя в лифт с пачками документов. В противоположном конце холла Билл разглядел сияющую в мертвенном свете фигуру секретаря. Это была болезненного вида женщина, которая выглядела так, словно вообще никогда не покидала своего рабочего места. Волосы, как спагетти, свисали по обе стороны узкого худого лица, а кожа приобрела молочно-белый оттенок ламп дневного света. Она оторвала усталый взгляд от компьютера.

— Миссис Чалмерс? Да, спасибо, что пришли к нам. Мистер Бейкер сейчас вас примет.

Она жестом указала на приемную, где уже сидела какая-то женщина с гипсовым воротником на шее.

— Ждать, опять ждать, — буркнул Билл достаточно громко, чтобы его услышала секретарь. Он ненавидел ожидание, он всегда, всю жизнь кого-нибудь ждал. Он никогда никуда не опаздывал, даже сейчас, передвигаясь в инвалидном кресле, он явился вовремя. Почему же адвокат не может явиться на встречу вовремя? Билл злобно покатился к приемной, остановившись возле старинного комода с фарфоровым светильником. Рабочий покрывал стену акриловой краской.

— Я сильно вспотела, — сказала Мелисса. — Пойду в комнату отдыха.

— Мой муж не захотел ехать со мной, — сказала женщина в воротнике, повернувшись к Биллу всем телом, — но записал на бумаге все вопросы, которые я должна задать адвокату.

С этими словами она достала из конверта какие-то листки и, разорвав их пополам, бросила обрывки на пол.

— Мне жаль вас. — Она сочувственно посмотрела на Билла. — Надеюсь, что вы чего-нибудь добьетесь. Искренне надеюсь.

Было три двадцать пять. Билл подкатил к секретарю.

— Нам было назначено на три пятнадцать! — закричал он. — Посмотрите на меня. Ниже. Теперь вы меня хорошо видите? Почему вы заставляете людей ждать?

— Я приношу вам мои извинения, — прошептала секретарь. Она хотела что-то добавить, но в это время на ее столе бешено зазвонил телефон. В ту же секунду рядом с телефоном загудел еще один аппарат. За столом секретаря был виден лабиринт ярко освещенных коридоров, по которым беспрерывно сновали люди. Адвокаты в ослепительно белых безрукавках на ходу говорили по телефонам и надиктовывали что-то в диктофоны, время от времени останавливаясь возле столов, расставленных вдоль коридоров и спрашивая что-то у секретарей. В самой дальней комнате происходило нечто вроде совещания. Через полуоткрытую занавесь было видно, что за столом сидят несколько человек, оживленно беседующих между собой. Двигались их туловища, поднимались и опускались головы.

В это время из-за угла коридора появился высокий красивый человек и направился к столу секретаря. На человеке был роскошный серый костюм и шелковый галстук. Преждевременно поседевшие, серебристые вьющиеся волосы гармонировали с серо-голубыми глазами, спокойно взиравшими на мир из-за полированных стекол очков. Весь вид этого человека говорил о том, что он привык принимать решения и распоряжаться своими действиями. Тем более странно было видеть, что он постоянно вытирал нос платком.

— Это всего лишь небольшая простуда, — произнес он густым низким голосом. — Меня зовут Торстон Бейкер. Простите, что не пожимаю вам руку, но я, должно быть, действительно неважно выгляжу. Однако мое самочувствие гораздо лучше моего вида. — Он коротко рассмеялся и приятно улыбнулся, внимательно посмотрев при этом на Билла. — Мы постараемся помочь вам, мистер Чалмерс.

— Именно этого мы от вас и ждем, — сказал в ответ Билл.

Дальнейшие представления были прерваны появлением всклокоченной секретарши, которая, подбежав, вручила мистеру Бейкеру пачку листов с факсами.

— Это действительно так срочно, Оливия? — спросил Бейкер, отведя руку с бумагами в сторону, словно боясь, что Оливия сейчас возьмет их назад.

— Это от мистера Дэвидсон-Чемберлена и мистера Келлехера, — ответила женщина, отдышавшись. — Мистер Дэвидсон-Чемберлен только что звонил. Он настаивает, чтобы вы ответили ему сегодня, до половины пятого. Он сказал, что его устроит все, что у вас есть.

Она беспомощно посмотрела на секретаря в холле и поправила накинутый на плечи пурпурный шарфик.

Мистер Бейкер закашлялся. Билла вдруг осенило, что все, кого он успел увидеть в этом доме, были так или иначе больны. Из холлов и коридоров доносились беспрерывные чихание и кашель. Бейкер посмотрел на часы.

— Давайте пройдем в мой кабинет, — гнусаво произнес он сквозь приложенный к губам носовой платок. — Где миссис Чалмерс?

Они пошли по ярко освещенному коридору. Старинный дубовый паркет поскрипывал под ногами мистера Бейкера. Мимо проносились адвокаты, их помощники, и каждый считал своим долгом бросить: «Добрый день, Торстон». Двери некоторых кабинетов были открыты, и Билл видел, что в каждом из них сидели за большими столами люди в безрукавках и либо печатали на компьютерах, либо говорили по телефонам.

Потом они оказались в кабинете мистера Бейкера, где пахло старым деревом и новейшим электронным оборудованием. На стене висела подписанная фотография бейсбольной команды. Лившийся в фонарь окна свет отражался от глянцевой поверхности снимка. Адвокат достал из коробки, стоявшей на заваленном бумагами столе, новую салфетку.

— Итак, вы живете в Лексингтоне, — сказал мистер Бейкер и снял пиджак. Подавшись вперед, он на несколько дюймов отодвинул в сторону компьютерный монитор, чтобы лучше видеть Билла. — Вот так. — На лице адвоката появилось странное выражение. — Ваше лицо кажется мне знакомым, мистер Чалмерс. Мы с вами никогда прежде не встречались?

— Не думаю, — ответил Билл. Мгновение спустя его ужаснула мысль о том, что Бейкер мог быть в метро в то злосчастное утро и видеть его позор. Его захлестнула волна давно сдерживаемых воспоминаний. Он вновь ощутил панический страх, охвативший его при виде незнакомых станций подземки, следы рвоты на галстуке и рубашке, противный запах и взгляды пассажиров, исполненные отвращения. Мог ли Бейкер ехать в том же поезде? Или он видел, как Билл ловил в церкви зеленые купюры? Мало-помалу, как можно более незаметно, Билл переместился в сторону, чтобы компьютерный монитор снова оказался между ним и Бейкером.

— Должно быть, я ошибся, — сказал адвокат, но по лицу его пробежала тень сомнения.

— Да, — подтвердил Билл и опустился в кресле пониже, чтобы еще больше отдалиться от прямого взгляда Бейкера.

— Ну хорошо, — произнес адвокат. — Давайте сразу решим вопрос об оплате.

Он объяснил, что его час стоит триста долларов, при этом время разбивается на минимальные пятиминутные промежутки. Помощники адвокатов принимают по таксе сто пятьдесят долларов в час и стараются до минимума сократить расходы клиента.

— Как долго мы уже находимся у вас? — выпалила Мелисса.

Мистер Бейкер улыбнулся:

— Пока ни одной секунды, миссис Чалмерс.

Он продолжал говорить, видимо, заверяя своих посетителей в том, что им не придется платить лишнего, когда в дверь постучали. В кабинет вошла красиво одетая женщина. У нее был слегка раздосадованный вид. В руках женщина держала желтый блокнот.

— Это Элис Стивенсон, — представил ее Бейкер. — Элис — сотрудница фирмы и будет присутствовать на наших с вами встречах.

Вместо того чтобы сесть на стул, мисс Стивенсон подошла к окну и, скрестив ноги как школьница, встала у подоконника.

Хотя Билл и не видел лица мистера Бейкера, он вполне мог представить себе, какое неудовольствие на нем отразилось. Как может старший юрист выносить такое беспардонное поведение подчиненного? Бейкер повернулся на стуле и посмотрел на часы. Было три часа сорок четыре минуты.

Билл молча уставился в пол. Он не мог думать ни о чем, кроме цифры триста долларов в час. Плюс сто пятьдесят долларов за услуги мисс Стивенсон, чьи функции представлялись Биллу весьма расплывчатыми и туманными. Что бы она ни делала, он не просил о ее присутствии. Думая о ней, Билл начал злиться. Надо ли было предварительно проконсультироваться о привлечении мисс Стивенсон к делу? Эти адвокаты творят, что им вздумается. Итак, теперь их услуги будут стоить четыреста пятьдесят долларов в час. Надо сейчас же сказать, что он не нуждается в услугах мисс Стивенсон. Лицо Билла сморщилось от напряжения, когда он попытался вычислить стоимость пятиминутной элементарной «единицы». Думая, он машинально шмыгнул носом.

— Мистер Чалмерс.

Билл очнулся от дум, посмотрел на часы и увидел, что они показывают уже три часа сорок шесть минут. Да, выбора нет. В быстром темпе, чувствуя, что ставит себя в унизительное положение, Билл начал вслух вспоминать цепь событий, последовавших за эпизодом в метро. Мистер Бейкер сразу достал из ящика стола ручку с золотым пером и начал делать записи, попутно задавая вопросы для прояснения некоторых деталей.

— Мой муж болен, — вмешалась в разговор Мелисса. — Ведь человека нельзя увольнять за то, что он болен, не так ли? Они не могли, не имели права этого делать.

Бейкер сочувственно кивнул, но ничего не ответил. Продолжая излагать свою историю, Билл бросил полный надежды взгляд на мисс Стивенсон, но увидел лишь, что она с безразличным видом смотрит в окно.

Когда Билл приблизился к концу своего рассказа, его жена внезапно расплакалась.

— Мелисса, — удивленно прошептал он. Он не помнил, чтобы она когда-нибудь раньше позволяла себе срываться в общественном месте. На его собственных глазах тоже выступили слезы, и он, протянув руку, прикоснулся к ладони Мелиссы. Как она несчастна, через какой страх пришлось ей пройти, как она переживает за больного мужа. Несмотря ни на что, она любит его. Она его любит! Как он мог в этом сомневаться? Он нежно посмотрел на жену, подивившись красоте ее шеи и белизне кожи. Потом, вспомнив, где находится, Билл отвел взгляд от Мелиссы и взглянул на Бейкера, который молча пододвинул супругам коробку с салфетками. Некоторое время Мелисса продолжала, прижавшись к мужу, беззвучно рыдать. Она никак не хотела отпускать его руку. Потом, как ребенок, вытерла слезы тыльной стороной ладони и надела темные очки.

— Мы сделаем все возможное, миссис Чалмерс, — сказал Бейкер, вставая из-за стола. — Я в полном вашем распоряжении.

Еще несколько мгновений он постоял молча, ожидая вопросов. Интересно, подумал Билл, сколько людей плачут в кабинете Бейкера, рассказывая истории о своих неприятностях и мытарствах. Билл также заметил, что при всем своем сочувствии Бейкер не позволил вовлечь себя в эмоциональные переживания. Точно так же, как Крипке, даже в еще большей степени. Это был профессионал высочайшего класса. Адвокат снял очки и протер стекла. Глаза его оставались такими же спокойными и безмятежными, как и в начале беседы.

— Есть важные пункты, — заговорил наконец Бейкер ласковым тоном. — Мистер Чалмерс, не пыталось ли руководство «Плимута» безуспешно создать вам условия для работы, учитывая, что вы утратили некоторые моторные навыки?

— Да, то есть я хочу сказать: нет.

Билл смотрел на адвоката во все глаза, как смотрит корова вслед проходящему поезду. Он не вполне понимал, куда клонит Бейкер.

— Знало ли руководство «Плимута» о вашем заболевании?

— Определенно да, — ответил Билл. — Должно было знать. Не могло не знать.

— Отлично, — произнес адвокат и удовлетворенно кивнул. — Это должно быть документально подтверждено в ходе нашего расследования.

В этот момент мисс Стивенсон, бывшая до того безмолвным свидетелем происходившего, выступила вперед, оторвавшись от подоконника, и задала несколько блестящих в своей простоте вопросов. Пытаясь ответить на них, Билл не мог удержаться от того, чтобы не смотреть на часы. Четыре часа двадцать три минуты. Четыре двадцать четыре. Четыре двадцать пять.

— Итак, мы будем подавать иск? — спросил он наконец. Было четыре часа двадцать шесть минут.

— Может быть, — ответил Бейкер. Старший юрист взялся за мышь компьютера и принялся машинально щелкать клавишей, словно постукивая карандашом по столу. — Должен вам сказать, что медицинские дела особенно трудны. Невозможно точно определить состояние здоровья или его расстройство. Но в вашем случае… — Он подался вперед и жестом указал на ноги Билла, бессильно лежавшие на подножке кресла. Щелк, щелк. — Совершенно ясно, что у вас есть некое заболевание какого-то рода. Однако, если я правильно вас понял, никто пока не знает, как оно называется. Пусть так. Мне в связи с этим вспоминается один случай, которым я занимался несколько лет назад. Я довольно хорошо помню женщину из Уоберна или, быть может, из Винчестера, которая лишилась кисти руки, но в ее отношении не было согласия относительно того, можно ли считать ее инвалидом. «Акт об инвалидности», принятый в 1990 году, запрещает дискриминацию квалифицированных работников на основании их инвалидности, но в том случае не было соглашения по поводу того, можно ли считать утраченную руку признаком инвалидности. Вы понимаете, конечно, о чем я говорю.

Старший юрист, непрерывно щелкая мышью, продолжал перечислять скучные подробности похожих дел и запутанных медицинских конфликтов.

Несмотря на важность того, что говорил мистер Бейкер, и на высокую стоимость каждой минуты, Билл против воли повернул голову к окну и стал смотреть на общественный сад. Ему очень хотелось сей же час оказаться там с Мелиссой, в одной из видневшихся вдалеке зеленых лодочек, и плыть по глади пруда под плакучими ивами. Или идти с женой среди деревьев по одной из тропинок, которые, словно клубок ниток, пронизывали старый парк. В тенистых углах росла шелковистая трава, в которой виднелись яркие красные, желтые и оранжевые пятна. Цвели ноготки, отражая неяркий свет спокойного осеннего солнца. Билл представил себе, как они с Мелиссой рука об руку идут по этой траве. Им не надо никуда спешить, их никто не ждет. Они могут остановиться, где им вздумается, смотреть на воду или сидеть на скамейке. Опадающие листья плавно опускаются на волосы Мелиссы. Свежий ветерок обдувает лицо Билла.

На столе мистера Бейкера взорвался сигнал телефона. Билл вздрогнул и перестал смотреть в окно. Адвокат что-то прошептал в микрофон селектора, потом улыбнулся и, извинившись, сказал, что ему надо отлучиться на несколько минут, чтобы поговорить внизу с каким-то мистером Шпрингером. Он взглянул на часы и записал время в маленькую книжечку, которую достал из кармана. Потом Бейкер чихнул, захватил с собой несколько салфеток и поспешно вышел из кабинета.

— Я что-то неважно себя чувствую, — шепнула Мелисса, отпустив руку Билла. — Мне надо пойти в комнату отдыха и ополоснуть лицо. Я буду ждать тебя у стола секретаря.

Поцеловав мужа, она вышла в коридор.

Когда все вышли, мисс Стивенсон отошла от окна и села на место мистера Бейкера.

— Все изыскания и анализ дел за него выполняю я, — сказала она и откинулась на спинку стула.

Билл удивленно посмотрел на младшего юриста, недоумевая, что она скажет дальше. Это была привлекательная молодая женщина с угловатыми чертами лица, высокими скулами и тщательно подстриженными и ухоженными волосами, доходившими до подбородка.

— По моему мнению, — сказала она, оглядывая кабинет с нескрываемой скукой, — у вас очень слабые шансы на выигрыш, мистер Чалмерс.

— Почему вы не сказали об этом раньше? — злобно спросил Билл.

В ответ мисс Стивенсон лишь пожала плечами.

— Мистер Бейкер не сказал, что у меня слабые шансы, — произнес Билл и посмотрел на полуоткрытую дверь, в которую только что вышел старший юрист. — Он сказал только, что это будет трудный случай.

— Он никогда не говорит клиентам, что у них слабые позиции, — засмеялась младший юрист.

Хотя Билл не доверял мисс Стивенсон, его расстроили ее слова. Он откинул голову на металлическую спинку своего кресла и уставил тяжелый взгляд в стену. Выходит, что часть его гнева против «Плимута» израсходована зря, утекла сквозь пальцы. А как быть с Марблуортом? У кого достанет энергии бороться с ним?

— Единственное, чего я хочу, — это вернуться на работу, — тихо сказал Билл, не заботясь о том, слышит его мисс Стивенсон или нет. — Через несколько месяцев я бы стал старшим партнером.

— Я вас понимаю, — сказала мисс Стивенсон, и язвительность исчезла из ее голоса. — У меня тоже есть амбиции. Я хочу стать самым молодым старшим юристом, пусть это будет даже контора Торо и Мак-Каллоха. Я хочу выступать в Верховном суде Соединенных Штатов.

Она встала из-за стола, подошла к Биллу, положила руку ему на плечо и ласково спросила:

— Скажите, что с вами произошло в действительности? Наверняка у вас есть диагноз после посещений стольких врачей.

Билл отрицательно покачал головой. Ему почему-то вспомнился кабинет Петрова, заваленный историями болезни.

— Ваша жена работает? — спросила мисс Стивенсон. — Или она сидит дома?

— Это не ваше дело, — ответил Билл и отъехал от младшего юриста. Он понял, что не может говорить на личные темы с этой женщиной. Он совершенно неосмотрительно подставил ей свои уязвимые места. Но отныне он будет оперировать исключительно относящимися к делу фактами. Эти адвокаты — презренные, надменные и скользкие типы. Зачем он вообще пришел сюда? Билл посмотрел на часы. Было пять ноль две. Послышались чихание, кашель, и в кабинет вошел мистер Бейкер.

— Если я вам больше не нужна… — сказала мисс Стивенсон.

— Еще буквально несколько минут.

Мистер Бейкер сел за клавиатуру компьютера и принялся что-то печатать.

— Мистер Чалмерс, — сказал он. — Я пришлю вам по электронной почте перечень того, что надо будет сделать в первую очередь. Наша следующая встреча пройдет в Интернете. Это поможет сэкономить время.

— Когда вы будете знать, что дело открыто? — спросил Билл. Желудок его скрутило в тугой узел, в голове застучало. Он снова и снова мысленно слышал слова мисс Стивенсон.

— Трудно сказать, — ответил мистер Бейкер.

Билл подался вперед, стараясь прочитать текст, который набирал адвокат.

— Я все пришлю вам по электронной почте, — пообещал Бейкер, продолжая печатать. — С полной определенностью ясно только одно. Жизненно важно получить диагноз вашего заболевания. Без этого мы не сможем сдвинуться с места.

Мисс Стивенсон закрыла блокнот и подошла к двери, выставив одну ногу в коридор.

— Вы должны иметь окончательный диагноз, — сказал Бейкер, — подписанный лицензированным врачом. Вообще говоря, этот диагноз должен быть подтвержден по меньшей мере двумя независимыми друг от друга врачами.

Когда Билл выехал в коридор, ожидавшие своей очереди люди встретили его дружным кашлем.




РИСУНКИ


Он медленно подтягивается на подоконник, испытывая боль во всем теле от долгого лежания на полу. Дома никого нет, но он слышит какой-то звук. Над головой тихо поскрипывают брусья перекрытий. Вдалеке всхлипывает маломощный мотор. Билл откидывается назад, спиной чувствуя холодок металла инвалидного кресла, потом снова наклоняется к полу.

На полу он обводит тень древесного листа. Это лист сахарного клена, который заглядывает в окно второго этажа, чудесный лист с одним центральным выростом и двумя боковыми долями. Каждая из этих частей похожа на прихотливо изогнутую береговую линию с острыми мысами и закругленными бухточками. Когда налетает порыв ветра, тень на полу начинает дрожать и колебаться. Тогда он перестает рисовать и ждет. Потом начинает опять. Каждый час он рисует новый силуэт. Каждый час силуэт листа смещается в сторону на ширину ладони, обозначая на полу путь солнца по небосклону. Утром первая тень ложится на пол возле бюро. Днем, когда Билл перестает рисовать, не выдерживая соблазна сесть за клавиатуру компьютера, тень добирается до красного письменного стола. За неделю карандашные рисунки покрывают весь пол. Получается нечто связное, одна гирлянда из листьев или, быть может, один гигантский лист.

Мелисса не раз просила его переселиться на первый этаж, чтобы избавиться от ужасных перемещений по лестнице, покончить с добровольным заточением, но Билл предпочел трудности спальни, четырех стен его болезни. Именно так называет он теперь свое состояние. Это не проблема, но болезнь. Он болен. Теперь он принял это. Он болен. Его ноги превратились в обтянутые кожей кости. Руки тоже превратились к кости, но чудесным образом они пока еще способны исполнять желания мозга, которые он посылает им по больным, но действующим нервам. Лицо Билла тоже частично онемело. Ухо, подбородок, левая щека. Денно и нощно молит он Бога послать ему боль.

Он держит свинцовый карандаш настолько твердо, насколько позволяет разум, чтобы его рисунки были совершенны. Он хочет запечатлеть точную форму листа в данный момент времени. Каждый самый крошечный изгиб и зазубрину, трещинки и вмятинки. На одной доле пять мысов и шесть впадин, и каждая хоть немного, но отличается от других. У листа есть маленькое отверстие. В самой середине. Оно пропускает свет, и Билл любовно обводит и это внутреннее окошечко. Правая доля почти неприметно больше левой, левая же располагается ниже, и край ее более плоский. Он нашел асимметрию в листе, и она оказалась прекрасной в своем несовершенстве. Временами тень кажется ему рукой или маленьким личиком, и тогда Билл откатывается от рисунка, чувствуя, что вторгается в чужую интимную жизнь. Наверное, он превратился в вуайериста, который подглядывает в чужие окна. Или в просителя, предлагающего себя самого? Даже когда лист был похож на обыкновенный лист, рисование превращалось в глубоко интимный акт, настолько хорошо Билл знал очертания своей модели. Центральный отросток прям, как армейский майор. Каждая кривая линия напоминает либо бухточку, либо женскую грудь. Он так хорошо узнал лист, что мог чувствовать его, несмотря на омертвевшие пальцы, мог коснуться каждой складки, каждого острого края. Он чувствовал уколы листа на своей щеке.

По ночам ему часто снится лист, и, просыпаясь, он обнаруживает, что водит руками по деревянной спинке кровати, ощупывая его. Иногда он просыпается в холодном поту. В такие моменты ему снится не лист, а компьютер, руки носятся над спинкой кровати, которая в это время превращается в клавиатуру. Он стучит по клавишам, пытается успеть, успеть, сидя с голым белым животом перед экраном, с которого летят тысячи дротиков информации, вонзающихся в его беззащитную кожу. Или с экрана на него бросаются полчища муравьев, начинающих пожирать его кровоточащую плоть. Просыпаясь, он, дрожа, сидит на постели, уставив взор в светящиеся часы на туалетном столике.

Билл ползал на животе за тенью листа, и однажды ему пришло в голову, что он пишет на полу своего рода историю. Это же история Земли, карта ее движения. Земля движется во времени, тень движется по полу. Ничто не может быть проще. Движется Земля, и движутся тени. Земля — мать, прародительница листьев, рай, благословение. Он благословляет лист и его мать-землю, он рисует и благословляет. В своей истории он отыскивает каждую деталь и поэтому с таким вниманием присматривается к каждой кривой линии, к каждому, самому мелкому, движению. Разве это не благословение? Он стал хронистом малых и великих вещей. Может быть, именно этот лист и есть средоточие вселенной.

И так как лист постепенно, от часа к часу, меняет свое положение, то Билл подумал и о том, что по его рисункам, по их точности и строгой последовательности можно будет восстановить время и место их нанесения. Эта перспектива вселяет в него радость, доставляет удовольствие, связывает его с событиями, значение которых выходит далеко за рамки человеческого бытия. Лежа на полу, он одновременно высоко парит. Его рисунки запечатлевают и историю, и настоящий момент. Окрыленный своим новым видением, он представляет себе других людей, то, чем они занимаются в данный момент. На газовых станциях рабочие качают газ, банковские служащие меняют наши пятерки и десятки, пешеходы спешат по делам мимо высоких зданий, хозяйки варят на кухнях капусту, водители жмут на клаксоны, все суетятся в толпе, и Билл понимает, что никто из этих людей не смотрит. Никто из них даже не подозревает о развертывающейся на их глазах истории. Он, именно он, должен ее записать. Это его ответственность и его блаженство.

Наблюдая с таким вниманием за листом, Билл начал замечать и пол. Это желтый пол из широких сосновых досок. Он ничем не покрыт, так как Билл свернул и убрал ковер, и стали видны смоляные подтеки, расходящиеся в разные стороны в немыслимом разнообразии форм. В некоторых местах зернышки смолы располагаются длинными волнистыми потоками, похожими на струи дождя, прокладывающие свой путь по гладкой поверхности оконного стекла. В других местах зернышки утолщаются и расходятся лучами из одного теплого центра, извиваясь, как клубы дыма, поднимающиеся от костра. Некоторые зерна, не имея определенной формы, залегли, как острова посреди желтого моря сосновых досок. Нет ни одного одинакового рисунка. Они резко меняются при переходе от одной доски к другой. Звенящая кантата света сменяется щемящей фугой Баха в тени. Тут и там темные узлы грубо ломают рисунок. Пол — тоже вселенная, решает Билл. Он чувствует его влажную маслянистость, когда прижимается к доскам здоровой щекой. Пол — это целый мир бесконечных форм, тайных посланий и ведомых ему одному значений. Несомненно, здесь кроется еще одна история Земли и живых существ. Опираясь на эту вселенную, существует вселенная тени листа. Грифель карандаша создает связь между ними.

Потом Билл открывает, что он как наблюдатель не умеет как следует наблюдать. Он присматривается к связи между вселенной пола и вселенной тени листа и вдруг с удивлением находит, что у тени есть собственная тень. Береговая линия листа не имеет четко очерченного края, это постепенная градация, плавный переход от тьмы к свету. Внутреннюю тень окружает другая тень, гало, не такое интенсивное, волокнистое, повторяющее контуры исходной тени, но обладающее своим неповторимым и своеобычным духом. Это гало более изящно, оно похоже на тонкое кружево. Оно такое тонкое, что колышется даже при отсутствии малейшего ветерка. Мельчайшие волоконца полутени напоминают ворсинки какого-то неведомого морского существа. Биллу кажется, что эта вторая тень реагирует на малейшее движение и даже на предвкушение движения. Тень гало — это душа листа. Когда Билл делает это открытие, он хочет переделать рисунки, добавить полутень и уменьшить тьму. Но вторая тень слишком тонка; он не сможет обвести ее грубым карандашом.

Он благословляет обе тени. И благословляет себя и даже свою болезнь, ибо и она часть его самого. Если бы не она, он никогда не оказался бы на полу, таская свое омертвевшее тело, которое, изменив ему, обострило его зрение. Он стал ясновидящим, историком жизни листа. Если бы только он мог испытывать боль! Вместе с болью он ощутил бы недостающие части целого. Боль помогла бы ему лучше увидеть и понять, что именно с ним происходит. С болью пришла бы полнота жизни. Слышит ли его лист? Конечно, нет. Ведь это всего-навсего лист, хотя он и вмещает в себя целую вселенную. Но почему, почему он не чувствует боли? Что же это за болезнь, болезнь настолько жестокая, что лишает его даже боли и грядущей с ней ясности? Но нет, он все равно испытает боль, хотя ему и отказано в ней. Он режет кожу на тех частях тела, которые еще не онемели — здоровую щеку, грудь, — и он благословляет боль, роняя капли крови на рисунки, которые становятся от этого еще прекраснее, становятся похожими на багрово-пятнистые осенние листья. Он страстно хочет, чтобы каждый видел их, видел его тончайшие наблюдения и разделил с ним его молчание.

* * *







>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU = => Принято: ot TAR.HARVARD.EDU через HARVARD.EDU с BFP

id AQ74078; вторник 14 октября 11:18:32 EDT для WCHALM@AOL.COM; вторник 14 октября 11:18:51 —0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Петров в MGH.HARVARD.EDU

Дорогой мистер Чалмерс,

первое ультразвуковое исследование скелетных мышц не дало никаких результатов. Я хочу выполнить еще одно на частоте 10 мегагерц, что дает гораздо большее разрешение — до нескольких миллиметров. Мой секретарь свяжется с вами, чтобы обсудить дату исследования.

ПЭТ запланирована на понедельник 27 октября. Мы получили специальное разрешение на ее проведение от Вашего учреждения медицинского страхования. Они подумали и решили, что ПЭТ даст нам важную информацию о состоянии обмена веществ Вашего головного мозга. Для исследования мы воспользуемся углеродом-11 и азотом-13. Давайте скрестим пальцы и помолимся об удаче.

Прошу Вас, продолжайте посещать доктора Крипке.

С наилучшими пожеланиями, Арманд Петров, врач













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Стеббинс в DUKE.MED.EDU = => Принято: от ALP.DUKE.EDU через DUKE.EDU с TBF id ML43790; вторник 14 октября 15:31:48 EDT для WCHALM@AOL.COM; вторник 14 октября 15:32:03 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Стеббинс в DUKE.MED.EDU

Дорогой мистер Чалмерс,

доктор Петров предложил, чтобы я обратилась к Вам лично. Результаты нашего первичного теста на многофакторное генетическое расстройство оказались отрицательными, но существует множество других генетических маркеров, которые мы должны попытаться выявить. Связывание с ними не всегда, к сожалению, гарантировано даже в присутствии явного дефекта. Я по-прежнему убеждена, что вы страдаете редкой врожденной нейропатией, а не аутоиммунным заболеванием, как полагает доктор Соамс. Мы дадим Вам знать о времени проведения следующих тестов.

Пожалуйста, сообщите, не испытываете ли Вы боли. Ваше сообщение окажет нам неоценимую помощь.

С наилучшими пожеланиями, Марджори Стеббинс, STEBBINS@DUKE.MED.EDU













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ДжОльсв в OLS.COM = => Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP id AQ06498; вторник 14 октября 18:52:29 EDT для WCHALM@AOL.COM; вторник 14 октября 18:52:32 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Ольсвангер в OLS.COM

Дорогой Билл Чалмерс,

очень расстроен Вашей болезнью. (Я только что узнал об этом.) Вы не ответили на мое вчерашнее сообщение. Ситуация становится нетерпимой. Мне надо связаться с Вами не позднее 10:30 по Восточному времени завтра утром. Благодарю. Джаспер Ольсвангер













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: ACHALM в AOL.COM = => Принято: от RING.AOL.COM через AOL.COM с GOTP id AQ06498; среда 15 октября 17:01:36 EDT для WCHALM@AOL.COM; среда 15 октября 17:01:49 — 0400

Внеочередное сообщение

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Александр в AOL.COM

Дорогой папа,

я в гостях у Брэда, пришел к нему после школы. Как ты себя сегодня чувствуешь? Я останусь здесь обедать. У вас с мамой все в порядке?

Любящий тебя Алекс













>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Бейкер в THORMCCULL.COM = => Принято: от THORMCCULL.COM через NETCOM.COM с BFP

id BZ48693; четверг 16 октября 10:11:08 EDT

для WCHALM@AOL.COM; четверг 16 октября 10:11:32 — 0400

Нажать* для получения сообщения

>>> MAIL 50.02.04 <<< От: Бейкер в THORMCCULL.COM

Дорогой мистер Чалмерс,

мисс Стивенсон постоянно держит меня в курсе своей переписки с Вами. Мы продолжаем расследование, но я еще раз хочу подчеркнуть, что мало что можно сделать без диагноза Вашего заболевания. Я не хочу вмешиваться в диагностический процесс, но хочу посоветовать Вам обратиться к доктору Фрэнсис Эмори в госпитале «Диконисс». Она специалист по нервным болезням и к тому же быстро ставит диагнозы. Ваша супруга интересовалась оплатой счетов. Пожалуйста, скажите ей, что скоро Вы получите счет за период с 24 сентября по 10 октября, а потом счета будут приходить каждые две недели.

Искренне Ваш, Торстон Бейкер, эсквайр








Мелисса вошла в спальню с какими-то письмами в одной руке и со стаканом скотча в другой. Она посмотрела на полупустой обеденный поднос, на Билла, сидящего за компьютером, уселась в кресло у туалетного столика и молча принялась за виски. По телевизору выступала какая-то женщина: «Когда я решила имплантировать себе самые современные гидрогелевые и натуральные масляные протезы, мне захотелось знать, должна ли я обратиться в полностью оборудованный современный госпиталь или же в клинику, где занимаются только косметической хирургией».

— Звонил Генри, — заговорила Мелисса. — Он женится.

— Что? — Билл оторвался от компьютера и посмотрел на жену покрасневшими усталыми глазами. У него всегда были такие глаза, когда он долго сидел за терминалом. Впрочем, все его лицо раздалось вширь и обмякло, щеки стали одутловатыми от стероидов и отсутствия физической активности.

— Генри женится, — повторила Мелисса без всякого выражения. Голос ее был почти не слышен за ревом двигателя машины, буксующей на противоположной стороне улицы.

— После стольких лет холостяцкой жизни. Это хорошо. Я и не знал. — Билл снова повернулся лицом к экрану.

— Я тоже не знала. Он женится на девушке по имени Морин Мак-Кларан.

— Наверное, ирландка. Или шотландка.

Зазвонили телефоны. Сначала было похоже, что звонки раздаются с экрана телевизора на бюро, из больницы, где неведомой женщине дали новые груди. Билл оцепенел от противного звука. Мелисса схватила радиотелефон, лежавший на кровати.

— Это Вирджиния, — сказала она, закончив разговор. — Хочет знать, почему ты никогда не берешь трубку до четырех часов дня. Сегодня она оставила на автоответчике три сообщения.

— На пленке восемь сообщений, — уточнил Билл. — От Вирджинии и других. Я перестал подходить к телефону до четырех часов.

— Она знает это. Почему бы нам не записать на пленку предупреждение, чтобы люди звонили после четырех? Господи, что я говорю? Я сама не знаю, что говорю. — Мелисса повернулась в кресле и склонила голову на плечо. — Я говорю о вежливости. Надо оставить на автоответчике вежливое сообщение, если ты не подходишь к телефону. Люди же знают, что ты дома.

— Многие не знают, что я здесь.

— Думаю, нам все же надо записать вежливое сообщение.

— А что, если я начну брать трубку в половине четвертого? Это сделает тебя счастливой?

— Генри пишет, что испытывает чувство вины, потому что женится, когда ты в таком состоянии. — Мелисса встала и одним глотком допила виски. — Как ты сегодня себя чувствуешь?

Он откатился в своем кресле от компьютера и подъехал к кровати, чтобы увидеть в ее глазах выражение, которого не хотел видеть.

— Я терпеть не могу, когда ты каждый день спрашиваешь, как я себя чувствую.

— Пожалуйста, не вымещай на мне свою злость, — сказала Мелисса. — Спущусь вниз, налью себе еще виски.

Она пошла к двери, остановилась, взглянула на рисунки, потом на Билла, который во все глаза смотрел на жену.

— Мне нравятся твои рисунки, — сказала она, держась за дверной косяк. — Никогда не знала, что ты умеешь рисовать. — Она потерла лоб и вздохнула. — Но я не понимаю только одного. Это же сумасшествие. Ты сходишь с ума, Билл.

— Посмотри на них.

— Я смотрю. На прошлой неделе я уже сказала тебе, что они хороши. — Мелисса снова потерла лоб. — Но зачем ты это делаешь? Ты испортил наш пол. Подожди, я помогу тебе.

Она достала из ящика туалетного столика губную помаду, подошла к стене и нарисовала на ней сочный красный листок.

— Вот еще один.

Потом, сделав три семенящих шажка, Мелисса вернулась к кровати и принялась водить краем стакана по столбику кровати, словно пытаясь снять с него стружку.

— Я так счастлива за Генри.

Она расплакалась, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

— Алекс! — закричала она, выйдя в коридор. — Пойди посмотри, что рисует на полу твой отец.

— Я видел его рисунки, — крикнул из своей комнаты Алекс. — Что у нас на обед?

— Иди и посмотри еще раз.

Она дразнит его, подумал Билл. Мелисса пьяна и не в себе, так же, впрочем, как и он сам.

В дверь спальни тихо постучали. Вошел взъерошенный Алекс. Он только сегодня днем подстриг волосы под горшок.

— Как твои домашние задания?

— Отлично.

Алекс встал у двери, сгорбившись, отчего его маленькая фигурка казалась еще меньше. Билл смотрел на сына, и сердце его переполнялось любовью. Алекс уставил взгляд на бюро, стараясь не смотреть на отца. «Как он хорош, — думал Билл. — Мальчик пошел в меня. У него живой ум и развитое воображение, он, правда, слишком бледен — много времени проводит взаперти, в своей комнате. Такой умный, понятливый, бледный мальчик». Биллу хотелось, чтобы сын остался таким на всю жизнь, хотелось уберечь его от разочарований и трагедий.

— Подойди ко мне, — сказал Билл. Он сидел у окна, через которое в спальню лился ровный осенний свет.

Алекс медленно подошел к отцу. Приблизившись к инвалидному креслу, сын закрыл лицо руками.

— Я очень люблю тебя, Алекс, — сказал Билл. Подавшись вперед, он протянул руку и погладил мальчика по плечу. — Подойди ближе, я не могу до тебя дотянуться.

Алекс опустился на колени и положил голову отцу на колени.

— Я люблю тебя, — прошептал Билл. — Я устроил такой кошмар из нашей жизни, но я люблю тебя.

— Пожалуйста, не умирай.

— Я не собираюсь умирать.

Алекс попытался что-то сказать, но не смог.

— Ты обещаешь? — с трудом произнес он.

— Я делаю все, что могу.

Алекс поднял голову. Лицо его, мокрое от слез, блестело в свете, проникавшем в окно.

— Я хочу, чтобы ты был таким, как раньше, — сказал он.

— Я стараюсь. Я очень стараюсь поправиться. Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю?

Алекс утвердительно кивнул. Он встал и вытер слезы рукавом рубашки.

— Я пойду в свою комнату.

Билл молча смотрел, как сын вышел из спальни и прикрыл за собой дверь.

* * *


Он лежит на полу, рисуя лист. Многие листья уже опали, но этот остался. Прошло три недели, и Билл заметил, что тени переместились дальше от окна, солнце поднималось теперь ниже над горизонтом. Смена времен года. Открылись новые виды. Форма листа стала другой. Лист был тот же, но он изменился, как меняется человек, набирая вес или становясь старше. Это такое же испытание, как если бы Билла спросили, сможет ли он заметить в себе малейшие изменения, если не станет постоянно копировать сам себя. Но он замечает, он наблюдает мельчайшие детали и рисует новые тени так, словно они первые в его жизни. Он хочет, чтобы его ум был свободным и пустым, готовым воспринять каждую новую вещь так, как она возникает. Он воображает, что это его самые первые рисунки. Вот первый в истории вырост, вот первые боковые доли, первые мысы и первые долины. Он убеждает себя в том, что никогда в жизни не видел этот лист раньше, чтобы в данный момент видеть его более совершенным. Он должен зарисовать лист как можно точнее, ибо никто, кроме него, не замечает этот уникальный, единственный в своем роде лист. Никто, кроме него, Билла Чалмерса. Эта мысль наводит на него грусть, но одновременно заставляет работать. Никогда в жизни не чувствовал он себя столь одиноким.

Он одинок, но он не один. Он не один, потому что, рисуя на полу листья-тени, он слушает звуки и слышит вездесущий шум, низкий жужжащий тон, прячущийся под другими звуками. Он не может вырвать это жужжание из своей головы. Он закрывает окна, выключает телевизор и компьютер, но нескончаемый низкий гул вибрирует и рокочет в ушах, разламывая голову. Что это? Что это? Он закрывает уши ладонями, но звук не исчезает. Он внедряется в кости, он заполняет собой все тело, разрывает мышцы, сворачивает кровь и уничтожает тишину. Что это? Билл чувствует свой пульс, ощущает биение сердца. Шум и пульс вибрируют в унисон, заглушая друг друга. Он ловит ртом воздух, старается прислушаться к своим мыслям в промежутках между вдохами, но и между вдохами нет тишины, нет места и воздуху. «Будь ты проклят, — кричит он. — Будь ты проклят». Он корчится, судорожно пытается вдохнуть, но от этого шум становится только громче, доходя до степени пронзительного визга, вибрации электрического тока, стона, который испускает его измученный мозг. Он швыряет стул в телевизор. «Я сломаю каждую машину на этой планете. Миллиарды мобильных телефонов и факсов, компьютеров и автомобилей, телевизоров и других машин, которым несть ни имени, ни числа. Я вырву из стены все телефоны».




В конце октября, за несколько дней до назначенной ПЭТ, рисунки Билла потеряли свою точность. На этот раз дело было не в руках, а в глазах. Биллу перестало хватать света. Когда он подтягивался к окну и, скрючившись у стены, смотрел на улицу, ему казалось, что дома напротив находятся на расстоянии в сотни миль. Первым исчез цвет. С противоположной стороны комнаты кровать казалась теперь смутной белой баржей с неотчетливыми контурами. Слова на экране компьютера сначала потеряли четкость, а потом превратились в темные полоски. Но несмотря ни на что, он продолжал рисовать, охваченный каким-то исступлением. Иногда его рисунки захватывали стены.




— Нет, нет. — Мелисса склонилась к мужу и прижалась губами к его правой щеке. — Тебе нужна сиделка. Можем ли мы ее нанять?

— Мне не нужна сиделка.

— Ты натыкаешься на мебель, роняешь на пол пищу.

— Я нормально вижу.

— Нет, теперь я буду сидеть дома и не стану оставлять тебя одного. Мне следовало сделать это раньше.

— Мелисса, ты что, не слушаешь меня?

— Я остаюсь дома, Билл.




ВИЗИТЫ


Билл сидел у окна спальни, когда в дом вошли его мать и Питер. Они приехали из аэропорта на такси так быстро, что Билл не успел одеться и сидел сейчас в своем кресле в халате, выставив на всеобщее обозрение бесполезные белые ноги. У него едва хватило времени спрятать очередную открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления, чтобы не показать, до какого жалкого положения он докатился. Но разве можно было скрыть множество букетов цветов, которые, несмотря на радостные оттенки и благоухание, придавали спальне похоронный вид. Билл раздумывал, не подъехать ли ему к шкафу, чтобы достать брюки и попробовать их надеть, когда на лестнице послышались тяжелые шаги. Это Питер. В дверь нерешительно постучали. Биллу очень хотелось видеть Питера, и одновременно он страшился этой встречи.

— Питер?

— Да, собственной персоной. Мелисса подумала, что твоей маме надо пока побыть внизу, чтобы дать нам время поговорить наедине.

Питера непроизвольно передернуло, когда он увидел Билла в инвалидном кресле. Взяв себя в руки, он подошел к другу и обнял его.

— Прости меня за такой затрапезный вид, — сказал Билл. — Стероиды меня не украшают.

Он вымученно улыбнулся и, прищурившись, взглянул на друга, которого не видел целых два года, а теперь с трудом различал его силуэт. Гигант с поредевшими на макушке жесткими рыжими волосами, хромающий после травмы, полученной во время игры в американский футбол. Питер, как всегда, заполнил собой все помещение, став, без лишних слов, хозяином положения. Все было как обычно, но на этот раз Питер, удрученный состоянием друга и сильным парфюмерным запахом спальни, явно пребывал не в своей тарелке. Он не стал говорить пустых слов, снял пиджак, положил на туалетный столик и уселся на диван.

— Мелисса говорит, что ты вообще не выходишь из спальни.

Билл со вздохом кивнул:

— Я очень рад, что ты приехал.

— Вот черт, Билл. Вышла дерьмовая штука. Почему я не приехал раньше? Я должен был приехать.

Питер посмотрел на Билла, сидевшего у окна, потом обвел взглядом комнату, стараясь не задерживаться на отдельных предметах. Если он и заметил рисунки на полу, то никак на них не отреагировал. Он снова посмотрел на Билла и улыбнулся.

— Лайза Белл шлет тебе наилучшие пожелания. — Он помолчал. — Она дважды вышла замуж и дважды развелась. Теперь вернула себе девичью фамилию. Она снова Белл.

— Лайза Белл. — Билл припомнил хорошенькую девочку с розовыми щечками и завитками белокурых волос, на лице которой была всегда написана надежда, что кто-нибудь сейчас обнимет и поцелует ее. Сейчас Лайза Белл в миллионах миль отсюда, и Биллу нет никакого дела до нее.

— Передай ей привет от меня.

— Она очень настаивала на том, чтобы я передал тебе привет от нее. — Питер хохотнул. — Она все еще неплохо выглядит. Однажды я видел ее, когда обедал с одним парнем в Чайнатауне. Она немного располнела, но хороша до сих пор и помнит тебя.

— Я ее тоже помню.

— Еще бы тебе ее не помнить!

— Спасибо, что привез маму.

— Был рад сделать это, — произнес Питер. — Я сказал ей, что мы едем к тебе в гости.

— Ты сказал ей, что я болен?

— Нет, этого я ей не сказал.

— Я сам скажу.

Зазвонили телефоны, и Питер схватился за мобильник, висевший у него на поясе, но быстро понял, что звонок раздался в доме.

— Проклятый телефон! — вдруг закричал Билл. — Вырви его, вырви.

Дернувшись всем телом, он изо всех сил покатил свое кресло к ближайшему телефону на письменном столе. Питер изумленно смотрел на друга. Кто-то взял трубку, и в спальне наступила тишина.

— Хочешь, я выключу телефон?

У Билла застучало в ушах. Потом до него дошло, что сказал Питер, и он отрицательно мотнул головой. Надо просто вырвать все розетки.

Наступила тишина. Стало слышно, как на кухне разговаривает Мелисса, а в машине на улице работает радиоприемник. Стояли теплые дни индейского лета — конец октября, — и все окна были открыты, пропуская в дом звуки, воздух и умиротворяющий свет неяркого осеннего солнца.

Как Алекс, поинтересовался Питер, наверное, он уже ходит в старшие классы. Надеюсь, удастся увидеть мальчика перед отъездом. Нет, на ночь остаться я не могу. Слишком много дел, да и не хочется стеснять хозяев. Кстати, «Филадельфия Иглс» провели неплохой сезон, естественно, с неизбежными травмами и переломами. Билл не имел ни малейшего представления об «Иглс», никогда не знал об их существовании, но каждый раз, когда он встречался с Питером, они неизменно говорили о «Филадельфия Иглс», особенно в последние годы. В школе и колледже Питер сам играл в американский футбол и до сих пор неистово болел за любимую команду.

— Вот так. Мелисса хорошо ухаживает за тобой?

— Мелисса устала.

— Да, выглядит она неважно. Я не хотел ей об этом говорить. Может быть, тебе нужна сиделка?

— Нет, не хочу сиделку. У меня все в порядке.

— У тебя не все в порядке. Зачем ты так говоришь, когда у тебя явно не все в порядке? Я же твой друг.

Они посмотрели друг на друга.

Несмотря на ухудшение зрения, Билл чувствовал, что его со всех сторон обступают и теснят разные вещи. Присутствие друга и матери, воздух, его собственная кожа, запахи, да, особенно запахи. Лилии, стоявшие на столе, источали аромат с такой высокой частотой, что Биллу казалось, будто кто-то изо всех сил дует во флейту-пикколо. Под другими запахами трусливо пряталась вонь его разлагающегося тела.

— Мелисса добрая женщина, — сказал Питер. — Тебе досталась хорошая жена. Держись за нее.

Он неловко поерзал на диване. Несколько минут друзья сидели молча. От случайных дуновений ветра шелестели занавески, а шнур тихо стучал по оконной раме.

— Я тебе кое-что привез, — заговорил Питер. Встав и снова заполнив собой комнату, он порылся в кармане пиджака, извлек оттуда конверт и улыбнулся, высыпав на письменный стол полдюжины старых, выцветших и замусоленных фотографий. — Я хотел увеличить одну и вставить в рамку, но потом решил, что такую фотографию выберешь ты. Рамка у меня уже есть.

Билл подался вперед и начал вглядываться в снимки:

— Опиши их мне. У меня неважно с глазами.

— Что? Когда это случилось?

— Началось несколько дней назад.

Питер замолчал, краска стыда и смущения залила его веснушчатое лицо.

— Вот дерьмо, — сказал он и застонал. — Мне надо было приехать раньше. Прости меня, Билл.

— Опиши мне фотографии. Я выберу, ты вставишь ее в рамку, и я поставлю ее на столик у кровати.

— Черт, — никак не мог успокоиться Питер. Он прикрыл рукой глаза и некоторое время молчал. — Все нормально, все нормально, все хорошо… — Он ткнул пальцем в одну из фотографий и заговорил: — Мы сидим за стойкой у Дзеппи. Я бы сказал, что нам по шестнадцать. Не помню, кто нас снимал. На тебе дурацкая футболка, и выглядишь ты как настоящий деревенский увалень. Лайза Белл не подошла бы к такому и на пушечный выстрел. У меня рот набит гамбургером или еще какой-нибудь дрянью. Но красив.

Мысленно Билл был уже в заведении Дзеппи, наблюдая, как высокий тощий шеф-повар с набухшими на руках венами жарит на гриле за стойкой лук и гамбургеры. В воздухе носится запах горячего масла, сыра и картофеля фри по-французски, на гриле шипят бургеры. Шеф с набухшими венами подавал одиннадцать блюд одновременно. Гамбургеры с сыром, гамбургеры без сыра, гамбургеры с жареным луком, иногда сандвичи с беконом, салатом и помидорами, оладьи для тех, кто предпочитает завтракать в час ночи. Шеф переворачивал гамбургеры с таким изяществом, с каким в вестернах ковбои вертят в руках свои «смит-вессоны» сорок пятого калибра, снимал ставший идеально золотистым лук и смешивал его с фаршем, наливал пепси или колу так, чтобы пена только-только начинала сползать со стенок стакана. Этот повар делал свое дело с грацией балетного танцора, не допуская ни одного неверного движения, ничего не путая, везде успевая вовремя. Белый поварской колпак был лихо заломлен на затылок. Этот человек знал, что на него смотрят и восхищаются им. Стена за грилем была покрыта хромированной сталью, противни выкатывались из печи по хромированным направляющим, и все эти части сияли безупречной чистотой. Перед стойкой стояли шесть стульев, обтянутых красным винилом, в зале было несколько столов, но там никто и никогда не сидел; а на наружной стене заведения затейливыми буквами было написано название «Гриль Дзеппи». Никто не знал, кто такой Дзеппи, но все знали, что шефа, на которого сюда ходят смотреть, зовут Фрэнк. Не было ничего более приятного в жизни, чем есть один из редкостных бургеров Фрэнка в обжаренном кунжутном хлебе после получасового созерцания представления, которое повар давал каждый вечер. Наверное, до этого они с Питером побывали в кино, или погуляли по набережной, или сходили на вечеринку к Клерпуле. Должно быть, это пятница или суббота, час ночи. Они сидят, едят бургеры, картошку фри, вращаются на своих вертящихся тронах и обозревают сквозь стеклянные стены свое королевство, бесконечную черноту ночи, уходящую по бульвару Рузвельта мимо уличных фонарей и припаркованных машин, закрытых магазинов с неоновыми вывесками, мимо особняков и доходных домов, мимо стандартных трехэтажных построек, в каких сейчас мирно спали их безобидные родители, мимо домов, где жили девчонки, к которым можно было заглянуть позже. Правда, можно было просидеть в заведении до рассвета, разговорить позднего посетителя с красными от выпитого виски глазами и расколоть его на пиво, которое продавали в магазине напротив. Не слишком-то большое развлечение в такой поздний час. Они могли сесть в «Триумф-63» Питера и совершить объезд своих ночных владений. Бургеры, фри и неуемный заряд молодых тел подгоняли их вперед, они носились по городу, визжа тормозами, закладывая немыслимые виражи, и росли в собственных глазах выше самых высоких гор. Они могли все, и все вокруг безраздельно принадлежало им, им одним.

Воспоминание было таким осязаемым и сильным, что Билл испытал почти физическую боль. В то же время он чувствовал, что от тех памятных событий его отделяет огромное расстояние и это нечто большее, чем пропасть во времени и пространстве. Может быть, в этом виновата его болезнь. Питер, лучший в мире друг, тоже был страшно далек, хотя их разделяют сейчас какие-нибудь десять футов.

Желтые фризии на прикроватной тумбочке пахли влажной жимолостью. Питер принялся описывать другую фотографию, на которой он и Билл, с голыми торсами, лежали на крыше «триумфа». Билл вспомнил тот день, когда они с Питером врезались в зад «понтиака», не пропустившего их на перекрестке Брод-стрит и Колумбийской. Питер мог затормозить, но парень был неправ, и Питер решил примерно наказать его. Удар был несмертельным, ротозею просто немного пощипали хвостовые перышки, чтобы знал, как надо ездить. Тот парень оказался из травоядных. Тогда они с Питером делили всех людей на травоядных и хищников. У травоядных были слишком большие мозги, что их и губило. Правда, тогда они почувствовали свою вину и предложили ему деньги, хотя он был на сто процентов виноват — начал делать поворот, не пропустив их. Когда это было? На первом курсе? Нет, это было летом, перед поступлением в колледж, когда они, закончив школу, вылетели в самостоятельную жизнь со скоростью пушечных ядер. Какое громадное расстояние отделяет их от тех событий! Это нечто большее, чем просто провал в пространстве и времени. Что это за чувство? Что он может сказать Питеру? Как объяснить ему, что мир душит сам себя? Что он, Билл, превратился в стороннего бессильного наблюдателя?

— Какую ты хочешь вставить в рамку?

— Выбирай сам.

Билл услышал, как внизу Вирджиния разговаривает с Мелиссой. Что-то кричит его мать. Может быть, она зовет его?

— Фотографии я привез тебе, — возразил Питер. — Выбирай.

— Я же сказал, выбирай сам.

Питер вздохнул, осторожно, по одной, собрал фотографии, сложил их обратно в конверт и сунул в карман. Вид у друга был печальный. Билл знал это, хотя и не мог видеть выражения его лица.

— Ладно, — согласился Питер, — я выберу и пришлю тебе.

— Я поставлю ее на столик у кровати. Как твой мед-центр?

— Я ненавижу администрирование.

— Почему тогда ты не уволишься?

— Не могу, зарабатываю слишком большие деньги.

Шум внизу усилился. Слышались какая-то возня и голоса.

— Розали хочет подняться наверх! — крикнула Мелисса.

— Она знает, что я здесь? — крикнул в ответ Билл.

— Не знаю, она просто хочет подняться по лестнице.

— Может быть, мне на несколько минут выйти, чтобы ты побыл с мамой наедине? — сказал Питер и, слегка прихрамывая, медленно пошел к выходу. У двери он остановился: — Ты все еще не знаешь, что у тебя?

— Нет.

— Что за чертовщина! Тебя лечат лучшие доктора. Если они ничего не находят, то не может ли эта болезнь пройти сама, а?

— Возможно.

— Я буду внизу и скоро вернусь.

Отведя взгляд в сторону, он обнял Билла и вышел за дверь.

Через секунду в спальню не вполне уверенной походкой вошла Розали. Волосы ее были прикрыты шарфом, который она надела в расчете на холодную осеннюю погоду Новой Англии. Билл послал ей какой-то шарф в подарок к прошлому дню рождения, и сейчас он пытался разглядеть, не тот ли это шарф. Но видел только волну тонкой ткани на ее плечах. У бедра тоже что-то болталось — то ли сумка, то ли зонтик.

— Дельфиниум! — воскликнула мать своим игривым голоском и направилась прямо к цветам на бюро. — Двухцветный. Ведьмины шляпки. О, а это же львиный зев. Откуда он взялся? Я нигде не могу найти львиный зев в это время года.

Она оглянулась на дверь, в которую только что вошла, словно собираясь уйти, а потом наконец посмотрела на Билла. Ее полное лицо с кокетливым ртом постоянно сохраняло выражение ожидания, даже тогда, когда мать сама не знала, чего ждала. Она смотрела на сына, но взгляд ее был направлен сквозь него. Внезапно в его сознании всплыл ее голос: «Люблю вашу честную компанию». Когда-то она часто говорила ему эту фразу. Мать снова оглянулась на дверь.

— Сядь, мама, — заговорил Билл. — Садись вот здесь, у туалетного столика. Это очень удобное кресло.

Она окинула сына подозрительным взглядом, словно сомневаясь, стоит ли следовать его советам. Он чувствовал аромат дамасской розовой пудры, пудры, которой она пользовалась на протяжении последних сорока лет. Запах пудры присоединился к запаху лилий. Он хотел поцеловать ее, но не смог, их разделяли сейчас тысячи миль. Мать напомнила ему тусклую заходящую луну.

— Ты знаешь, кто я? — спросил он.

— Да, я знаю, кто ты.

— Ты прекрасно выглядишь, — солгал он, поддержав ее ложь.

— Спасибо. Но чувствую я себя далеко не прекрасно. Я больше не выхожу. Мне не разрешают ездить на машине. Надо поговорить об этом с Тедом.

— Ты не ездила на машине последние десять лет.

— Десять лет? — На мгновение ее лицо обвисло, превратившись в бесформенный ком розовой плоти. Потом она собралась и стала прежней, по крайней мере для Билла, который видел сейчас мать, как сквозь туманную дымку. Она посмотрела на сына и кивнула. — Да, прошло десять лет с тех пор, как я в последний раз села за руль. Я не водила машину десять лет. И что ты об этом думаешь?

Езда на машине. На Билла снова нахлынули воспоминания. Они выезжают на скоростное шоссе. Семьдесят пять миль в час. Восемьдесят пять миль в час. Они пролетают мимо других машин так, словно те неподвижно стоят на месте. Задние отражатели несутся навстречу, как автоматные пули, в полуоткрытых окнах неистово свистит ветер. Волосы матери развеваются, левая рука в перчатке лежит на руле, в правой она держит сигарету. Мать разговаривала с ним во время таких поездок. Она специально брала его с собой, чтобы поговорить без помех. Мама любила быструю езду больше всего на свете, и она ездила с сыном, потому что его отец, ее муж, никогда не садился с ней в машину, опасаясь таких немыслимых скоростей. «Когда-нибудь ты сломаешь себе шею». Девяносто миль в час, а она спокойно расспрашивает его о школьных делах, о друзьях и подругах (когда Билл стал старше). Она расспрашивала его обо всем, что происходило в его жизни, потому что не пропускала ни одной детали его жизни, смаковала их. Она была единственным человеком, который умел его слушать. Она одна заставляла его чувствовать, что он чего-то стоит. Она была его духовным лидером, она вселяла в него бодрость и радость. Они кричали изо всех сил, чтобы слышать друг друга сквозь завывание ветра. Он никогда не расспрашивал мать о ее делах. Конечно, он боялся, ему хотелось искать безопасной гавани у отца, но он всегда ездил с матерью, потому что хотел близости с ней, даже когда ему было пятнадцать и шестнадцать лет. Он тянулся к аромату ее духов, к ее живости за рулем, к ее радости, которую она умела получать от жизни и от него, ее сына. С ней у него всегда был шанс. Для нее были характерны сильные симпатии и антипатии. Ничего нейтрального. Она ела горячую помадку прямо из кастрюли, не имея терпения ждать, пока она остынет, чтобы положить ее в мороженое. Ей нравились любые цветы и редко нравились другие женщины. Она ненавидела книги, у нее не хватало терпения днями и неделями сидеть за чтением, она предпочитала хорошие фильмы, смотря которые могла внезапно переходить от слез к неистовому хохоту. Она пела. Могла бы сделать карьеру певицы, но оставила эти планы, выйдя замуж. Когда ей было далеко за сорок, она иногда пела в городском кабаре. Но больше всего на свете она любила скоростные машины и быструю езду. Однажды она купила красный спортивный автомобиль и сразу же, подъехав к дому на большой скорости, врезалась в фонарный столб передней дверцей, взметнув при этом тучу гравия. Она сделала вид, что ничего не случилось, и продолжала в течение года ездить на новой машине с громадной вмятиной в двери.

Сейчас она что-то говорила о погоде в Филадельфии. Самая надежная тема. Ни имен, ни противоречий. Билл кивал, стараясь узнать прежнего человека по модуляциям голоса, по подбору слов, по интонациям и паузам. Кто эта женщина? Каким чудом она оказалась здесь? Не может же его мать сидеть здесь, если она исчезла много лет назад. Ему страшно не хватало матери, его настоящей матери. Билл горел как в огне. Закрыв глаза, он попытался представить себе мать такой, какой она когда-то была, обычно в свитере толстой вязки и иногда с цветком в волосах.

Он поднял веки. Розали во все глаза рассматривала его ноги.

— Ты поранился, — сказала она, — и ездишь в инвалидном кресле.

— Да. — Он посмотрел ей в глаза, пытаясь взглядом вернуть мать. Как он хотел, чтобы она вернулась. Чтобы она вернулась. Он напрягся, стараясь вспомнить, какой она была, что говорила ему, вспомнить разные моменты жизни. Говорить сейчас было бесполезно. Он любил ее и такой, какой она стала. Ему приходилось ее любить. Но он хотел, чтобы она знала это. Хотя нет, зачем ей что-то знать? Надо поехать в ванную и помыться. — Меня парализовало.

«Мама, помоги мне. Помоги мне».

— Очень жаль, молодой человек, — сказала Розали. Она продолжала смотреть на него, на его ноги и сочувственно улыбалась. — Я не могу водить машину, а ты передвигаешься в инвалидной коляске. Какой стыд! — Она вздохнула. — Тед постоянно ломает то руки, то ноги. Не знаю, как он может целыми днями сидеть в своем офисе, но он сидит, а когда приходит домой, то ждет, что с ним будут нянчиться, как с младенцем. Я сказала, что не буду нянчиться с ним, и он надулся. Я не выношу надутых мужчин. Они не похожи на людей.

Это она, вдруг подумал он и с такой силой вцепился в поручни коляски, что побелели костяшки пальцев. Да. Это выражение его матери. «Я не выношу надутых мужчин. Они не похожи на людей». Глаза Билла наполнились слезами. Смущенная и озадаченная Розали отвела взгляд в сторону. Потом он увидел в ее глазах слезы. Она тихо плакала, сама не зная почему.

Снова зазвонили телефоны, отнимая свет и воздух. Как только мать уедет, он все же выдернет из стены все телефонные розетки.

— Это Алекс! — крикнула снизу Мелисса. — Говорит, что не сможет сегодня прочитать твою электронную почту, потому что идет к Брэду. Зачем ты просишь его читать почту? Ему надо делать уроки.

— Прости, пожалуйста, — обратился он к матери и закричал в открытую дверь: — Я не просил его, он вызвался сам! Он сам захотел читать мою почту. Извини нас за этот крик, — сказал он матери.

— Ничего страшного, это же я приехала сюда и всем мешаю, — ответила сыну Розали. Она вытерла глаза и заерзала в кресле, собираясь встать. Потом повела глазами, словно разыскивая потерянную вещь. — Вы не могли бы попросить того милого молодого человека подняться сюда и забрать меня? Того, который привез меня сюда. Он привез меня в своей машине. — Она пустым взглядом посмотрела на сына.

— Его зовут Питер.

— Да, Питер. Он еще здесь? Питер сказал, что придет и заберет меня. — Она посмотрела на дверь.

— Пожалуйста, побудь еще немного.

— Питер знает, где я?

— Да.

Внутри у Билла все горело. Нет никакого способа начать все сначала. Жизнь съежилась до пригоршни воздуха, до краткого мига настоящего момента. Он подъехал к матери и взял ее за левую руку, представив эту руку такой, какой она была, когда лежала на руле. Опустив глаза, Билл рассмотрел молочно-белые вены и коричневатые старческие пятна.

— Как стыдно иметь такие ноги, — нервно проговорила Розали, но не стала отнимать руку. — Человек ко всему привыкает.

Она оглядела обстановку: окно, кровать с четырьмя столбиками, бюро, словно удивляясь, как она оказалась здесь, а потом снова перевела взгляд на дверь.

— Она была так груба со мной внизу. Говорила, что я не смогу подняться по лестнице. Она зовет меня? Скажи ей, что я не готова.




СИДЕЛКА


Приезд матери пробудил дремавшие воспоминания. Она уже давно вернулась в Филадельфию, но Билл не перестал думать о ней. Он представлял мать такой, какой она была раньше, представлял ее в движении, несущейся по шоссе и автострадам и не обращающей ни малейшего внимания на стрелку спидометра. Смутные очертания мебели его комнаты превращались в части ее автомобилей: красивые капоты, зеркала, выхлопные трубы, маховики и картеры, а иногда и в нее саму, когда она, воплощенное нетерпение, привставала за рулем или едва ли не ложилась на приборную доску. Теперь Билл рисовал на полу изображения матери, ведущей машину. Линии рисунков путались, рвались, а сходство существовало, пожалуй, только в его воображении. Он почти не различал рисунки, он просто представлял их. В воображении он видел себя художником, стоящим за мольбертом. Кисти и краски готовы. Мать неохотно позирует. Каждый миг воображаемая рука на воображаемом холсте посылала пачку электрических импульсов настоящей руке на полу, так что ему не надо было следить за этой рукой, вполне достаточно было следить за мнимой рукой, существовавшей только в его сознании. Это изобретение с двойным управлением было уже другой историей, не историей движения Земли в пространстве, но историей движения его памяти во времени. Вспомнилось и другое: после игр с матерью до глубокой ночи он массировал ей шею шафрановым маслом, если она об этом просила, с такой силой растирая ее выступающие лопатки, что казалось, они вот-вот треснут.

Но чаще всего Билл рисовал, как мать на большой скорости ведет машину, и изображал продольными линиями свист встречного ветра.

Эти новые картины на полу, значение которых было непонятно никому, кроме него, легли на доски поверх листьев, изображений собак, неведомых животных и растений. Когда Билл прикинул, что весь пол уже занят картинами, он начал разрисовывать нижнюю часть стен. Потом настала очередь бюро, спинки кровати и вообще любой поверхности, до которой он мог дотянуться. Биллу казалось, что он должен вспомнить каждую черту матери так, словно никогда в жизни ее не видел, глядя на них, будто они впервые всплыли в его памяти. Однако чувство отчуждения и отдаленности не проходило. Он перестал сообщаться с миром, который отходил от него все дальше и дальше, поднимаясь к вечным небесам или, наоборот, опускаясь в ад, не отклоняясь от страшной в своей неотвратимости траектории.

В первую субботу после отъезда матери настал момент, когда Биллу отказались повиноваться и руки. В его воображении руки на холсте остановились, и то же самое произошло с руками на полу. Было три часа двадцать две минуты пополудни.

Чувство, которое испытал при этом Билл, можно без преувеличения назвать облегчением. Интересно, что произойдет дальше? Паралич прогрессирует, как ему и положено. Сначала ноги, потом руки, потом кисти. С самого начала Билла удивляло то, что он может двигать конечностями, которые абсолютно ничего не чувствуют. Теперь все пришло в гармонию и согласие. Что не чувствует, то и не двигается. Конечности полностью предали его, оставив только один мозг со смутными изображениями на зрительном нерве, со звуками в спиральном ходе улитки и с запахами. Да, еще остались голосовые связки. Он может попросить Мелиссу перевезти мозг из одного угла комнаты в другой. Может накричать на жену. Теперь это было признаком жизни — кричать на Мелиссу и слышать в ответ ее крик или истерические рыдания. Такова стала жизнь в четырех стенах его болезни, в его тюрьме, в коробке, вместившей то, что от него осталось. Окна издеваются над ним, дразня картинами иного мира. Люди ходят по земле, передвигаясь собственными силами, их тела перемещаются в пространстве без посторонней помощи. Посмотрите только, какое осознание жизни принесла Биллу его болезнь. Сознание его стало величественным, хотя он не в состоянии пошевелить даже мизинцем. «Некоторые люди рождаются в таком состоянии, — думает Билл, — они парализованы уже в колыбели». От них остается только мозг. Когда-то он ненавидел их за то, что они вообще живут. За то, что воображают, будто это парализованное существование и есть жизнь.

— Билл, я люблю тебя. Что я могу для тебя сделать?

Что это было? Слуховое ощущение мозга, порожденное смутным силуэтом, который может быть его женой.

— Ты обещал, что не умрешь.

Еще одно электрическое возбуждение мозга. Возможно, иллюзия. Может быть, весь мир — одна большая иллюзия. Как знать? Когда ему приходится есть, мочиться или испражняться при полной беспомощности и неспособности делать это самому, то скорее всего ощущение нужды, которое при этом возникает в его окаменевшем теле, есть не что иное, как работа воображения, блуждающие электрические токи, путешествующие в пустоте, как сигналы мобильных телефонов. Мозг, как флагеллант, бичует себя из чистой скуки.

Где сейчас его рисунки? Где окончательная история Земли? Или они тоже иллюзия? Не было ли все случившееся наказанием за его неудачу?




Сиделка Дороти оказалась громадной женщиной, и действительно требовалась недюжинная сила, чтобы носить Билла в туалет и ванную.

Сначала Билла шокировало, что его, голого, таскает и переворачивает какая-то чужая женщина. Он испытывал страшное неудобство от того, что при ней болтаются из стороны в сторону его, едва прикрытые простыней, белый живот, член и мошонка. Отвратительная интимность обрушилась на него за шестнадцать долларов в час. Все расходы несло общественное здравоохранение. Дороти была даже не сиделкой, а сестрой по оказанию помощи на дому, и на ее могучем бедре висел мультитон, по которому ее могли вызвать к больному в любое время дня и ночи. Но ничего лучшего Билл и не заслужил. Еда, которой его три раза в день кормили с ложечки Мелисса или Вирджиния, пропадала даром. Тощие ноги, живот, белые ягодицы, которые он видел в зеркале ванной, не были больше его телом, превратившись в онемевшие придатки головного мозга.

Дороти обращалась с ним как с мешком картошки, но ее нельзя было назвать злой. От краснолицей сиделки пахло лосьоном для рук, потом и протирочным спиртом. Раньше, сказала Биллу Дороти, она работала с парализованной женщиной, которая полностью поправилась. А болела она какой-то болезнью, которая начинается с буквы «г».

— Главное — это любовь, — говорила она, опуская Билла в ванну. — Я чувствую, что этот дом полон любви.

— Не морочьте мне голову, Дороти, — сказал Билл. — Что мне не нужно, так это то, чтобы мне морочили голову.

— Ладно, — покладисто согласилась сиделка.

Билл мало что мог делать самостоятельно, но, оказавшись в ванне, он принялся облизывать губы и тереться затылком о кафель.

— Успокойтесь, — ласково сказала Дороти. На ее шее блеснула цепочка. Что это? Крестик? Не была ли она к тому же еще и верующей? Он скосил глаза, но смог рассмотреть только красное пятно ее лица, склонившегося над ним.

— Зачем вы занимаетесь этим дерьмом? — спросил он.

— Мне нравится это делать, — ответила женщина.

Она молча мыла его некоторое время, потом опять заговорила:

— Ваша семья любит вас.

— Я не хочу говорить об этом.

— Самое главное, — продолжала Дороти, — это чувство юмора. Вы очень мало едите. Не хотите стать такой, как я?

Часы показали пять тридцать. Смена Дороти закончилась.




Обнадеживающие звонки и сообщения от адвокатов и врачей стали сыпаться как из рога изобилия по мере приближения даты ПЭТ. Теперь можно будет проверить конкурирующие гипотезы. В день на компьютер приходило по дюжине сообщений, иногда по две дюжины.

«Я информировал доктора Петрова об анализах, которые хочу рекомендовать. Мой ассистент доктор Каннингхэм свяжется с ним из Парижа завтра утром». «Мы связались с людьми из руководства „Плимута“». «Пожалуйста, ответьте на следующие запросы до четырех часов. Спасибо». В электронном обмене письмами принял участие даже доктор Крипке. Он решил описать случай Билла в «Анналах психосоматических болезней», и ему нужен был свежий материал.

Все эти сообщения принимал Алекс, распечатывал их, а по вечерам читал отцу вслух. Мальчик превратился в бледную тень. Футболка стала ему велика. Он сильно похудел. Сидя в ногах кровати Билла, Алекс беспрестанно повторял: «Папа, папочка».

Слушая все эти сообщения, Билл думал: что это за хрюканье доносится из другого мира? Кроме того, надо ведь что-то прохрюкать в ответ. Алекс разработал горячую линию ответов, так что Биллу оставалось только сказать ключевые слова, и сын посылал ответ в считанные минуты. Одна горячая плата для врачей, одна для юристов и одна для партнеров по бизнесу, которые все еще присылали Биллу свои деловые предложения. Алекс также создал новый сайт Сети: www.paralysis.aol.com/achalm. С помощью этого сайта он собирал всю информацию о параличах, причем каждый файл кодировался по источнику и времени передачи. После прочтения дневных сообщений Алекс возвращался в свою комнату и допоздна засиживался за своим терминалом, раскачиваясь в такт музыке из мощных динамиков, подвешенных к потолку.

«Надо было все же выдрать из стены все телефоны, пока была такая возможность», — думал Билл. Сейчас ему было трудно представить себе, что когда-то у него было тело, воля, способность к передвижению. Двадцать сообщений в день.

— Они играют с нами в свои игры, — пробормотала лежавшая на кровати пьяная Мелисса. — Пошли их подальше. Они и так уже много дел наворотили. Они что, думают, у нас много денег? Они точно так думают.

Она расплескала виски и посмотрела на Билла налитыми кровью глазами. Он скосил взгляд на жену, лежа на своем диване.

— Знаешь, что я тебе скажу? — продолжала Мелисса. — Я никогда не верила, что мы живем настоящей жизнью. Я всегда знала, что мы потеряем все, что у нас будет. Я знала, что рано или поздно это случится. Я никогда тебе об этом не говорила, но каждое утро, просыпаясь, даже в первые годы нашей совместной жизни, я знала, что наступит день, когда произойдет то, что произошло. — Она допила виски. — Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я никогда не верила в это. Генри уговаривал меня, что все в порядке. Он говорил это, когда я выходила за тебя замуж. И ты вел себя так, словно все будет в порядке. Я никогда тебе не верила. Почему ты так себя вел? — Она помолчала. — Когда я училась в школе, то знала очень богатых девочек. Девочек из богатых семей. Я знала, что никогда не буду такой, как они. Я не хотела их денег. Истинная правда, не хотела, Бог свидетель. Я хотела… я хотела чувствовать себя в безопасности. Разве это слишком много? Просто чувствовать себя в безопасности. Я этого вполне достойна. Почему я не имею права чувствовать себя в безопасности? Что мне делать?

Она уронила голову на подушку. Руки безвольно упали вдоль тела.

— Люди обходятся со мной как с невежественной южной сучкой. Может быть, я и правда сучка.




Где-то глухо, словно в механизме была вата, стучали часы. Нет, не часы. Ритм был неправильным, раздавались хаотичные стуки и щелчки. Они доносились откуда-то издалека, тихо, заполняя промежутки между тяжелыми вдохами Мелиссы. Билл открыл глаза и всмотрелся в темноту спальни. Комната была освещена неярким светом ночника в углу. Сколько сейчас времени? Два часа, три? Голова неудобно уперлась в спинку кровати, и от этого сильно болела шея. Страшно хочется пить. Может быть, разбудить Мелиссу? Интересно, сам-то он проснулся или пребывает в полудреме и ему снится, что он лежит в кровати, от него пахнет потом Дороти, а рядом, наглотавшись валиума, спит жена?

В голове раздавался какой-то звук. В душе зашевелился страх. Может быть, он уже не в состоянии отличить сон от бодрствования? Если он только воображает себе звук, то почему не воображает собственное сердцебиение? Можно ведь представить себе сердце вне бытия. Он прислушался, звук стал более отчетливым. Это рукотворный звук. Целенаправленный. И раздается он с противоположного конца холла, из комнаты Алекса. Так стучат по клавишам компьютера.




ПОЗИТРОННО-ЭМИССИОННАЯ ТОМОГРАФИЯ (ПЭТ)


Билл надеялся, что почувствует, как крошечные субатомные частицы вторгнутся в его организм. Он закрыл глаза.

Невидимый Арманд Петров обратился к невидимому технику:

— Я хочу получить кинетический следовой анализ каждого участка повышенной интенсивности.

— Нет проблем.

— Это удивительный аппарат, — сказал Петров. — Мистер Чалмерс, я понимаю, что вы не можете ничего видеть оттуда, где вы находитесь, но вы проходите сейчас самое лучшее диагностическое исследование.

— Хотите посмотреть, как войдет РФП, доктор Петров? — спросил техник.

— Да, мне нравится на это смотреть.

— Вот. Я разбиваю экран на двенадцать секторов. Каждый сектор соответствует метке в двенадцать секунд.

— ПЭТ — это первое и пока единственное приложение физики античастиц к медицине, — сказал Петров. Техник молчал. — Отметьте этот участок.

— Хорошо, — ответил техник.

— Двадцать — пятьдесят.

— Да. А это счет крови для сравнения.

— Билл, ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Мелисса. — Я стою рядом с тобой.

— Это совершенно безболезненно, миссис Чалмерс, — успокоил женщину Петров.

— Билл, ты хорошо себя чувствуешь?

Хотя глаза его были закрыты, Билл четко ощущал, что происходит вокруг него. Он чувствовал кольца световых датчиков, или проводов, или чего-то еще, что они намотали на него. Мысленно он видел себя в полости между двумя сомкнутыми ладонями. Его держала громадная рука, готовая выдавить из него желчь. Билл чувствовал тепло машины, слышал биение ее сердца, которое гоняло электронную кровь из токов и субатомных частиц. Доктор опять что-то сказал, потом заговорила Мелисса. Но мысли и чувства Билла были далеко. Он уже играл в гольф с Эдвардом Марблуортом на неровной площадке. Ветер гнул и трепал зеленую траву. Теперь его и Марблуорта связывала немногословная мужская дружба. Билла приняли во внутренний круг приближенных, теперь он пользуется полным доверием Марблуорта и в ореоле этого доверия чувствует свою власть и силу. Марблуорт ударил по мячу, и тот улетел в лес. Неудачно. Тут же последовал второй удар, и мяч, описав идеально правильную дугу, приземлился на дальней зеленой лужайке. Наступила очередь Билла. Он ударил и промахнулся, не попав по мячу. Мало того, даже не коснулся земли. Он ударил снова — и снова задел только воздух. Клюшка его заметно укоротилась. Ударил еще раз — и опять мимо цели. Клюшка съежилась до трех футов. Нет, уже до двух. Он упал на колени, ударил и вновь промахнулся. Зрители за его спиной возмущенно зашумели. Он попал в глупейшее положение. Все кончено, мистер Чалмерс. Что? Кончено.

— Мы закончили, — сказал Петров. — Мистер Чалмерс, вы сможете уехать домой, как только мы извлечем катетер из лучевой артерии. Здесь есть специальная палата, миссис Чалмерс. Он может остаться здесь до завтра.

Билл почувствовал, как под неподвижной маской лица начала дергаться его здоровая щека.

— Я заберу его домой, — сказала Мелисса.

— Я отметил шесть участков повышенной интенсивности, — сказал Петров. — Они дадут нам много дополнительной информации. Я свяжусь с вами.

— Вы трус, — сказал Билл.




СИЦИЛИЯ


Прочитано вслух Алексом его отцу:

Утром шестнадцатого дня месяца элафеболиона Анит вышел из города через Мелитидские ворота и направился в гавань. Ему надо было куда-то идти.

Анит не сомкнул глаз с той минуты, когда Пиррий, разбудив его перед рассветом, сообщил дурную весть о гибели наемного убийцы. Все следующие часы он босиком расхаживал по периметру внутреннего дворика, бездумно глядя, как капли дождя разбиваются о статуи. Ранним утром он вернулся в дом и лег на ложе рядом с Пасиклеей. Дыхание ее было ровным и безмятежным, как волны, катящиеся к берегу спокойного моря. «Я — твоя жена, — говорило это дыхание, — я — твой уют. Дыши со мной, и пусть я принесу тебе отдохновение. Скажи „да“, скажи только лишь „да“. Я — море, омывающее тебя. Я — зеленая трава и твой покой. Ляг со мной, ляг со мной». Анит слушал ровное дыхание Пасиклеи, но не мог заснуть. Он внимательно всматривался в красивое тело, лежавшее рядом с ним. Что знал он о внутреннем мире жены? Он мало говорил с ней, а когда говорил, то почти всегда лгал. Он мало говорил с ней, потому что она будет любить его всегда, даже тогда, когда он перестанет любить ее. «Я — море, омывающее тебя. Я — зелень травы». Он слушал, но ее волны не убаюкали его.

Дождь был все еще силен, когда Анит дошел до Мелитидских ворот. Капли били по телу, как мелкие холодные стрелы. Ничего не видя перед собой, Анит бездумно свернул на дорогу к гавани, проложенную вдоль развалин некогда величественной Северной стены. Сзади, отстав на несколько шагов, тяжело дыша, шел Пиррий с маленьким дорожным светильником, огонек которого едва пробивался сквозь сырую мглу. Пиррий нес также чашу для питья, кувшин с маслом, запасной светильник, кисть, хлеб, завернутый в тряпицу, папирус и несколько луковиц. Все это он веревкой привязал к поясу. От дождя накидки промокли насквозь и висли на плечах, как тяжелые камни.

Анит, погруженный в мрачные раздумья, молчал. Его наказывает дикий Борей, наказывает слепой яростью бури. Анит представил себе старого софиста. Сейчас он завтракает, наслаждаясь хлебом и плодами в своей сухой и теплой тюрьме, непринужденно беседуя с друзьями и выказывая свою ненависть к нему, Аниту. Возможно, что именно в эту минуту, в утро своего последнего дня земной жизни, старый софист перекладывает в стихи басни Эзопа и поет их ученикам, собравшимся вокруг его ложа. Будь они все прокляты. Пусть захлебнутся они в птичьем помете.

— Что мы станем делать в гавани? — сдерживая одышку, спросил раб.

Анит не ответил, занятый своими мыслями. Он шел вперед сквозь проливной дождь, едва ли замечая, что идет мимо Некрополя, Города Мертвых, с его серыми каменными глыбами, возвышающимися над морем. Уже больше часа эти два человека пробиваются к гавани, невзирая на дождь и грязь. Они прошли полдороги до Пирея, два смутных силуэта на фоне серого дождя. Ни один человек не встретился им на пути.

Издалека послышались звуки кифары, похожие на стон мелкого животного. Потом вступила свирель. Потом все стихло, и снова стал слышен только монотонный шелест дождя и стук тяжелых капель о грязь. Через мгновение снова раздались звуки музыки, нахлынувшей как прилив. Анит и Пиррий различили чьи-то голоса. И вновь все стихло. Остался лишь дождь.

Кожевенник решил, что слишком сильно распустил свое воображение. Он оглянулся и дотронулся до плеча Пиррия, чтобы коснуться живой человеческой плоти. Впереди сквозь мокрую серую пелену проступили очертания человеческих фигур. Головы. Извивающиеся и дергающиеся руки и ноги. Какое-то шествие. Хоровая декламация. Безбородые молодые люди выкрикивают вещания оракула. Пронзительно верещат что-то танцующие девицы. Девушки, играющие на свирелях, связанные между собой веревками, сплетенными из их собственных волос. Мгновение спустя череда скрылась за стеной сырой мглы и исчезла.

Анит подумал: не это ли люди, сухим путем вернувшиеся со священных празднеств в Делосе? Заключительное шествие к городу, и в такую погоду? Нет, совершенно невозможно. Аниту стало жарко, от утомления пересохло во рту, страшная усталость навалилась на плечи. Снова стало видно какое-то движение. За стеной дождя прошли поющие речитативом люди. Серые мужчины и женщины, одетые в серые развевающиеся на ветру одежды. Жрец Аполлона со странным головным убором из маленьких глиняных кувшинчиков, которые звенели, ударяясь друг о друга, при каждом его шаге. Мускусный дух ладана, мирры и листрии. Неоседланные кони с напряженными членами, собаки. Старуха с раскрашенным лицом, завывая, жалуется на что-то Аполлону и жует какую-то пищу, зажатую в руке. Пепельно-серые фигуры, появившись на мгновение, растворились в серых струях дождя, чтобы спустя миг снова появиться перед взором неясными тенями. Анит протянул руку к одному из призраков, но сумел схватить лишь воздух. Он окликнул этих людей — никто не отозвался. Ему показалось, что призраки отпрянули на несколько шагов. Анит обернулся и посмотрел на Пиррия. Раб лихорадочно вертел головой, стараясь уследить глазами за невидимыми движениями. Наполовину огорошенный, наполовину напуганный, он умоляюще посмотрел на своего господина.

— Во имя Зевса, — тихо проговорил он и сжал руку кожевенника. — О великая Афина. Да поможет нам Зевс.

— Это священное шествие, — сказал Анит. — Это конец и начало конца и час нашей славы. Мы сделали город безопасным для таких шествий. Демократия победила.

Он сел в холодную грязь. Священные одежды касались его лица. Люди стояли плечом к плечу и пили вино из темных сосудов. Свирельщики наигрывали странные мелодии. Мимо проковыляли три лысые старухи, бормоча пророчества. Анит напряг слух, стараясь услышать слова предсказаний, но смог уловить только невнятное бормотание, пожираемое шумом дождя.

— Хозяин, вставай. Нам надо где-то переждать бурю.




Они нашли убежище в деревенской хижине на склоне холма. Рядом с хижиной росло фиговое дерево. Деревянная дверь сорвалась с петель, когда они открыли ее. Единственная комната оказалась тесной и темной. Дождь, уныло рокоча, барабанил по плоской крыше. Пахло пшеничными отрубями, сеном, льняным маслом и навозом. Сквозь высокое окно в помещение проникали серый свет и сырой туман.

С помощью огонька светильника, который он берег как зеницу ока, Пиррий развел на земляном полу костер. В качестве топлива раб использовал сено и обломки деревянного стула, найденные в углу. Пиррий помог раздеться своему господину и разделся сам, подивившись толстым валикам жира на боках Анита. Потом он выжал мокрую одежду и развесил ее на воткнутые в пол шесты. Мужчины опустились на колени возле огня. Кожа их тел была холодна и влажна, волоски на ней поднялись от озноба. Пиррий довольно долго смотрел на обнаженное белое тело хозяина, на его большой круглый живот и почти бессознательно принялся массировать Аниту шею и плечи. Под умелыми прикосновениями кожа стала теплой, затвердевшие мышцы начали понемногу оттаивать. Анит закрыл глаза.

— Я расскажу тебе о Сицилии.

Пиррий много раз слышал рассказы Анита о войне. Знал он и о битве при Сционе, его родном городе в Паллене, откуда его десятилетним мальчиком продали в дом Анита. Воспоминания о Сицилии были отрывочными, словно Анит одновременно желал и не желал говорить о них.

— Я был живым якорем… Шел девятнадцатый год Войны. Абордажный крюк, брошенный с сиракузской триремы, вонзился мне в бедро. Они начали тянуть канат, проволокли меня к носу моего корабля и стащили в воду. Море было в огне. Сотни судов. Были слышны треск их столкновений и душераздирающие крики раненых.

Одна из ставней хижины открылась от ветра, и в каморку полились струи дождя. Пиррий нашел длинную палку, закрыл ею ставень, сломал палку и бросил обломки в огонь. Потом он снова опустился на колени возле огня рядом с Анитом.

— Когда крюк вытащили, мое бедро стало похоже на раскрытую алую пасть. Аркадцы спустили дурную кровь, приложили к ране губку и обернули ее оливковыми листьями. Какой-то человек, я так и не узнал его имени, каждый день менял повязку и мыл меня. Через равнины и горы они перенесли меня в Гелу. Хотя нет, это было потом.

А сначала я пошел ко дну гавани. Я был рад, что мои люди не видят меня в таком плачевном положении, надетого на крюк и влачимого на веревке. Я желал пойти ко дну. Желал погибнуть смертью воина и хотел избежать паники. Гребцы похожи на собак. Они сразу чуют страх в голосе начальника. Я же не хотел, чтобы мои гребцы видели меня нанизанным на крюк, я хотел утонуть. Но сиракузцы не дали мне пойти ко дну, они упрямо тянули веревку, вытягивая меня на поверхность. Железный крюк вонзился глубоко в мою плоть и не желал меня отпускать. Наоборот, чем сильнее они тянули, тем глубже он погружался в мое бедро. Веревка выдержала мой вес. Наполовину я состоял из железа, наполовину из плоти, как жертва, приносимая Гефесту. Я стал кровавой жертвой.

Шел девятнадцатый год войны с пелопоннесцами. Амфиполь пал, Клеон и Брасид погибли. Военные действия в Сицилии длились уже два года. Под Эпиполем часть наших гоплитов вырвалась из скал, но некоторые перерезали себе горло из страха попасть в плен. Потом сиракузцы попытались сжечь наш флот. Они прижали наши корабли к берегу гавани, подожгли и направили в их сторону старый торговый корабль, набитый хворостом и гниющими кусками пинии. Нам надо было раньше покинуть гавань, когда выход из нее был еще свободен.

— Хозяин, но как ты выжил, после того как тебя стащили за борт?

— Что? Как видишь, выжил.

Анит сел и провел пальцем по старому шраму на бедре. Кожевенник посмотрел в глаза Пиррию, он был всего на несколько лет старше его сына, с которым он так и не смог поговорить. В хижине стало жарко, и руки раба повлажнели от пота.

— Почему они не убили тебя?

— Я стал кровавой жертвой. Они думали, что я мертв. Склонившись с носов своих кораблей, дорийские лучники и метатели дротиков смотрели на меня — наполовину якорь, наполовину человека, связанного с судами двумя веревками — одной из льна, а другой из свернувшейся крови. Потом они перерезали веревку и бросили меня в море. Поверхность воды была усеяна переплетенными, плавающими вниз лицом трупами. Ноги афинян на ногах сиракузцев. Союзники и враги. Мертвые лемносцы, камаринейцы, халкидийцы, стирийцы, эгинцы, коринфяне, иапигийцы, эритрейцы, гимерийцы. Я стал очередным жертвоприношением, красным от крови якорем с торчащим из ноги куском железа. Аркадские наемники, воевавшие на стороне Сиракуз и Спарты, увидели, как я барахтаюсь в воде. Они были моими врагами. Правда, они не знали, кто я, а позже это стало им безразлично. Они устали от войны и хотели одного — вернуться домой.

Аркадцы вытащили меня на берег и облили мою ногу горячим вином. Они оставили крюк на месте и целый день спорили о том, как его удалить. Один из них был бронзовых дел мастером, а второй — гончаром. Расплющили бы они меня на наковальне или помяли, как глину? В конце концов они соорудили из палаточных шестов и полотна носилки и отнесли меня в свой лагерь. Сначала меня хотели продать любому, кто предложит самую высокую цену. От такого бесчестья мне следовало убить себя, но я не сделал этого. Хотя у меня был нож и я вполне мог покончить с собой. В первую ночь нас, пленных афинян, крепко стерегли, и мы ждали, что на рассвете нас убьют. Мне следовало воодушевить земляков, которые были в полном отчаянии и умирали от голода. Но что я мог им сказать?

Я никогда больше их не видел. Через несколько дней всех афинян вывели в долину и убили. Аркадцы не продали меня в рабство. Вместо этого они соорудили для меня прочные носилки, выпустили гнилую кровь и зашили рану толстыми нитками. Они очистили рану измельченным льняным семенем и вареными листьями фиги, оливкового дерева и посконника. Потом они обернули мою ногу тканью, пропитанной отваром чечевицы, смешанным с вином и клевером. Они несли меня от лагеря к лагерю, медленно продвигаясь по сицилийской равнине к Геле, где надеялись найти союзнический корабль, направляющийся в Пелопоннес.

Я до сих пор помню запах человека, который из своих рук кормил меня финиками.

Анит прервал свой рассказ и опустил глаза вниз, тупо глядя в грязный пол. Пиррий встал и, как был, голый и белый, обошел хижину в поисках топлива. Дождь стал слабее. Барабанная дробь по крыше утихла.

— По равнине они принесли меня на носилках в Гелу. По дороге мы ели сушеные финики и все, что могли найти на равнине, — мелких животных, части каких-то растений, ящериц и птиц. Мы шли пять дней. Добравшись до Пелопоннеса, аркадцы рассчитывали отдать меня моей семье за большой выкуп. Однажды утром, на рассвете, я услышал красивую музыку. Мы проходили в это время по долине, формой напоминавшей орла. В Геле аркадцы погрузились на первый попавшийся корабль, шедший на восток, в спешке забыв меня у хозяина мастерской по изготовлению светильников. Я пообещал ему полталанта серебра, и он кормил меня целую неделю. Потом эритрейский корабль доставил меня в Суний.

Когда я вернулся в Афины, волоча больную ногу, город встретил меня как героя. Люди не поверили ничему из того, что я рассказал им о Сицилии. Они не поверили, что Никий и Демосфен убиты. Они не поверили, что пятьдесят тысяч человек погибли или попали в плен. Они не поверили, что затонула сотня афинских кораблей. Они не поверили ничему, кроме того, что я — герой. Через некоторое время я и сам захотел стать таким, каким они хотели, чтобы я стал. Продик, который был тогда совсем маленьким, ходил вокруг дома с моим щитом и просил меня взять его с собой в поход против хиосцев.

Анит горько рассмеялся. Вытащив из огня прут, он приблизил его тлеющий конец к шраму на бедре. Пиррий торопливо отнял у господина прут. Он был не в силах смотреть Аниту в глаза.

— Можешь ли ты поверить, что Продик когда-то считал меня героем? — спросил Анит. — Теперь он презирает меня. Я почти не знаю его, а ведь он мой сын, моя плоть и кровь.

— Хозяин. — Пиррий помолчал. — Я хотел бы быть вместе с тобой в Сицилии.

Анит печально улыбнулся. Потом он прислушался. Снаружи стало совсем тихо.

— Дождь кончился. Как ты думаешь, который теперь час?




КАЗНЬ


Наступил вечер. Анит возлежал за обеденным столом в мужской половине своего дома и пил из украшенной глиняной чаши. Он был один. Рядом с ложем стоял деревянный стол, инкрустированный слоновой костью, на котором стоял большой бронзовый кратер с неразбавленным вином. Анит отобедал без гостей, и рыбьи кости устилали мраморный пол вперемешку с очистками плодов. Голова кожевенника медленно опустилась на ложе, рука, державшая чашу, ослабла, и струйка вина потекла на грудь.

Анит бездумно смотрел на потолок, ярко освещенный дюжиной масляных светильников, когда вошел Пиррий, вернувшийся из тюрьмы. Раб остановился посреди столовой, преданно глядя на хозяина:

— Он мертв.

— Тебя кто-нибудь видел? — спросил кожевенник.

— Нет, хозяин, меня никто не видел. Я спрятался в соседней камере, и все видел сквозь трещины в стене.

— Расскажи мне все.

Пиррий с жадностью откусил кусок хлеба, оставленного ему на ужин, и торопливо заговорил. Для начала — в тюрьме не было никаких следов Удавки. Ни тела, ни крови на полу. Возможно, об этом тайно позаботился кто-то из учеников софиста. Служители обнаружили тело сторожа, лежавшее на каменном полу, но его смерть беспечно объяснили неудачным падением в пьяном виде.

Казнь состоялась перед заходом солнца. Осужденных было двое. Одиннадцать постановили, что первым принять яд должен мегарец. Он отказался. Когда служитель вошел к нему с чашей, мегарец вырвался из камеры в проход и снова принялся кричать о своей невиновности. Он был высокий, сильный и красивый человек с аккуратно подстриженной бородой. Мегарец требовал свидания с женой и маленьким сыном, которые весь день простояли под дождем перед стенами тюрьмы, и служители впустили их, и они тоже принялись говорить о его невиновности. Волосы женщины были срезаны, как будто ее муж был уже мертв. Увидев семью, осужденный совсем обезумел и, начав что-то кричать, попытался разорвать на себе одежду и сбросить цепь, которой был скован. Ребенок, маленький мальчик, громко расплакался и бросился к отцу. В этот миг мегарец хотел бежать. Служитель остановил его ударом, опрокинувшим мегарца на пол. Когда он упал, его жена и сын запричитали еще громче, обещая все, что угодно, обещая продать себя в рабство, если узника тотчас отпустят на свободу. Осужденный с трудом поднялся на ноги. Он проклинал всех, размахивал цепью и выкрикивал непристойности. Он перестал узнавать свою семью, которая, плача, стояла за его спиной. Наконец он выпил яд. Потом сторож приковал его к кольцу, вделанному в пол, и вывел рыдающих жену и сына из тюрьмы.

Мегарец не дал яду подействовать незаметно. Он рвался из цепи и все время звал свою семью. Он извивался, дергался и прыгал в гневе и безумии. Изо рта его потекла пена, он начал биться в судорогах. Одного из молодых сторожей вырвало. Осужденный довольно долго продолжал трястись и дергаться. Потом обмяк, осел на пол и затих.

После этого один из служителей приготовил питье для Сократа и отнес чашу в камеру софиста. Старик только что принял ванну и лежал на ложе в чистых одеждах. Его друзья и ученики стояли вокруг ложа на коленях и плакали. Сократ принял чашу так спокойно, словно она была наполнена не ядом, а красным вином. Однако он не стал сразу пить смертельный отвар. Вместо этого он аккуратно, чтобы не пролить ни капли, поставил чашу себе на колени и короткое время продолжал говорить. Он получал явное удовольствие от объяснения своей системы мира. «Земля, если посмотреть на нее сверху, представляется такой же полосатой, как мячи, которые покрывают двенадцатью лоскутами кожи, раскрашивая их в разные цвета». После этого он отчитал своих учеников за то, что они плачут, как женщины, и призвал их набраться мужества.

Потом он улыбнулся им и в четыре глотка осушил чашу. Он встал и принялся ходить кругами по камере. Он ходил некоторое время, а потом сказал, что его ноги тяжелеют и теряют чувствительность. Сказав это, он спокойно лег на ложе и с головой укрылся одеялом. Однако он продолжал говорить, время от времени задавая вопросы. Один из друзей по его просьбе коснулся его ступней и лодыжек, и Сократ сказал, что ничего не чувствует. Через несколько минут то же самое произошло с его пахом. Действие яда медленно распространялось вверх. Сократ даже пошутил, сказав, что яду следовало бы начать не с ног, а с головы. Потом он в самых сердечных выражениях поблагодарил своих друзей за их дружбу с ним. Они спросили, как поступить с его прахом, и он попросил их развеять его там, где им заблагорассудится.

Анит встал с ложа, губы его скривились в язвительной усмешке.

— Какой же он глупец, что не позаботился заранее о месте своего погребения. Что он сказал перед самой смертью, Пиррий?

— Я запомнил все до последнего слова, хозяин.

Анит начал расхаживать по столовой, держа в руке чашу, наполненную вином.

— Он проклинал кого-нибудь? Не проклинал ли он меня?

— Нет, хозяин. В нем не было гнева.

Анит долил в чашу вина, выпил и снова зашагал по комнате.

— Верно, он был испуган. Ты видел его глаза?

— Он был совершенно безмятежен, хозяин.

— Откуда ты можешь это знать? Ведь ты подглядывал в узкие щели.

Пиррий не ответил и неловко сглотнул.

— Ты видел его руки? Он не хватался судорожно за край ложа?

— Я не видел его рук, хозяин. Он сказал, что смерть есть лишь отделение души от тела. После этого душа становится чистой и свободной. Сказал, что люди, которые боятся смерти, очень любят свое тело, а также, возможно, власть и богатство.

Анит швырнул чашу на пол, и она разлетелась на тысячу кусков. Он сел на ложе и уставил пустой взгляд на занавесь в противоположном конце столовой. Потом, наступив ногой, обутой в сандалию, на один из осколков, начал вдавливать его в пол до тех пор, пока черепок не раскрошился в мелкую пыль. Наконец Анит заговорил сдавленным голосом:

— Я хочу, чтобы ты взял двадцать мин, отнес их к дому софиста и оставил на пороге. Пронап покажет тебе дорогу.

— Хозяин?

— Ты стал плохо слышать? — закричал кожевенник.

— Нет, хозяин, — ответил Пиррий. — Я отнесу двадцать мин к дому Сократа.

— Я сейчас уйду из дому на всю ночь. Пусть Пенелопа скажет моей жене, что меня не будет до утра. Или лучше пусть Пенелопа скажет ей, что я ушел к Калонике.

Анит резко встал с ложа и направился к выходу.

— Хозяин, — волнуясь, заговорил Пиррий. — Прошу тебя, не делай этого твоей жене. Хозяин…

Но Анит уже вышел, и только занавеска у входа колыхалась, как потревоженная ветром гладь океана.




ПРЕДЛОЖЕНИЕ РАБОТЫ


Окончив чтение, Алекс остался сидеть возле отца, продолжая смотреть на последнюю страницу.

Билл скосил глаза вниз, к изножью кровати. Он никогда еще не видел сына таким уставшим, таким серьезным, таким значительным. Его болезнь явилась тяжелым ударом для мальчика, а история Анита была трагичной, слишком трагичной, чтобы читать ее в такое время. Зачем он позволил Алексу читать себе в такое позднее время, когда ребенку пора ложиться спать? Кроме того, Алекс продолжает худеть.

— Ты выглядишь утомленным, — сказал Билл.

Мальчик отвернулся от лампы на туалетном столике, и на его лицо упала полутень. У него были красивые, как у матери, каштановые волосы.

— У меня все хорошо, — сказал он, помолчав.

— Ты достаточно спишь?

Алекс кивнул.

— Что сталось с сыном мегарца? — спросил он.

— Не знаю.

Алекса трясло. Мальчик едва не плакал. Биллу не следовало разрешать ему читать этот рассказ.

— Мне хочется, чтобы Анит послал деньги семье мегарца, как он сделал это для Сократа.

— Зачем ему это делать? — спросил Билл. Только сейчас он услышал, что Алекс хлюпает носом. Эти тихие звуки почти сливались со звуком льющейся в ванной воды. Мелисса принимала душ. Как хотелось Биллу приласкать и успокоить мальчика, своего дорогого сына. Но кто он такой, чтобы успокаивать кого бы то ни было?

— Ребенку, — продолжал Алекс. — Что станется с ним?

— Не знаю. Не думаю, что Анит стал бы беспокоиться из-за какого-то ребенка. Он послал деньги семье Сократа, потому что чувствовал свою вину. Анит не станет ничего делать из простого добросердечия.

Алекс встал с кровати и направился к двери спальни.

— Я не хочу больше слышать об этом Аните, — сказал, вдруг разозлившись, Билл. — Ты все закончил?

— Остался еще один раздел.

Что за странное выражение появилось на лице сына? Билл тщетно попытался поднять голову от подушки, чтобы посмотреть на Алекса.

— Марш в постель, тебе надо выспаться.

Билл вдавил голову в подушку; он и сам хотел уснуть, забыться в глубоком, без сновидений и кошмаров, сне.

— Подожди, я сейчас, — сказал вдруг Алекс. Мальчик повернулся и решительно вышел из спальни, как будто собираясь принести отцу что-то очень важное. Вскоре он вернулся и положил на кровать лист бумаги. Что это за бумага, имеющая для Алекса такое важное значение? Билл скосил глаза на сына, и ему показалось, что он прочел на лице мальчика смущение. Смущение, смешанное с детской гордостью.

— Что это?

— Е-мэйл, который я получил от доктора Соамса. Я его распечатал.

— Этот мэйл адресован тебе?

— Да.

— Сообщение для тебя лично от доктора Соамса? Прочти его мне.

Это было предложение работы с неполным рабочим днем: перекачка из Интернета медицинской информации. Доктора Соамса весьма сильно впечатлили приспособления, которые Алекс создал в Сети, его обязательность при ответе на сообщения, добросовестность и, главное, сайт www.paralysis.aol.com/achalm, «который привлек мое пристальное внимание». Лицо Алекса просветлело, когда он читал письмо отцу. Закончив, он сунул его в карман. Сообщение было получено несколько дней назад, объяснил Алекс, и он не знает, что с ним делать и что отвечать, а поэтому просто перепечатал и спрятал в своей комнате. Сын снова виновато и смущенно посмотрел в глаза отцу.

— Может быть, я мог бы помочь, — заикаясь, произнес он, — и заработать немного денег. Пока ты…

Алекс не закончил фразу, лицо его исказилось, как от боли, и он опустил глаза.

«Бедный мальчик», — подумал Билл, чувствуя, в каком ужасном состоянии пребывает его сын. В его душе зреет конфликт из-за неожиданного признания его способностей, которое пришло, когда его разбитый параличом отец превратился в бесполезную развалину. Хотя предложенная работа вряд ли принесет много денег, Алекс чувствует себя узурпатором. Каким триумфом могло стать такое письмо, приди оно в иных обстоятельствах! Мальчик целую неделю прятал сокровище, которое поначалу воодушевило его, а потом вызвало растерянность и смущение, и вот теперь он принес его отцу, чтобы показать, что, несмотря на свой маленький рост и мимолетные пустые увлечения, сумел добиться признания в значимом для Билла мире. Алекс просит разрешения принять предложение и одновременно просит за это прощения. Все это Билл почувствовал по выражению нежного лица сына и по его опущенным плечам. Как повзрослел за последнее время его дорогой мальчик!

— Ты должен принять предложение доктора, если хочешь, — сказал Билл. — Прими его.

Ему захотелось похвалить и поздравить сына, конечно, поздравить, но смущение и растерянность Алекса передались Биллу, и он не смог произнести более ни одного слова.

Алекс кивнул. Но Билл уже понял, что его сын не примет предложение, он пойдет в свою комнату, спрячет сокровище и будет время от времени тайно любоваться им. Мальчик посмотрел на отца:

— Доброй ночи, папа.

— Доброй ночи.




ЯРМАРКА


На следующее утро, в субботу, Мелисса отвезла Билла и Алекса на Берлингтонскую ярмарку. Им обоим, сказала она, надо подышать воздухом и сменить обстановку, тем более что на ярмарке есть специальные дорожки для инвалидных колясок. Кроме того, ей надо было выпроводить мужа и сына куда угодно, чтобы побыть дома одной. Они все страшно устали от постоянных гостей и визитеров, от присутствия Дороти, от частых приездов и отъездов Вирджинии и ее отпрысков, от нескончаемых сообщений Петрова о блестящих результатах ПЭТ.

Что за абсурдная экскурсия, думал Билл, ехать на ярмарку в состоянии полного паралича. Не хватает только выставить себя на всеобщее обозрение. Когда Дороти выносила его в ожидавший внизу автомобиль, он положил голову ей на плечо и тупо уставился в потолок. При каждом шаге сиделки голова его болталась вверх и вниз. Он вспомнил, что точно так же она болталась, когда он был совсем маленьким ребенком и отец носил его на руках. Билла охватила ностальгия. Отец в то время был молод, моложе, чем сейчас Билл, будущее открывалось ему, когда он, с сыном на руках, пересекал узкую прихожую съемного дома. Слушая тяжелую поступь Дороти, Билл пытался припомнить звук отцовских шагов. Он представлял себе сейчас каждый шаг сиделки, как пятилетнюю веху. Один шаг — пять лет. Пять лет, десять лет, пятнадцать лет. Как быстро промелькнула его жизнь — от детства и женитьбы до пронзительного осознания себя бессильным сорокалетним мозгом, который, словно мешок, волокут вниз по ступенькам. Один шаг за каждое пятилетие жизни — от начала и до настоящего времени. Брюки Билла топорщились от вложенных в них двойных памперсов.

Когда Билла грузили в машину, с ним поздоровались Боб и Сильвия Турнаби, стоявшие у подъезда своего дома. Приветствие было не слишком теплым, словно чета соседей знала, что за таинственной болезнью он страдает, но достаточно сочувственным и прощальным. Сильвия каждую неделю присылала Биллу пирог с куриной начинкой. Прощальный жест. На противоположной стороне улицы показалась женщина, напомнившая Биллу Оливию Коттер, и тоже помахала рукой. Он увидел ее краем глаза и неожиданно для самого себя окликнул.

— Оливия, — крикнул он, желая услышать живой голос, различить нечто определенное в глухой тишине своего трусливого бегства от жизни.

Автомобильная стоянка у Берлингтонской ярмарки представляла собой сотни акров серого асфальта и скопление машин, тысяч машин, половина которых двигалась в самых разных направлениях, пересекая сплошные линии и границы парковок, не снижая скорости, неистово сигналя и рискуя столкнуться с другими машинами или сбить зазевавшегося пешехода. Пара сотен магазинов были сложены в здание, как детские кубики. Предвыборная распродажа. Все рвались внутрь магазинов через двойные стеклянные двери, стремясь опередить других и по дешевке купить качественные товары, пока действуют праздничные скидки. Рубашки и брюки от Ральфа Лорена, блузки от Энн Тэйлор, свитера от «Банановой Республики», раздельные комплекты одежды от Лиз Клэйборн, обувь от Энцо Анджолини, нью-йоркские костюмы от «Джонс», тренажеры и фотоаппараты, микроволновые печи, смесители, компьютеры и калькуляторы, цифровые будильники, простыни и полотенца, CD-плееры, автоматические системы очистки бассейнов, увлажнители, половики и ковры, виртуальные шлемы, лыжи и коньки, телевизоры и стереосистемы, косметика, счетчики расстояния и сожженных калорий для любителей бега, специальные поводки для собак, лампы, ручки и столы, распылители красок и запчасти для автомобилей. Здесь было все. Всем своим существом Билл ощущал лихорадочное желание толпы влиться в поток, ее жадное стремление покупать и потреблять, почти физически слышал сдавленное рыдание вожделения, исторгаемое несущимися к дверям телами, шестым чувством воспринимал судорожные рывки автомобилей, движущихся по серому, запруженному толпой асфальтовому болоту. Он ненавидел ярмарку за то же, за что ненавидел себя, но себя больше, поскольку был частью ярмарки и сознавал это. Борясь со своим неподвижным телом, Билл старался, несмотря на то что его ноги превратились в ничто, помочь жене и сыну перенести его 175 фунтов в инвалидное кресло.

— Алекс, не бросай папу.

Мелисса обещала вернуться через два часа. Мать и сын сверили часы.

Внутри царила атмосфера перманентного взрыва. Яркие плакаты и живописные полотнища, свисавшие со стен и потолка. Визг и скрежет проверяемой бытовой техники, запахи духов, пиццы и шоколадных пирожных. Это был целый город, замкнутый метрополь. Пожилые и молодые люди, дети с матерями, влюбленные подростки. Неровно движущиеся эскалаторы и прозрачные лифты, подвешенные к тросам, как к пупочным канатикам. Из углубленных в пол бассейнов били фонтаны. Билл ощутил приступ тошноты. Зачем он здесь? Внутренности слали тревожные сигналы мозгу. Зачем он здесь?

— Сначала я хочу зайти в новый зоомагазин, — сказал Алекс и быстро покатил перед собой инвалидную коляску. Болтающиеся руки и ноги Билла неловко задевали колеса. — Брэд сказал, что там продают хорошие вещи для собак.

Колесо коляски провернулось, наехав на «МакМаффин».

— Эй, — сказал какой-то мужчина, проходивший мимо с покупками. — Есть коляски с мотором. Ими можно управлять одним пальцем или морганием глаз, если не можешь двигать даже пальцем.

Человек поспешил дальше.

— Мне надо в новый зоомагазин, — повторил Алекс, — а потом мы зайдем в отдел радиотоваров. Там есть неплохие штучки, я видел рекламу в Сети.

Магазины, магазины, магазины. Люди ели, смеялись, укладывали покупки, ждали друг друга на скамейках. Мимо проносились подростки на роликах. Посреди зала продавали автомобили.

— Сделано в Америке, — саркастически говорил какой-то рассерженный покупатель продавцу. — В рекламе было сказано, что затвор срабатывает с задержкой пятнадцать секунд.

— Зато мы продаем эту вещь в кредит.

— Мне не нужен ваш кредит.

Великая стена торговли тряслась и пульсировала. Одежда, сияющие металлические поверхности, мелкие, неизвестно для чего предназначенные предметы. Один магазин за другим. Настоящее столпотворение. Гигантская плаза с пересекающимися коридорами, эмалированными скамейками и белыми декоративными колоннами.

— Нам туда, — крикнул Алекс, заразившись общим возбуждением, и свернул за угол, рывками толкая перед собой коляску. Сын вдруг показался Биллу диким псом, спущенным с цепи. Куда только делись спокойствие и рассудительность? Алекс бежал от магазина к магазину, желая купить все и поглядывая на часы, чтобы знать, сколько времени отпущено ему на эту гонку.

— Я хочу домой, — сказал Билл. Он попытался закрыть глаза, чтобы спрятаться в тихой гавани своего мозга, но его продолжали донимать толчки, движение воздуха, удары рук и ног о колеса инвалидного кресла. Шум и музыка из портативных приемников и проигрывателей.

— Ты можешь позвонить маме? Я хочу домой.

— Но, папа, мы же только приехали.

Алекс посмотрел на свои «Касио», купленные им на этой же ярмарке полгода назад.

— Мы приехали всего десять минут назад, — уточнил он.

Десять минут, с сомнением подумал Билл, закашляв от запаха душистого мыла. Впереди он вдруг увидел живое дерево, растущее прямо посреди прохода. Пол в этом месте был свободен от плиток. Неужели здесь сохранилась настоящая земля? Билл посмотрел себе под ноги, потом поднял глаза и увидел смутные силуэты покупателей на втором этаже. Люди входили и выходили из магазинов, открывая вращающиеся зеркальные двери, которые отражали свет двойными и счетверенными бликами. Может, ему стоит провести остаток жизни на ярмарке и умереть здесь?

— Простите. — С его коляской столкнулась какая-то женщина с пакетами и сумками.

Они наконец добрались до зоомагазина, притулившегося рядом с огромным полотнищем, на котором не менее огромными буквами было написано: «Прославим лидерство Америки в наступающем тысячелетии». Буквы были так велики, что их прочел даже почти ослепший Билл. Теперь каждый всплеск света, каждая молекула воздуха обрушивались на него, как бомбы. Казалось, неистово закричала женщина в оранжевых бусах. В нос ударил нестерпимый запах какого-то жирного увальня. Может быть, в этом виноват паралич, обостривший оставшиеся в его распоряжении чувства и обнаживший уцелевшие нервные окончания? Мир изрыгал безумное помешательство, мир, согнувшийся в пароксизме самоудушения. Все сознание Билла, все его способности чувствовать и ощущать сфокусировались, как лазерный луч, и ударили по сенсорным входам. Плач ребенка стал похож на рев ракетного двигателя. Запахи духов резали нос, как отточенные лезвия. Чувства настолько обострились, что Билл ощущал каждую молекулу запаха, каждый атом воздуха, ударявшийся о его растянутые барабанные перепонки. Ему захотелось бежать, бежать от толкотни и суеты. Что за шум он слышит? Прославим, прославим, прославим. Отвратительный, проклятый шум.

Зоомагазин. Запахи корма для хомяков, вонь аквариума, верещание попугайчиков. По полу, перед креслом Билла, металась радиоуправляемая пластиковая мышь. Улыбающийся продавец нажимал кнопки на пульте, сделанном в форме ломтя швейцарского сыра.

— Позабавьте свою кошку. Сэр, скажите, у вас есть кошка?

Залы, набитые товарами, магазины, город магазинов. У кассы выстроилась очередь людей с пакетами собачьего и кошачьего корма, журналами о животных, клетками и электронными кормушками для кошек. Тела покупателей обступили коляску Билла.

— Я хочу домой, — простонал Билл, еле шевеля губами. В горле пересохло, он испытывал мучение, произнося каждое слово. Алекс поспешил в секцию игрушек для собак, оставив Билла в центральном зале у стенда с пластиковыми костями. Над главным входом на спутанных веревочках висела картонная Лэсси, которую считал своим долгом игриво подергать каждый входящий покупатель. Картонный хвост задевал людей за головы. Из висевших под потолком динамиков гремела музыка. Невыносимый спазм скрутил желудок Билла.

— Успокойся, — проговорила какая-то женщина в соседней секции, — ты, наверное, оставил его в машине.

С кем это она разговаривает? Билл почувствовал, что не выдержит даже минуты пребывания здесь. Он начал считать до шестидесяти. Один, два, три. Он почувствовал позыв и помочился в памперс. Четыре, пять, шесть. Нет, он не вынесет этого кошмара. Люди проходили мимо, громко разговаривая между собой. Семь, восемь, девять. Теперь Билл чувствовал собственный запах. Моча. Разве он не получает сейчас то, что заслужил? Сорок лет суеты и гонки, и вот он, парализованный, сидит здесь, среди веселой ярмарки, и купается в собственном ссанье. Семь, восемь, девять. Он будет считать до тех пор, пока…

Какой-то мужчина и его дочь, девушка-подросток, вошли в проход, где сидел Билл. Они спешили и торопливо хватали с полок один предмет за другим, но, несмотря на это, мужчина держался с необычным для такого места спокойным достоинством. Он был одет в строгий костюм и легко удерживал под мышкой несколько пакетов.

— Я видел это здесь совсем недавно, — сказал он. — Подожди минутку.

— Мне надо идти, — запротестовала дочь. — Шелли уже ждет меня у «Мэйси».

Болезненно напрягаясь, Билл повернул голову, покосился на мужчину и изумился, узнав в нем того самого парня, который несколько месяцев назад безмятежно читал в вагоне метро «Уолл-стрит джорнел». Да, этот лучший в мире магазин — самый подходящий для питомцев таких людей, как этот. Интересно, каких животных он держит? Наверное, породистых кошек или редких рыбок. Глядя на мужчину, Билл не переставал удивляться тому, с какой легкостью и непринужденностью он передвигается среди суетной толпы, не поддаваясь ее сумасшествию и в то же время удивительно синхронно с общим движением. Этот совершенный современный человек был, несомненно, и ярмарочным человеком. Ярмарка — самое выгодное место, здесь можно купить максимум товаров за минимальное время. Напор был органичной частью этого человека, легкий, добрый напор. Интересно, что в пакетах, которые он держит в руках? Человек подошел ближе, и Билл по памяти представил себе его спокойные синие глаза и светлую кожу. Да, а где пряжки на его ботинках? Каким самодовольным и надменным он кажется. Неужели он не чувствует раздражения от шума и суеты? Почему Билл не смог приспособиться к жизни так, как приспособился к ней ярмарочный человек? Он ненавидит ярмарочного человека. Билл напрягся, стараясь всмотреться в смутно видневшееся лицо. Несомненно, на этом лице читается надменность. Разве это не презрительно искривленные губы? Несмотря на слабое зрение, Билл мог бы поклясться, что видит на этом лице презрительную усмешку. Человек с таким видом превосходства обязательно должен иметь какой-нибудь физический дефект, которым его можно уязвить. Билл продолжал искоса наблюдать за человеком, пока тот говорил со своей дочерью. Да, он все больше и больше убеждался в том, что ярмарочный человек кривит губы в презрительной улыбке.

Потом Биллу в голову пришла еще одна мысль. Этот ярмарочный человек случайно налетит на его коляску. Проход ведь очень узкий. Вот оно! Это будет возможность, которую Билл так давно ждет. «Как вы смеете, — закричит он на человека. — Вы что, не видите, куда идете? Разве можно быть таким невнимательным? Вы толкнули парализованного. Вам должно быть стыдно». Возможность представилась сама. Счастливое стечение обстоятельств свело его и ярмарочного человека в нужное время на этом пятачке ярмарки. От этого открытия Билл даже испытал некоторое удовольствие. Он принялся мысленно повторять, что скажет. Он начнет говорить тихим голосом, но потом закричит, изливая на ярмарочного человека всю накопившуюся за сорок лет обиду на таких, как этот человек. Он будет не просто кричать, он будет вопить. Как же Билл его ненавидит. Если бы только ярмарочный человек чуть-чуть задел его. Биллу не надо даже сильного толчка, достаточно малейшего прикосновения. Легчайшего тычка, небрежного движения локтем, коленом или стопой. Если бы Билл мог, он сам подставил бы свою коляску незнакомцу. Они были сейчас так близко — мужчина и его дочь, ходя взад и вперед мимо его инвалидной коляски. Билл молил Бога о случайности, о ничтожном недоразумении.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Что? — ошарашенно переспросил Билл. Невероятно, но с ним заговорил именно ярмарочный человек.

— С вами кто-нибудь есть? — Ярмарочный человек наклонился к Биллу. Он улыбается? — Вам, наверное, очень неудобно стоять здесь? Прошу вас, позвольте мне помочь вам. Вы один? Может быть, вы хотите куда-то поехать?

Он отложил свои пакеты и приблизил свое смутно видневшееся лицо к лицу Билла.

— Нет, благодарю вас, — прошептал Билл. — Я жду сына.

Что пошло не так? Билл почувствовал удушье. Ярмарочный человек обжег его своей добротой, покорил своим превосходством. Это было последнее оскорбление. И еще эти тошнотворно искривленные губы.

— Вы уверены? — спросил человек. — Я был бы рад помочь вам чем-нибудь.

— Я уверен, благодарю вас.

Биллу хотелось кричать. Но что толку кричать? Из-за чего? Ведь этот человек так и не толкнул его. Надо ли кричать на него за его превосходство, черствость, презрение к миру, наконец, за его омерзительное добросердечие? Теперь Билл ничего не мог поделать. «Оставь меня, — мысленно взмолился он, — уноси свое превосходство, свой успех, свое презрение к миру, только убирайся с моих глаз».

Но ярмарочный человек не уходил. Он продолжал мозолить Биллу глаза, разговаривая со своей красавицей дочерью, разглядывая товары на полках и изредка бросая взгляды в сторону Билла. Чувствует ли он запах мочи, вонь, которая исходит от Билла? Да или нет? Может быть, он именно поэтому ведет себя с такой приторной вежливостью, пряча отвращение, — для того, чтобы на фоне убожества Билла его превосходство засверкало еще ярче? Другие люди входили и выходили, но ярмарочный человек оставался. Голоса оглушительно звучали в ушах. Магазин пульсировал и дрожал, а ярмарочный человек продолжал пристально разглядывать Билла. Он действительно смотрит? Нюхает запах гниющего тела и улыбается, оставаясь поблизости, втирая в мозг Билла свое превосходство, размалывая об его нервы свое проклятое превосходство. Билл закрыл глаза. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Он хочет на улицу, он хочет уехать с ярмарки, он хочет домой. Где Алекс? Сколько времени уже прошло? Билл не мог взглянуть на свои часы. Сколько сейчас времени? Долго ли он находится здесь? Лицо сильно зачесалось, и Билл потерся им о металлическую спинку инвалидного кресла. Пятнадцать. Это становится невыносимым. Он больше не выдержит ожидания.

— Тебе стоит это увидеть. — Над ухом внезапно раздался голос Алекса.

Билл открыл глаза и скосил взгляд в сторону. Алекс покатил его по проходу. Мимо мелькали полки и прилавки с товарами, потом шины коляски скрипнули, и они свернули в другой проход.

— Ты должен это увидеть, папа.

— Алекс, отвези меня домой.

Билл безмерно устал, у него сильно кружилась голова. Запах мочи обжигал лицо. Полки с проводами и антеннами, радиоуправляемые игрушки для животных.

— Всего двадцать четыре девяносто пять, — сказал Алекс. — Это самая клевая вещь, какую я когда-нибудь видел. Давай купим это для Герти. Ей понравится.

— Прошу тебя, Алекс. Я хочу домой. Отвези меня домой.

— Папа, мы пока не можем поехать домой. Сейчас только одиннадцать часов. Может быть, тебе надо в туалет?

— Алекс, прекрати. Я не хочу видеть никакую игрушку, какой бы она ни была.

Проходы продолжали пролетать мимо. Назад двигались товары, разинутые пасти полок, люди, обходившие коляску.

— Папа.

— Хватит, хватит!

Билл вдруг понял, что громко кричит. Мальчик остановился и замер около прилавка. Люди в проходе уставились на отца с сыном и разошлись в стороны от коляски Билла.

— Ну что, ты наконец прекратил? — кричал на сына Билл. — Ты остановился?

Алекс молчал.

— С тебя довольно? — снова завопил Билл.

— Да, — едва слышно прошептал Алекс.

— Нельзя так кричать на ребенка, — сказала какая-то женщина в конце прохода.

— Это не ваше дело! — рявкнул на нее Билл. Рот его безобразно искривился, губы дергались от бессильной ярости. Щека блестела от слизи и слюны. — Разве ты не видишь, что происходит? — кричал он Алексу. — Разве ты не понимаешь, что ты с собой делаешь?

Алекс продолжал безмолвно стоять, прижавшись к прилавку.

— Ты становишься похожим на меня.

Мальчик хотел было что-то сказать, но передумал и отвернулся от отца.

— Смотри на меня! — снова заорал Билл. — Смотри на меня! Что ты видишь? Смотри на меня. Я — парализованный человек. Смотри на меня. Я не могу двигаться. Я парализован.

Алекс закрыл лицо руками.

Какой-то человек, войдя в проход, что-то сердито сказал Биллу.

— Убирайся! — крикнул ему Билл. — Убирайся, я говорю со своим сыном! Ты понимаешь, что происходит? Ты понимаешь, что случится с тобой? — орал Билл в спину сына.

Алекс, сгорбившись, облокотился на прилавок, спрятав лицо, и шептал:

— Прости меня, папа. Прости меня.

— Так я все равно скажу, что с тобой произойдет! — кричал Билл. — Ты найдешь хорошую работу и, возможно, станешь получать кучу баксов. Может быть, ты, как и я, будешь работать в центре города, в небоскребе с видом на океан. Когда тебе будет под тридцать, ты женишься и обнаружишь, что у тебя нелады с желудком.

К Биллу приблизился еще один человек, говоривший по телефону. За его спиной собралась толпа.

— Но к тому времени ты все еще не поймешь, что происходит! — продолжал кричать на сына Билл. — Ты будешь делать все больше и больше денег. Будешь жить в большом доме, ездить на красивых машинах и носить дорогие костюмы. Тебя повысят, ты начнешь ездить в «Лок-Обер» и обедать в компании больших начальников. И ты не сможешь остановиться, потому что не заметишь, не поймешь, что с тобой происходит. Но ты все равно не сможешь остановиться, даже если все-таки поймешь, потому что ты трус. Когда же тебе пойдет пятый, а потом и шестой десяток, ты постепенно начнешь терять разум, но не заметишь и этого. Ты просто потеряешь его и превратишься из большой жирной крысы в маленькое, едва заметное пятнышко на экране. Или ты перестанешь справляться с работой и они уволят и похоронят тебя, прежде чем ты успеешь понять, что случилось. Ты думаешь…

— Хватит, — даваясь рыданиями, сказал Алекс. — Хватит, хватит.

Он бегом бросился прочь по проходу.

Несколько мгновений рот Билла продолжал беззвучно кривиться и подергиваться. Что-то жгло его изнутри. Он скосил глаза и посмотрел сначала на яркие лампы над головой, а потом на перешептывающихся людей, сгрудившихся в конце прохода. Взглянул на то место, где только что стоял Алекс, и ощутил непреодолимое отвращение к себе. Что на него нашло? Какой демон его попутал? Он с трудом повернул голову, чтобы увидеть, куда побежал Алекс, и сердце его упало.

— Алекс! — закричал он, но мальчик уже выбежал из магазина. Как мог он наговорить таких вещей своему бесценному, своему дорогому Алексу? Неужели он превратился в чудовище, пожирающее людей, которых любит больше всего на свете? Он уронил голову на плечо. Где Алекс? Где его сын? «Прости меня, Алекс, прости».

Через минуту он уговорил какую-то женщину в соломенной шляпе вывезти его в главный коридор.

— Я должен отыскать сына, — сказал Билл.

Он предложил женщине взять десять долларов из бумажника, висевшего у него на шее. Нет, она не может брать деньги за помощь парализованному. Она же христианка. Куда ему надо? Они вернулись к фонтанам и магазину новых автомобилей, заглядывая по дороге в разные магазины. Женщина была слабее Алекса и везла коляску с большим трудом. Биллу казалось, что гул ярмарки утих. Сейчас он мог думать только об Алексе. Нежные образы сына резали его словно ножом. Вот маленький сын тянет к нему ручки. Вот он укладывает мальчика спать в его комнате, оклеенной голубыми обоями. Как он мог сказать такое своему единственному сыну? Билл будет просить у Алекса прощения. Но что он может сказать в свое оправдание? Поедемте туда. Это не он? Нет. Скорее. Пожалуйста, скорее.

Одиннадцать часов сорок восемь минут. Женщина вывезла Билла из здания ярмарки и сказала, что позовет кого-нибудь еще помочь Биллу. У нее уже сильно болят ноги. Когда женщина повезла его по дорожке, выйдя с ярмарки через южный вход, Билл увидел Алекса, сидевшего на тротуаре.

— Не приближайся ко мне, — сказал мальчик и встал.

— Алекс. — Билл умоляюще посмотрел на сына. Он едва мог произносить слова. — Я сам не знал, что говорил.

— Пойду позову еще кого-нибудь, — сказала женщина и вернулась в здание ярмарки.

— Алекс, — сказал Билл, — прости меня, Алекс.

Его отделяли от сына какие-нибудь десять футов.

— Зачем ты мне это сказал?

— Я не думаю то, что сказал.

— Тогда зачем ты все это говорил?

— Алекс, я очень люблю тебя. Я страшно подавлен тем, что произошло со мной. Я часто не могу правильно думать и говорю то, чего вовсе не думаю.

Слезы хлынули из глаз Билла и потекли по онемевшим щекам.

— Ты назвал меня трусом. — В глазах Алекса мелькнуло жестокое выражение.

— Я так не думаю, Алекс. Это я трус. Я просто свалил все на тебя. Я не в себе. Пожалуйста, Алекс, пожалуйста, прости меня. Я люблю тебя. Я так горжусь тобой. Ты простишь меня?

Он закашлялся и начал тереться лицом о свое плечо.

— Пожалуйста, Алекс. Ведь ты мой сын, и я люблю тебя.

Мальчик подошел к отцу и обвил руками его шею.




НОВОСТИ ОТ МИСТЕРА БЕЙКЕРА


Его одели очень давно, и теперь Билл без всякого интереса ждал приезда Торстона Бейкера. Ноги прикрыты одеялом. Из ванной доносится ровный шум льющейся воды.

Слушая, как Мелисса принимает душ, Билл думал об их первом интимном свидании. Тогда она пораньше отпросилась с работы и в своей квартире приготовила ему обед, опустив шторы, чтобы никто не догадался, что она дома. Билл вспомнил продолговатое пятно света, падавшего на подоконник из-под шторы, пение птиц. Они оба были не в состоянии есть и, посидев за столом в полном молчании, одновременно встали и подошли почти вплотную друг к другу. Каждая клеточка его тела была готова взорваться. Билл почему-то запомнил предметы, лежавшие на столах, и тени на стене.

Он сидел одетый очень, очень давно. Снизу, с первого этажа, доносились голоса Вирджинии, ее детей, Алекса, Питера Харндена. Который теперь час? Билла выводило из себя незнание времени. Последнее проклятие.

Из ванной раздался голос Мелиссы:

— Я не собираюсь этого делать. Он приедет через десять минут, а я ничего не могу найти.

Голос Алекса, приглушенный закрытой дверью:

— Папа, тетя Вирджиния хочет знать, что подарить тебе ко дню рождения.

— Галстук.

Он ничего не пил с самого обеда, и в горле сильно пересохло. Было такое ощущение, что из него высосали весь воздух. Мысленно он снова представил свое первое свидание с женой, вспомнил Мелиссу, стоявшую у зашторенного окна.

Билл услышал, как она вышла из ванной и, подойдя к шкафу, начала выбирать одежду. Нежные звуки одевания. Шелковистый, как дыхание, шелест трусиков, шорох блузки, трущейся о плечи. По полу зацокали туфельки на высоких каблуках. Потом он почувствовал прикосновение расчески к своей голове.

— Билл, ты выглядишь так…

— Что?

— Ты чего-нибудь хочешь?

— Воды.

Зазвонили телефоны. Он закусил губу до тех пор, пока они не смолкли. Расческа нежно касается его головы, рука Мелиссы прижимается к его щеке. «Дыши медленно, еще медленнее».

Он спросил жену, носит ли она кулон, который он подарил ей, золотую цепочку с маленькими золотыми шариками. Может ли она надеть его, чтобы он мог представить ее себе в нем? Да, пообещала Мелисса.

Он чувствовал, как ее рука ласкает его щеку.

— Билл, дорогой мой, через несколько дней ты поедешь в больницу, ладно?

— Я хочу остаться здесь.

— Обещаю, что стану приезжать, когда ты будешь еще спать, а уезжать, когда ты уснешь. Мы не можем больше ухаживать за тобой дома.

— Я привык к своей комнате.

Она встала. Билл услышал шорох ее одежды. Мелисса заплакала, и он понял, что отчасти она плачет по нему. Оплакивает его. Это все, что ей осталось. Он попросил, чтобы она взяла его руку и прижала ее к своему телу.

— Где сейчас моя рука?

— У моих губ.

— У твоих губ?

— Да.

Он прислушался к ее дыханию. Запах невидимых цветов, белых лилий, аромат ее кожи.

— Мелисса, — сказал он, — представь себе, что до сегодняшнего дня в нашей жизни ничего не было.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Представь себе, что сегодня мы с тобой встретились впервые.

— Такое невозможно себе представить. Это притворство.

— Попробуй. Сегодня мы с тобой встретились в первый раз в жизни.

— О Билл, — прошептала она, — я не могу притвориться, что в нашей жизни не случилось того, что в ней случилось. — Она помолчала, потом снова заговорила: — Я делаю все, что могу.

Он почувствовал прикосновение ее пальцев к своей щеке.

Раздался звонок в дверь, залаяла Герти. Звуки шагов многих людей на лестнице, стук в дверь спальни.

Голос Торстона Бейкера:

— Очень милый дом. Приветствую вас, Билл. Здравствуйте, миссис Чалмерс.

Голос Вирджинии:

— Я оставила детей внизу смотреть телевизор. Думаю, что мне лучше спуститься вниз.

Голос Питера:

— Пожалуй, я сделаю то же. Подожду внизу.

— Останься, Питер, — попросил Билл. Он представил себе Питера, его рыжую шевелюру и огромность. Представил себе Торстона Бейкера в изысканном костюме и в очках с полированными стеклами. Шаги адвоката стихли у двери.

Голос Мелиссы:

— Садитесь, мистер Бейкер. Хотите кофе?

Билл почти физически ощутил всеобщее замешательство. Люди вошли в комнату, он слышал шаги в углах и скрип передвигаемых стульев, но все молчали. Несомненно, Торстон Бейкер и Питер были потрясены его внешностью. Билл понимал, на кого он сейчас похож. Мертвенно-бледная кожа, голова лежит на груди, как чужеродный предмет. Ноги вздрагивают от периодически возникающих спазмов. Должно быть, людям страшно смотреть на него, видеть его страдания. Но он никому не говорил, что полная неподвижность — это самая легкая из его горестей. В течение многих месяцев он боролся с неподвижностью и бессилием. Теперь это было легко.

Голос Вирджинии:

— Сливки, мистер Бейкер?

Пауза.

— Это не ваша фирма занималась делом японской фабрики несколько лет назад? Где это было? Как прошли слушания?

Голос Бейкера:

— Вы имеете в виду Уорчестерское дело?

Голос Вирджинии:

— Да, я читала ваше интервью в «Бостон Глоб».

— Интервью давал Джейсон Уэзерхилл, один из моих коллег. Я не общаюсь с газетчиками.

Голос Мелиссы:

— Что вы можете сказать нам, мистер Бейкер?

Билл услышал какое-то движение со стороны Алекса. Мысленно он представлял себе всех, кто находился сейчас в спальне. Он знал, что его сын сидит на краю кровати в своих найковских кроссовках с развязанными шнурками. Он услышал, как Алекс не спеша подошел к нему и положил руку на его плечо.

— Я здесь, папа, — шепнул Алекс.

Голос Бейкера:

— Пожалуй, я принес вам хорошую новость.

Последовало всеобщее оживление. «Плимут» вступил в переговоры об условиях. Никто не ожидал такого быстрого продвижения вперед, особенно если учесть отсутствие диагноза. Очевидно, сказал Бейкер, юристы «Плимута» подсчитали, что все дело сейчас обойдется им дешевле, чем потом.

Голос Вирджинии:

— Слава Всемогущему Господу. — Послышались ее тяжелые шаги. — Спасибо вам, мистер Бейкер. Спасибо. Мы выиграли.

— Мы пока не имеем никакого представления о том, сколько они предложат, и я хочу, чтобы вы это знали. Мы начнем обсуждать эти детали, когда мисс Стивенсон на следующей неделе вернется из Огайо. Не хочу вселять в вас слишком радужные надежды, но думаю, что мои новости немного прибавили вам бодрости духа. Поэтому я и решил сообщить их вам лично.

Голос Мелиссы:

— Мне думается, что это невозможно.

— Они просто чувствуют свою вину, — сказал Билл. Он подумал, что ему следовало отреагировать более эмоционально, но он не испытывал никаких чувств. Все происходящее мало его трогало. Казалось, что вся эта возня — едва заметная точка в бесконечном пространстве.

Голос Питера:

— Жирные задницы!

Билл представил себе, как все идут к двери. Интересно, который теперь час? Ему хотелось только одного — чтобы все убрались из его комнаты ко всем чертям. Который теперь час?




КАЛОНИКА


Когда Анит пришел к маленькому каменному дому гетеры, небо очистилось и полная луна повисла над городом, отбрасывая на грязные улицы тени источников и аттиков. Кожевенник приблизился к двери Калоники и постучал.

Через некоторое время створка приоткрылась, и на пороге появился раб, которого Анит никогда раньше здесь не видел.

— Что ты хочешь, господин? — недовольным голосом спросил раб. — Хозяйка вечером ушла из дому.

Привратник покосился на мужчину, стоявшего на улице в свете луны, и оглядел его с головы до ног, словно слугой был не он, а Анит.

— Прошу тебя, скажи хозяйке, что пришел Анит.

— Она сама назначила тебе время?

— Назначила?

У кожевенника появилось тошнотворное чувство. Он понял, что может сегодня ночью и не увидеть Калонику. Но она нужна ему, как воздух.

— Калоника! — закричал он на всю улицу. — Это я, Анит.

Раб захлопнул дверь.

Кожевенник остался стоять на дороге, в волнении размышляя, что ему делать дальше. По улицам разносились звуки кифары. Инструмент звучал печально и красиво, как голос печального города. Потом дверь снова отворилась. Теперь на пороге стояла сама Калоника. Она шагнула вперед, обняла Анита, поцеловала его в веки, прильнула к его губам, потом снова к векам. Он протянул руки и обнял женщину, и так они стояли до тех пор, пока она не ввела его в дом и не закрыла дверь. Аромат сандалового дерева окутал Анита.

— Прошу извинения за Симмия, — шепнула она. — Сегодня он больше не выйдет из своей комнаты. Он страшилище, правда? Но хорошо делает то, что ему велят. Впредь предупреждай меня о своем приходе.

Она говорила на красивом классическом греческом языке, но если прислушаться, то можно было распознать в ее речи певучие нотки коринфского выговора. Она наклонилась и принялась снимать сандалии с ног Анита.

Он прислонился к стене, испытывая небывалое облегчение.

— Мне не нравится твой новый раб. Пелей никогда не обходился со мной так грубо.

— Ты всегда должен предупреждать меня о своем появлении, голубь мой. Дай мне посмотреть на тебя.

Она отступила на шаг, нежно прижала свои ладони к его щекам и заглянула в глаза.

— Я ничего не вижу в этой темноте. Пойдем в аттик, там много света, и я смогу лучше тебя разглядеть.

Она протянула руку, но Анит не взял ее. Он продолжал стоять у стены, ощущая босыми ногами холод каменного пола.

— Я был… — заговорил он, но замолчал. Потом продолжил, осененный внезапной мыслью: — Почему для тебя так важно знать, когда именно я приду? Чтобы ты в это время не была с кем-то еще, да? Мне надо назначать время, как другим твоим мужчинам?

На лице женщины появилось затравленное выражение, но она быстро овладела собой, улыбнулась и снова протянула руку. На этот раз он крепко взялся за ладонь Калоники, и она ввела его в маленький четырехугольный дворик, в котором пахло духами, мылом и известняком статуи Каллисто, стоявшей посередине. Они сели на устланное подушками бронзовое ложе.

При ярком свете он увидел, что она одета в свободную шелковую одежду без рукавов, схваченную на левом плече парчовой застежкой в виде лаванды. Черные волосы были распущены, а смуглая красота уроженки Коринфа подчеркивалась подведенными углем бровями и ресницами. Он посмотрел на ее лицо, на волосы и уткнулся лицом в ее обнаженное плечо.

— Калоника, — прошептал он, — Калоника, мне невыносима сама мысль о том, что ты должна услаждать других мужчин. Ты знаешь, что я не могу этого выносить. Я дам тебе все, что пожелаешь. У тебя не будет недостатка в деньгах.

— Разве честно говорить такие вещи? — тихо сказала она, нежно поглаживая его шею своими пальчиками. — У тебя же есть жена, женщина, с которой ты спишь каждую ночь. Как ты думаешь, мне это нравится? Я не могу даже произнести ее имени. Стараюсь не представлять ее себе. Не надо говорить об этом. Ты же знаешь, что я люблю тебя.

— И одновременно любишь других? — спросил он, все еще прижимаясь лицом к ее плечу.

— Я люблю тебя. Когда ты здесь, я люблю тебя одного.

Анит выпрямился и внимательно всмотрелся в лицо гетеры.

— Это не ответ на мой вопрос.

Взяв в руку прядь ее волос, он принялся играть ими.

— Анит, зачем нам ссориться? Давай поговорим о чем-нибудь другом.

С неба во дворик ворвалось дуновение холодного воздуха, и Калоника вздрогнула. Она нежно убрала голову Анита со своего плеча и встала.

— Дай я посмотрю на тебя. Мне придется освободить тебя от твоей глупой одежды. Что это? — Она указала на ставший желтым кровоподтек на его руке. — В прошлый раз его не было. Ты ушибся? — Она склонилась к нему и поцеловала больное место. — Ты выглядишь утомленным, Анит, голубь мой. Ты расстроен и встревожен. Я вижу это. Расскажи мне о своих тревогах. Ты можешь остаться со мной на всю ночь?

Анит кивнул.

— Хорошо. Значит, сегодня ты принадлежишь только мне. Я так соскучилась по тебе, ведь мы не виделись целых две недели.

Анит обнял Калонику и привлек ее к себе. Он провел ладонями по ее грудям, поцеловал в губы, в шею.

— Ты так прекрасна, — сказал он. — Я хочу быть с тобой всегда. Не прогоняй меня. — Он закрыл глаза и еще крепче обнял женщину. — Мне так спокойно здесь. Это мой дом.

— Не надо произносить таких слов, голубь мой. От них мы оба почувствуем себя несчастными.

— Я хочу покоя, а мой покой — это ты. Не заставляй меня уходить. — Он прижался щекой к ее груди, слушая, как бьется ее сердце.

Калоника положила ладонь на пылающую щеку Анита.

— Ты расстроился из-за Продика? — спросила она. — Он снова оскорбил тебя?

В ответ Анит пожал плечами:

— Не больше, чем обычно. Продик взрослый человек. Он волен делать то, что ему заблагорассудится.

Анит поднял с ложа украшенный драгоценными камнями гребень и принялся расчесывать черные волосы Калоники, блестевшие в огне светильников.

— Твой сын должен быть похож на тебя.

— Нет, не на меня. Только не на меня.

— О Анит, мой голубь, мой сладкий соловей. — Она посмотрела на черный квадрат ночного неба над каменной головой Каллисто. — Разве не странная стоит погода? Весь день шел дождь, было пасмурно, а к вечеру дождь прекратился, тучи рассеялись и снова засияло солнце. Кто может понять благословенных бессмертных богов?

При этих словах руки Анита задрожали, и Калоника почувствовала это. Она взяла гребень у своего гостя, поцеловала его пальцы и внимательно вгляделась в его лица.

— Обещай поговорить со мной. Ты все мне расскажешь.

Он кивнул.

— Я напомню тебе об этом обещании, — сказала она. — Но у нас впереди вся ночь. Сначала я хочу любить тебя.

Она снова взяла его за руку и повела в спальню, дверь которой была занавешена ярко-красными занавесками.




Позже, когда женщина уснула, он лежал рядом с ней и смотрел в потолок. В спальне горел один маленький светильник. Его мерцающий свет отбрасывал на потолок пляшущие тени, которые сталкивались между собой, как нападающие друг на друга противники. Иногда, правда, они становились похожими на ветви, стремящиеся забраться на потолок. В комнате пахло весенними лилиями и потом. Обнаженный Анит распростерся на подушках без сна. Ему хотелось разбудить Калонику и поговорить с ней. Он ощущал странную пустоту, но одновременно что-то распирало изнутри все его существо.

Он не мог больше смотреть в потолок. Глаза его начали блуждать по комнате. На комоде у двери смутно виднелись гребни и щетки, на другом стоял сосуд с духами, выполненный в виде птицы. Он закрыл глаза, но продолжал видеть на своих прикрытых веках пляску теней. Анит повернулся на бок. Тело не желало расслабляться. Ноги временами сводило мучительными судорогами, которые волнами накатывались на икры и стопы. Анит сжал и разжал кулаки. Тяжело вздохнув, он перевернулся на другой бок. Открыл глаза, посмотрел на мерцающий огонь и снова закрыл глаза.

Где-то снаружи снова зазвучала кифара, звук которой проникал сквозь стены дома. Кифара в середине ночи. Какой-то страдающий человек касался струн, чтобы отплатить всем спящим за свою бессонницу. Сейчас звуки были не мелодичными, но металлическими и грубыми, нарушавшими гармоничную тишину ночи. Анит ждал пауз между резкими звуками, которые, как ножи, резали пустой мрак. Как выросла ночь, поднявшись во весь свой исполинский рост в громадном и пустом пространстве. Кифара звучала все громче и громче, ее голос превратился в завывание демонов зла, поющих какое-то скрежещущее, как железо, заклинание. Анит никогда в жизни не слышал таких звуков. Он мог бы поклясться, что звук доносится из соседнего помещения. Надо встать, выйти во двор и прекратить эти звуки. Но у него не было сил даже пошевелиться. Анит посмотрел на свое тело и вдруг увидел, что изо всех сил держится рукой за край ложа. Он повернулся и взглянул на Калонику, на тонкую кожу ее шеи, на ее голые руки и ноги.

Кифара смолкла.

Анит внимательно посмотрел на тени, которые продолжали безостановочно метаться по потолку. Вдруг ему показалось, что свод начинает опускаться вниз. Он закрыл глаза, но чувствовал, что потолок продолжает опускаться. Анит открыл глаза. Потолок был уже на расстоянии ладони. Он изо всех сил вжался в ложе. Мир сузился до пространства между двумя горизонтальными плоскостями, которые вот-вот соприкоснутся между собой, — кроватью и потолком. Как может Калоника так беспечно спать? Он поднял руку, ожидая, что сейчас она столкнется с камнем потолка, но ничего подобного не случилось. Рука прошла сквозь воздух. Он останется цел. Разве он не Анит, бывший стратег времен войны со Спартой, защитник демократии? Он повернулся к Калонике, прекрасной и хищной Калонике. Или он ошибся и это Пасиклея? В тусклом свете тела обеих женщин оказались очень похожими. Они обе любили его, разве нет? Анита, выдающегося гражданина Афин. Где его спальня, его постель? Не Пасиклея ли лежит сейчас рядом с ним? Она простит ему все. Или это Калоника? Разве не ее застежка лежит на деревянном комоде, отражая мерцающий свет? Она тоже простит его. Она его отдохновение, его покой.

Он продолжал вертеться на постели, сбил на пол овчину и наконец успокоился, провалившись в полусне в какую-то узкую щель. Он открыл глаза, посмотрел на Калонику и увидел, что она тоже проснулась. Ее глаза воспалились и покраснели. Женщина повернулась к нему и улыбнулась, но улыбка ее была ужасна. С языка капала кровь, а дыхание источало невыносимый смрад. Она закашлялась, исторгая звук, похожий на грохот сталкивающихся между собой камней. Из ее тела текла желтовато-коричневая жидкость, пропитавшая простыни. Чума. Анит покрылся холодным потом и сел.

— Анит, голубь мой, — сказала она. — Куда ты? Ты не можешь оставить меня сейчас. Не важно, что происходит, но ты не можешь оставить меня сейчас.

Калоника затряслась, ее начали бить судороги, свет ночника почему-то стал ярче, и Анит разглядел отвратительные гнойники и язвы на ее грудях, животе, ногах. Дыхание смердело гниющей плотью. Она снова улыбнулась и протянула руку, чтобы коснуться его своими опухшими, покрасневшими пальцами:

— Анит, голубь мой.

Она провела рукой по его лицу, он дико закричал и отпрянул назад.

— Анит, в чем дело? — спросила женщина. — Ты болен?

Она встала и зажгла второй масляный светильник. Гнойники и язвы исчезли.

— Ты болен? — повторила она.

— Нет, я здоров.

— Ты уверен в этом? — спросила она, и в ее певучем голосе проскользнули нотки раздражения. — Ты напугал меня, голубь мой. Прости, но мне надо спать. Мне надо спать.

— Да, я успокоюсь и не стану больше тебя тревожить. Я здоров.

Калоника задула светильник, вернулась на ложе и обняла Анита рукой. Вскоре она снова уснула, а он продолжал лежать без сна, прислушиваясь к ее дыханию.




Когда Мелисса закончила чтение, в комнате наступила тишина. Билл ждал, что она что-нибудь скажет, встанет со стула возле тумбочки, но услышал только булькающие звуки в кране горячей воды. Было поздно, далеко за полночь. Вдалеке чихал автомобильный мотор. Он снова прислушался и различил дыхание Мелиссы.

— Я сделала одну ужасную вещь, — прошептала она. Мелисса поднялась, подошла к бюро, налила себе виски и сделала несколько глотков.

— Мелисса, — позвал он.

— Я виновата во всем. Никогда себе этого не прощу.

— О чем ты говоришь? Иди ко мне.

Она осталась стоять у бюро и продолжала пить свой скотч.

— Пожалуйста, подойди ко мне.

Ее ноги мягко зашлепали по полу. Он понял, что Мелисса ходит босиком, а на ней надет бирюзовый шелковый халат. Он представил жену в этом халате, представил ее изящный нос и маленький рот.

— Я сделала одну ужасную вещь, — сказала она, коснувшись его щеки рукавом халата и пальцами.

— Я не хочу ничего знать, — сказал он.

— Но я должна тебе это сказать.

— Я не хочу ничего знать. Ничего, что бы там ни было. Просто прикоснись ко мне.

Она поставила стакан на стол:

— О Билл…

Она помолчала и снова взялась за стакан.

— Ты любишь меня? — спросил он.

— Да, да. Я воспринимаю все, что случилось, как ночной кошмар. Разве это не ночной кошмар? Я люблю тебя.

Мелисса провела рукой по его лбу, и он услышал, как она устало вздохнула. Рукав шелкового халата скользнул по его векам.

— Алекс перестал худеть, — сказала она. — Он начал пить какие-то молочные добавки. Его первый шахматный матч состоится в среду.

— Хорошо.

— Он будет ездить на матчи. Ему надо выезжать из дому. — Она прильнула к мужу, положив расслабленные руки на его грудь. — Разве это не удивительно, что мы произвели его на свет? — невнятно проговорила она. — Мы сделали его вместе, а это уже кое-что.

Мелисса отошла, и Билл услышал, как она тяжело повалилась на кровать.

— Я позабочусь о тебе, — пробормотала она. — Я позабочусь о тебе. Вот увидишь.

Только теперь он позволил себе провалиться в черную бездну своей болезни. Смутные ощущения тени и света мелькали перед его слепыми глазами, отсветы случайных блужданий импульсов по нервным окончаниям. У тела была, как оказалось, своя память. Пальцы превратились в перепутанные проволоки, ноги вибрировали, как эхо над гигантским каньоном, в животе гулко отдавался каждый удар пульса. По рукам прокатывались какие-то волны. По щеке потекла непрошеная слеза. Какое-то время он раздумывал, в чем хотела признаться ему Мелисса. Он позавидовал остроте ее чувства, пусть это даже было лишь чувство вины. Потом у Билла заболел желудок, переполненный черной желчью. Питер. Каким унылым и невыразительным был вчера голос его друга. Тягость его существования, необходимость гнаться за тенью и заполнять пустоту медленно сломили даже жизнерадостную натуру Питера. Он потерял точку опоры. Настанет день, и он окончательно потерпит крах, потеряет работу, уступив место менее изношенному человеку, и окончит свои дни, небритым сидя на кровати и тупо глядя в телевизор. Или, быть может, он постепенно деградирует, сам не замечая того, что с ним происходит. И Билл не сможет ему помочь, зная все, но будучи не в силах ничего сделать. Желчь, сплошная желчь. Как хотелось Биллу бежать из своего тела, отбросить его, избавиться от вечной трусости и гнили.

Скоро он услышит глубокое дыхание уснувшей Мелиссы. Мысленно он видел, как она лежит на кровати под балдахином в своем шелковом халате, со спутанными волосами, а ее плечи поднимаются и опускаются в такт с дыханием. Как много раз лежал он с ней рядом на этой кровати, как много лет это продолжалось. Если посмотреть на их совместную жизнь в воображаемый телескоп и вглядеться в детали, то обретет ли он право сказать, что хотя бы один раз смог сделать ее счастливой? Наверное, это было в первый год их брака, когда они жили на Анабель-Серкл. Они оба считали ее красивейшей улицей на свете с самым поэтическим названием. Это было целую вечность назад, то время ушло, исчезнув, как опавший кленовый листок.

Он не станет будить Мелиссу, чтобы она перенесла его в кровать. Нет, он проведет остаток ночи в своем инвалидном кресле. Пульс засбоил, опустилась ночь, которая не даст ему уснуть.

Он прислушался к дыханию Мелиссы, к своему дыханию и вдруг понял, что дышит со свистом. Он явственно слышал свистящие хрипы. Значит, его легкие тоже начали отказывать? Утром Мелисса снова будет уговаривать его лечь в больницу. Петров назначит еще кучу анализов из своей бесконечной обоймы. Но он не доставит им такого удовольствия.

На кровати заворочалась Мелисса, и мысли Билла снова вернулись к ней. Интересно, что она будет делать? Он не представлял себе, что она сможет жить одна. Нет, она быстро выйдет замуж, может быть, за человека, которого он знает, или за какого-нибудь бывшего любовника. Внутренним взором он увидел ее в другом доме стоящей у большого окна, волосы ее отросли и стали длинными. Он никогда не видел жену с длинными волосами. Не прозревает ли он будущее? Он напрягся, стараясь рассмотреть лицо новой Мелиссы, увидеть, довольна ли она жизнью, но воображение ограничивало видение силуэтом ее плеч. Может быть, правда, она вернется в Файетвилль и возьмет с собой Вирджинию с детьми. Потом он представил себе Алекса. Он учится в колледже, на стенах его комнаты в общежитии висят приколотые кнопками фотографии. У Алекса темные, влажные, исполненные искренности глаза. Из тонированного стеклянного окна льется свет. Алекс достойно проживет свою жизнь.

Он снова прислушался к своему поверхностному тяжелому дыханию. Мир уменьшился до крошечных размеров, превратившись в маленькое расплывчатое пятно неверного красного цвета. В мозгу остались полосы мыслей, вдохи и выдохи. Дыхание формировало образы букв. Восходящие вдохи звучали как начало гласных или согласных, выдохи падали вниз на границах слов. Хрипы выглядели как с, долгие ровные вдохи — как б, в или т. Мир сузился до дыхания. Его дыхание звучало контрапунктом дыханию Мелиссы, буква к букве, слово к слову. Какое послание можно составить из его дыхания? Никакое. Слышны только затейливые хрипы, натужные вздохи и жалкое пыхтение. Дыханию уже почти удалось покинуть его бренную оболочку, оно превратилось в тонкую линию, узкий столбик воздуха. Мелиссе осталось чувство вины, а ему — неровно отрезанный нечеткий конец. Продолжая прислушиваться к своему натужному дыханию, Билл еще больше преисполнился решимости ни за что не покидать этой комнаты. В памяти всплыла сцена, когда он лежал возле клеточного сепаратора и видел, как его кровь течет по прозрачным трубкам сначала в аппарат, а потом из аппарата, возвращаясь в его синие вены. Он слышал чмокающие звуки насоса и голоса докторов, стоявших вокруг него и обсуждавших снимки его мозга и результаты анализов.

Внезапно его охватил приступ ярости, судорогой скрутивший его грудные мышцы и искрививший его рот.

— Нет! — изо всех сил закричал он. Но крику не суждено было вырваться наружу, он взорвался внутри тела, зазвенел в ушах, как телефон, затрещавший на весь дом в середине ночи. Мелисса застонала во сне. Нет. Его сердце стучит, как паровой молот. Легкие рвутся на куски и кровоточат. Он силится вдохнуть. Невидимая комната начинает распадаться и рушиться. Потолок падает, остановившись в нескольких дюймах от его головы. Нет, эти последние отпущенные ему дни он проживет своей жизнью. Его дух останется с ним. Он не пробка на поверхности моря. Он может действовать, даже если это действие будет видеть только он один. Он может действовать.

Несколько мгновений его тело продолжало извиваться и дергаться. Потом мертвая хватка удушья, стиснувшая грудную клетку, стала постепенно ослабевать. Мышцы обмякли. Воздух медленно вполз в легкие. Удары сердца стали реже, превратившись в отдельные слабые толчки, кровь, останавливаясь, замедлила свой бег. Судороги расплылись во вздох, легкую дрожь и исчезли, пройдя по ногам заключительной мягкой волной. По телу начал распространяться тихий покой. Он должен сохранить достоинство. Он должен сохранить его во что бы то ни стало. Он воспользуется малым пространством отпущенного ему оцепенелого покоя. В этой неправдоподобно замороженной тишине Билл снова прислушался к своему дыханию. Он слышал посторонние звуки, не в силах понять, сколько времени остается до окончания длинной ночи.

Через секунду до него донесся шум дождя. Он слышал тихий стук капель о крышу, порывы ветра и удары дождя по стеклу окон. Где-то вдалеке на ветру скрипели ставни. Может быть, соседи, мучаясь бессонницей, тоже слушают дождь, ворочаясь в своих постелях. Он представил себе капли дождя, маленькие и серые во тьме ночи. Представил, как дождь полосами падает на землю, одевая ветки и листья в серебристые чехлы, отмывая от грязи тротуары и мостовые, фонарные столбы, и металлические радиаторы автомобилей, и широкую ленту шоссе, ведущего в Бостон. Дождь бьет в окна Марблуорт-Билдинга и Пруденшл-Центра, уходя все дальше на восток, к океану, где падающие с неба капли оставляют при ударе о воду на поверхности маленькие ямочки.




БЛАГОДАРНОСТЬ


За помощь в правовых, медицинских и других технических вопросах я приношу свою искреннюю благодарность Нилу Аркуссу, Изабель Де Куртиврон, Роберту Кэйну, Карле Кэйнис, Уильяму Мак-Кларану, Россу Петерсону, Крису Сойеру-Лауканно, Джемсу Суоянену, Шерри Теркл, Элис Уайтчилл Уайзберг и сотрудникам библиотеки медицинского факультета Гарвардского университета. За все ошибки, которые читатель может встретить в этой книге, ответственность лежит исключительно на мне. Спасибо вам, Робби Босняк и Джейнет Соненберг, за указания в самые критические моменты работы над книгой.

Анит и Сократ — исторические личности, также документальным является описание суда над Сократом и его казни. Диалог «Анит» — плод моего художественного вымысла. Наиболее полезные тексты для воссоздания обстановки древних Афин я нашел в «Диалогах» Платона, особенно в «Апологии Сократа» и «Федре», в пьесах Аристофана и в «Истории пелопоннесской битвы» Фукидида, а также в сочинениях Гиппократа о болезнях и медицине. За дополнительные консультации по истории Древней Греции я приношу свою благодарность Зефу Стюарту, Теду Лендону и Робу Лумису.

Благодарен я также Дону Де Лилло, Ричарду Гудвину, Илоне Кармел, Лео Марксу, Агнешке Мейро, Энни Прулкс, Джейнет Силвер, Майклу Ротшильду, Питеру Стойчеву, Дэну Террису и Розалинде Уильямс за замечания, высказанные по ходу работы над рукописью. Спасибо вам, Джим Лихи, за неоднократное чтение на ранних этапах работы и за вашу поддержку.

Выражаю также свою признательность Ла Роуз Тодд Коффи, моей первой учительнице, проницательному критику и другу.

С любовью благодарю мою жену, Джин Лайтман, за то, что она нянчила меня все те годы, что я писал эту книгу.

И наконец, особую благодарность я приношу Дэну Фрэнку за его понимание и поддержку при издании книги, Джейн Гельфман за ее воодушевляющее участие и многолетнюю дружбу и Лиз Колдер за советы и окончательное прочтение рукописи перед ее сдачей в печать.


notes



Примечания





1


Дерьмо (фр.).