Новеллино
Автор неизвестен - Европейская старинная литература








Сборник ста новелл, известный под названием «Новеллино», создан в самом конце XIII в. В то время итальянская литература на народном языке делала свои первые шаги – ее история едва насчитывала полвека. В книге «собрано несколько цветов изящной речи, ответов учтивых иль остроумных, примеров щедрости и отваги, которые являли в прошедшие времена многие достойные люди».

Жанр новеллы в «Новеллино» находился в процессе становления, он еще аморфен, границы его зыбки. Только спустя еще полвека после создания «Новеллино» Боккаччо напишет «Декамерон», и новелла превратится в классический литературный жанр. Однако издатели XVI в., вернувшие «Новеллино» читателю, судившие всякую новеллу с высоты «Декамерона», не пренебрегли скромным его предшественником.






Средневековая литература

Новеллино





Пролог (I)[1 - Восходит к вступлению к IV книге «Диалогов» (593 г.) Григория Великого, папы римского, богослова и агиографа. Русский перевод: Святого отца нашего Григория Двоеслова, епископа Римского, собеседования о жизни италийских отцов и о бессмертии души. Казань, 1858.]


В этой книге собрано несколько цветов изящной речи,[2 - «Цветок» – традиционная метафора «образца». Так в XIII–XIV вв. назывались многие книги: «Цвет риторики» Гвидотто из Болоньи, «Цветы и жития философов», «Цвет добродетели», «Цвет новелл» Франческо да Барберино.] ответов учтивых иль остроумных, примеров щедрости и отваги, которые являли в прошедшие времена многие достойные люди.

Когда господь наш Иисус Христос беседовал с нами в образе человеческом, он сказал однажды, что язык глаголет от избытка сердца.[3 - Ср.: «от избытка сердца говорят уста его» (Лука, VI, 45).] Те из вас, коп отличаются добрыми и благородными сердцами, употребите свой разум и речь в угоду божью, почитая, восхваляя, страшась и прославляя того, кто возлюбил нас прежде, чем создал, и прежде, чем мы сами себя возлюбили. И если в какой-то мере возможно, не гневя господа, вести беседу так, чтобы возвеселить себя, утешить и подбодрить, то делать это надо со всею любезностью и честью, которые вам доступны. А так как люди благородные и порядочные служат в словах и поступках зеркалом для люден не столь совершенных и так как речь их более приятна, ибо извлекается из инструмента более чувствительного, вспомним здесь о нескольких цветах красноречия, ответах учтивых иль остроумных, славных подвигах, прекрасных образцах щедрости и любви, как то делали до нас уже многие. И те, кто сочетает благородство чувств с тонкостью ума, смогут потом, когда это будет уместно, сим образцам подражать, толковать их, пересказывать и сообщать для пользы и удовольствия тех, которые знаниями не обладают, но хотели бы обладать. И если эти цветы смешаны со словами не столь прекрасными, не сердитесь, ведь чернением золото лучше оттеняется, и из-за одного благородного и нежного плода порой может понравиться весь сад, из-за нескольких прекрасных цветов – весь цветник. Да не посетует на то читатель: ведь многие люди, прожив долгую жизнь, только и могут похвастать, что одним метким словом или одним делом, которое можно счесть добрым…[4 - Одно остроумное слово дарует его автору славу, подобно тому, как одно мгновение раскаяния, по учению церкви, спасает грешника от ада и дарует ему вечную жизнь. Пропорции здесь те же самые: мгновение и вечность.]




Новелла I (II)

[О богатом посольстве, которое направил пресвитер Иоанн к благородному императору Фридриху][5 - Опирается на апокрифическое послание, которое пресвитер Иоанн будто бы адресовал византийскому императору Мануилу Комнину и которое затем было переведено с арабского на латынь для папы и Фридриха Барбароссы. Факсимиле этого перевода см. в кн.: Slessarev V. Prester John. The Letter and the Legend. Minneapolis, 1959. На Русь послание попало в XIII или XIV в. (см.: Сказание об Индийском царстве. – В кн.: Памятники литературы Древней Руси. XIII век. Μ., Ί981). Мотивы послания отразились в былине о Дюке Степановиче.Новелла перекликается также с рассказом французского историка Альберика де Труа-Фонтен, который в своей «Хронике» (1232–1241) сообщает, что татарский – хан предложил императору Фридриху место своего сенешаля – император не без остроумия ответил, что лучше разбирается в соколиной охоте.]


Пресвитер Иоанн,[6 - Пресвитер Иоанн (поп-царь Иван) – герой популярной средневековой легенды. По сообщению немецкого историка XIII в. Оттона Фрейзингенского, пресвитер Иоанн был царем и первосвященником народа, живущего по ту сторону Персии и Армении, на крайнем Востоке, и исповедующего христианство несторианского толка. Другие авторы помещали царство пресвитера в Эфиопию. Историю легенды см.: Хенниг Р. Неведомые земли, т. 2. М., 1961, с. 446–461; Гумилев Л. Поиски вымышленного царства (Легенда о «государстве пресвитера Иоанна»). М., 1970.] благороднейший индийский правитель, отправил богатое и знатное посольство к благородному и могущественному императору Фридриху,[7 - Фридрих I Барбаросса (1152–1190), император Священной Римской империи. Именно он фигурирует в качестве одного из адресатов апокрифического послания пресвитера Иоанна, но в новелле скорее всего речь идет об его внуке, Фридрихе II (император в 1212–1250). Блеск двора, мудрость и остроумие государя – все это в большей степени приложимо к младшему Фридриху, да и принцип «меры» неистовому Барбароссе вряд ли подходит. Автор «Новеллино» постоянно путает деда и внука.] который в словах своих и обычаях поистине являясь зерцалом всего света, любил изысканную речь и умел давать мудрые ответы. Посольство это было направлено только ради того, чтобы испытать как можно вернее, насколько император искусен и в речах и в делах своих.

С этими посланными отправил он три благороднейших камня[8 - Ср.: «под словом «благородство» разумеется совершенство собственной природы в каждой вещи» (Данте. Пир, IV, XVI, 4–5). Драгоценным камням в средневековье приписывалась магическая сила (см. далее в новелле).] и сказал: «Передайте их императору и спросите от моего имени, что на свете самое лучшее. Слова его и ответы запомните, ознакомьтесь хорошенько со двором его и обычаями, и все, что узнаете, расскажите мне, ничего не упустив».

Прибыли посланцы ко двору императора, куда были отправлены своим господином. Поклонились ему, как подобает кланяться его величеству, от имени вышеназванного правителя передали ему камни, о которых было сказано ранее. Император принял их, но не спросил о свойствах камнем, а, похвалив необычайную их красоту, велел умести.

Посланные задали свои вопрос и стали знакомиться со двором и обычаями.

Через несколько дней, на прощанье, император ответил им так: «Скажите от меня своему господину, что самое лучшее на этом свете – мера».

Уехали посланные и рассказали обо всем, что видели и слышали, расхваливая двор императора, прекрасные обычаи и манеры его рыцарей.

Пресвитер Иоанн, выслушав рассказы посланных, похвалил императора, но сказал, что тот весьма искусен лишь в речах,[9 - Маркабрюн, знаменитый провансальский трубадур (первая половина XII в.), отождествлял «меру», центральное понятие куртуазной этики, с «благородной речью». Вряд ли случайно искусный лишь в речах император считает лучшим на этом свете меру.] а не в делах, так как не спросил о свойствах таких дорогих камней. Отпустил он послов и предложил императору, если тому угодно, служить у него при дворе сенешалем, дабы оценить его богатства и сосчитать, сколькими племенами он правит, и описать обычаи его страны.

Прошло немного времени, и пресвитер Иоанн, думая, что камни, которые он раньше послал императору, потеряли свою силу, раз свойство их осталось неузнанным, призвал своего лучшего ювелира и, тайно отправляя его ко двору императора, сказал: «Приложи все старания, чтобы вернуть мне эти камни. Денег на это не жалей».

Ювелир захватил с собой множество прекраснейших камней и стал при дворе императора оправлять их в золото. Бароны и рыцари приходили посмотреть на его работу. А был он очень хитер: если видел, что кто-то имеет вес при дворе, тому он не продавал, а дарил. Раздарил много колец, так много, что слух об этом дошел до самого императора. Тот послал за ним и показал ему свои камни. Ювелир похвалил их, но оценил невысоко. Спросил, нет ли более дорогих камней. Тогда император велел принести те три драгоценных камня, которые ювелир и хотел видеть.

Тот обрадовался и, взяв один из камней в руку, сказал: «Этот камень, мессер,[10 - Мессер – обращение к королям и императорам. В итальянских городах «мессером» именовали рыцарей, докторов медицины и юриспруденции, церковных иерархов.] стоит лучшего вашего города».

Затем, взяв другой, сказал: «Этот камень, мессер, стоит лучшей вашей провинции».

И, наконец, взяв третий, сказал: «Мессер, этот стоит больше, чем вся империя». И зажал в кулаке эти камни. А свойство одного из них было таково, что ювелир сделался невидимым,[11 - Гелиотропу, драгоценному камню зеленого цвета с красными вкраплениями, приписывалась сила противоядия и способность делать человека невидимым (ср.: Данте. Ад, XXIV, 93; Боккаччо. Декамерон, VIII, 3).] сошел вниз по ступенькам и возвратился к своему господину пресвитеру Иоанну, вернув ему камин к большой его радости.




Новелла II (III)

[О том, как ученый грек, которого царь держал в темнице, оценил коня][12 - Сюжет этой новеллы пришел в Европу из Византии, где засвидетельствован в поэме XII в. «История бедного Льва». В Европе он встречается в романе французского писателя Готье из Арраса «Ираклий» (кон. XII в.) и в испанской «Книге примеров» Леона Санчеса де Версиал (1400–1421). Известен арабский вариант: «История трех искателей приключений и султана», примыкающая к корпусу «Тысячи и одной ночи». Аналогичный сюжет обнаружил в русских песнях об Иване, купеческом сыне, А. И. Веселовский (Wesselowsky A. Beilräge sur Erklärung des russischen Heldenepos. – In: Archiv für slavische Philologie. 1879, III, S. 549–593).Имеется несколько иной вариант того же сюжета, где два первых дара (выбор лучшего камня и лучшего коня) заменены способностью распознавать тайные изъяны кушаний и напитков, подаваемых на царский стол. Этот вариант представлен сказкой «Тысячи и одной ночи» («История о трех сыновьях йеменского султана») и рассказом о Гамлете Саксона Грамматика, автора «Деяний датчан» (кои. XII – нач. XIII в.). Ср. также Дополнение IV, новелла VII.]


В Греции один государь по имени Филипп,[13 - Возможно, имеется в виду македонский царь Филипп (360–336 гг. до и. э.), отец Александра Великого. В таком случае «ученый грек» не кто иной, как Аристотель, превращенный средневековой традицией из философа в сказочного мудреца.] который носил царскую корону и правил большим царством, за какую-то провинность держал в темнице ученого грека. Последний же был столь мудр, что умом своим возносился превыше звезд.

Случилось однажды, что этому синьору прислали откуда-то из Испании благородного коня, сильного и прекрасных статей. Стал он спрашивать конюших о достоинствах этого коня. Ему ответили, что и темнице находится необыкновенный человек, знающий все на свете.

Тогда приказал он вывести коня в поле, привести грека из темницы и сказал, ему: «Оцени-ка, мудрец, этого коня, ибо мне сказали, что знания твои велики».

Грек осмотрел копя и ответил: «Мессер, на вид он красив, но должен вам сказать, что вскормлен он молоком ослицы».

Царь послал в Испанию узнать, как был вскормлен этот конь. Оказалось, что, когда жеребенок остался без матери, его действительно поили молоком ослицы. Это так удивило царя, что он приказал давать греку полхлеба в день с царского стола.

В другой раз царь разложил свои драгоценные камин и, снова послав в темницу за греком, сказал ему: «Ты человек большой учености и, думаю, сведущ в любом деле. Скажи, можешь ли определить достоинство этих камней? Какой из них, по-твоему, самый ценный?»

Грек, посмотрев на камни, ответил: «Мессер, а какой из них вы считаете самым дорогим?»

Царь указал на камень, показавшийся ему самым красивым, и сказал: «Вот этот, по-моему, самый красивый и самый ценный».

Грек взял его и, зажав в кулаке, приложил к уху. Потом ответил: «Мессер, в этом камне есть червь».

Царь послал за мастерами, приказал им разбить камень. И на самом деле в камне оказался червь. Тогда он стал хвалить грека за необычайный ум и повелел отныне давать ему каждый день по целому хлебу с царского стола.

Как-то, немного спустя, у царя появилось сомнение в том, кто его отец. Снова послал он за греком и, отведя его в потайное место, стал говорить так: «Я на деле убедился в твоей премудрости. Поэтому я хочу, чтобы ты сказал мне, чей я сын?»

Грек ответил: «Мессер, о чем вы меня спрашиваете, ведь вы отлично знаете, кто ваш отец?»

Но царь сказал: «Это ты говоришь в угоду мне. Скажи мне истинную правду, а не то велю тебя казнить».

Тогда грек ответил: «Мессер, скажу вам, что вы – сын пекаря».

А царь ему: «Спрошу об этом у матери». И, послав за ней, жестокими угрозами добился от нее всей правды. Тогда царь уединился с греком в одной из комнат и сказал: «О, мудрец, ты дал мне великие доказательства того, что тебе все ведомо, но прошу тебя, скажи мне, как ты все это узнал?»

И грек ответил: «Хорошо, мессер, я скажу вам это. То, что конь вскормлен ослиным молоком, я догадался сам, ибо видел, что уши у него отвислые, и это не свойственно коню. О черве в камне я узнал потому, что камни обычно бывают холодными, а этот был теплым. Теплота же, ему по природе несвойственная, может исходить только от живого существа, в нем заключенного».

«Ну, а как ты узнал, что я – сын пекаря?»

Грек ответил: «Мессер, когда я сказал вам о коне столь удивительную вещь, вы приказали давать мне по полхлеба в день; затем, когда сказал вам про камень, – по целому хлебу. Тогда я понял, чей вы сын и, ведь будь вы царским сыном, вы пожаловали бы мне по меньшей мере прекрасный город. Вам же показалось достаточным наградить меня хлебом, как это сделал бы ваш отец».

Тогда царь устыдился своей скупости и выпустил грека из темницы, щедро его одарив.




Новелла III (IV)

[О том, как один жонглер пожаловался Александру на рыцаря, которому он подарил свое снаряжение с тем, чтобы рыцарь отдал ему то, что получит от Александра][14 - Источник сюжета – эпизод «Романа об Александре» (последняя треть XII в.) Ламберта-ле-Торта и Александра де Берне (Lambert le Tort, Alexandre de Bernay. Roman d'Alixandre. Stuttgart, 1846, p. 221–222). В романс, однако, отсутствует договор жонглера с рыцарем, и последний отказывается от пожало ванного ему города по малодушию.]


В то время, когда Александр[15 - Александр – Александр Македонский (356–323 гг. до и. о.), ставший героем множества средневековых сказаний, в которых изображался как образец рыцарственного совершенства. См.: Грабарь-Лассек М. Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе. М., 1966, с. 172–182, 213–228; Костюхин Е. Александр Македонский в литературной и фольклорной традиции. М., 1972.] с большим войском осаждал город Джадр,[16 - Джадр – вероятно, Газа, город на юге Палестины, о взятии которого Александром подробно рассказывается во французском романе. В эпизоде романа, послужившем источником новеллы, речь, однако, идет об Араине.] некий благородный рыцарь бежал из плена. Не имея приличного снаряжения, он отправился к Александру, который превосходил щедростью всех других правителей. Но пути он встретил жонглера[17 - В оригинале «uomo di corte» (латинский вариант термина: milites curiae), что не всегда означает профессионального жонглера (хотя в данном случае это так), почти шута. В других новеллах uomo di corte будет называться человек, лишенный устойчивого социального положения и кормящийся «при дворе» (этим двором может быть и богатый бюргерский дом) с помощью своих талантов. Ср.: «В былые времена прямым делом и обязанностью таких людей было улаживать миром распри и размолвки, возникавшие между господами, заключать брачные, родственные и дружеские союзы, красивыми и приятными для слуха речами приободрять уставших, потешать дворы, отечески строгими внушениями исправлять пороки, и все это за небольшое вознаграждение» (Боккаччо. Декамерон, I, 8). В общем это фигура, воплотившая ту тягу к социальной мобильности, которой обладало даже жестко-сословное и традиционалистское средневековое общество.] в великолепном снаряжении. Тот спросил его, куда он идет. Рыцарь ответил: «Я иду к Александру и хочу просить его дать мне что-нибудь, дабы я мог с честью возвратиться домой».

В ответ на это жонглер сказал: «Что бы ты хотел получить от меня вместо того, что получишь от Александра?»

Рыцарь ответил: «Дай мне коней, верхового и вьючного, одежду и достаточно денег, чтобы я мог вернуться в свои края».

Жонглер дал ему все это, и они в согласии поскакали к Александру, который после тяжелого сражения за город Джадр вернулся с поля битвы в шатер, где велел снять с себя доспехи.[18 - Жест, свидетельствующий о достигнутой победе или об уверенности в том, что она неизбежна.]

Рыцарь и жонглер приблизились к нему. Рыцарь учтиво и смиренно обратился к Александру со своей просьбой. Александр не дал ему ответа ни сам, ни через других. Расставшись с жонглером, рыцарь отправился в свои края.

Но не успел он отъехать, как именитые граждане Джадра принесли Александру ключи от города с уверениями в своей покорности ему как своему господину.

Тогда, обратившись к своим баронам, Александр спросил: «Где тот, который просил меня дать ему что-нибудь?» Послали за рыцарем, просившим о помощи. И, когда рыцарь явился, Александр, обратившись к нему, сказал: «Возьми, достойный рыцарь, ключи от благородного города Джадра, который я охотно тебе дарую».

Рыцарь ответил: «Мессер, не дари мне город, прошу тебя, дай мне лучше золота или серебра, или одежду, как тебе будет угодно».

Улыбнулся тогда Александр и приказал, чтобы ему дали две тысячи марок серебром. И, как пишут, это был наименьший дар, какой когда-либо жаловал Александр.

Рыцарь взял марки и отдал их жонглеру. Но жонглер отправился к Александру и стал настаивать, чтобы тот задержал рыцаря и рассудил его с ним. Он обратился к Александру так: «Мессер, я встретил этого человека на дороге и спросил его, куда он идет и зачем. Он сказал мне, что идет и Александру просить помощи. И я заключил с ним договор. Я одарил его, он же обещал отдать мне то, что даст ему Александр. Но, увы, он нарушил договор, отказавшись от благородного города Джадра и взяв вместо него эти марки. Поэтому я и прошу вашу милость рассудить нас и возместить мне потерю, ведь город стоит больше, чем все это серебро».

Тогда рыцарь, прежде всего подтвердив договор, заговорил так: «Благоразумный государь, тот, кто требует у меня денег, – жонглер, а жонглер и не мечтает о том, чтобы управлять городом. Он помышляет о золоте и серебре, и я полностью удовлетворил его желания. Поэтому пусть твоя милость прикажет освободить меня, если это будет и согласии с твоим мудрым разумением».

Александр и его бароны по достоинству оценили мудрость рыцаря и освободили его.




Новелла IV (V)

[О том, как один государь поручил своему юному сыну дать ответ греческим послам][19 - Идея новеллы исходит, с одной стороны, из средневековых трактатов о воспитании государя, а с другой, из популярного фольклорного мотива природы, торжествующей над искусством. Ср. распространенный в европейском фольклоре сюжет о кошке, обученной держать на голове зажженную свечу и возвращающейся к своим повадкам при виде мыши (Aarne A., Thompson S. The Types of Folktale. – In: FF Communications. Helsinki, 184, 1961, n. 217).]


Жил некогда в Египте один государь, имевший сына первенца, которому после него предстояло носить царскую корону. С самого раннего возраста отец отдал его на воспитание ученым старцам, так что он достиг пятнадцати лет, совсем не узнав детских забав. Однажды отец поручил ему дать ответ греческим послам. В то время, когда юноша произносил речь, отвечая послам, погода изменилась и хлынул дождь. Он взглянул в дворцовое окно и приметил, как другие мальчики сгоняют дождевую воду, устраивают запруды и мельницы из соломы. Увидев это, он кинулся вниз по лестнице дворца, подбежал к детям и стал вместе с ними сгонять дождевую воду, строить мельницы и придумывать другие забавы. Бароны и рыцари последовали за ним и, приведя его обратно во дворец, затворили окна. Юноша дал подобающий ответ, и послы удалились. Отец же, созвав философов и ученых, поведал им о случившемся. Одни приписали поступок юноши движению жидкостей,[20 - Согласно учению Гиппократа, телесное здоровье зиждется на равновесии четырех жидкостей: крови (секреции сердца), флегмы (секреции мозга), желтой желчи (секреции печени), черной желчи (секреции селезенки).] другие – непостоянству духа, третьи – расстройству рассудка; кто говорил одно, кто другое, в зависимости от рода их занятий. А один философ спросил: «Скажите мне, как воспитывали этого юношу?» Ему рассказали, что воспитывался он среди ученых и старцев, не знал игр и забав. Тогда мудрец ответил: «Нет ничего удивительного, если природа требует того, чего она была лишена: в юности естественно забавляться, а в старости размышлять».[21 - В эпоху средневековья было принято делить человеческую жизнь на четыре возраста: юность (до 25 лет), зрелость (до 45 лет), старость (до 70 лет), дряхлость (до 80 лет). Каждому возрасту приписывался свой набор устойчивых качеств, и перенос качеств одного возраста в другой считался противоестественным (См.: Цицерон. Об обязанностях, I, 34; Данте. Пир, IV, XXIV–XXVIII).]




Новелла V (VI)

[О том, как царю Давиду вздумалось узнать, сколько у него подданных][22 - Библейский сюжет этой новеллы (Вторая книга Царств, XXIV; ср. Первая книга Паралипоменон, XXI, 1-27) воспринят автором через посредство старофранцузского перевода (Li quatre livre de Reis. Dresden, 1911, p. 106–108).]


Царь Давид, став царем по милости господа, который из пастуха сделал его правителем, как-то выдумал узнать, сколько у него подданных. А было то от гордыни, весьма неугодной богу. Поэтому бог послал к нему ангела своего[23 - В библейском рассказе волю бога возвещает Давиду пророк Гад.] и велел сказать так: «Давид, ты согрешил. Так велел сказать тебе твой господь. Хочешь ли ты пробыть три года в недуге, или три месяца в руках врагов своих, или же отдаешь себя на суд божий?».[24 - Ср.: «Избирай себе, быть ли голоду в стране твоей семь лет, или чтобы ты три месяца бегал от неприятелей твоих, и они преследовали тебя, или чтобы в продолжении трех дней была моровая язва в стране твоей» (Вторая книга Царств, XXIV, 13).]

Давид отвечал: «Отдаю себя в руки господа моего; пусть поступает со мной, как ему будет угодно».

И что же сделал господь? Наказал Давида по его вине, наслав гибель на большую часть народа его; ибо он впал в грех гордыни по причине многочисленности своего люда, и вот господь убивал и уменьшал число людей Давидовых.

Как-то раз ехал Давид верхом на коне и увидел ангела божьего с обнаженным мечом, несущего смерть. И только ангел занес меч, чтобы поразить некоего человека, как Давид тотчас соскочил с коня и сказал: «Мессер, пощади, ради бога, не убивай невинного, а убей меня, грешного». И тогда, за великодушные эти слова, господь простил народ и прекратил убиение.




Новелла VI (VII)

[Рассказывающая о том, как ангел возвестил Соломону, что за его грехи господь лишит царства ею сына][25 - Источник сюжета – тот же, что и в предыдущей новелле (Li quatre livres des Reis, p. 137–138; ср.: Третья книга Царств, XI, 9-13, XII, 1-20; Вторая книга Паралипоменон, X).]


Рассказывают, что Соломон тоже совершил поступок,[26 - Ср.: «Во время старости Соломона жены его склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его» (Третья книга Царств, XI, 4).] неугодный господу, и за то был осужден лишиться царства. Ангел сказал ему: «Соломон, ты виноват и поплатишься за это царством. Но по воле господа нашего, за добрые дела отца твоего, господь не отторгнет царства во дни твои, но за вину твою отторгнет царство у твоего сына». И словами этими дал понять, что как за добрые дела отца воздается сыну, так и за грехи его карается сын. Известно, сколь усердно трудился Соломон на земле нашей и как благодаря своей величайшей мудрости создал он огромное и славное царство. Позаботился он и о том, чтобы не завладели им чужие наследники, т. е. отпрыски чужого рода. И чтобы иметь достаточно наследников, взял он множество жен и наложниц. Но господь, вершитель судеб, сделал так, что из всех этих жен и наложниц только одна родила ему сына. Тогда Соломон все устроил для того, чтобы царство подпало под власть этого сына по имени Ровоам, дабы сыну царствовать по смерти его. Потому вся жизнь сына его с детства и до преклонных лет протекала в обучении и среди бесчисленных наставлений. И больше того сделал: накопил огромные сокровища и схоронил их в надежном месте. И вот что сделал: без отлагательств заключил мир со всеми соседними правителями, водворил спокойствие и прекратил распри между своими баронами. Я научил сына постигать движение звезд и заклинать духов. И все это он сделал, дабы Ровоаму царствовать после него. Когда Соломон умер, созвал Ровоам на совет людей старых и мудрых и спросил их, как, по их мнению, надлежит ему обращаться со своим народом. Старцы дали ему такое наставление: «Созови народ свой и обратись к нему со сладкими речами, дескать, ты любишь его безмерно и что он венец твой, и что если отец твой был с ним жесток, ты будешь кроток и милостив. И пообещай, что, истомленный отцом, он сможет при тебе долгое время отдыхать. И если отец обременял их строительством храма, то ты облегчишь им бремя». Так поучали его мудрые старцы.

Уехал Ровоам и созвал на совет людей молодых и задал им тот же вопрос. Они спросили его: «А те, с ком ты советовался до нас, какой дали тебе совет?» Он передал им все слово в слово. Тогда молодые люди сказали: «Они обманули тебя, потому что власть удерживается не словами, а доблестью и бесстрашием. Поэтому, если ты станешь говорить сладкие речи, народу покажется, что ты его боишься и он подчинит тебя себе и, не признав своим государем, не станет тебе повиноваться. Послушайся лучше нашего совета: все мы твои слуги, а государь может поступать со слугами, как ему вздумается. Поэтому скажи им смело и решительно, что все они твои слуги, а если кто-нибудь откажется тебе повиноваться, накажи его по всей строгости твоего закона. И если Соломон обременял их строительством храма,[27 - Иерусалимский храм Соломон строил, по библейскому преданию, семь лет, причем 30 тысяч его подданных рубили кедры в Ливане, 70 тысяч носили тяжести, 80 тысяч трудились в каменоломнях.] ты обременишь их другим, если пожелаешь. Народ поймет, что ты не ребенок, все тебя станут бояться, и так удержишь ты царство и корону». Безрассуднейший Ровоам послушался совета молодых людей. Созвал он народ и обратился к нему с жестокими словами. Народ возроптал. Бароны встревожились, стали замышлять против него и заключать меж собою союзы. Несколько баронов устроили заговор» и, спустя тридцать четыре дня после смерти Соломона, Ровоам потерял десять из двенадцати частей своего царства,[28 - Под властью Ровоама остались лишь два израильских колена – Иуды и Вениамина.] ибо внял безумному совету молодых людей.




Новелла VII (VIII)

[О том, как царский сын мудро одарил изгнанного из Сирии царя]


У одного греческого государя, по имени Авликс, под властью которого находилось огромное царство, был юный сын. Он поручил воспитать его и обучить семи свободным искусствам[29 - Грамматика, риторика, диалектика (тривиум), арифметика, геометрия, музыка, астрономия (квадривиум). Так начальное и среднее образование было упорядочено в VI в. Боэтием и Кассиодором: от гуманитарных наук тривиума школяр переходил к математическим наукам квадрилиума.] и нравственной жизни, т. е. добрым обычаям.

Как-то царь взял много золота, дал его своему сыну и сказал: «Истрать его, как тебе захочется». И приказал баронам, чтобы они не учили его тратить, а только наблюдали, как он будет вести себя и держаться.

Повсюду следуя за юношей, бароны остановились однажды вместе с ним у окон дворца. Юноша стоял, задумавшись, и смотрел на шедших по дороге людей, благородных по внешнему виду и снаряжению.

Дорога проходила перед дворцом. Юноша принимал привести к нему всех этих людей. Желание то было исполнено, прохожие предстали перед ним. И один из них, самый смелый и с веселым лицом, спросил: «Мессер, что тебе угодно?»

Юноша ответил: «Скажи мне, откуда ты и чем занимаешься?»

И тот сказал: «Мессер, я – очень богатый торговец, родом из Италии. Богатство мое я не по наследству получил, а приобрел своим старанием».

Затем юноша обратился к следующему, который имел благородную осанку, но со смущенным лицом стоил немного позади, и велел ему подойти ближе. Этот спросил не так смело: «Что тебе угодно, мессер?»

Юноша ответил: «Скажи, кто ты и чем занимаешься?»

И тот ответил: «Я из Сирии, и я – царь, но я вел себя так, что подданные изгнали меня».

Тогда юноша взял все золото и отдал этому изгнаннику.

Слух о том прошел по всему дворцу. Бароны, рыцари и прочие люди долго обсуждали случившееся, говоря: «Золото растрачено!»

При дворе только и было речи, что об этом деле. Все это было передано отцу: и вопросы, и ответы – слово в слово.

Царь выслушал многих баронов и, обратившись к сыну, сказал: «Почему ты так поступил? Что за мысль тобой руководила? Какой смысл в том, что ты подарил не тому, кто приобрел благодаря своей добродетели, а тому, кто по своей вине и безумию все потерял?»

Мудрый юноша ответил: «Мессер, я не стал дарить тому, кто меня ничему не научил, и вообще я ничего не дарил. То, что я сделал, это не подарок, а вознаграждение. Торговец ничему меня не научил, ему ничего и не причиталось. Но этот, являясь, подобно мне, сыном царя, носивший царскую корону и по неразумию поступавший так, что подданные его изгнали, научил меня столь многому, что мои подданные меня не изгонят. Поэтому мой дар был малым за столь щедрый урок».

Услышав такое рассуждение юноши, отец и бароны похвалили его за мудрость, говоря, что в юности он подает большую надежду стать в зрелые годы великим человеком.

И во все страны были отправлены грамоты к государям и баронам, и ученые толковали об этом немало.




Новелла VIII (IX)

[О том, как был разрешен необычный спор, и какое было вынесено решение в Александрии][30 - Первой известной манифестацией мотива, лежащего в основе данной новеллы, является восточный рассказ о блуднице, потребовавшей у купца, которому приснилось, что он ею обладал, плату в количестве пяти коней – ей было заплачено отражением коней в воде. В Италии этот мотив использовали Франко Саккетти (Триста новелл, CXCVI) и Луиджи Пульчи (Моргант, XIII, 30–34). Фольклорные варианты см.: Aarne A., Thompson S. The Types of the Folktale, № 1804 B.]


В Александрии, той, что находится в Римской империи,[31 - …в Римской империи… – в Византии.] ибо имеется двенадцать Александрии, которые основал Александр в марте месяце перед смертью,[32 - Об этом говорится в латинском переводе греческого романа об Александре Псевдо-Каллисфена, сделанном в IV в. Юлием Валерием (Historia de proeliis, HI, 98). Оттуда это известие перекочевало в редакцию неаполитанского архипресвитера Льва (X в.) и прочно вошло в средневековую легенду об Александре Македонском. Та же легендарная традиция относит смерть Александра к марту вместо исторического июня.] есть улочки, где живут сарацины, торгующие разной снедью. Туда заходят люди выбрать самые добротные и тонкие кушанья, подобно тому, как у пас выбирают сукна.

Как то в понедельник повар, по имени Фабрат, заметил из своей кухни, что к ней приближается бедный сарацин с куском хлеба в руке. Денег на виду у него не было, бедняк подержал свой хлеб над дымящимся горшком и пропитал его паром, шедшим от кушанья, и потом принялся уплетать хлеб и съел его весь.

В то утро у Фабрата торговля шла плохо, он подумал, что сарацин его сглазил, и набросился ми бедного сарацина со словами: «Плати за то, что ты взял у меня».

Бедняк ответил: «Я ничего не взял у тебя, кроме пира».

«Нот и плати за это», – сказал Фабрат.

И такой поднялся у них спор, что слух о столь небывалой распре дошел до самого султана. Собрал он ради такого неслыханного дела своих мудрецов и, послав за виновниками ссоры, решил рассудить их. Сарацинские мудрецы принялись изощряться и доказательствах. Одни утверждали, что пар не принадлежит повару, и приводили много доводов: «Пар нельзя удержать, он превращается в запах; он не вещественен и нет от него никакой пользы, и, значит, платить не надо».

Другие говорили: «Пар есть часть кушанья, зависит от него, образуется из него и, следовательно, продается вместе с ним. И если субстанция невелика, платить надо немного. Тем не менее тот, кто присваивает ее, должен заплатить».

Много спорили об этом. Наконец один мудрец вынес такое решение: «Один человек продает то, что он произвел, другой покупает. Пусть же тот, кто продает, по справедливости получит стоимость проданной им вещи. Если повар продает свою стряпню, приносящую осязательную пользу» платить следует монетой, не менее осязательной. Но пар – это нечто неосязаемое. Вели же, государь, позвенеть монетами и объяви, что цену пара достаточно оплатить звоном монет».

И султан, следуя этому совету, так и порешил,




Новелла IX (X)

[Рассказывающая о том, как прекрасно рассудил горожанина и паломника Скъяво из Бари[33 - Скъяво из Бари – некий Михаил Славянин (Michael Sclavus) был в 925 г. византийским катепаном (наместником пограничной территории) в Бари, городе на Адриатическом побережье, который находился под властью Византии до 1071 г.] ][34 - Для сюжета новеллы есть аналогия в славянском сказании о Соломоне и Китоврасе, в той его части, которую А. И. Веселовский назвал «увозом Соломоновой жены» (Веселовский А. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине. СПб., 1872, с. 283 сл.).]


Один житель Бари, отправляясь в паломничество, оставил своему приятелю триста бизантов[35 - Бизант – золотая или серебряная монета византийской чеканки.] на таких условиях и с таким уговором: «Я собираюсь в путь, и одному богу известно, что со мной станет. Если я не вернусь, отдай их на помин души моей. А если вернусь к назначенному сроку, ты дашь мне из них столько, сколько пожелаешь».

Уехал паломник, вернулся в назначенный срок и попросил отдать ему деньги. Приятель ответил! «Повтори уговор». Паломник повторил его в точности. «Отлично сказано, – ответил приятель, – так вот, держи, я желаю вернуть тебе десять монет, а двести девяносто оставляю себе». Паломник стал возмущаться, говоря: «Это бессовестно! Ты отнимаешь у меня мое достояние обманным путем», А приятель ему отвечает сладким голосом: «Я поступаю с тобой честно, а если нет, то пойдем в синьорию».[36 - Синьория – высшая городская магистратура.] Был вчинен иск. Судьей был Скьяво на Бари. Он выслушал обе стороны. Произвел расследование. И вот какое вынес решение. Он сказал тому, который присвоил деньги: «Верни двести девяносто монет паломнику, а он тебе отдаст те десять монет, которые ты ему возвратил. Ведь уговор был такой: «Ты отдашь столько, сколько пожелаешь». Поэтому двести девяносто монет, которые ты пожелал, отдай, а те десять, которые не пожелал, оставь себе».




Новелла X (XI)

[Рассказывающая о том, как врач маэстро Джордано был обманут своим коварным учеником][37 - Источник сюжета – предисловие Моисея из Палермо к его переводу с арабского на латинский «Книги Гиппократа о врачевании лошадей»: героем аналогичного анекдота там является сам Гиппократ (Trattati di mascalcia attribuiti ad Ippocrate. Bologna, 1865, p. 101–103).]


Один врач по имени Джордано[38 - Джордано – Джордано Руффо из Калабрии, придворный Фридриха II (см. новелла I, примеч. 2), занимавший ряд высоких должностей в сицилийском королевстве, автор трактата «О врачевании лошадей».] имел коварного ученика. Заболел царский сын. Врач пришел к нему и увидел, что он может поправиться. А ученик, желая подорвать доверие к своему учителю, сказал отцу больного:

«Я вижу, что он наверняка умрет».

И, поспорив с учителем, с видом знатока велел больному открыть рот[39 - В книге Моисея Палермского коварный ученик говорит: «узнаю сие [то, что больной должен умереть] по знакам на языке его».] и положил кончиком пальца на его язык яд.

Больной умер. Учитель все заметил, но лишился доверия, а ученик его приобрел.

Тогда врач поклялся впредь никого не лечить, кроме ослов, и с той поры врачевал только животных и бессловесных тварей.




Новелла XI (XII)

[Рассказывающая об услуге, которую оказал Аминадаб своему господину царю Давиду][40 - Источник сюжета – французские «Четыре книги царств» (Li quatre livre des Reis, p. 80; ср.: Вторая книга Царств, XII, 26–30; Первая книга Паралипоменон, XX, 1–3). В Библии Равву Аммонитскую (зд.: город филистимлян) осаждает Иоав.]


Аминадаб,[41 - Аминадаб – в «Романс об Александре» Ламберта-ле-Торта и Александра де Берне некий Аминадаб, греческий царь, упоминается в числе союзников царя Пора, сражающегося с Александром Македонским. Возможно, из романа и почерпнул ото имя автор «Новеллино».] военачальник и советник царя Давида, выступил по его приказу с огромным войском против одного из городов филистимлян.

Видя, что город не может дольше держаться и скоро падет, Аминадаб под тем предлогом, что солдаты-де могут взбунтоваться, послал за царем Давидом, прося, чтобы тот прибыл к войску с большой свитой.

Царь Давид тотчас двинулся в поход.

Он спросил своего военачальника Аминадаба: «Зачем ты вызвал меня?»

Аминадаб ответил: «Мессер, город не может больше выдерживать осаду, а я хотел, чтобы честь победы досталась вашей особе, а не мне».

Затем он двинулся на город и победил его: почет же и слава достались Давиду.




Новелла XII (XIII)

[Рассказываются о том, как Антигон осудил Александра за то, что тот, дабы развлечься, слушал игру на цитре][42 - Источник рассказа об Антигоне – «Поликратик» (1159) Иоанна Сольсберийского (Polycralicus, III, 14), источник рассказа о Поре – «История Александра» Курция Руфа и старофранцузские романы об Александре Македонском.]


Антигон,[43 - Антигон (384–301 гг. до и. э.) – военачальник Александра Великого, царь Македонии (с 306 г.), наместник Лидии. Убит в бою при Инее. Иоанн Сольсберийский (ок. 1115–1180) считает его наставником Александра.] военачальник Александра, увидев однажды, как Александр, дабы развлечься, слушает игру на цитре, схватил цитру, сломал ее и бросил в грязь. И сказал Александру: «В твоем возрасте и в твои лета подобает править царством, а не слушать цитру».

Можно еще и так сказать: тело подобно царству[44 - В «Книге Сидраха», средневековой энциклопедии, переведенной на итальянский язык в первой половине XIV в., сказано: «душа – царь, тело – царство, если душа дурно правит царством, данным ей богом, она будет брошена в огонь».] – сладострастие пагубно для него, как цитра для царства. Пусть же устыдится тот, кто вместо того, чтобы держаться добродетели, предается сладострастию.

Царь Пор,[45 - Пор – царь небольшого индийского государства и Пенджабе. В 326 г. до и. э. Александр Македонский победил Пора в битве на р. Гидасп.] который сражался с Александром, однажды за трапезой приказал порвать струны цитры у одного музыканта и сказал так: «Лучше порвать струны, чем сворачивать с пути, ибо сладость звука губит доблесть».[46 - Ср.: «священникам надлежит воздерживаться от всяких соблазнов для ушей и глаз, как то: от некоторых видов музыки и от прочего в том же роде, что может ослабить силу духа, ибо через глаза и уши в душу проникает соблазн порока» (постановление Майнцского собора от 813 г.).]




Новелла XIII (XIV)

[О том, как один царь содержал своего сына десять лет без света, и как тому больше всего понравились женщины][47 - Сюжет новеллы повторяет эпизод легенды о Варлааме и Иосафе, которая берет начало в одной из буддистских книг (Лалптавистара), отражается в греческом тексте Евфимия Ивера (XI в.) и в XII в. проникает в Западную Европу и на Русь, распространяясь также по всему средиземноморскому региону (ср. аналогичный эпизод в арабском варианте: Повесть о Варлааме пустыннике и Иосаве царевиче индийском. М., 1947, с. 166). Непосредственный источник настоящей новеллы – «Золотая легенда» (вторая – половина XIII в.) Иакова Ворагинского (Jacobi a Voragine. Legenda aurea. Lipsiae, 1850, p. 821). Сюжет использован Боккаччо во введении в четвертый день «Декамерона» и в сказке Лафонтена. Фольклорные варианты см.: Aarne A… Thompson S. The Types of the Folktale, n. 1678.]


У одного царя родился сын; ученые-астрологи предсказали, что если до десяти лет он не будет скрыт от солнца, то потеряет зрение. Поэтому царь велел поместить его в темную пещеру и там воспитывать его.

По истечении названного срока он велел вывести его из пещеры и прежде всего показал ему много драгоценных вещей и множество прекрасных девушек.[48 - В варианте новеллы, который содержится в рукописях Панчатикиано-Палатино 32 и Мальябекиано – Строцциано II, III, 343, царскому сыну предлагается более обширный выбор: «весь мир и небо, и море, и золото, и серебро, и скот, и люди, и кроме того несколько прекрасных женщин».] Называя каждую вещь, он назвал девушек демонами. Затем он спросил сына, что из всего этого ему понравилось больше всего. Тот ответил: «Демоны». Царь очень был этим удивлен и сказал тогда: «Вот какова власть женской красоты!»[49 - В новелле, как это свойственно средневековью, под словом понимается иконический знак, который не только отображает вещь, но и влияет на ее сущность.]




Новелла XIV (XV)

[Об одном правителе, который, чтобы соблюсти справедливость и милосердие, повелел выколоть один глаз себе, а другой своему сыну][50 - Источник сюжета – сочинение римского историка I в. Валерия Максима (Factorum dictorumque memorabilium Hbri, VI, 5, ext. 3), героем рассказа которого является Залевк (VII в. до и. э.), законодатель в Локрах Эпизефирийских, греческом поселении на восточном побережье Калабрии.]


Валерии Максим рассказывает в шестой книге о том, что Каленцино, правитель одной земли, постановил лишать глаз того, кто согрешит с чужой женой. Прошло немного времени, как в этом провинился его собственный сын. Весь народ просил его помиловать. И размышляя о том, как благотворно и полезно милосердие, а также о том, что справедливость не должна быть попрана, и вынуждаемый криками своих сограждан о пощаде, сумел соблюсти и то и другое, а именно: правосудие и милосердие. Рассмотрел дело и вынес приговор, чтобы одни глаз выкололи сыну, а другой ему самому.




Новелла XV (XVI)

[О великом милосердии святого епископа Павлина][51 - Источник сюжета – «Диалоги о жизни италийских отцов» (III, 1) Григория Великого через французский перевод (Contes dévots tirés de «La Vie des anciens Pères». Neuchâtel, 1884, p. 18).]


Блаженный епископ Павлин[52 - Павлин Понтий Мероний, из Бордо (ок. 354–431), епископ Нолы, поэт.] был столь милосерден, что ни просьбу одной бедной женщины помочь ее сыну, находившемуся в тюрьме, ответил: «Я могу помочь тебе только так:[53 - Павлин все свое состояние истратил, выкупая горожан Нолы, захваченных вандалами.] отведи меня в тюрьму, где твой сын». Она привела его туда, и он отдался в руки тюремщиков и сказал: «Верните сына этой доброй женщине, а меня держите вместо него».




Новелла XVI (XVII)

[Об огромной милостыне, которую роздал один меняла во имя бога][54 - Источник сюжета – «Житие св. Иоанна Милостынника» (Vitae Patrum, IV, 19).]


Меняла Пьеро был богатейшим человеком и вот стал он таким милосердным, что сначала роздал бедным во имя бога все свое имущество. А затем, когда все было роздано, велел продать и себя и все вырученные деньги отдал бедным.[55 - В средневековом обществе, где наживание богатства считалось в принципе греховным, не были редкими случаи, когда люди, составившие состояние торговыми или денежными операциями, отписывали все свое имущество бедным ради спасения души.]




Новелла XVII (XVIII)

[О том, как покарал господь одного барона Карла Великого][56 - Впервые настоящей сюжет зафиксирован в хронике Псевдо-Турпина, созданной ок. 1130 г. (Historia Karoli Magni et Rotholandi, VII). В «Новеллино» он попал через «Золотую легенду» Иакова Ворагинского (см. об этом паст, изд., с. 248). Похожая версия рассказа содержится в книге проповедей французского историка и проповедника XIII в. Иакова из Витри (Crane T. The Exempla or Illustrative Stories from the Sermoncs Vulgares of Jacques de Vitry. L, 1890, n. 114).]


Карл Великий,[57 - Карл Великий – король франков (768–814) и император Священной Римской империи (с 800 г.). В одной из рукописей «Новеллино» (Панчатикиано-Палатино 32) героем настоящего рассказа является не сам Карл, а один из его рыцарей.] находясь в походе против сарацин, оказался при смерти. Составил он завещание. Среди прочего коня своего и снаряжение завещал бедным. И поручил одному из баронов, продав их полученные деньги раздать бедным. Тот ослушался и все оставил себе. Карл явился ему[58 - В Панчатикиано-Палатино 32 следует: «По истечении тридцати дней явился тому усопший и сказал: „За мое желание раздать милостыню во спасение моей души бог разрешил меня от всех грехов; ты же, милостыню мою присвоив, обрек меня на тридцать дней мук. Ныне тебе говорю: в то место, где я был, ты войдешь завтра же, а я, обретя спасение, буду в раю"».] и сказал: «Восемь мук обрек ты меня претерпеть в чистилище по воле господа за кони и снаряжение, что ты присвоил. Но слава господу моему, я, искупив грехи, взойду на небо, ты же горько за это поплатишься». Раздался гром небесный, и на глазах у ста тысяч человек, слышавших это, низверг его в ад,[59 - Финал Панчатикиано-Палатино 32: «Тот проснулся в ужасе и утром рассказал всему войску об услышанном. Пошли толки о столь великом диве, и вот – раздался вопль в воздухе над ним и как бы рычание льва, волка и медведя; и в тот же час похищен он был, живой. Четыре дня его искали воины и рыцари по холмам и горам, но не нашли.· Двенадцать дней спустя войско Карла Великого отправилось в Наварру и там его нашли, уже похолодевшего, среди камней, в трех лье от моря и в четырех днях пути от Байонны – сюда кинули дьяволы его труп, а душу унесли в ад».]




Новелла XVIII (XIX, XX)

[О большой щедрости и великодушии молодого короля][60 - Источник сюжета – по-видимому, утраченное razo (биографический комментарий к стихотворению трубадура). Этот источник мог быть известен еще Данте (Ад, XXVIII, 130–142) и его комментатору XIV в. Бенвенуто из Имолы. Анекдот о зубе «молодого короля» приводится также в современных «Новеллино» «Сказаниях о стародавних рыцарях» (Conti de'antichi cavalieri, VII).]


Рассказывают о доброте молодого короля,[61 - Молодой король – Генрих (1155–1183), старший сын английского короля Генриха II Плантагенета (1133–1189). В 1170 г. стал соправителем Англии, после чего восстал против отца.] боровшегося со своим отцом по совету Бельтрамо даль Борнио.[62 - Бельтрамо даль Борнио – Бертран де Борн (вторая половина XII в.), знаменитый провансальский трубадур. Оставил стихотворение, в котором оплакал смерть «молодого короля». В жизнеописаниях и в комментариях к его стихотворениям изображен как сеятель смут и подстрекатель раздоров между Генрихом II и его сыновьями. Ср.: «Я Бертран де Борн, тот, что в былом / Учил дурному короля Иоанна. Я брань воздвиг меж сыном и отцом» (Данте. Ад, XXVIII, 134–136; о «короле Иоанне» см. Дополнение IV, новелла XII, прим. 2).] Этот Бельтрамо считал себя умнее всех. Про это ходит множество преданий, некоторые из которых мы здесь записали. Бельтрамо уговорился с ним, что он потребует у своего отца долю сокровищ. И сын так его просил, что добился своего. Все это он роздал благородным людям и бедным рыцарям, и, наконец, у него не осталось ничего, что бы он мог еще подарить. Один жонглер стал просить его дать ему что-нибудь. Он ответил, что все роздал: «И все, что у меня осталось, это испорченный зуб во рту. Но отец предложил дать две тысячи марок тому, кто сумеет убедить меня его вырвать. Пойди к моему отцу и скажи, чтобы тебе дали эти деньги, а я вырву зуб по твоей просьбе». Жонглер отправился к отцу и получил деньги, и сын вырвал зуб.

И другой раз случилось ему дать одному благородному человеку двести марок. Сенешаль, иначе говоря казначей, взял эти деньги, постлал ковер в зале и высыпал деньги сверху, а снизу подложил свернутый ковер, чтобы гора казалась большей. Когда молодой король проходил через зал, казначей сказал ему: «Смотрите, мессер, сколько вы даете. Видите, что значит двести марок, а вы их ни во что не цените». Тот посмотрел и ответил: «Такая малость – такому достойному человеку! Дай ему четыреста. Я думал, что двести марок – это много больше, чем то, что я вижу».




(XX)

[О великой щедрости и великодушии английского короля]


Молодой английский король все раздавал и дарил. Как-то одному бедному рыцарю попалась на глаза крышка от серебряной чаши, и он подумал: «Если б мне удалось ее припрятать, нам с приятелем хватило бы на много дней».

И спрятал серебряную крышку под одежду.

Когда принялись убирать со столов, сенешаль стал проверять серебро и обнаружил пропажу. Поднялся переполох, и рыцарей стали обыскивать у выхода.

Молодой король заметил того, кто взял крышку, подошел к нему незаметно и тихо сказал: «Сунь мне ее под одежду, меня не станут обыскивать», И рыцарь, сгорая со стыда, так и сделал. Молодой король за дверью вернул ему крышку, подсунув под одежду, а потом велел позвать и дать ему другую часть чаши.

Но еще больше великодушия выказал он, когда однажды ночью бедные рыцари проникли в его комнату, думая, наверно, что он спит. Стали складывать утварь и доспехи, чтобы унести с собой. И был там среди них один, не пожелавший оста вить богатое покрывало, которым был накрыт король. Он схватил покрывало и принялся его стаскивать с короля.

Король, чтобы с него не сдернули покрывало, держал его со своего края в то время как тот тянул, пока, чтобы ускорить дело, другие рыцари тоже не ухватились за покрывало. Тогда молодой король сказал: «Коли вы применяете силу, то это уже грабеж, а не кража». При этих словах рыцари, прежде думавшие, что король спит, бросились и «утек.

Однажды старый король, отец молодого короля, очень на него рассердился и спросил: «Где твои· сокровища?»

А тот ответил: «Мессер, у меня больше вашего».

Побились об заклад, так это или нет. Назначили день, когда каждый должен был показать свои сокровища. Молодой король пригласил всех рыцарей страны, чтобы в назначенный день они были на том месте.

А отец к этому дню велел построить богатую палату и снести туда золото и серебро в слитках и в виде блюд, чаш, и доспехи, и нескончаемое множество драгоценных камней и, высыпав все это ни ковры, сказал сыну: «А где твои сокровища?»

Тогда сын вынул меч из ножен. И собравшиеся рыцари поспешили к нему по улицам и площадям. Казалось, вся земля полна рыцарей. Старый король ничего не мог поделать. И золото оказалось в распоряжении молодого короля, который сказал рыцарям: «Берите ваши сокровища».

Один взял золото, другой чашу, кто одно, кто другое, так что сразу все растащили.

Тогда старый король собрал силы, чтобы отбить сноп сокровища. Сын же заперся в замке, и Бельтрамо даль Борнио с ним. Отец повел осаду.

Однажды, когда сын пренебрег опасностью, стрела смертельно ранила его в лоб; ибо его преследовала злая судьба.[63 - В действительности Генрих умер от лихорадки в Мартеле, но согласно легенде, он погиб, защищая замок Альтафорт, владение Бертрана де Борна в Перигоре.] К его смертному одру пришли все кредиторы и потребовали своих денег, которые ему ссужали.

Молодой король ответил: «Господа, в недобрый час вы пришли: ваши сокровища розданы, доспехи розданы, тело мое поражено тяжелым недугом. От меня вам сейчас не получить надежного залога». Тем не менее он велел позвать нотариуса и, когда тот пришел, сказал любезно: «Запиши, что и отдаю свою душу навечно в плен, пока им не заплатят».

И умер. После его смерти пришли кредиторы к его отцу и стали требовать денег. Отец ответил им сурово: «Это вы ссужали деньги моему сыну и толкнули его на войну против меня, а теперь, под страхом смерти и лишения имущества, подите прочь из моих владений».

Тогда один из них сказал: «Мессер, мы не останемся в проигрыше, ибо владеем его душой». И король спросил: «Каким же это образом?» а они показали ему грамоту. Тогда король смирился и сказал: «Богу неугодно, чтобы душа такого отважного человека была отдана в плен под денежный залог». И велел им заплатить, что и было сделано.[64 - Такого рода сюжеты обычно служат прелюдией к рассказам на мотив «благодарного мертвеца». См.: комментарий к новелле XVII, Дополнение IV. Ср. со сказочным сюжетом «крест (образ) – порука» (Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. А., 1020. № 849).] Потом попал к нему в руки Бельтрамо даль Борнио, и, обратившись к нему, король сказал: «Ты говорил, что умнее всех на свете. Ну, а теперь где твой разум?»

Бельтрамо ответил: «Мессер, я потерял его».

«Когда же ты потерял его?»

«Мессер, я потерял его, когда умер наш сын». Тогда понял король, что он похвалялся достоинствами его сына, простил ему и щедро его одарил.[65 - Источником финала новеллы, вероятно, послужил надгробный «плач» Бертрана над «молодым королем» (Si tuit li plor).]




Новелла XIX (XXI)

[О том, как три мага пришли ко двору императора Фридриха][66 - Источник сюжета – «Кладовая примеров» (Promptuarium exemplorum, И, Ζ). Κ нему же восходит рассказ Хуана Мануэля (Хуан Мануэль. Граф Луканор. М.; Л., 1961, № XI, с. 33–37), на основе которого испанский драматург Хуан Руис де Аларкон написал свою «Саламанкскую пещеру». В Италии сюжет использовал Герардо да Прато (Paradiso degli Alberti, II, 2). Ср.: Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 470, 471; Афанасьев А. Народные русские сказки. М., 1957, № 358 (человек следует за умершим другом на тот свет и проводит там триста лет, думая, что провел несколько минут)]


Император Фридрих[67 - Император Фридрих – Фридрих II, император Священной Римской империи (1212–1250) и сицилийский король.] был благороднейшим государем, и люди одаренные стекались к нему отовсюду, потому что он щедро награждал и оказывал все знаки внимания тому, кто был искусен в каком-либо деле. К нему приходили музыканты, трубадуры, рассказчики, фокусники, фехтовальщики, участники турниров, люди всякого рода.

Однажды он сидел за столом и уже велел подать воду для омовения рук, как к нему явились три мага в длинных плащах. Они тотчас приветствовал Фридриха, и он спросил: «Кто из вас главный?» Один из магов выступил вперед и сказал: «Я, мессер». Тогда император, приветливо к нему обратившись, попросил показать свое искусство. И, принявшись за дело, они стали показывать силу своих чар. Небо нахмурилось, хлынул дождь, загремел гром, засверкали молнии и обрушился такой град, что каждая градина была с яйцо величиной. Рыцари бросились бежать в покои, кто куда.

Но буря утихла. Маги собрались уходить и попросили вознаграждения. Император сказал: «Просите, что вам угодно».

И они показали тогда на графа Сан Бонифацио[68 - Риккардо, граф Сан Бонифацио в Вероне (ум. в 1252–1253), одно время сторонник Фридриха II, затем его противник.]и сказали: «Мессер, пусть он отправится с нами и защитит нас от врагов».

Император благосклонно отнесся к этой их просьбе. Пустился граф с ними в дорогу. Привели они его в прекрасный город, подарили ему великолепного коня и оружие и, указав на множество благородных рыцарей, сказали: «Эти рыцари станут под твое начало».

Напали враги, началось сражение. Граф разбил их и освободил страну. И еще одержал он три победы в открытом поле. Завоевал он ту землю. Нашли ему жену. Родились у него дети. Долго потом правил он в той земле.

Маги надолго оставили его, потом возвратились. Сыну графа исполнилось уже сорок лет. Граф стал стариком. Вернувшись маги спросили:

«Не хочешь ли повидать императора и его двор?»

Граф ответил: «Власть, верно, уже раз там сменилась, и люди теперь там новые, куда я поеду?»

Маги сказали: «Мы хотим, чтобы ты непременно туда вернулся».

Тронулись они в путь, ехали очень долго. Прибыли ко двору. Императора и его баронов застали они за тем же обеденным столом и все еще не вымывших руки, которые начали мыть, когда граф ушел с магами.

Император велел рассказать о случившемся. Граф рассказал: «Я давно женат, детям моим под сорок. Я выиграл три сражения. Весь мир перевернулся! В чем дело?»

К великому удовольствию баронов и рыцарей император заставил его рассказать обо всем подробно.




Новелла XX (XXII)

[О том, как сокол императора Фридриха улетел в Милан]


Когда император Фридрих осаждал Милан,[69 - Фридрих Барбаросса взял Милан во время своего второго итальянского похода в 1158 г. Через несколько лет население города взбунтовалось, Барбаросса взял Милан вторично и сравнял его с землей. Не исключено, впрочем, что автор «Новеллино» здесь имеет в виду своего любимого героя Фридриха II, который три месяца осаждал Милан в 1238 г. В пользу Фридриха II свидетельствует и его общеизвестная страсть к соколиной охоте.] его сокол залетел в пределы этого города. Он отправил туда послов, прося вернуть ему сокола. Подеста[70 - Подеста – высший городской магистрат, который приглашался, как правило, из другого города и осуществлял свои полномочия в течение полугода.]сознал совет. Немало было сказано речей. И все как один говорили, что благороднее вернуть сокола, чем удерживать.

Только один старый миланец обратился к подесте и сказал так:

«Для нас едино, что сокол, что сам император. Пусть он поплатится за то, что содеял в округе Милана. Поэтому я советую не отсылать ему сокола».

Вернулись послы и рассказали императору о том, что говорилось на совете.

Император, выслушав это, сказал: «Как это может быть? Неужели в Милане не нашлось никого, кто возразил бы на это?» Послы ответили: «Да, мессер, нашелся один».

«Что за человек?»

«Мессер, это был один старик».

«Не может быть, – ответил император, – чтобы старый человек сказал такую грубость, такую бессмыслицу».

«Но это так, мессер».

«Опишите мне, – сказал император, – как он выглядит и во что одет».

«Мессер, он седой и носит полосатую одежду».

«Раз он носит полосатую одежду, – сказал император, – тогда все возможно: ведь он помешанный».[71 - Полосатую одежду носили шуты и она считалась неприличной для лиц высокого звания. Ср.: Саккетти Ф. Триста новелл, LXXX.]




Новелла XXI (XXIII)

[О том, как император Фридрих повстречал у источника простолюдина и попросил напиться, а затем отнял у него флягу]


Однажды император Фридрих, одетый по обыкновению в зеленый костюм, отправившись на охоту, повстречал у источника человека, по виду простолюдина; перед ним на зеленой траве была разостлана белоснежная скатерть, возле него стояли тамариксовая фляга с вином и чистая кружка. Император подошел к нему и попросил напиться. Простолюдин ответил: «А из чего я могу дать тебе напиться? К моему сосуду ты не должен прикасаться ртом, но если у тебя есть рог, я охотно дам тебе вина».

Император ответил: «Одолжи мне свою флягу, и я напьюсь из нее, обещаю, что не коснусь ее ртом».

Тот согласился и протянул ему флягу. Император напился, сдержав обещание, но флягу не вернул и, пришпорив коня, пустился прочь.

Бедняк приметил охотничью одежду императорских рыцарей. На следующий день отправился он ко двору. Император сказал привратникам: «Коли и придет сюда человек такого-то вида, не растворяйте перед ним ворота и приведите его ко мне».

Гит пришел. Предстал перед императором. Пожаловался, что лишился фляги. Император, шутки ради, велел ему несколько раз повторить свою историю Бароны выслушали ее с превеликим удовольствием.

А император спросили: «Узнал бы ты свою флягу?»

«Да, мессер».

Тигли император извлек флягу из-под одежды, чтобы показать, что тот рыцарь был он сам. А простолюдина богато одарил за его чистоплотность.[72 - Склонность Фридриха II к самым разнообразным экспериментам получила широкое отражение в литературе его времени. В данном случае Фридрих испытывает, насколько может укорениться в плебее чистоплотность. Но «опыты» императора далеко не всегда носили такой невинный характер. Салимбене из Пармы в своей хронике рассказывает, как Фридрих велел запереть человека в ящик и, открыв его спустя некоторое время, исследовал содержимое с целью обнаружить отделенную от тела душу.]




Новелла XXII (XXIV)

[О том, как император Фридрих задал вопрос двум мудрецам и как вознаградил их][73 - Аналогичный эпизод содержится в хронике Оттона Морены из Лоди (De rebus laudensibus, 26), где, однако, дар получает от императора только Мартин, а Булгар восклицает: «Упустил копя, ибо сказал невыгодную правду» (amisi equum, quia dixi aequum, quod non fuit aequum).]


Мессер император Фридрих[74 - Фридрих I Барбаросса] держал при себе двух ученейших мужей. Одного звали Болгеро, и другого – мессер Мартино.[75 - Булгар (ум. в 1167) и Мартин Гозиа (ум. ок. 1166), профессора права в Болонском университете, ученики знаменитого юриста Ирисрия. Эпизод, о котором рассказывается в новелле, воскрешает атмосферу Ронкальского имперского собрания (1158), на котором комиссия докторов римского права объявила все права и привилегии итальянских городов императорской регалией.] Как-то раз стоял император между этими мудрецами, один – справа от него, другой – слева. И вот задал он им такой вопрос:

«Господа, могу ли я по вашему закону[76 - Имеется в виду римское право.] взять что-то у одного из моих подданных и отдать другому, кому захочу, не объясняя причины, только на том основании, что я государь, а закон гласит, что желание государя – закон для его подданных.[77 - В «Дигестах» (I, 4, 1) сказано: «то, что желает государь, имеет силу закона». То же в кодексе Юстиниана (Inst., I, II, 3, 6).] Скажите же, могу я так поступить лишь потому, что мне этого хочется?»

Один из двух мудрецов ответил: «Мессер, ты можешь поступать со своими подданными так, как тебе угодно, и за тобой не будет вины».

А другой сказал в ответ: «Мессер, я так не думаю, ибо высшая справедливость заключена в законе, а потому должно соблюдать его и подчиняться ему самым неукоснительным образом. Когда вы отнимаете, нужно знать, по какой причине вы отняли у одного и дали другому».

Поскольку в словах и того и другого мудреца заключалась истина, он вознаградил обоих. Одному подарил пунцовую шапку[78 - Только Иннокентий IV (1243–1254) даровал этот головной убор кардиналам – до тех пор его носили светские должностные лица.] и белого коня.[79 - Оттон Морена уточняет: император подарил коня, на котором сам выезжал.] А другому доверил ведать судопроизводством по его разумению.[80 - Барбаросса назначил Булгара имперским викарием в Болонье.]

Стали многие мудрецы обсуждать между собой, чья награда выше. И решили: тому, кто сказал, что отнимать и давать произвольно допустимо, он подарил одежду и коня, как жонглеру за его угодливость.[81 - Ср.: «дар должен быть похож на того, кто получает» (Данте. Пир, I, VIII, 5). Жонглерам часто дарили платье.] А тому, кто заявил, что превыше всего справедливость, поручил судопроизводство.




Новелла XXIII (XXV)

[О том, как султан дал одному человеку двести марок, а его казначей записал об этом у выхода][82 - Источник первой части новеллы неизвестен. Сюжет второго эпизода встречается во многих средневековых произведениях: в трактате Петра Дамиани «О милостыне», во французской поэме «Ансеис Карфагенская», во франко-венецианской поэме «Берта Большеногая», в новелле Франко Саккетти (Триста новелл, CXXV). К автору «Новеллино» сюжет попал из хроники Псевдо-Турпина (Historia Karoli Magni et Rolliolandi, XII–XIII) через «Золотую легенду» Иакова Ворагинского или «Историческое зерцало» (сер. XIII в.) Винцента из Бове (Speculum historiale, XXIV, 14).]


Султан Саладин[83 - Саладин – ал-Малик ан-Насир I Салах-ад-дин (1137–1193), султан Египта, основатель династии Айюбидов. В 1187 г., разбив при Хаттине армию крестоносцев, взял Иерусалим. В средневековой Европе считался образцом государя и рыцаря (ср.: Боккаччо. Декамерон, I, 3; X, 9). Данте поместил Саладина в Лимб вместе с самыми славными героями Греции и Рима (Данте. Ад, IV, 129).] был благороднейшим властителем, отважным и щедрым.[84 - В Панчатикиано-Палатино 32 далее следует: «В одном бою он взял в плен многих рыцарей и среди них некоего француза, который пришелся ему по душе и стал дороже, чем кто-либо на свете. Других пленных он держал в темнице, а этого на свободе и одевал его в роскошное платье; казалось, что Саладин жить без него не может, так он его полюбил. Однажды рыцарь глубоко задумался. Саладин это заметил, позвал его и спросил, о чем он думает. Тот не хотел отвечать, но Саладин сказал: „Все же ответь". Рыцарь, видя, что делать нечего, сказал: „Мессер, мне вспомнилась моя страна и люди". Саладин сказал: „Раз ты но хочешь жить у меня, я окажу тебе милость, и отпущу домой". Позвал он казначея и сказал: „Выдай ему двести марок серебром…"» – и далее как в тексте.] Как-то раз дал он двести марок одному человеку, который подарил ему корзину зимних роз из теплицы; Казначей, бывший тому свидетелем, записал об этом у выхода. Но ошибся и вывел ССС. Сказал тогда Саладин: «Что ты делаешь?»

Казначей ответил: «Мессер, я ошибся», – и хотел исправить.

Тогда Саладин и говорит: «Не исправляй, пиши СССС. Худо будет, если твое перо окажется щедрее меня».

Случилось этому Саладин у в ту пору, когда он был султаном и вел войну, объявить перемирие с христианами. Он сказал, что хочет узнать наши обычаи и, если они ему понравятся, принять христианство. Заключили перемирие. Пришел Саладин и христианам, чтобы самому увидеть их обычаи. Увидел обеденные столы, накрытые белоснежными скатертями. Очень это одобрил. Увидел, каков порядок за столом, где обедает французский король, отдельно от других, – и к этому он отнесся весьма одобрительно. Увидел столы, отведенные для знатных людей. Одобрил и это. Увидел он и то, как бедняки самым жалким образом кормились, сидя на земле. Это он осудил, считая недопустимым, чтобы друзья самого господа сидели за едой так убого и так низко.

А потом христиане поехали знакомиться с обычаями сарацинов. Увидели, что сарацины едят неопрятно, прямо на земле.

Султан велел построить христианам великолепный шатер для еды, а пол в нем устлать коврами искусной работы, на которых было выткано множество крестов. Христиане по неведенью, войдя внутрь и ступая по крестам, стали плевать на них, как на землю.

Сказал тогда султан весьма неодобрительно: «Что же вы проповедуете крест, а сами на него плюете? Видно, господа вашего вы почитаете только на словах, а не на деле. Ваше поведение и ваши обычаи мне не по нраву».

Нарушил он перемирие и снова повел войну.




Новелла XXIV


У мессера Амари,[85 - Мессер Амари – возможна идентификация с Амори де Монфором (1192–1241), коннетаблем Франции, сыном, знаменитого Симона де Монфора, предводителя крестового похода против альбигойцев.] владевшего многими землями в Провансе, был один вассал, который тратил деньги без счета. Как-то раз мессер Амари проезжал по тем местам, и кастелян, которого звали Бельтрамом, поехал ему навстречу и пригласил в свои дома Мессер Амари спросил его: «Сколько доходу ты получаешь в год?»

Бельтрам ответил: «Мессер, столько-то».

«А сколько ты тратишь?»

Тот сказал: «Мессер Амари, я трачу больше, чем получаю дохода, – больше двухсот турских ливров в месяц».

Тогда мессер Амари сказал такие слова: Qui dispent mais que no gazagna, non pot mudar que no s'afragna.[86 - Qui dispent mais que no gazagna, non pot mudar que no s'ajragna (пров.) – «кто тратит деньги без ума, того ждут посох и сума». Дословно: «кто тратит больше, чем получает, не может не прийти к разорению».] И с тем уехал, не пожелав у него остаться, а поехал в дом к другому своему вассалу.




Новелла XXV (XXVI)

[Которая рассказывает об одном французском горожанине][87 - Источник сюжета – «Пророчества Мерлина», книга, созданная в Венеции ок. 1270 г. (Les Propliecies de Merlin. N. Y.– L…1926–1927, I, cap. 238, p. 276–278).]


У одного французского горожанина была очень красивая жена. Как-то случилось ей быть на празднике с другими горожанками. И среди них была там одна очень красивая женщина, на которую все обращали внимание. Жена горожанина подумала про себя: «Будь у меня такое же красивое платье, на меня смотрели бы, как на нее, потому что я не менее хороша».

Возвратилась она домой к мужу в большом огорчении. Стал муж ее спрашивать, чем она огорчена. Λ она ответила: «Тем, что я не так одета, чтобы мне показываться с другими женщинами. На празднике были и не такие красивые, как я, а на них смотрели, на меня же из-за моего плохого платья никто и внимания не обратил».

Тогда муж пообещал из первого же дохода купить ей красивое платье.

Через несколько дней пришел к нему некий горожанин и попросил десять марок взаймы и предложил отдать к определенному сроку две марки сверх долга. Но муж ответил: «На такое я пойти не могу, иначе моя душа попадет в ад».

А жена на это: «Ах, ты, обманщик и предатель, ты попросту не хочешь, чтобы у меня было новое платье!»

Уступил тогда горожанин и ссудил деньги под две марки прибыли и на эти деньги сшил жене новую одежду. Пошла она на праздник в монастырь с другими женщинами. А в то время был там Мерлин.[88 - Мерлин (валлийск. Myrddin) – образ, вошедший в европейскую литературу из кельтского фольклора. Начало его известности положили «Пророчества Мерлина» Гальфрида Монмутского (ок. 1135), где Мерлин, сын принцессы и демона, предсказывает будущие события английской истории. В число главных персонажей артуровского цикла Мерлин вошел уже не столько в качестве пророка, сколько мага и чародея. В «Новеллино» можно наблюдать следующий этап трансформации образа: Мерлин как духовное лицо. Любопытно, что пророчества Мерлина комментировал знаменитый богослов Иоахим Флорский.] И кто-то сказал: «Клянусь Святым Джованни, вот красивейшая женщина!»

Мерлин, мудрый пророк, отозвался: «Верно, она была бы красива, не будь ее платье от нечистого духа».[89 - Взимание ростовщического процента считалось в Средние века смертным грехом. Ср.: «А ростовщик, сойдя с пути благого, / И самою природой пренебрег» (Данте. Ад, XI, 109–110).]

Дама обернулась и спросила: «Скажите мне, почему мое платье от нечистого духа?»

Он ответил: «Хорошо, скажу вам. Помните, как вы были на празднике, где на других женщин обращали больше внимания, чем на вас, из-за вашего некрасивого платья? И как вы вернулись домой и пожаловались мужу? И как он обещал вам сшить новое платье на первые деньги, какие он выручит? И как спустя несколько дней пришел горожанин просить десять марок взаймы под две марки прибыли, и как вы подбили вашего мужа согласиться на это? На эти-то нечестивые деньги и сшито ваше платье. Скажите мне, дама, ошибся ли я в чем-нибудь?»

«Нет, все было именно так, – ответила дама. – Нашему господу неугодно, чтобы такое грешно «платье было на мне». И на виду у всех она раздевалась и стала просить Мерлина спасти ее душу от гибельной напасти.




Новелла XXVI (XXVII)

[Рассказывающая об одном великом моаддо,[90 - Моаддо – от mu'addib (араб.), наставник, воспитатель.] которому сказали грубость]


Один великий моаддо приехал в Александрию. Однажды, когда он направлялся куда-то по своим делам, за ним шел по пятам какой-то человек, осыпая его всяческими грубостями и оскорблениями. Он же на них не отвечал ни слова. Видя это со стороны, кто-то сказал:

«Что же ты не отвечаешь тому, кто наговорил тебе столько грубостей?»

А тот сказал на это невозмутимо: «Я не отвечаю, потому что не слышу того, что бы мне нравилось»[91 - Ср.: «А я, как глухой, не слышу, и как немой, который не открывает уст своих» (Псалтирь, XXVII, 14); и комментарий Кассиодора (VI в.) к этому месту: «Невозможно поступить более мужественно и превосходно, как слышать оскорбления и не отвечать на них».]




Новелла XXVII (XXVIII)

[Рассказывающая об одном обычае, принятом во французском королевстве][92 - Сюжет новеллы резюмирует начало романа «Ланселот, или Рыцарь телеги», написанного Кретьеном де Труа ок. 1176–1181 гг. (Le chevalier à la charrette, ν. 321–377). Тот же сюжет воспроизведен и в прозаической «Книге о Ланселоте Озерном», созданной ок. 1230 г. (The Vulgate Version of the Arthurian Romances. Washington, 1909–1916, v. IV. II, p. 162–163).]


Во французском королевстве был такой обычай: человека, осужденного на бесчестье и казнь, возить в телеге по улицам.[93 - Ср.: «повинного в преступлении сажали на телегу и водили по всем улицам – так его лишали чести» (Chrétien de Troy es. Le chevalier à la charrette, v. 333–336).] И если случалось ему избежать смерти, никогда никто не желал находиться в его обществе и не разговаривал с ним ни в коем случае. Когда Ланчалотто[94 - Ланчалотто – Ланселот Озерный, один из главных персонажей артуровского цикла.] обезумел от любви к королеве Джиневре,[95 - Джиневра – Геньевра, жена короля Артура и возлюбленная Ланселота.] он сел в такую телегу и велел возить себя повсюду.[96 - В романе Кретьена де Труа Ланселот, только следуя за карликом в его телеге, мог отыскать похищенную Геньевру. Сел в телегу рыцарь не без колебаний: прежде чем решиться на такой позорный поступок, Ланселот сделал рядом с телегой три шага, и этой нерешительности, измеренной тремя шагами, долго ему не могла простить королева.] С тех пор к повозкам перестали относиться с презрением, так что высокородные дамы и рыцари стали ездить в них ради своего удовольствия.

О, заблудший мир и слепые, невежественные люди, сколь более велик был господь наш, сотворивший небо и землю, чем рыцарь щита[97 - Ср.: «Было принято четыре способа посвящать в рыцари: посвящали в рыцари торжественного посвящения, в состоящие в свите синьора, в рыцари щита и в рыцари меча… Рыцари щита – ото те, которых посвятили либо народ, либо синьоры и которые получают свое звание, держа в руках оружие и покрыв голову шлемом» (Саккетти Ф. Новеллы. М. – Л.: Наука, 1962, с. 233).] Ланчалотто, который изменил и нарушил столь давний обычай во французском королевстве, где он не был государем. А Иисус Христос, господь наш, прощая обидчикам своим, не сумел научить людей прощать, и это в царстве своем. Тех же, что распяли его на кресте, он простил и вступился за них перед отцом своим.




Новелла XXVIII (XXIX)

[Рассказывающая о том, как ученые астрологи рассуждали о небе, именуемом Эмпирей]


В одной из школ Парижа[98 - Париж во второй половине XIII в. стал европейским центром богословского и философского образования. Особенно много школ было в Соломенном проулке, rue du Fouarre (ср. Данте. Рай, X, 137).] были мудрейшие ученые и рассуждали они о небе, именуемом Эмпирей,[99 - Эмпирей – по средневековым воззрениям, десятое, самое далекое от земли небо, обитель блаженных душ. Ср.: «За пределами всех этих небес католики помещают еще одно небо – Эмпирей, иначе говоря небо пламенеющее или светоносное, и полагают, что оно неподвижно, имея в себе, в каждой своей части то, что необходимо его составу» (Данте. Пир, II, III, 8).] долго и горячо говорили о нем и о том, что располагается оно выше других небес. Перечисляли небеса Сатурна, Юпитера и Марса, и те, где находятся Солнце, Венера и Луна.[100 - В средневековой картине мира небеса располагаются в таком порядке: ближайшее к земле небо Луны, затем небеса Меркурия, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера, Сатурна, небо звезд, Перводвигатель, Эмпирей.] И как над всеми ними располагается небо, именуемое Эмпиреи. А над ним находится бог-отец во всем своем величии.

И вот однажды, когда они так рассуждали, пришел один помешанный и сказал им: «Господа, а что находится поверх головы господа?»

Один в насмешку ему ответил: «Колпак».

Помешанный ушел, а ученые остались. Один из них и говорит: «Ты обозвал помешанного колпаком, но колпаки-то мы. Итак, давайте подумаем, что же находится над головой?»

Долго искали они ответ в своих науках, но решение так и не было найдено.[101 - О непознаваемости Эмпирея говорил и Фома Аквинский (Summa theologiae, I, 66, 3).] Тогда они сказали: «Безумен тот, кто дерзает размышлять о мире ином». И еще больший сумасброд и безумец тот, кто ломает себе голову в попытках познать начало всех начал. И вовсе лишен рассудка тот, кто тщится познать сокровеннейшие помыслы бога, когда столько мудрецов даже того не смогли узнать, что у него на голове.




Новелла XXIX (XXX)

[Рассказывающая о том, как один рыцарь из Ломбардии промотал свое состояние][102 - Сюжет новеллы имеет аналогии в итальянском фольклоре.]


Один рыцарь из Ломбардии был в большой дружбе с императором Фридрихом. Звали его мессер Дж.,[103 - В одном из фольклорных вариантов героя подобной истории зовут Джанни.] прямого наследника у него не было, но родственников он имел.

Замыслил он растратить все свое состояние при жизни так, чтобы после него никому ничего не досталось. Прикинул, сколько ему осталось жить, и рассчитал примерно на десять лет. Но не сумел предвидеть того, что, растратив и промотав свои деньги, с течением лет, свыше тех, что он думал прожить, останется без гроша, нищим. Принялся он думать о своем бедственном положении и вспомнил об императоре Фридрихе, который был с ним в большой дружбе и при своем дворе много раздавал и тратил. Решил он отправиться к нему, надеясь, что будет принят им с великими почестями.

Пошел и предстал перед императором. Тот спросил его, кто он, хотя отлично это знал. Он назвал свое имя. Император спросил о его состоянии. Рассказал тогда рыцарь, что с ним произошло, как прожил больше, чем думал, и все растратил. Император ответил:

«Уходи прочь с моего двора! И под страхом смерти не смей появляться в моих владениях, потому что ты из тех, кто не хочет, чтобы после него кому-нибудь жилось хорошо».[104 - Император осуждает рыцаря за его «эгоизм», но и само по себе расточительство как всякое нарушение меры считалось в Средние века греховным (ср. новелла XXIV). Данте заключил расточителей вместе со скупцами в четвертый круг ада.]




Новелла XXX (XXXI)

[Повествующая об одном рассказчике мессера Аццолино][105 - Источник сюжета – «пример» из «Учительной книги клирика» (нач. XII в.) Петра Альфонси (см наст, изд., с. 241), который попал в «Новеллино» через посредство старофранцузского стихотворного перевода (Disciplina Clericalis. Helsingfors, 1911–1922, III, 1249–1286). Ср.: Андреев Н. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 1376.]


У мессера Аццолино[106 - Аццолино – Эццелипо да Романо (1194–1259) 5 глава партии гибеллинов в Северной Италии, зять и викарий Фридриха II. Известен своей жестокостью.] был рассказчик, для того чтобы в длинные зимние ночи коротать время. В одну из ночей этому рассказчику очень захотелось спать. Но Аццолино просил его рассказывать.

И рассказчик начал басню о крестьянине, владевшем сотней бизантов, о том, как он пошел к торговцу овцами и за каждую монету получил по две овцы. На обратном пути ему нужно было передаться через реку, которая сильно разлилась после недавнего дождя. Стоя на берегу, он заметил бедного рыбака в жалкой лодчонке, на которой можно было уместиться лишь крестьянину и одной овце. Стал он переправляться с одной овцой, взялся за весла. Река широкая. Гребет и плывет.

Тут рассказчик замолчал. Тогда Аццолино говорит: «Продолжай».

А рассказчик отвечает: «Пусть пока овцы переправятся. Что было дальше, я расскажу потом».

Ну, а овцам на это понадобилось бы не меньше года, так что он мог выспаться в свое удовольствие.




Новелла XXXI (XXXII)

[Рассказывающая о великолепной доблести Риккара Ло Герчо дель Илла]


Риккар Ло Герчо был синьором Илла,[107 - Илла – возможна идентификация с Иль-Журдев в Гасконе.] знатным провансальским дворянином, человеком безмерной смелости и отваги. И когда сарацины вторглись в Испанию, он участвовал в сражении, именуемом испанским,[108 - Скорее всего, битва при Лас-Навасдо-Толоса 16 июля 1212 г., где войска Кастилии, Арагона и Наварры разбили арабов и остановили арабскую экспансию на европейском континенте.] кровопролитнейшем из всех когда-либо случавшихся со времени троянцев и греков. Было тогда сарацин великое множество, и явились они с разным боевым снаряжением, а Риккар Ло Герчо командовал первыми рядами. Видя, что кони не идут вперед, боясь сарацинского снаряжепия,[109 - …боясь сарацинского снаряжения – барабанов, которые впервые стали широко применяться в арабских войсках.] он приказал своим людям повернуть коней задом к неприятелю. И так они пятились, пока не оказались среди врагов. И когда они, пятясь, затесались в гущу врагов, то неприятельские ряды оказались спереди от них. Тут принялись они убивать направо и налево и наголову разгромили врагов.

А когда в другой раз граф Тулузский сражался с графом Прованса,[110 - Раймонд VII, граф Тулузский (1222–1249), воевал с Раймондом Беренгарием V, графом Прованса (1209–1245) в 1230–1241 гг.] Риккар Ло Герчо соскочил с боевого коня и пересел на мула. Граф спросил у него:

«Что это значит, Риккар?»

«Мессер, я хочу дать понять, что нахожусь здесь не для преследования и не для бегства».

Так показал он свое великое бесстрашие, которым превосходил всех остальных рыцарей.




Новелла XXXII (XXXIII)

[В которой рассказывается о мессере Имбераль делъ Бальцо]


Мессер Имбераль дель Бальцо,[111 - Имбераль дель Бальцо – Барраль, сеньор Бо в Провансе, покровитель Пейре Видаля и других трубадуров. Был подестой Милана в 1266 г.] владелец большого замка в Провансе, придавал огромное значение предзнаменованиям на испанский манер.[112 - Об испанцах в Средние века ходила слава как об искусных чародеях. Ср.: «В Париже школяры изучают свободные искусства, классиков – в Орлеане, в Болонье – кодексы, в Салерно – мази, в Толедо – демонов» (Helinandi In Ascensionem Domini sermo II). Пармский хронист XIII в. Салимбене рассказывает об одном итальянском епископе, который, еще в бытность свою мирянином, отправился изучать магию в Испанию и, потерпев неудачу, услышал от своего наставника: «Вы, ломбардцы, к этому искусству не пригодны, оставьте его нам, испанцам, людям бесстрашным и демоноподобным».] А один философ, по имени Пифагор, родом из Испании,[113 - Пифагор (VI в. до и. э.), уроженец Самоса, жил в италийском Кротоне. «Испанцем» он стал потому, что его считали магом и астрологом уже в античности (Valcri Maximi Factorum dictorumque memorabillum libri, VIII, V, ext. 2).] сделал астрологическую доску, на которой, согласно с двенадцатью созвездиями, были изображены различные животные и приведено множество предзнаменований, с ними связанных: когда дерутся птицы, когда человек встречает на дороге ласку, когда трещит огонь, и по поводу сорок, и по поводу соек, и по поводу галок, а также множество примет согласно фазам луны.

И вот однажды ехал мессер Имбераль со своей спитой верхом на коне, озираясь по сторонам, так как боялся встретить птиц, предвещающих неблагоприятный исход. Повстречал он на дороге женщину и спросил ее: «Скажи мне, женщина, не попадались ли тебе на глаза сегодня утром такие птицы, как вороны, галки или сороки?»

И женщина ответила: «Синьор, я видела одну сороку на пне от ивы».

«Тогда скажи мне еще, женщина, в какую сторону держала она хвост?»

«Свой хвост, синьор? – спросила женщина. – Она держала его, синьор, к заду».

Устрашенный этим предзнаменованием, мессер Имбераль сказал, обращаясь к своей свите: «Клянусь богом, это примета, что нам не следует ехать пи сегодня, ни завтра». Часто потом в Провансе пересказывали эту историю и тот необычный ответ, который, не подумав, дала женщина.




Новелла XXXIII (XXXIV)

[О том, как сильно любили друг друга два благородных рыцаря]


Два благородных рыцаря сильно любили друг друга. Одного звали мессер Дж., а другого – мессер С. Любили они друг друга давно. Как-то один из них задумался и стал рассуждать так: «У мессера С. есть прекрасный конь. Что если бы я попросил отдать его мне, отдал бы он его или нет?»

Раздумывая об этом, он решал: «Да, отдал бы».

Но другая часть рассудка твердила: «Нет, не отдал бы».

И так взвешивал за и против, рыцарь решил: «Не дал бы».

Он потерял покой. Стал чуждаться своего друга. Каждый день эта мысль приходила ему в голову, и досада все возрастала. Он перестал с ним разговаривать, отворачиваясь в другую сторону, когда тот проходил. Люди удивлялись, а больше всех удивлялся его друг.

Наконец однажды мессер С, рыцарь, которые был владельцем коня, не смог этого дольше выдержать, пошел к нему и спросил: «Друг мой, почему ты со мной не разговариваешь? Чем ты недоволен?»

Этот отвечает: «Тем, что ты отказался дать мне своего коня, которого я попросил у тебя». А тот говорит: «Никогда этого не было. И не могло быть. Пусть конь будет твоим, потому что я люблю тебя как себя самого».

Понял тогда рыцарь, что нехорошо думал о нем и, помирившись, возобновил с ним прежнюю дружбу.




Новелла XXXIV


Жил некогда мудрый монах, славнейший из братьев проповедников,[114 - Имеется в виду доминиканский орден (основан в 1216 г.).] и был у него брат, который собирался выступить с войском на битву с врагами. Перед самым выступлением он пришел поговорить с братом, монах дал ему много советов и держал много речей и среди прочего сказал ему тик: «Ступай с богом, коммуна[115 - Коммуна – город, свободный от феодальной юрисдикции.] твоя воюет за правое дело. Будь храбр и не страшись смерти, ибо так или иначе умрешь».[116 - Ср. сходную, сентенцию в итальянском романе XIV в. «Круглый стол»: «Установлены время, час и миг смерти человеческой. Отчего же мне не быть храбрым, если я непременно доживу до своей смерти?» (Таvola Ritonda. Bologna, 1864, p. 37).]




Новелла XXXV

[Рассказывающая о маэстро Таддео из Болоньи]


Маэстро Таддео,[117 - Маэстро Таддео – Таддео Альдеротто (1223–1295), уроженец Флоренции, знаменитый врач, читал в Болонье курс медицины, начиная с 1260 г.] читая своим ученикам курс медицины, объявил, что всякий, кто в течение девяти дней будет есть баклажаны, лишится разума.[118 - Такое свойство баклажану (pyrum insanum), действительно, приписывалось средневековой медициной (duplicatum pondus insaniam facit).] И доказывал это на основании медицины.

Один из его учеников, слушавших эту лекцию, заявил, что хотел бы проверить это на себе. И принялся есть баклажаны. На девятый день он явился к учителю и сказал: «Маэстро, то, что вы утверждали в вашей лекции, неверно, так как я проверил это на себе, а безумным не стал». С этими словами он поворачивается и показывает ему зад.

«Запишите, – сказал учитель, – что все это подтверждает действие баклажанов, и сделайте новую ссылку в комментариях».




Новелла XXXVI

[Рассказывающая о том, как один жестокий царь преследовал христиан][119 - Источник сюжета – не дошедший до нас перевод на один из романских языков библейской Книги Чисел (XXII–XXV). Близкий вариант легенды содержится также в Талмуде (Мидраш Рабат).]


Был один очень жестокий царь,[120 - По Библии, Валак, царь моавитян.] который подвергал гонениям народ божий. Но, несмотря на огромное войско, он ничего не мог добиться, потому что господь любил свой народ. Раз беседовал этот царь с пророком Валаамом[121 - Пророк Валаам – Валаам по был израильтянином, тем не менее бог не раз «вкладывал слово в уста его». Христиане продолжали считать Валаама пророком, так как в его словах «восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля» (Книга Чисел, XXIV, 17) видели пророчество о Христе.] и говорит:

«Скажи мне, Валаам, в чем дело? Ведь я намного сильнее моих врагов, но никак не могу их одолеть?»

И Валаам отвечает: «Мессер, ведь это народ божий. Но я взойду на гору, прокляну их, а ты дашь сражение и одержишь над ними победу».

Вскочил этот Валаам на осла и отправился на гору. А народ был в долине под горой. Поехал Валаам туда, чтобы с горы предать народ проклятию.

Но тут явился ему ангел божий и преградил путь. А он понукает осла, думая, что тот чего-то испугался. Тогда осел заговорил: «Не бей меня, видишь, вот ангел божий с огненным мечом в руке, и он не дает мне пройти».

Взглянул пророк Валаам и увидел ангела. Ангел ему и говорит: «Чего ради идешь ты проклинать народ божий? Если не хочешь погибели своей, тотчас благослови его, а не предавай проклятию».

Пошел пророк и благословил народ божий. А царь ему и говорит: «Что ж ты сделал? Это не называется проклинать».

Тот ему отвечает: «Я не мог поступить иначе, ведь так приказал мне ангел божий. Но ты сделай вот что. У тебя есть немало красивых женщин, которых желают враги твои. Отбери из этих женщин нескольких, одень богато и вели им повесить на грудь золотое или серебряное ожерелье с застежкой, на которой должно быть изображение твоего идола (а поклонялся он статуе Марса[122 - В библии имя бога моавитян – Ваал-Фегор (Книга Чисел, XXV, 3). Многие античные божества в эпоху средневековья были низведены в разряд демонов. Флорентийские хронисты приписывали несчастья своего города и, в частности, раскол на гвельфов и гибеллинов влиянию изваяния Марса, стоявшего на Старом мосту и затем сброшенного в Арно.]). И скажи им, чтобы они не уступали желаниям вражеских воинов, пока не получат от них обещания поклоняться этому изображению Марса, и пригрози им проклятием. А когда вражеские воины согрешат, у меня будет право проклясть их».

Царь так и сделал. Отобрал красивых женщин и послал, как было сказано, в стан врагов. Мужчины возжелали их и согласились поклоняться идолам, а затем согрешили с названными женщинами. Пришел тогда пророк и предал проклятию народ божий. И господь не вступился за него. А царь дал сражение и разгромил их всех. Так что и невиновные пострадали из-за тех, кто согрешил. Но потом они одумались и раскаялись: прогнали женщин и, вымолив прощение господа, вновь обрели свободу.




Новелла XXXVII

[Рассказывающая о битве, которая произошла между двумя греческими царями]


Было два царя в разных частях Греции, и один был более могущественный, чем другой. Вступили они в битву, и более' могущественный потерпел поражение. Возвратился он с поля битвы, пошел в свои покои, изумляясь и не веря тому, что проиграл сражение, и думая, уж не приснилось ли ему все это.

Тут явился ему ангел божий и сказал: «Что лее ты? О чем думаешь? Это не был сон. Ты сражался и потерпел поражение».

Царь взглянул на ангела и говорит: «Как это могло случиться? Ведь у меня было втрое больше войска, чем у него?»

Ангел ему отвечает: «Это потому произошло, что ты враг господа».

Тогда царь его спрашивает: «Или мой враг настолько друг богу, что смог победить меня?»

«Нет, – отвечает ангел, – но господь воздает по заслугам врагу своему руками своего же врага. Пойди и сразись с ним еще раз, и ты разгромишь его, как он разгромил тебя».

Тогда тот пошел и, вновь сразившись с недругом своим, разгромил и взял его в плен, как предсказал ангел.




Новелла XXXVIII

[Об одном астрологе, по имени Φалес Милетский, которого выбранила женщина][123 - В основе новеллы – популярный фольклорный мотив, восходящий к Эзопу (басня 40). Применительно к Фалесу использован уже Платоном (Теэтет, 174 а). Непосредственный истопник настоящей новеллы – средневековый латинский перевод (Walter Barley. Liber de vita et moribus philosophorum. Tübingen, 1866) книги Диогена Лаэрция «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» (I, 34).]


Некто, по имени Фалес Милетский,[124 - Фалес Милетский (VI в. до и. э.) – одни из семи греческих мудрецов, философ ионийской школы.] был человеком весьма умудренным во многих науках, и особенно в астрологии, о чем mohîho прочесть в шестое книге De civitate Dei.[125 - В трактате Августина «О граде божием» упоминание о Фалесе содержится не в шестой, а в восьмой книге, во второй главе (Фалес, «познав астрологию, сумел предсказать затмения солнца и луны»). Считалось, что Фалес предсказал затмение 585 г. до и. э.] Там рассказывается, как однажды этот мудрец остановился на ночлег в домике одной простой женщины. Вечером, отправляясь спать, он сказал этой женщине:

«Видишь ли, женщина, хорошо, кабы ты оставила на ночь дверь отпертой, так как я обычно встаю, чтобы смотреть на звезды».

Женщина не стала запирать дверь. Ночью пошел дождь, а во дворе была яма, которая заполнилась водой. Когда мудрец вышел, то свалился в псе. Стал он звать на помощь. Женщина спросила: «Чего тебе?»

Он ответил: «Я упал в яму».

«Ах, ты бедняга, – сказала женщина, – смотришь на звезды, а что под ногами, не видишь».

Поднялась она и помогла ему, а не то утонул бы он в яме, оттого что смотрел не туда, куда надо.




Новелла XXXIX

[О том, как епископ Альдобрандино был осмеян одним монахом]


Когда епископ Альдобрандино[126 - Епископ Альдобрандино – Альдобрандино Кавальканти (ум. в 1279), епископ Орвието о 1271 г.] жил в своей епархии Орбивьето, случилось ему однажды оказаться за обеденным столом с монахами; и был среди них один, который с большим аппетитом ел луковицу; епископ, поглядев на него, сказал слуге: «Пойди к этому монаху и скажи ему, что я охотно поменялся бы с ним желудком».

Слуга пошел и сказал тому об этом. А монах ответил:

«Пойди и скажи мессеру: «Я верю, что желудком он бы со мной поменялся, а вот епископским саном навряд ли».




Новелла XL

[Об одном жонглере по имени Саладин]


Случилось одному жонглеру по имени Саладин[127 - Саладин – неизвестное лицо. Принятая раньше идентификация с уроженцем Панин, пизанским нотариусом Саладином, в настоящее время отвергнута.]оказаться как-то раз в Сицилии за обеденным столом в большом рыцарском обществе. II когда подавали воду, один из рыцарей сказал: «Пополощи рот, а не руки».

А Саладин ответил: «Мессер, ведь я сегодня о вас не говорил».[128 - Смысл: мне не нужно мыть рот, так как я не испачкал его вашим именем.]

Затем, когда все отдыхали после еды, другой рыцарь спросил его: «Скажи, Саладин, если б я пожелал рассказать одну историю, кому, как самому мудрому из нас, ее рассказать?»

Саладин ответил: «Мессер, расскажите ее тому, кто вам кажется самым глупым».[129 - Ср.: «Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему. Не отвечай глупому по глупости его, чтоб он не стал мудрецом в глазах твоих» (Книга притчей Соломоновых, XXVI, 4–5).]

Рыцари, не поняв, попросили объяснить, что означает его ответ. Саладин ответил:

«Дурак каждого дурака считает умным, потому что сам дурак. Значит если дураку кто-нибудь покажется дураком, то это и будет умный, потому что ум противоположен глупости. Дуракам умные всегда кажутся глупыми; а умные видят, что дурак он и есть дурак».




Новелла XLI

[О мессере Поло Траверсаро]


Мессер Поло Траверсаро[130 - Поло Траверсаро – Паоло Траверсари, правитель Равенны (1225–1240), сын Пьера Траверсари, с похвалой упомянутого Данте (Чистилище, XIV, 98).] был родом из Романьи. Он был в Романье человеком самого благородного рода, а потому господство его было безмятежным.

И было у него трое безмерно гордых рыцарей, которые никого в Романье не считали достойным стать четвертым в их компании. Где бы они ни останавливались, занимали скамейку втроем и больше никого не принимали; никто и не отваживался к ним подсесть, опасаясь их заносчивости. И, хотя Поло Траверсаро имел большую власть, и в других делах они ему подчинялись, но сесть с ними рядом он также не решался, несмотря на то, что они признавали его наилучшим человеком Романьи и скорее, чем кто-либо другой, достойным занять место четвертого.

И что же сделали три рыцаря? Видя, что мессер Поло никак от них не отстает, они велели заложить вход в один из своих домов настолько, чтобы он не смог туда войти. А был он очень толстым, поэтому, чтобы как-нибудь протиснуться, он разделся и вошел в одной рубашке. Те же, услышав, что он входит, улеглись в постели и, сказавшись больными, велели себя укрыть. Мессер Поло, рассчитывая найти их за столом и найдя в постелях, принялся их утешать и расспрашивать о недугах. Сам же отлично все приметил, попрощался и ушел.

Тогда рыцари сказали:

«Теперь с ним не до шуток».

Поехали они туда, где у одного из них был прекрасный замок с рвом и подъемным мостом. И задумали провести там зиму.

И вот однажды приехал туда Поло Траверсаро с большой свитой и уж собрался войти, как те подняли мост. Как ни уговаривал Поло Траверсаро, войти ему не удалось. Пришлось повернуть назад.

Прошла зима, и рыцари возвратились в город. При их появлении мессер Поло не встал, и они остались стоять. Один из них сказал тогда:

«О мессер, где ваша учтивость. Так-то вы встречаете приезжих?»

Мессер Поло ответил: «Простите мне, господа, по я поднимаюсь только ради моста, который поднимается передо мной».

Рыцарей это очень повеселило.

Когда же один из рыцарей умер, оставшиеся отпилили третью часть скамьи, так как считали, что во всей Романье не найдется рыцаря, достойного сидеть на его месте.[131 - Бенвенуто из Имолы, комментируя XIV песнь «Чистилища», упомянул о подобном поступке Гвидо дель Дука: узнав о смерти своего друга, Арриго Майпарди, он приказал распилить пополам скамью, на которой они обычно сидели, ибо считал, что теперь не осталось никого достойного этого места.]




Новелла XLII

[В которой рассказывается прелестнейшая история о Гульельмо ди Бергедан из Прованса][132 - Источник сюжета – утраченный французский текст, который лег в основу «Лэ об Иньоресе» (сер. XIII в.) и более поздней «Книги о рыцаре замка Ландри» (XV в.) – детали рассказа в этих памятниках и в «Новеллино» совпадают. Аналогичный анекдот связан и с именем Жана де Мена, автора второй части «Романа о Розе» (Fauchet С. Recueil de l'origine de la langue et poésie française, rhyme et romans. P., 1610, p. 590).]


Гульельмо ди Бергедан[133 - Гульельмо du Бергедан – Гильём де Бергадан (ок. ИЗО – 1140 – ок. 1200), каталонский рыцарь и поэт, чья скандальная слава подтверждается и его жизнеописанием (где, в частности, сказано, что он обесчестил всех жен, дочерей и сестер своих родственников и друзей).] был благородным провансальским рыцарем во времена графа Раймонда Берлингьери.[134 - Раймонд Берлингьери – Раймонд Беренгарий IV, граф Прованса (1178–1181).] Однажды рыцари стали бахвалиться а Гульельмо похвалился, что не найдется ни одного благородного человека в Провансе, которого он не сумел бы выбить из седла и жену которого не соблазнил бы. И сказал он это в присутствии графа. А граф спросил его: «Это относится и ко мне?»

Гульельмо ответил: «К вам, синьор? Сейчас я вам отвечу».

Велел привести своего оседланного, хорошо взнузданного коня, сунул ногу в стремя, ухватился за луку и, прежде чем сесть в седло, бросил графу: «Вам, синьор, что я сказал, то сказал».

Пришпорил коня и ускакал.

Граф был очень разгневан. А тот не появлялся при дворе. Однажды собрались дамы на званом обеде. Послали за Гульельмо. На обеде была и графиня. Одна из дам спросила: «Скажи-ка нам, Гульельмо, зачем ты так опозорил дам Прованса? Ты ведь за это дорого поплатишься».

А у каждой из присутствующих была припрятана палка. Та, что говорила, сказала: «Видишь, теперь тебе придется умереть из-за своего безрассудства».

И Гульельмо, видя, что застигнут врасплох, сказал: «Об одном прошу вас, дамы, во имя того, что вы больше всего любите, окажите мне перед смертью одну милость».

Дамы ответили: «Проси, если только речь пойдет не о твоем спасении».

Тогда Гульельмо сказал: «Дамы, я прошу во имя любви, чтобы первой меня ударила самая распутная из вас».

Стали они тогда переглядываться, и ни одна не захотела ударить его первой. И таким образом он на этот раз избежал расплаты.




Новелла XLIII

[Рассказывающая о том, как мессер Джаконино Рангони обошелся с одним жонглером]


Однажды мессер Джаконино Рангони,[135 - Джаконио Рангони – сын Герардо Рангони из Модены, который, будучи подестой Флоренции, командовал флорентийскими поисками во время битвы при Монтаперти (1200).] знатный ломбардский рыцарь, сидел за столом, и перед ним стояли два сосуда с тончайшим вином, белым и красным. За этим же столом сидел один жонглер и не осмеливался попросить у него этого вина отведать которого ему очень хотелось. Тогда он поднялся, взял небольшой бокал и стал его усердно мыть. А затем, когда вымыл, протянул и сказал:

«Мессер, посмотрите, как я его вымыл».

Тогда мессер Джаконино крепко схватил рукой графин и сказал:

«Ну и спрячь его куда-нибудь подальше».

Так жонглер и остался ни с чем.




Новелла XLIV

[О вопросе, заданном одному жонглеру][136 - Источник сюжета – «Учительная книга клирика» Петра Альфонси (Disciplina clericalis, IV). О Данте аналогичный анекдот рассказывает Петрарка (Rérum memorandarûm, II, 83).]


Марк Ломбардец[137 - Марк Ломбардец (вторая половина XIII п.) – самый известный в Италии представитель профессии uomo di cortç (см. новелла III, прим. 3). Лестные слова о нем были сказаны флорентийским хронистом Джованни Виллани (Cronica, VII, 121), а Дайте доверил ему серьезную роль в «Божественной Комедии»: исследование причин земного зла (Чистилище, XVI).] отличался благородством и мудростью. Раз случилось ему на Рождество быть в одном городе, где раздавали платья. И ему не досталось ни одного. Там же оказался другой жонглер, который в сравнении с ним был невеждой, но ему достались платья. И вот какое о том было сказано меткое слово. Жонглер спросил Марка:

«Отчего это, Марк, мне досталось семь платьев, а тебе ни одного? А ведь ты гораздо лучше и умнее меня. Какая же тому причина?»

И Марк ответил: «Видно, таких, как ты, больше, чем таких, как я».




Новелла XLV

[Рассказывающая о схватке Ланчалотто у источника][138 - Воспроизводит с некоторыми изменениями эпизод «Книги о Ланселоте Озерном» (The Vulgate Version of the Arthurian Romances. Op. cit., III, 1, p. 140–142): в романе Ланселот не открывает своего имени, и выдвинутая в новелле причина поражения его противника там отсутствует. Сходный эпизод имеется и в романе Кретьена де Труа (Le chevalier à ia charrette, ν. 731 ss.).]


Однажды мессер Ланчалотто сражался у источника с одним саксонским рыцарем, которого звали Алибано.[139 - Алибано – в романе это Алибон, сын рыцаря Брода Королевы. Около этого Брода и происходит поединок.] Сойдя с коней, они ожесточенно бились мечами. Во время передышки один спросил другого, как его зовут. Мессер Ланчалотто ответил: «Коль скоро тебе угодно знать мое имя, узнай, что зовут меня Ланчалотто».

Затем, когда схватка возобновилась, рыцарь, обратившись к Ланчалотто, сказал: «Твое имя меня сильнее поразило, чем твоя рука».

Узнав, что перед ним Ланчалотто, рыцарь устрашился его доблести.




Новелла XLVI

[Рассказывающая о том, как Нарцисс влюбился в свое отражение][140 - Рассказ Овидия о Нарциссе (Метаморфозы, III, 339–510) лег в основу многочисленных французских и провансальских переработок: например, «Лэ о Нарциссе» (XII в.) или эпизод романа Робера да Блуа «Флорис и Лириопа». Одной из таких ныне утраченных переработок воспользовался автор «Новеллино». Ср.: Дополнение IV, новелла VIII.]


Нарцисс был славный и прекрасный, рыцарь. Однажды случилось ему отдыхать возле прекрасного источника, и в воде он увидел свое отражение изумительной красоты. Стал он всматриваться в источник и радоваться, и отражение повторяло его движения, и казалось ему, что отражение это живое, а не тень его. И тогда, охваченный безмерной к нему любовью, он пожелал его коснуться.

Тут вода замутилась, и отражение исчезло. Стал он плакать. Но когда вода прояснилась, он увидел плачущее отражение. Тогда он бросился в источник и утонул.

А было то весной: к источнику на прогулку пришли женщины. Увидев, что прекрасный Нарцисс утонул, они с плачем вытащили его из источника и положили на берегу. Новость об этом дошла до бога любви. И бог любви превратил его в благороднейшее миндальное дерево, зеленое и стройное, которое первым зацветает и пробуждает любовь.




Новелла XLVII

[О том, как один рыцарь добивался любви одной дамы]


Однажды один рыцарь просил даму о любви и, между прочим, сказал, что он любезен, богат и красив безмерно. А о муже ее – что он безобразен, как ей известно. Этот самый муж был тем временем за стеной комнаты. И он сказал так: «Мессер, устраивайте свои дела, но не расстраивайте дела другим».

Урод был мессер Лицио ди Вальбона.[141 - Лицио ди Вальбона (вторая половина XIII в.) – видный сторонник партии гвельфов. Упомянут с похвалой Данте (Чистилище, XIV, 97). Вспоминает о нем и Боккаччо (Декамерон, V, V). Сын Данте, Пьетро, комментируя «Божественную Комедию», привел еще один пример его мрачного остроумия: когда Лицио сообщили, что его сын. доблесть которого он ставил невысоко, умер, тот заявил: «Это не новость – он и жив никогда не был, новость – это то, что его похоронили».] Λ другой рыцарь – мессер Риньери да Кальволи.[142 - Риньери да Кальволи (или Кальболи; ум. в 1296) – один из вождей гвельфов в Романье, с 1247 по 1292 г. подеста ряда городов (Фаэнца. Парма, Равенна). Ср.: «А вот Риньер, которым знаменит/Дом Кальболи, где в нисходящем ряде/ Никто его достоинств не хранит» (Данте. Чистилище, XIV, 88–90). Лицио и Риньери на самом деле встречались: первый выступил на стороне второго в борьбе против гибеллинов в Форли в 1279 г.]




Новелла XLVIII

[Рассказывающая о короле Куррадо, отце Куррадино][143 - Аналогичный сюжет встречается в многочисленных средневековых сборниках басон (Romulus, III, XI; Romuleae fabulae, XLVIII; Waller Maps. Romuleae fobulae, L).]


Рассказывают, что когда король Куррадо,[144 - Куррадо – Конрад IV (1228–1254), сын Фридриха II и его преемник на престоле Священной Римской империи (с 1250 г.).] отец Куррадино,[145 - Куррадино – Конрадин, сын Конрада IV, последний представитель швабской династии, казнен в 1268 г. Карлом Анжуйским после поражения при Тальякоццо.] был мальчиком, при нем находились двенадцать мальчиков его возраста. И если король Куррадо совершал ошибки, учителя, которым он был поручен, били не его, а этих мальчиков, его товарищей. И когда он спрашивал: «За что вы их бьете?», – учителя отвечали: «За твои ошибки».

А он говорил: «Почему же вы бьете не меня, ведь я виноват?»

Учителя отвечали: «Потому что ты – наш господин. А за тебя мы бьем их. Но если у тебя благородное сердце, ты должен страдать тем более, что другие несут наказание за твои провинности».

И поэтому, как говорят, из жалости к своим товарищам король Куррадо очень старался не совершать ошибок.




Новелла XLIX

[О том, как один врач из Тулузы взял себе в жены племянницу тулузского архиепископа][146 - Источник, видимо провансальский, утрачен. Анекдот был известен трубадуру Пейре Карденалю (Poesies complètes du troubadour Peire Cardenal. Toulouse, 1957, LXXII1, 1–4).]


Один врач из Тулузы взял себе в жены благородную даму, племянницу тулузского архиепископа. Привел ее домой. Через два месяца она родила девочку. Врач, казалось, нисколько этим не был огорчен. Напротив того, он утешал жену и приводил ей основания, согласные с природой и доказывающие, что это вполне может быть. Эти его слова и добродушный вид привели к тому, что жена благополучно родила ребенка. Во время родов муле обращался с ней очень почтительно. После родов он сказал ей:

«Мадонна, я почитал вас, как мог: прошу вас, во имя моей любви, чтобы вы теперь вернулись в дом своего отца, а дочь вашу я воспитаю с большим почетом».

Дело получило огласку, и архиепископ прослышал, что врач отослал от себя его племянницу. Послал за ним и, так как был он большим человеком, обратился к нему спесиво, с высокомерными и угрожающими словами. И когда он, наконец, Закончил свою речь, врач ответил ему так:

«Мессер, я избрал вашу племянницу в жены, полагая, что сумею на свои доходы содержать семью; я рассчитывал иметь по одному ребенку в год, не больше. Ио эта женщина стала вынашивать детей за два месяца. Для этого я недостаточно богат. Если дело пойдет так и дальше, разве смогу я их прокормить? И вам не к лицу, чтобы ваша родня жила в нищете. Поэтому прошу вас, сделайте милость и отдайте ее в жены человеку более состоятельному, чем я, и таким образом и вы избежите бесчестия».




Новелла L

[Рассказываются об учителе Франческо, сыне учителя Аккорсо из Болоньи]


Когда учитель Франческо,[147 - Учитель Франческо – Франческо д'Аккорсо (в латинизированной форме: Аккурсий; 1225–1293), сын знаменитого правоведа и сам известный юрист. Был прославлен среди современников как скупец и ростовщик. Данте поместил его в третий пояс седьмого круга ада среди содомитов (Ад, XV, 110)] сын учителя Аккорсо из города Болонья,[148 - И Франческо д'Аккорсо и его отец были флорентийцами.] вернулся из Англии, где прожил много лет,[149 - Франческо д’Аккорсо отправился в Англию в 1273 г. по приглашению Эдуарда I и читал курс права в Оксфорде до 1281 г.] он обратился с жалобой в коммуну Болоньи и сказал так: «Отец семейства покинул из-за бедности родину, оставил сыновей своих и отправился в дальние края. Прожив там некоторое время, он повстречал соотечественников. Побуждаемый любовью к сыновьям своим, спросил о них. Ему ответили: «Мессер, сыновья ваши заработали большие деньги и разбогатели».

И он, услыхав это, принял решение вернуться к себе на родину. Так и поступил. Убедился, что сыновья богаты. Попросил их восстановить его как отца и господина в правах владения имуществом. Но сыновья отказались, говоря: «Отец, это мы все заработали, и тебе тут нечего делать», – и затеяли ссору. Но ведь по закону отец является господином того, что приобрели его сыновья.

И поэтому я прошу коммуну Болоньи передать в мое распоряжение то, что приобрели мои сыновья, иначе говоря мои ученики. Они стали большими людьми и много заработали с тех пор, как я уехал от них. Пусть же, поскольку я вернулся, коммуна Болоньи соблаговолит вернуть мне права отца и господина, как того требует закон об отце семейства».[150 - Д'Аккорсо прибегает к методу аналогии, требуя распространить на учителя права, которыми пользуется отец в системе римского законодательства.]




Новелла LI

[Рассказывающая о том, как одна гасконка упрекнула короля Кипра][151 - Аналогичным сюжетом воспользовался Боккаччо (Декамерон, I, 9), почерпнув его из общего с «Новеллино» источника, который до нас не дошел (см. наст. изд., с. 230).]


Была одна гасконка на Кипре, которую однажды так оскорбили и опозорили, что она не могла этого вынести. Бросилась она к королю Кипра[152 - Кипр, завоеванный Ричардом Львиное Сердце, перешел в руки христиан в 1187 г. Героем рассказа Боккаччо является первый король острова, Ги де Лузиньян (1192–1194).] и сказала: «Мессер, вас оскорбляли десять тысяч раз, а меня однажды. Так научите же меня, как мне перенести одно-единственное оскорбление, ведь вы их переносили множество».

Король устыдился и более не стал терпеть своих обид, а мстил за них.




Новелла LII

[О колоколе, установленном во времена короля Джованни][153 - Впервые настоящий сюжет встречается в «Махавамсе», буддистской хронике V в., где царь воздает справедливость корове, которая таким же способом, как в новелле, заявляет об убийстве ее теленка царским сыном. Известен арабский вариант этой истории (Джами ал-Хикапат, XI в.). В «Римских деяниях» (кон. XIII – нач. XIV в.) эта история приписала императору Феодосию (Gesta Romanorum, GV). Ср.: Дополнение IV, новелла XIV.]


Во времена короля Джованни[154 - Король Джованни – Жан де Бриенн (1144–1237), король Иерусалима (1210–1225).] из Акри[155 - Акри – Акка (Птолемаида), город в Сирии, был взят в 1191 г. крестоносцами во главе с Филиппом Августом и Ричардом Львиное Сердце и оставался в руках христиан до 1291 г. – дольше, чем все их остальные владения на Востоке.] был установлен колокол, в который мог звонить всякий претерпевший обиду. И тогда король созывал мудрецов, назначенных вершить правосудие.

Колокол этот висел давно, от дождей веревка подгнила, так что вместо нее привязали плющ.

А у одного рыцаря из Акри был благородный конь, который состарился и уже не способен был служить. Рыцарь прогнал его, чтобы не кормить, и конь стал бродить повсюду. Конь этот с голоду принялся щипать листья плюща, потянул, и колокол зазвонил. Собрались судьи и увидели коня, который, казалось, требовал правосудия. И они порешили, чтобы рыцарь, которому он служил, когда был молод, кормил его и теперь, состарившегося. Король же принудил его исполнять это под страхом строгого наказания.




Новелла LIII

[Рассказывающая о милости, дарованной императором одному из своих баронов][156 - Сюжет новеллы встречается чуть ли пи во всех средневековых сборниках «примеров» (Petrus Alfonsus. Disciplina clericalis, 1, б; Jacopo da Vitry. Sermones feriales et communes, LXXX; Gesta Romano-rum, CLVII; Tractatus de divorsis historiis Romanorum, XLIII). Ближе всего к настоящему варианту он излагается Николой Бозоном, писавшим ок, 1320 г. (Bozon N. Contes moralises. P., 1889, LXIII).]


Одному из своих баронов император даровал такую милость: брать с калек, проходящих через его владения, дорожную пошлину за каждое заметное увечье. Барон поставил у ворот сборщика пошлины. Как-то раз к воротам подошел одноногий человек.

Сборщик потребовал с него пошлину. Тот отказался и вступил с ним в драку. Сборщик схватил его. Тот стал защищаться, и обнаружилось, что у него недостает одной руки. Тогда, увидев это, сборщик сказал: «Ты мне заплатишь двойную пошлину: за руку и за ногу».

Снова началась драка. У калеки с головы свалилась шапка, и тут оказалось, что он одноглазый. Тогда сборщик говорит: «Ты мне дашь тройную пошлину».

Вцепились они друг другу в волосы, сборщик схватил калеку за голову. А у того парша. Тогда он сказал: «Теперь ты мне заплатишь вчетверо».

Так случилось, что тот, кто без спора мог пройти, уплатив одну пошлину, заплатил вчетверо больше.




Новелла LIV

[О том, как был обвинен приходской священник Порчеллино][157 - Похожий сюжет имеется в фаблио «О том, как епископ дал благословение» (Recueil général et complet des fabliaux. P., 1872–1890, II, LXXVII). Аналогичный сюжетный мотив лег в основу двух новелл «Декамерона» (I, 4; IX, 2).]


Один приходской священник по имени Порчеллино[158 - Порчеллино – porcellino (итал.) – «поросенок», скорее всего прозвище.] во времена епископа Манджадоре[159 - Джованни Манджадоре, епископ Флоренции (1251–1274).] был обвинен перед ним в том, что плохо руководит своими прихожанами из-за любви к женщинам. Епископ, произведя расследование, выяснил, что он во многом провинился, но когда тот находился в доме епископа в ожидании своего отрешения на следующий день, слуги, сочувствуя ему, посоветовали, что делать. На ночь спрятали его под кроватью епископа.

Λ в ту ночь епископ позвал к себе одну свою подружку. И когда, находясь с ней в постели, он пожелал ее коснуться, она не позволила ему этого, говоря: «Много обещаний вы мне давали, но не сдержали ни одного».

Епископ ответил: «Жизнь моя, обещаю тебе и клянусь».

«Нет, – сказала она, – я хочу деньги в руки». Поднялся тогда епископ, чтобы пойти за деньгами и дать их подружке.

Тут священник вылез из-под кровати и говорит:

«Мессер, и меня ловили на том же. Но ведь кто бы мог поступить иначе?»

Епископ устыдился и простил его. Но перед другими священнослужителями строго ему пригрозил.




Новелла LV

[В которой рассказывается об одном жонглере по имени Марк]


К Марку Ломбардцу,[160 - Марк Ломбардец – см.: примечание 137] умнейшему среди людей его ремесла, обратился однажды с вопросом некий почтенный человек, бедный, но заносчивый, который у людей состоятельных втайне брал деньги, но платьев не брал. Был он человек язвительный.[161 - Имеется в виду не «язвительность» как черта характера, а особая специализация uomo di corte: mordilore, т. е. тот, кто развлекает публику язвительными остротами. Ср.: «Жил-был во Флоренции некто по имени Чакко…, он избрал себе ремесло не то чтобы искусника (uorno di corte), a скорей остряка (morditore) – Декамерон, IX, 8.] Звали его Паолино. Полагая, что Марк не сумеет ответить, задал ему такой вопрос:

«Марк, – сказал он, – ведь ты самый умный человек во всей Италии и беден, а просить гнушаешься. Отчего же ты не додумался, как разбогатеть, чтобы и надобности не было просить?»

Марк оглянулся вокруг и говорит: «Никто нас сейчас не видит и не слышит. Тебе-то, скажи, что удалось?»

И насмешник ответил: «Я, как видишь, беден».

И Марк сказал: «Ну, так ты храни мою тайну, а я буду хранить твою».




Новелла LVI

[О том, как один уроженец Марки поехал учиться в Болонью][162 - Источник сюжета – «Аттические ночи» Авла Геллия (Nodes Atticae. V, 10), где героями рассказа являются софист Протагор и его ученик Эватл. У Авла Геллия, однако, рассказ имеет продолжение, отсутствующее в «Новеллино». Эватл не остается в долгу и отвечает учителю новым софизмом: «Если судьи выскажутся в мою пользу, то я ничего не буду тебе должен по суду, ибо выиграю процесс; если же дело решится в пользу истца, то я ничего не буду должен тебе по нашему договору, ибо проиграю процесс». Авл Геллий дает в этом рассказе образец антистрефона – ложного умозаключения, которое приводит к двум взаимоисключающим выводам]


Один уроженец Марки[163 - Один уроженец Марки… – Имеется в виду Тревизская Марка.] поехал учиться в Болонью. Но денег ему не хватило. Стал он плакать. Увидел это один незнакомец, узнал, почему он плачет, и сказал так: «Пусть твое учение пойдет за мой счет, но пообещай, что ты дашь мне тысячу лир из тех денег, которые получишь за первый выигранный процесс».

Кончив учение, школяр вернулся в свои края. А тот человек, желая получить, что ему причиталось, последовал за ним.

Школяр же, боясь, что придется отдать долг, стал тянуть и отказываться от защиты, из-за чего теряли как один, так и другой: один – разум, другой – деньги.

И что ж надумал тот насчет денег? Подал в суд письменное прошение о выплате ему двух тысяч лир и сказал так: «Хочешь – выигрывай, хочешь – проигрывай. Если выиграешь – заплатишь мне свой долг. Если проиграешь, заплатишь в суде по иску».

Тогда, не желая с ним судиться, ученик заплатил ему.




Новелла LVII

[О мадонне Анъезине из Болоньи][164 - Франко Саккетти считает Данте автором остроумного ответа данной новеллы (Триста новелл, CXV).]


Мадонна Аньезина из Болоньи, будучи в обществе дам, собравшихся приятно провести время (они желали узнать, как у одной из них, новобрачной, прошла ее первая ночь), обратилась сперва к самым бесстыдным и спросила, как у них обстояло дело. Одна ответила: «Я схватила его обеими руками». Вторая тоже сказала непристойность.

Наконец она спросила у новобрачной: «А ты как?»

Та ответила, застыдившись и опустив глаза: «Я взяла его только двумя пальчиками».

И мадонна Аньезина в ответ: «А если бы он упал?»




Новелла LVIII

[О мессере Берюоло, придворном]


Один придворный, по имени мессер Берюоло,[165 - Берюоло – лицо, носящее такое имя, неоднократно встречается в «Книге острот мессера Ванни Судьи» (Studi dedicati a F. Torraca. Napoli, 1912, p. 429–432).] жил в Генуе. Как-то раз он побранился с одним слугой. Этот слуга показал ему фигу прямо в лицо и при этом выругался.

Видел это мессер Бранка Дориа.[166 - Дориа – знатный генуэзский род. Возможно, персонажем настоящей новеллы является тот самый Бранка Дориа (ум. в 1325), которого Данте заключил, еще при его жизни, в лед Толомеи (Ад, XXXIII, 137).] Счел недопустимым, подошел к этому придворному. Стал убеждать его, чтобы он ответил и показал фигу тому, кто показал ему.

«Ни за что, – ответил тот. – Одну свою я не покажу и за сотню его».




Новелла LIX

[Рассказывающая об одном дворянине, которого император велел повесить][167 - Рассказ на аналогичный сюжет имеется в «Сатириконе» Петрония (111) – так называемый эпизод «матроны Эфесской». В эпоху Средневековья фигурирует в сборниках басен (Romulus, III) и «примеров» (Crane Т. The Exempla or Illustrative Stories from the Sermones Vulgares of Jacques de Vitry, CCXXXII). Однако финальная реплика рыцаря имеет соответствие только в одном тексте – в латинской редакции «Книги о семи мудрецах» (Sitzungsberichte der philosophischen – historischen Abteilung der kaiserlichen Akademie der Wissenschaften. Wien, 1868, 56 Bd., S. III ss.), от которой берут начало итальянские варианты той же книги (Il Libro de'sette sa vi di Roma. Firenze, 1883, p. 24 ss.). Ср.: Андреев Н. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 1352.]


Однажды император Фридрих велел повесить за какое-то преступление весьма знатного дворянина. И дабы другим было не повадно, велел одному достойному рыцарю под страхом тяжелого наказания следить за тем, чтобы никто не вынул повешенного из петли. Но он не уследил, и повешенного унесли. Боясь поплатиться головой, рыцарь стал думать, как ему быть. И обдумав все, решил в ту ночь отправиться в монастырь, что был неподалеку, и узнать, нет ли там тела только что умершего человека, чтобы подменить им на виселице того, которого унесли.

Оказавшись в ту же ночь на монастырском кладбище, он увидел женщину, всю в слезах, в растерзанных одеждах и с растрепанными волосами, громко причитавшую. Была она так безутешна и так горько оплакивала своего дорогого супруга, почившего в этот день, что рыцарь спросил ее участливо: «Что с вами, мадонна? Отчего вы в таком виде?»

Женщина ответила: «Я так его любила, что никогда мне теперь не утешиться, и я хочу в слезах окончить свои дни».

Тогда рыцарь сказал ей: «Мадонна, какой в этом смысл? Вы хотите умереть здесь с горя? Но ведь пи плачем, ни рыданиями невозможно вернуть к жизни мертвое тело. И потому безумие то, что вы делаете. А лучше сделайте вот что: возьмите меня в мужья, потому что я не женат, и спасите меня от погибели. Я не знаю, как мне быть: по приказу моего господина я сторожил одного повешенного дворянина; родственники похитили его у меня. Научите меня, если можете, как мне спастись, и я стану вашим мужем и возьму вас в жены честь по чести».

Услышав такое предложение, женщина влюбилась в этого рыцаря и сказала: «Я сделаю то, что ты мне прикажешь, во имя любви, которую я к тебе питаю. Давай возьмем моего супруга, вытащим его из могилы и повесим вместо того, похищенного».

Женщина перестала плакать, помогла вытащить мужа из могилы и повесить его за горло.

Рыцарь сказал: «Мадонна, у того не хватало одного зуба во рту, и, боюсь, если придут на него посмотреть, как бы мне не опозориться и даже не поплатиться жизнью».

Она же, услыхав это, выбила у трупа зуб. И если бы понадобилось еще что-нибудь сделать, она бы это сделала.

Тогда рыцарь, увидев, как она обошлась со своим супругом, сказал: «Если вы так почитаете того, кого, как вы уверяли, любили столь сильно, то чего ждать мне?»

С этими словами он ушел от нее и отправился восвояси. А она осталась опозоренная.




Новелла LX

[Рассказывающая о том, как был влюблен Карл Анжуйский]


Когда Карл, благородный король Сицилии и Иерусалима, был еще графом Анжуйским,[168 - Карл Анжуйский (1220–1285), брат короля Франции Людовика IX Святого, граф Прованса (с 1246), король Сицилии (с 1265), король Иерусалима (с 1277).] он всем сердцем любил прекрасную графиню ди Чэти,[169 - Чэти – видимо, Сет, порт в Эро (Лангедок).] а она была влюблена в графа д'Универса.[170 - …д'Универса. – Судя по тому, что Карл Анжуйский воевал с Вильгельмом Голландским, имеется в виду Анвер в Бельгии.]

В это время французский король[171 - Людовик IX Святой (1215–1270), король Франции (с 1226), дважды участвовал в крестовых походах, во время второго из них умер от чумы. Был известен своей набожностью, канонизирован католической церковью.] запретил под страхом смерти и лишения имущества турниры.[172 - Людовик IX запретил на два года турниры, получив известия о поражениях христиан в Палестине и Армении (1260).] Граф Анжуйский, желая помериться силами с графом д'Универса, придумал для этого средство и обратился с великой просьбой к мессеру Алардо ди Валери,[173 - Алардо ди Валери – Эрар до Валери, приближенный Карла Анжуйского, организатор его победы над Конрадином при Тальякоццо. Упомянут Данте (Ад, XXVIII, 17–18).] моля его во имя любви добиться от короля позволения на один-единственный поединок,[174 - Карлу король такого разрешения не дал бы: известно, что в своих письмах Людовик IX сетовал на страсть брата к поединкам, возмущающую покой королевства.] и поведал ему, как сильно он влюблен, и о своем огромном желании сразиться на ристалище с графом д'Универса. Тот спросил, под каким предлогом это сделать. И граф Анжуйский сказал ему вот что: «Король, ведя монашеский образ жизни и зная, как велики ваши достоинства, намерен постричься в монахи и желает побудить вас к тому же. В ответ на это его пожелание вы можете просить о милости допустить один-единственный поединок и тогда, мол, вы поступите, как ему будет угодно».

А мессер Алардо ему и говорит: «Но скажи, граф, что же мне из-за одного турнира лишиться общества рыцарей?»

Граф ему отвечает: «Клянусь честью избавить вас от такой необходимости». И вот как он все устроил.

Мессер Алардо отправился к французскому королю и сказал: «Мессер, когда в день вашего коронования я взялся за оружие, за оружие взялись и все лучшие рыцари мира. Теперь же из любви к вам, желая оставить мирскую жизнь и постричься в монахи, я прошу даровать мне такую великую милость: пусть будет турнир, на котором соберется весь цвет рыцарства, с тем, чтобы день, когда я оставляю мое оружие, был столь же торжественным, как и тот, когда я за него взялся».

И король уступил его просьбе. Был назначен турнир. С одной стороны выступил граф д'Универса, а с другой – граф Анжуйский. Королева[175 - Королевой Франции (с 1234) была Маргарита, дочь Раймонда Беренгария IV, графа Прованса.] с графинями, дамами и девицами знатного рода сидели в ложе. И графиня ди Чэти была среди них. В тот день носил оружие весь цвет рыцарства, как с одной стороны, так и с другой.

После множества поединков граф Анжуйский и граф д'Универса велели освободить арену и верхом на добрых боевых конях, с тяжелыми копьями в руке устремились навстречу друг другу.

И вот случилось так, что конь графа д'Универса с сидящим на нем графом упал посреди арены. Тогда дамы вышли из лоджии и с величайшей нежностью вынесли графа на руках. И графиня Чэти тоже была там. Граф Анжуйский, безмерно сокрушась, воскликнул: «О, я несчастный! Зачем не мой конь упал, как упал он у графа д'Универса. Тогда графиня подошла бы также близко ко мне, как к нему!»

Но окончании турнира граф Анжуйский пошел к королеве и просил се о милости, чтобы она в знак расположения к благородным рыцарям Франции притворилась разгневанной на короля, а затем, помирившись с ним, попросила исполнить ее желание. Просьба же должна быть такая: чтобы король не лишал молодых рыцарей Франции общества столь доблестного рыцаря, каким является мессер Алардо ди Валери.

Королева так и сделала. Поссорилась с королем, а затем в знак примирения попросила исполнить ее желание. И король обещал ей исполнить его. Так мессер Алардо был избавлен от своего обета и остался с прочими благородными рыцарями, участвуя в турнирах и сражениях. И слух о великой его отваге и необычайных подвигах разнесся потом по всему свету.




Новелла LXI

[Которая рассказывает о том, как философ Сократ отвечал грекам][176 - Источник сюжета – Валерий Максим (Faсtoruга diclorumque mcmorabilium, TV, 3, 5). Этот рассказ встречается у многих писателей, начиная с Энния (Annales, V, 273), применительно к Марию Курию Дентату (ум. и 272 г. до и. э.). Ср.: Дополнение IV, новелла V.]


Сократ был знаменитым римским философом.[177 - Греческий философ Сократ (V в. до п. э.) римлянином стал на тех же основаниях, на каких у греков появился султан, а у римлян – коммуна (см. ниже). Это обычные для средневековья анахронизмы и безразличие к исторической точности.] В его время от греков к римлянам отправилось большое посольство знатных людей.[178 - В античных источниках говорится о посольстве самнитов.] Целью этого посольства было освободиться от податей, которые они по закону платили римлянам. Их султан сказал им так: «Отправляйтесь и действуйте убеждением. А если понадобится, не жалейте денег».

Посланные поехали в Рим. Изложили цель своего приезда в Римском Совете. Там решили, что на их прошение ответ даст философ Сократ без чьего-либо еще участия, и Рим поступит так, как скажет философ Сократ.

Посланцы отправились туда, где жил Сократ, вдали от города, чтобы высказать ему свои доводы. Добрались до его дома, весьма невзрачного на вид. Он в это время собирал травы. Поглядели на него издали. Человек внешне ничем не примечательный. Поговорили между собой, обсудили вышеназванные дела и решили так: с этим сторгуемся в два счета, потому что, видно, он скорее беден, чем богат.

Подошли к нему и сказали: «Храни тебя господь, мудрейший, ведь мудрость твоя не может быть малой, если римляне поручают тебе решение столь важных дел, как наше».

Показали ему предписание из Рима и сказали: «Мы хотим привести тебе наши основания, их у нас множество. Твой разум определит наши права. И, чтобы ты знал, что мы – посланцы богатого господина, возьми эти перпери.[179 - Перпери (Yperpyron) – золотая монета византийской чеканки.] Их тут немало (но для нашего господина они – ничто), тебе же они могут очень пригодиться».

Сократ ответил посланным так: «Сначала зайдите и пообедайте со мной, а затем мы обсудим ваши дела».

Приняли приглашение, довольно скудно пообедали, и вскоре на столе ничего не осталось. После обеда Сократ обратился к ним с такими словами: «Господа, что лучше: одна вещь или две?»

Посланные ответили: «Две».

Тогда он сказал: «Ну, так идите и подчиняйтесь римлянам. Потому что если сами греки будут во власти римской коммуны, то она будет владеть и ими, и их имуществом. Если же я возьму ваше золото, замысел римлян осуществится лишь наполовину».[180 - Ср.: «Курий сидел у своего очага, когда самниты принесли ему много золота; он прогнал их и сказал, что считает делом славы не иметь золото, а повелевать теми, кто его имеет» (Цицерон. О старости, XVI, 55).]

Тогда посланные ушли от философа пристыженные и подчинились римлянам.




Новелла LXII

[Которая рассказывает о мессере Роберто][181 - Первая часть новеллы строится на мотиве «съеденного сердца», среди литературных примеров которого: «Роман о кастеляне из Куси» Жакмеса (70-е гг. XIII в.), «Лэ о Гироне», биография трубадура Гильема де Кабестаня. Последний источник лег в основу новеллы Боккаччо (Декамерон, IV, 9). Ближе всего к варианту «Новеллино» рассказ «Лэ об Ипьоресе», хотя и он не может считаться непосредственным источником. Антеценденты второй части новеллы неизвестны. Ср.: Дополнение IV, новелла XV.]


Есть в Бургундии место, называемое Ариминимонт,[182 - Ариминимон (Ariminimontc) – Ремиремон, город в Вогезах, где в 626 г. был основан монастырь, впоследствии настолько прославившийся вольностью нравов, что когда его понадобилось восстанавливать после пожара, папа Евгений III в своей булле от 17 марта 1151 г. должен был заявить: «Мы надеемся, что с течением времени грех похоти сменится там огнем духовным».] и правит там мессер Роберто. Это большое владение.

У графини Антики и ее придворных дам был глупый привратник, очень большого роста, по имени Балиганте.[183 - Балиганте – имя Балиган носит один из противников Карла Великого в «Песни о Роланде» (CLXXXIX).] Одна из дам взяла его в любовники, рассказала о том другой, третьей, пока, наконец, слух об этом не дошел до самой графини. Узнав о том, что привратник огромный мужчина, и графиня вступила с ним в связь.

Мессер Роберто выследил привратника. Велел убить и из его сердца приготовить пирог. Этот пирог он послал в подарок графине и ее дамам, и они его съели.

После этого он пришел и спросил, как понравился им пирог.

Все ответили: «Очень».

Тогда он сказал: «Не удивительно, что Балиганте нравился вам живой, если нравится вам и мертвый».

Когда графиня и дамы узнали, в чем дело, и поняли, что опозорены, а мирская честь утрачена ими безвозвратно, они постриглись в Монахини и основали монастырь, который получил название по имени горы Аримини.

Монастырь сильно вырос и стал процветать. Об этом рассказывается в новелле, и все это истинная правда. А был там такой обычай: когда мимо проезжал какой-нибудь человек благородного происхождения с богатым снаряжением, они его приглашали и оказывали ему великие почести. И настоятельница, и сестры выходили к нему навстречу. И та, на которую он больше смотрел, прислуживала ему и сопровождала его к столу и на ложе.[184 - В средневековой латинской поэме «Собор в Ремиремоне», где обсуждается весьма популярный у вагантов вопрос, с кем монахиням лучше иметь дело, с клириками или с мирянами, об одной из ремиремонских инокинь говорится, что она, с юных лет став воительницей Венеры, ныне выполняет без промедления все, что ей ни прикажут во имя любви.] Утром, вставая, он находил воду и полотенце, и, когда. он был умыт, ему давали иглу и шелковую нить. И когда он желал прикрепить манжеты к рукавам,[185 - В связи с отсутствием пуговиц рукава приходилось зашивать на запястьях каждое утро.] ему предлагали самому вдеть нить в ушко иглы.[186 - Испытание, имеющее очевидную эротическую символику.] Если это с трех раз ему не удавалось, у него отбирали всю его одежду и снаряжение и ничего не возвращали. Но если с трех раз он вдевал нить в ушко, ему отдавали все снаряжение и дарили красивые украшения.




Новелла LXIII

[О доблестном короле Мелиаде и о Рыцаре Без Страха и Упрека][187 - В корпусе бретонского цикла только в «Романе о Паламеде» имеется эпизод, где Рыцарь Без Страха признает превосходство Мелиада (Löset Ε. Le roman en prose de Tristan, le roman de Palamède et la compilation de Rusticien de Pise. Paris, 1890, p. 441–443).]


Доблестный король Мелиад и Рыцарь Без Страха[188 - Мелиад – в артуровском цикле король Леонуа, отец Тристана; Рыцарь Без Страха – второстепенный персонаж артуровского цикла.] были в сражениях смертельными врагами. Однажды, под видом странствующего рыцаря, а потому неузнаваемый, Рыцарь Без Страха повстречался со своими вассалами, которые очень его любили, но не узнали. Они сказали ему: «Скажи, странствующий рыцарь, во имя рыцарской чести, кто лучше – Рыцарь Без Страха или доблестный король Мелиад?»

И рыцарь ответил: «Клянусь богом, что король Мелиад лучший из всех, кто когда-либо сидел в седле».

Тогда вассалы, бывшие врагами короля Мелиада, во имя любви к своему синьору захватили его врасплох, так что тот не смог защититься. Стащили его, вооруженного, с его боевого коня, посадили на клячу и закричали, что хотят его повесить.

По дороге повстречался им король Мелиад. Под видом странствующего рыцаря он ехал на турнир и спросил вассалов, почему они так грубо обращаются с этим рыцарем.

И те отвечали: «Мессер, он заслуживает смерти, а если бы вы знали за что, то обошлись бы с ним еще хуже. Спросите его, в чем он провинился».

Король Мелиад выступил вперед и сказал: «В чем твоя вина перед ними, рыцарь, почему с тобой так грубо обходятся?»

И рыцарь ответил: «Моя вина лишь в том, что я пожелал открыто, сказать правду».

Тогда король Мелиад сказал: «Этого не может быть. Объясните мне получше, в чем вы провинились».

И тот ответил: «Охотно, синьор. Я держал путь под видом странствующего рыцаря; повстречался с этими людьми, и они попросили меня сказать им во имя рыцарской чести, кто лучше: доблестный король Мелиад или Рыцарь Без Страха. И я ответил им, как уже говорил, ради торжества истины, что лучший – король Мелиад. И ничего другого не хотел, как только открыто сказать правду. Пусть король Мелиад – мой смертельный враг в сражении и я его смертельно ненавижу, но лгать я не хотел. И никакого другого проступка за мной нет, вот за что меня хулят».

Тогда король Мелиад вступил в схватку с этими вассалами, заставил освободить рыцаря и подарил ему доброго коня со своим гербом, но закрыл его и попросил не открывать, пока тот не доедет до дома.

К вечеру добрался Рыцарь Без Страха до дома. Снял попону. И увидел знак царя Мелиада, от которого он получил и счастливое спасение, и подарок, хотя тот и был его смертельным врагом.




Новелла LXIV

[Об одной истории, приключившейся при дворе По в Провансе][189 - Долгое время считалось, что новелла восходит к биографическому комментарию к канцоне трубадура Ригаута де Бербезиля Atressi con Tori fans. Однако это razo совпадает с новеллой только в тех фактах, которые содержатся в самой канцоне, тогда как новелла сообщает ряд деталей о празднестве и турнире, которые в комментарии и в канцоне отсутствуют. Видимо, автор «Новеллино» был знаком с текстом утраченного, скорее всего французского, варианта комментария.]


При дворе По ди Ностра Донна[190 - По ди Ностра Донна – г. Ле-Пюи в Верхней Луаре, где существовала корпорация поэтов и жонглеров.] в Провансе было устроено пышное празднество. Когда сын графа Раймонда[191 - …сын графа Раймонда… – по времени это Раймонд Беренгарий IV, управлявший Провансом от имени короля Арагона (1178–1181), но у него не было сына.] стал рыцарем, граф пригласил к себе всех знатных людей; и столько людей прибыло из любви к графу, что одежды и денег не хватило,[192 - Обычай одаривания гостей сохранился в феодальном обществе еще с варварских времен.] и пришлось брать одежду у рыцарей, живших на его земле, и раздавать ее приглашенным. Одни отказывались, другие давали.

В назначенный для празднества день посадил он линного сокола на шест.[193 - Дороже всего ценились птицы после пяти или шести линек.] А был такой обычай: если кто-либо, известный своим богатством и щедростью, снимал сокола на кулаке, это означало, что он намерен целый год устраивать празднества на свой счет. Рыцари и оруженосцы, веселые и довольные, слагали стихи и музыку прекрасных канцон, и было назначено четверо судей; наиболее достойные канцоны они отбирали, остальные же возвращали сочинителям, советуя их улучшить. Так они развлекались и восхваляли графа; и сыновья их тоже были рыцари благородные и благовоспитанные.

И вот один из этих рыцарей (назовем его мессер Аламанно), человек большой храбрости и доблести, любил одну очень красивую даму из Прованса, но имени мадонна Гриджа,[194 - Существовал трубадур Бертран д'Аламанон, воспевавший некую Гиду де Родес (ср. с Гриджей). Но слова «назовем его мессер Аламанно» заставляют думать о произвольности имени.] и хранил свою любовь в такой тайне, что никому не удавалось заставить его проболтаться. Но как-то раз молодые люди из По договорились между собой хитростью вынудить его к похвальбе. И обратились к некоторым рыцарям и баронам с такими словами: «Просим вас во время первого же турнира, который будет назначен, затеять похвальбу».

И подумали: «Этот самый мессер известен исключительной доблестью, он, конечно, отличится на турнире и разгорячится от веселья, и когда рыцари начнут похваляться, он не удержится от того, чтобы и самому не похвастать своей дамой».

Так и порешили. Турнир состоялся. Рыцарь принял в нем участие. Был разгорячен весельем.

Вечером, отдыхая, рыцари принялись похваляться: кто славным поединком, кто великолепным замком, кто красивым соколом, кто удачливостью. И тот рыцарь не смог удержаться от того, чтобы не похвастать своей прекрасной дамой.

Когда же он возвратился к ней, чтобы, как обычно, насладиться ею, дама отвергла его.

Рыцарь так был удручен этим, что оставил ее и общество рыцарей и отправился в лес; и столь тайно затворился в скиту, что никто о том не узнал.

Всякий, кто увидел бы горе рыцарей, дам и оруженосцев, нередко оплакивавших утрату этого столь благородного рыцаря, почувствовал бы к ним жалость.

Как-то раз оруженосцы из По, преследуя во время охоты зверя, оказались в скиту, где скрывался рыцарь. Он спросил их, не из По ли они. Те отвечали, что да. Тогда стал он их расспрашивать о новостях. И оруженосцы принялись рассказывать ему дурные новости: как из-за ничтожного проступка они лишились того, кто был цветом рыцарства, и о том, как его дама отвергла его, и о том, что никто ничего не знает о его дальнейшей судьбе. «Но вскоре, – сказали они, – будет объявлен турнир, на который съедутся многие знатные люди, и мы надеемся, зная его благородное сердце, что и он явится на этот турнир, где бы ни находился. Уже назначены отряды стражников, сильных и опытных, дабы незамедлительно его задержать. И таким образом мы надеемся вновь обрести его».

Отшельник распрощался с оруженосцами, а одному своему верному другу написал, чтобы он тайно переправил ему в день турнира оружие и коня.

Друг исполнил просьбу отшельника, послав ему в день турнира оружие и коня, так что в назначенное время был он в рядах рыцарей и одержал победу.

Стражники увидели его и узнали. И тут же с торжеством подняли на руки. На радостях откинули забрало с его лица и стали просить во имя любви, чтобы он спел. Но он ответил: «Я не буду петь, пока моя дама не помирится со мной».

Благородные рыцари отправились к этой даме и стали умолять ее, чтобы она простила ему. Дама ответила:

«Передайте, что я не прощу ему, пока сто баронов, сто рыцарей, сто дам и сто девиц в один голос не попросят у меня о милости, не зная при этом, к кому обращаются».

Тогда тот рыцарь, будучи весьма рассудительным человеком, прикинул, что приближается Сретенье,[195 - Сретенье – праздник принесения Иисуса во храм и очищения Богородицы на сороковой день после Рождества (2 февраля).] и в По будет большой праздник, и знатные люди съедутся в монастырь. И подумал: «Моя дама будет там, и там соберется столько знатных людей, сколько она потребовала, чтобы просить у нее милости». И тогда сочинил он прелестнейшую канцонетту. Когда же настало утро праздничного дня, он вскочил на амвон и начал петь эту свою канцонетту как только мог лучше, а уж это он умел очень хорошо. Пел же он так:
		(I) Когда тяжелый слон вблизи ручья



		оступится и рухнет – в тот же миг



		звучит его собратьев трубный клик,



		и слон встает, и к родичам стремится:



		того же я хочу от вас добиться,



		поэтов Но великодушная семья!



		Вам ведомо, сколь велика печаль моя.



		Вернете ли вы мне утраченный покой,



		Подняв в мою защиту голос свой?



		Угодно ли просить со мной о милости



		там, где к разумной речи не склонят лица?







		(Il) A коль и впрямь отныне для меня



		иссяк любовных радостей родник,



		я предпочту под тяжестью вериг



		страданьем изойти, истлеть в темнице,



		в монастыре навеки затвориться,



		немотствовать весь век, коль такова судьба,



		которая мне шлет………………………………



		…………………………… ни чести, ни отрады.



		Я не способен, как медведь лесной,



		терзать добычу, рвать, не зная милости,



		и убивать, и насыщаться без конца.







		(IV) К обрыву бездны ныне призван я



		за то, что укрощать я не привык



		многоречивый, подлый свой язык:



		и если бы я мог, как Феникс-птица,



		сгорев в огне, душою возродиться,



		я тотчас тело сжег бы в пламени огня,



		а с ним – всю ложь и тлен земного бытия,



		и в муках воспарил бы я в предел святой,



		туда, где Юность с дивной Красотой



		и с Доблестью соседствуют, и милости



		молил бы я в слезах, припав к стопам Отца.







		(V) Пусть эта песнь и жалоба моя



		летят туда, где ненаглядный лик



		узрел бы я, когда бы хоть на миг



		послать виновный взор вослед решился.



		За год скитаний как я изменился!



		Уже не тот болтун, каков был прежде, я.



		Я воротился к вам, свой скорбный путь кляня,



		как раненый олень, терзаемый стрелой,



		бежит на смерть, туда, где крик и вон.



		И вновь молю я гнев сменить на милость.








Все тщетно: лишь любви дано смягчать сердца.[196 - Автор «Новеллино» перевел на итальянский язык первую строфу канцоны Atressi con l'orifans Ригаута де Бербезиля (годы творчества 1170–1200), а в остальных (третью он вообще опустил) ограничился отдельными итальяноязычными вкраплениями. Полный перевод канцоны с провансальского, принадлежащий В. А. Дынник, см. в кн.: Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. М., 1974. Настоящий перевод, сохраняющий все формальные особенности данного варианта канцоны, выполнен Е. А. Костюкович.] И тогда, кто находился в церкви, стали просить смилостивиться над ним. Так что дама простила его. И он обрел ее прежнее расположение.




Новелла LXV

[Которая рассказывает о королеве Изотте и мессере Тристане ди Леонис][197 - Новелла восходит к одному из эпизодов «Романа о Тристане» Беруля (коп. XII в.), сохранившегося не полностью: начало дошедшей до нас рукописи всего несколькими строками предваряет речь Изольды у ручья (См.: Беруль. Роман о Тристане. – В кн.: Легенда о Тристане и Изольде. М.: Наука, 1976, с. 19–26). Целиком этот эпизод сохранился в немецкой переработке романа, принадлежащей Эйльхарту фон Обергу (Oberge Eilharts von. Tristrant. Slrassbnrg – London, 1877, 3331 s.).]


Тристан из Корновальи и супруга короля Марка белокурая Изотта,[198 - Тристан из Леонуа, племянник короля Марка, правившего в Корнуэльсе (зд. «Корновалья»), и возлюбленный его жены, Изольды, является одним из наиболее популярных героев артуровского цикла, в который он был включен уже валлийскими сказителями.] любя друг друга, условились подавать сигнал любви таким образом: если мессер Тристан хотел поговорить с ней, он отправлялся в королевский сад, где был источник, и мутил воду в ручейке, который вытекал из этого источника. Ручеек бежал ко дворцу, где находилась упомянутая мадонна Изотта. И, видя мутную воду, она понимала, что мессер Тристан у источника.

Но случилось так, что один злокозненный садовник[199 - …злокозненный садовник… – у Беруля доносчиком является карлик Фросин.] догадался, как любовники подавали друг другу сигнал, думая, что никто этого не замечает. Этот садовник отправился к королю Марку и рассказал все, как было.

Король Марк поверил этому. Он распорядился устроить охоту и отошел от своих рыцарей, будто бы заблудившись. Рыцари искали его по всему лесу, а король Марк взобрался на ту сосну, что росла возле источника, где мессер Тристан разговаривал с королевой.

И в ту ночь, когда король Марк сидел на сосне, Тристан отправился к источнику и замутил воду. Немного погодя к источнику пришла королева. Но тут ей вздумалось взглянуть на сосну, и она заметила тень более густую, чем обычно. Это вызвало у нее подозрение, и она, остановившись, заговорила с Тристаном таким образом: «Бесчестный рыцарь, я велела тебе прийти сюда, чтобы попрекнуть за твое великое злодеяние. Никогда еще ни один рыцарь не совершал такой низости, какую позволил себе ты, распуская слухи, позорящие меня и твоего дядю короля Марка, так тебя любившего. Ты рассказывал странствующим рыцарям обо мне такое, что никогда не могло даже в голову мне прийти. Да я бы скорее бросилась в огонь, чем опозорила столь благородного короля, каким является мой господин Марк. И поэтому, бесчестный рыцарь, я требую, чтобы ты незамедлительно покинул нас».

Тристан, изумленный этими словами, ответил так: «Мадонна, если коварные рыцари из Корновальи говорят обо мне подобные вещи, то прежде всего скажу, что я ни в чем не виноват, ибо никогда ничего такого не говорил. Пощадите, мадонна, во имя господа! Они мне завидуют, а я никогда не сделал и не сказал ничего такого, отчего могла бы пострадать ваша честь или честь моего дяди короля Марка. Но если вам угодно, я подчинюсь вашему приказу. Уеду, чтобы окончить свои дни в чужих краях. Но, быть может, прежде, чем умру, я еще понадоблюсь этим коварным рыцарям из Корновальи, как это было во времена Аморольдо,[200 - Аморольдо – Морхольт, дядя Изольды, убив которого, Тристан освободил Корнуэльс от дани.] когда я освободил их и их земли от ужасного и позорного рабства».

И не сказав больше ни слова, Тристан пошел прочь. Услыхав это, король Марк, сидевший над ними, очень был обрадован.

Когда наступило утро, Тристан сделал вид, что собирается уехать. Велел подковать верховых и вьючных коней. Слуги сновали кто туда, кто сюда; один нес уздечки, другой – седла, шум поднялся страшный.

Король был очень недоволен отъездом Тристана и, собрав своих баронов и рыцарей, послал их к Тристану с приказом не уезжать без его разрешения под страхом наказания. Король Марк распорядился также, чтобы и королева передала ему свой приказ не уезжать. Таким образом Тристан остался и не уехал. И не был застигнут врасплох, и не попался в ловушку благодаря мудрой уловке, к которой прибегли эти двое.




Новелла LXVI

[В которой рассказывается об одном философе по имени Диоген][201 - Сюжет новеллы восходит к Диогену Лаэртскому (О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, VI, 38). Непосредственный источник «Новеллино» – Валерии Максим (Factonim dictorumqne meinorabilium, IV, 3, ext. 4).]


Был один философ, необычайно мудрый, по имели Диоген.[202 - Диоген Синопский (413–323 гг. до и. э.) – философ школы киников.] Однажды этот философ, искупавшись в яме с водой, грелся между камнями на солнце. А мимо проезжал Александр Македонский с огромной свитой. Увидел этого философа и сказал, обращаясь к нему: «О нищий мудрец, попроси у меня, и я дам тебе все, что пожелаешь».

И философ ответил: «Прошу тебя, не заслоняй мне солнца».




Новелла LXVII

[В которой рассказывается о Папирии, о том, как отец привел его на совет][203 - Настоящий рассказ, засвидетельствованный уже в «Аттических ночах» Авла Геллия (Xoctes Alticae, I, 23, 4 – 13) и в «Сатурналиях» Макробия (Salurnaliorum convivia, I, 6, 19–25), приводит в своем «Историческом зерцале» Винцент из Бове (Speculum historiale, V, VI). Итальянская переработка этого сочинения, «Цветы и жития философов», легла в основу редакции «Новеллино» (Fiori e vite de'filosofi ed altri savi ed impcradori, XIII). Отделившись от имени Папирия, этот сюжет проникает в немецкую поэму о Соломоне и Морольфе, сохранившуюся в рукописи XV в. (см.: Веселовский А. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине, с. 275–276), тогда как в древнерусской «Притче о женской злобе» имя Папирия сохранилось (см.: Памятники старинной русской литературы. СПб., 1860, вып. II, с. 468–469). Сюжетом воспользовался Ганс Сакс («Суд Соломона»).]


Папирий[204 - Папирий – Луций Папирий Курсор, герой Самнитской войны 325 г. до и. э., пять раз был [консулом и дважды диктатором Рима.] был римлянин. Он был человеком могущественным и мудрым и превосходил всех в ратном деле. И когда римляне обсуждали, как защититься им от Александра,[205 - Известно о том, что Александр Македонский готовился к войне с Римом, автор «Новеллино» мог почерпнуть у Винцента из Бове.] они решили довериться доблести этого Папирия.

Когда Папирий был ребенком, отец брал его с собой на совет. Однажды совет потребовал соблюдения тайны. А мать Папирия всячески старалась у него дознаться, о чем римляне держали совет. Папирий, видя это ее желание, придумал, как получше соврать, и сказал так: «Римляне совещались о том, что лучше: мужчинам иметь по две жены или женщинам по два мужа, чтобы народу стало побольше, иначе Рим не удержит своих владений. И совет постановил, что лучше и приличнее мужчинам иметь по две жены».

Мать, пообещав ему сохранить это в тайне, открыла ее другой женщине, а та – третьей. И пошло от одной к другой, так что в конце концов весь Рим узнал об этом.

Собрались женщины и отправились к сенаторам и стали горько жаловаться.[206 - В «Цветах и житиях философов» говорится, что женщины отправились в сенат требовать пересмотра решения, ибо «много лучше, когда у женщины двое мужей, чем когда у мужчин две жены».] А те очень испугались, что еще такое стряслось. Но узнав, по какой причине явились женщины, любезно их отпустили и одобрили мудрость Папирия.

И тогда римская коммуна постановила, чтобы ни один отец не приводил с собой сыновей на совет.




Новелла LXVIII

[О том, какой вопрос был задан Аристотелю одним юношей]


Аристотель был великим философом.[207 - В Средние века философия Аристотеля считалась тем абсолютным пределом истины, которого может достичь человеческий разум без помощи откровения.] Как-то раз пришел к нему один юноша и обратился с таким необычным вопросом: «Учитель, я видел то, что было весьма противно моей душе: я увидел глубокого старика, совершавшего отвратительные безумства. И если старость в этом повинна, то я решил, что лучше умереть молодым, чем состариться и потерять рассудок. И поэтому, бога ради, посоветуйте, если можно, как быть».

Аристотель ответил: «Что я могу посоветовать, если природа с годами действительно дряхлеет; естественный жар тела остывает, разум слабеет.[208 - Ср.: «Наша природа спешит на подъеме и тормозит на спуске, поскольку природный жар уменьшается и слабеет, а влага сгущается» (Данте, Пир, IV, XXIV, 5).] Но раз уж ты столь предусмотрителен, я попытаюсь дать тебе совет. Старайся в молодости держаться всего прекрасного, приятного и честного, а также избегать всего этому противоположного. Тогда, состарившись, ты будешь жить порядочно, не благодаря природе или рассудку, а благодаря той прекрасной, приятной и давней привычке, которую ты приобрел».[209 - Ср.: «Добродетели не даются нам от природы и не возникают помимо природы, но мы от природы имеем возможность приобрести их, путем же привычек приобретаем их в совершенстве» (Аристотель. Этика. СПб., 1908, с. 23).]




Новелла LXIX

[Рассказывающая о великой справедливости императора Траяна][210 - Рассказ о Траяне и вдове восходит к Диону Кассию (Historia Romana, XIX, 5). Был очень популярен в Средние века («Хроника» Гелинанда, «Историческое зерцало» Винцента из Бове, «Золотая легенда» Иакова Ворагинского, ср.: Данте. Чистилище, X, 73–93). Легенда о том, что Траяна спасла от вечного проклятия молитва папы Григория Великого, впервые встречается в IX в. у Иоанна Диакона (Vita Sancti Gregorii Magni, IV, 44). В дальнейшем эта легенда обогатилась рассказом о кратковременном возвращении Траяна к жизни, в течение которого он успевает отречься от язычества и принять христианство. В таком виде легенда зафиксирована Фомой Аквинским (Summa Theologiae, III, LXXI. 5) и Данте (Рай, XX, 100–107). Первая часть данной новеллы (Траян и вдова) исходит из «Поликратика» Иоанна Сольсберийского (Polycralicus, VI. VIII), вторая часть (Траян и Григорий) – из Винцента из Бове (Speculum historiale, XXI, 22) через «Цветы и жития философов» (Fiori е vite de'filosofi ed al tri sa vi ed imperadori, XXVI).]


Император Траян[211 - Траян Марк Ульпий – римский император (08 – 117).] был на редкость справедливым властителем. Однажды, когда он собирался в поход на врагов со своими рыцарями, к нему бросилась одна женщина, вдова, и, ухватив за стремя его коня, обратилась с такими словами: «Мессер, воздай по заслугам тем, которые убили моего ни в чем не повинного сына».

Император ответил ей: «Я удовлетворю твою просьбу, когда вернусь».

Тогда она говорит: «А если ты не вернешься?»

На это он отвечает: «Тогда твою просьбу удовлетворит мой преемник». А она и говорит: «Ну, а если твой преемник не сдержит обещания, ведь ты окажешься моим должником. Но положим даже, что он мне даст удовлетворение, это все равно не искупит твоего долга. Хорошо уж, если он исполнит свои собственные обязательства».

Тогда император сошел с коня и воздал по заслугам тем, которые убили ее сына,[212 - В Панчатикиано – Палатино 32 убийцей оказывается сын императора. Этот вариант восходит к «Золотой легенде» Иакова Ворагинского.] а затем ускакал и разгромил своих врагов.

А потом, вскоре после его смерти, блаженный папа святой Григорий,[213 - Святой Григорий – Григорий I Великий (535–604), папа римский (с 590), богослов и агиограф.] узнав об его справедливости, отправился туда, где был он погребен, и со слезами воздав ему хвалу, повелел выкопать его останки.[214 - В «Историческом зерцале» Винцента из Бове сочувствие к Траяну у папы Григория пробуждает надгробное изваяние императора, где он изображен вместе с вдовицей.] Оказалось, что все, за исключением костей и языка, обратилось в прах. А это указывало на то, что был он справедливейшим человеком и судил по справедливости.

И святой Григорий помолился за него господу. И, говорят, случилось чудо: молитвами этого святого папы душа императора была избавлена от адских мук и обрела вечность, хотя и был он язычником.[215 - В «Цветах и житиях философов» бог, даровав Траяну райское блаженство, посылает к св. Григорию ангела с запретом возносить впредь такого рода молитву и предлагает на выбор один из двух видов покаяния: пробыть два дня в аду или всю жизнь страдать от болей в боку и лихорадки: Св. Григорий выбирает пожизненную лихорадку как меньшее зло.]




Новелла LXX

[Рассказывающая о том, как Геркулес удалился в лесную чащу][216 - В рассказе о лесных приключениях Геркулеса слышатся отзвуки античного мифа об его двенадцати подвигах, а в заключительной сентенции отразилась история его рабства у Омфалы, которое в поздней традиции было переосмыслено как любовное.]


Геркулес был намного сильнее других людей, и была у него жена, которая очень его допекала.

Как-то раз внезапно удалился он в дремучий лес и повстречал там львов, медведей и множество хищных зверей. Всех их он разрывал на куски и убивал благодаря своей силе. И не нашлось ни одной твари, столь сильной, чтобы она перед ним устояла.

Долго оставался он в этом лесу; затем вернулся домой к жене, в лохмотьях и с львиными шкурами за плечами. Жена встретила его с великой радостью и заговорила так: «Добро пожаловать, господин мой, что нового?»

И Геркулес ответил: «Я пришел из леса. Все дикие звери, которых я повстречал, – сама кротость в сравнении с тобой, потому что всех, кто мне попадался, я подчинил себе, кроме тебя. Ты же, напротив, подчинила меня. Значит ты, женщина, самая сильная из всех, кого я когда-либо встречал, ведь ты одержала победу над тем, кто победил всех остальных».




Новелла LXXI

[Рассказывающая о том, как Сенека утешил женщину, у которой умер сын][217 - В первой части новеллы варьируются мотивы послания Сенеки «К Марции об утешении» (1–3, 19). Источник рассказа о смерти Сенеки – Винцент из Бове (Speculum historiale, Χ, 9) и «Цветы и жития философов» (Fiori e vite de'filosofi ed altri savi od imperadori, XXIV). Источник предсмертного диалога с женой неизвестен.]


Желая утешить женщину, у которой умер сын, Сенека,[218 - Сенека Луций Анней (4 г. до и. э. – 65 г. и. э.) – римский философ и трагедиограф.] как о том можно прочесть в книге «Об утешении», обратился к пей с такими словами: «Будь ты обычной женщиной, я не стал бы говорить тебе то, что намерен сказать. Ты же, хоть и женщина, но обладаешь мужским умом, поэтому я расскажу тебе вот что. Были две женщины в Риме. И у обеих умерли сыновья.[219 - Сенека в своем послании приводит в пример Октавию Младшую, сестру императора Августа, сын которой, Марк Клавдий Марцелл, умер в ранней молодости, и Ливию Друзиллу, третью жену Августа, также пережившую своего сына, Клавдия Нерона Друза Старшего.] Один из них был хорош, а другой еще лучше. Одна стала искать утешения и позволяла себя утешать, а другая затворилась в доме и, отвергая какое-либо утешение, предалась отчаянию. Какая из них поступила разумнее? Если ты скажешь, та, что искала утешения, отвечу: да, это верно. Так почему же ты плачешь? Если скажешь: я оплакиваю моего сына, потому что его достоинства были моей гордостью, отвечу, что ты оплакиваешь не его, а убыток свой и таким образом оплакиваешь самое себя. Но плакать над самим собой весьма недостойно. Если же ты пожелаешь сказать: это сердце мое плачет, потому что я так его любила, – и это неверно: ведь мертвого ты любишь его ничуть не меньше, чем живого. А если твой плач от любви, то отчего же ты не плакала, когда он был жив, зная, что он должен умереть? И раз нет у тебя оснований, перестань плакать. Если твой сын умер, ничего изменить нельзя. Смерть его согласна с природой, она естественна, и никто ее не избежит».

И так он ее утешил.

А еще рассказывают о Сенеке, что он был учителем Нерона,[220 - Нерон – римский император (54–68). Сенека стал его наставником в 48 г.] когда тот был мальчиком, и что он бил его как своего ученика. А когда Нерон стал императором, то, вспомнив о побоях, нанесенных ему Сенекой, велел его схватить и осудил на смерть. Но при этом он даровал ему милость: самому сказать, какой смертью он предпочитает умереть. И Сенека решил вскрыть себе вены в теплой ванне.

А жена его плакала и говорила: «О господин мой, как мне больно, что ты умираешь без вины».

И Сенека отвечал: «Лучше уж умереть невиновным, чем виноватым. Ведь будь я виновен, это дало бы оправдание тому, кто меня убивает».




Новелла LXXII

[Рассказывающая о том, как Кат он жаловался на Судьбу][221 - Отдаленный источник новеллы – трактат Боэтия «Об утешении философией» (Consolatio Philosophiae, I, 1), положивший начало одной из излюбленных тем средневековой литературы – жалобам на Фортуну.]


Философ Катон,[222 - Катон Старший (234–149 г. до и. э.) – римский политический деятель и писатель. Он назван философом, так как в Средние века ему приписывалось авторство «Дистихов о нравах» (или просто «Дистихов Катона»), сборника сентенций стоического толка, созданного во II в.] великий римлянин, находясь в тюрьме[223 - Далекий прототип героя настоящей новеллы, Маилий Северин Боэтий (ок. 480–524), был заключен в тюрьму но обвинению в заговоре против Теодориха. В тюрьме он и написал свой трактат.] и бедствуя, разговаривал с Судьбой и скорбно говорил: «Зачем ты лишила меня всего?»

И затем отвечал себе от лица Судьбы: «Сын мой, как бережно я тебя растила и воспитывала! Все, чего ты просил у меня, я тебе давала. Господство над Римом – дала. Ты получил от меня немало наслаждений, огромные дворцы и золото, бесчисленное множество коней и снаряжения. О сын мои, и ты огорчаешься, что я покинула тебя?»

И Катон отвечал: «Да, огорчаюсь».

Λ Судьба в ответ: «Сын мой, ведь ты очень мудр. Как же ты не подумал о том, что у меня есть маленькие дети, которых мне надобно вскормить? Разве ты хочешь, чтобы я покинула их? Ведь это было бы неразумно. Ах, как много малых детей мне еще нужно воспитать! Сын мой, я не могу больше оставаться с тобой. Не огорчайся, я ничего у тебя не отняла: ведь то, что ты потерял, не было твоим, ибо то, что можно потерять, нам не принадлежит. А то, что тебе не принадлежит, не может быть твоим».




Новелла LXXIII

[О том, как султан, нуждаясь в деньгах, хотел найти предлог, чтобы осудить одного еврея][224 - Первоначальной редакцией этой распространенной притчи считается утраченный арабский текст XII в. До нас дошел еврейский перевод этого текста, выполненный в XV в. – «Шабат Йехуда», где вместо султана фигурирует Петр Арагонский (1094–1104; v: Das buch «Schevet Jehuda» von R. Salomo aben Verga, aus dem Hebräischen ins Deutsche übertragen v. M. Wiener. Hannover, 1856, S. 106–108). Этим вариантом притчи, почерпнутым из неустановленного источника, кроме автора «Новеллино» воспользовались Боккаччо (Декамерон, I, 3; см. паст. изд. с. 227) и Лессинг в его «Натане Мудром». Однако еще большей популярностью в средневековой литературе пользовался иной, «христианизированный» вариант рассказа. Впервые он встречается у Стефана де Бурбона (ум. ок. 1261): отец дает кольцо законной дочери, а незаконные, прослышав о подарке, заказывают себе его точные копии – судья, сравнив свойства колец, определяет, какое из них подлинное. Во французской поэме «Сказ об истинном кольце», написанной в 1270–1294 гг. (Dis dou vrai aniel. Leipzig, 1871), два сына, владельцы поддельных колец, отбирают у младшего брата настоящее, и автор призывает христианских государей прийти ему на помощь – кольцо здесь символизирует уже не христианскую веру, а гроб господень, перешедший в руки неверных. В «Римских деяниях» (Gesla Romanorum, LXXXIX) притча, напротив, выражает разочарование в крестовых походах: отец (бог) дарит старшему сыну (иудаизму) земельный надел (землю обетованную), среднему сыну (магометанству) – деньги (власть и богатство), младшему сыну (христианству) – кольцо, исцеляющее все болезни (веру, спасающую от первородного греха). Неудачи крестоносцев объясняются, таким образом, тем, что они замахнулись не на свою долго – на Иерусалим, который по праву должен принадлежать иудеям·]


Султану, нуждавшемуся в деньгах, посоветовали найти предлог, чтобы осудить одного богатого еврея, который жил на его земле, а потом забрать его несметное имущество. Султан послал за этим евреем и спросил его: «Какая вера самая лучшая?» А про себя подумал: «Если он ответит: «Иудейская», – то скажу ему, что он оскорбляет мою веру. Если же ответит: «Сарацинская», – спрошу, почему тогда он сам держится иудейской».

Но еврей, выслушав вопрос султана, ответил так: «Мой повелитель, у одного отца было три сына и был у него перстень с камнем, ценнее которого нет на свете. Каждый из сыновей просил отца, чтобы он перед своей кончиной оставил этот перстень именно ему. Отец, видя, что все они хотят одного и того же, послал за искусным ювелиром и сказал: «Сделай мне, мастер, два перстня точно такие, как этот, и вставь в них по камню, похожему на этот».

Ювелир сделал перстни столь сходными, что никто, кроме отца, не мог узнать, какой из них настоящий. Потом отец позвал одного за другим своих сыновей и каждому, втайне от других, дал перстень, так что каждый стал считать себя обладателем настоящего перстня. Правду же знал только сам отец. То же скажу тебе и о трех верах. Только отец Всевышний знает, какая из них лучше, мы же, его сыновья, считаем хорошей каждый свою».

Султан, выслушав такой ловкий ответ и не найдя, о чем бы еще спросить, чтобы потом осудить, отпустил его.




Новелла LXXIV

[В которой рассказывается о подданном и синьоре][225 - Древнейшая версия этого рассказа встречается у Светония, где вместо «синьора» фигурирует император Тиберий, а вместо фиг – рыба (Жизнь двенадцати цезарей. Тиберий. 60). Сюжет отразился также в одной из книг Талмуда (Мидраш Рабат), где речь идет, как в нашей новелле, о фигах, но вместо Тиберия появляется Адриан.]


В ту пору, когда начинают созревать фиги, случилось одному синьору проезжать мимо сада одного из своих подданных, живших на его земле. Заметив прекрасный спелый плод на верхушке фигового дерева, он велел сорвать его.

Подданный, видя, что его фиги пришлись по вкусу синьору, задумал сберечь их для него. И решил огородить это дерево и сохранить плоды. Когда же они поспели, он отнес их ему в огромной корзине, думая заслужить тем его расположение. Но принес он их уже в то время, когда сезон проходил, и было их так много, что впору было кормить ими свиней.

Увидев эти фиги, синьор решил, что над ним смеются, и приказал своим слугам связать подданного и бросать ему фиги в лицо одну за другой.

Когда же фиги чуть не попадали ему в глаз, подданный восклицал: «Слава тебе, господи!»

Слуги удивились и рассказали об этом синьору. А на вопрос синьора: «Почему же ты это сказал?» – тот ответил: «Потому, мессер, что я собирался принести персики, и если бы я принес их, то сейчас был бы уже слепым».

Тогда синьор рассмеялся, велел развязать ого и одеть в новое платье. И одарил его за необычный ответ.




Новелла LXXV

[Рассказывающая о том, как господь бог был попутчиком жонглера][226 - Непосредственный источник неизвестен. Сюжет восточного происхождения, в литературе Средних веков представлен хроникой Фредегара (VII в.) и семидесятой басней Марии Французской (XII в.). Фольклорные варианты см.: Aarne A., Thompson S. The Types of the Folktale, η. 785; Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 75 (Св. Николай или Петр путешествуют со спутником, спутник съедает просвирку, но не признается; св. Николай исцеляет царевну, спутник неудачно ему подражает; при дележе денег спутник признается, что съел просвирку, поскольку съевшему назначается третья часть).]


Случилось как-то раз господу богу быть попутчиком жонглера. И вот однажды было объявлено, что состоится свадебный пир, и одновременно, что умер один богатый человек. Жонглер сказал тогда: «Я пойду на свадьбу, а ты на похороны».

Господь бог отправился к покойному и получил сто золотых монет за его воскрешение. Жонглер пошел на свадьбу и наелся досыта. А по возвращении домой узнал, что товарищ его при деньгах. Воздал ему хвалу.

А тот был голоден. Жонглер взял у него денег, купил жирного козленка и зажарил его. Готовя жаркое, он вынул почки и съел их.

А когда его товарищ разрезал козленка и спросил о почках, жонглер ответил: «В этих краях у козлят не бывает почек».

Но вот в другой раз устраивали свадьбу и одновременно умер какой-то богатый человек, и господь сказал: «Теперь я хочу пойти на свадьбу, а ты иди к покойнику. Я научу тебя, как его воскресить. Осени его крестным знамением и прикажи ему восстать, и он восстанет. Но прежде испроси себе вознаграждение».

Жонглер ответил: «Хорошо, я это сделаю».

Пошел и дал обещание воскресить того покойника, а он не воскрес от его знамения.

Покойный же был сыном знатного синьора. Отец разгневался, увидев, что жонглер вздумал с ним шутки шутить. И велел его повесить.

Тогда явился к жонглеру господь бог и сказал: «Не бойся, я воскрешу его. Но скажи мне по совести, кто съел почки того козленка?»

Жонглер ответил «Вечной жизнью, в которую я перехожу, клянусь, друг мой, что не я!»

Господь бог, видя, что не может заставить его сознаться, сжалился над ним. Пошел и воскресил мертвого, а жонглер был освобожден и получил обещанное вознаграждение.

Вернулись они домой, и господь бог сказал: «Друг, я хочу расстаться с тобой, потому что ты не оправдал моего доверия». А тот, видя, что это неизбежно, ответил: «Согласен, делите деньги, а я буду выбирать». Господь разделил деньги на три части.

А жонглер говорит: «Что ты делаешь? Ведь нас только двое».

Господь бог ему отвечает: «Так-то оно так, да ведь эта часть должна принадлежать тому, кто съел почки, а из тех двух частей пусть одна будет твоя, другая – моя».

Тогда жонглер сказал: «Клянусь честью, раз уж такое твое решение, это я их съел; я сейчас в таких летах, что лгать уже нельзя».

Так с помощью денег открывается то, в чем даже под угрозой смерти человек не хочет сознаться.




Новелла LXXVI

[О великой резне, устроенной королем Ричардом][227 - Этот рассказ относится ко времени Третьего крестового похода (1189–1192), а точнее к 1192 г., когда Ричард Львиное Сердце совершил морской переход к Яффе (Ambroise. Estoire de la guerre sainte. Paris, 1897, 11533 ss.). Первоначально в этом эпизоде фигурировал не Саладин, а его брат, ал-Малик ал-Адил Сайф-ад-дин, и он не содержал в себе истории с ловушкой. В своем изначальном виде рассказ сохранился в «Сказаниях о стародавних рыцарях»: Ричарду любезно дарят коня, и этим все заканчивается (Conti de' antichi cavaliri, III). В непосредственном источнике «Новеллино», хронике Эриуля. Саладину неизвестно, что конь, подаренный им Ричарду, имеет специальную выучку; узнав об этом, он посылает английскому королю другого копя (Chronique d'Emoiil. P., 1871. p. 281 ss.).]


Славный король Англии Ричард[228 - Ричард Львиное Сердце – король Англии (1189–1199). Вместе с французским королем Филиппом 11 Августом и императором Священной Римской империи Фридрихом 1 Барбароссой возглавил Третий крестовый поход. В 1192 г. заключил почетный мир с Саладином, закрепив за крестоносцами береговую линию от Яффы до Триполи и гарантировав христианам свободный доступ в Иерусалим.] переправился однажды за морс со своими доблестными и бесстрашными баронами, графами и рыцарями; ехали они на корабле, без коней, и приплыли в земли султана. И вот, как были пешие, они по его приказу вступили в битву, и такое множество сарацинов погибло,[229 - При Ассуре в 1191 г. Саладин потерял восемь тысяч своих солдат.] что когда дети плачут, кормилицы говорят: «Вот сейчас придет король Ричард!», – потому что боятся его пуще смерти.[230 - О том, что Ричардом пугали детей на Востоке, сообщает французский историк XIII в. Жуаниль (Jean de Joinville Histoire de Saint Louis, XVII, 77).]

Рассказывают, что Саладин, увидев, как бежит его войско, спросил: «Сколько христиан устроили эту резню?»

Ему ответили: «Мессер, это лишь король Ричард со своими людьми, и все они пешие».

И султан сказал: «Моему богу не угодно, чтобы столь славный человек, каким является король Ричард, ходил пешком».

Взял он благородного боевого коня и послал ему.

Посланный привел коня и сказал: «Мессер, это вам посылает Саладин, чтобы вы не ходили пешком».

Но король был мудр: велел сесть на него одному из своих оруженосцев как бы для того, чтобы его испробовать. Слуга исполнил приказание. Конь же этот был обучен, и слуге не удалось его обуздать, так что понесся он напрямик к шатру Саладина; Саладин ожидал короля Ричарда, но напрасно.

Так вот дружескому обхождению врагов не стоит доверять.




Новелла LXXVII

[Рассказывающая о мессере Риньери да Монтенеро][231 - Первая часть новеллы (изгнание) напоминает вступление к популярному сказочному сюжету. Ср.: царь прогоняет шута со своей земли шут покупает землю у другого царя, насыпает ее в телегу и на этой телеге возвращается обратно (Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 1636).]


Один рыцарь, мессер Риньери да Монтенеро, проезжая как-то по Сардинии, остановился при дворе правителя Альбореи[232 - Альбореа – Арбореа: в 1117 г. пизанцы, завоевав Сардинию, разделили ее на четыре «подсудные области» («юдикаты»): Кальяри, Логодоро, Галлуру и Арборею. Правителем («судьей») Арбореи был в 12,15 – 1264 гг. Гульельмо, граф Капрайи.] и влюбился в одну удивительно красивую женщину. Переспал с ней. Муж узнал об этом, но не стал сводить с ним счеты, а пошел к правителю и пожаловался ему. Правитель любил этого сарда. Велел позвать мессера Риньери и обратился к нему с грозными речами. А мессер Риньери, надеясь оправдаться, предложил послать за дамой и спросить ее, чем, как не любовью, было вызвано то, что он сделал.

Правителю не понравились эти шутливые слова. И под страхом смерти он велел ему покинуть страну.

Тогда мессер Риньери, желая получить вознаграждение за свою службу, сказал: «Известите, пожалуйста, вашего сенешаля в Пизе, чтобы он отдал мне то, что причитается».

Правитель ответил: «Это я сделаю». Написал письмо и дал ему.

И вот добрался он до Пизы и пошел к упомянутому сенешалю. Оказавшись за одним столом со знатными людьми, он рассказал, что с ним приключилось, и затем передал сенешалю это письмо. Тот прочел его и узнал, что должен дать ему пару льняных чулок и ничего другого. И на глазах у всех присутствующих он это исполнил. Поднялись смех и веселье. А тот на это ничуть не рассердился, потому что был весьма любезный рыцарь.

Погрузился он в лодку со своим конем и слугой и возвратился в Сардинию. Однажды вышел правитель с другими рыцарями на прогулку. А мессер Риньери был высокого роста, ноги у него были длинные, и ехал он на тощей кляче, обутый в льняные чулки. Правитель узнал его, разгневавшись, велел ему приблизиться и сказал: «Что это значит, мессер Риньери, почему вы не уехали из Сардинии?»

«Да нет, я уехал, – ответил мессер Риньери, – но вернулся за подметками».

И он вытянул ноги и показал ступни.

Тогда правитель рассмеялся и простил ему. Подарил платье со своего плеча и сказал: «Мессер Риньери, ты хоть и мой выученик, но уже умеешь больше меня».

А тот ответил: «Мессер, это – ваша заслуга».




Новелла LXXVIII

[Рассказывающая об одном философе, который стремился сделать пауку доступной][233 - Рассказ о таком же сне содержится в третьей книге «Генеалогии богов» Боккаччо.]


Был один философ, весьма усердный, который в угоду синьорам и прочему люду стремился сделать науку доступной.[234 - И оригинале употреблено слово volganzzare, означающее не только популяризацию науки, но также и перевод с языка пауки, латинского, на народный, итальянский. В XIII–XIV вв. таких «вульгаризации» было довольно много (см. наст, изд., с. 222). В положение героя настоящей новеллы поставил себя Данте, когда, побуждаемый «добропоспешающей щедростью» (ср.: зд. «учтивость») написал научный трактат на итальянском языке, а не на латыни (Пир, Ι, VIII).] Однажды ночью ему приснилось, что богини наук в образе прекрасных женщин очутились в борделе и отдавались всякому, кто пожелает. Увидев это, он очень удивился и спросил: «Что же это такое? Разве вы не богини наук?»

Те отвечали: «Да, разумеется».

«Но почему же вы в борделе?»

А они отвечали: «Да, это так, но ведь это ты поместил нас здесь».

Проснулся он и подумал, что делать науку доступной означает умалять божество. И раскаявшись, больше так не поступал. Да будет вам известно, что есть вещи, знать которые подобает не каждому.




Новелла LXXIX

[Рассказывающая об одном жонглере, который боготворил своего синьора][235 - Близкий сюжет встречается в средневековых «примерах»: «О двух слепцах» (Latin Stories. L., 1842, CIV) и «Бог могущественнее императора» (Exempla ans Handschriften des Mittelalters. Heidelberg, 1011, 94). Несколько иной вариант рассказа представлен в одной из самых поздних (1319–1328) «ветвей» французского «Романа о Лисе» (Renarl le Contrefait. – In: Fables-inédites. P., 1825, t. I, p. CXLIX), к которой восходит новелла XI Дополнения IV. Ср.: Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 834 В (деньги положены в хлеб или пирог и отнесены богачу, который отсылает его обратно).]


При дворе одного синьора был жонглер, который преклонялся перед ним, как перед богом, и звал его богом. Другой жонглер, видя это, обругал его и сказал: «Кого ты называешь богом? Ведь бог один!»

Тогда первый жонглер, уверенный в благосклонности синьора, поколотил второго немилосердно. А тот, обидевшись и не в силах защититься, пошел и пожаловался синьору, рассказав ему обо всем случившемся. Синьор его осмеял. Тогда он, сильно опечаленный, уехал и поселился среди бедняков, не осмеливаясь после такой трепки находиться долее среди почтенных людей.

А синьор был этим очень недоволен и решил дать отставку своему жонглеру. А при его дворе был обычай: кому он подносил что-нибудь в дар, тот понимал, что получает отставку и должен покинуть двор. И вот синьор взял изрядное количество золотых монет и велел положить их в пирог. Когда пирог был готов, он поднес его в подарок своему жонглеру, подумав: «Коль скоро я решил дать ему отставку, пусть уж он будет богат».[236 - В латинских «примерах», упомянутых выше, двое слепцов спорят, чье покровительство надежнее, бога или императора, и тот, кто императора ставит выше, получает от него хлеб с запеченными в него деньгами, но хлеб этот продает другому слепцу.]

Когда этот жонглер увидел пирог, ему стало грустно. И он подумал: «Я сыт, лучше уж сохраню его и отдам хозяйке постоялого двора».[237 - Содержатели гостиниц в Средние века нередко оплачивались не деньгами, а дарами: и денег в средневековой Европе было мало, и услуги такого рода еще воспринимались как некая превращенная форма гостеприимства.]

Принес его на постоялый двор, а там повстречал того, которого поколотил, нищего и жалкого, и из сострадания отдал ему этот пирог. Тот взял его и ушел. И недурно был вознагражден тем, что в нем содержалось.

Когда же первый жонглер явился к синьору, чтобы попрощаться, тот сказал ему: «Ты все еще здесь? Разве ты не получил пирог?»

«Да, мессер, – ответил тот, – я получил его».

«И что ты с ним сделал?»

«Мессер, тогда я был сыт и поэтому отдал его бедному жонглеру, который нанес мне обиду за то, что я называл вас своим богом».

Тогда синьор сказал: «Ну и пропадай теперь, потому что его бог лучше твоего!»[238 - В латинских «примерах» император говорит: «У того, кому помогает бог, помощник лучше».]

И рассказал ему о пироге.

Жонглер этот обмер и не знал, как ему быть. Расстался он с синьором, ничего не получив. И отправился на поиски того, кому отдал пирог. Ищи ветра в поле!




Новелла LXXX

[Рассказывающая о необычном ответе мессера Мильоре дельи Аббати из Флоренции]


Мессер Мильоре дельи Аббати[239 - Мильоре дельи Аббати (ок. 1215 – после 1280) – родовитый флорентинец, поэт, подражавший трубадурам. Сохранилось одно его стихотворение.] из Флоренции поехал в Сицилию к королю Карлу[240 - Известно, что в 1270 г. Карл Анжуйский (см. новелла LX, примеч. 1) приказывал своему викарию в Тоскане оберегать имущество Мильоре дельи Аббати.] молить о милости, чтобы дома его не были разрушены. А был он рыцарь превосходно воспитанный. Умел и петь отлично, и говорить по-провансальски. Молодые сицилийские рыцари устроили в его честь великое пиршество. И вот убрали со столов. Повели его отдыхать. Стали показывать ему свои палаты и драгоценности. И среди всего этого медные резные шары, где курились алоэ и амбра, для того чтобы курение, исходящее от них, наполняло комнаты благоуханием. Заметив это, мессер Мильоре спросил: «Чего ради вы это делаете?»

Один из рыцарей объяснил ему: «В этих шарах мы сжигаем амбру и алоэ, чтобы пропитать ароматом паши комнаты и наших дам».

Тогда мессер Мильоре сказал: «Синьоры, ничего хорошего в этом нет». Рыцари окружили его и стали просить объяснить сказанное. И, видя, что все они обратились в слух, он ответил: «Всякая вещь, потерявшая свое естество, гибнет».

Те спросили: «Каким же это образом?» И он ответил: «Курения алоэ и амбры губят добрый природный запах: ведь женщина ничего не стоит, если от нее не припахивает несвежей щукой»[241 - Щука в то время считалась деликатесом.]

Эти слова мессера Мильоре развеселили рыцарей необычайно.




Новелла LXXXI

[Рассказывающая о военном совете, который держали сыновья троянского царя Приама][242 - Новелла восходит к «Роману о Трое» Бенуа де Сент-Мора, созданному ок. 1165 г. (Benoît de Sainte – Maure. Roman de Troie. P., 1904–1912, 3197–3225). Ср. древнерусскую «Троянскую историю» (в кн.: Средневековые рыцарские романы о Троянской войне по русским рукописям XVI–XVII в Л.· Наука, 1972, с. 25–28).]


После того как греки разрушили Трою, а Таламон и Агамемнон увели Гесиону,[243 - В романе Бенуа де Сент-Мора Трою впервые разрушают Ясон и Геракл мстя за оскорбление, нанесенное им Лаомедонтом. Агамемнон в числе впервые осаждавших Трою в романе не значится.] сыновья царя Приама заново отстроили город[244 - У Бенуа де Сент-Мора Трою отстраивает Приам.] и, позвав союзников на военный совет, обратились к ним как к друзьям с такими словами: «Добрые синьоры, ужасное бесчестие мы претерпели от греков. Людей наших они перебили, город разрушили, а сестру нашу увели в плен.[245 - У Бенуа де Сент-Мора, как и в античном мифе, Гесиона является сестрой Приама.] Но мы заново отстроили город и укрепили его. И союзников у нас много, и в казне сокровищ немало. Так пойдемте же к ним и потребуем возместить нам убытки и вернуть Гесиону». А сказал все это Парис.[246 - У Бенуа де Сент-Мора эту речь говорит Приам.]

Тогда славный Гектор, превосходивший доблестью всех рыцарей того времени, заговорил так: «Синьоры, война мне не по душе, и я не советую затевать ее, потому что греки намного сильнее нас. У них и смелость, и сокровища, и умение, так что не нам с ними тягаться, ибо они могущественны. И говорю я это вовсе не из трусости. Если так случится, что войны нельзя будет избежать, я не смогу остаться в стороне и буду защищать своих и, как всякий другой, буду переносить тяготы сражений».

Сказано это против ретивых зачинщиков. И все же война была. Гектор вместе с троянцами участвовал в сражениях. И был отважен, как лев, от руки его пало две тысячи греческих рыцарей. Гектор убивал греков, поддерживал троянцев и спасал их от смерти. Но в конце концов Гектор погиб, и троянцы лишились всякой защиты. Те, что ратовали за войну, поумерили свой пыл, а Троя была снова разрушена греками.




Новелла LXXXII

[Которая рассказывает о том, как девица ди Скалот умерла от любви к Ланчалотто дель Лак][247 - Источник сюжета – эпизод французского романа «Смерть короля Артура», созданного ок. 1230 г. (The Vulgate Version of the Arthurian Romances, VI, p. 256).]


Дочь одного важного господина безмерно любила Ланчалотто дель Лак.[248 - Ланчалотто дель Лак – см. новелла XXVII, примеч. 2. «Озерным» («дель Лак», галлицизм) Ланселот был прозван потому, что воспитывался феей озера.] Но он не отвечал ей взаимностью, потому что свою любовь отдал королеве Джиневре. Девица любила его так сильно, что это довело ее до смерти. Λ прежде она завещала, когда душа ее расстанется с телом, снарядить богатый корабль, устланный пурпурной тканью, и в глубине его поставить великолепное ложе, покрытое роскошными шелковыми тканями и украшенное драгоценными камнями. На это ложе положить ее, одетую в самые лучшие одежды и с прекрасной короной на голове из золота и драгоценных камней и с мешочком на богатом поясе. И в этот мешочек положить письмо следующего содержания. Но сначала расскажем, что случилось до письма.

Девица умерла от любовного недуга, и все было сделано так, как она завещала. Корабль без парусов, без весел и без корабельщиков с девушкой на борту спустили в море. Море принесло его в Камелот[249 - Камелот – столица королевства Артура. Название восходит, видимо, к Camalodunum, первой римской колонии в Британии – совр. Колчестер.] и прибило к берегу. Об этом стало известно при дворе. Рыцари и бароны вышли из дворцов. И благородный король Артур пришел туда тоже и очень удивился, что корабль никем не управляется. Король взошел на корабль и увидел девицу и все убранство. Приказал открыть мешочек. И там нашли это письмо. Велел прочесть его. Оно гласило: «Всем рыцарям Круглого Стола, лучшим в мире, от девицы ди Скалот[250 - Ди Скалот – в источнике Эскалот.] привет. Если хотите знать, как я дошла до такого конца, то знайте, что случилось это из-за самого храброго на всем свете, но и самого жестокого рыцаря, мессера Ланчалотто, любви которого я не сумела вымолить, снисхождения не добилась. И вот, как вы видите, я умерла, потому что слишком сильно любила».




Новелла LXXXIII

[О том, как Христос и его ученики, проходя однажды через лес, увидели огромный клад][251 - Сюжет новеллы впервые встречается в одной из индийских «джатак» (рассказов о рождении Будды) и проникает в Европу через персидские и арабские переработки. Средневековые рассказы на этот сюжет, «О двух товарищах, нашедших клад» и «О трех товарищах, нашедших клад, или Пример скупости», сохранились в рукописи XV в. (Exempla aus Handschriften des Mittelalters, 97, 98). Настоящая новелла ближе к первому «примеру», тогда как второму соответствует новелла XIII Дополнения IV и рассказ продавца индульгенций в «Кентерберийских рассказах» Чосера. Сюжет пользовался популярностью и в литературе Нового времени (Г. Сакс, Р. Киплинг, Г. Уэлс, Д. Лондон). Ср.: Андреев П. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 937.]


Однажды Христос и его ученики проходили через лес, и те, что шли позади, вдруг увидели, как в стороне блеснуло золото. Удивленные тем, что Христос не остановился возле него, они обратились к нему, сказав: «Господи, возьмем это золото, ведь оно избавит от многих забот».

Христос обернулся к ним и ответил: «Вы желаете того, от чего более всего погибло душ и лишилась царствия небесного. А что это истинно так, вы увидите на обратном пути».

И они двинулись дальше.

Вскоре после них клад попался на глаза двум добрым товарищам. Очень этим обрадованные, они договорились между собой, что одни пойдет в ближайшую деревню за мулом, а другой останется на месте сторожить. Но послушайте, какие черные дела приключились потом по наущению врага божьего. Тот, который ходил в деревню, вернулся с мулом и сказал товарищу: «Я поел в деревне, а ты, должно быть, голоден: съешь-ка эти два хлебца – они очень вкусные. И после этого погрузим золото».

Товарищ ответил: «Сейчас у меня нет большой охоты есть. Давай лучше погрузим сначала».

И они взялись за погрузку. И когда все было собрано, тот, кто ходил за мулом, нагнулся, чтобы завязать тюк. А другой кинулся к нему сзади с наточенным ножом и предательски убил его. Потом он взял один из хлебцев и дал его мулу, а другой съел сам. Но хлеб был отравлен, и потому он тут же упал мертвым и мул также. Λ клад так и остался на месте.

А господь наш в тот же день прошел там со своими учениками и показал им на примере, как подтвердились его слова.




Новелла LXXXIV

[О том, как мессер Аццолино велел объявить, что намерен устроить даровое угощение][252 - Первый эпизод новеллы (Эццелино и нищие) имеет сходство с рассказом Иакова Аквинского в его сборнике легенд и рассказов, написанном ок. 1334 г. (Imago mundi, III, 1580). Эпизод со старухой напоминает рассказ Валерия Максима о Дионисии Сиракузском (Factorum dictorumquu memorabilium, VI, 2, ext. 2).]


Однажды мессер Аццолино[253 - Аццолино – диалектная форма имени Эццелино да Романо (см. выше)] велел объявить и в своем округе, и в окрестностях, что намерен раздать большую милостыню. И чтобы в назначенный день все нищие, как мужчины, так и женщины, собрались на лужайке и каждый тогда получит новую одежду и много еды.

Новость эта быстро распространилась. Нищие стали стекаться туда со всех сторон.

И когда назначенный день наступил, сенешали вышли к ним с едой и одеждой. Одного за другим они заставили раздеться донага, а затем велели им одеться в новую одежду и дали поесть. Те стали просить вернуть им их лохмотья, но им отказали. Все эти лохмотья свалили в огромную кучу и подожгли. Потом на этом месте нашли столько золота и серебра, что оно с лихвой покрыло все расходы. А нищих оттуда выпроводили с богом.

Как-то раз крестьянин пожаловался мессеру Аццолино на своего соседа, что тот украл у Него вишни. Обвиняемый предстал перед мессером Аццолино и сказал: «Пошлите кого-нибудь узнать, может ли это быть: ведь то вишневое дерево огорожено густым терновником».

Убедившись в этом, мессер Аццолино потребовал, чтобы жалобщик уплатил большой штраф за то, что более доверялся терновнику, чем его власти. А другого освободил.

Одна старуха из страха перед тиранством мессера Аццолино принесла ему как-то мешок орехов, равных которым трудно было сыскать. Приодевшись как можно лучше, пошла она туда, где находился он со своими рыцарями, и сказала: «Дай вам бог, мессер, долгой жизни».

Тогда он спросил недоверчиво: «Почему ты так говоришь?»

А она ответила: «Потому что тогда у пас долго будет покой».

Он рассмеялся, велел надеть на нее юбку, доходившую до колен, и подвязать повыше, а все орехи рассыпать по залу. Затем заставил ее собирать их по одному обратно в мешок. Но потом он богато ее вознаградил.

В Ломбардии и в Марке глиняную посуду называют горшками. Как-то раз люди мессера Аццолино привезли одного гончара в суд с тем, чтобы он дал поручительство. Мессер Аццолино находился в это время в зале. Он спросил: «Кто это?»

Ему ответили: «Мессер, он горшенничает».

«Пошлите его на виселицу»[254 - Эццелино вместо un olaro (горшечник) послышалось uno laro («вор» в венецианском диалекте).]

«Как, мессер, ведь он горшенничает».

«Вот я и говорю – ведите его на виселицу».

«Мессер, мы ручаемся, что он горшенничает». «Еще раз говорю вам: отправьте его на виселицу».

Тогда судья понял, что Аццолино ослышался, и объяснил в чем дело. Но это не помогло: пришлось повесить, потому что Аццолино трижды повторил этот приговор.

Рассказывать о том, какой страх внушал мессер Аццолино, можно было бы долго. Это известно многим. Вспоминают q том, как однажды оказался он со своей свитой в обществе императора[255 - Имеется в виду Фридрих II] и как он побился об заклад, чей меч лучше. Император вынул свой из ножен – он был великолепно украшен золотом и драгоценными камнями. Тогда мессер Аццолино сказал: «Очень хорош, по мой еще лучше». И выхватил свой. Тут шестьсот рыцарей, что были с ним, тоже схватились за мечи.

Увидев это, император сказал: «Да, действительно, этот еще лучше».

Потом Аццолино участвовал в сражении в одном месте, которое называлось Кашано,[256 - Кассано д'Адда, где 27 сентября 1259 г. Эццелино был захвачен в плен гвельфами.] был взят в плен и так бился головой о шест палатки, к которому его привязали, что в конце концов умер.[257 - На самом деле раненого Эццелино увезли в Сончино, где он умер, отвергнув медицинскую помощь.]




Новелла LXXXV

[О великом голоде, который терпели одно время жители Генуи]


Одно время жители Генуи терпели великий голод,[258 - В Генуе голод был в 1171 г. (в течение шести месяцев) и в 1276 г.] и нищих там скопилось много больше, чем в любом другом месте. И вот приготовили несколько галер,[259 - Галера – длинный двухмачтовый корабль.] нашли корабельщиков, заплатили им и объявили во всеуслышание, чтобы все бедняки шли в берегу, где их покормят за счет городских властей. Собралось их там столько, что можно было только подивиться, а случилось это оттого, что многие, которые и не нуждались, тоже прикинулись неимущими.

Представители власти сказали так: «Для того, чтобы разобраться со всеми этими людьми, пусть здешние горожане взойдут на этот корабль, пришлые – на другой, женщины с детьми – вон на те». Таким образом все разместились.

А корабельщики быстро принялись за дело: опустили весла в воду и повезли их в Сардинию. И там оставили, потому что там продовольствие было в избытке. А в Генуе голод прекратился.




Новелла LXXXVI

[Рассказывающая о том, кто был снаряжен на славу]


У одного человека детородный орган был столь велик, что равного ему было не сыскать. Как-то раз сошелся он с блудницей уже не первой молодости; женщина она была богатая и знатная, но много чего повидала и испробовала. Зашли они в комнату, он его показал, и от великой радости она засмеялась.

Спросил он у нее: «Ну как, нравится?»

И она в ответ…[260 - Конец новеллы отсутствует.]




Новелла LXXXVII

[Как один человек отправился исповедоваться]


Один человек пошел исповедоваться к священнику и среди прочего сказал: «Есть у меня невестка, а брат в отъезде, и стоит мне заявиться домой, как она по-родственному усаживается ко мне на колени. Как мне быть?»

Священник ответил: «Попробовала бы она так себя вести со мной. Я бы с ней не стал церемониться!»




Новелла LXXXVIII

[Рассказывающая о мессере Кастеллано да Каффери из Мантуи]


Когда мессер Кастеллано из Мантуи был подестой во Флоренции,[261 - Когда мессер Кастеллало из Мантуи был подестой во Флоренции – в 1240 г.] возникла распря между мессером Пепо Аламанни и мессером Канте Капонсакки, грозившая большими неприятностями. Наконец, чтобы прекратить эту распрю, подеста выслал их из города в разные концы. В одно место мессера Пепо, а мессера Канте, который был его другом, – в Мантую, где ввел его в свою семью. И мессер Канте отменно отблагодарил его за это, переспав с его женой.




Новелла LXXXIX

[Рассказывающая об одном жонглере начавшем новеллу, конца которой не было видно][262 - Новеллу на близкий сюжет рассказывает Боккаччо (Декамерон, VI, 1).]


Как-то вечером несколько рыцарей ужинали в одном знатном флорентийском доме. Среди них был один жонглер, который был неутомимым рассказчиком. После ужина он начал рассказывать новеллу, конца которой не было видно.

Один слуга, служивший в этом доме и, видимо, не слишком-то сытый, обратившись к нему, сказал: «Тот, от кого ты узнал эту новеллу, рассказал тебе не все».

Придворный спросил: «Почему?»

Слуга ответил: «Потому что он не рассказал тебе конец». Тогда, смутившись, жонглер замолчал.




Новелла ХС

[О том, как император Фридрих убил своего сокола][263 - Аналогичный сюжет встречается в сочинении Александра Неккама (XII в.) «О природе вещей» (De rerum natura, I, XXIV) и в сборнике новелл Маттео Банделло (I, 34). О ястребе, нападающем на орла, упоминал, обращаясь именно к Фридриху II, трубадур Пейроль (годы творчества 1180–1225).]


Император Фридрих[264 - Фридрих II.] отправился однажды на соколиную охоту. И был у него превосходный сокол, которого он очень ценил, больше даже, чем какой-нибудь город. Спустил его на журавля, взлетевшего высоко. Сокол поднялся гораздо выше него. Но, увидев под собой орленка, погнал его к земле и так ударил, что убил. Император подбежал, думая, что это журавль, и увидел, что произошло. В гневе он позвал палача и приказал отсечь соколу голову за то, что тот умертвил своего государя.[265 - Орел считался царем птиц и, кроме того, символом империи. Сокол, таким образом, казней за оскорбление императорского величества.]




Новелла XCI

[О том, как один человек пришел на исповедь к монаху][266 - В основе новеллы – популярный фольклорный мотив (Aarne A., Thompson S. The Types of the Folktale, n. 1804).]


Один человек, явившись на исповедь к монаху, сказал: «Как-то раз пришел я с другими грабить дом, намереваясь украсть шкатулку, в которой лежало сто золотых флоринов. Но шкатулка оказалась пуста, и, стало быть, я греха не совершил».

Монах ответил: «Напротив, это все равно, как если бы ты на самом деле украл».

Тот, притворившись удрученным, говорит: «Ради бога, посоветуйте, что же мне делать?»

И монах отвечает: «Я не могу отпустить тебе этого греха, пока ты не возвратишь флорины».

А тот: «С удовольствием, но кому?»

И монах отвечает: «Да мне, а я их раздам во имя господне как милостыню».

Тот пообещал это и ушел. И так ему это понравилось, что он снова явился на другое утро к монаху. Обсуждая свои дела с монахом, он сказал, что получил превосходного осетра, которого хотел бы предложить ему на обед. Монах стал его благодарить.

Тот ушел, но рыбу ему не послал. На следующий день является с сияющим видом. Монах спрашивает: «Что же ты заставляешь меня так долго ждать?»

И тот отвечает: «А вы рассчитывали ее получить?»

«Конечно».

«И не получили?»

«Нет».

«Но ведь это все равно, как если бы вы ее на самом деле получили».




Новелла XCII

[В которой рассказывается об одной доброй женщине, испекшей превосходный пирог]


Некая женщина, замесив тесто, испекла вкусный пирог с угрем и поставила его в ларь для муки. Заметив, что в дверцу проникла мышь, привлеченная запахом пирога, она позвала кошку и пустила ее в ларь, чтобы та поймала мышь, и закрыла дверцу.

Мышь спряталась в муке, кошка съела пирог, а когда ларь открыли, мышь выпрыгнула наружу. Кошка же, насытившись, не стала ее ловить.




Новелла XCIII

[Рассказывающая об одном крестьянине, который пришел исповедоваться]


Один крестьянин пришел однажды исповедоваться. Опустил пальцы в святую воду и, увидев, что священник работает в огороде, окликнул его и сказал: «Отец, я хотел бы исповедаться».

Священник спросил: «А в прошлом году ты исповедовался?»

«Да», – отвечал тот.

«Тогда положи деньги в исповедальне, и я отпущу тебе грехи за ту же цену, что и в прошлом году».




Новелла XCIV

[В которой рассказывается о лисе и муле][267 - В новелле обрабатывается распространенный басенный сюжет. Наибольшее сходство настоящий вариант имеет с эпизодом, содержащимся в ужо упомянутой «ветви» «Романа о Лисе» (Le Roman de Renarl le Contrefait. P., 1914, II, p. 241). Ср. также: Ilervieux L. Les Fabulistes latins. P., 1896, II, 304.]


Лиса, проходя через лес, встретила мула, а никогда раньше ей видеть мулов не приходилось. Она очень испугалась и бросилась бежать. Убегая, наткнулась на волка. Рассказала ему, что повстречалась с удивительным животным, но имени его не знает. Волк ответил: «Пойдем туда».

И они вместе отправились искать мула. Волку он показался еще более диковинным. Лиса спросила его имя. Мул ответил: «По правде сказать, у меня неважная память, по если ты умеешь читать, оно написано на моем правом заднем копыте».

«Как жаль, – сказала лиса, – что я не умею читать, а так хотелось бы знать, как тебя зовут».

«Позволь мне, – отвечал волк, – я отлично умею читать».

И мул протянул ему свое копыто, где гвозди походили на буквы.

«Я что-то плохо вижу», – сказал волк.

«Подойди ближе, – отвечал мул, – буквы ведь маленькие».

И волк нагнулся к самому копыту. Тут мул так его лягнул, что сразил насмерть. А лиса ушла, сказав: «Не всякий, кто умеет читать, умен».[268 - Не всякий, кто образован, умел. – В латинской басне из собрания Эрвье лиса заявляет: «О глупец, ты взялся читать, не зная грамоты».]




Новелла XCV

[Рассказывающая об одном простаке, который приехал в город из деревни]


Один простак приехал из деревни во Флоренцию, чтобы купить себе жилет. Спросил в лавке хозяина. Но его не было на месте. Один из учеников сказал:

«Я – хозяин, что тебе угодно?»

«Мне нужен жилет». Подобрали ему жилет. Тот его примерил. Стали торговаться. Но у простака не оказалось и четверти нужной суммы. Ученик присел перед ним и, делая вид, что прилаживает жилет снизу, прикрепил его к рубашке. А затем сказал:

«Ну-ка, сними его».

Тот снял жилет и остался полуголым. Остальные ученики взялись за ремни. И в таком виде прогнали его по всей улице.




Новелла XCVI

[В которой рассказывается о Бито и сере Фрулли из Сан Джорджо, что близ Флоренции]


Бито[269 - Бито. – Упоминание о некоем Бито, проживавшем в квартале Сан Джорджо, имеется во флорентийских документах под 1269 г.] был флорентинец и славный жонглер. А жил он в Сан Джорджо за рекой Арно. И был еще один старик по имени сер[270 - Сер – обращение к священникам, нотариусам, учителям риторики.] Фрулли, имевший очень хорошее поместье неподалеку от Сан Джорджо, где жил почти круглый год со своими слугами. Каждое утро посылал он свою служанку продавать овощи и зелень на мосту. А был он так скуп и недоверчив, что сам вязал пучки из зелени, складывал и высчитывал, сколько ему за них причитается. Особенно же он наставлял ее, чтобы она не останавливалась в Сан Джорджо, потому что было там немало вороватых женщин.

Однажды утром шла эта служанка с корзиной капусты. Бито, который решил подшутить над сером Фрулли, одетый в свою лучшую одежду, подбитую беличьим мехом, сидел перед домом на скамье. Он окликнул служанку, и она тотчас к нему подошла. А перед тем многие женщины ее подзывали, но она не хотела к ним подойти.

«Добрая женщина, почем продаешь капусту?»

«Мессер,[271 - Мессер – служанка обращается к Бито как к рыцарю. Беличья подбивка сделала свое дело.] по динарию[272 - Динарий, – Как золотые, так и серебряные монеты разделялись на три категории; фунт (лира), сольдо (двадцатая часть фунта), динарий (двенадцатая часть сольдо).] за два кочана».

«Ну что ж, цена подходящая. Но, видишь ли, сейчас я живу здесь только со своей служанкой, потому что все мои домашние за городом. Поэтому мне двух кочанов слишком много, а я люблю капусту свежую».

В то время во Флоренции имели хождение медали, и две медали приравнивались одному малому динарию.[273 - Малый динарий – медный, в отличие от большого, серебряного.]

«Итак, – сказал Бито, – дай мне ее на одну медаль. Ты мне дашь один динарии, а и тебе одну медаль. А в следующий раз я возьму другой кочан».

Ей показалось, что он рассуждает правильно, и сделала так, как он предложил. А затем стала распродавать остальную капусту по той цене, которую назначил ей хозяин. Потом она вернулась домой и отдала деньги серу Фрулли.

Он пересчитал их много раз, но одного динария все недоставало. Сказал об этом служанке. Она ответила:

«Не может этого быть».

Тот, браня ее, спросил, не останавливалась ли она в Сан Джорджо. Она хотела было отпереться, но он так долго допытывался, что она, наконец, сказала:

«Да, я останавливалась возле дома одного прекрасного рыцаря, и рыцарь уплатил мне, как положено. И да будет вам известно, что я ему еще должна кочан капусты».

Сер Фрулли ответил:

«Тогда здесь недостает полутора динариев».

Стал он думать и гадать и решил, что не обошлось без обмана. Обругал он служанку и стал расспрашивать, где жил тот рыцарь. Она ему описала в точности. Догадался он тогда, что это был Бито, который уже не раз подшучивал над ним. Разозленный, встал он рано утром, спрятал под одеждой заржавленную шпагу и отправился на мост. Там увидел он Бито, сидевшего среди других людей. Выхватил он свою шпагу, и, не найдись человека, который удержал его за руку, он, может быть, поранил бы его. Народ сбежался, чтобы узнать, в чем дело. И Бито был очень напуган. Но потом, вспомнив о случившемся, стал смеяться.

Люди, окружавшие сера Фрулли, спрашивали его, что произошло. Тот так задыхался, что еле сумел объяснить. Бито, попросив народ отойти, сказал:

«Сер Фрулли, я хочу уладить наши отношения. Не стоит больше браниться. Верните мне мой динарий и возьмите свою медаль, и пусть у вас остается кочан капусты, будь он проклят».

Сер Фрулли ответил:

«Хорошо, согласен. Если бы ты говорил так с самого начала, ничего бы не случилось».

И, не поняв шутки, отдал ему динарий, взял медаль и удалился утешенный. То-то было смеху!




Новелла XCVII

[Рассказывающая о том, что случилось с одним торговцем, который вез по морю вино в бочках с двойным дном][274 - Источник сюжета – «пример» из книги проповедей Иакова из Витри (Sermones feriales et communes, СII).]


Один торговец вез по морю вино в бочках с двойным дном. Снизу и сверху было вино, а в середине – вода. Таким образом, наполовину было вино, а наполовину – вода. Отверстия же были наверху и внизу, а посередине не было. Продал он воду за вино и заработал вдвойне. Как только он получил эти деньги, он сел с ними на корабль. Но по божьей воле на том корабле оказалась большая обезьяна. Она схватила кошелек с этими монетами и взобралась на вершину мачты. Торговец, боясь, как бы она не бросила их в море, кинулся за нею вслед, всячески ее улещивая.

А эта тварь, усевшись на перекладине и открыв зубами кошелек, стала вынимать золотые монеты одну за другой. Одну кидала в море, другую роняла на палубу. И таким образом лишь половина монет осталась на корабле, что торговцу и причиталось.




Новелла XCVIII

[Рассказывающая об одном торговце, который накупил шапок][275 - Во многих средневековых бестиариях дается совет ловить обезьян, используя их инстинкт подражания: подражая людям, они обуваются, что лишает их свободы движений.]


Один торговец вез шапки, они намокли, и он разложил их для просушки, как вдруг появилось множество обезьян. Надев шапки себе на головы, они разбежались по деревьям.

Торговец разозлился. Пошел, накупил башмаков. Обезьяны попались, а он недурно на них заработал.




Новелла XCIX

[В которой содержится славная любовная история]


Один юноша из Флоренции страстно любил одну благородную девушку. Но она безмерно любила не его, а другого юношу, который также ее любил, но не так сильно, как первый. И это было видно, так как он все забросил и терзался, как безумный, особенно же в те дни, когда ее не видел.

Один его приятель почувствовал к нему сострадание и увез его в прекраснейшее место, где они спокойно прожили две недели.

В это время девушка повздорила со своей матерью и послала свою служанку к тому, которого любила, сказать, что хочет уйти с ним. Тот был очень рад. Служанка сказала:

«Она хочет, чтобы вы приехали верхом на коне, когда уже наступит ночь; она сделает вид, что идет в погреб, вы будете стоять наготове у дверей, подхватите ее на коня – она легкая и хорошо ездит верхом».

Он ответил:

«Хорошо, это мне нравится». И как у них было условлено, так он все и устроил: приготовил дом для нее, поставил своих друзей с лошадьми у городских ворот, чтобы они не оказались заперты. И на чистокровном жеребце проехал под окнами дома. Она в то время еще не могла выйти, потому что ее мать очень за ней следила. Тогда он поехал дальше и вернулся к своим приятелям.

А тот, который так из-за нее терзался, не находя себе места, вскочил на коня и прискакал в город. Приятелю не удалось его удержать, а тот и не хотел, чтобы его сопровождали. Приехал он в ту ночь к городским стенам. Все ворота были заперты. Он поехал вдоль стены и, наконец, оказался у тех ворот, возле которых стояли приятели другого юноши. Он въехал в город и приблизился к дому девушки не для того, чтобы встретить или увидеть ее, а хотя бы побыть неподалеку от того места, где она находится. Он остановился перед домом. Тот, другой, незадолго перед тем проехал мимо. Девушка в это время отворила дверь и, вполголоса подозвав его, сказала, чтобы он подсадил ее на коня. Он не растерялся, подъехал, помог вскочить в седло, и они поскакали. У городских ворот приятели того юноши не узнали их, а поэтому и не помешали им. Ведь если б это был тот, кого они поджидали, он бы остановился возле них.

А юноша и девушка проскакали добрых десять миль и очутились на прекрасной поляне, окруженной огромными елями. Сошли они с коня и привязали его к дереву. Он обнял ее и стал целовать. Тут она узнала его и поняла свою ошибку. Стала горько плакать. Он же стал утешать ее, плача и уверяя в своей преданности, так что она перестала плакать и, видя, что счастье на его стороне, с любовью обняла его.

Тот же, другой, долго ездил перед домом, пока не услыхал шума, поднятого отцом и матерью, и не узнал от служанки, как и куда уехала девушка. Он совсем растерялся. Вернулся к своим приятелям и все им рассказал. А они ему ответили:

«Мы видели, как он проезжал с ней, но не узнали, прошло уже столько времени, что они, верно, уже далеко, а поехали они по этой дороге».

Пустились в погоню. Скакали долго, пока не нашли их спящими в объятиях друг друга. Взглянули они на них при свете луны, взошедшей в это время, и стало им жаль их тревожить. Поэтому решили так: «Дождемся, пока они проснутся, и тогда сделаем то, что собирались».

Долго они так стояли, но сон одолел их, и все они заснули.

Те же в это время проснулись и, увидев, что произошло, удивились.

И сказал тогда юноша:

«Эти люди так благородно с нами обошлись, избави бог, чтобы мы их обидели». Вскочил он на копя, а она на другого, из тех, что были там получше, обрезали удила у других коней, и ускакали прочь.

Те проснулись и очень опечалились, ибо поняли, что теперь уж отыскать их будет невозможно.




Новелла С

[О том, как император Фридрих пошел на гору Старца][276 - Первая часть новеллы строится на мотиве слепого подчинения, встречающегося уже в «Романе об Александре» Псевдо-Каллисфена (редакция С). Обильный материал для иллюстрации этого мотива дали средневековой литературе исмаилиты. Непосредственный источник настоящего анекдота – продолжение хроники Гийома Тирского, где в качестве гостя Старца фигурирует Генрих Шампанский, будущий король Иерусалима (Recueil des historiens des Croisade. P., 1859, II, p. 209, 216, 230). Вторая часть новеллы разрабатывает сюжет, распространенный преимущественно на Востоке: Сомадева «Океан сказаний», «Калила и Димна» (русский перевод: М., 1957, с. 127–128). Аналогичный сюжетный мотив использовал Боккаччо (Декамерон, III, 2).]


Однажды император Фридрих[277 - Император Фридрих – Фридрих II заменил в этом эпизоде Генриха Шампанского потому, видимо, что в то время ходили слухи о связи императора с исмаилитами и, в частности, об убийстве в 1240 г. по его просьбе этой сектой герцога Баварского.] дошел до горы Старца[278 - Старец – Шейх-ал-Джебель (Повелитель Горы), глава секты мусульманских еретиков-исманлитов (от Исмаила, правнука Али в седьмом колене, незаконно, по мнению сектантов, лишенного имамата). Они назывались также «ассассштами» (искаженное «хашшашин», от «гашиша») и «федави» («жертвующие собой»). От иранских гор, где эта секта в 1090 г. осела (в Аламутском замке), исмаилиты передвинулись во время крестовых походов в Сирию и на границы Палестины. Горный Старец – это, собственно, сирийский наместник магистра аламутского. Ассассины считаются убийцами (в романских языках само название секты приобрело значение «убийца») Раймонда I, графа Триполи, и Конрада, маркиза Монферратского. Покушались на самого Саладина. Упадок их могущества происходит в Сирии и Иране почти одновременно, в середине XIII в. В настоящее время небольшое число приверженцев исмаилизма сохранилось в Иране, Афганистане, Омане, Индии и на Занзибаре.] и был там принят с большими почестями. Чтобы показать, как все подданные его боятся, Старец нарочно при Фридрихе взглянул вверх и увидел на башне двух ассассинов. Дотронулся он до своей большой бороды; те кинулись вниз на землю и разбились.[279 - Марин Санудо, венецианский хронист XIV в., сообщает, что условным знаком был плевок.]

Тому же императору[280 - Император – теперь речь идет уже не о Фридрихе II, а о его деде, Фридрихе I Барбароссе, который в 1153 г. развелся с Адалией фон Фобург, обвиненной в прелюбодеянии.] сказали, что один из его баронов спит с его женой, и он пожелал лично в том убедиться. Поднялся однажды ночью и отправился в комнату к жене. А она ему говорит:

«Что же вы приходите во второй раз?».




Дополнения





Книга новелл и изящных благородных речений[281 - Такое название носит одна из самых ранних (нач. XIV в.) рукописей «Новеллино», хранящаяся в Национальной библиотеке Флоренции (Панчатикиано – Палатино 32). Ее использовал Винченцо Боргини в своем издании «Новеллино» (см. обоснование текста с. 253 наст. изд.). Кроме рассказов, составляющих основной корпус «Новеллино», в ней содержатся еще пятнадцать новелл, в зтот корпус не вошедших. Полное издание рукописи в кн.: Riagi G. Le novel le antiche dei cod ici Panciatichiano – Palatino 138 e Laurenziano – Caddiano 193. Frenze, 1880. Перевод выполнен но изданию: Novellino е conti del Duecento. A. cura di S. Lo Nigro. Torino, 1908. Нумерация в скобках по изданию Бьяджи.]





I (XII)

Меткий ответ[282 - Ср.: Новеллино, XLIII, где используется близкий мотив.]


Известно, что у одного флорентийца, жившего в контадо,[283 - Контадо – территория, лежащая за пределами города, но подлежащая его юрисдикции.] было прекрасное вино. Некий друг его отправился однажды к нему из Флоренции, дабы выпить с ним вместе этого вина. Пришел он и застал хозяина дома. Тогда окликнул он его по имени и сказал: «О такой-то, налей-ка мне вина». И тот так ему отвечал: «Я зря вина не перевожу». Того, кому принадлежало вино, звали Мазо Леонарди,[284 - Мазо Леонарди. – Никаких сведений об этом лице, кроме того, что его сын был жив в 1312 г., не имеется.] а того, кто пришел к нему угощаться, – Чоло делли Абати.[285 - Чоло делли Абати – принимал участие в деятельности Совета флорентийской коммуны в 1282 и 1285 гг. Прославленный приживальщик и паразит. Ему посвятил одну из новелл Франко Саккетти (Триста новелл, LI). Возможно, именно этого Чоло именует «гнусным злодеем» Данте (Письмо XII, Флорентийскому другу).]




II (XVIII)


Сладострастие погубило двадцать тысяч сынов народа израилева.[286 - По библии, за блудодейство с «дочерьми Моава» и за поклонение Ваал-Фегору Яхве погубил двадцать четыре тысячи израильтян (Книга Чисел, XXV, 9). Ср.: Новеллино, XXXVI.] Из-за него же навлек на себя гнев господен Давид, когда послал на смерть Урию, дабы забрать себе жену его Вирсавию.[287 - См. Вторая книга Царств, XI–XII.] Амнон, сын Давида, предался блуду со своей родной сестрой, и потому брат его, Авессалом, лишил его жизни.[288 - См. Вторая книга Царств, XIII.] Сладострастие отняло разум у Соломона. Силача Самсона оно сделало немощным.[289 - Самсон открыл филистимлянке Далиде, что его сила заключена в волосах, был острижен во время сна и попал в руки врагов (Книга Судей, XVI).] Из-за него же был обезглавлен по вине Ирода Иоанн Креститель.[290 - Ирод, тетрарх Иудеи, обещал выполнить любую просьбу дочери своей жены; «она же, по наущению матери своей, сказала: дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя» (Матфей, XIV, 8).] Оно погубило Трою и троянцев; множество греков погибло ради него, и несть числа убитым.[291 - Причиной Троянской войны было похищение Елены.] Оно же виною, что Ахилл был вероломно убит, а Агамемнон, Приам и весь род его разорены и погибли.[292 - В одном из вариантов мифа Парис убил Ахилла во время его бракосочетания с Поликсеной; Агамемнона убила его неверная жена, Клитемнестра; Приама и приамидов погубила любовь Париса и Елены.] Оно истребило весь именитый двор короля Артура.[293 - Братство рыцарей «круглого стола» было погублено любовью Ланселота к королеве Геньевре.] Из-за него погиб Тристан и был сражен Ланселот. В нем причина гибели Намаччо и принца Галеотто.[294 - Кто имеется в виду под Намаччо, неизвестно. Принц Галеотто – персонаж артуровского цикла, государь Дальних островов, друг Ланселота и поверенный его любви к Геньевре.] Из-за него был посрамлен император Фридрих.[295 - В хронике конца XIII в. говорится, что Фридрих II (см. Новеллино, XX, примеч. 1) принудил к сожительству двоюродную сестру своей жены, Иолаиды де Бриенн.] О, гнусный порок, притаившийся среди низких наслаждений, мерзкое и грязное сладострастие скольких ты погубило, лишило волн, повергло в прах.




III (XXXIV)


Вот что говорил некогда один флорентиец, отвечая одному гордецу и превознося мудрость: умер Саладин, могущественнейший из государей, умер и молодой английский король,[296 - См. примеч. 61.] что раздарил все свои богатства; умер Александр, собиравший дань со всего мира; умер Юлий Цезарь, слава всей империи; умер Гектор, величайший из воинов; умер Ахилл из Греции, мужеством всех греков превосходивший; умер император Нерон, самый жестокий из всех жестоких; умер Ланселот, храбрейший из рыцарей; умер Тристан, столь искусно владевший мечом; умер Самсон, по силе не имевший равных себе; умер Соломон, кладезь мудрости; умер Авессалом, столь прекрасный, что прядь его волос ценилась на вес золота;[297 - Авессалом – сын Давида. Ср.: «Когда он стриг голову свою, – а он стриг ее каждый год, потому что она отягощала ого, – то волоса с головы его весили двести сиклей по весу царскому» (Вторая книга Царств, XIV, 26).] умер и Франциск-перевозчик, что строил церковь и чинил крыши церквей вместе с братией своей.[298 - Имеется в виду Франциск Ассизский (1181/1182 – 1220), основатель монашеского ордена «меньших братьев» (францисканского). «Перевозчиком» он назван, так как в юности ему приходилось возить товары во Францию по поручению отца, который был богатым купцом. Духовное обращение Франциска, по распространенной легенде, связано с тем, что икона капеллы св. Дамиана обратилась к нему с призывом восстановить разрушающуюся церковь. С восстановления этой капеллы (1206) началась деятельность Франциска по «восстановлению» церкви как таковой.] О том же, какую любовь и уважение можно снискать за земные блага, пусть расскажет, кто хочет, тем, которые ничего не смыслят в жизни.




IV (XXXVI)

[Пример того, как следует заботиться о душе][299 - Источник новеллы – первое письмо Гвиттоне д'Ареццо (In: La prosa del Duccento. Milano – Napoli, 1959, p. 33–34).]


О вы, жаждущие мирских наслаждений, – сказал Гвиттоне,[300 - Гвиттоне д'Ареццо (ок. 1230–1294) – итальянский поэт и автор эпистолярной прозы.] – вы сочли бы глупцом и лишенным рассудка того, кто, имея возможность наслаждаться изысканнейшими яствами при римском дворе, пред почел бы питаться желудями вместе со свиньями. О сколь превосходит его глупостью, безрассудством и невежеством всякий, кто готов отречься от небесных садов вечной жизни, в сравнении с которыми Римская империя всего лишь жалкий огород, ее бароны – не более чем свиньи, а яства гораздо отвратительнее, нежели желуди. О глупцы, что можете вы получить взамен? Вы меняете золото на свинец. О сколь безумны все мы, коль способны отдать небо за землю, вечное наслаждение за постылые удовольствия, вечную нетленную жизнь за скорую, тоскливую и гнусную, исполненную всяческой мерзости и уродства, погибель души.




V (XLVIII)

[О том, как один философ плюнул в рот королевскому сыну, ибо счел, что это самое поганое место в доме][301 - Впервые этот анекдот встречается у Диогена Лаэрция, где его героем является Аристипп Киренский (О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, II, 75). Сюжет был воспринят средневековыми сборниками «примеров» (Herviex L. Los Fabulistes lalins, p. 13) и попал также в немецкую поэму о Соломоне и Морольфе (см.: Веселовский Л. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине, с. 273).]


Один философ отправился в гости к королевскому сыну, который изучал философию и жил в роскошных покоях: ложе его было богато украшено и вся комната расписана золотом. Философ огляделся и увидел, что и пол, и стены, и все в покоях отделано золотом. Ему захотелось плюнуть, но вокруг было одно золото. Оглядевшись таким образом и не желая плевать на золото, он, когда королевский сын открыл рот, чтобы заговорить, плюнул ему в рот, сочтя, что это самое поганое место в доме.




VI (L)

[О том, как дон Деджо одарил бедняка]


Ехал однажды по дороге дон Деджо из Фьенайи[302 - Деджо из Фьенайи – возможна идентификация с Диего Лопесом Бискайским (коп. XII – нач. XIII в.). приближенным Альфонса VIII, короля Кастилии. За щедрость его восхваляли многие трубадуры.] в богатом одеянии и в сопровождении многочисленной свиты. Некий жонглер попросил у него подарок, и дон Деджо дал ему сто марок серебром. Получив деньги, жонглер сказал: «Мессер, так много мне еще никто не давал». И добавил: «Будьте же столь любезны, назовите ваше имя». Но дон Деджо лишь пришпорил коня и ничего ему не ответил. Тогда жонглер швырнул деньги на землю и сказал: «Богу неугодно, чтобы я принял в дар сто марок и не знал, кто мне их дарит». Увидев это, дон Деджо поворотил коня и сказал: «Раз уж тебе так хочется знать мое имя, то зовусь я дон Деджо из Фьенайи». Тогда жонглер подобрал деньги и ответил: «Не жди от меня благодарности, дон Деджо». Много толковали об этом происшествии, и было решено, что жонглер сказал хорошо, ибо слова его означали: «В обычае у тебя быть щедрым, и поступать по-иному ты не можешь и не можешь одаривать скудно».




VII (LV)

[О том, как Тулий ответил Салюстию][303 - Воспроизводит текст «Цветов и житий философов» (Fiori e vile de'filosofi ed altri sa vi ed imperadori, XX–XXI).]


Тулий, мудрейший философ, написал риторику,[304 - Имеется в виду сочинение Цицерона «О нахождении», которое было переведено на итальянский язык Брунетто Латини под названием «Риторика».] иными словами, об искусстве красноречия. В те же времена жил и другой философ по имени Салюстий, который питал ненависть к Тулию, поносил его всечасно и обрушивал на него всяческую хулу, говоря: «Гнуснейший человек, льстивый, презирающий и друзей и людей, коварный советчик, скопище омерзительных пороков, назвать которые не поворачивается язык».[305 - До нас дошли «Инвектива против Цицерона» и «Инвектива против Саллюстия», которые в древности считались произведениями соответственно Саллюстия и Цицерона: ныне эта атрибуция признается недостоверной. Гай Саллюстий Крисп (86–34 г. до п. э.) – римский историк, политический противник Цицерона.] И Тулий так ему отвечал: «Тот, кто ведет жизнь, подобную твоей, не может говорить иначе, нежели говоришь ты; а тот, кто говорит, как ты, не может вести честную жизнь».




VIII (LXII)

[О том, как Сократ учил римлян царствовать как можно дольше]


Здесь речь пойдет об изречениях некоторых философов. Римляне в ту пору, когда весь мир платил им дань, подумали однажды: «Как сделать так, чтобы владычество наше длилось вечно?». Отправились они к некому философу по имени Сократ и спросили у него: «Учитель, как сделать, чтобы, владычество паше никогда не кончилось?» И Сократ ответил: «Сие невозможно, ибо всему на свете приходит конец, но я научу вас, как продлить ваше царствование». На что римляне сказали: «Хорошо, мы согласны». И вот что поведал им философ: «Живите праведно, никогда не поступайтесь справедливостью, и царство ваше продлится на века».

А другой философ сказал так: «Покуда римляне повиновались Риму, они сумели покорить весь мир, но как только Рим оказался во власти римлян, почти вовсе утратили они свое могущество». А еще один мудрец сказал: «Не могут долго царствовать те властители, которые волю свою возводят в закон».[306 - Настоящая новелла строится по принципу «Цветов и житий философов»: за биографическим или псевдобиографическим фактом следует набор изречений, приписываемых данному историческому лицу]




IX (LXIII)


Однажды Ланселот сказал по поводу несчастья, коего можно было бы избегнуть, если бы люди вняли его советам: «Теперь вы сами видите, какое зло проистекает из того, что не слушаете вы добрых советов».




X (LXVI)

[О том, как Мерлин осудил одного святошу][307 - Источник сюжета – «Пророчества Мерлина» (Les Prophecies de Merlin, I, GCXXXIV–CCXXXVII). Ср. Новеллино, XXV.]


Здесь речь пойдет об одном святоше, который выдавал себя за праведника и щедро жертвовал на церковь, и которому многие, умирая, завещали золото и серебро, дабы он раздавал их бедным на помин души усопших. Звали того святошу Аргистресом. Однажды, когда Мерлин был в храме, пришел туда и этот Аргистрес и долго молился, окруженный толпой бедняков. Помолившись, он обернулся, достал деньги из кошелька и стал всем раздавать милостыню. Проделывая это, он вдруг заметил Мерлина. И подумал: «Если правда, что Мерлину все ведомо, как ходят о том слухи, значит, ему известны и мои дела»… И что же он тогда сделал? Подошел он к Мерлину и завел такие бранные речи: «Что ты за пророк такой выискался и как можешь ты утверждать, что тебе известно все на свете? Ведь все может знать только всевышний. А если ты и вправду так много знаешь, то скажи, какой конец мне уготован». И мудрый Мерлин так ответил ему: «Подлый святоша, ты будешь повешен, утонешь в воде и сгоришь в огне». Тогда святоша сказал: «Вы только послушайте, синьоры, что за бессмысленные речи!» И он отправился прочь и задумал погубить Мерлина. Мерлин же в ту пору был еще ребенком и жил под присмотром своей няньки. Однажды утром, когда она, нянька эта, ушла в церковь, подлый святоша развел огонь и поджег дом Мерлина; а дом этот стоял на краю улицы, на которой жил сам Аргистрес, но только на другом ее конце. И вот, богу было угодно, чтобы огонь, переходя от одного дома к другому, добрался и до жилища Аргистреса. И тот, стремясь спасти свой дом, бросился к колодцу и стал в спешке черпать из него воду. Цепь оборвалась и обвилась вокруг шеи Аргистреса; своей тяжестью она увлекла его в колодец, и он утонул. Люди, помогавшие тушить пожар, бросали в колодец горящие балки, отчего подлый святоша сгорел, будучи уже мертвым. Мерлин же возвышался над огнем, и пламя его не доставало. Когда нянька вернулась, она помогла ему выбраться из горящего дома и отвела к епископу, и тот спросил: «Что тебе известно о подлом Аргистресе?» И Мерлин ответил: «Поищите в доме его там-то и там-то и вы найдете сорок ящиков с серебром, которые получил он, дабы раздать во имя божие и за упокой души усопших, и он роздал часть, а остальное припрятал». Послушались люди Мерлина и нашли деньги там, где он и говорил. Тогда епископ спросил его: «Что делать нам с этими деньгами?» И Мерлин отвечал: «Одну треть отдайте наследникам тех, кому они принадлежали; другую треть отложите про запас для бедняков, дабы можно было во всякое время оказывать им помощь; а еще одну треть раздайте нищим в округе». И епископ приказал, чтобы так все и было исполнено.




XI (LXVII)


Тулий некогда сказал одному человеку, коему казалось, что живет он хуже, чем ему хотелось бы: «Лучше человеку вести жизнь посредственную, но чувствовать себя уверенно, чем пытаться на свой страх и риск что-либо менять».




XII (LXX)

[Пророчество Мерлина][308 - Источник сюжета – «Пророчества Мерлина» (Les Prophecies do Merlin, I, XVIII–XIX).]


Однажды, когда Мерлин сидел один-одинешенек в комнате и заливался горючими слезами, к нему пришел мессер Антонио и, увидев, как горько он плачет, спросил: «Что с тобой, Мерлин, почему ты плачешь? Ты повергаешь меня в удивление, ибо никогда раньше я не видел тебя плачущим». И Мерлин сказал: «Я плачу, потому что у меня есть на то все причины, и целый мир мог бы заплакать оттого, что, как я предвижу, должно случиться». И мессер Антонио спросил: «Желаешь ли ты, чтобы я записал твои слова?» «Да, мессер Антонио, пиши, – ответил Мерлин. – Когда наступит время владычества великого вавилонского дракона, один из его министров отправится в Индию. По приказанию дракона этот министр велит разрушить прекрасный дворец, что построил святой Фома для индийского царя Гиддефора.[309 - средневековой легенде рассказывается, что апостол Фома, проповедуя в Индии, подрядился выстроить дворец для царя Гудефора, однако все деньги, выданные ему на строительство, отдал беднякам, за что был брошен в темницу. В это время умер Гад, брат царя, и возносясь на небо, увидел великолепный дворец, выстроенный, как ему было сказано, Фомой для Гудефора. Гад попросил разрешения вернуться на землю и обратился и христианство вместе со своим братом, царем Гудефором. В новелле дворец символизирует церковь, а вавилонский дракон – антихриста.] В первый день будет уничтожен великий зал, где царь держит совет со своими друзьями вассалами; на третий же день – все остальное». «А теперь ответь мне, – сказал мессер Антонио, – Это и есть причина твоих слез?» «Конечно, – ответил Мерлин, – я плачу от того, что столь прекрасное строение, сооруженное почти сплошь из золота и драгоценных камней, будет разрушено столь ничтожным человеком, сыном презренного сапожника».




XIII (LXXIV)


Один великий философ по имени Назимандр[310 - Назимондр – возможно, Анаксимандр Милетский (610–546 п\ до и. э.), греческий философ.] высказал некогда суждение о том, что государь должен чтить философа. Александр, коему ведомо стало это изречение, проезжая однажды на золотой колеснице по многолюдной улице, увидел философа по имени Сократ, идущего пешком. Александр сошел с колесницы и воздал ему божеские почести, как учил Назимандр.




XIV (LXXVI)


Говорил Аристотель, что дерзость – порок, а мужество – добродетель, ибо дерзкий подобен хищному зверю и бросается очертя голову на противника, не ведая, сможет ли одолеть его. Он никогда не отступит ни перед тем, кто слабее его, ни перед тем, кто силою его превосходит. Мужественный же когда должно проявит твердость, когда должно пойдет в наступление, а если понадобится, сумеет спастись бегством.




Дополнение к Новеллино I[311 - Данные четыре новеллы содержатся в различных рукописях «Новеллино» между новеллами основного корпуса. Две первые – в кодексе Медицейской библиотеки Флоренции, созданном в XV в. Третий рассказ, вернее сентенция, находится, помимо названного кодекса, еще в двух: Мальябекиано-Строцциано II, III, 343 (XIV в.) и Лаурепциано – Гаддиано 193 (после 1315). где располагается между новеллами L и LI. Высказывание о правде (новелла IV) имеется только в двух последних манускриптах. Перевод выполнен по изданию: Novellino e conti del Duecento.]





I


Некая дама из Мантуи, муж и брат которой оказались в тюрьме, молила мессера Боттичеллу[312 - Боттичелла – Гвидо Бонаккольси (dominus Botexella), правитель Мантуи, по приказу которого в 1291 г. были арестованы некий Тазино и его сын Филиппино, освобожденные в 1293 г.] пощадить их, ибо оба они должны были быть повешены за совершенные преступления, и вот что он сказал ей: «Донна, я отдам тебе одного из них: кого ты выбираешь?» И она выбрала мужа. Это понравилось мессеру Боттичелле, и он отпустил обоих; если бы она выбрала брата, все было бы по-иному, но она была умной женщиной.




II

[Женщина с ножичками][313 - Первая манифестация сюжета новеллы – в книге проповедей и «примеров» Иакова из Витри (Crane Т. The Exempla or Illustrative Stories from the Sermones Vulgares of Jacque de V try, 2). Непосредственный источник настоящей новеллы – сочинение Филиппа из Наварры (ум. ок. 1256) «О четырех возрастах человека» (Traité des quatre âges do l'homme). Сюжет использован итальянским новеллистом XVI в. Джованфранческо Страпаролой (Приятные ночи, V, 5).]


Жила некогда одна очень красивая женщина, по весьма безрассудная и большая развратница. За красоту ее щедро одаривали. И вот однажды некто, воспылав к ней греховной страстью, подарил ей необычайной красоты ножичек, украшенный драгоценными камнями и жемчугом. И получил то, чего домогался. С тон поры каждый, кто желал добиться ее любви, дарил ей самый красивый ножичек, какой удавалось ему раздобыть, и достигал желаемого. И столько надарили ей этих ножичков, что она наполнила ими целый ларь. Когда же молодость ее миновала, она не перестала грешить, хотя достаточно уже натешила свою плоть в молодые годы. Красота ее поблекла, и дарители ножичков наведывались к ней все реже, отдавая предпочтение тем, кто помоложе. Однако ее все еще одолевало желание предаваться греху, и она почитала себя такой же обольстительной, как и прежде; столь превратно было ее мнение о себе самой. А посему обидно ей было, что у нее уже не так много поклонников, как раньше. И вот однажды из опасения, что один из них – тот, что нравился ей более прочих, – не придет, она послала ему в подарок свой прекрасный ножичек. И он пришел к ней ради этого подарка, но впредь никогда уже не возвращался. Это огорчило ее, и она послала еще один ножичек другому юноше, и тот поступил так же, как первый. По мере того как исчезала ее красота, молодые люди приходили к ней все с меньшей охотой. И она столько раз посылала им в подарок свои ножички, что почти все они вернулись к своим прежним владельцам. Когда же она и вовсе состарилась, то стала платить им деньги, лишь бы продлить свои греховные удовольствия. Недаром говорят: «Ты поступаешь подобно той, что возвращала ножички».




III


Три вещи есть на свете, которые невозможно ни исправить, ни искупить: девушке, однажды совершившей грех, никогда, какую бы целомудренную жизнь она ни вела, не избавиться от дурной славы; рыцарю, однажды оказавшемуся трусом, никогда, какую бы отвагу он ни выказывал, не избавиться от дурной славы; купцу, однажды запятнавшему себя мошенничеством, никогда, как бы честно он ни торговал, не избавиться от дурной славы.




IV


Правда обладает такой силой, что убить ее нельзя; ее можно ранить коварными наветами и лицемерием, но не убить. Человек не может идти против правды, подобно тому, как не может он перепрыгнуть через собственную тень.




Дополнение к Новеллино II[314 - Новеллы этой группы сохранились в рукописи XIV–XV вв., хранящейся в Национальной библиотеке Флоренции (Мальябекиано – Строцциано II, III, 343). Основной корпус в атом кодексе обрывается на новелле LVIII и следующие за ней десять новелл соответствий в других рукописях сборника не имеют. Перевод выполнен по изданию: Novelliuo е conU del Duecento.]

I


Мадонна Контесса была знатной дамой и матерью мессера Корсо Донати.[315 - Семейство Донати прославлено Данте. Корсо Донати (ок. 1230–1308) был одним из предводителей черных гвельфов, организатором переворота во Флоренции в ноябре 1301 г. и, таким образом, прямым виновником изгнания Данте. Форезе, его брат, был другом Данте: вместе со своей сестрой Пиккардой оказался в числе персонажей «Божественной Комедии» (шестой круг Чистилища и первое небо Рая). Данте в тенцоне с Форезе Донати упомянул и о ею матери, Контессе Донати, причем ее характеристики в новелле и в дантовском стихотворении подтверждают друг друга: «О Биччи новый, сын – не знаю, чей. Все ждем, чтоб монна Тесса нам сказала» (Данте Алигьери. Малые произведения М., Наука, 1968, с. 68).] В бытность свою молодой женщиной гуляла она по городу с двумя прислужниками. И когда она проходила мимо церкви Орто Сан Микеле, все почтенные люди, ее завидев, вставали, кланялись и воздавали ей почести. И был среди них Бистиччьо. Он сказал: «Шла бы ты лучше к шлюхам в притон. Там каждый, кто пожелает, горожанин пли селянин, сможет иметь тебя за деньги». Женщина это услышала и сказала тем, кто был с нею: «Возвратимся». И она, обернувшись, спросила: «Бистиччьо, зачем ты позоришь меня? Ты не смог бы купить меня и за золото». Сказав так, дама гордо удалилась. Бистиччьо же устыдился, так как не думал, что дама услышит его слова.




II


Мессер Корсо Допати, будучи однажды в Рикасоли, развлекался там со знатными дамами и кавалерами и повстречал одну достойную синьору, что была женой мессера Гульельмо ди Рикасоли. Прогуливаясь с нею, он просил ее любви такими словами: «Не откажите мне в ваших милостях. Я вас не обману, добившись вашей любви. Прошу вас прийти со мною к доброму согласию. Я молод, знатен, хорош собою и прекрасно сложен, как вы видите».[316 - Дино Компаньи. флорентийский хронист XIV в. характеризует Корсо Донати таким образом: «красоту тела он сохранил до старости, был изящно сложен, светловолос; приятен, рассудителен и красноречив в беседе» (Cronica, III, 21).] Дама ему отвечала: «Мессер, смотрите, как бы зеркало вас не обмануло». Мессер Корсо был пристыжен таким ответом дамы и немедленно удалился. Те же, кто были с дамой, увидев, что мессер Корсо ушел, очень удивились, ибо не знали тех причин, что были известны даме. Они спросили у дамы, почему мессер Корсо убежал столь поспешно. Дама не хотела открыть причину. Но они настаивали, и тогда дама сказала: «Он говорил о себе, что он молод, знатен и прекрасно сложен; а я ответила ему: «Мессер, смотрите, как бы зеркало вас не обмануло». Больше я не сказала ничего, но он удалился, не ответив ни слова». Все немало над этим потешались.




III


Один знатный рыцарь из Прованса отличался доблестью и сражался на всех турнирах, какие устраивались; и на всех он бывал и редко когда не добивался победы своей силой и мужеством. Многие дамы домогались его любви, но всем он отказывал, потому что был предан той, что была его женою, и любил ее больше всего на свете. И всякий раз, когда он возвращался с турнира в свой замок, жена по заведенному обычаю выходила ему навстречу, и рыцарь обнимал и целовал ее со страстью, и пребывал с нею в любви и веселии. Однажды он возвращался с турнира, что был устроен во французском королевстве, удостоившись там многих почестей. Рыцарь спешился и вошел в дом, как он обычно делал; но жены не было на привычном месте, где она всегда его ждала. Рыцарь поднялся в спальню. Дверь не была заперта, но прикрыта; рыцарь заглянул в комнату; его жена лежала в постели с управляющим. Рыцарь, увидев это, закрыл дверь и не сказал ни слова; он спустился вниз и вышел вон. Грустно сел он в седло и поехал куда глаза глядят в великой печали. И по пути повстречал он одну графиню, даму очень знатную и замечательной красоты, что возвращалась с того же турнира в своей карсте. Графиня, завидев рыцаря, весело его приветствовала, так как давно уже его любила и неоднократно просила его об ответной любви; но рыцарь всегда отказывался, не желая изменять своей супруге. Графиня увидела, что он весьма печален, и спросила его, что случилось, сказав, что не подобает столь доблестному рыцарю грустить. Среди прочего она сказала, что если бы он влюбился и кого-нибудь, то беды бы не было, и стала его уговаривать прийти с ней к доброму согласию; и если бы он так поступил, то не знал бы никогда ни печали, ни забот. А рыцарь, помня то зло, что причинила ему его супруга, и думая также, что не подобает отказывать столько раз такой достойной даме, обещал ей стать ее рыцарем и во всем исполнять ее волю. И они порешили встретиться в условленный день. Рыцарь отправился в свой замок. Супруга, завидев его, вышла навстречу, как было у них заведено по обычаю. Рыцарь же не казался очень радостным. Тогда дама удивилась и перепугалась, не узнал ли он про ее измену; и много раз пыталась она узнать, что произошло. Рыцарь не отвечал ей ни слова. Приближался день, который был условлен между ним и графиней. И рыцарь задумал так отомстить своей жене: пусть она увидит его в постели с другой женщиной, как он прежде видел ее с другим мужчиной. Он сказал своей жене: «Я не весел оттого, что должен сегодня поехать но очень важному делу и взять с собою доверенного человека. Я не нахожу никого, кому бы мог полностью довериться, и оттого столь печален». А жена отвечала: «Если дело только в этом, я вам все устрою». И она веселилась, поверив, что все дело было в этом, а не в ее тайной измене. Рыцарь спросил: «Как же вы мне можете помочь?» И жена ответила: «Я оденусь вашим оруженосцем и поеду с вами; никому вы не можете довериться более, чем мне». Рыцарь сказал, что так они и поступят. Жена переоделась оруженосцем, они сели на копей и отправились в замок, где жила графиня. Там устроен был большой праздник и веселье. Они славно поужинали, а затем графиня взяла рыцаря за руку и повела в спальню; и они легли в постель. В комнате же было две кровати; в одну легла графиня с рыцарем, а в другую служанка графини и оруженосец рыцаря, который был на самом деле переодетой женщиной. Служанка же, будучи хороша собою, очень обрадовалась обществу оруженосца. Графиня несколько раз за ночь спрашивала рыцаря, кем ему приходится оруженосец. Рыцарь отвечал, что это его племянник. Также много раз графиня спрашивала служанку: «Каково тебе?» – полагая, что оруженосец усердно ее ублажает. – «Ты там неплохо устроилась и, наверное, не скучаешь». Служанка же неоднократно дотрагивалась до своего соседа, и всякий раз оруженосец отодвигался от нее. Служанке это не нравилось, и она много раз отвечала графине: «Он не похож на мужчину; когда я его трогаю, он отодвигается прочь и не отвечает мне ни слова». Графиня с рыцарем весьма над этим потешались. Рыцарь часто говорил служанке: «Обними его, ведь он тебя стыдится». Служанка так и поступала. А рыцарь говорил это, чтобы досадить жене, переодетой оруженосцем. И той хотелось умереть от печали, видя, слыша и чувствуя все, что творилось. На следующий день все поднялись, и рыцарь, попрощавшись с графиней, отправился со своим оруженосцем в обратный путь. Жена его, переодетая оруженосцем, стала поносить его, приговаривая: «Вероломный рыцарь! Я попомню тебе все измены и предательства, что ты мне нынче учинил». Рыцарь, долго снося попреки, наконец ответил жене, сказав ей, как он любил ее прежде, пока она не променяла его на слугу, тогда как он изменил ей с дамой более красивой и статной, чем она сама. Услышав, что муж знает об ее измене, она умерла с горя на третий день.




IV[317 - Сюжет новеллы восходит к Валерию Максиму (Factonim dictorumque memorabilium, IX, 14. 3). Непосредственный источник – «Поликратик» Иоанна Сольсберийского (Polycraticus, III, 14).]


Когда император проезжал верхом по Риму, он увидел пилигрима, идущего своим путем. Императору показалось, что пилигрим очень похож лицом на него самого; и он спросил своих баронов, так ли это. Все бароны с ним согласились. Тогда император решил, что догадка его верна, и мать этого Пилигрима, наверное, проживала в свое время и Риме и могла иметь дело с отцом императора. Он спросил пилигрима: «Странник, скажи мне, бывала ли твоя мать в Риме?» А пилигрим понял, зачем это нужно императору, и отвечал: «Мессер, мои мать не была в Риме никогда, зато отец бывал частенько». Император, оценив шутку пилигрима, взял его в свою свиту и осыпал милостями.




V[318 - Аналогичный сюжет имеет фаблио «О рыцаре, который исповедовал свою жену» (In: Fabliaux et Contes. P., 1808, v. III, p. 229 ss.). Новелла с использованием того же сюжетного мотива есть у Боккаччо (Декамерон, VII, 5).]


Одна знатная дама была тяжело больна и призвала священника, сказав, что хочет исповедаться. Узнал про то ее муж, который был очень ревнив и охранил ее пуще зеницы ока. Он переоделся монахом и пришел ее исповедовать. В комнате было темно, как обычно бывает у больных. Женщина, как заведено в тех краях, стала исповедоваться в своих грехах, и среди прочих рассказала она, что родила одного из сыновей не от мужа. Супруг, который все это слышал, стал очень громко вздыхать. Женщина по вздохам его признала и тут же, чтоб загладить свои стыд, сказала мужу: «Ах! Вероломный супруг! Хоть так я отомстила тебе за твои измены!» И муж не смог ей ничего ответить.




VI


Один рыцарь из Перуджи участвовал в битве жителей Фолиньо с перуджинцами и оказался среди побежденных. Покидая ноле битвы, он скакал во весь опор, так что седло лошади съехало ей на холку. Заметив, в каком виде его упряжь, другой рыцарь сказал ему: «Мессер, седло вашего коня слишком уж съехало вперед». На что рыцарь ответил ему: «Ах, я бы хотел, чтобы оно было уже в Перудже!».




VII


Один юноша из Пизы был влюблен в мадонну Прециозу, невестку мадонны Неры, и был столь робок, что не решался объясниться ей в любви. Однажды, гуляя с мадонной Нерой и со своей возлюбленной по саду у стен Пизы, он решился и стал просить свою даму о любви, говори ей так: «Мадонна, я долго был вашим рабом и не выказывал этого из-за робости. Теперь же, когда время и любовь придали мне храбрости, я молю вас сделать меня своим слугою и не обойти вашими милостями и спасти меня от тех терзаний, что давно меня мучат». Дама ответила ему так: «Приятно мне, что ты любил меня чистой любовью и был моим рабом. Если ты так долго любишь меня и из-за меня грустишь и мучаешься, то зря ты мне не сознался раньше; а сейчас, когда я это знаю, я охотно верну тебе радость и веселье». Юноша отвечал: «Мадонна, я мечтаю о полной радости». Дама ответила ему: «Возлюбленный, нехорошо, что, едва объяснившись мне в любви, ты уже помышляешь о полной радости». Юноша отвечал: «О мадонна! Вы узнали из моих слов, что я люблю вас уже давно, и тягостно было бы мне длить ожидание». На это дама ему сказала: «Ты должен знать, что любовники в прежние времена питали к своим дамам чистую любовь по восемь, а то и по десять лет». От таких слов юноша очень опечалился и промолвил: «Мадонна, я не смог бы ждать так долго, за такое время я бы умер; и поскольку я люблю вас уже давно, не подобает назначать мне такие сроки». Тогда дама сказала: «Пойдем спросим совета у мадонны Неры». Юноша согласился. Они подошли к мадонне Пере и все ей рассказали. Мадонна Нера сказала: «Видишь ли, мадонна Прециоза, вы должны знать, что страсть ныне терзает любовников сильнее, чем в прежние времена, и это потому, что любви свойственно расти, и терзания ее со временем увеличиваются. К тому же в древности люди жили по пятьсот лет и могли больше времени тратить на ожидание. И поэтому я советую и велю вам предоставить друг другу полное удовлетворение, как к тому располагают любовь и желание».




VIII


Один пилигрим, совершив преступление, был пойман и приговорен к уплате тысячи лир или к ослеплению. Пилигрим не имел возможности заплатить. Его связали и прикрыли ему глаза невязкой, как это принято в тех краях. Когда его вели по городу к месту казни, одна женщина, весьма богатая, хотя и уродливая, увидела его и нашла, что он молод и хорош собою. Женщина спросила, почему его ведут на казнь. Ей ответили: «Потому что он не смог уплатить тысячу лир». Тогда женщина послала сказать пилигриму, что она уплатит тысячу лир, если он за это возьмет ее в жены. Пилигрим согласился; его привели к упомянутой женщине. Повязка была снята; когда же пилигрим увидел, до чего дурна эта женщина, он сказал тем, кто развязал ему глаза: «Завяжите их! Завяжите! Лучше никогда не быть зрячим, чем всегда видеть то, что тебе противно». Синьор того города, прослышав, что сказал пилигрим, послал за ним, чтоб его привели обратно, и отменил казнь и отпустил пилигрима на волю.




IX


Мадонна Феличе, жена мессера Уго из Рикасоли, возвращалась в Рикасоли в обществе Гвидо, сына мессера Убертино деи Пацци, который ехал навестить свою сестру, и Мональдо Софиена. Когда они прибыли, мессер Уго сказал: «К ужину нынче нет ничего, кроме яиц и сыра». Гвидо повернулся к Мональдо с обеспокоенным видом и сказал, поскольку он очень любил поесть: «Неужели он не шутит насчет яиц и сыра?» А мадонна Феличе тогда сказала: «Он грустит, поскольку надежды его не оправдались. Ведь если кто из дома Пацци отправляется в путь, то, куда бы он пи ехал, он везде хочет найти свадебное угощение».




Χ


Один пилигрим забавлялся на лугу со своей женой. Граф Берлингьери из Прованса[319 - Граф Берлингьери из Прованса – возможно, имеется в виду Раймонд Беренгарий V (ум. в 1245). граф Прованса.] проезжал в то время неподалеку; он увидел пилигрима на прекрасном лугу в обществе красивой женщины. Он позвал пилигрима и сказал ему: «Спой-ка мне песню». На что пилигрим тут же ответил…[320 - Конец новеллы отсутствует.]




Дополнение к Новеллино III[321 - Следующая группа новелл, созданных во втором десятилетии XIV в., появилась в издании Винченцо Боргини вместо восьми новелл основного корпуса «Новеллино». Нумерация в скобках по изданию Боргини (Libro di novelle et di bel parlar gentile. Firenze, 1572). Перевод выполнен по изданию: Novellino e conti del Duecento.]





I (XV)

[Как один старец, выказав любезность, считает себя умирающим]


Мессер Герардо да Камино[322 - Герардо да Камино (ок. 1240–1306) – правитель Тревизо (с 1283). Ср.: «Герардо был благороден и как о благородном останется о нем память на веки вечные» (Данте. Пир, IV, XIV, 12). С похвалой упомянут и в «Божественной Комедии» (Чистилище, XVI, 124).] дав незадолго до своей смерти четыре тысячи лир мессеру Корсо[323 - Мессер Корсо – Корсо Донати (см. Дополнение II, новелла 1, примеч. 1) в течение двух лет был товарищем Герардо да Камино в должности генерального капитана Тревизо.]на его военные расходы, позвал лекаря и велел пощупать себе пульс. И сказал лекарю, утверждавшему, что он ничем не болен: «Ты плохо меня осмотрел, я при смерти». – «Отчего так, мессер?» – «Мне кажется, что я слишком много денег дал мессеру Корсо; раньше, сколько я ни давал, такого со мной не случалось».

Также мессер Угуччоне да Фаджуола,[324 - Угуччоне да Фаджуола (1250–1319) – известный полководец, правитель Пизы (с 1313), победитель флорентийцев при Монтекатини (1315), после свержения пизанцами (1316) был подестой в Виченце.] когда выдавал одному дворянину сто золотых, услышал от своего казначея: «Позавчера ваш сын[325 - Сын Угуччоне, Франческо, правитель Лукки, погиб при Монтекатини. Возможно, имеется в виду другой его сын, Нери, ставший синьором Лукки после гибели старшего брата.] дал ему двести» – и на это сказал: «Теперь я вижу, как я состарился – сын дает больше, чем я».




II (XVI 2–3)

[О метких ответах и словах знаменитых людей]


Франческо да Кальболи[326 - Франческо да Кальболи – выходец из знаменитого рода (см. Новеллино, XLVII, примеч. 2), в 1307 г. занимал во Флоренции должность капитана народа.] упрекал мессера Риччардо де Манфреди,[327 - Риччардо де Манфреди – правитель Фаэнцы (XIV в.).] что по его милости ни в Фаэнце, ни в Форли у него не осталось ни одного друга, и услышал в ответ: «Если не считать тех, которые вас ненавидят».

Горько достойному человеку слышать похвалы тому, кого не осмеливаешься хулить, либо тому, кого все превозносят, желая подольститься или опасаясь его могущества, и кому от хулы никакого убытка не будет, так высоко его положение. Поэтому говаривал мессер Пассуоло в собрании друзей: «Господа, ни о боге, ни о маркизе ни слова».




III (LXXIV


-


)[328 - Первый эпизод новеллы имеет аналогию в «примере» XX «Графа Луканора», в финале которого появляется и традиционный для средневековой литературы мотив «книги глупостей» (см.: Хуан Мануэль. Граф Луканор, с. 59). Анекдот об обманутом обманщике встречается у Петра Альфонси (Disciplina clerical is, XVI), в «Римских деяниях» (Gesla Romanorum, 118) и в «Моральном зерцале», продолжении «Зерцал» Винцента из Бове, созданном ок. 1310 г. (Speculum morale, I, I, 27). На близком мотиве строятся новеллы Боккаччо (Декамерон, VIII, 10) и Саккетти (Триста новелл, CXCVIII).]

[Здесь рассказывается о том, кто от добра добра искал]


Некто взялся записывать все безумства и глупости, кем бы они ни делались. Записал, как одного человека одурачил алхимик: получив от алхимика вдвое того, что ему дал, он, дабы сразу нажиться, дал ему затем пятьдесят золотых, а тот и был таков. Обиделся оставшийся в дураках на запись и, спросив: «А если бы я получил вдвое, как и полагалось, что бы ты записал?» – услышал в ответ: «Вычеркнул бы тебя и занес бы его».

Очень часто человека побуждает к добру не добродетель, а надежда на награду или какую-нибудь выгоду. Мудро поэтому, имея в ком-либо нужду, поманить его надел «дои на вознаграждение прежде, чем обратиться к нему с просьбой.

Некто, по совету одной старухи, дабы возвратить драгоценности, которые отказывался вернуть человек, имеющий их на сохранении, дал ему знать, что намерен отдать на хранение еще одному лицу множество драгоценностей в шкатулках. Тот же, увидев, как их переносят, сказал: «Приходи и забирай, что тебе принадлежит». 11 возвратил ему все не по своей доброте и честности, а в надежде на больший куш. Так он остался в дураках, ибо шкатулки тут же перестали носить, а в уже принесенных ничего не оказалось, – и поделом ему.




IV (LXXXV 1–2)

[Какие советы надлежит давать]


Фреди далла Рокка вел воину с Сассафорте.[329 - Сассофорте – замок в тосканской Маремме. То же – Рокка а Пальменто.] Однажды по совету друзей и по их настоянию, но против своей волн, он выступил против неприятеля. Перед самой схваткой его спросили, каким будет боевой клич, и он сказал:

«Господа, я прошу выбрать такой клич: смело, как дома – дабы все вели себя так же смело, как дома, когда давали мне совет пойти на неприятеля».

Так и должно быть, но частенько происходит обратное: смелые советчики теряют храбрость в бою.

Во многих местах есть закон: кто стоит за войну или поход, должен принять в них участие, ибо достоин хулы дающий совет и не способный сам ему следовать. Мессер Дж. да Кори но, будучи однажды в походе, несмотря на свою судейскую должность и возраст, ответил человеку, который этому дивился, что участвует в походе, дабы иметь голос в совете о воине.




Дополнение к Новеллино IV[330 - Данная группа новелл содержится в рукописи второй четверти XIV в., хранящейся в Национальной библиотеке Флоренции (вторая часть Панчатикиано – Палатино 32). Рукопись состоит из новелл основного корпуса «Новеллино», начиная с LXXII, и еще двадцати новелл, в этот корпус не вошедших или вошедших в другой редакции. На русский язык переводилась новелла XVII (в кн.: Новеллы итальянского Возрождения, избранные и переведенные П. Муратовым. Указ. соч.). Перевод выполнен по изданию: Novellino e conti del Duecento. Нумерация в скобках по изданию Бьяджи: Biagi G. Le novelle antiche dei codici Pancialichiano – Palatino 138 e Laurenziano – Gaddiano 103.]





I (CXXXVII)

[О том, как Геркулес сразил великана]


Когда Геркулес возвратился из царства амазонок, где сражался и одержал победу, прослышал он о великане невиданной силы. Звали этого великана Этеус[331 - Этеус – Антей.] и жил он в Греции в большом лесу, что возле высокой горы. Этот великан имел такое свойство, что если случалось ему бороться с каким-нибудь рыцарем или еще с кем-нибудь, и он невзначай падал, то едва успевал он коснуться земли и почувствовать ее прохладу, как тотчас же сила его возрастала вдвое. Из-за этого свойства, а также потому, что был он могуч и жесток и не щадил никого вокруг, одно его имя наводило на всех ужас. Вот о нем-то и услышал Геркулес и отправился с ним сразиться; стоило им встретиться, как они бросились навстречу друг другу и схватились врукопашную. Геркулес не взял с собой никакого оружия, кроме большой палицы, да и та была не такой большой, какую подобало бы иметь столь сильному человеку. А сделал он это для того, чтобы быть ловчее великана. Начали они бороться. Геркулес схватил великана и прижал его к земле, А тот вскочил как ни в чем не бывало и, когда Геркулес уже помышлял о победе, сделался еще сильнее и бодрее прежнего. Очень подивился этому Геркулес. Не знал он, что такое бывает, но разгадал в конце концов, в чем здесь дело. Тогда он схватил великана и с силой поднял его высоко над землей обеими руками, и так держал его, оторвав от земли, пока тот не начал испытывать смертные муки и не испустил дух в его руках. И никакая сила не помогла великану высвободиться и опуститься на землю. Это сражение и выказанное в нем бесстрашие стяжали Геркулесу, как вам известно, великую славу и немалые почести, ибо вам понятно, что одолеть такого великана и так хитроумно убить его – величайшая доблесть. Да будет вам известно, что совершил он и множество других славных деяний и не страшился никого на свете: ни змея, ни какого-либо другого свирепого зверя. А еще вы должны знать, что друг его, Тезей, был столь же бесстрашен и умертвил герцога, который разрушил Фивы,[332 - О походе Тесея против Креонта, царя Фив, автор новеллы мог узнать из французского «Романа о Фивах» (сер. XII в.).] как повествуется о том в другой истории, а еще он же убил великана по имени Кат. От Ипполиты, похищенной Тезеем у амазонок, у него был сын по имени Ипполит; а еще родил он и другого сына по имени Ампилоцид от женщины, которую взял себе в жены и которая звалась Федрой.




II (CXXXVIII)[333 - Сюжет новеллы восходит к Третьей книге Царств (III, Ш – 28) через посредство старофранцузского перевода. Суды Соломона вошли в число популярнейших фольклорных сюжетов. Об их распространении в России и об их фольклорных и литературных параллелях см.: Веселовский А. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине, с. 51–98.]


Это случилось во времена царствования мудрейшего Соломона. Когда ему было одиннадцать лет, отец его, как сказано в писании, был уже стар и не мог больше править, а посему он поставил царем своего сына Соломона и поручил ему все царство, чтобы мог он и казнить и миловать по своему усмотрению. И были там в то время две женщины, которые жили в одном доме и спали в одном постели; каждая из них родила по сыну, и были дети эти весьма схожи между собой лицом и цветом волос, так что мало чем рознились один от другого. Так вот, спали они вместе, каждая со своим младенцем, и ворочались во сие, нисколько не помышляя об осторожности. Как бы то ни было, одна из них нечаянно умертвила своего сына, пока другая спала спокойным сном. Та, что погубила свое дитя, пробудившись, тотчас же замыслила страшное и гнусное злодеяние: она взяла своего мертвого сына и положила его возле подруги, а ее живого младенца забрала к себе. И так лежала она, не смыкая глаз» до наступления света, опасаясь, чтобы ее подруга, паче чаяния, не последовала бы ее примеру.

И вот, когда уже совсем рассвело, собрались они как обычно покормить своих детей. Тут одна из них, взяв на руки сына, увидела, что он мертв, и разразилась безутешными слезами. Когда же она вгляделась в него, ей показалось, что это не ее дитя, а ведь так оно и было на самом деле, и что нет от него привычного запаха. Распеленав и разглядев его хорошенько, она убедилась, что это не ее сын. Тогда она решила поглядеть на сына своей подруги. И сказала сразу же: «Это мой». А та уже успела покормить и перепеленать младенца и крепко прижимала его к себе.

Начали они спорить не на шутку, и каждая утверждала, что живой младенец – ее сын. И доспорились они до того, что решили искать правосудия у царя Соломона. Выслушав обеих рыдающих и растерзанных женщин, Соломон велел позвать своего палача и приказал распеленать младенца и рассечь его надвое, чтобы каждой из них досталась половина. Таков был первый суд царя Соломона.

Палач, взяв мальчика за одну ножку, уже готов был в присутствии Соломона разрубить его. Та, что выдавала себя за мать младенца, не тревожилась и говорила: «Ну что ж, пусть будет так». И видно было, что ей до него мало дела. Но у той, что носила его в своем чреве, при виде мук ее дитяти, сердце стало рваться на части, и она закричала в отчаянии: «О государь, пощади моего дорогого сыночка; лучше пускай она заберет его себе живого, я же никогда не буду больше требовать его назад».

Услышав это, Соломон тотчас приказал отдать ей дитя, а ту, что выдавала себя за мать этого младенца, он на первый раз простил. А отдал он младенца той женщине потому, что, как вам уже ясно, вполне уверился, что она ему родная мать Вот как рассудил царь Соломон; и много еще добрых и праведных решений он принял, ибо был мудрым и справедливым государем.




III (CXXXIX)[334 - Сюжет новеллы широко распространен в фольклоре. Ср.: На вопрос царя крестьянин отвечает, что часть денег он тратит в оплату долга (содержит родителей), часть отдает в долг (содержит сына), часть бросает в окно (содержит дочь). Царь задает эти загадки боярам, они не могут их отгадать. Крестьянин за большие деньги продает им отгадку при «царской персоне» (изображение царя на монетах). – См.: Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 921 ΙА. Перкая часть новеллы перекликается с рассказом из «Римских деяний» (Gesta Romanorum, 57).]


Жил во времена императора Фридриха один кузнец, который работал в своей кузнице каждый божий день, будь то воскресенье или даже большой престольный праздник. И каждый день работал он до тех пор, пока не зарабатывал четыре сольдо, а как только зарабатывал он эти деньги, ни к какой новой работе, даже самой выгодной, он уже не притрагивался и больше в тот день палец о палец не ударял.

Императору, как блюстителю закона, донесли, что кузнец этот работает все дни подряд: и в воскресенье, и в Пасху, и в другие престольные праздники, равно как и в будни. Узнав об этом, император тут же велел привести к себе кузнеца и стал его расспрашивать, правда ли то, что о нем говорят. Кузнец отвечал, что правда, и все как есть рассказал.

«От чего ты так поступаешь?» – «Мессер, я дал себе слово работать так до конца моих дней; чтобы жить спокойно, я каждый день зарабатываю четыре сольдо и больше в этот день уже ничего не делаю». Тогда император спросил: «На что же ты тратишь эти четыре сольдо?» – «Мессер, двенадцать динариев я подаю ради Христа, двенадцать я возвращаю своему отцу, потому что он давал мне деньги, когда я был молод и не умел еще сам добыть себе ни гроша, а теперь он стал стар и уже не может работать; еще двенадцать я, можно сказать, выбрасываю на ветер, иначе говоря, даю их своей жене на расходы, а для меня это все равно, что выкинуть их вовсе, ибо жена моя только и умеет, что есть да пить. И еще двенадцать я трачу на свои нужды. Вот так я и поступаю с этими деньгами: один сольдо отдаю богу, один – моему отцу, один – выбрасываю и еще один трачу сам». Выслушав кузнеца, император не нашелся, что ему ответить. А про себя подумал: «Если я прикажу ему поступать иначе, го, пожалуй, только прибавлю ему хлопот и собью с толку; лучше я велю ему выполнить один мой приказ, а если он ослушается, я заставлю его ответить мне за все, что он делает наперекор божественным законам и моим повелениям». И обратился он к кузнецу с такими словами: «Ступай с богом, но если станут тебя расспрашивать о том, что здесь было рассказано, не говори ничего ни одной живой душе, пока не увидишь сто раз моего лица, иначе уплатишь сто лир штрафу». И велел император придворному писцу записать этот свой приказ. А кузнец вернулся к себе домой и стал жить как и прежде, а надо вам знать, что был он человеком мудрым и понимал толк в жизни.

На следующий день задумал император спросить у своих мудрецов о кузнеце, который зарабатывает четыре сольдо, на что он их употребляет, чтобы узнать, сумеют ли они догадаться, что один сольдо он дарит, другой возвращает, третий выбрасывает, а четвертый пускает в дело. Послал он за мудрецами и объяснил им, какую надо отгадать загадку. Выслушав его, мудрецы попросили сроку восемь дней; император согласился. Стали они думать все вместе, но так ничего и не придумали. Наконец они решили, что все дело в кузнеце, который приходил к императору, но в чем здесь суть, никто из них понять не мог. Разузнали они, где живет этот кузнец и тайно отправились туда, чтобы расспросить его. Однако не добились от него ни слова. Тогда мудрецы посулили ему денег. На это он согласился, но сказал: «Если вы и вправду хотите, чтобы я все вам рассказал, ступайте теперь и принесите мне сто бизантов, или вам никогда от меня ничего не узнать». Мудрецы, видя, что нет другого выхода, и опасаясь не уложиться в срок, данный императором, принесли ему столько бизантов, сколько он просил. Не говоря ни слова, кузнец взял монеты и стал рассматривать их все по очереди: с одной стороны было отчеканено лицо императора, а с другой стороны – император верхом и в доспехах. Разглядев хорошенько каждую монету, изображавшую лик государя, он повторил мудрецам все, что рассказывал императору. С этим они ушли от него и возвратились к себе. Как только назначенный срок истек, император послал за мудрецами, желая услышать от них ответ на загадку. И мудрецы поведали ему все, как оно и было на самом деле. Услышав это, император очень подивился, как смогли они дознаться до правды. Он немедленно велел привести к себе кузнеца, а сам подумал: «ну теперь-то ему придется расплатиться за все: либо они сумели обольстить его каким-нибудь образом, либо ou от страха все им рассказал, но сами они во веки веков не догадались бы; тем хуже для него». Кузнец, за которым послали, явился. И император сказал ему: «Сдается мне, ты слишком много себе позволяешь: ты разболтал то, что я велел тебе держать в секрете, и крепко теперь об этом пожалеешь».

Кузнец на это ответил: «Мессер, вы не только мой повелитель, вам подвластно все на свете, и я готов принять от вас любую кару, ибо вы для меня и отец и государь. Но знайте же: я не нарушал вашего приказания, ибо вы велели мне не говорить никому того, что я вам поведал, раньше, чем я увижу сто раз ваше лицо; и те, что стали меня расспрашивать, не добились бы ничего, если бы я не выполнил сначала вашего приказа и не увидел бы сто раз вашего лица. А я так и сделал, ибо прежде, чем все им рассказать, я попросил принести мне сто бизантов и на каждом из них я увидел запечатленный лик ваш; только после этого я все им рассказал. А посему, о господин мой, нет здесь моей вины. Ведь поступая так, я хотел отвести беду и от себя и от них». Услышав это, император рассмеялся и сказал: «Ступай себе, добрый человек, ты оказался мудрее всех моих мудрецов, и да поможет тебе бог». Теперь вы знаете, как ловко сумел кузнец спастись от императорского гнева, и, вернувшись домой целым и невредимым, зажил по-прежнему.




IV (CXL)[335 - Новелла является свободной переработкой библейского рассказа (Вторая книга Царств, XI–XII).]


Царь Давид, мудрец и пророк, отец царя Соломона, был склонен к сладострастию, но всеми силами старался не нарушать заповедей господа нашего. Случилось ему однажды проезжать верхом по одному из своих городов с большой свитой, и увидел он в окне знатную и благородную даму прекрасной наружности; звали ее Вирсавией и была она женой одного из рыцарей давидовых по имени Урия, который благородством и отвагой снискал себе немалую любовь царя. Увидев ее, Давид в тот же миг воспылал к ней страстной любовью. Желание овладеть ею было в нем так сильно, что задумал он убить ее мужа. Он приказал послать Урию на войну, а сам втайне уготовил ему верную гибель.[336 - Ср.: «Давид написал письмо к Иоаву и послал его с Уриею. В письме он написал: поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер» (Вторая книга Царств, XI, 14–15).] Так оно и произошло. А когда царь Давид узнал, что его верный рыцарь мертв, он всеми правдами и неправдами сделал эту даму своей; и она родила от него, как мы знаем о том из Писания, Соломона, мудрейшего из царей. Итак, вы сами видите, что царь Давид трижды погрешил против бога и его заповедей: предал своего рыцаря, послав его на смерть, совершил убийство, ибо тот погиб, и блудодействовал с женой своего рыцаря, Вирсавией. Прошло время, и царь Давид, задумавшись над содеянным и над тем, как попирал он заветы господа, понял, что совершил зло и что не будет ему прощения до тех пор, пока он не заслужит его великим покаянием. Сокрушаясь всем сердцем, приказал он немедленно вырыть узкую и глубокую могилу и стал по пояс в этой могиле, дав обет не выходить из нее до тех пор, пока бог не пошлет к нему своего ангела с вестью о прощении. И так стоя, окруженный со всех сторон землей, он сложил прекрасный благочестивый псалом, который занесен в Псалтирь и в котором говорится: «Miserere mei, Deus, secundum magnam misericordiam luam,… и т. д.,[337 - Miserere mei, Dens, secundum magnam misericordiam tuam (лат.) – «помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей» (Псалтирь, L, 3).] что на нашем наречии означает: «Господи мой боже, пожалей меня грешного». После того, как он сложил и пропел этот псалом, господь послал к нему ангела, и тот сказал: «Восстань, Давид, и выйди из этой могилы; я пришел сказать тебе, что за великое твое смирение и за псалом, который ты сложил, бог простил тебя». Услышав это, царь Давид, повинуясь велению господа, вышел из могилы и с тех пор жил праведно. Имейте в виду, однако, что если бы та дама занималась дома своими делами и не высовывалась в окно, ничего бы этого не произошло.




V (CXLI)[338 - Новелла является расширенным вариантом Новеллино, LXI.]


В те времена, когда власть Рима была столь велика, что весь мир платил ему дань, французский король, сочтя себя достаточно сильным и богатым и не желая больше оставаться в кабале у римлян, задумал избавить себя и свою страну от их владычества с помощью выкупа или иным каким-нибудь способом. Собрал он знатных и богатых граждан и отрядил их послами в Рим. И наказал им, чтобы они любой хитростью – за деньги или как-нибудь иначе – постарались добиться согласия римлян и не скупились на обещания, ибо все будет исполнено. Все они были людьми достойными и мудрыми, способными повести дело так, чтобы в скором времени их король мог рассчитывать на приятные новости. Ехали эти послы много дней и ночей и приехали наконец в славный город Рим. Узнав об их приезде, римляне встретили их с большими почестями в знак любви к французскому королю, мудрость которого не раз выручала их. И вот собрался в Капитолии великий совет, и произошла там чинная и достойная беседа. Французы держали речь о своем деле, следуя во всем наказам короля; их выслушали с большим вниманием и почтением. Переговорив друг с другом, римляне решили: как великий философ Сенека скажет и как рассудит он это дело, так и будет. Сенека в это время находился у себя дома; послы вместе с несколькими Знатными и уважаемыми римлянами отправились к нему. Когда Сенека увидел всех этих достойных людей, он очень удивился, не сразу уразумев, что все это означает. Однако принял их, как и подобает принимать самых почетных гостей, хотя и был человеком небогатым, а, вернее сказать, даже бедным, ибо служил Риму верой и правдой без всякой для себя корысти, и не было для него большей награды, чем слава родного города. Французские послы поведали ему обо всем, затем речь держали римляне. Узнав, что от него требуется, Сенека остался весьма доволен тем, что римляне оказали ему подобную честь и доверили столь важное и почетное дело. А про себя подумал, что следует высказать свое суждение с должной осмотрительностью. Порешивши так, он пригласил послов в дом отобедать с ним чем бог послал. Они же, полагая, что так им легче будет достигнуть желаемого, приняли это приглашение, надеясь, что смогут отблагодарить его и что он останется ими доволен; в ожидании обеда послы изъявили желание поговорить с Сенекой наедине. И он согласился их выслушать. «Смотри же, философ, – сказали они ему, – держи в секрете то, что мы тебе скажем, и обещай, что не станешь гневаться; коли ты согласен, мы будем говорить дальше, если же нет, пусть каждый останется при своем; одним словом, ты человек умный и сам поймешь, что для тебя лучше. Помни, что наш государь богатством превосходит многих других, и ему ничего не стоит тебя озолотить, ежели ты того пожелаешь». Сенека ответил им без промедления: «Ни слова больше, я не торгую своими согражданами и не согласился бы на это за все блага на свете». Послы, услыхав ответ Сенеки, не стали продолжать, а только ели в свое удовольствие все, чем угощал их философ, который был человеком небогатым и принимал гостей без особых церемоний. Отобедав, они вместе с римлянами спросили его, каков будет его ответ, который он по поручению римского народа и всех его сограждан должен был дать французам. Сенека, желая как можно скорее покончить с этим делом, сказал: «Синьоры французы, вы возвращаетесь в свою страну, к своему государю; вот что я вам скажу: ступайте и повинуйтесь римлянам вместе со своими согражданами, а коли сами вы будете покорны Риму, то и богатство ваше будет в его власти. Вот и весь мой сказ, вы люди благоразумные, и поступите так, как я вам велел». С тем и пустились послы в обратный путь, сильно опечаленные полученным от римлян отказом; отправившись назад и проехав немало дней, достигли они своей страны, целые и невредимые, и поведали обо всем своему достославному сеньору, мессеру королю Франции. Выслушав их рассказ и видя, что они ничего не смогли исполнить из того, что им было поручено, король решил покориться римлянам вместе со своим народом и жил так в покорности до тех пор, пока богу это было угодно. Однако в скором времени французы избавились от римского господства, и произошло это тогда, когда римляне перестали питать любовь к своему городу и забыли о справедливости.




VI (CXLII)[339 - Мотив этой новеллы ляжет затем в основу «примера» итальянского проповедника XV в. Бернардино Сиенского и новеллы Лоренцо Астемпо (Hecatomythium primum, LXXX. – коп. XV в.).]


В старину ни одна женщина не осмеливалась, после того как супруг ее умирал, выйти замуж вторично, и как бы молоды ни были мужчина или женщина, ни он, ни она не могли взять себе новую жену или нового мужа. Но вот случилось так, что одна знатная и благородная римлянка, юная годами и томимая плотскими желаниями, ибо недолго пробыла замужем и теперь вдовела, обдумала все хорошенько и, не желая опозорить ни себя ни своих друзей и родственников, решила обзавестись другим супругом, что ей и удалось.[340 - Имя этой римлянки Мабилиа Савелли (ум. в 1315). Первым ее мужем был Стефано Стефанески, вторым – Агапито Колонна (см. примеч. 341). По рассказу Петрарки, эта женщина, представ беременной перед папой Бонифацием VIII, изгнавшим ее мужа из Рима, объявила, что дала приют в своем доме одному паломнику, обманувшись его сходством с мужем, и этой выдумкой оправдала свою беременность (Rerum memorandarum, II).] Поначалу, однако, она не знала, как ей поступить, чтобы не навлечь на себя слишком большой хулы. А была она родом из очень знатного и благородного семейства и владела изрядным состоянием, отчего многие славные рыцари и благородные римские юноши, не имевшие жен, заглядывались на нее, а она – на них. Что же надумала эта дама? Была у нее лошадь, и приказала она своим людям эту лошадь заживо всю ободрать, то есть снять с нее шкуру. А затем велела двум своим слугам водить ее по городу. Один из них вел лошадь под уздцы, а другой шел сзади и слушал, что говорит народ. Люди валом валили на это зрелище, и удивлению их не было конца; каждый старался разглядеть все раньше других, ибо всем подобные происшествия были в диковинку. Тот, что вел лошадь, тянул ее за веревку, привязанную к нижней челюсти, и люди спрашивали, что стряслось со скотиной и чья она, по слуги никому не отвечали и только говорили, что идут по своим делам; тут весь народ принялся судачить об этом диковинном случае, и многим хотелось узнать, чья это затея; слуги же водили лошадь по городу до самого вечера, пока на улицах никого уже не осталось. Когда возвратились они домой, и дама начала их расспрашивать, они рассказали ей все как было: и как сбежался народ и каждый хотел получше разглядеть лошадь, и как все были озадачены и допытывались, чья она, и как они никому ничего не открыли. На что дама сказала: «Что ж, хорошо, а теперь ступайте и задайте ей побольше овса, завтра снова пойдете в город и будете делать то же, что и сегодня, а вечером расскажете мне обо всем». На следующее утро слуги опять выволокли лошадь на улицу и пошли бродить с ней по городу. На этот раз ободранная лошадь ни для кого не была новостью, и те, кому довелось видеть ее один или два раза, уже не хотели более на нее смотреть, ибо зрелище это им надоело. Имейте в виду, что не бывает на свете таких удовольствий, которые рано или поздно не становятся постылыми. А поэтому не осталось почти никого, кто хотел бы поглядеть на эту лошадь, кроме ни разу доселе ее не видевших, да чужестранцев; вдобавок пахло от нее не лучшим образом, так что многие обходили ее стороной, а некоторые бранились, приговаривая: «Да бросьте вы ее в ров, волкам и собакам на съедение». Все старались держаться от нее подальше, и не то, что смотреть, но даже слышать о ней больше не желали. Вечером, приведя лошадь домой, слуги пошли к даме, и она стала спрашивать, что у них нового и как исполнили они ее приказание. Они подробно доложили ей о том, что народ уже сыт по горло видом лошади и что многие поносят их, кто во что горазд. Выслушав их, дама сказала: «Вот и хорошо, теперь я знаю, что будут обо мне говорить, если я снова выйду замуж; пускай же будет, что будет». А слугам приказала: «Ступайте и накормите ее сегодня ночью в последний раз, а завтра поводите ее еще немного по городу, да отведите потом на свалку и оставьте там волкам, собакам и прочему зверью на съедение; когда вернетесь домой, расскажите мне все, что с вами было». Как она приказывала слугам, так они и сделали. Лошадь, однако, к еде не притронулась, ибо была уже не в состоянии даже есть, при этом от нее исходила сильнейшая вонь. Слуги же, не помышляя о том, чтобы ослушаться свою госпожу, стали сетовать на свою судьбу: «Похоже, что сегодня нам не миновать беды: лошадь-то смердит так, что каждому тошно станет». Утром дама, узнав о том, что слуги ее ропщут, обещала щедро наградить их, чем вполне утешила обоих. Вытащили они лошадь на улицу и повели ее по городу, как делали это накануне. И знатным римлянам и простому люду зрелище это уже изрядно опротивело. А слуги все водили и водили по городу лошадь, и вонь от нее была столь нестерпимой, что весь народ разбегался, ругаясь на чем свет стоит. Λ мальчишки, с одобрения взрослых, принялись орать во все горло, браниться, бросать в них грязью и всячески над ними потешаться, говоря при этом: «Попробуйте только прийти с ней сюда еще раз – закидаем камнями, а то развели вонь на весь белый свет». Слуги водили лошадь взад и вперед по городу, стараясь никому не попадаться на глаза, ибо опасались, что народ их растерзает. В тот день они не знали, куда деваться от позора. Когда же наступил вечер, и все римляне, дети и взрослые, мужчины и женщины, вдоволь натешились, а лошадь смердела так, что к ней невозможно было приблизиться, они отвели ее на свалку и бросили там полумертвую; волки, собаки и прочее зверье ее сожрали.

Слуги вернулись домой и рассказали обо всем своей госпоже: как все их поносили и закидывали гнилыми овощами и грязью, как им угрожали, сколько унижений и надругательств пришлось им вынести и как потом они оставили лошадь на свалке. Дама обрадовалась и, как и обещала, наградила обоих за верную службу, а про себя подумала: «Теперь я могу исполнить все, что задумала, ибо когда люди о том узнают, они посудачат неделю-другую, может статься даже месяц или более, но потом им это надоест, и все пойдет по-старому». И она стала осуществлять далее свою затею. В один прекрасный день она созвала родных и друзей и все им открыла: и про лошадь, и про свои намерения, дабы выслушать потом, что они ей посоветуют; каждый высказал свое мнение, нашлись и такие, которые были с ней согласны, хотя всем это дело было внове, ибо до той поры не случалось еще, чтобы вдовы выходили замуж. Дама, выслушав все, что сказали ей родные, произнесла немало разумных речей и привела множество доводов в свою пользу, ведь она была умной женщиной и богатой наследницей, к тому же еще довольно молодой, ибо совсем недолго жила со своим славным мужем, очень скоро оставившим ее вдовой. Затем она позвала одного знатного рыцаря, человека достойного и мудрого, и сказала ему без обиняков: «Мессер Агабито,[341 - Мессер Агабито – Агапито Колонна (ум. в 1305), выходец из знатнейшего римского рода, в 1293 г. был римским сенатором.] вы человек знатный, верой и правдой служите Риму, жены у вас нет, я тоже осталась без мужа; мне хорошо известно, что вы давно питаете ко мне любовь, и я отвечаю вам тем же, поэтому я без всяких сватов и посредников хочу сказать вам, что желаю, если вам то будет угодно, выйти за вас замуж и сделать вас своим супругом и господином». Услыхав такие речи, мессер Агабито почувствовал себя счастливейшим из смертных. А дама продолжала: «Если это произойдет, я буду во всем покорна вашей воле и сделаю вас господином над всеми замками и землями, мне принадлежащими, а также над теми, что достались мне в наследство от первого супруга». И рыцарь дал свое согласие. На свадьбу съехалась родня со всех концов, все завершилось наилучшим образом и прожили они вместе долгие годы в почете и богатстве. С тех пор, как вам известно, вдовы стали выходить замуж, но та дама первой из римлянок решилась на второе замужество. Поначалу в Риме и других местах много было об этом разговоров, но потом все занялись своими делами, а мессер Агабито и его дама жили себе счастливо в почете и уважении. А еще надобно вам знать, что этот мессер Агабито происходил из знатного римского рода Колонна, был достойным и благородным гражданином и, можно сказать, прямым потомком сей славной фамилии, и от той дамы было у него много детей, и все они снискали себе почет и уважение.[342 - У Агапито и Мабилии было трое сыновей. Двое из них, Джордано и Пьетро, были убиты во время народных волнений 29 ноября 1347 г. Автору новеллы их гибель, судя по всему, неизвестна, из чего можно заключить, что данная новелла и, возможно, все новеллы этой группы не могли быть созданы позднее 1347 г.]




VII (CXLIII)[343 - Новелла является расширенным вариантом Новеллино, II.]


Где-то неподалеку от Константинополя жил в старину один очень знатный и могущественный правитель, который носил корону, ибо считал, что он и вправду сын короля. И вот случилось так, что король Испании, приходившийся тестем упомянутому правителю, прислал ему в подарок породистого, красивого и крепкого скакуна отменной выносливости, одним словом, лошадь во всех отношениях великолепную, если бы не уши, длинные, как у осла. Правитель задумал узнать, какая может быть тому причина, тем более, что все, видевшие скакуна, приходили от этого в великое удивление; и говорят, что для этой цели разослал он своих гонцов, повелев им созвать со всех его владений конюхов, дабы те, поглядев на лошадь, открыли ему истину. Услыхав такой приказ, один из гонцов обратился к нему с речью: «Мессер, у вас в тюрьме за какой-то проступок сидит один грек, человек большого ума, который, как мне кажется, мог бы открыть вам то, что вы желаете узнать о вашем скакуне, а вдобавок и многое другое, ежели бы вы пожелали о том его спросить, ибо, как мне известно, он всех, кто обращался к нему с вопросами, удивляет своими ответами, и все, что он говорит, оказывается правдой». Выслушав его, правитель очень обрадовался, но сначала захотел услышать мнение своих конюхов, дабы проверить потом, правду ли скажет узник. Конюхов собралось великое множество, осмотрели они скакуна, и каждый высказал все, что ему было известно по этому поводу, однако, как обстояло дело в действительности, ни один из них не знал. Потом они принялись расхваливать скакуна за прекрасную стать и говорить, что лучшей лошади им не приходилось видеть; а про уши одни говорили, что уже видели такие у других скакунов, другие утверждали, будто все дело в том, чем кормилась лошадь в детстве, третьи же считали, что такова она от природы. Когда конюхи удалились, правитель послал в тюрьму за мудрецом-греком, и тот, как только привели его, сказал: «Мессер, о чем вы хотите меня спросить?» Правитель велел привести скакуна и, показав его греку, сказал: «Мне говорили, что ты человек весьма сведущий во многих вещах, вот я и приказал привести сюда этого моего скакуна, всего прислали мне из Испании, ибо я хочу знать, какие, по-твоему, есть в нем изъяны и какие достоинства, и почему у него такие длинные уши». Грек, будучи человеком мудрым скорее от природы, чем от учения, отвечал: «Мессер, мне известно, что вы показывали его своим конюхам и прочим опытным в этом деле людям, и я ничуть не сомневаюсь, что они дали вам верный ответ». «Это так, – сказал правитель, – я показывал его своим конюхам и другим сведущим людям, но все же мне так хвалили тебя как самого большого знатока в этом вопросе, да и во многих других тоже, что не откажи в любезности и расскажи мне все, что ты об этом думаешь и знаешь, а главное, объясни, почему у него такие необычные уши». Услышав такие слова и видя, каково желание правителя, грек подумал: «Чего не бывает на свете; если я ему отвечу, он, пожалуй, освободит меня из тюрьмы и приблизит к себе, стану я тогда человеком богатым и знатным и заживу в свое удовольствие». И он сказал: «Мессер, уши у него длинные, как у осла, потому что он был вскормлен ослицей, вот вам и весь секрет». Услыхав такой ответ, правитель очень удивился, ибо ни конюхи его, ни кто-либо другой, кого он о том расспрашивал, ничего подобного ему не говорили. Он немедля призвал к себе своих послов и отправил их к тестю в Испанию, дабы разузнали они, как в действительности обстояло дело со скакуном и правду ли говорит о том грек. Вот добрались послы эти до испанского короля, и тот устроил им пышную встречу в знак уважения к своему зятю, которого очень любил; и поведали ему послы о том, зачем они сюда прибыли. Тогда испанский король тотчас же велел разузнать все об упомянутом скакуне, и тут выяснилось, что кобыла, родившая его, вскоре после того издохла, и конюшенный должен был незамедлительно спасать жеребенка. Была у него большая и очень красивая ослица, незадолго до того принесшая ему ослика; забрал он у той ослицы ее детеныша и приспособил ее кормить новорожденного жеребенка. Ослица прилежно его кормила до тех пор, пока это было необходимо; вот так и вышло, что скакун тот вскормлен был ослиным молоком и по этой причине уши у него стали длинные, как у осла. Узнав обо всем этом, послы константинопольского правителя покинули испанского короля и, проведя и пути много дней и ночей, вернулись в свою страну целыми и невредимыми и поведали о том своему господину. Выслушав их, правитель очень подивился небывалой сметливости грека. И приказал он тогда снова отправить его в тюрьму и выдавать ему по полхлеба в день за счет казны, что и было исполнено.

На другой день упомянутый правитель, придя в покои, где хранилось у него несметное множество сокровищ огромной ценности, принялся перебирать свои чудесные драгоценные камни. Захотелось ему узнать все о свойствах этих камней и вспомнил он тогда о том греке, что сидел у него в тюрьме. И подумал: «Хотел бы я знать, понимает ли этот всезнающий грек в драгоценных камнях столько же, сколько в конях?» Рассказывают, что он тотчас послал за греком, и тот явился. Тогда правитель сказал: «О мудрец, сделай милость, скажи мне, разбираешься ли ты в драгоценных камнях, ибо мне думается, что тебе известно все на свете. Посмотри-ка хорошенько на эти камни и расскажи мне о каждом из них». Грек, памятуя о том, что правитель прошлый раз не стал его благодарить, а вместо награды снова отправил в тюрьму и только велел давать ему хлеба, подумал про себя: «Это низкий человек, скаредный и алчный». И решил сказать, что ничего не смыслит в камнях. Но потом подумал: «Может быть, все же стоит ему ответить: расскажу ему еще раз все, что знаю, вдруг он передумает и обойдется со мной лучше, чем в прошлый раз». И он принялся перебирать камни и рассказывать об их свойствах и о том, какие из них лучше и дороже ценятся. Среди этих камней попался ему один, который он, зажав между пальцев, приложил к уху и почувствовал, что камень этот испускает тепло. «Мессер, да будет вам известно, что внутри этого камня – живое существо». Правитель очень удивился и спросил, неужели такое возможно. Нa что грек отвечал: «Мессер, так оно и есть». Тогда правитель велел позвать золотых дел мастеров и прочих знатоков и, показав им камень, спросил, что они об этом думают. Но не нашлось среди них никого, кто смог бы ответить на его вопрос, и все они повторяли только, что таково свойство этого камня. Тогда грек сказал: «Мессер, ежели вам угодно, велите расколоть его, и вы убедитесь, что я прав». Правитель приказал ювелирам осторожно расколоть камень, и все увидели внутри его маленького червячка. По воле всевышнего попал он туда, и господь его сохранил. И правитель, и ювелиры, и прочие мастера, а с ними и все люди из свиты правителя, которые собрались вокруг, очень были удивлены и признали, что поистине греку ведомо все на свете. Однако правитель и не подумал благодарить грека, а только велел снова отвести его в тюрьму, да хорошенько за ним смотреть, а кроме того выдавать ему по целому хлебу в день за счет казны. И как он приказал, так и было исполнено.

Спустя некоторое время упомянутый правитель принялся размышлять о своей жизни, и пришла ему в голову мысль, что хотя он и весьма именитый человек, но часто поступал как мужлан и невежда, особенно же дурно обошелся он с тем греком, своим пленником, который так мудро ответил на оба его вопроса и которого он отблагодарил столь недостойным образом; и подумавши так, сказал он самому себе: «А что если на самом деле я вовсе не законный королевский сын, не свидетельствуют ли о том мои неблаговидные дела и то, сколь мелочным оказался я, когда награждал человека, оказавшего мне такие важные услуги, ведь если бы во мне текла благородная кровь, я не смог бы стать ни алчным, ни скупым, ибо люди высокого происхождения бывают честны, великодушны и щедры во всех подобного рода делах». Рассказывают, что велел он тогда привести из тюрьмы грека, ибо полагал, что не существует такой вещи, о которой бы тот не знал, и подумал при этом: «Он без сомнения откроет все, что ему известно обо мне, и, как знать, может быть, это окажется к лучшему и для меня и для него, да и для многих других людей тоже». И он, не откладывая, послал за греком и поведал ему о своих мыслях, но прежде потребовал от него хранить все в тайне и заставил его в том поклясться. После чего он повелел греку, во имя клятвы, которую тот дал, говорить правду. Услыхав такой приказ, грек понял, что ему ничего больше не остается, и подумал: «Попробую отделаться как можно легче, и, глядишь, он сменит гнев на милость». И он начал так: «Мессер, о чем теперь желаете вы узнать?» – «Я хочу, чтобы ты сказал мне, законный ли я сын, ибо меня одолели сомнения». И грек отвечал: «О мессер, знайте же, что вы несомненно сын такого-то короля и такой-то королевы», – и он назвал их по имени. А король говорит: «Это неправда». – «Чистейшая правда». Видя, что ничего от него не добиться, король решил пустить в ход угрозы и сказал: «Если ты не скажешь мне правду, я предам тебя постыдной и жестокой смерти, и лишь такая выйдет тебе от меня награда; если же ты не станешь скрывать истины, то возможно будет тебе от сего немалый прок». Грек, видя, что король во что бы то ни стало желает знать то, что принесет ему великий позор, и что ничего больше не остается, кроме как сказать правду, решил все же еще раз повторить то же самое, в надежде, что он не станет расспрашивать дальше. И он начал так: «Кто же по вашему разумению ваш отец?» А король говорит: «Не тот, кого я до сей поры считал своим отцом и кто и глазах других таковым являлся». – «Не сомневайтесь, господин мой, вы родной сын такого-то короля и такой-то королевы, его супруги, и рождены вашей матушкой; и пускай вас больше это не волнует, не сокрушайте сердца своего и не думайте о том более». А король ему опять: «Ты лжешь и скрываешь истину, не вынуждай меня быть к тебе жестоким, ибо я вижу, что тебе все известно, ведь ты всегда умел во всем разобраться, а посему, думаю я, можешь сделать это и теперь». Тогда грек сказал: «Раз уж вы желаете узнать то, что знать вам не должно, обрадует ли вас мой ответ или разгневает, я вам отвечу; двум смертям не бывать, а поскольку я вовсе не спешу умереть, то начну издалека. Знайте же, что если бы вы и в самом деле были сыном короля, как это принято считать и как сами вы, судя по вашим словам, полагали, то, когда открыл я вам тайну вашего благородного коня, которую ни одни из ваших конюшенных и никто другой в вашем королевстве разгадать не мог, вы должны были тотчас освободить меня из тюрьмы и пожаловать мне в награду замок или город, но вы велели вновь заточить меня в тюрьму и выдавать по полхлеба в день за счет казны; в другой раз, когда я поведал вам о свойствах ваших драгоценных камней, а главное, рассказал вам о камне с маленьким червячком внутри, о котором ни один из ваших мастеров ничего не знал, вы снова повелели отправить меня в тюрьму и выдавать мне по целому хлебу в день за счет вашей казны, да еще приказали своей страже получше за мной приглядывать; а между тем, раз уж вы не сделали Этого после истории со скакуном, на сей раз вам следовало бы немедленно освободить меня из тюрьмы, за какой бы тяжкий проступок я там ни находился, хотя на самом деле вам известно, что в тюрьме я оказался лишь за то, что не пожелал отречься от своей веры и принять вашу; и если бы даже была на мне вина куда более тяжкая, нежели эта, то и тогда вам следовало освободить меня и пожаловать мне большой город, а в придачу все, что следует в подобных случаях, и окружить почестями; знайте же, что вы происходите не из той семьи, в которой вы родились, хотя произвела вас на свет ваша матушка; да будет вам известно, что у нее от славного ее супруга не было детей и что жил во дворце хлебопек, который кормил весь дворец, всех снабжая хлебом. Был он весьма хорош собой, и ваша матушка, не ублаготворенная мужем так, как ей того хотелось бы, отдалась ему и понесла от него, а сама подстроила так, что одновременно ублажала и супруга своего, дабы сказать потом, что забеременела от мужа. Хлебопек, опасаясь, как бы все это не открылось, воспользовался подходящим случаем и покинул дворец: с той поры не было о нем ни слуху, ни духу. Король же, уверившись, что супруга его беременна, пришел в неописуемый восторг, устроил пир для всех придворных и с того дня не прикасался более к Вашей матушке. Вот так вы и появились на свет». Правитель пришел от сего в великое смущение, не зная, как теперь быть. «Все, что ты рассказал мне, – сказал он греку, – я прошу тебя более никому не открывать, ибо ежели кто о том проведает, я не оберусь позору и к тому же легко могу лишиться и всего своего королевства. А чтобы до конца удостовериться в том, что ты мне поведал, хочу я осторожно расспросить свою матушку и выведать у нее все, что смогу». Грек научил его, как следует ласково и мудро поговорить с матерью, дабы не опечалить ее чрезмерно. Король пошел к матери, отвел ее в потайную комнату и то лаской, то угрозами выведал у нее всю правду, каковая уже была ему известна от грека. Убедившись, что все так и было, король очень подивился великому уму грека и тому, как удается ему знать обо всем на свете; и оценил его по достоинству.

И вот, когда наступил троицын день, король держал великую речь и поведал в ней о том, сколь многому научил его самый мудрый из людей, а также о том, что он, будучи до недавних пор человеком скупым и корыстолюбивым, хочет отныне стать великодушным, любезным и щедрым к своему народу. И всем нам следует знать, что он переменился, одержав верх над своим естеством, стал любезен и великодушен со всеми, когда это бывало необходимо, и устроил великое веселье в тот праздник, а упомянутого грека произвел в рыцари, после чего сделал его своим бароном, и, проникшись любовью к благородным людям, опоясал многих из них мечами и произвел в рыцари. По всему свету прославился он щедростью и пышными пирами. И с той поры он не отпускал от себя грека, держал его при своей особе на нравах учителя и друга, дарил ему города, замки и усадьбы и всегда относился к нему с таким почтением, как если бы тот приходился ему отцом. И так в почете и уважении прожили они вместе долгие годы.




VIII (CXLIV)[344 - Новелла является расширенным вариантом Новеллино, XLVI.]


Жил в старину на Востоке один знатный юноша, красотой превосходивший всех прочих молодых людей и почитавший себя единственным в мире, ибо все другие люди занимали его весьма мало, столь поглощен он был сознанием своей привлекательности, к тому же, пребывая еще в очень юном возрасте, он отличался большим простодушием. И был он до того хорош собой, что многие дамы и девицы возгорались любовью, едва прослышав о нем, не говоря уже о тех, кто видел его воочию. Ради того, чтобы увидеть его, ехали они из самых отдаленных мест, движимые любовью, и до тех пор разыскивали его, пока не находили, а отыскавши, уже не в силах были ни уехать прочь, ни наглядеться на него вдоволь. И чем больше смотрели они на него, тем сильнее разгоралась в них любовь. Звали этого юношу Нарциссом, и перечень всех его прелестей занял бы не одну страницу.

Поглядеть на него стремились королевы и графини, знатные дамы и благородные девицы, жены и дочери государей, баронов, рыцарей, вассалов и прочих благородных людей, и каждая прибывала с пышной свитой, приличествовавшей ее положению. Целыми днями они только и делали, что любовались его красотой, лелея втайне свои желания. И говорили друг другу: «Если бы мог он полюбить кого-нибудь так же сильно, как любит себя самого, поистине он стал бы самым влюбленным человеком на свете; какая жалость, что бог любви не даровал ему способности любить других с такой же страстью, с какой любит он самого себя». И они неизменно приходили на него любоваться, а те из них, кому посчастливилось обнять его или вызвать улыбку на его устах, почитали себя удачливее других. Все они его обольщали, не скупясь на посулы и дорогие подарки ни для него, ни для его матери. И поистине не было среди них ни одной, которая могла бы досыта на него налюбоваться, ибо чем дольше они смотрели на него, тем сильнее охватывало их желание. А он, как о том уже было сказано, обожал лишь себя самого и в простоте своей не ведал, что значит любить. Не смысля ничего в любви, он чурался женщин как только мог. Однажды, удалившись от всех, набрел он на чудесный сад, дышавший свежестью и покрытый утренней росой; кругом распевали соловьи, жаворонки и другие прекрасные птицы, занятые любовью; то была пора весны. Поляны были сплошь усыпаны цветами, а посреди сада бил великолепный фонтан, обнесенный каменным барьером из порфиров и других прекрасных дорогих камней. Вода в фонтане была прозрачнее слезы, и вокруг, кроме Нарцисса, ни души. А теперь послушайте о том, как приключаются несчастья. Юноша один-одинешенек остановился у фонтана отдохнуть и насладиться любовными трелями птиц, которые радостью наполняли его душу. Приблизившись к чудесному фонтану, он наклонился над водой и увидел в ней свое изображение. Вглядевшись получше, он обомлел, ибо принял свое отражение за другого юношу, как две капли воды с ним схожего, и пришел от сего в великое изумление. Будучи по натуре весьма простодушен, он сунул руки в воду, пытаясь схватить свое отражение. Это ему, однако, не удалось, да и могло ли быть иначе? Вода от прикосновения его рук, как это обычно происходит, пошла кругами. Нарцисс, увидев, что нет возможности схватить юношу, очень рассердился, тем более, что в растревоженной воде изображение и вовсе исчезло. Тут он горько заплакал и стал громко жаловаться. Тем временем круги на воде улеглись, и он, вновь поглядев в нее, опять увидел там свое изображение, как и он сам, горько плачущее. Вознегодовав пуще прежнего, он сказал: «Так ты дурачить меня вздумал?» И разозлившись, бросился в воду, полагая, что сумеет поймать там того, кто плачет точь-в-точь, как он. По воле всевышнего ему суждено было тут же захлебнуться и умереть. Он попробовал было выбраться, но не смог; вот так и умер Нарцисс, и, глядя на него, можно было подумать, что он спит. Влюбленные дамы и девицы принялись искать его повсюду, но не найдя нигде, дали зарок до той поры не возвращаться в свои замки, пока не сумеют отыскать его и налюбоваться им вволю. Множество их отправилось на поиски, и набрели они на тот самый цветущий луг с чудесным садом и прекрасным фонтаном, где столь злосчастным образом утонул Нарцисс.

Рассказывают, что они заглядывали повсюду, но нигде его не находили, и не было им утехи ни от сладостного пения птиц, ни от любовных их трелей. Но вот одна из девушек, а возможно, что и вдвоем с подружкой, желая напиться и получше разглядеть фонтан, приблизилась к нему и, заглянув в воду, нежданно-негаданно узрела там Нарцисса. Хотя она не прочь была бы скрыть свою находку от остальных и от той подружки, что была неподалеку, однако не сдержалась. И как обычно поступают в подобных случаях женщины, она, полагая, что имеет дело с великим чудом, радостно воскликнула: «Скорее сюда, милые подружки, он здесь, прекрасный Нарцисс, он спит под водой». Дамы сбежались, принялись разглядывать юношу и рассуждать между собой: «Теперь понятно, отчего пас всех так влекло к нему, а он испытывал любовь лишь к самому себе, вот, оказывается, на какие великие чудеса он способен: спит себе под водой, совсем как мы в своих постелях». Они нисколько не сомневались, что он и на самом деле спит, столь походил он на спящего, «Поистине, – говорили они друг другу, – он – неземное создание, коли наделен столь дивным даром». И они не в силах были оторвать от него взора, но при этом ни одна не отваживалась разбудить его. Новость дошла до матери Нарцисса, прослышали о том и другие знатные и благородные дамы и девицы, а вместе с. ними и жители его родных мест. Те же, кто принес эту новость, рассказывали остальным, как спит он там под водой и какое великое это чудо. Мать Нарцисса, сопровождаемая дамами и множеством другого народа, поспешила туда отправиться. Тем временем те дамы, что были у фонтана и обнаружили там Нарцисса, долго ждали, что он пробудится ото сна, и не раз звали его. Видя, что он не встает и не выходит из воды, они стали горько сетовать на это, говоря: «Неужели мы обманулись, и он умер?» Другие же говорили: «Не может того быть, чтобы был он мертв, поглядите, какие живые краски на его лице». Возражая друг другу подобным образом, они сошлись на том, что надо вытащить его из фонтана. Приложив к тому немало усердия, они вычерпали всю воду из источника, после чего некоторые из них поспешили спуститься туда, в надежде на сей раз прикоснуться к нему, живому или мертвому. Собравшись с силами, они с помощью подруг вытащили юношу из воды и, уверившись, что он мертв, в отчаянии принялись рвать на себе волосы, со словами: «Не уберегли мы его!» Вытащив таким образом его наверх, они, не замечая, что с него каплет вода и что сами они изрядно вымокли, продолжали любоваться им, и в то время как одни поддерживали его тело, другие с плачем обнимали его и покрывали поцелуями, говоря: «Пускай не смогли мы вволю насладиться твоей красотой, пока ты был жив, зато теперь ты – наш, пусть даже и мертвый. Сколько знатных и благородных дам и девиц из дальних и ближних мест пришли полюбоваться на тебя. Отчего же судьба обошлась с нами так жестоко?» И они проклинали смерть за то, что она обездолила стольких благородных дам из разных краев, пылающих любовью, и теперь они обречены страдать, ибо не в состоянии оставить его и уйти прочь, столь по-прежнему прельщала их его красота. В это время появилась мать Нарцисса, сопровождаемая влюбленными дамами из здешних мест, и также прибывшими из чужедальних краев. И поднялся тут великий плач: горько зарыдала мать вместе со всей родней, а вслед за ней и остальные дамы, что были вокруг. Вот тогда-то, как о том ясно сказано в нашей книге,[345 - До нас источник новеллы не дошел.] влюбленные дамы и девицы захотели, чтобы бог любви сотворил ради прекрасного Нарцисса чудо, каковое еще ни разу ни для кого не было им содеяно, и они принялись упрашивать бога даровать милость матери Нарцисса и ближним его, превратив сего юношу посреди упомянутого сада в нечто такое, что навсегда сохранило бы память о нем, и бог снизошел до их просьбы. Тут все они с криком бросились умолять бога любви исполнить то, что всем, сердцем желали своему возлюбленному. Тогда бог, устремив взор свой на юношу в окружении сих дам, превратил его в прекрасное благородное дерево, что раньше всех зацветает весной, цветет великолепными цветами и дает чудесные плоды, которые весь год остаются приятными на вкус, свежими и крепкими, и зовется это дерево миндалем. Так названо оно было самим богом любви, полюбившим прекрасного Нарцисса; дерево же это, зацветая раньше других, столь же рано сбрасывает с себя листву, а плоды его, как мы знаем, обладают многими превосходными свойствами. Теперь нам известно все, что случилось с прекрасным Нарциссом, родившимся на Востоке, который, если верить сказкам, о нем повествующим, был рожден не то из солнечной сферы, не то феей – языческой богиней, которой люди в старые времена поклонялись так же, как теперь поклоняемся мы истинному богу. Другие говорят, что он, как и все мы, был сыном мужчины и женщины, однако чудо, произошедшее с ним по воле бога любви, не может не повергать в изумление.




IX (CXLV)[346 - Новелла образована сращением двух сказочных мотивов: трава, воскрешающая мертвых (ср.: Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 612) и поиски страха (ср. там же, № 326 А). Аналогии к первому эпизоду новеллы имеются в «Лэ об Элидуке» Марии Французской.]


Жил некогда один богатый человек, имевший все, что только можно желать: дома и усадьбы в городе и окрестностях, многочисленных слуг и жену знатного рода – словом все, что делало завидным положение его среди людей. Все вокруг считали, что живется ему лучше некуда, и многие говорили: «Если ему чего-нибудь и недостает, то разве что божьего гнева». Да и сам он был того же мнения. Слыша подобные речи, он начал терять покой, ибо захотелось ему узнать, что же такое этот божий гнев и где его можно отыскать; ни о чем другом он уже и помышлять не мог. Однажды, вконец потеряв терпение, он не стал дожидаться новых советов и не стал задавать более вопросов. Взяв из своих богатств столько, сколько полагал необходимым, и прихватив с собой слугу, коего считал самым верным из своих слуг, он отправился в путь и пошел бродить наугад, порешивши идти до тех пор, пока не отыщет тот самый божий гнев, о коем ему столь часто приходилось слышать. В один прекрасный день он вместе со слугой вошел в огромный лес, стояла страшная жара, и в лесу том увидели они двух большущих ящериц, походивших скорее на двух змей, которые яростно нападали друг на друга. Засмотревшись на ящериц, они остановились. Тут змеи эти, сцепившись, принялись грызть друг друга, и одна оторвала другой голову.

Совершивши это, она, казалось, подумала про себя, что поступила дурно. Тогда она немедля удалилась и вернулась с какой-то травой в зубах, приложила ее к туловищу мертвой змеи, а затем, взяв в пасть оторванную голову, приставила ее поверх травы к мертвому телу. И держала ее так до тех пор, пока голова не приросла к туловищу и не ожила. После чего обе змеи, словно две кроткие овечки, отправились вместе дальше. А чудесная трава осталась лежать на земле. Тогда этот человек, глядя на удаляющихся змей, сказал своему слуге: «То, что узрели мы здесь, наверняка и есть божий гнев, который мы ищем». Подобрав траву, пошли они прочь от того места и отправились домой, прихватив с собой изрядное количество этого растения. Вернувшись домой, господин сказал слуге: «Как видишь, мы наилучшим образом исполнили то, что хотели, а теперь ты должен поступить так, как а тебе прикажу, ибо задумал я испытать эту траву, и с этой целью я отрублю тебе голову своим мечом и тотчас же приживлю ее обратно с помощью трапы, как делала то змея». Долго уговаривал он слугу. Но тот сказал: «Пробуйте на ком хотите вашу траву, но меня увольте». И каких только не было произнесено слов, и чего только не было обещано, слуга так и не согласился. Видя, что слуга ни за что не хочет исполнить его просьбу, господин сказал: «Раз ты не желаешь, чтобы я испытывал ее на тебе, тогда сам испытай ее на мне». Приготовив столько травы, сколько было необходимо, господин подставил шею, и слуга отсек ему голову мечом, тут же приставив ее к телу вместе с травой. Голова приросла, но довольно криво. Господин, придя в себя и почувствовав, что голова сидит у него на плечах совсем не так, как то было изначально, страшно испугался. В гневе набросился он на слугу, но тот сказал: «Мессер, вы сами во всем виноваты, мне очень жаль, что так вышло, но делу можно помочь, и ежели вы позволите, я отрублю вам голову еще раз и прилажу ее не хуже, чем было сначала». К этим словам слугу побудили благие намерения, ибо не ведал он ничего о том, какие муки пришлось вытерпеть его господину. Тогда господин сказал: «Нет уж, больше ты этого не сделаешь; в другой раз мне не вынести подобной боли; и впрямь, скажу я тебе, только божьего гнева мне прежде не хватало. Я столь упорно искал его, что теперь, обретя его и пребывая с ним, думаю, что получил по заслугам». Так и жил он после этого злоключения с головой на боку, и с той поры счастье покинуло его; если раньше ему и его дому во всем сопутствовала удача, то отныне дела его становились все хуже и хуже, и все его состояние пошло прахом. Недаром древняя пословица гласит: «От добра добра не ищут, а жаждущие злоключений всегда могут найти их, подобно тому, как иные находят свое счастье».




X (CXLVI)


Жил некогда один богатый купец, который вел крупную торговлю рабами. Продал он однажды рабов другому купцу, одного же из них продавать не стал. Тогда тот купец спросил: «Отчего же этого не продаешь?» «Оттого, что стоит он столько, во сколько обошлись тебе все остальные». «Какая же этому причина?» «А вот какая: он может поведать тебе, о чем ноют птицы; все, о чем он услышит и о чем его потом спросят». Когда купец услышал такой ответ, он, нисколько не сомневаясь, что тот его не обманывает, не пожалел денег и дал за одного этого раба ровно столько, сколько заплатил за всех остальных; и был тот раб ему особенно дорог, ибо обладал редким талантом и достался ему по столь высокой цене.

Случилось так, что тот купец, который купил рабов, отправился с ними по морю и плыл, пока не добрался до острова и не причалил в порту, принадлежавшем одному могущественному государю, правителю того острова. Один из людей государя, находившийся в порту у него на службе, а также прислуживавший купцам, поспешил доложить своему господину, что прибыл купец с рабами, и среди них есть один, понимающий, о чем щебечут птицы. Услышав об этом, государь немедленно послал за купцом, и тот явился вместе со всеми своими рабами, ибо такова была воля государя. Придя к государю, купец продал ему своих рабов, а затем и того единственного раба, за которого взял столько же, сколько за всех прочих вместе; и всех их продал он с прибытком. Что же до раба, понимавшего птичий язык, то и государь тоже положился на честность продавца, ибо имел дело с солидным купцом. Купив рабов, он всем им задал работу и каждого приставил к делу, в котором тот более всего был сведущ, раба же, купленного по самой высокой цене, оставил при себе. Поселился этот раб во дворце, и вот однажды прилетела некая прекрасная птица, уселась на окошко тех покоев, где находился государь, и запела; пела она прекрасные песни и долго не улетала. Государь вместе с рабом слушал пение птицы, а когда она кончила петь и упорхнула прочь, он, обратившись к рабу своему, спросил: «Что сказала птица в своей песне?» А надо сказать, что пела она изумительно, выводя прекрасные трели. И раб сказал: «Мессер, не по своей охоте отвечаю я вам; знайте же: птица пропела о том, что на днях ждет вас большое огорчение; она сказала, что не пройдет и восьми дней, как придется вам, если вы не прикажете продать лучшего своего скакуна, содрать с него шкуру, ибо он издохнет, другому же не бывать, ибо так оно и произойдет». Услышав такие речи, государь пришел в большое удивление, но, видя, что тут ничего уже не поделаешь, немедля призвал к себе перекупщиков и сказал им, что желает продать своего прекрасного чистокровного скакуна и просит их сбыть его каким-нибудь чужестранцам, о которых известно, что они нескоро вновь попадут в эти места. И коня продали неким торговцам, которые намеревались отправиться с ним в дальние края. Был он в полном здравии, без всяких признаков какой-либо немощи. Но прежде чем купцы покинули город, конь замертво упал посреди конюшни, не переболев перед тем никакой хворью и не страдая никаким недугом. Узнав, что лошадь его издохла в конюшне у купцов, государь почувствовал великую радость оттого, что сумел продать ее и выручить деньги; хотя жаль ему было благородную лошадь и оставшихся в накладе купцов. Раба же своего полюбил он больше всех своих слуг за чудесный его дар, и если бы даже тот не принес ему больше никакой прибыли и ничего нового не открыл, то и так уже государь с его помощью выручил вдвое более того, что потратил на его покупку; вдобавок снискал он расположение государя и великой мудростью своей.

Спустя некоторое время появилась еще одна прекрасная птица, уселась на окошко покоев государя и принялась выводить изумительные трели. Государь вместе с рабом находился тут же. «Да пошлет нам бог добрые вести», – сказал он сразу. И спросил раба, о чем распевает эта птица. На что тот отвечал такими словами: «Мессер, я поведал вам правду о вашем скакуне и на сей раз не стану скрывать, о чем говорит птица, однако с великой неохотой отвечу я вам». «Сказывай сию минуту», – приказал разгневанный государь. «Мессер, она говорит, что не пройдет и девяти дней, как ваша большая башня, где хранятся самые ценные ваши сокровища, рухнет, и не миновать вам этой беды». Услыхав об этом, государь впал в уныние, видя, что несчастья сваливаются на него одно за другим. Созвал он тогда своих приближенных и поведал им о случае с конем, а также о башне, которой суждено рухнуть. Все они пришли в изумление и сказали: «Как знать, ежели сумел он, послушав птичье пение, поведать вам, что станется с вашим конем, то возможно не лжет он и про башню, ибо каждый, кому становилось известно о вашем желании продать коня, не имеющего никаких изъянов, полагал, что вы прогадаете; но как только все услышали о странной его смерти, то сочли вас человеком весьма мудрым, на коего снизошло благоволение божие. Что до сей башни, то мы советуем вам извлечь из нее все, что в ней хранится, дабы избегнуть слишком больших убытков». Выслушав их, государь послушался совета, а на исходе девятого дня, точь-в-точь но словам раба, башня как стояла, так и рухнула целиком, произведя ужасающий грохот, ибо и в высоту, и в ширину была весьма внушительных размеров; государь втайне был всем этим очень раздосадован, называл себя самым злополучным государем на свете и не мог понять, за что свалились на него такие огорчения.

Прошло еще некоторое время, и вот сидит как-то государь в своем дворце и видит: прилетает опять некая птица, опускается неподалеку от него и начинает заливаться на все лады. Государь, возле которого стоял раб, снова начал просить бога послать ему радостные вести, лучше тех, что получал он доселе. Правда раб его с лихвой возместил все, что было истрачено при его покупке, когда помог выручить деньги за коня; подумав об этом, государь немного утешился и вновь спросил раба, о чем поведала птица, распевая свои песни. Раб ничего ему не ответил, ибо счел, что птица принесла слишком дурные вести для его господина. Но тот желал узнать все во что бы то ни стало, и тогда раб сказал: «Знайте же, мессер, что скрепя сердце отвечаю я вам, ибо то, что я скажу, не принесет вам радости. Птица поведала о великом горе для вашего семейства». Тут государь разгневался пуще прежнего, видя, что раб не говорит прямо, и повелел ему под страхом казни немедля все рассказать. На это раб отвечал: «Раз вы того желаете, давайте укроемся от посторонних глаз». Удалились они тогда во внутренние покои. И раб сказал там: «Господин мой, и в вашей власти, и вы вправе поступить со мной, как со своим рабом; казнить меня или миловать – на все ваша воля. Так знайте же: сегодня птица пропела о том, что вам не суждено более увидеть в живых одного из ваших сыновей. Погнавшись на охоте за большим оленем, он вместе с лошадью сорвался со скалы, и смерть тут же его настигла». Услышав это, государь почувствовал себя самым несчастным и обездоленным человеком на свете и поднял страшные стенания, ибо имел на то все причины. На его крики сбежались люди и, узнав в чем дело, стали причитать вместе с ним. Без промедления отправились они навстречу тем, кто нес с охоты тело погибшего королевского сына. При виде мертвого юноши весь народ неутешно заплакал, охваченный состраданием к отцу и к сыну. И поднялся тут великий плач во всем королевстве, ибо каждый стал оплакивать юношу. Похоронили его, как и подобало, со многими почестями и в великой скорби. Оправившись немного от постигших его бед, государь сидел однажды, в своих покоях и предавался размышлениям; и подумал он, что господь послал ему немало тяжких испытаний и что все на свете поправимо, от одной только смерти нет спасения: «а посему, я целиком вверяюсь твоей воле, господи, ибо я слуга твой». Смирился он и обрел утешение во всех постигших его несчастьях и в смерти сына своего. И тогда велел он позвать раба и сказал ему: «Я решил во всем положиться на волю господню и не желаю знать наперед, что со мной случится; поэтому я отпускаю тебя на волю, и ты можешь поступать, как тебе вздумается: уйти либо оставаться здесь». Раб попросил отпустить его, и король велел дать ему денег на дорогу; и отправился раб к себе на родину, а король остался жить в своем королевстве.




XI (CXLVII)[347 - Новелла представляет собой иную редакцию сюжета, знакомого по Новеллино, LXXIX.]


В те времена, когда король Франции вел великую войну против графа Фландрии[348 - Не ясно, идет ли речь о войне Филиппа VI с фламандцами, союзниками Англии (сер. XIV в.), или о войнах, которые вел с графами Фландрии Филипп IV Красивый (1294–1304).] и когда произошли между ними две великие битвы, в которых погибло с обеих сторон множество славных рыцарей и прочего народу, причем королевское войско понесло большой урон, в те самые времена двое слепых стояли у дороги и просили милостыню неподалеку от Парижа. Один из них говорил другому: «Ты что скажешь? Я говорю, что победит король». Второй же отвечал такими словами: «Вот и нет, победит граф». А затем добавлял: «На все господня воля». И больше уже не спорил. Первый же не унимался, продолжая утверждать, что победит король. Один из рыцарей короля, проезжая со своим отрядом по этой дороге, остановился и стал слушать, о чем спорят слепые. Выслушав их пререкания, он вернулся во дворец и потехи ради поведал королю о том, как эти двое спорят целый день о нем и о графе. Король рассмеялся и, тотчас велев позвать одного из своих слуг, послал его разузнать, что за спор ведут эти слепые, что они за люди, а также послушать как следует, о чем они говорят. Слуга отправился туда, где стояли слепые, удостоверился во всем и, вернувшись, поведал о том королю. Тогда король послал за своим сенешалем и отдал ему приказание испечь два больших и пышных белых хлеба; и велел он один из них изготовить как обычно, а в другой, прежде чем печь, положить десять турских ливров и перемешать с тестом. Когда же эти два хлеба испекутся, слуга должен отнести их слепым и подать Христа ради; хлеб с запечеными монетами должен он отдать тому слепому, который говорит, что победит король, а другой, без монет, – тому, который говорит: «На все господня воля». Слуга в точности исполнил все, что приказал ему король. И вот наступил вечер, и слепые вернулись домой; тот, что получил обыкновенный хлеб, так сказал своей жене: «Женщина, господь подарил нас милостью, примем же ее». И с этими словами съели они хлеб, и показался он им весьма вкусным. А другой слепой, получивший второй хлеб, так сказал вечером своей жене: «Женщина, припрячем этот хлеб и не станем есть его, лучше продадим его завтра подороже, а поужинаем тем, что сегодня собрали». Когда на следующее утро слепые снова пришли на свое обычное место, тот, что съел свой хлеб, спросил у жены: «Не получил ли мой товарищ, который просит милостыню вместе со мной, такой же, как и я, хлеб от королевского слуги?» И она ответила: «Верно, получил». «Тогда подойди к его жене и узнай, съели они его или нет, и если не съели, купи у них этот хлеб, да денег не жалей, уж больно хорош был тот, что мы ели на ужин». «Неужели ты думаешь, что они не съели его, как это сделали мы?» – спросила жена. «Может статься, что и нет возможно они оставили его, чтобы выручить побольше денег, и не стали его есть, ведь он был такой большой, пышный да белый». Жена, послушавшись мужа, подошла ко второй женщине и спросила, съели ли они тот хлеб, что дал им вчера королевский слуга; а если нет, то не хотят ли они продать его. И та ответила: «Нет, не съели; я спрошу у мужа, хочет ли он продать его, как говорил вчера». Спросила она мужа, и он велел продать хлеб, но только ни в коем случае не дешевле, чем за четыре парижских гроша, ибо «он того стоит». Купила женщина тот хлеб и вернулась к своему мужу, и он сказал: «Вот и хорошо, сегодня мы поужинаем на славу, не хуже, чем вчера». Прошел и этот день, наступил вечер. Вернулись они домой. И тот слепой, что купил хлеб, сказал: «Сядем ужинать, жена». Но как только начала она резать хлеб, из первого же куска вывалился золотой, и пока она резала, из каждого куска вываливалось по золотому. Услышав, как они падают, слепой спросил, что это, и жена все ему рассказала. Тогда он сказал: «Режь дальше, пока счастье тебе улыбается». Рассказывают, что так она и резала, покуда не обнаружили они все десять золотых монет, которые король велел запечь в хлебе. Тут, говорят, слепой пришел в неописуемый восторг и сказал: «Вот видишь, жена, значит верно я говорю, что на все господня воля. Ты знаешь, что наш приятель целыми днями спорит со мной и говорит, что победит король, а я говорю, что на все господня воля? Этот хлеб вместе с золотыми должен был достаться нам, и никто на свете не мог бы отнять его у нас, ибо такова была воля господа». Отправились они спать, а наутро встали и пошли рассказывать новость второму слепому. Этим же утром король послал своего слугу разузнать, кому достались золотые монеты, ибо раньше, пока еще ни один из слепых не отведал хлеба, узнать это было невозможно. Королевский слуга укрылся в таком месте, что жены слепых не могли его заметить. Пришли слепые, стали на обычном месте, и тот, что купил хлеб у приятеля, завел с ним такой разговор: «А все же я снова скажу тебе, что на все господня воля; вчера я купил хлеб за четыре парижских гроша, а когда я разрезал его, то обнаружил десять золотых, и вот я прекрасно поужинал, да к тому же безбедно проживу теперь весь год». Услышав об этом, его товарищ, тот, что первым получил хлеб с монетами и не догадался разрезать его, а захотел выручить четыре гроша, чуть не умер от огорчения и обещал, что не станет больше спорить, ибо прав его приятель, когда говорит, что на все господня воля. Услышав все это, королевский слуга тотчас вернулся во дворец и поведал своему господину о том, как исполнил он его волю и как поступили с хлебом, полученным в дар от короля, оба слепых. Тогда король велел привести обоих и приказал им рассказать, как было дело: о том, как каждый из них получил хлеб от слуги, и как один продал свой хлеб другому, и как тот нашел в хлебе деньги, и о том, как они спорили прежде целыми днями, и тот, кто утверждал, что победит король, не получил денег, а достались они тому, кто говорил: «На все господня воля». Выслушав рассказ слепых, король отпустил их с миром и стал пировать со своими баронами и рыцарями, говоря: «Поистине этот слепой прав, на все господня воля, и сколько бы люди ни желали пойти ей наперекор, они перед ней бессильны». А история эта тому превосходный пример.




XII (CXLVIII)


Однажды королева Кастилии послала своего рыцаря с тайным поручением по весьма важному делу; поехал он один, без всякой охраны, верхом на превосходном скакуне. И мчался он во весь опор через огромный лес, пока нежданно-негаданно не приключилось с ним несчастье: перескакивая через ров, лошадь его сорвалась и упала, да так неудачно, что выбраться наверх уже не могла. Сам рыцарь, благодарение богу, остался цел и невредим и принялся один-одинешенек что было сил тащить своего коня изо рва. Но дело никак не шло на лад, а вокруг не было никого, кто мог бы прийти на помощь. Досадно ему стало, что ничего у него не выходит, и пришел он от этого в сильное уныние. Но пути господни неисповедимы, и вот случилось так, что молодой английский король[349 - См. примеч. 61.]охотился в тех местах верхом на могучем коне. В погоне за крупным оленем он забрался так далеко, что потерял из виду свою свиту и очутился в одиночестве. Тут увидел он рыцаря королевы, который сразу его узнал, но сделал вид, что не узнает, ибо весьма нуждался в чьей-либо помощи. Он издалека подозвал короля и сказал: «О рыцарь, во имя бога, иди скорей сюда и окажи мне такую любезность, помоги поднять моего коня, который свалился в эту яму, ибо я спешу по весьма важному поручению моей дамы». Король подъехал к нему и спросил: «Кто же твоя дама, рыцарь?» «Я служу королеве Кастильи», – ответил рыцарь. Тогда король спешился, ибо был самым учтивым рыцарем на свете, и сказал: «Видишь ли, о славный рыцарь, со мной здесь моя свита, а посему, не хочешь ли ты взять моего коня, который ничуть не хуже твоего (на самом же деле королевский конь был во сто крат лучше), и пока я со своими товарищами буду вытаскивать твою лошадь, ты сможешь отправиться по делам твоей дамы». Рыцарь пришел в большое смущение, не зная, как быть: забрать лошадь у короля было бы весьма неучтиво, и он сказал: «Я не могу взять вашего коня, дабы не нанести урон своей чести». Но король снова и снова предлагал ему свою лошадь и просил во имя рыцарства принять ее. Однако рыцарь стоял на своем и в большом смущении просил короля помочь ему вытащить его собственную лошадь. Спустились они в ров, и король стал великодушно помогать рыцарю, словно какой-нибудь простолюдин. Но вытащить ее они так и не могли и оба совсем упали духом. Рыцарь же пришел в полное отчаяние, ибо находился на службе и должен был исполнять поручение самой королевы. А помощи все не было. Король еще не раз предлагал ему свою лошадь. Но рыцарь ни за что не хотел брать ее, и, конечно, поступал правильно, ибо знал, что перед ним сам благородный король Англии Иоанн,[350 - …благородный король Англии Иоанн – «молодого короля» звали Генрихом. Эпитет короля «молодой» (giovane) превратился в созвучное имя, Иоанн (Giovanni). Подобную ошибку допустил и Данте (Ад, XXVIII, 135).] однако про себя думал: «По правде говоря, будь он неизвестным рыцарем, я бы отважился взять у него коня и оставить ему своего». Король, видя, как сокрушается рыцарь, сам пришел в отчаяние оттого, что не может ему помочь, и сказал: «О рыцарь, как же теперь быть? Ты не хочешь взять моего коня и оставить мне своего, как я тебе советовал. Я сделал для тебя все, что было возможно, и не знаю, чем еще могу помочь тебе. Нет никакой надежды, что здесь появятся мои люди или еще кто-нибудь, а потому нам с тобой остается лишь одно: ты начнешь плакать, а я стану плакать вместе с тобой». Услышав такие речи, рыцарь совсем растерялся, однако ответил: «Кто бы вы ни были, мессер, я ни за какие блага на свете не соглашусь поступить с вами неучтиво». Королю очень понравился такой ответ и он сказал: «Раз ты не хочешь сделать так, как я говорю, я не покину тебя до тех пор, пока господь не пошлет нам какую-нибудь подмогу». Рыцарь горячо его благодарил и просил не оставаться долее, ибо услуга, которую тот ему оказал, уже и так повергает его в немалое смущение. Король же отвечал на это: «В беду ведь попал не я, а ты, поэтому я останусь с тобой, пока не стемнеет и кто-нибудь из моих людей здесь не появится». А тем временем рыцари короля, его слуги и приближенные разыскивали своего государя. И случилось так, что они вышли как раз к тому месту, где находились король и рыцарь. Король окликнул их, и, при виде государя, они остановили своих коней, а затем во весь опор помчались к нему и помогли рыцарю вытащить коня из ямы. Рыцарь поблагодарил от всего сердца короля и его свиту и пустился в путь на своем коне исполнять наилучшим образом порученное ему дело. А король продолжал охотиться со своей свитой. Завершив свой путь и исполнив то, за чем его посылали, рыцарь воротился к своей благородной госпоже и поведал ей о том, что приключилось по дороге с его конем и о том, как молодой король пришел к нему на помощь. Королева вновь и вновь заставляла его рассказывать ей эту историю, не уставая слушать о благородстве и великодушии молодого короля, которого она осыпала всяческими похвалами, ибо он и вправду был самым учтивым государем на свете.




XIII (CXLIX)[351 - Новелла представляет собой иную редакцию сюжета, знакомого по Новеллино, LXXXIII.]


Жил некогда один святой отшельник. Пошел он однажды в лес и набрел на большую и довольно высокую пещеру. Утомленный дорогой, он решил немного передохнуть. Войдя в пещеру, он заметил откуда-то льющийся свет, и оказалось, что это блестит золото. Как только он понял, что перед ним золото, он выскочил из пещеры и бросился бежать по пустыне что было мочи. И так бежал он, пока не натолкнулся на трех разбойников, которые бродили по этой огромной пустыне и грабили всех, кто попадался им навстречу, но о золоте ничего не знали. Увидев из укрытия, как святой отшельник бежит, хотя никто и не думает за ним гнаться, они немного оробели; ведь сначала они хотели на него напасть. Вышли они ему навстречу, чтобы спросить, от кого это он так бежит, повергая их в немалое удивление. И он отвечал им так: «Братья, я спасаюсь от смерти, которая идет за мной по пятам и гонит меня». Не видя вокруг ни человека, ни зверя, который бы гнался за отшельником, разбойники сказали: «Покажи нам того, кто тебя преследует, отведи нас к нему». На что святой отшельник отвечал: «Идите за мной, и я вам его покажу». Правда, сначала он умолял их не ходить к смерти, ибо сам желал он нее скрыться. Но они все же захотели отыскать ее и посмотреть, как она выглядит, и требовали отвести их к ней во что бы то пи стало. Видя, что увещевания не помогают, и страшась разбойников, отшельник отвел их в пещеру, откуда сам он бежал, и сказал: «Вот она, эта смерть, которая гонится за мной», – и указал на золото, спрятанное в пещере. Разбойники сразу поняли, что перед ними золото, очень обрадовались, и ликованию их не было конца. Потом отпустили они святого отшельника, и он пошел своей дорогой; а они принялись рассуждать между собой о том, какой он простофиля. И вот остались разбойники одни в пещере, уселись вокруг золота и начали думать, что им теперь делать. Тогда один и говорит: «Раз уж бог послал нам такую удачу, нам не следует покидать это место, пока мы не заберем с собой все золото». А другой сказал: «Нет, сделаем так: один из нас возьмет немного золота, пойдет в город и продаст его там, а на вырученные деньги купит хлеба, вина и всего, что нам необходимо, да постарается продать его подороже, и с купленным пусть вернется сюда». На том и порешили. Один разбойник взял столько золота, сколько счел нужным он и его товарищи. Однако дьявол коварен, и, обуреваемый злобой, всегда стремится совершить как можно большее зло; и вот проник он в душу того разбойника, что пошел в город за провиантом. «Когда я попаду в город, – думал тот, – я сперва наемся и напьюсь до отвала, потом куплю себе все, что мне нужно, а в еду, которую я понесу своим друзьям, положу отравы, и когда оба они умрут, все добро достанется мне одному; а похоже, там его столько, что я сделаюсь самым богатым человеком в округе». Как задумал он, так и сделал. Отложил себе немного еды, а остальные припасы отравил и понес своим друзьям. Пока он ходил в город и, как уже было рассказано, замышлял недоброе против своих товарищей, они порешили обойтись с ним не лучше, чем он с ними, и рассудили меж собой таким образом: «Когда наш товарищ вернется и принесет хлеба, вина и все остальное, мы тут же его убьем, наедимся досыта и поделим на двоих все золото: ведь чем меньше нас будет, тем больше каждому достанется». И вот вернулся тот, кого посылали в город за покупками. Как только другие разбойники его увидели, они бросились на него с копьями и ножами и убили. Умертвив своего товарища, они принялись за еду, которую он им принес, и, насытившись, оба упали мертвые. Вот так и погибли они все трое, погубив друг друга, как было вам о том рассказано, а золото никому из них не досталось. Вот как карает господь предателей; ибо отправились они на поиски смерти и нашли то, что искали. А святой отшельник спасся, а, вернее сказать, спас свою душу. Всем нам ясно видно, что богатство губит душу человеческую: те, кто его жаждали, сами стремились к погибели души, а потому они ее и заслужили.




XIV (CL)[352 - Новелла является расширенным вариантом Новеллино, LII.]


Давным-давно на окраине Константинополя была площадь, и на площади той висел колокол, звонить в который мог лишь тот, кому была нанесена какая-нибудь горькая обида: либо имущество его пострадало, либо самого его обидел кто-нибудь, перед кем он был беззащитен; словом, в тот колокол могли звонить лишь те, с кем обошлись несправедливо, и никто другой. К этой площади был приставлен городской судья названного города, а с ним несколько стражников, которым поручено было одно-единственное дело: следить за колоколом. Колокол же этот так долго висел на ветру и под дождем, что канат его изрядно обветшал, и для прочности его обмотали плющем. В том же городе жил один благородный и именитый рыцарь, очень богатый, и был у того рыцаря конь, такой старый, что ездить на нем стало уже невозможно; рыцарь не захотел сдирать шкуру с коня, пока тот не умрет своей смертью, и не велел его убивать; однако избавиться от коня, преподнеся его в подарок, он не мог, ибо для подарка конь уже не годился. И вот рыцарь приказал снять с коня уздечку и седло и велел своим слугам вывести его из конюшни да пустить на все четыре стороны, дабы он сам добывал себе пропитание, ибо рыцарь не желал долее его кормить, поскольку он не годился уже ни для верховой езды, ни для другой какой-либо работы. Конюхи все так и сделали, как было им приказано. И отправился конь бродить в поисках пищи; случилось так, что вышел он как раз к тому колоколу, а так как его мучил сильный голод, он ухватил плющ и принялся его жевать. Колокол зазвонил, а конь ел себе и ел, ничего не подозревая; колокол все звонил и звонил, а конь продолжал глодать плющ. Тут сбежались стражники, судьи и увидели коня, который звонил в колокол. Они тут же доложили обо всем судье. Судья очень подивился услышанному, однако решил, что и на сей раз он должен восстановить справедливость, как то и вменялось ему в обязанность. Созвал он судейский совет и рассказал на нем все, как было; совет вынес решение послать за синьором – хозяином коня. И было предложено тому синьору под угрозой штрафа в двести лир забрать коня и содержать его, пока он не издохнет, ибо конь послужил ему в молодые годы, и теперь, когда он состарился, рыцарь должен заботиться о нем до самой его смерти. Судья в точности исполнил все, что постановил совет: послал за рыцарем и велел ему забрать коня, взяв с него обещание, что он будет делать все, как надо; так оно и произошло. Рыцарь оставил коня у себя и кормил его должным образом до тех пор, покуда тот не издох.




XV (CLI)[353 - Новелла является расширенным вариантом Новеллино, LXII (вторая часть).]


Давным-давно, где-то в Бретани, стоял большой приют для монахинь, а иначе сказать – монастырь; монахини те славились своим богатством, и было у них в обычае приглашать всех купцов, которым случалось проезжать мимо, к себе на ночлег; когда какой-нибудь купец попадал к ним в монастырь, и сама настоятельница, и все монахини устраивали ему пышную встречу, а та, которой удавалось лучше других ему угодить, пользовалась среди них особым почетом. И было у них заведено: как только купец слезал с коня, все они вместе с настоятельницей выходили ему навстречу. И настоятельница говорила: «Синьор купец, которая из нас тебе больше по душе?» Купец, никогда ранее о таком не слыхивавший, приходил в немалое удивление, однако волю дам следовало исполнять. И он отвечал: «Вот эта», – указывая на ту, что больше всех пришлась ему по вкусу. Потом эта монахиня прислуживала ему за столом, ела с ним из одного блюда, а вечером ложилась с ним в постель, то есть ублажала его как только возможно и днем и ночью. Наутро, когда купец просыпался, все монахини были уже тут как тут: одна подносила ему воду для умывания, другая протягивала полотенце, третья – гребень; и все они помогали ему одеваться, проделывая все, что бывает необходимо в подобных случаях. В те времена еще не носили пуговиц и, дабы скрепить рукава и полы костюма, их зашивали каждое утро либо сами, либо с помощью слуги, а благородным и именитым синьорам Зашивали платье шелком. И вот все эти монахини, как мы о том уже поведали, приходили утром к купцу, подобно тому, как делали они это накануне вечером, и настоятельница говорила: «Милый купец, послушай же теперь, какой еще есть у нас обычай, который следует исполнять всем гостям нашим на второй день и который гласит: «Ты провел ночь в нашем монастыре и получил от нас, как мы полагаем, столько удовольствий и наслаждений, сколько был в состоянии получить: мы принесли тебе и воду для умывания, и полотенце, и гребень, и все, что необходимо, а та, что провела с тобой ночь, принесет тебе иглу и моток алого шелка; теперь мы желаем, чтобы ты взял и то и другое и вдел шелковую нить в иглу, после чего мы поможем тебе зашить твое платье. Но если ты трижды не сумеешь вдеть нить в игольное ушко, тебе придется оставить нам своего коня, весь товар и все твои драгоценности, а самому отправиться на все четыре стороны, и ничего на свете не может тому помешать. Поэтому наберись смелости и постарайся изловчиться и выполнить наше условие. Если тебе это удастся, мы возвратим тебе все твое добро, да еще впридачу щедро тебя наградим, и ты сможешь отправиться дальше по своим делам. Однако помни, что будь даже у тебя добра больше, чем у государя нашего, графа Бретани, если ты не справишься, мы отберем у тебя все до последней нитки». Тут приходила монахиня и приносила, что требовалось; и купец исполнял то, что было ему приказано, многим приходилось оставлять в монастыре все свое состояние и возвращаться восвояси нищими и обездоленными, но были и такие, которым удавалось, насладившись любовью и отдохнув на славу, покинуть монастырь вместе со всем своим добром, да еще получить дорогие подарки от монахинь.




XVI (CLII)[354 - Новелла представляет собой иную редакцию сюжета, знакомого по Новеллино, XIII.]


Жил некогда один благородный синьор, который задумал узнать, отчего возникает любовь между мужчинами и женщинами, и вот как он это сделал. Когда родился у него сын, он лишь в самом раннем детстве поручил его воспитание нянькам, дабы тот не запомнил, как выглядит женщина. Затем он поместил его в некоем уединенном месте и приставил к нему одних мужчин, которые ухаживали за ним, как могли, и приказал им под страхом смерти никогда не упоминать при сыне о женщинах. Мальчик вырос и стал уже почти совсем взрослым. В один прекрасный день отец привел его в некую комнату, оставил там одного и велел принести туда самые дорогие сокровища, какие только бывают на свете. После чего он велел показать сыну всевозможные украшения из золота и серебра и другие роскошные вещи. А затем он приказал привести к сыну прекрасных женщин и девушек и сказал ему, что они называются демонами ада. Потом отец сам пришел к сыну и спросил его, что из того, что он видел, понравилось ему более всего, и велел сыну говорить все как есть, без утайки, ничего не опасаясь. Выслушав волю отца, юноша ответил: «Отец мои, что бы там ни было, знайте: больше всего на свете мне нравятся демоны ада, а все остальное – ничто в сравнении с ними. А посему, если хотите сделать меня счастливым, подарите мне Этих демонов, и ничего другого мне не надо». Услышав такие речи, отец пришел в великое изумление и решил, что, видно, такова уж природа, и не следует идти ей наперекор. Ведь он сделал так, что сын его никогда не видел женщин, и приказал, пока тот был еще ребенком, даже не упоминать при нем ни о женщинах, ни о плотских наслаждениях, и все так и было исполнено. С этого времени отец не мог уже запретить ему испытывать любовь к женщинам, а в особенности к молодым девушкам, которые красотой всех превосходили; но не ведал юноша, кто из них состоит с ним в родстве, а потому любил их всех без исключения. И нельзя было в том винить его, ибо с той поры, как научился он отличать добро от зла, он не видел ни одной женщины и ничего о них не слышал. Поведали ему тогда, кто из них его мать, кто сестры и прочая родня, дабы не впал он в нечаянный грех. Вот какому испытанию подверг отец родного сына своего и как дознался он до истины.




XVII (CLIV)[355 - Новелла варьирует тему известного сказочного мотива «благодарный мертвец» (ср. Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 506–508).]


Жил некогда неподалеку от Тревизо один богатый и благородный рыцарь. И тратил он свое состояние то на подарки, то на пиры, то на лошадей и доспехи. Растратил он все, что у него было, и не знал, чем теперь заняться. Тут дошли до него слухи, что король Корновальи[356 - Корновалья – см. примеч. 198.] велел объявить повсюду, что любой рыцарь, который пожелает участвовать и турнире при дворе его величества и окажется и том турнире победителем, получит в жены королевскую дочь и полкоролевства. И захотелось рыцарю туда отправиться. Созвал он своих друзей и родных и сказал им, что просит помочь ему и оказать поддержку, ибо он собирается на турнир и Корновалью и чувствует, что победит. Народу собралось немало: одни советовали ехать, другие – нет. Однако в конце концов решено было поехать, и они помогли ему оружием, лошадьми и деньгами, снарядили его в дорогу и приставили к нему верных людей. Отправился он в путь и, будучи снаряжен наилучшим образом, проехал две недели без единого происшествия, достойного упоминания, и очутился в полуверсте от одного замка. Ехал он прямо по дороге, а впереди – кто верхом, кто пеший – двигалось немало людей; и увидел он, что все они сворачивают с прямой дороги на узкую тропу; тогда он спросил одного из них: «Отчего это народ, вместо того, чтобы ехать по хорошей дороге, выбирает столь неудобный путь?» И тот, кого он спрашивал, сказал: «Мессер, разве вы ничего не знаете?» «Разумеется, нет» – отвечал рыцарь. Тогда он сказал: «Мессер, я все вам объясню: если поедете прямо – вы, или кто другой, – то почувствуете страшную вонь, исходящую от одного благородного рыцаря, что лежит там в гробу перед церковью, а от той вони и умереть недолго; вот почему мы обходим стороной это место, и никто не осмеливается ехать прямой дорогой». Тогда рыцарь спросил: «Ответь мне ради бога, отчего же, коли умер тот рыцарь, его не хоронят?» – «А вот отчего. В этих местах есть обычай: если человек умирает, не заплатив долгов, его не хоронят до тех пор, пока всем, кому он был должен, не будут сполна возвращены их деньги. Покойник же был человеком благородным, но бедным, и наделал немало долгов, после его смерти платить их было нечем, и не нашлось никого – ни родственника, ни друга, – кто смог бы оказать ему такую услугу; поэтому его не станут хоронить, пока не будет заплачено всем, у кого он брал в долг». Тогда рыцарь спросил: «А если кто-нибудь заплатит его долги, он будет похоронен?» – «Конечно, мессер». Тотчас же рыцарь поскакал к замку и велел объявить повсюду, что те, кому задолжал мессер Джильотто, тело которого принесено к церкви и не похоронено по причине неуплаченных им долгов, могут явиться к мессеру Дианезе на такой-то постоялый двор, и он заплатит каждому, ибо желает, чтобы того рыцаря похоронили. Тут все, кому был должен мессер Джильотто, услышав эту весть, поспешили к мессеру Дианезе, и он, движимый состраданием, совершил доброе дело и заплатил каждому, чьим должником был мессер Джильотто, дабы мессера Джильотто с честью похоронили. Раздавая его долги, он отдал все свои деньги, да еще продал копей и доспехи, оставив себе одну только лошадь; заплатив все сполна, он созвал жителей замка, а также священников, монахов и прочих священнослужителей и велел похоронить того благородного человека с великими почестями. Когда же это было исполнено, он, простившись со всеми, отправился дальше; проехал он версты две, сопровождаемый отрядом, который шел за ним пешком, и тут догнал их некий человек, похожий на богатого купца, с двумя лошадьми, ценной поклажей и прекрасным снаряжением, и поздоровался с мессером Дианезе. Мессер Дианезе со всей учтивостью отвечал на его приветствие. Купец стал расспрашивать его: зачем отправился он в путь, что приключилось с ним по дороге и куда он теперь направляется. А потом и говорит: «Я хочу стать вашим товарищем, и все, что мы добудем, станем делить поровну; вы отважный рыцарь, а я богат и могу дать вам денег, лошадей, оружие и все, что вам будет необходимо». Мессер Дианезе подумал про себя: «Это как раз то, что мне нужно». И сказал: «Я с радостью принимаю ваше предложение». На том и порешили. И вот приехали они в некий город, купили там лошадей, оружие и все необходимое и снарядились наилучшим образом; а затем отправились дальше и ехали, пока не достигли города, где жил король, и остановились на лучшем постоялом дворе. В скором времени пригласили они к себе добрых людей со всей округи и устроили им пышный обед; и так поступали они не раз; тогда все горожане стали говорить: «Это самый великодушный из рыцарей, когда-либо посетивших наш город». И вот наступил день турнира. Рыцари вооружились и собрались на широком поле, где должен был произойти турнир. Прибыл туда и король с королевой, дочерью и со всеми своими придворными. Когда все были в сборе, король приказал начать состязание и турнир, пообещав, что победитель получит в жены его дочь и полкоролевства впридачу. Тут все бароны и рыцари ринулись сражаться, а было среди них немало отважных и доблестных мужей, и произошло там великое сражение, какого не было еще ни на одном турнире, и продолжалось оно очень долго. В конце концов мессер Дианезе оказался победителем. Король и королева были этим весьма довольны, а весь народ кричал: «Дианезе – победитель!» Король велел позвать его, отдал ему свою дочь и подарил половину королевства; и начался тут великий пир и великое веселье. Пожили они в том королевстве месяц в свое удовольствие, и купец сказал мессеру Дианезе: «Что вы намерены теперь делать? Не кажется ли вам, что пора возвращаться домой? Бог одарил вас такой милостью и послал вам такую удачу, что вам следует принести ему свою благодарность». «Что верно, то верно, – сказал мессер Дианезе, – я благодарен Иисусу Христу и возношу хвалу ему и матери его за все, что они для меня сделали, а также и вам за то, что вы помогли мне в этом деле, как никто другой. Знайте же, что я с большой охотой вернусь в родные края, но на это нам нужно получить сначала согласие короля». И купец сказал: «Вы правы, пойдемте же к королю, поведайте ему толково и учтиво о вашем желании, он мудрый государь и не станет чинить вам препятствия». На том они порешили и отправились к королю; мессер Дианезе сказал ему: «Вы знаете, что я предан вам душой и телом и не посмею совершить ничего против вашей воли и не спросясь у вас совета; хотелось бы мне, если будет на то ваше соизволение, поехать в свои края повидаться с родными и друзьями и обрадовать их, рассказав о том, какую честь вы мне оказали». И король так отвечал мессеру Дианезе: «Я привязался к вам всем сердцем, весьма ценю вас, и мне было бы приятно видеть вас рядом, но если вы желаете навестить друзей и родных, я не стану возражать: поезжайте, когда вам будет угодно». Мессер Дианезе от души поблагодарил короля за такие слова и сказал: «Через восемь дней мы с богом тронемся η путь». Король согласился и велел готовить лошадей и все необходимое в дорогу, дабы рыцарь с женой ни в чем не испытывали нужды. На восьмой день все было готово к отъезду. Мессер Дианезе поручил королевство заботам короля и взял с собой часть денег из казны; оседлали они коней; и мессер Дианезе, и его жена, и купец, и еще многие рыцари со своими отрядами; взяли они с собой слуг, погрузили поклажу и тронулись в путь, как и подобает знатным синьорам. Король со своими баронами и рыцарями отправился их провожать, и проехали они вместе не одну версту, предаваясь развлечениям и веселью. Проводив довольно далеко мессера Дианезе, король и вся его свита пожелали ему счастливого пути, и мессер Дианезе простился с государем и его людьми; король вернулся в свое королевство, а мессер Дианезе провел в дороге еще много-много дней. Долго ехали они и изрядно устали, и вот, когда до земли мессера Дианезе остался один день пути, очутились они на перепутье. Тут купец и говорит мессеру Дианезе: «Поезжайте не спеша вперед, а людям прикажите остановиться». Мессер Дианезе очень любил купца и во всем ему доверял, поэтому он велел всем остановить лошадей и не трогаться с места. И купец сказал: «Вам известно, почему я попросил вас остановиться?» «Нет, мне ничего о том не ведомо», – отвечал мессер Дианезе. «Тогда я вам объясню». И вот что сказал ему купец: «Я хочу, чтобы вы сдержали слово и исполнили наш уговор». «Что же это за уговор? Я не помню», – сказал мессер Дианезе. И купец ответил: «Когда мы отправлялись с вами на турнир, мы решили поехать туда вместе и разделить поровну все, что получим». Тогда мессер Дианезе сказал: «Я прекрасно это помню, так оно и было; но почему вы об этом заговорили? Что именно желали бы вы получить?» «Я хочу все разделить поровну». «Но почему же вы не хотите поехать ко мне, поселиться в моем доме и без всяких хлопот жить в достатке и почете вместе со мной?» – «Я желаю поехать к себе и хочу взять половину того, что мы с вами получили». Мессер Дианезе очень огорчился, но не мог не сдержать слова и поступить бесчестно, хотя можно было просто ответить: «Ступай своей дорогой, я не понимаю, о чем ты просишь». Однако он не захотел поступать подобным образом и обратился к купцу с такими словами: «Возьмите себе любую часть, я не стану спорить». А купец говорит; «Я буду делить, а вы выбирайте». «Поступайте, как знаете». И вот как рассудил купец: «Дама и лошадь под пей – одна часть, а все рыцари и поклажа – другая; выбирайте же, что вам больше нравится». Очень опечалился мессер Дианезе и подумал про себя: «Что за странная дележка! Мне не остается ничего другого, как выбрать даму». Взял он свою жену, а купцу оставил все остальное. Простились они, и каждый поехал своей дорогой; мессер Дианезе в тоске и печали продолжил свой путь.

Тем временем купец вместе со всеми людьми, проехав немного по своей дороге, повернул назад и во весь опор пустился догонять мессера Дианезе. Свернул он на ту дорогу, по которой поехал мессер Дианезе, и вскоре догнал своего приунывшего товарища. Увидев купца, мессер Дианезе очень удивился и спросил: «Зачем вы вернулись?» «Остановите вашего коня, мессер Дианезе», – сказал купец и продолжал: «Мы с вами все поделили, и вы сдержали данное мне слово, как и подбает честному и великодушному рыцарю, теперь все эти люди – мои, и я могу поступать с ними по своему усмотрению, а посему я возвращаю их вам, вы – их хозяин и господин, ибо богу было угодно оказать великое благодеяние вам и вашей даме. А еще я хочу открыть вам, кто я, дабы вы, поступая до сей поры как человек честный и великодушный, оставались таким всегда, и тогда вы сумеете достигнуть многих благ… Я – тот самый рыцарь, которого вы столь достойно похоронили в церкви, Это ради меня вы истратили свои деньги, когда тело мое лежало перед церковью и от него исходила такая вонь, что все бежали прочь; услуга, которую вы оказали мне, столь понравилась господу богу, что он повелел мне наградить вас почетом и богатством». Тогда мессер Дианезе сказал: «Если мертвые вознаграждают за добрые дела, как же должны поступать живые?» И рыцарь ответил ему: «Знайте же, мессер Дианезе, и пусть запомнят все эти люди: добрые дела никогда не пропадают даром». С этими словами он исчез, ибо отправился в рай. А мессер Дианезе приехал домой вместе со своей дамой, и с той поры жил, окруженный почетом и славой, щедро одарив всех своих друзей, и счастье никогда его не покидало; пускай же не покинет оно и нас с вами. Аминь, аминь.




XVIII (CLV)[357 - Сюжет новеллы восходит к древнеиндийским сборникам рассказов.]


Жил некогда один очень богатый человек, и была у него жена – красавица, любил он ее без памяти и ко всем ревновал. Но вот случилась с ним беда (уж видно богу так было угодно): заболели у него глаза, и поразила его полная слепота. Стал он по пятам ходить за своей женой и, опасаясь измены, ни на шаг не отпускал ее от себя. Между тем в нее влюбился один проезжий, но объясниться с ней никак не мог, ибо муж ни на минуту не оставлял ее одну; тогда он жестами дал понять ей, что сгорает от любви. Дама, поняв, что он питает к ней страсть, прониклась к нему сочувствием и отвечала тоже жестами: «Сам видишь, как меня стерегут». Этот добрый человек, не зная, как достигнуть цели, сделал вид, что решился умереть от любви, ибо никак иначе не мог добиться свидания с дамой. Глядя на его терзания, дама сжалилась над ним и решила ему уступить. Сделала она длинную трубку из тростника, приставила ее к уху того доброго человека и стала шептать ему на ухо, так что муж ничего не мог услышать; и вот что она ему сказала: «Мне жаль тебя, и я решила тебя утешить; ступай в наш сад и полезай на ту грушу, на которой растут самые спелые плоды, и жди меня там наверху, я к тебе приду». И вот приходит эта дама в сад и хочет ублажить того доброго человека, а муж идет за ней следом. Тогда она и говорит: «Мне хочется отведать груш вон с того дерева, уж больно они хороши на вид». И он ей отвечает: «Прикажи, и тебе их сорвут». – «Нет, – говорит она, – я хочу сорвать их сама, иначе они мне покажутся невкусными». Пошла она к дереву, а муж за ней, ни на шаг не отстает; полезла она на дерево, а он обхватил ствол руками, дабы никто не мог последовать за ней наверх. Залезла она на дерево, а там уже ждал ее дружок; и принялись они развлекаться, при этом дерево стало так раскачиваться, что груши градом посыпались на мужа. Тогда он и говорит: «Что ты там делаешь, жена, почему не спускаешься? Здесь уже полно груш». А она ему отвечает: «Хочу достать груши с одной только ветки, других мне не надо». Да будет вам известно, что господь бог вместе со святым Петром на все это взирал, и святой Петр сказал господу богу: «Разве ты не видишь, как эта женщина морочит мужа? Сделай же так, чтобы муж прозрел и увидел проделки жены». И господь бог сказал: «Помяни мое слово, святой Петр, как только он прозреет, она сумеет выкрутиться и найдет себе оправдание; я верну ему зрение, и ты сам убедишься, что все так и произойдет». Прозрел тот человек, глянул вверх и увидел, что творит его жена. И сказал он ей: «Чем вы там занимаетесь с этим мужчиной? Вы опозорили и себя, и меня, где же ваша женская честь?» И жена в тот же миг ответила ему: «Если бы я не обманула тебя, ты никогда бы не прозрел». И муж остался доволен таким ответом. Теперь вы сами видите, как берегут женщины свою честь и как они всему находят оправдание.




Приложения





М. Л. Андреев. «Новеллино» в истории итальянской литературы и европейской новеллы





1


Сборник ста новелл, известный под названием «Новеллино», создан в самом конце XIII в. В это время итальянская литература на народном языке делала свои первые шаги – ее история едва насчитывала полвека, тогда как, к примеру, в соседней Франции миновало уже два столетия полнокровной литературной жизни. Трудно сказать, чем объясняется такое разительное отставание Италии, почти на полтора века позже своей заальпийской соседки включившейся в создание литературы на новых, романских языках. Когда-то этот вопрос очень оживленно обсуждался, и предположений было выдвинуто немало: указывалось и на прагматический дух итальянской нации, наследованный ею от языческого Рима, и на могучую латинскую традицию, заглушавшую робкие итальяноязычные всходы, и на отсутствие единства, как политического, так и языкового. Постепенно о «проблеме ретардации» забыли, хотя никакого убедительного решения она не получила: есть такие феномены истории культуры, которые упрямо не желают смыкаться со звеньями причинно-следственной цепи.

Так или иначе итальянская литература появилась на свет с опозданием – надо было спешить. Иногда трудно отделаться от впечатления, что она развивалась не только быстро, но и планомерно. Литературные жанры, составившие славу Франции, но постепенно оттесненные в тыл литературного процесса, такие, как полуфольклорная эпическая поэма или стихотворный рыцарский роман, ею как бы сознательно игнорировались. Основные силы были сосредоточены на двух направлениях – лирическая поэзия и художественная проза. Отставание в лирике к концу XIII в. было ликвидировано, и более того, школа «сладостного нового стиля» и творчество молодого Данте обеспечили итальянской поэзии европейское первенство. В области прозы прогресс шел не столь стремительно.

В итальянской прозе просветительское задание с самых истоков отодвигает на второй план и подавляет задание развлекательное. Если во Франции формирование прозы взяли на себя повествовательные жанры и, прежде всего, роман, то в Италии эту задачу выполняли жанры дидактического и энциклопедического толка. «Беллетристика» появляется здесь довольно поздно – не раньше XIV в. В первый век существования литературы императив культурного строительства безусловно довлеет над всем остальным. Даже в тех случаях, когда «вульгаризации», т. е. переводу на народный язык, подвергается не религиозное, научное или педагогическое, а собственно литературное произведение, и тогда первоочередной задачей переводчика является приобщение горожан, не владеющих латинским языком, к сфере культуры. В начале XIV в. именно так поставленная задача приведет к рождению первого образцового памятника итальянской прозы – дантовского «Пира». И французские прозаические переложения стихотворных рыцарских романов могут считаться своего рода «вульгаризациями», ибо они до известной степени демократизировали идейный строй своих прототипов, разрывали эзотерический куртуазный универсум и жертвовали смысловой насыщенностью ради широты и общедоступности. Однако эта аналогия всего лишь метафора и скорее выделяет различие, чем указывает на сходство: во Франции зрелая культура перестраивалась в изменившейся исторической и идеологической обстановке, в Италии мы имеем дело с процессом строительства культуры как таковой. Чрезвычайно важно, что стихийная составляющая этого процесса с самого начала дополнялась и корректировалась сознательными усилиями его участников. Итальянская проза даже дебютировала как теория прозы: первыми ее зрелыми памятниками стали появившиеся в середине XIII в. переводы трактата Цицерона «О нахождении» («Риторика» Брунетто Латини) и «Риторики к Гереннию» («Цвет риторики» Гвидотто из Болоньи). Практически каждый новый шаг на пути становления прозы будет сопровождаться самоанализом. Органический синтез двух этих компонентов литературного процесса, стихийного и сознательного, будет осуществлен Данте в «Пире», хотя и для его «Новой жизни» характерен весьма высокий уровень рефлективности. В дальнейшем «нераздельность» и «неслиянность» этого двуединства будет только укрепляться: «Декамерон» Боккаччо являет собой столько же классический образец прозы, сколь и классическую теорию прозы. Любопытно, что и в прологе «Новеллино» чувствуется определенный теоретический импульс.

В истории ранней итальянской прозы наш сборник предварен двумя книгами «новеллистической» ориентации. Это «Цветы и жития философов и прочих мудрецов и императоров», перевод «Исторического зерцала» Винцента из Бове, выполненный во второй половине XIII в. (после 1204 г.), и «Сказания о стародавних рыцарях», сборник рассказов о мифологических и исторических персонажах античности и средневековья, созданный приблизительно в то же время. Просветительский пафос выражен в этих книгах совершенно недвусмысленно, хотя и по-разному. «Цветы и жития философов» рассеивают мрак невежества, сообщая сведения о жизни знаменитых людей и раскрывая сокровищницу их мудрых речений. Читатель, открывая эту книгу, становится ученее. Просветительство «Сказаний о стародавних рыцарях» носит более идеальный характер: читатель знакомится с образцами разумного правления, истинной доблести и рыцарственной щедрости. Прочитав книгу, он возвышается духом.

От дидактической нагрузки не свободен и наш сборник, он также доносит до читателя факт, небезынтересный сам по себе, и предлагает ему образец социальной добродетели, на который можно и должно равняться. «Новеллино», вне всякого сомнения, участвовал в общеитальянском процессе диффузии культуры, в расширении границ культурного пространства, которое сдвигалось со своего традиционного места в сословной вертикали. Нет ничего удивительного в фактографической и идеологической укорененности «Новеллино» в прошлом: если быт книги уже по преимуществу городской, то этика ее еще целиком зависит от системы привычных куртуазных добродетелей, носителем которых, что вполне понятно, выступает рыцарь. Пока речь могла идти лишь об освоении полученного наследства. И в этом приобщении итальянского горожанина к элементарному культурному лексикону «Новеллино», конечно, сыграл какую-то роль.

Но роль эта оказалась довольно скромной – к счастью. «Новеллино» не стал бы первым европейским сборником новелл, если бы его создатель решил соперничать с «Книгой об устройстве мира» Ристоро д'Ареццо в распространении научных сведений, с «Цветами и житиями философов» в пропаганде исторических знаний, с «Сказаниями о стародавних рыцарях» в популяризации куртуазных доблестей. Диффузия культуры была стимулом создания «Новеллино», но никак не его непосредственной целью. Историческая роль этой книги в другом: в ней был разрушен научно-художественный синкретизм ранней итальянской прозы и на его обломках построено новое, художественное единство, в которое дидактика и учёность вошли в снятом и подчиненном виде. Художественная функция и художественный смысл в «Новеллино» возобладали над любыми другими заданиями. Именно благодаря этому обстоятельству рассказы «Новеллино» не только своими фабулами, как и их любые европейские, арабские или индийские прототипы, но и своей структурой новеллистичны, т. е. соответствуют новоевропейской, а точнее ренессансной жанровой модели, если, разумеется, сделать скидку на очевидные исторические и типологические разночтения.




2


Непосредственные источники сюжетов «Новеллино», как правило, располагаются в близком к нему историческом времени. Зато архетипы этих сюжетов уходят далеко в глубь истории и к крайним пределам ойкумены. Трудно сказать, что сообщает им бессмертие – действительно их «архетипичность» или краткость, не требующая изощренной мнемонической техники. Так или иначе, фабулы будущих новелл свободно передвигаются во времени и в пространстве, с необыкновенной легкостью преодолевают границы эпох, регионов и вероисповеданий, странствуют вслед за паломниками и крестоносцами с мусульманского Востока на христианский Запад, укрытые в стенах книгохранилищ и в памяти неграмотных сказителей, переживают гибель империй, нашествия варваров, смены религий и революции культур. Только сказка, пожалуй, столь же интернациональна и ахронична. Однако, в отличие от фольклора с его принципиальной анонимностью, каждое конкретное литературное воплощение сколь угодно анонимного сюжета есть результат личной художественной воли, оно обязательно предполагает автора, имя которого может быть забыто, почерк которого может слиться с почерком переписчиков, творческие амбиции которого могут быть предельно низки и авторское самосознание близко к нулю. Близко, но не равно.

Помнить об этом следует, ибо голос средневекового автора для нынешнего читателя почти неразличим. Мы привыкли к литературе, превыше всего страшащейся упрека в тривиальности, не говоря уж о плагиате, тогда как средневековый автор опасался прямо противоположного – упрека в искажении своего источника. Кроме того, нам очень редко удастся сравнить дошедший до нас рассказ с синхронной ему транскрипцией того же сюжета. Но даже при наличии таких параллелей (а для некоторых сюжетов «Новеллино» они есть) трудно решить, чем вызваны замеченные различия: несходством авторских стилей, разноречивостью источников или противоположностью избранных авторами риторических школ. Даже об уровнях одаренности судить с такого расстояния нелегко.

Исследователь «Новеллино» находится еще в положении сравнительно выгодном, поскольку имеет дело с моментом сдвига в традиции, с произведением, разрушающим жанровый автоматизм и потому по необходимости выявляющим свою самобытность даже в границах клишированных повествовательных процедур. Единого литературного опыта за «Новеллино» но стоит: рождающаяся новелла опирается сразу на несколько средневековых нарративных жанров, ни один из которых не является, однако, ее исключительным генетическим пространством. Конечно, в соответствии с собственной своей природой она всего охотнее обращается за материалом к тем видам средневековой словесности, которые соизмеримы с ней в чисто количественном аспекте, но далеко не всегда учитывает величину источника, с равной готовностью одалживая свои сюжеты у романов, трактатов, эпистол, даже у библии. Для становления новеллы, видимо, небезразлична традиция устного рассказа, хотя роль ее – если исходить из ничтожно малого участия современной городской хроники в фабульном составе «Новеллино» (сравнительно с вкладом литературных источников) – не могла быть первостепенной. К тому же учесть эту традицию вообще вряд ли возможно.

Во всяком случае, составитель сборника, не будучи связан никакими строгими жанровыми обязательствами кроме обязательств по отношению к самой новелле, возникавшей в процессе работы над «Новеллино», пользовался значительной для средневекового автора свободой не только в отборе материала (где, надо сказать, трудно заметить действие каких-либо четких принципов), но, что главное, в его унификации. Эпизод, заимствованный из куртуазного романа, не может нетронутым и неизменным встать рядом с бывшей притчей, житийным рассказом, рассказом церковного проповедника и не вызвать в этом окружении немедленную реакцию отторжения. Любой сюжет, принятый в «Новеллино», должен быть рассказан заново. Жанровая новизна возникает здесь по требованию нового повествовательного контекста и только исследованием этого контекста может быть обнаружена.

Надо, однако, учитывать, что жанр в «Новеллино» находится в процессе становления, он еще аморфен, границы его зыбки, не всем рассказам сборника удалось пробиться к жанровой специфике – одни подошли к ней вплотную, другие сдерживаются своей неснятой до конца чужеродностью. В «Новеллино» чувствуется воля к жанровой определенности, чувствуется усилие, приложенное к созданию непротиворечивой жанровой модели, – усилие, направленное верно, но не умеющее до конца преодолеть сопротивление материала. И верность взятого направления, и сила тормозящей движение инерции особенно очевидны, если заглянуть немного вперед, в уже совсем недалекое будущее.

Спустя, полвека после создания «Новеллино» Боккаччо напишет «Декамерон», и новелла превратится в классический литературный жанр. Отнюдь не праздным представляется вопрос, каково отношение первой итальянской новеллы к идеальному жанровому образцу, что их связывает и что разъединяет. Боккаччо мог и не знать «Новеллино», но издатели XVI в., вернувшие «Новеллино» читателю, века новеллы, века Фиренцуолы, Граццини, Банделло, Джиральди, «Декамерон» не знать не могли. Они, судившие всякую новеллу с высоты «Декамерона», не пренебрегли скромным его предшественником. Вспомним также, что одним из самых авторитетных кодексов «Новеллино» мы обязаны Пьетро Бембо, теоретику ренессансного стиля.




3


Возьмем два варианта знаменитой притчи о кольцах: «Новеллино», LXXIII и «Декамерон», I, 3. Сюжет в обеих новеллах фактически идентичен. Султан, задумавший поживиться за счет богатого еврея, спрашивает его, чья вера лучше: если тот ответит, что лучше иудейская, можно будет обвинить его в святотатстве с последующей конфискацией имущества, а если он назовет лучшей мусульманскую, то окажется повинным в двуличии. Конфискация последует и в этом случае. Еврей отвечает притчей о некоем отце, имевшем трех сыновей и всего одно кольцо, которое все сыновья мечтали получить в наследство. Тогда он велел изготовить еще два кольца, как две капли воды похожие на первое, и вручил их сыновьям. Все остались довольны, считая, что владеют подлинным, а правду знает один отец. Так и с верами: какая из них наилучшая, известно только богу. Султану ответить нечего – конфискация не состоялась.

Боккаччо вносит в эту сюжетную схему едва заметные изменения, которые, однако, резко меняют всю атмосферу рассказа. Безымянный султан «Новеллино» получает в «Декамероне» имя, и имя прославленное: Саладин, которого средневековая Европа единодушно признавала образцом государственной мудрости и рыцарского благородства. Из вневременья притчи мы переносимся в историческое время, памятное славой и бесславием крестовых походов, столкнувшее в ратоборстве две мировые религии на священной земле, которая своим заветом вскормила и евангелие и коран, – вот конкретная основа словесного поединка протагонистов, и она дастся одним устранением анонимности.

Психологические мотивировки усложнены и облагорожены. Анонимы «Новеллино», безличные носители конфессионального спора – и твердо очерченные человеческие фигуры Саладина и Мельхиседека. Султан, «нуждающийся в деньгах», как купец, – и Саладин, как и подобает государю, растративший свою казну на войны. Первый с крючкотворством нотариуса и жадностью ростовщика «ищет предлог», чтобы изъять сокровища у еврея. Второй, «вынужденный необходимостью» и всем известной скупостью Мельхиседека, задумывает изящный турнир умов. И разительный контраст финалов. Султан, обескураженный «ловким ответом», отпускает еврея за неимением предлога его задержать – Саладин, искренне восхищенный мудростью Мельхиседека, откровенно рассказывает ему о своей нужде, «не утаив, что он, Саладин, замышлял над ним учинить». В «Новеллино» финал все и всех возвращает к началу: еврей возвращается к своим сундукам, султану нужно искать новые «предлоги» и новых жертв. В «Декамероне» Мельхиседек излечивается от своей скупости и «охотно» одалживает нужную сумму, а Саладин, раскаявшись в своем коварстве, пусть вынужденном и элегантном, возвращает деньги в срок, одаривает бывшего скупца и водит затем с ним дружбу.

В «Новеллино» притча звучит как «ловкий ответ» и не более, ее сила негативна, она – только законное основание для защиты от грабежа, прячущегося под маской законности. В «Декамероне» притча дает модель сосуществования религий и наций и как таковая немедленно воплощается в жизнь, скрепляя дружеские отношения иудея и мусульманина в контрасте, тонко продуманном автором, с той атмосферой религиозных войн, которая задала тональность всему рассказу.

Новелла о кольцах рассказана Боккаччо лучше, но это было ясно до всякого сопоставления текстов. Неясно, как она рассказана в «Новеллино» – просто хуже или по-другому, чем в «Декамероне». Попробуем это выяснить на другом примере: некая гасконка, будучи оскорблена и зная о слабохарактерности короля Кипра, упрекает его в трусости, и король, задетый за живое, из бесхребетного превращается в решительного и мстит за обиды гасконки и за свои собственные («Новеллино», LI; «Декамерон», I, 9). Здесь, как и в предыдущем случае, Боккаччо вводит свой рассказ в реальное историческое время: неизвестная гасконка, неведомо как оказавшаяся на Кипре, становится в его варианте знатной гасконской дамой, возвращающейся на родину после паломничества ко гробу господню «вскоре после завоевания Святой земли Готфридом Бульонским», а безымянный король Кипра превращается в первого кипрского короля, т. е. Ги де Лузиньяна. Но не это самое важное. Боккаччо трижды сообщает читателю о трусости и безволии короля: когда гасконка собирается подать жалобу на оскорбителей, когда она упрекает короля и когда последний против всех ожиданий обретает мужество и решительность. В «Новеллино» же об этом говорится только один раз – в прямой речи гасконки. За счет этих повторений, нагнетающих атмосферу безнадежности и обреченности на провал предприятия гасконской дамы, очень короткий рассказ Боккаччо более чем вдвое длиннее рассказа «Новеллино». Старший вариант кажется сокращенным переложением младшего, его сухим конспектом.

Предположение, конечно, абсурдное, но конспектом «Новеллино» действительно считали.[358 - D'Ancona A. Del Novellino e delle sue fonti. – In: D'Ancona A. Studi di critica e storia lelteraria. Bologna, 1912.] Была выдвинута гипотеза, что некий жонглер, uomo di corte, столь часто гостящий на страницах «Новеллино», записывал на память забавные словечки и остроумные изречения, чтобы затем развлечь скучающий двор и заработать себе новое платье. И записывал по возможности кратко, избегая подробностей, опуская детали и уж никаких не беспокоясь о художественности. Быть может, весь сборник есть не что иное, как записная книжка профессионального рассказчика; полушута, которому изобилие тем обеспечивает изобилие хлеба насущного? В таком случае краткость объясняется вполне, а ведь именно она режет слух, привыкший к неторопливой плавности классической ренессансной новеллы.

Все дело в этой привычке. Чтобы счесть «Новеллино» памятными заметками придворного балагура, необходимо одно предварительное условие: надо признать, хотя бы негласно, декамероновскую новеллу и основанную ею традицию жанровой нормой и допустить, что рассказы «Новеллино» в гипотетическом устном исполнении были ближе к этой норме, чем в дошедшем до нас письменном варианте. Иначе гипотеза «записной книжки» оказывается просто лишней.

Анахронизм такой ретроспективной методики и се выводов очевиден, но кое-что она, однако, дает. Прежде всего нельзя не заметить, как тщательно и всесторонне в новелле Боккаччо авторское слово готовит слово персонажа. Речь гасконской дамы иронически обыгрывает ту информацию о характере короля, которая была уже дана рассказом автора, – для читателя в пей нет ничего нового. Читателю известна и цель визита гасконки к королю: она задумала «отвести душу, утратив надежду на отмщение». И здесь, таким образом, слово персонажа вторично. Эффект финала также предвосхищен вынесенной в начало новеллы моралью: «чего не могут поделать с человеком всечасные упреки…, то способно осуществить одно слово, притом чаще всего случайное, а не преднамеренное». Слово персонажа освобождено от всякой информационной и прагматической нагрузки, от всех практических целей, оно чисто и бескорыстно – тем разительней его удар тем блистательней его эстетический эффект и, добавим, тем неожиданней развязка, хотя читатель, подготовленный к метаморфозе характера, ничего другого не ждал.

В «Новеллино» все наоборот: авторскому слову дано минимальное пространство, и ведущую его функцию – ввести читателя в курс дела, сообщить ему о некоролевском нраве короля, о безнадежности пеней и жалоб гасконки – берет на себя слово персонажа. Оно дает имя вещам, оно называет, оно требует и настаивает, тогда как в «Декамероне» имена уже даны, и никакой настойчивостью ничего не добьешься. В новелле Боккаччо только случайное, и никакое другое, слово может попасть в цель, здесь же слово бьет наверняка, бьет всей полнотой правды, всей тяжестью раскрытой и высказанной истины. Однако, и это чрезвычайно важно, гасконка не просто высказывает истину, т. е. называет трусом короля – она высказывает ее остроумно. Видимо, не достаточно назвать вещь ее настоящим именем, чтобы вернуть ей исконную сущность. Нужно так повернуть речь, чтобы стертому слову вернулась его изначальная, почти магическая власть над вещью, и тогда успех обеспечен, тогда «король устыдится и начнет мстить за свои обиды».

Именно «полезнозабавное» слово является структурным ядром новеллы в нашем сборнике. Об этом говорит пролог, указующий на редкость «учтивых или остроумных ответов, ведь многие люди, прожив долгую жизнь, только и могут похвастаться, что одним метким словом», объявляющий о незаменимости их в наставлении и увеселении современников и потомков, ищущий, наконец, снисхождения к самой новеллистичности новеллы, т. е. к необходимости оттенять золото чернением, окружать благородное слово неравной свитой слов – вассалов и слов – герольдов, рассказывать, а не изрекать. О том же свидетельствует и сам сборник, явно тяготеющий к рассказу, в центре которого – хитроумное, сбивающее с толка или, наоборот, приводящее в толк слово. Двигаясь в этом направлении, рассказ превращается в анекдот, что ведет, конечно, к существенному сужению потенциального жанрового диапазона (модели «Новеллино» в полном объеме соответствует лишь один день «Декамерона» – шестой). Но такого рода ограничения, свободно взятые на себя новеллой, можно, видимо, рассматривать как необходимый диалектический момент в истории жанра: отсекается все, что способно замутнить едва начавшую проявляться специфику, выделяется некое элементарное ядро и лишь с его окончательным закреплением набирает силу обратный процесс – расширение идейно-содержательного пространства жанра, возвращающегося в новом качестве к первоначальным границам. Остается выяснить, от каких заданий отрекался рассказ, когда становился новеллой.




4


Существовало несколько средневековых разновидностей кратких (или сравнительно кратких) повествовательных жанров: фаблио, жизнеописания трубадуров и комментарии к их стихам (так называемые vidas и razos), жития святых и «примеры». Ближайшие родственники «Новеллино» – два последних жанра, хотя и с первыми двумя автор нашего сборника был знаком и некоторые их сюжеты использовал. Однако фаблио – это не рассказ, а скорее повесть, к тому же повесть стихотворная (что вводит его в сферу действия иных структурных закономерностей), к тому же начисто лишенная псевдодокументальности, без которой, т. е. без ориентации на внешне достоверный, хотя бы и полностью вымышленный, факт семейной, городской, исторической хроники, нельзя себе помыслить новеллу. Жизнеописания трубадуров также не новеллистичны по своим изначальным установкам: в них иногда проникает автономный и более или менее строго организованный рассказ (который в принципе может проникнуть куда угодно, скажем, в руководство по поэтике), но объясняется это не природой жанра, а дискретностью средневекового представления о жизни и неспособностью средневекового человека воспринять и описать ее как логически законченную последовательность. Правда, по тем же причинам квазиновеллистические элементы вторгаются и в житие, однако здесь эта жанровая невыдержанность в определенной степени диктуется самими жанровыми законами: житие свидетельствует о святости, святость доказывается чудом, чудо осуществляется как исключение из нормального жизненного порядка и описывается исключённо из биографического ряда – «новеллой». Все жизнеописание святого может выглядеть как сборник рассказов, связанных общим героем.

Мать, соблазненная красотой своего сына, склоняет его к плотскому греху и, не преуспев в этом, подает жалобу в суд, обвиняя сына в попытке насилия. Юноша страшится позорной смерти, однако, памятуя о сыновнем долге, покрывает своим молчанием нечестие матери. Ситуация исключительная и внутренне неразрешимая – иначе говоря, типичная ситуация новеллы, близящейся к своей кульминации: неожиданному подарку судьбы, вздымающей вверх свое колесо, или параду неотразимых софизмов, все умиротворяющих своим риторическим блеском. Однако апостолу Андрею нет нужды и хитросплетениях словес: «Ради похоти своей, жесточайшая из жен, ты губишь единственного сына», – возглашает он грозно, и гремит гром, и сотрясение земли повергает всех ниц, и молния испепеляет преступницу. «И уверовал начальник, а с ним и весь дом его».[359 - Jacobi a Voragine. Legenda aurea. Vratislaviae, 1890, cap. II «De sancLo Andrea apostolo».]

Не капризная фортуна, не меткое слово, не изящная интрига развязывают гордиев узел – он разрублен необоримой мощью провидения. Ситуация разрешается трансцендентно: святому достаточно объявить об истине, чтобы мгновенно сомкнулись мир земной и мир небесный и свидетельствующего об истине поддержал своей дланью бог. «Новеллистичность» жития кончается в момент развязки.

Это справедливо и для тех случаев, когда указующее и карающее слово скрыто вуалью перифразы. В том же житии апостола Андрея рассказывается, как дьявол, приняв облик прекрасной женщины, замыслил ввести во грех некоего епископа, мужа святой и непорочной жизни. Когда враг был близок к торжеству, в дверь постучал паломник. По наущению дьявола ему предложили три хитроумных вопроса. На третий – каково расстояние от земли до неба? – последовал ответ: вопрошающему это лучше известно, «ибо он пространство сие, сам измерил, когда в бездну с неба пал». И дьявол, объявленный таковым, исчез в мгновение ока. Но того же результата апостол Андрей, скрывшийся под одеянием паломника, достиг бы, и не принимая предложенные дьяволом условия игры, а сразу, без всяких околичностей, назвав его истинным именем. Эффект неожиданного и остроумного разоблачения идет в даровую нагрузку к предвиденному посрамлению князя тьмы: апостол, уверенный в победе, играет с дьяволом, как кот с мышью. А оскорбленная гасконская дама из разобранной нами новеллы наверняка ушла бы ни с чем, если бы просто прочитала нотацию королю вместо того, чтобы прочитать ее остроумно, попросив преподать ей науку слабодушия. В житийном рассказе изощряется в острословии дьявол, софист и логик – святому приличествует простота речи.[360 - Ср.: «Но боюсь, чтобы, как змий хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе… Хотя я и невежда в слове, но не в познании» (II Кор., XI, 3,6).]

Остроумием покрывается ложь, простота являет истину. Святой не слишком усердствует, убеждая словом, ибо всегда может убедить делом. Св. Сильвестр, восторжествовав над иудейскими законниками в богословском диспуте, устроенном по велению императора Константина, тем не менее не смог своим учительным словом обратить к истине упорствующих в заблуждении иудеев. Делом же – воскресив именем Христовым быка, умерщвленного именем диаволовым, – он вынуждает уверовать всех.[361 - Jacobi a Voragine. Op. cit., cap. XII «De sancto Silvestro».] Святой не витийствует, а возносит молитву в простоте сердца своего. Молитвенное молчание – вот что ему пристало. Чудотворное и животворящее слово будет ему даровано свыше, если на то возникнет необходимость, – не острота ума, не риторическая выучка дадут силу его речам, но благодать расторгнет его изначальную немоту. «Братья мои дорогие, возблагодарите бога, которому угодно было устами простецов открыть сокровища божественной премудрости, ибо бог раскрывает уста немым и дает языку простецов говорить премудро».[362 - Цветочки св. Франциска Ассизского (XIV). М., 1913, с. 45–46.]

Очевиднее близость «Новеллино» к такому типично средневековому повествовательному жанру, как «пример». «Пример» (excmplum) – это рассказец, вставленный в проповедь или в любой назидательный трактат для оживления преподанных там абстрактных истин. В Средние века составлялись огромные сборники «примеров», иногда вместе с проповедями, иногда отдельно – получалось что-то вроде хрестоматий для духовенства.[363 - Современные издания наиболее популярных сборников примеров: Crane T. The Exempla or illustrative stories from the sermones vulgares of Jacques de Vitry. L., 1890; Hervieux L. Les fabulistes latins, IV: Eudes de Çheriton et ses derives. P., 1896; Welter J. Edition d'une collection d'exempla composée en Angleterre. P., 1914; Petrus Alfonsus. Die Disciplina Clericalis. Heidelberg, 1911. Источниковедческий анализ примеров Якопо Пассаванти с подробной библиографией: Monteverdi A. Gli «esempi» di Jacopo Passavanti. – In: Monteverdi A. Studi e saggi sulla letteratura ilaliana dei prirai secoli. Milano – Napoli, 1954. История жанра: Welter J. L'exemplum dans la littérature religieuse et didactique du Moyen Age «P., 1927. Художественные особенности жанра: Battaglia S. L'esempio médiévale, Dall'esempio alla novella. – In: Battaglia S. La coscienza letteraria del Mediocvo. Napoli, 1965.] Из «примера», сохранив даже назидательное обрамление, выросла новелла в Испании. Правда, самосознание жанра у Хуана Мануэля[364 - Хуан Мануэль. Граф Луканор. М. – Л., 1961.] выражено далеко не так определенно, как на итальянской почве. В частности, не все в «Графе Луканоре» подходит под жанровые признаки новеллы и рассказа вообще.

«Пример» может быть рассказом, т. е. может быть нарративен, этому не препятствуют пи его собственная природа, ни законы проповеди, частью которой он является. Однако он может им и не быть, не теряя при этом места в границах своего жанра.

При смерти богач, его сжигает жар и трясет озноб, он мечется по постели, посылает за лекарями, пьет снадобья – все понапрасну. Пышные похороны, богато обряжено тело, многолюдна процессия, бьют колокола, торжественно свершается служба, с песнопениями, с облаками благовоний. «И все это дела диаволовы, когда гибнет душа с гибелью грешника».[365 - San Bernardino di Siena. Quarosimale del 1425 a Firenze, pr. XXXIII. – In: Novelle del Quattrocento. A cura di A. Borlenghi. Milano, 1962.] Это не новелла – новелла сообщает о новом, невиданном, неслыханном. Бернардино Сиенский повествует прихожанам об обыденном и повседневном. Новеллы нет без сюжета, пусть самого примитивного, здесь же статичное описание, смысл которого даже не в нем самом, а в способности к самоотрицанию. Белое стало черным, реквием зазвучал как сатанинский гимн. «Умер богач и похоронен в аду».

Одно правило (естественность смерти, повседневность сопутствующих ей процедур, привычность слов, обещающих вечный покой усопшему) столкнулось с другим (неотвратимостью воздаяния) и обнажилась их чудовищная дисгармония. Правило высшего порядка вынесено за пределы текста как трансцендентный комментарий к нему, но оно мощно воздействует на текст, смещая все аксиологические акценты. Оно может быть внесено внутрь рассказа – принцип от этого не изменится.

Некий епископ увидел как-то вечером двух бесов, играющих в саду запеленутым ребенком, как мячом. Как выяснилось, им было дано свыше разрешение умертвить дитя, ибо мать «противу божественных установлений» укладывала его с собой на ночь в постель. Наутро епископу донесли, что одна женщина приспала ребенка. «Она думала, что сама его погубила, но это был дьявол».[366 - Ibid.]

Таков излюбленный прием жанра – вывернуть наизнанку факт повседневного бытия и обнажить его потаенный лик. Потрясенному зрителю являются или когти дьявола или ангельские крылья. Жанр существует, пока длится игра диалектикой видимости и сущности, пока осознается и строго соблюдается двуединство факта и интерпретации. «Факт» можно сообщить как таковой и можно, наделив, сюжетом, превратить в нечто, чрезвычайно похожее на новеллу; «интерпретация» может вскрыть в событии противоборство ада и рая и может ограничиться банальным бытовым предписанием – важно не это. Для конституции жанра важен синтез рассказа и назидания. Причем не только анекдот нуждается в идеологической санкции, но и мораль не может обойтись без эмпирической почвы. Недостаточно разрубить «пример», чтобы получить новеллу и наконец обособленный от нее нравоучительный афоризм. Интерпретация внедрена в саму структуру рассказанной на «пример» истории.

Новелла XXX нашего сборника восходит через посредство французской редакции к «Учительной книге клирика» Петра Альфонси. Латинский «пример», став итальянской новеллой, изменился не очень заметно: «некий царь» получил имя Аццолино (т. е. Эццелино да Романо) и сократилось до двух фраз введение к вставленному в новеллу рассказу, хотя и у Петра Альфонси это введение не слишком велико:

«У некоего царя был сказитель, рассказывавший царю за ночь по пять историй. Случилось так, что царь, удрученный заботами, совсем не хотел спать и желал услышать большее число историй. Ему было рассказано сверх обычного еще три, но коротких. Царь пожелал слушать дальше. Сказитель же, не желая продолжать, говорил, что и этого много. На что царь – Ты много историй рассказал, но весьма кратких. Я желаю услышать еще одну, но составленную из многих слов, и тогда отпущу тебя спать. – Согласился сказитель и начал так…» И далее следует вариация на тему сказки про белого бычка.[367 - Peirus Alfonsus. Die Disciplina Clericalis, ex. XIL]

Здесь мы встречаемся с явлением, подобное которому мы уже рассматривали, анализируя трансформацию новеллы о кольцах: историческое имя. дарованное безымянному персонажу, меняет всю атмосферу повествования. Читателю достаточно взглянуть на LXXXIV новеллу нашего сборника, чтобы понять, каков был человек, носивший это имя, – недобрая память об изощренном коварстве и безмерной жестокости Эццелино да Романо до сих пор живет среди крестьян падуанского края, а его современники (и не кто-нибудь, а сам Альбертино Муссато, предтеча гуманистов, просвещенный поклонник Тита Ливия), чтобы хоть как-то объяснить его дьявольский нрав, сложили легенду, что будущего главу гибеллинов Северной Италии породило на свет холодное семя сатаны. В новелле XXX прав Эццелино никак не характеризуется, но страшная слава, связанная с его именем, с лихвой восполняет отсутствие характеристик. Жонглер из итальянской новеллы играет с огнем.

Что грозило сказителю из «Учительной книги клирика», мы не знаем и не узнаем никогда – пи характер сказителя, ни нрав безымянного короля Петр Альфонси угадать не позволяет. В его варианте идет торг, явно диссонирующий с обстановкой королевской опочивальни: царь желает нарушить привычные условия (пять историй за ночь), сказитель стоит на страже своих профессиональных интересов. Достигнутое соглашение (один, но длинный рассказ) дает возможность наглядным примером внушить царю, а вместе с ним и читателю благую истину: не в количестве слов мера прелести и пользы рассказа. «Так сказитель унял жажду царя услышать длинное сказание».

Царь внял наставлению, узнав в рассказе притчу. Дерзкий рассказчик из «Новеллино», как можно понять, достиг цели – · выспался в свое удовольствие. Значит, Эццелино оценил остроумие его дерзости. Бесконечная или близкая к бесконечной история о крестьянине, переправляющем через разлившуюся реку свою тысячу овец, у Петра Альфонси только притворяется новеллой – на самом деле она урок, педагогический прием, облеченный в условную и мнимую форму рассказа. Точно так же условен и сон, в который рассказчик погружается по окончании рассказа. А жонглер из «Новеллино» действительно хочет спать. Слово в «примере», завершив свою миссию, т. е. высказав и утвердив в сознании читателя некую истину, обнажает условность повествования, приведшего к этому слову: из-под масок царя и жонглера проступают знакомые лица ученика и наставника, и анекдот, расставаясь со своей эмпирической исключительностью, со своей неповторимой единичностью, обретает авторитет абстрактной идеи. Повествование стремится исчезнуть в назидании.

Слово в новелле заставляет читателя забыть о непреложном факте: с деспотом, особенно, с таким, как Эццелино, шутить нельзя. Этот результат тоже можно счесть в какой-то мере образцовым: он утверждает в сознании читателя идеал разумного общения, идеал над сословного духовного контакта. Ренессансная новелла будет в самых разнообразных вариантах развертывать этот мотив: острословие и остроумие, прорывающие границы состояний, чинов, сословий, вероисповеданий, чтобы расторгнуть глухоту душ и соединить людей, хотя бы на миг, в идеальном и неудержимом единстве развязки. Однако парадигма в новелле не подрывает материальную самостоятельность события, а наоборот, утверждает ее, ибо на ней строится. Там, где баланс идеально образцового и эмпирически исключительного смещен в пользу первого, перед нами «пример», там, где их отношения равноправны, мы имеем новеллу.

Итак, слово жития, пробуждающееся по велению свыше из простосердечной немоты святого, и слово «примера», учительствующее со всей безусловностью катехизиса, – вот ближайшие средневековые предтечи хитроумных речей «Новеллино». Эти слова полновластно вторгаются в вещный мир, наставляют, назидают, восстанавливают справедливость, изгоняют бесов и воскрешают мертвых – еще не забыто их кровное родство со словом псалмопевцев, пророков и апостолов. Эти слова сильны не своей формой, а своей сутью, они не пробуждают бескорыстной радости, не понуждают к эстетическому любованию, а требуют молитвенной сосредоточенности послушника или покорного внимания ученика. Здесь нет сопереживания, внимающий не равноправен ведущему речь, слово говорится свысока – с высоты святости и с высоты учености. В «Новеллино» слово сходит с университетской кафедры и церковного амвона, оно приблизилось к слушателю и появился сам слушатель, сменив безликую паству: он необходим, ибо необходимо насладиться словом, сказанным уже не только ради заключенной в нем мысли, но и ради него самого.




5


Теперь, казалось, дело за немногим – окончательно освободить слово от практических заданий, от внехудожествениой серьезности, и Боккаччо может писать день шестой своего «Декамерона»: «о том, как люди, уязвленные чьей-либо шуткой, платили тем же или быстрыми и находчивыми ответами предотвращали утрату, опасность и бесчестье». Однако это далеко не так. Слово в «Новеллино», действительно, уже стало выполнять эстетические, по преимуществу, функции, но эстетика эта реализуется с помощью вполне традиционных средневековых средств. Боккаччо не нужно отделять пшеницу от плевелов, он не думает, что его новелла сравнима с чернением, оттеняющим золото благородных «цветов» речи. Новелла «Декамерона» по праву гордится любым своим словом, тогда как в прологе «Новеллино» приходится апеллировать к снисходительности читателя, указывая, что «из-за одного благородного и ножного плода может понравиться весь сад». Не то чтобы автор «Новеллино» действительно нуждался в снисхождении – этикетные извинения скорее намечают некую теорию новеллы. Стиль целого – вот что решительно разделяет книгу Боккаччо и «Новеллино». Рассказ нашего сборника, взятый в самом общем повествовательном ракурсе, не отделился полностью от своего средневекового прототипа; взятый в своем структурном ядре, остроумном высказывании, он приближается к жанровой модели, нашедшей свою классическую форму в новелле Возрождения.

Впечатление простоты, примитивности, почти фольклорности, которое возникает при сопоставлении стилистических приемов «Новеллино» с реноссансными, обманчиво. Простота «Новеллино» неравновелика непосредственности и безыскусности устного рассказа. Достаточно сравнить новеллу нашего сборника с современными ей вариантами того же сюжета (см. Дополнение IV), чтобы увидеть, как в последних незамысловатость вырождается в неспособность организовать рассказ и экономно передать мысль, как повествование повторяется, возвращается назад, топчется на месте, отягощенное грузом лишних сведений и, главное, лишних слов. Отсечь все лишнее, сохранив тот скупой минимум, без которого рассказ непонятен, мог только мастер. Многословие от неумения и многословие как осознанная художественная задача – вот реальные стилевые оппоненты краткости «Новеллино».

Средневековая риторика различала две системы организации художественной материи: «амплификация», эстетизация речи за счет развертывания внесюжетных ее частей (истолкование, перифраза, сравнение, апостроф, прозопопея, отступление, описание и пр.), и «аббревиация», сведение речи к ее кратчайшей логической схеме.[368 - Faral E. Les arts poétiques du XII et du XIII siècle. P., 1923.] Фра Бартоломео из Сан Конкордио, живший в одном поколении с автором «Новеллино», так обосновывал эстетический идеал краткословия: «…во-первых, краткая речь слушается с большой охотой, а долгая подчас утомляет; во-вторых, кратко сказанное зачастую понятнее сказанного во многих словах; в-третьих, краткое прочнее запоминается; в-четвертых, краткое не столь быстро ветшает; в-пятых, постигать сказанное в немногих словах – свойство мудрости; в-шестых, неуместная многоречивость обесценивает важные вещи; в-седьмых, кратким словом каждому легко угодить».[369 - Fra Bartolomeo di San Concordio. Ammaestramenti degli antichi. – In: Battaglia S. Op. cit., p. 581–582.] «Краткое слово» имеет в Средние пека весьма богатую традицию – не нужно забывать, что у ее истоков стоит авторитет библейского стиля. Автор «Новеллино» прошел выучку в школе краткословия и вышел из нее искушенным ритором, а не наивным коллекционером анекдотов. Хотя большинство источников нашего сборника также не отличается многоречивостью, но и в них он умудряется найти лишние фразы и необязательные слова – вспомним, что недлинный рассказ Петра Альфонси, попав в «Новеллино», сократился чуть ли не вдвое. А тот факт, что самая короткая новелла «Декамерона» (о гасконской даме) длиннее в три раза соответствующего рассказа «Новеллино», достаточно красноречиво говорит о различии эстетических установок, породивших два типа прозы, – средневековый и ренессансный. Краткость как художественный принцип литературой Возрождения будет практически забыта.

Но наш автор не просто сокращает. Безликости и бесстрастности латинской прозы средневекового «примера», даже своим неторопливым и методическим синтаксисом отрицающего эмпирическую актуальность события, в «Новеллино» приходит на смену резвость и яркость паратаксиса. Синтаксис «Новеллино», недолюбливающий подчинительные конструкции, слишком логичен и точен, чтобы посчитать его прямой копией разговорной речи, но конкретность устного слова, не скованного еще условностями школьной грамматики, без всякого сомнения моделируется в слоге нашего сборника. Автор «Новеллино» враждует прежде всего с абстрактностью, внедренной в структуру и стиль латинского рассказа.

Дробя монотонную латинскую фразу, он ускоряет ритм рассказа. «Некий воин, отправляясь воевать мавров с ратью Карла Великого, просил родича своего, дабы тот, в случае его гибели на войне, коня его продал, а деньги раздал беднякам». Так гласит «Золотая легенда».[370 - Jacobi a Voragine. Legenda aurca, cap. CLXIII «De commemoratione animarum».] А вот ритм другого языка и нового жанра. «Карл Великий, находясь в походе против сарацин, оказался при смерти. Составил он завещание. Среди прочего копя своего и снаряжение завещал бедным».[371 - «Новеллино», XVII. Нужно сказать, что в переводе и латинский вариант теряет свою рассудочную холодность и итальянский текст не сохраняет неподражаемую живость своего как бы расколотого синтаксиса. Как передать, к примеру, отсутствие личных местоимений, вообще свойственное итальянскому языку, но здесь маркированное: фразы не текут медленно и монотонно друг за другом, а как будто спешат на перегонки в каком-то рваном и бодром ритме.] Наделены историческими именами безымянные персонажи источника (знакомая нам процедура), сняты самоочевидные и потому рассеивающие внимание мотивировки (у Иакова Ворагинского родич нарушает волю усопшего, ибо конь ему «весьма приглянулся»), снижена торжественная атмосфера чуда.[372 - В «Золотой легенде» воин является своему родичу, «сияя как солнце», в «Новеллино» Карл является барону запросто, без чинов; восемь дней искупления в чистилище сократились до восьми мук за день, и бесстрастный вестник трансцендентного суда («ныне же дьявол унесет душу твою в ад») возвещает о божественном возмездии как о своей личной расплате с обидчиком («ты же горько за это поплатишься»). Анализ этой новеллы в контексте ее источников и ряд других интержанровых сопоставлений: Battaglia S. Premesse per una valutaziono del «Novellino». -.In: Battagha S. La coscienza letteraria del Medioevo.] И при совершенном подобии сюжета – два разных впечатления: не суровый урок, а занимательная история.

И это тот случай, когда изменения, внесенные в текст источника, едва заметны. Автор «Новеллино» может действовать много решительнее. И он не только сокращает, Он может существенно расширить и обогатить облюбованный сюжет, как это произошло с эпизодом «Романа об Александре» Александра де Берне, ставшим III новеллой нашего сборника.[373 - Персиянин романа, малодушно отказавшийся от дарованного ему города ради пятисот марок, стал в новелле истинным рыцарем, мудро и стойко защищающим честь своего сословия. Анализ новеллы в сравнении с эпизодом романа: Favati G. Introduzione. – In: Il Novellino. Genova, 1970, p. 94–97.] Но как бы пи обращался автор «Новеллино» с источниками, идеал краткословия, риторический идеал точной и скупой на украшения речи он не упускает из виду никогда.




6


Однако не химерично ли само понятие «автор» применительно к «Новеллино»? Никто из исследователей не решится сейчас безапелляционно утверждать, что все до единой новеллы написаны одной рукой. До последнего времени единодушно признавалось флорентийское гражданство автора и дебатировался только вопрос, сколько – один или несколько – флорентийцев участвовали в создании сборника.[374 - Сторонники концепции нескольких авторов: Bartoli A. Storia délia letteratura italiana. Firenze, v. HI, 1880; Besthorn R. Ursprung und Eigenart der älteren ilalienishen Novelle. Halle, 1935; Monteverdi A. Che cos'è il Novellino. – In: Monteverdi A. Studi e saggi sulla letteratura italiana dei primi secoli. Milano – Napoli, 1954.] Ныне и флорентийская локализация «Новеллино» поставлена под сомнение: трудами Г. Фавати реалии и язык «Новеллино» отодвинуты на север, в Венецианскую область.[375 - Favati G. Introduzione, p. 60–69. Тот же автор выдвинул концепцию тематической упорядоченности «Новеллино», объединив все рассказы сборника в десять групп по десять новелл в каждой: 1) восстановление справедливости действием или словом, 2) социальные добродетели и их приобретение, 3) розыгрыши, 4) неподобающее использование разума, 5) правильные доводы и доводы-ловушки, 6) недопустимые действия, 7) мудрость, 8) потеря имущества, наказанная жадность, 9) несправедливая или заслуженная гибель, 10) глупость и неуклюжесть. Вряд ли это действительно так: средневековый автор, чрезвычайно ценивший симметрию частей, иерархию видов и подвидов, категориальный порядок, не стал бы таить от читателя план сборника, а наоборот, им-то как раз и стал похваляться. Кроме того, он не допустил бы исключений, а таковыми сам Фавати признает новеллы XIII в группе 2 (новеллы XI–XX), XXVII в группе 3 (XXI–XXX) и LXXXV–LXXXIX в группе 9 (LXXXI – ХС). Если соглашаться с гипотезой Фавати (соблазнительной, но недоказуемой), то необходимо оговорить, что механизм тематического сцепления действовал скорее всего помимо воли автора, как дань традиционным схемам организации материала.] Но кто бы, венецианец или житель Тосканы, ни был первым итальянским новеллистом, единство стиля и структуры большинства новелл неопровержимо свидетельствует о единстве их автора; язык переписчик в силах «флорентинизировать», но он не может скрыть фундаментальную внутреннюю эклектику, – и праздным будет вопрос, все ли до последней строки принадлежит одному человеку в дошедшем до пас тексте.

Неверно было бы относить все изменения, которым в «Новеллино» подверглась традиционная схема рассказа, в актив прогрессирующего авторского самосознания, хотя известный прогресс налицо. Наивно было бы усматривать в эволюции стиля, которую мы стремились проследить, сопоставляя средневековый рассказ с рассказом «Новеллино», предвосхищение эпохальных идеологических революций. Но эволюция была. Менялся итальянский город, возрастая в материальной мощи. Менялся итальянский горожанин, рискнувший соперничать с феодальным двором и на поприще изящных искусств, не только на ратном поле, где победа была уже одержана. Город рвался к культуре, и клирики, нотариусы, школяры поставляли ему культуру в виде переводов и переделок. В этой переориентации культуры на новый язык и нового адресата участвовал и автор «Новеллино». Воспринимая идеал куртуазного социума, он не всегда выдерживал его идеальность, но, толкуя его приземленно и упрощенно, он сообщал ему неожиданную актуальность. Вряд ли он претендовал на многое, однако, взявшись за перевод латинского «примера», он, неожиданно для себя, смещал акцепты в системе идей, воодушевлявших средневекового проповедника. Идеи, конечно, оставались те же самые, но тускнел, пока еле заметно, их невыносимый для глаза блеск, сужалась сфера их всевластия. У земных вещей начинал появляться не отраженный, а собственный свет, история постепенно переставала осознаваться как коллекция «примеров» и приобретала самостоятельность, духовную и эстетическую. Это процесс небыстрый и не одним маленьким «Новеллино» засвидетельствованный. Но именно в этом процессе рождалась новелла, что лишний раз подтверждает сборник «ста древних новелл», утративший имя своего создателя, но немало сделавший для того, чтобы имя получил открытый в нем жанр.




Комментарии


«Новеллино» был составлен не ранее 1281 г., ибо в новелле L говорится что Франческо д'Аккорсо, известный правовед, уже вернулся из Англии, где он преподавал в 1273–1281 гг. Наиболее вероятная дата создания сборника – 90-е годы XIII в. Автор неизвестен. Название аутентичным не является. Впервые назван «Новеллино» в миланском издании 1836 г.: основанием послужило письмо Джованни делла Каза к первоиздателю сборника Карло Гвалтеруцци от 27.VII.1525 г. Первое издание, вышедшее в Болонье в 1525 г. под редакцией К. Гвалтеруцци, носило заголовок «Сто древних новелл». Текст Гвалтеруцци переиздавался в XVI в. трижды, В 1572 г. во Флоренции сборник выпустил в свет Винченцо Боргини, который исключил из него по религиозно-этическим соображениям 17 новелл, заменив их восемнадцатью рассказами, взятыми из других источников (см. в наст, изд.: «Книга новелл и изящных благородных речений» и Дополнение III). Текст Боргини считался каноническим до 1825 г., когда Микеле Коломбо вернулся к изданию Гвалтеруцци.

Сборник пользовался немалой популярностью в XIV–XV вв., чему свидетельством значительное число дошедших до нас рукописей. Из них восемь являются независимыми друг от друга:

I. Палатино 566 – рукопись первой половины XIV в., хранится в Национальной библиотеке во Флоренции, включает в себя новеллы V–XXIII, XXV–XXXII, XLI–XLIX, LIV–LXV основного корпуса.

II. Гаддиано 193 – рукопись создана после 1315 г., хранится в Медицейской библиотеке Флоренции, включает новеллы XXI–XXIII, XXXI–LI, LIII, LV–LIX.

III. Рукопись второй половины XV в., хранится в Медицейской библиотеке, включает в себя две новеллы основного корпуса: LII, VIII.

IV. Панчатикиано – Палатино 32 – рукопись XIII–XIV вв., хранится в Национальной библиотеке во Флоренции, имеет в своем составе «пролог» и новеллы I–XLVI, XLVIII–L, LX–LXIII, LXV–LXXI, LXXX–LXXXI, причем новеллы расположены в ином порядке и перемежаются рассказами, не входящими в основной корпус.

V. Панчатикиано – Палатино 32 – рукопись второй четверти XIV в., хранится в Национальной библиотеке во Флоренции, состоит из новелл LXXII–LXXX, LXXXII–LXXXV, LXXXVII – С, за которыми следуют 20 новелл, не входящих в основной корпус (см. Дополнение IV).

VI. Мальябекиано-Строцциано П. III. 343 – рукопись XIV в., хранится в Национальной библиотеке во Флоренции, включает новеллы V–LVIII, за которыми следуют десять новелл, не входящих в основной корпус (см. Дополнение II).

VII. Ватикано 3214 – рукопись, переписанная в 1523 г. Джулио Камилло Дельминио по заказу Пьетро Бембо, хранится в Ватиканской библиотеке, включает «пролог» и новеллы I–XXIII, XXV–XXXIII, XXXV – С.

VIII. Издание Карло Гвалтеруцци, состав которого совпадает с Ватиканской рукописью.

Г. Фавати, подготовивший критическое издание «Новеллино», установил, что данные источники текста делятся на две группы:

а) – I, V, VII, VIII, где новеллы имеют названия.

б) – II, III, IV, VI, где новеллы названий не имеют и после XXXIV новеллы издания Гвалтеруцци приводится новелла, группе «а» неизвестная (XXXIV новелла настоящего издания). В рукописи VI, кроме того, за XXV новеллой по изданию Гвалтеруцци следует новелла, которую рукописи группы «а» игнорируют (XXIV новелла настоящего издания).

На основе сопоставительного анализа всех источников текста Г. Фавати выстроил следующую генеалогию рукописей «Новеллино»:










Таким образом, самые авторитетные до издания Г. Фавати источники текста – Ватиканская рукопись и первоиздание – оказываются самыми далекими от архетипа. Пересмотрев историю текста, Г. Фавати внес немало изменений в его лексику, синтаксис и орфографию. Кроме того, он изменил состав и нумерацию новелл: ввел в сборник новеллы группы «б» (XXIV и XXXIV), лишил «пролог» порядкового номера (в издании Гвалтеруцци он значился как новелла I) и объединил под одним номером (XVIII) две новеллы издания Гвалтеруцци (XIX и XX). В итоге сборник увеличился на две новеллы, но общее число новелл осталось прежним – сто. Расхождение в нумерации с изданием Гвалтеруцци кончается на новелле XXXV.

Настоящий перевод выполнен по изданию Г. Фавати: Il Novellino. Testo critico, introduzione e note a cura di G. Favati. Genova, 1970. Полностью «Новеллино» на русский язык переводится впервые (филологическое редактирование перевода выполнено Г. Д. Муравьевой), до сих нор переводились лишь отдельные новеллы: II, VIII, XIX, XXV, LXXIII, LXXXIV (первый эпизод: Эццелино и нищие). – В кн.: Новеллы итальянского Возрождения, избранные и переведенные П. Муратовым, ч. 1. М., 1912. Новеллы XIII, LIV, LXXIII – в кн.: Хрестоматия по зарубежной литературе средних веков. М., 1953 (пер. Р. Шор). Нумерация в скобках дается по изданию К. Гвалтеруцци.


notes



Примечания





1


Восходит к вступлению к IV книге «Диалогов» (593 г.) Григория Великого, папы римского, богослова и агиографа. Русский перевод: Святого отца нашего Григория Двоеслова, епископа Римского, собеседования о жизни италийских отцов и о бессмертии души. Казань, 1858.




2


«Цветок» – традиционная метафора «образца». Так в XIII–XIV вв. назывались многие книги: «Цвет риторики» Гвидотто из Болоньи, «Цветы и жития философов», «Цвет добродетели», «Цвет новелл» Франческо да Барберино.




3


Ср.: «от избытка сердца говорят уста его» (Лука, VI, 45).




4


Одно остроумное слово дарует его автору славу, подобно тому, как одно мгновение раскаяния, по учению церкви, спасает грешника от ада и дарует ему вечную жизнь. Пропорции здесь те же самые: мгновение и вечность.




5


Опирается на апокрифическое послание, которое пресвитер Иоанн будто бы адресовал византийскому императору Мануилу Комнину и которое затем было переведено с арабского на латынь для папы и Фридриха Барбароссы. Факсимиле этого перевода см. в кн.: Slessarev V. Prester John. The Letter and the Legend. Minneapolis, 1959. На Русь послание попало в XIII или XIV в. (см.: Сказание об Индийском царстве. – В кн.: Памятники литературы Древней Руси. XIII век. Μ., Ί981). Мотивы послания отразились в былине о Дюке Степановиче.

Новелла перекликается также с рассказом французского историка Альберика де Труа-Фонтен, который в своей «Хронике» (1232–1241) сообщает, что татарский – хан предложил императору Фридриху место своего сенешаля – император не без остроумия ответил, что лучше разбирается в соколиной охоте.




6


Пресвитер Иоанн (поп-царь Иван) – герой популярной средневековой легенды. По сообщению немецкого историка XIII в. Оттона Фрейзингенского, пресвитер Иоанн был царем и первосвященником народа, живущего по ту сторону Персии и Армении, на крайнем Востоке, и исповедующего христианство несторианского толка. Другие авторы помещали царство пресвитера в Эфиопию. Историю легенды см.: Хенниг Р. Неведомые земли, т. 2. М., 1961, с. 446–461; Гумилев Л. Поиски вымышленного царства (Легенда о «государстве пресвитера Иоанна»). М., 1970.




7


Фридрих I Барбаросса (1152–1190), император Священной Римской империи. Именно он фигурирует в качестве одного из адресатов апокрифического послания пресвитера Иоанна, но в новелле скорее всего речь идет об его внуке, Фридрихе II (император в 1212–1250). Блеск двора, мудрость и остроумие государя – все это в большей степени приложимо к младшему Фридриху, да и принцип «меры» неистовому Барбароссе вряд ли подходит. Автор «Новеллино» постоянно путает деда и внука.




8


Ср.: «под словом «благородство» разумеется совершенство собственной природы в каждой вещи» (Данте. Пир, IV, XVI, 4–5). Драгоценным камням в средневековье приписывалась магическая сила (см. далее в новелле).




9


Маркабрюн, знаменитый провансальский трубадур (первая половина XII в.), отождествлял «меру», центральное понятие куртуазной этики, с «благородной речью». Вряд ли случайно искусный лишь в речах император считает лучшим на этом свете меру.




10


Мессер – обращение к королям и императорам. В итальянских городах «мессером» именовали рыцарей, докторов медицины и юриспруденции, церковных иерархов.




11


Гелиотропу, драгоценному камню зеленого цвета с красными вкраплениями, приписывалась сила противоядия и способность делать человека невидимым (ср.: Данте. Ад, XXIV, 93; Боккаччо. Декамерон, VIII, 3).




12


Сюжет этой новеллы пришел в Европу из Византии, где засвидетельствован в поэме XII в. «История бедного Льва». В Европе он встречается в романе французского писателя Готье из Арраса «Ираклий» (кон. XII в.) и в испанской «Книге примеров» Леона Санчеса де Версиал (1400–1421). Известен арабский вариант: «История трех искателей приключений и султана», примыкающая к корпусу «Тысячи и одной ночи». Аналогичный сюжет обнаружил в русских песнях об Иване, купеческом сыне, А. И. Веселовский (Wesselowsky A. Beilräge sur Erklärung des russischen Heldenepos. – In: Archiv für slavische Philologie. 1879, III, S. 549–593).

Имеется несколько иной вариант того же сюжета, где два первых дара (выбор лучшего камня и лучшего коня) заменены способностью распознавать тайные изъяны кушаний и напитков, подаваемых на царский стол. Этот вариант представлен сказкой «Тысячи и одной ночи» («История о трех сыновьях йеменского султана») и рассказом о Гамлете Саксона Грамматика, автора «Деяний датчан» (кои. XII – нач. XIII в.). Ср. также Дополнение IV, новелла VII.




13


Возможно, имеется в виду македонский царь Филипп (360–336 гг. до и. э.), отец Александра Великого. В таком случае «ученый грек» не кто иной, как Аристотель, превращенный средневековой традицией из философа в сказочного мудреца.




14


Источник сюжета – эпизод «Романа об Александре» (последняя треть XII в.) Ламберта-ле-Торта и Александра де Берне (Lambert le Tort, Alexandre de Bernay. Roman d'Alixandre. Stuttgart, 1846, p. 221–222). В романс, однако, отсутствует договор жонглера с рыцарем, и последний отказывается от пожало ванного ему города по малодушию.




15


Александр – Александр Македонский (356–323 гг. до и. о.), ставший героем множества средневековых сказаний, в которых изображался как образец рыцарственного совершенства. См.: Грабарь-Лассек М. Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе. М., 1966, с. 172–182, 213–228; Костюхин Е. Александр Македонский в литературной и фольклорной традиции. М., 1972.




16


Джадр – вероятно, Газа, город на юге Палестины, о взятии которого Александром подробно рассказывается во французском романе. В эпизоде романа, послужившем источником новеллы, речь, однако, идет об Араине.




17


В оригинале «uomo di corte» (латинский вариант термина: milites curiae), что не всегда означает профессионального жонглера (хотя в данном случае это так), почти шута. В других новеллах uomo di corte будет называться человек, лишенный устойчивого социального положения и кормящийся «при дворе» (этим двором может быть и богатый бюргерский дом) с помощью своих талантов. Ср.: «В былые времена прямым делом и обязанностью таких людей было улаживать миром распри и размолвки, возникавшие между господами, заключать брачные, родственные и дружеские союзы, красивыми и приятными для слуха речами приободрять уставших, потешать дворы, отечески строгими внушениями исправлять пороки, и все это за небольшое вознаграждение» (Боккаччо. Декамерон, I, 8). В общем это фигура, воплотившая ту тягу к социальной мобильности, которой обладало даже жестко-сословное и традиционалистское средневековое общество.




18


Жест, свидетельствующий о достигнутой победе или об уверенности в том, что она неизбежна.




19


Идея новеллы исходит, с одной стороны, из средневековых трактатов о воспитании государя, а с другой, из популярного фольклорного мотива природы, торжествующей над искусством. Ср. распространенный в европейском фольклоре сюжет о кошке, обученной держать на голове зажженную свечу и возвращающейся к своим повадкам при виде мыши (Aarne A., Thompson S. The Types of Folktale. – In: FF Communications. Helsinki, 184, 1961, n. 217).




20


Согласно учению Гиппократа, телесное здоровье зиждется на равновесии четырех жидкостей: крови (секреции сердца), флегмы (секреции мозга), желтой желчи (секреции печени), черной желчи (секреции селезенки).




21


В эпоху средневековья было принято делить человеческую жизнь на четыре возраста: юность (до 25 лет), зрелость (до 45 лет), старость (до 70 лет), дряхлость (до 80 лет). Каждому возрасту приписывался свой набор устойчивых качеств, и перенос качеств одного возраста в другой считался противоестественным (См.: Цицерон. Об обязанностях, I, 34; Данте. Пир, IV, XXIV–XXVIII).




22


Библейский сюжет этой новеллы (Вторая книга Царств, XXIV; ср. Первая книга Паралипоменон, XXI, 1-27) воспринят автором через посредство старофранцузского перевода (Li quatre livre de Reis. Dresden, 1911, p. 106–108).




23


В библейском рассказе волю бога возвещает Давиду пророк Гад.




24


Ср.: «Избирай себе, быть ли голоду в стране твоей семь лет, или чтобы ты три месяца бегал от неприятелей твоих, и они преследовали тебя, или чтобы в продолжении трех дней была моровая язва в стране твоей» (Вторая книга Царств, XXIV, 13).




25


Источник сюжета – тот же, что и в предыдущей новелле (Li quatre livres des Reis, p. 137–138; ср.: Третья книга Царств, XI, 9-13, XII, 1-20; Вторая книга Паралипоменон, X).




26


Ср.: «Во время старости Соломона жены его склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его» (Третья книга Царств, XI, 4).




27


Иерусалимский храм Соломон строил, по библейскому преданию, семь лет, причем 30 тысяч его подданных рубили кедры в Ливане, 70 тысяч носили тяжести, 80 тысяч трудились в каменоломнях.




28


Под властью Ровоама остались лишь два израильских колена – Иуды и Вениамина.




29


Грамматика, риторика, диалектика (тривиум), арифметика, геометрия, музыка, астрономия (квадривиум). Так начальное и среднее образование было упорядочено в VI в. Боэтием и Кассиодором: от гуманитарных наук тривиума школяр переходил к математическим наукам квадрилиума.




30


Первой известной манифестацией мотива, лежащего в основе данной новеллы, является восточный рассказ о блуднице, потребовавшей у купца, которому приснилось, что он ею обладал, плату в количестве пяти коней – ей было заплачено отражением коней в воде. В Италии этот мотив использовали Франко Саккетти (Триста новелл, CXCVI) и Луиджи Пульчи (Моргант, XIII, 30–34). Фольклорные варианты см.: Aarne A., Thompson S. The Types of the Folktale, № 1804 B.




31


…в Римской империи… – в Византии.




32


Об этом говорится в латинском переводе греческого романа об Александре Псевдо-Каллисфена, сделанном в IV в. Юлием Валерием (Historia de proeliis, HI, 98). Оттуда это известие перекочевало в редакцию неаполитанского архипресвитера Льва (X в.) и прочно вошло в средневековую легенду об Александре Македонском. Та же легендарная традиция относит смерть Александра к марту вместо исторического июня.




33


Скъяво из Бари – некий Михаил Славянин (Michael Sclavus) был в 925 г. византийским катепаном (наместником пограничной территории) в Бари, городе на Адриатическом побережье, который находился под властью Византии до 1071 г.




34


Для сюжета новеллы есть аналогия в славянском сказании о Соломоне и Китоврасе, в той его части, которую А. И. Веселовский назвал «увозом Соломоновой жены» (Веселовский А. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине. СПб., 1872, с. 283 сл.).




35


Бизант – золотая или серебряная монета византийской чеканки.




36


Синьория – высшая городская магистратура.




37


Источник сюжета – предисловие Моисея из Палермо к его переводу с арабского на латинский «Книги Гиппократа о врачевании лошадей»: героем аналогичного анекдота там является сам Гиппократ (Trattati di mascalcia attribuiti ad Ippocrate. Bologna, 1865, p. 101–103).




38


Джордано – Джордано Руффо из Калабрии, придворный Фридриха II (см. новелла I, примеч. 2), занимавший ряд высоких должностей в сицилийском королевстве, автор трактата «О врачевании лошадей».




39


В книге Моисея Палермского коварный ученик говорит: «узнаю сие [то, что больной должен умереть] по знакам на языке его».




40


Источник сюжета – французские «Четыре книги царств» (Li quatre livre des Reis, p. 80; ср.: Вторая книга Царств, XII, 26–30; Первая книга Паралипоменон, XX, 1–3). В Библии Равву Аммонитскую (зд.: город филистимлян) осаждает Иоав.




41


Аминадаб – в «Романс об Александре» Ламберта-ле-Торта и Александра де Берне некий Аминадаб, греческий царь, упоминается в числе союзников царя Пора, сражающегося с Александром Македонским. Возможно, из романа и почерпнул ото имя автор «Новеллино».




42


Источник рассказа об Антигоне – «Поликратик» (1159) Иоанна Сольсберийского (Polycralicus, III, 14), источник рассказа о Поре – «История Александра» Курция Руфа и старофранцузские романы об Александре Македонском.




43


Антигон (384–301 гг. до и. э.) – военачальник Александра Великого, царь Македонии (с 306 г.), наместник Лидии. Убит в бою при Инее. Иоанн Сольсберийский (ок. 1115–1180) считает его наставником Александра.




44


В «Книге Сидраха», средневековой энциклопедии, переведенной на итальянский язык в первой половине XIV в., сказано: «душа – царь, тело – царство, если душа дурно правит царством, данным ей богом, она будет брошена в огонь».




45


Пор – царь небольшого индийского государства и Пенджабе. В 326 г. до и. э. Александр Македонский победил Пора в битве на р. Гидасп.




46


Ср.: «священникам надлежит воздерживаться от всяких соблазнов для ушей и глаз, как то: от некоторых видов музыки и от прочего в том же роде, что может ослабить силу духа, ибо через глаза и уши в душу проникает соблазн порока» (постановление Майнцского собора от 813 г.).




47


Сюжет новеллы повторяет эпизод легенды о Варлааме и Иосафе, которая берет начало в одной из буддистских книг (Лалптавистара), отражается в греческом тексте Евфимия Ивера (XI в.) и в XII в. проникает в Западную Европу и на Русь, распространяясь также по всему средиземноморскому региону (ср. аналогичный эпизод в арабском варианте: Повесть о Варлааме пустыннике и Иосаве царевиче индийском. М., 1947, с. 166). Непосредственный источник настоящей новеллы – «Золотая легенда» (вторая – половина XIII в.) Иакова Ворагинского (Jacobi a Voragine. Legenda aurea. Lipsiae, 1850, p. 821). Сюжет использован Боккаччо во введении в четвертый день «Декамерона» и в сказке Лафонтена. Фольклорные варианты см.: Aarne A… Thompson S. The Types of the Folktale, n. 1678.




48


В варианте новеллы, который содержится в рукописях Панчатикиано-Палатино 32 и Мальябекиано – Строцциано II, III, 343, царскому сыну предлагается более обширный выбор: «весь мир и небо, и море, и золото, и серебро, и скот, и люди, и кроме того несколько прекрасных женщин».




49


В новелле, как это свойственно средневековью, под словом понимается иконический знак, который не только отображает вещь, но и влияет на ее сущность.




50


Источник сюжета – сочинение римского историка I в. Валерия Максима (Factorum dictorumque memorabilium Hbri, VI, 5, ext. 3), героем рассказа которого является Залевк (VII в. до и. э.), законодатель в Локрах Эпизефирийских, греческом поселении на восточном побережье Калабрии.




51


Источник сюжета – «Диалоги о жизни италийских отцов» (III, 1) Григория Великого через французский перевод (Contes dévots tirés de «La Vie des anciens Pères». Neuchâtel, 1884, p. 18).




52


Павлин Понтий Мероний, из Бордо (ок. 354–431), епископ Нолы, поэт.




53


Павлин все свое состояние истратил, выкупая горожан Нолы, захваченных вандалами.




54


Источник сюжета – «Житие св. Иоанна Милостынника» (Vitae Patrum, IV, 19).




55


В средневековом обществе, где наживание богатства считалось в принципе греховным, не были редкими случаи, когда люди, составившие состояние торговыми или денежными операциями, отписывали все свое имущество бедным ради спасения души.




56


Впервые настоящей сюжет зафиксирован в хронике Псевдо-Турпина, созданной ок. 1130 г. (Historia Karoli Magni et Rotholandi, VII). В «Новеллино» он попал через «Золотую легенду» Иакова Ворагинского (см. об этом паст, изд., с. 248). Похожая версия рассказа содержится в книге проповедей французского историка и проповедника XIII в. Иакова из Витри (Crane T. The Exempla or Illustrative Stories from the Sermoncs Vulgares of Jacques de Vitry. L, 1890, n. 114).




57


Карл Великий – король франков (768–814) и император Священной Римской империи (с 800 г.). В одной из рукописей «Новеллино» (Панчатикиано-Палатино 32) героем настоящего рассказа является не сам Карл, а один из его рыцарей.




58


В Панчатикиано-Палатино 32 следует: «По истечении тридцати дней явился тому усопший и сказал: „За мое желание раздать милостыню во спасение моей души бог разрешил меня от всех грехов; ты же, милостыню мою присвоив, обрек меня на тридцать дней мук. Ныне тебе говорю: в то место, где я был, ты войдешь завтра же, а я, обретя спасение, буду в раю"».




59


Финал Панчатикиано-Палатино 32: «Тот проснулся в ужасе и утром рассказал всему войску об услышанном. Пошли толки о столь великом диве, и вот – раздался вопль в воздухе над ним и как бы рычание льва, волка и медведя; и в тот же час похищен он был, живой. Четыре дня его искали воины и рыцари по холмам и горам, но не нашли.· Двенадцать дней спустя войско Карла Великого отправилось в Наварру и там его нашли, уже похолодевшего, среди камней, в трех лье от моря и в четырех днях пути от Байонны – сюда кинули дьяволы его труп, а душу унесли в ад».




60


Источник сюжета – по-видимому, утраченное razo (биографический комментарий к стихотворению трубадура). Этот источник мог быть известен еще Данте (Ад, XXVIII, 130–142) и его комментатору XIV в. Бенвенуто из Имолы. Анекдот о зубе «молодого короля» приводится также в современных «Новеллино» «Сказаниях о стародавних рыцарях» (Conti de'antichi cavalieri, VII).




61


Молодой король – Генрих (1155–1183), старший сын английского короля Генриха II Плантагенета (1133–1189). В 1170 г. стал соправителем Англии, после чего восстал против отца.




62


Бельтрамо даль Борнио – Бертран де Борн (вторая половина XII в.), знаменитый провансальский трубадур. Оставил стихотворение, в котором оплакал смерть «молодого короля». В жизнеописаниях и в комментариях к его стихотворениям изображен как сеятель смут и подстрекатель раздоров между Генрихом II и его сыновьями. Ср.: «Я Бертран де Борн, тот, что в былом / Учил дурному короля Иоанна. Я брань воздвиг меж сыном и отцом» (Данте. Ад, XXVIII, 134–136; о «короле Иоанне» см. Дополнение IV, новелла XII, прим. 2).




63


В действительности Генрих умер от лихорадки в Мартеле, но согласно легенде, он погиб, защищая замок Альтафорт, владение Бертрана де Борна в Перигоре.




64


Такого рода сюжеты обычно служат прелюдией к рассказам на мотив «благодарного мертвеца». См.: комментарий к новелле XVII, Дополнение IV. Ср. со сказочным сюжетом «крест (образ) – порука» (Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. А., 1020. № 849).




65


Источником финала новеллы, вероятно, послужил надгробный «плач» Бертрана над «молодым королем» (Si tuit li plor).




66


Источник сюжета – «Кладовая примеров» (Promptuarium exemplorum, И, Ζ). Κ нему же восходит рассказ Хуана Мануэля (Хуан Мануэль. Граф Луканор. М.; Л., 1961, № XI, с. 33–37), на основе которого испанский драматург Хуан Руис де Аларкон написал свою «Саламанкскую пещеру». В Италии сюжет использовал Герардо да Прато (Paradiso degli Alberti, II, 2). Ср.: Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 470, 471; Афанасьев А. Народные русские сказки. М., 1957, № 358 (человек следует за умершим другом на тот свет и проводит там триста лет, думая, что провел несколько минут)




67


Император Фридрих – Фридрих II, император Священной Римской империи (1212–1250) и сицилийский король.




68


Риккардо, граф Сан Бонифацио в Вероне (ум. в 1252–1253), одно время сторонник Фридриха II, затем его противник.




69


Фридрих Барбаросса взял Милан во время своего второго итальянского похода в 1158 г. Через несколько лет население города взбунтовалось, Барбаросса взял Милан вторично и сравнял его с землей. Не исключено, впрочем, что автор «Новеллино» здесь имеет в виду своего любимого героя Фридриха II, который три месяца осаждал Милан в 1238 г. В пользу Фридриха II свидетельствует и его общеизвестная страсть к соколиной охоте.




70


Подеста – высший городской магистрат, который приглашался, как правило, из другого города и осуществлял свои полномочия в течение полугода.




71


Полосатую одежду носили шуты и она считалась неприличной для лиц высокого звания. Ср.: Саккетти Ф. Триста новелл, LXXX.




72


Склонность Фридриха II к самым разнообразным экспериментам получила широкое отражение в литературе его времени. В данном случае Фридрих испытывает, насколько может укорениться в плебее чистоплотность. Но «опыты» императора далеко не всегда носили такой невинный характер. Салимбене из Пармы в своей хронике рассказывает, как Фридрих велел запереть человека в ящик и, открыв его спустя некоторое время, исследовал содержимое с целью обнаружить отделенную от тела душу.




73


Аналогичный эпизод содержится в хронике Оттона Морены из Лоди (De rebus laudensibus, 26), где, однако, дар получает от императора только Мартин, а Булгар восклицает: «Упустил копя, ибо сказал невыгодную правду» (amisi equum, quia dixi aequum, quod non fuit aequum).




74


Фридрих I Барбаросса




75


Булгар (ум. в 1167) и Мартин Гозиа (ум. ок. 1166), профессора права в Болонском университете, ученики знаменитого юриста Ирисрия. Эпизод, о котором рассказывается в новелле, воскрешает атмосферу Ронкальского имперского собрания (1158), на котором комиссия докторов римского права объявила все права и привилегии итальянских городов императорской регалией.




76


Имеется в виду римское право.




77


В «Дигестах» (I, 4, 1) сказано: «то, что желает государь, имеет силу закона». То же в кодексе Юстиниана (Inst., I, II, 3, 6).




78


Только Иннокентий IV (1243–1254) даровал этот головной убор кардиналам – до тех пор его носили светские должностные лица.




79


Оттон Морена уточняет: император подарил коня, на котором сам выезжал.




80


Барбаросса назначил Булгара имперским викарием в Болонье.




81


Ср.: «дар должен быть похож на того, кто получает» (Данте. Пир, I, VIII, 5). Жонглерам часто дарили платье.




82


Источник первой части новеллы неизвестен. Сюжет второго эпизода встречается во многих средневековых произведениях: в трактате Петра Дамиани «О милостыне», во французской поэме «Ансеис Карфагенская», во франко-венецианской поэме «Берта Большеногая», в новелле Франко Саккетти (Триста новелл, CXXV). К автору «Новеллино» сюжет попал из хроники Псевдо-Турпина (Historia Karoli Magni et Rolliolandi, XII–XIII) через «Золотую легенду» Иакова Ворагинского или «Историческое зерцало» (сер. XIII в.) Винцента из Бове (Speculum historiale, XXIV, 14).




83


Саладин – ал-Малик ан-Насир I Салах-ад-дин (1137–1193), султан Египта, основатель династии Айюбидов. В 1187 г., разбив при Хаттине армию крестоносцев, взял Иерусалим. В средневековой Европе считался образцом государя и рыцаря (ср.: Боккаччо. Декамерон, I, 3; X, 9). Данте поместил Саладина в Лимб вместе с самыми славными героями Греции и Рима (Данте. Ад, IV, 129).




84


В Панчатикиано-Палатино 32 далее следует: «В одном бою он взял в плен многих рыцарей и среди них некоего француза, который пришелся ему по душе и стал дороже, чем кто-либо на свете. Других пленных он держал в темнице, а этого на свободе и одевал его в роскошное платье; казалось, что Саладин жить без него не может, так он его полюбил. Однажды рыцарь глубоко задумался. Саладин это заметил, позвал его и спросил, о чем он думает. Тот не хотел отвечать, но Саладин сказал: „Все же ответь". Рыцарь, видя, что делать нечего, сказал: „Мессер, мне вспомнилась моя страна и люди". Саладин сказал: „Раз ты но хочешь жить у меня, я окажу тебе милость, и отпущу домой". Позвал он казначея и сказал: „Выдай ему двести марок серебром…"» – и далее как в тексте.




85


Мессер Амари – возможна идентификация с Амори де Монфором (1192–1241), коннетаблем Франции, сыном, знаменитого Симона де Монфора, предводителя крестового похода против альбигойцев.




86


Qui dispent mais que no gazagna, non pot mudar que no s'ajragna (пров.) – «кто тратит деньги без ума, того ждут посох и сума». Дословно: «кто тратит больше, чем получает, не может не прийти к разорению».




87


Источник сюжета – «Пророчества Мерлина», книга, созданная в Венеции ок. 1270 г. (Les Propliecies de Merlin. N. Y.– L…1926–1927, I, cap. 238, p. 276–278).




88


Мерлин (валлийск. Myrddin) – образ, вошедший в европейскую литературу из кельтского фольклора. Начало его известности положили «Пророчества Мерлина» Гальфрида Монмутского (ок. 1135), где Мерлин, сын принцессы и демона, предсказывает будущие события английской истории. В число главных персонажей артуровского цикла Мерлин вошел уже не столько в качестве пророка, сколько мага и чародея. В «Новеллино» можно наблюдать следующий этап трансформации образа: Мерлин как духовное лицо. Любопытно, что пророчества Мерлина комментировал знаменитый богослов Иоахим Флорский.




89


Взимание ростовщического процента считалось в Средние века смертным грехом. Ср.: «А ростовщик, сойдя с пути благого, / И самою природой пренебрег» (Данте. Ад, XI, 109–110).




90


Моаддо – от mu'addib (араб.), наставник, воспитатель.




91


Ср.: «А я, как глухой, не слышу, и как немой, который не открывает уст своих» (Псалтирь, XXVII, 14); и комментарий Кассиодора (VI в.) к этому месту: «Невозможно поступить более мужественно и превосходно, как слышать оскорбления и не отвечать на них».




92


Сюжет новеллы резюмирует начало романа «Ланселот, или Рыцарь телеги», написанного Кретьеном де Труа ок. 1176–1181 гг. (Le chevalier à la charrette, ν. 321–377). Тот же сюжет воспроизведен и в прозаической «Книге о Ланселоте Озерном», созданной ок. 1230 г. (The Vulgate Version of the Arthurian Romances. Washington, 1909–1916, v. IV. II, p. 162–163).




93


Ср.: «повинного в преступлении сажали на телегу и водили по всем улицам – так его лишали чести» (Chrétien de Troy es. Le chevalier à la charrette, v. 333–336).




94


Ланчалотто – Ланселот Озерный, один из главных персонажей артуровского цикла.




95


Джиневра – Геньевра, жена короля Артура и возлюбленная Ланселота.




96


В романе Кретьена де Труа Ланселот, только следуя за карликом в его телеге, мог отыскать похищенную Геньевру. Сел в телегу рыцарь не без колебаний: прежде чем решиться на такой позорный поступок, Ланселот сделал рядом с телегой три шага, и этой нерешительности, измеренной тремя шагами, долго ему не могла простить королева.




97


Ср.: «Было принято четыре способа посвящать в рыцари: посвящали в рыцари торжественного посвящения, в состоящие в свите синьора, в рыцари щита и в рыцари меча… Рыцари щита – ото те, которых посвятили либо народ, либо синьоры и которые получают свое звание, держа в руках оружие и покрыв голову шлемом» (Саккетти Ф. Новеллы. М. – Л.: Наука, 1962, с. 233).




98


Париж во второй половине XIII в. стал европейским центром богословского и философского образования. Особенно много школ было в Соломенном проулке, rue du Fouarre (ср. Данте. Рай, X, 137).




99


Эмпирей – по средневековым воззрениям, десятое, самое далекое от земли небо, обитель блаженных душ. Ср.: «За пределами всех этих небес католики помещают еще одно небо – Эмпирей, иначе говоря небо пламенеющее или светоносное, и полагают, что оно неподвижно, имея в себе, в каждой своей части то, что необходимо его составу» (Данте. Пир, II, III, 8).




100


В средневековой картине мира небеса располагаются в таком порядке: ближайшее к земле небо Луны, затем небеса Меркурия, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера, Сатурна, небо звезд, Перводвигатель, Эмпирей.




101


О непознаваемости Эмпирея говорил и Фома Аквинский (Summa theologiae, I, 66, 3).




102


Сюжет новеллы имеет аналогии в итальянском фольклоре.




103


В одном из фольклорных вариантов героя подобной истории зовут Джанни.




104


Император осуждает рыцаря за его «эгоизм», но и само по себе расточительство как всякое нарушение меры считалось в Средние века греховным (ср. новелла XXIV). Данте заключил расточителей вместе со скупцами в четвертый круг ада.




105


Источник сюжета – «пример» из «Учительной книги клирика» (нач. XII в.) Петра Альфонси (см наст, изд., с. 241), который попал в «Новеллино» через посредство старофранцузского стихотворного перевода (Disciplina Clericalis. Helsingfors, 1911–1922, III, 1249–1286). Ср.: Андреев Н. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 1376.




106


Аццолино – Эццелипо да Романо (1194–1259) 5 глава партии гибеллинов в Северной Италии, зять и викарий Фридриха II. Известен своей жестокостью.




107


Илла – возможна идентификация с Иль-Журдев в Гасконе.




108


Скорее всего, битва при Лас-Навасдо-Толоса 16 июля 1212 г., где войска Кастилии, Арагона и Наварры разбили арабов и остановили арабскую экспансию на европейском континенте.




109


…боясь сарацинского снаряжения – барабанов, которые впервые стали широко применяться в арабских войсках.




110


Раймонд VII, граф Тулузский (1222–1249), воевал с Раймондом Беренгарием V, графом Прованса (1209–1245) в 1230–1241 гг.




111


Имбераль дель Бальцо – Барраль, сеньор Бо в Провансе, покровитель Пейре Видаля и других трубадуров. Был подестой Милана в 1266 г.




112


Об испанцах в Средние века ходила слава как об искусных чародеях. Ср.: «В Париже школяры изучают свободные искусства, классиков – в Орлеане, в Болонье – кодексы, в Салерно – мази, в Толедо – демонов» (Helinandi In Ascensionem Domini sermo II). Пармский хронист XIII в. Салимбене рассказывает об одном итальянском епископе, который, еще в бытность свою мирянином, отправился изучать магию в Испанию и, потерпев неудачу, услышал от своего наставника: «Вы, ломбардцы, к этому искусству не пригодны, оставьте его нам, испанцам, людям бесстрашным и демоноподобным».




113


Пифагор (VI в. до и. э.), уроженец Самоса, жил в италийском Кротоне. «Испанцем» он стал потому, что его считали магом и астрологом уже в античности (Valcri Maximi Factorum dictorumque memorabillum libri, VIII, V, ext. 2).




114


Имеется в виду доминиканский орден (основан в 1216 г.).




115


Коммуна – город, свободный от феодальной юрисдикции.




116


Ср. сходную, сентенцию в итальянском романе XIV в. «Круглый стол»: «Установлены время, час и миг смерти человеческой. Отчего же мне не быть храбрым, если я непременно доживу до своей смерти?» (Таvola Ritonda. Bologna, 1864, p. 37).




117


Маэстро Таддео – Таддео Альдеротто (1223–1295), уроженец Флоренции, знаменитый врач, читал в Болонье курс медицины, начиная с 1260 г.




118


Такое свойство баклажану (pyrum insanum), действительно, приписывалось средневековой медициной (duplicatum pondus insaniam facit).




119


Источник сюжета – не дошедший до нас перевод на один из романских языков библейской Книги Чисел (XXII–XXV). Близкий вариант легенды содержится также в Талмуде (Мидраш Рабат).




120


По Библии, Валак, царь моавитян.




121


Пророк Валаам – Валаам по был израильтянином, тем не менее бог не раз «вкладывал слово в уста его». Христиане продолжали считать Валаама пророком, так как в его словах «восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля» (Книга Чисел, XXIV, 17) видели пророчество о Христе.




122


В библии имя бога моавитян – Ваал-Фегор (Книга Чисел, XXV, 3). Многие античные божества в эпоху средневековья были низведены в разряд демонов. Флорентийские хронисты приписывали несчастья своего города и, в частности, раскол на гвельфов и гибеллинов влиянию изваяния Марса, стоявшего на Старом мосту и затем сброшенного в Арно.




123


В основе новеллы – популярный фольклорный мотив, восходящий к Эзопу (басня 40). Применительно к Фалесу использован уже Платоном (Теэтет, 174 а). Непосредственный истопник настоящей новеллы – средневековый латинский перевод (Walter Barley. Liber de vita et moribus philosophorum. Tübingen, 1866) книги Диогена Лаэрция «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» (I, 34).




124


Фалес Милетский (VI в. до и. э.) – одни из семи греческих мудрецов, философ ионийской школы.




125


В трактате Августина «О граде божием» упоминание о Фалесе содержится не в шестой, а в восьмой книге, во второй главе (Фалес, «познав астрологию, сумел предсказать затмения солнца и луны»). Считалось, что Фалес предсказал затмение 585 г. до и. э.




126


Епископ Альдобрандино – Альдобрандино Кавальканти (ум. в 1279), епископ Орвието о 1271 г.




127


Саладин – неизвестное лицо. Принятая раньше идентификация с уроженцем Панин, пизанским нотариусом Саладином, в настоящее время отвергнута.




128


Смысл: мне не нужно мыть рот, так как я не испачкал его вашим именем.




129


Ср.: «Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему. Не отвечай глупому по глупости его, чтоб он не стал мудрецом в глазах твоих» (Книга притчей Соломоновых, XXVI, 4–5).




130


Поло Траверсаро – Паоло Траверсари, правитель Равенны (1225–1240), сын Пьера Траверсари, с похвалой упомянутого Данте (Чистилище, XIV, 98).




131


Бенвенуто из Имолы, комментируя XIV песнь «Чистилища», упомянул о подобном поступке Гвидо дель Дука: узнав о смерти своего друга, Арриго Майпарди, он приказал распилить пополам скамью, на которой они обычно сидели, ибо считал, что теперь не осталось никого достойного этого места.




132


Источник сюжета – утраченный французский текст, который лег в основу «Лэ об Иньоресе» (сер. XIII в.) и более поздней «Книги о рыцаре замка Ландри» (XV в.) – детали рассказа в этих памятниках и в «Новеллино» совпадают. Аналогичный анекдот связан и с именем Жана де Мена, автора второй части «Романа о Розе» (Fauchet С. Recueil de l'origine de la langue et poésie française, rhyme et romans. P., 1610, p. 590).




133


Гульельмо du Бергедан – Гильём де Бергадан (ок. ИЗО – 1140 – ок. 1200), каталонский рыцарь и поэт, чья скандальная слава подтверждается и его жизнеописанием (где, в частности, сказано, что он обесчестил всех жен, дочерей и сестер своих родственников и друзей).




134


Раймонд Берлингьери – Раймонд Беренгарий IV, граф Прованса (1178–1181).




135


Джаконио Рангони – сын Герардо Рангони из Модены, который, будучи подестой Флоренции, командовал флорентийскими поисками во время битвы при Монтаперти (1200).




136


Источник сюжета – «Учительная книга клирика» Петра Альфонси (Disciplina clericalis, IV). О Данте аналогичный анекдот рассказывает Петрарка (Rérum memorandarûm, II, 83).




137


Марк Ломбардец (вторая половина XIII п.) – самый известный в Италии представитель профессии uomo di cortç (см. новелла III, прим. 3). Лестные слова о нем были сказаны флорентийским хронистом Джованни Виллани (Cronica, VII, 121), а Дайте доверил ему серьезную роль в «Божественной Комедии»: исследование причин земного зла (Чистилище, XVI).




138


Воспроизводит с некоторыми изменениями эпизод «Книги о Ланселоте Озерном» (The Vulgate Version of the Arthurian Romances. Op. cit., III, 1, p. 140–142): в романе Ланселот не открывает своего имени, и выдвинутая в новелле причина поражения его противника там отсутствует. Сходный эпизод имеется и в романе Кретьена де Труа (Le chevalier à ia charrette, ν. 731 ss.).




139


Алибано – в романе это Алибон, сын рыцаря Брода Королевы. Около этого Брода и происходит поединок.




140


Рассказ Овидия о Нарциссе (Метаморфозы, III, 339–510) лег в основу многочисленных французских и провансальских переработок: например, «Лэ о Нарциссе» (XII в.) или эпизод романа Робера да Блуа «Флорис и Лириопа». Одной из таких ныне утраченных переработок воспользовался автор «Новеллино». Ср.: Дополнение IV, новелла VIII.




141


Лицио ди Вальбона (вторая половина XIII в.) – видный сторонник партии гвельфов. Упомянут с похвалой Данте (Чистилище, XIV, 97). Вспоминает о нем и Боккаччо (Декамерон, V, V). Сын Данте, Пьетро, комментируя «Божественную Комедию», привел еще один пример его мрачного остроумия: когда Лицио сообщили, что его сын. доблесть которого он ставил невысоко, умер, тот заявил: «Это не новость – он и жив никогда не был, новость – это то, что его похоронили».




142


Риньери да Кальволи (или Кальболи; ум. в 1296) – один из вождей гвельфов в Романье, с 1247 по 1292 г. подеста ряда городов (Фаэнца. Парма, Равенна). Ср.: «А вот Риньер, которым знаменит/Дом Кальболи, где в нисходящем ряде/ Никто его достоинств не хранит» (Данте. Чистилище, XIV, 88–90). Лицио и Риньери на самом деле встречались: первый выступил на стороне второго в борьбе против гибеллинов в Форли в 1279 г.




143


Аналогичный сюжет встречается в многочисленных средневековых сборниках басон (Romulus, III, XI; Romuleae fabulae, XLVIII; Waller Maps. Romuleae fobulae, L).




144


Куррадо – Конрад IV (1228–1254), сын Фридриха II и его преемник на престоле Священной Римской империи (с 1250 г.).




145


Куррадино – Конрадин, сын Конрада IV, последний представитель швабской династии, казнен в 1268 г. Карлом Анжуйским после поражения при Тальякоццо.




146


Источник, видимо провансальский, утрачен. Анекдот был известен трубадуру Пейре Карденалю (Poesies complètes du troubadour Peire Cardenal. Toulouse, 1957, LXXII1, 1–4).




147


Учитель Франческо – Франческо д'Аккорсо (в латинизированной форме: Аккурсий; 1225–1293), сын знаменитого правоведа и сам известный юрист. Был прославлен среди современников как скупец и ростовщик. Данте поместил его в третий пояс седьмого круга ада среди содомитов (Ад, XV, 110)




148


И Франческо д'Аккорсо и его отец были флорентийцами.




149


Франческо д’Аккорсо отправился в Англию в 1273 г. по приглашению Эдуарда I и читал курс права в Оксфорде до 1281 г.




150


Д'Аккорсо прибегает к методу аналогии, требуя распространить на учителя права, которыми пользуется отец в системе римского законодательства.




151


Аналогичным сюжетом воспользовался Боккаччо (Декамерон, I, 9), почерпнув его из общего с «Новеллино» источника, который до нас не дошел (см. наст. изд., с. 230).




152


Кипр, завоеванный Ричардом Львиное Сердце, перешел в руки христиан в 1187 г. Героем рассказа Боккаччо является первый король острова, Ги де Лузиньян (1192–1194).




153


Впервые настоящий сюжет встречается в «Махавамсе», буддистской хронике V в., где царь воздает справедливость корове, которая таким же способом, как в новелле, заявляет об убийстве ее теленка царским сыном. Известен арабский вариант этой истории (Джами ал-Хикапат, XI в.). В «Римских деяниях» (кон. XIII – нач. XIV в.) эта история приписала императору Феодосию (Gesta Romanorum, GV). Ср.: Дополнение IV, новелла XIV.




154


Король Джованни – Жан де Бриенн (1144–1237), король Иерусалима (1210–1225).




155


Акри – Акка (Птолемаида), город в Сирии, был взят в 1191 г. крестоносцами во главе с Филиппом Августом и Ричардом Львиное Сердце и оставался в руках христиан до 1291 г. – дольше, чем все их остальные владения на Востоке.




156


Сюжет новеллы встречается чуть ли пи во всех средневековых сборниках «примеров» (Petrus Alfonsus. Disciplina clericalis, 1, б; Jacopo da Vitry. Sermones feriales et communes, LXXX; Gesta Romano-rum, CLVII; Tractatus de divorsis historiis Romanorum, XLIII). Ближе всего к настоящему варианту он излагается Николой Бозоном, писавшим ок, 1320 г. (Bozon N. Contes moralises. P., 1889, LXIII).




157


Похожий сюжет имеется в фаблио «О том, как епископ дал благословение» (Recueil général et complet des fabliaux. P., 1872–1890, II, LXXVII). Аналогичный сюжетный мотив лег в основу двух новелл «Декамерона» (I, 4; IX, 2).




158


Порчеллино – porcellino (итал.) – «поросенок», скорее всего прозвище.




159


Джованни Манджадоре, епископ Флоренции (1251–1274).




160


Марк Ломбардец – см.: примечание 137




161


Имеется в виду не «язвительность» как черта характера, а особая специализация uomo di corte: mordilore, т. е. тот, кто развлекает публику язвительными остротами. Ср.: «Жил-был во Флоренции некто по имени Чакко…, он избрал себе ремесло не то чтобы искусника (uorno di corte), a скорей остряка (morditore) – Декамерон, IX, 8.




162


Источник сюжета – «Аттические ночи» Авла Геллия (Nodes Atticae. V, 10), где героями рассказа являются софист Протагор и его ученик Эватл. У Авла Геллия, однако, рассказ имеет продолжение, отсутствующее в «Новеллино». Эватл не остается в долгу и отвечает учителю новым софизмом: «Если судьи выскажутся в мою пользу, то я ничего не буду тебе должен по суду, ибо выиграю процесс; если же дело решится в пользу истца, то я ничего не буду должен тебе по нашему договору, ибо проиграю процесс». Авл Геллий дает в этом рассказе образец антистрефона – ложного умозаключения, которое приводит к двум взаимоисключающим выводам




163


Один уроженец Марки… – Имеется в виду Тревизская Марка.




164


Франко Саккетти считает Данте автором остроумного ответа данной новеллы (Триста новелл, CXV).




165


Берюоло – лицо, носящее такое имя, неоднократно встречается в «Книге острот мессера Ванни Судьи» (Studi dedicati a F. Torraca. Napoli, 1912, p. 429–432).




166


Дориа – знатный генуэзский род. Возможно, персонажем настоящей новеллы является тот самый Бранка Дориа (ум. в 1325), которого Данте заключил, еще при его жизни, в лед Толомеи (Ад, XXXIII, 137).




167


Рассказ на аналогичный сюжет имеется в «Сатириконе» Петрония (111) – так называемый эпизод «матроны Эфесской». В эпоху Средневековья фигурирует в сборниках басен (Romulus, III) и «примеров» (Crane Т. The Exempla or Illustrative Stories from the Sermones Vulgares of Jacques de Vitry, CCXXXII). Однако финальная реплика рыцаря имеет соответствие только в одном тексте – в латинской редакции «Книги о семи мудрецах» (Sitzungsberichte der philosophischen – historischen Abteilung der kaiserlichen Akademie der Wissenschaften. Wien, 1868, 56 Bd., S. III ss.), от которой берут начало итальянские варианты той же книги (Il Libro de'sette sa vi di Roma. Firenze, 1883, p. 24 ss.). Ср.: Андреев Н. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 1352.




168


Карл Анжуйский (1220–1285), брат короля Франции Людовика IX Святого, граф Прованса (с 1246), король Сицилии (с 1265), король Иерусалима (с 1277).




169


Чэти – видимо, Сет, порт в Эро (Лангедок).




170


…д'Универса. – Судя по тому, что Карл Анжуйский воевал с Вильгельмом Голландским, имеется в виду Анвер в Бельгии.




171


Людовик IX Святой (1215–1270), король Франции (с 1226), дважды участвовал в крестовых походах, во время второго из них умер от чумы. Был известен своей набожностью, канонизирован католической церковью.




172


Людовик IX запретил на два года турниры, получив известия о поражениях христиан в Палестине и Армении (1260).




173


Алардо ди Валери – Эрар до Валери, приближенный Карла Анжуйского, организатор его победы над Конрадином при Тальякоццо. Упомянут Данте (Ад, XXVIII, 17–18).




174


Карлу король такого разрешения не дал бы: известно, что в своих письмах Людовик IX сетовал на страсть брата к поединкам, возмущающую покой королевства.




175


Королевой Франции (с 1234) была Маргарита, дочь Раймонда Беренгария IV, графа Прованса.




176


Источник сюжета – Валерий Максим (Faсtoruга diclorumque mcmorabilium, TV, 3, 5). Этот рассказ встречается у многих писателей, начиная с Энния (Annales, V, 273), применительно к Марию Курию Дентату (ум. и 272 г. до и. э.). Ср.: Дополнение IV, новелла V.




177


Греческий философ Сократ (V в. до п. э.) римлянином стал на тех же основаниях, на каких у греков появился султан, а у римлян – коммуна (см. ниже). Это обычные для средневековья анахронизмы и безразличие к исторической точности.




178


В античных источниках говорится о посольстве самнитов.




179


Перпери (Yperpyron) – золотая монета византийской чеканки.




180


Ср.: «Курий сидел у своего очага, когда самниты принесли ему много золота; он прогнал их и сказал, что считает делом славы не иметь золото, а повелевать теми, кто его имеет» (Цицерон. О старости, XVI, 55).




181


Первая часть новеллы строится на мотиве «съеденного сердца», среди литературных примеров которого: «Роман о кастеляне из Куси» Жакмеса (70-е гг. XIII в.), «Лэ о Гироне», биография трубадура Гильема де Кабестаня. Последний источник лег в основу новеллы Боккаччо (Декамерон, IV, 9). Ближе всего к варианту «Новеллино» рассказ «Лэ об Ипьоресе», хотя и он не может считаться непосредственным источником. Антеценденты второй части новеллы неизвестны. Ср.: Дополнение IV, новелла XV.




182


Ариминимон (Ariminimontc) – Ремиремон, город в Вогезах, где в 626 г. был основан монастырь, впоследствии настолько прославившийся вольностью нравов, что когда его понадобилось восстанавливать после пожара, папа Евгений III в своей булле от 17 марта 1151 г. должен был заявить: «Мы надеемся, что с течением времени грех похоти сменится там огнем духовным».




183


Балиганте – имя Балиган носит один из противников Карла Великого в «Песни о Роланде» (CLXXXIX).




184


В средневековой латинской поэме «Собор в Ремиремоне», где обсуждается весьма популярный у вагантов вопрос, с кем монахиням лучше иметь дело, с клириками или с мирянами, об одной из ремиремонских инокинь говорится, что она, с юных лет став воительницей Венеры, ныне выполняет без промедления все, что ей ни прикажут во имя любви.




185


В связи с отсутствием пуговиц рукава приходилось зашивать на запястьях каждое утро.




186


Испытание, имеющее очевидную эротическую символику.




187


В корпусе бретонского цикла только в «Романе о Паламеде» имеется эпизод, где Рыцарь Без Страха признает превосходство Мелиада (Löset Ε. Le roman en prose de Tristan, le roman de Palamède et la compilation de Rusticien de Pise. Paris, 1890, p. 441–443).




188


Мелиад – в артуровском цикле король Леонуа, отец Тристана; Рыцарь Без Страха – второстепенный персонаж артуровского цикла.




189


Долгое время считалось, что новелла восходит к биографическому комментарию к канцоне трубадура Ригаута де Бербезиля Atressi con Tori fans. Однако это razo совпадает с новеллой только в тех фактах, которые содержатся в самой канцоне, тогда как новелла сообщает ряд деталей о празднестве и турнире, которые в комментарии и в канцоне отсутствуют. Видимо, автор «Новеллино» был знаком с текстом утраченного, скорее всего французского, варианта комментария.




190


По ди Ностра Донна – г. Ле-Пюи в Верхней Луаре, где существовала корпорация поэтов и жонглеров.




191


…сын графа Раймонда… – по времени это Раймонд Беренгарий IV, управлявший Провансом от имени короля Арагона (1178–1181), но у него не было сына.




192


Обычай одаривания гостей сохранился в феодальном обществе еще с варварских времен.




193


Дороже всего ценились птицы после пяти или шести линек.




194


Существовал трубадур Бертран д'Аламанон, воспевавший некую Гиду де Родес (ср. с Гриджей). Но слова «назовем его мессер Аламанно» заставляют думать о произвольности имени.




195


Сретенье – праздник принесения Иисуса во храм и очищения Богородицы на сороковой день после Рождества (2 февраля).




196


Автор «Новеллино» перевел на итальянский язык первую строфу канцоны Atressi con l'orifans Ригаута де Бербезиля (годы творчества 1170–1200), а в остальных (третью он вообще опустил) ограничился отдельными итальяноязычными вкраплениями. Полный перевод канцоны с провансальского, принадлежащий В. А. Дынник, см. в кн.: Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. М., 1974. Настоящий перевод, сохраняющий все формальные особенности данного варианта канцоны, выполнен Е. А. Костюкович.




197


Новелла восходит к одному из эпизодов «Романа о Тристане» Беруля (коп. XII в.), сохранившегося не полностью: начало дошедшей до нас рукописи всего несколькими строками предваряет речь Изольды у ручья (См.: Беруль. Роман о Тристане. – В кн.: Легенда о Тристане и Изольде. М.: Наука, 1976, с. 19–26). Целиком этот эпизод сохранился в немецкой переработке романа, принадлежащей Эйльхарту фон Обергу (Oberge Eilharts von. Tristrant. Slrassbnrg – London, 1877, 3331 s.).




198


Тристан из Леонуа, племянник короля Марка, правившего в Корнуэльсе (зд. «Корновалья»), и возлюбленный его жены, Изольды, является одним из наиболее популярных героев артуровского цикла, в который он был включен уже валлийскими сказителями.




199


…злокозненный садовник… – у Беруля доносчиком является карлик Фросин.




200


Аморольдо – Морхольт, дядя Изольды, убив которого, Тристан освободил Корнуэльс от дани.




201


Сюжет новеллы восходит к Диогену Лаэртскому (О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, VI, 38). Непосредственный источник «Новеллино» – Валерии Максим (Factonim dictorumqne meinorabilium, IV, 3, ext. 4).




202


Диоген Синопский (413–323 гг. до и. э.) – философ школы киников.




203


Настоящий рассказ, засвидетельствованный уже в «Аттических ночах» Авла Геллия (Xoctes Alticae, I, 23, 4 – 13) и в «Сатурналиях» Макробия (Salurnaliorum convivia, I, 6, 19–25), приводит в своем «Историческом зерцале» Винцент из Бове (Speculum historiale, V, VI). Итальянская переработка этого сочинения, «Цветы и жития философов», легла в основу редакции «Новеллино» (Fiori e vite de'filosofi ed altri savi ed impcradori, XIII). Отделившись от имени Папирия, этот сюжет проникает в немецкую поэму о Соломоне и Морольфе, сохранившуюся в рукописи XV в. (см.: Веселовский А. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине, с. 275–276), тогда как в древнерусской «Притче о женской злобе» имя Папирия сохранилось (см.: Памятники старинной русской литературы. СПб., 1860, вып. II, с. 468–469). Сюжетом воспользовался Ганс Сакс («Суд Соломона»).




204


Папирий – Луций Папирий Курсор, герой Самнитской войны 325 г. до и. э., пять раз был [консулом и дважды диктатором Рима.




205


Известно о том, что Александр Македонский готовился к войне с Римом, автор «Новеллино» мог почерпнуть у Винцента из Бове.




206


В «Цветах и житиях философов» говорится, что женщины отправились в сенат требовать пересмотра решения, ибо «много лучше, когда у женщины двое мужей, чем когда у мужчин две жены».




207


В Средние века философия Аристотеля считалась тем абсолютным пределом истины, которого может достичь человеческий разум без помощи откровения.




208


Ср.: «Наша природа спешит на подъеме и тормозит на спуске, поскольку природный жар уменьшается и слабеет, а влага сгущается» (Данте, Пир, IV, XXIV, 5).




209


Ср.: «Добродетели не даются нам от природы и не возникают помимо природы, но мы от природы имеем возможность приобрести их, путем же привычек приобретаем их в совершенстве» (Аристотель. Этика. СПб., 1908, с. 23).




210


Рассказ о Траяне и вдове восходит к Диону Кассию (Historia Romana, XIX, 5). Был очень популярен в Средние века («Хроника» Гелинанда, «Историческое зерцало» Винцента из Бове, «Золотая легенда» Иакова Ворагинского, ср.: Данте. Чистилище, X, 73–93). Легенда о том, что Траяна спасла от вечного проклятия молитва папы Григория Великого, впервые встречается в IX в. у Иоанна Диакона (Vita Sancti Gregorii Magni, IV, 44). В дальнейшем эта легенда обогатилась рассказом о кратковременном возвращении Траяна к жизни, в течение которого он успевает отречься от язычества и принять христианство. В таком виде легенда зафиксирована Фомой Аквинским (Summa Theologiae, III, LXXI. 5) и Данте (Рай, XX, 100–107). Первая часть данной новеллы (Траян и вдова) исходит из «Поликратика» Иоанна Сольсберийского (Polycralicus, VI. VIII), вторая часть (Траян и Григорий) – из Винцента из Бове (Speculum historiale, XXI, 22) через «Цветы и жития философов» (Fiori е vite de'filosofi ed al tri sa vi ed imperadori, XXVI).




211


Траян Марк Ульпий – римский император (08 – 117).




212


В Панчатикиано – Палатино 32 убийцей оказывается сын императора. Этот вариант восходит к «Золотой легенде» Иакова Ворагинского.




213


Святой Григорий – Григорий I Великий (535–604), папа римский (с 590), богослов и агиограф.




214


В «Историческом зерцале» Винцента из Бове сочувствие к Траяну у папы Григория пробуждает надгробное изваяние императора, где он изображен вместе с вдовицей.




215


В «Цветах и житиях философов» бог, даровав Траяну райское блаженство, посылает к св. Григорию ангела с запретом возносить впредь такого рода молитву и предлагает на выбор один из двух видов покаяния: пробыть два дня в аду или всю жизнь страдать от болей в боку и лихорадки: Св. Григорий выбирает пожизненную лихорадку как меньшее зло.




216


В рассказе о лесных приключениях Геркулеса слышатся отзвуки античного мифа об его двенадцати подвигах, а в заключительной сентенции отразилась история его рабства у Омфалы, которое в поздней традиции было переосмыслено как любовное.




217


В первой части новеллы варьируются мотивы послания Сенеки «К Марции об утешении» (1–3, 19). Источник рассказа о смерти Сенеки – Винцент из Бове (Speculum historiale, Χ, 9) и «Цветы и жития философов» (Fiori e vite de'filosofi ed altri savi od imperadori, XXIV). Источник предсмертного диалога с женой неизвестен.




218


Сенека Луций Анней (4 г. до и. э. – 65 г. и. э.) – римский философ и трагедиограф.




219


Сенека в своем послании приводит в пример Октавию Младшую, сестру императора Августа, сын которой, Марк Клавдий Марцелл, умер в ранней молодости, и Ливию Друзиллу, третью жену Августа, также пережившую своего сына, Клавдия Нерона Друза Старшего.




220


Нерон – римский император (54–68). Сенека стал его наставником в 48 г.




221


Отдаленный источник новеллы – трактат Боэтия «Об утешении философией» (Consolatio Philosophiae, I, 1), положивший начало одной из излюбленных тем средневековой литературы – жалобам на Фортуну.




222


Катон Старший (234–149 г. до и. э.) – римский политический деятель и писатель. Он назван философом, так как в Средние века ему приписывалось авторство «Дистихов о нравах» (или просто «Дистихов Катона»), сборника сентенций стоического толка, созданного во II в.




223


Далекий прототип героя настоящей новеллы, Маилий Северин Боэтий (ок. 480–524), был заключен в тюрьму но обвинению в заговоре против Теодориха. В тюрьме он и написал свой трактат.




224


Первоначальной редакцией этой распространенной притчи считается утраченный арабский текст XII в. До нас дошел еврейский перевод этого текста, выполненный в XV в. – «Шабат Йехуда», где вместо султана фигурирует Петр Арагонский (1094–1104; v: Das buch «Schevet Jehuda» von R. Salomo aben Verga, aus dem Hebräischen ins Deutsche übertragen v. M. Wiener. Hannover, 1856, S. 106–108). Этим вариантом притчи, почерпнутым из неустановленного источника, кроме автора «Новеллино» воспользовались Боккаччо (Декамерон, I, 3; см. паст. изд. с. 227) и Лессинг в его «Натане Мудром». Однако еще большей популярностью в средневековой литературе пользовался иной, «христианизированный» вариант рассказа. Впервые он встречается у Стефана де Бурбона (ум. ок. 1261): отец дает кольцо законной дочери, а незаконные, прослышав о подарке, заказывают себе его точные копии – судья, сравнив свойства колец, определяет, какое из них подлинное. Во французской поэме «Сказ об истинном кольце», написанной в 1270–1294 гг. (Dis dou vrai aniel. Leipzig, 1871), два сына, владельцы поддельных колец, отбирают у младшего брата настоящее, и автор призывает христианских государей прийти ему на помощь – кольцо здесь символизирует уже не христианскую веру, а гроб господень, перешедший в руки неверных. В «Римских деяниях» (Gesla Romanorum, LXXXIX) притча, напротив, выражает разочарование в крестовых походах: отец (бог) дарит старшему сыну (иудаизму) земельный надел (землю обетованную), среднему сыну (магометанству) – деньги (власть и богатство), младшему сыну (христианству) – кольцо, исцеляющее все болезни (веру, спасающую от первородного греха). Неудачи крестоносцев объясняются, таким образом, тем, что они замахнулись не на свою долго – на Иерусалим, который по праву должен принадлежать иудеям·




225


Древнейшая версия этого рассказа встречается у Светония, где вместо «синьора» фигурирует император Тиберий, а вместо фиг – рыба (Жизнь двенадцати цезарей. Тиберий. 60). Сюжет отразился также в одной из книг Талмуда (Мидраш Рабат), где речь идет, как в нашей новелле, о фигах, но вместо Тиберия появляется Адриан.




226


Непосредственный источник неизвестен. Сюжет восточного происхождения, в литературе Средних веков представлен хроникой Фредегара (VII в.) и семидесятой басней Марии Французской (XII в.). Фольклорные варианты см.: Aarne A., Thompson S. The Types of the Folktale, η. 785; Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 75 (Св. Николай или Петр путешествуют со спутником, спутник съедает просвирку, но не признается; св. Николай исцеляет царевну, спутник неудачно ему подражает; при дележе денег спутник признается, что съел просвирку, поскольку съевшему назначается третья часть).




227


Этот рассказ относится ко времени Третьего крестового похода (1189–1192), а точнее к 1192 г., когда Ричард Львиное Сердце совершил морской переход к Яффе (Ambroise. Estoire de la guerre sainte. Paris, 1897, 11533 ss.). Первоначально в этом эпизоде фигурировал не Саладин, а его брат, ал-Малик ал-Адил Сайф-ад-дин, и он не содержал в себе истории с ловушкой. В своем изначальном виде рассказ сохранился в «Сказаниях о стародавних рыцарях»: Ричарду любезно дарят коня, и этим все заканчивается (Conti de' antichi cavaliri, III). В непосредственном источнике «Новеллино», хронике Эриуля. Саладину неизвестно, что конь, подаренный им Ричарду, имеет специальную выучку; узнав об этом, он посылает английскому королю другого копя (Chronique d'Emoiil. P., 1871. p. 281 ss.).




228


Ричард Львиное Сердце – король Англии (1189–1199). Вместе с французским королем Филиппом 11 Августом и императором Священной Римской империи Фридрихом 1 Барбароссой возглавил Третий крестовый поход. В 1192 г. заключил почетный мир с Саладином, закрепив за крестоносцами береговую линию от Яффы до Триполи и гарантировав христианам свободный доступ в Иерусалим.




229


При Ассуре в 1191 г. Саладин потерял восемь тысяч своих солдат.




230


О том, что Ричардом пугали детей на Востоке, сообщает французский историк XIII в. Жуаниль (Jean de Joinville Histoire de Saint Louis, XVII, 77).




231


Первая часть новеллы (изгнание) напоминает вступление к популярному сказочному сюжету. Ср.: царь прогоняет шута со своей земли шут покупает землю у другого царя, насыпает ее в телегу и на этой телеге возвращается обратно (Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 1636).




232


Альбореа – Арбореа: в 1117 г. пизанцы, завоевав Сардинию, разделили ее на четыре «подсудные области» («юдикаты»): Кальяри, Логодоро, Галлуру и Арборею. Правителем («судьей») Арбореи был в 12,15 – 1264 гг. Гульельмо, граф Капрайи.




233


Рассказ о таком же сне содержится в третьей книге «Генеалогии богов» Боккаччо.




234


И оригинале употреблено слово volganzzare, означающее не только популяризацию науки, но также и перевод с языка пауки, латинского, на народный, итальянский. В XIII–XIV вв. таких «вульгаризации» было довольно много (см. наст, изд., с. 222). В положение героя настоящей новеллы поставил себя Данте, когда, побуждаемый «добропоспешающей щедростью» (ср.: зд. «учтивость») написал научный трактат на итальянском языке, а не на латыни (Пир, Ι, VIII).




235


Близкий сюжет встречается в средневековых «примерах»: «О двух слепцах» (Latin Stories. L., 1842, CIV) и «Бог могущественнее императора» (Exempla ans Handschriften des Mittelalters. Heidelberg, 1011, 94). Несколько иной вариант рассказа представлен в одной из самых поздних (1319–1328) «ветвей» французского «Романа о Лисе» (Renarl le Contrefait. – In: Fables-inédites. P., 1825, t. I, p. CXLIX), к которой восходит новелла XI Дополнения IV. Ср.: Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 834 В (деньги положены в хлеб или пирог и отнесены богачу, который отсылает его обратно).




236


В латинских «примерах», упомянутых выше, двое слепцов спорят, чье покровительство надежнее, бога или императора, и тот, кто императора ставит выше, получает от него хлеб с запеченными в него деньгами, но хлеб этот продает другому слепцу.




237


Содержатели гостиниц в Средние века нередко оплачивались не деньгами, а дарами: и денег в средневековой Европе было мало, и услуги такого рода еще воспринимались как некая превращенная форма гостеприимства.




238


В латинских «примерах» император говорит: «У того, кому помогает бог, помощник лучше».




239


Мильоре дельи Аббати (ок. 1215 – после 1280) – родовитый флорентинец, поэт, подражавший трубадурам. Сохранилось одно его стихотворение.




240


Известно, что в 1270 г. Карл Анжуйский (см. новелла LX, примеч. 1) приказывал своему викарию в Тоскане оберегать имущество Мильоре дельи Аббати.




241


Щука в то время считалась деликатесом.




242


Новелла восходит к «Роману о Трое» Бенуа де Сент-Мора, созданному ок. 1165 г. (Benoît de Sainte – Maure. Roman de Troie. P., 1904–1912, 3197–3225). Ср. древнерусскую «Троянскую историю» (в кн.: Средневековые рыцарские романы о Троянской войне по русским рукописям XVI–XVII в Л.· Наука, 1972, с. 25–28).




243


В романе Бенуа де Сент-Мора Трою впервые разрушают Ясон и Геракл мстя за оскорбление, нанесенное им Лаомедонтом. Агамемнон в числе впервые осаждавших Трою в романе не значится.




244


У Бенуа де Сент-Мора Трою отстраивает Приам.




245


У Бенуа де Сент-Мора, как и в античном мифе, Гесиона является сестрой Приама.




246


У Бенуа де Сент-Мора эту речь говорит Приам.




247


Источник сюжета – эпизод французского романа «Смерть короля Артура», созданного ок. 1230 г. (The Vulgate Version of the Arthurian Romances, VI, p. 256).




248


Ланчалотто дель Лак – см. новелла XXVII, примеч. 2. «Озерным» («дель Лак», галлицизм) Ланселот был прозван потому, что воспитывался феей озера.




249


Камелот – столица королевства Артура. Название восходит, видимо, к Camalodunum, первой римской колонии в Британии – совр. Колчестер.




250


Ди Скалот – в источнике Эскалот.




251


Сюжет новеллы впервые встречается в одной из индийских «джатак» (рассказов о рождении Будды) и проникает в Европу через персидские и арабские переработки. Средневековые рассказы на этот сюжет, «О двух товарищах, нашедших клад» и «О трех товарищах, нашедших клад, или Пример скупости», сохранились в рукописи XV в. (Exempla aus Handschriften des Mittelalters, 97, 98). Настоящая новелла ближе к первому «примеру», тогда как второму соответствует новелла XIII Дополнения IV и рассказ продавца индульгенций в «Кентерберийских рассказах» Чосера. Сюжет пользовался популярностью и в литературе Нового времени (Г. Сакс, Р. Киплинг, Г. Уэлс, Д. Лондон). Ср.: Андреев П. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 937.




252


Первый эпизод новеллы (Эццелино и нищие) имеет сходство с рассказом Иакова Аквинского в его сборнике легенд и рассказов, написанном ок. 1334 г. (Imago mundi, III, 1580). Эпизод со старухой напоминает рассказ Валерия Максима о Дионисии Сиракузском (Factorum dictorumquu memorabilium, VI, 2, ext. 2).




253


Аццолино – диалектная форма имени Эццелино да Романо (см. выше)




254


Эццелино вместо un olaro (горшечник) послышалось uno laro («вор» в венецианском диалекте).




255


Имеется в виду Фридрих II




256


Кассано д'Адда, где 27 сентября 1259 г. Эццелино был захвачен в плен гвельфами.




257


На самом деле раненого Эццелино увезли в Сончино, где он умер, отвергнув медицинскую помощь.




258


В Генуе голод был в 1171 г. (в течение шести месяцев) и в 1276 г.




259


Галера – длинный двухмачтовый корабль.




260


Конец новеллы отсутствует.




261


Когда мессер Кастеллало из Мантуи был подестой во Флоренции – в 1240 г.




262


Новеллу на близкий сюжет рассказывает Боккаччо (Декамерон, VI, 1).




263


Аналогичный сюжет встречается в сочинении Александра Неккама (XII в.) «О природе вещей» (De rerum natura, I, XXIV) и в сборнике новелл Маттео Банделло (I, 34). О ястребе, нападающем на орла, упоминал, обращаясь именно к Фридриху II, трубадур Пейроль (годы творчества 1180–1225).




264


Фридрих II.




265


Орел считался царем птиц и, кроме того, символом империи. Сокол, таким образом, казней за оскорбление императорского величества.




266


В основе новеллы – популярный фольклорный мотив (Aarne A., Thompson S. The Types of the Folktale, n. 1804).




267


В новелле обрабатывается распространенный басенный сюжет. Наибольшее сходство настоящий вариант имеет с эпизодом, содержащимся в ужо упомянутой «ветви» «Романа о Лисе» (Le Roman de Renarl le Contrefait. P., 1914, II, p. 241). Ср. также: Ilervieux L. Les Fabulistes latins. P., 1896, II, 304.




268


Не всякий, кто образован, умел. – В латинской басне из собрания Эрвье лиса заявляет: «О глупец, ты взялся читать, не зная грамоты».




269


Бито. – Упоминание о некоем Бито, проживавшем в квартале Сан Джорджо, имеется во флорентийских документах под 1269 г.




270


Сер – обращение к священникам, нотариусам, учителям риторики.




271


Мессер – служанка обращается к Бито как к рыцарю. Беличья подбивка сделала свое дело.




272


Динарий, – Как золотые, так и серебряные монеты разделялись на три категории; фунт (лира), сольдо (двадцатая часть фунта), динарий (двенадцатая часть сольдо).




273


Малый динарий – медный, в отличие от большого, серебряного.




274


Источник сюжета – «пример» из книги проповедей Иакова из Витри (Sermones feriales et communes, СII).




275


Во многих средневековых бестиариях дается совет ловить обезьян, используя их инстинкт подражания: подражая людям, они обуваются, что лишает их свободы движений.




276


Первая часть новеллы строится на мотиве слепого подчинения, встречающегося уже в «Романе об Александре» Псевдо-Каллисфена (редакция С). Обильный материал для иллюстрации этого мотива дали средневековой литературе исмаилиты. Непосредственный источник настоящего анекдота – продолжение хроники Гийома Тирского, где в качестве гостя Старца фигурирует Генрих Шампанский, будущий король Иерусалима (Recueil des historiens des Croisade. P., 1859, II, p. 209, 216, 230). Вторая часть новеллы разрабатывает сюжет, распространенный преимущественно на Востоке: Сомадева «Океан сказаний», «Калила и Димна» (русский перевод: М., 1957, с. 127–128). Аналогичный сюжетный мотив использовал Боккаччо (Декамерон, III, 2).




277


Император Фридрих – Фридрих II заменил в этом эпизоде Генриха Шампанского потому, видимо, что в то время ходили слухи о связи императора с исмаилитами и, в частности, об убийстве в 1240 г. по его просьбе этой сектой герцога Баварского.




278


Старец – Шейх-ал-Джебель (Повелитель Горы), глава секты мусульманских еретиков-исманлитов (от Исмаила, правнука Али в седьмом колене, незаконно, по мнению сектантов, лишенного имамата). Они назывались также «ассассштами» (искаженное «хашшашин», от «гашиша») и «федави» («жертвующие собой»). От иранских гор, где эта секта в 1090 г. осела (в Аламутском замке), исмаилиты передвинулись во время крестовых походов в Сирию и на границы Палестины. Горный Старец – это, собственно, сирийский наместник магистра аламутского. Ассассины считаются убийцами (в романских языках само название секты приобрело значение «убийца») Раймонда I, графа Триполи, и Конрада, маркиза Монферратского. Покушались на самого Саладина. Упадок их могущества происходит в Сирии и Иране почти одновременно, в середине XIII в. В настоящее время небольшое число приверженцев исмаилизма сохранилось в Иране, Афганистане, Омане, Индии и на Занзибаре.




279


Марин Санудо, венецианский хронист XIV в., сообщает, что условным знаком был плевок.




280


Император – теперь речь идет уже не о Фридрихе II, а о его деде, Фридрихе I Барбароссе, который в 1153 г. развелся с Адалией фон Фобург, обвиненной в прелюбодеянии.




281


Такое название носит одна из самых ранних (нач. XIV в.) рукописей «Новеллино», хранящаяся в Национальной библиотеке Флоренции (Панчатикиано – Палатино 32). Ее использовал Винченцо Боргини в своем издании «Новеллино» (см. обоснование текста с. 253 наст. изд.). Кроме рассказов, составляющих основной корпус «Новеллино», в ней содержатся еще пятнадцать новелл, в зтот корпус не вошедших. Полное издание рукописи в кн.: Riagi G. Le novel le antiche dei cod ici Panciatichiano – Palatino 138 e Laurenziano – Caddiano 193. Frenze, 1880. Перевод выполнен но изданию: Novellino е conti del Duecento. A. cura di S. Lo Nigro. Torino, 1908. Нумерация в скобках по изданию Бьяджи.




282


Ср.: Новеллино, XLIII, где используется близкий мотив.




283


Контадо – территория, лежащая за пределами города, но подлежащая его юрисдикции.




284


Мазо Леонарди. – Никаких сведений об этом лице, кроме того, что его сын был жив в 1312 г., не имеется.




285


Чоло делли Абати – принимал участие в деятельности Совета флорентийской коммуны в 1282 и 1285 гг. Прославленный приживальщик и паразит. Ему посвятил одну из новелл Франко Саккетти (Триста новелл, LI). Возможно, именно этого Чоло именует «гнусным злодеем» Данте (Письмо XII, Флорентийскому другу).




286


По библии, за блудодейство с «дочерьми Моава» и за поклонение Ваал-Фегору Яхве погубил двадцать четыре тысячи израильтян (Книга Чисел, XXV, 9). Ср.: Новеллино, XXXVI.




287


См. Вторая книга Царств, XI–XII.




288


См. Вторая книга Царств, XIII.




289


Самсон открыл филистимлянке Далиде, что его сила заключена в волосах, был острижен во время сна и попал в руки врагов (Книга Судей, XVI).




290


Ирод, тетрарх Иудеи, обещал выполнить любую просьбу дочери своей жены; «она же, по наущению матери своей, сказала: дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя» (Матфей, XIV, 8).




291


Причиной Троянской войны было похищение Елены.




292


В одном из вариантов мифа Парис убил Ахилла во время его бракосочетания с Поликсеной; Агамемнона убила его неверная жена, Клитемнестра; Приама и приамидов погубила любовь Париса и Елены.




293


Братство рыцарей «круглого стола» было погублено любовью Ланселота к королеве Геньевре.




294


Кто имеется в виду под Намаччо, неизвестно. Принц Галеотто – персонаж артуровского цикла, государь Дальних островов, друг Ланселота и поверенный его любви к Геньевре.




295


В хронике конца XIII в. говорится, что Фридрих II (см. Новеллино, XX, примеч. 1) принудил к сожительству двоюродную сестру своей жены, Иолаиды де Бриенн.




296


См. примеч. 61.




297


Авессалом – сын Давида. Ср.: «Когда он стриг голову свою, – а он стриг ее каждый год, потому что она отягощала ого, – то волоса с головы его весили двести сиклей по весу царскому» (Вторая книга Царств, XIV, 26).




298


Имеется в виду Франциск Ассизский (1181/1182 – 1220), основатель монашеского ордена «меньших братьев» (францисканского). «Перевозчиком» он назван, так как в юности ему приходилось возить товары во Францию по поручению отца, который был богатым купцом. Духовное обращение Франциска, по распространенной легенде, связано с тем, что икона капеллы св. Дамиана обратилась к нему с призывом восстановить разрушающуюся церковь. С восстановления этой капеллы (1206) началась деятельность Франциска по «восстановлению» церкви как таковой.




299


Источник новеллы – первое письмо Гвиттоне д'Ареццо (In: La prosa del Duccento. Milano – Napoli, 1959, p. 33–34).




300


Гвиттоне д'Ареццо (ок. 1230–1294) – итальянский поэт и автор эпистолярной прозы.




301


Впервые этот анекдот встречается у Диогена Лаэрция, где его героем является Аристипп Киренский (О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, II, 75). Сюжет был воспринят средневековыми сборниками «примеров» (Herviex L. Los Fabulistes lalins, p. 13) и попал также в немецкую поэму о Соломоне и Морольфе (см.: Веселовский Л. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине, с. 273).




302


Деджо из Фьенайи – возможна идентификация с Диего Лопесом Бискайским (коп. XII – нач. XIII в.). приближенным Альфонса VIII, короля Кастилии. За щедрость его восхваляли многие трубадуры.




303


Воспроизводит текст «Цветов и житий философов» (Fiori e vile de'filosofi ed altri sa vi ed imperadori, XX–XXI).




304


Имеется в виду сочинение Цицерона «О нахождении», которое было переведено на итальянский язык Брунетто Латини под названием «Риторика».




305


До нас дошли «Инвектива против Цицерона» и «Инвектива против Саллюстия», которые в древности считались произведениями соответственно Саллюстия и Цицерона: ныне эта атрибуция признается недостоверной. Гай Саллюстий Крисп (86–34 г. до п. э.) – римский историк, политический противник Цицерона.




306


Настоящая новелла строится по принципу «Цветов и житий философов»: за биографическим или псевдобиографическим фактом следует набор изречений, приписываемых данному историческому лицу




307


Источник сюжета – «Пророчества Мерлина» (Les Prophecies de Merlin, I, GCXXXIV–CCXXXVII). Ср. Новеллино, XXV.




308


Источник сюжета – «Пророчества Мерлина» (Les Prophecies do Merlin, I, XVIII–XIX).




309


средневековой легенде рассказывается, что апостол Фома, проповедуя в Индии, подрядился выстроить дворец для царя Гудефора, однако все деньги, выданные ему на строительство, отдал беднякам, за что был брошен в темницу. В это время умер Гад, брат царя, и возносясь на небо, увидел великолепный дворец, выстроенный, как ему было сказано, Фомой для Гудефора. Гад попросил разрешения вернуться на землю и обратился и христианство вместе со своим братом, царем Гудефором. В новелле дворец символизирует церковь, а вавилонский дракон – антихриста.




310


Назимондр – возможно, Анаксимандр Милетский (610–546 п\ до и. э.), греческий философ.




311


Данные четыре новеллы содержатся в различных рукописях «Новеллино» между новеллами основного корпуса. Две первые – в кодексе Медицейской библиотеки Флоренции, созданном в XV в. Третий рассказ, вернее сентенция, находится, помимо названного кодекса, еще в двух: Мальябекиано-Строцциано II, III, 343 (XIV в.) и Лаурепциано – Гаддиано 193 (после 1315). где располагается между новеллами L и LI. Высказывание о правде (новелла IV) имеется только в двух последних манускриптах. Перевод выполнен по изданию: Novellino e conti del Duecento.




312


Боттичелла – Гвидо Бонаккольси (dominus Botexella), правитель Мантуи, по приказу которого в 1291 г. были арестованы некий Тазино и его сын Филиппино, освобожденные в 1293 г.




313


Первая манифестация сюжета новеллы – в книге проповедей и «примеров» Иакова из Витри (Crane Т. The Exempla or Illustrative Stories from the Sermones Vulgares of Jacque de V try, 2). Непосредственный источник настоящей новеллы – сочинение Филиппа из Наварры (ум. ок. 1256) «О четырех возрастах человека» (Traité des quatre âges do l'homme). Сюжет использован итальянским новеллистом XVI в. Джованфранческо Страпаролой (Приятные ночи, V, 5).




314


Новеллы этой группы сохранились в рукописи XIV–XV вв., хранящейся в Национальной библиотеке Флоренции (Мальябекиано – Строцциано II, III, 343). Основной корпус в атом кодексе обрывается на новелле LVIII и следующие за ней десять новелл соответствий в других рукописях сборника не имеют. Перевод выполнен по изданию: Novelliuo е conU del Duecento.




315


Семейство Донати прославлено Данте. Корсо Донати (ок. 1230–1308) был одним из предводителей черных гвельфов, организатором переворота во Флоренции в ноябре 1301 г. и, таким образом, прямым виновником изгнания Данте. Форезе, его брат, был другом Данте: вместе со своей сестрой Пиккардой оказался в числе персонажей «Божественной Комедии» (шестой круг Чистилища и первое небо Рая). Данте в тенцоне с Форезе Донати упомянул и о ею матери, Контессе Донати, причем ее характеристики в новелле и в дантовском стихотворении подтверждают друг друга: «О Биччи новый, сын – не знаю, чей. Все ждем, чтоб монна Тесса нам сказала» (Данте Алигьери. Малые произведения М., Наука, 1968, с. 68).




316


Дино Компаньи. флорентийский хронист XIV в. характеризует Корсо Донати таким образом: «красоту тела он сохранил до старости, был изящно сложен, светловолос; приятен, рассудителен и красноречив в беседе» (Cronica, III, 21).




317


Сюжет новеллы восходит к Валерию Максиму (Factonim dictorumque memorabilium, IX, 14. 3). Непосредственный источник – «Поликратик» Иоанна Сольсберийского (Polycraticus, III, 14).




318


Аналогичный сюжет имеет фаблио «О рыцаре, который исповедовал свою жену» (In: Fabliaux et Contes. P., 1808, v. III, p. 229 ss.). Новелла с использованием того же сюжетного мотива есть у Боккаччо (Декамерон, VII, 5).




319


Граф Берлингьери из Прованса – возможно, имеется в виду Раймонд Беренгарий V (ум. в 1245). граф Прованса.




320


Конец новеллы отсутствует.




321


Следующая группа новелл, созданных во втором десятилетии XIV в., появилась в издании Винченцо Боргини вместо восьми новелл основного корпуса «Новеллино». Нумерация в скобках по изданию Боргини (Libro di novelle et di bel parlar gentile. Firenze, 1572). Перевод выполнен по изданию: Novellino e conti del Duecento.




322


Герардо да Камино (ок. 1240–1306) – правитель Тревизо (с 1283). Ср.: «Герардо был благороден и как о благородном останется о нем память на веки вечные» (Данте. Пир, IV, XIV, 12). С похвалой упомянут и в «Божественной Комедии» (Чистилище, XVI, 124).




323


Мессер Корсо – Корсо Донати (см. Дополнение II, новелла 1, примеч. 1) в течение двух лет был товарищем Герардо да Камино в должности генерального капитана Тревизо.




324


Угуччоне да Фаджуола (1250–1319) – известный полководец, правитель Пизы (с 1313), победитель флорентийцев при Монтекатини (1315), после свержения пизанцами (1316) был подестой в Виченце.




325


Сын Угуччоне, Франческо, правитель Лукки, погиб при Монтекатини. Возможно, имеется в виду другой его сын, Нери, ставший синьором Лукки после гибели старшего брата.




326


Франческо да Кальболи – выходец из знаменитого рода (см. Новеллино, XLVII, примеч. 2), в 1307 г. занимал во Флоренции должность капитана народа.




327


Риччардо де Манфреди – правитель Фаэнцы (XIV в.).




328


Первый эпизод новеллы имеет аналогию в «примере» XX «Графа Луканора», в финале которого появляется и традиционный для средневековой литературы мотив «книги глупостей» (см.: Хуан Мануэль. Граф Луканор, с. 59). Анекдот об обманутом обманщике встречается у Петра Альфонси (Disciplina clerical is, XVI), в «Римских деяниях» (Gesla Romanorum, 118) и в «Моральном зерцале», продолжении «Зерцал» Винцента из Бове, созданном ок. 1310 г. (Speculum morale, I, I, 27). На близком мотиве строятся новеллы Боккаччо (Декамерон, VIII, 10) и Саккетти (Триста новелл, CXCVIII).




329


Сассофорте – замок в тосканской Маремме. То же – Рокка а Пальменто.




330


Данная группа новелл содержится в рукописи второй четверти XIV в., хранящейся в Национальной библиотеке Флоренции (вторая часть Панчатикиано – Палатино 32). Рукопись состоит из новелл основного корпуса «Новеллино», начиная с LXXII, и еще двадцати новелл, в этот корпус не вошедших или вошедших в другой редакции. На русский язык переводилась новелла XVII (в кн.: Новеллы итальянского Возрождения, избранные и переведенные П. Муратовым. Указ. соч.). Перевод выполнен по изданию: Novellino e conti del Duecento. Нумерация в скобках по изданию Бьяджи: Biagi G. Le novelle antiche dei codici Pancialichiano – Palatino 138 e Laurenziano – Gaddiano 103.




331


Этеус – Антей.




332


О походе Тесея против Креонта, царя Фив, автор новеллы мог узнать из французского «Романа о Фивах» (сер. XII в.).




333


Сюжет новеллы восходит к Третьей книге Царств (III, Ш – 28) через посредство старофранцузского перевода. Суды Соломона вошли в число популярнейших фольклорных сюжетов. Об их распространении в России и об их фольклорных и литературных параллелях см.: Веселовский А. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине, с. 51–98.




334


Сюжет новеллы широко распространен в фольклоре. Ср.: На вопрос царя крестьянин отвечает, что часть денег он тратит в оплату долга (содержит родителей), часть отдает в долг (содержит сына), часть бросает в окно (содержит дочь). Царь задает эти загадки боярам, они не могут их отгадать. Крестьянин за большие деньги продает им отгадку при «царской персоне» (изображение царя на монетах). – См.: Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 921 ΙА. Перкая часть новеллы перекликается с рассказом из «Римских деяний» (Gesta Romanorum, 57).




335


Новелла является свободной переработкой библейского рассказа (Вторая книга Царств, XI–XII).




336


Ср.: «Давид написал письмо к Иоаву и послал его с Уриею. В письме он написал: поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер» (Вторая книга Царств, XI, 14–15).




337


Miserere mei, Dens, secundum magnam misericordiam tuam (лат.) – «помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей» (Псалтирь, L, 3).




338


Новелла является расширенным вариантом Новеллино, LXI.




339


Мотив этой новеллы ляжет затем в основу «примера» итальянского проповедника XV в. Бернардино Сиенского и новеллы Лоренцо Астемпо (Hecatomythium primum, LXXX. – коп. XV в.).




340


Имя этой римлянки Мабилиа Савелли (ум. в 1315). Первым ее мужем был Стефано Стефанески, вторым – Агапито Колонна (см. примеч. 341). По рассказу Петрарки, эта женщина, представ беременной перед папой Бонифацием VIII, изгнавшим ее мужа из Рима, объявила, что дала приют в своем доме одному паломнику, обманувшись его сходством с мужем, и этой выдумкой оправдала свою беременность (Rerum memorandarum, II).




341


Мессер Агабито – Агапито Колонна (ум. в 1305), выходец из знатнейшего римского рода, в 1293 г. был римским сенатором.




342


У Агапито и Мабилии было трое сыновей. Двое из них, Джордано и Пьетро, были убиты во время народных волнений 29 ноября 1347 г. Автору новеллы их гибель, судя по всему, неизвестна, из чего можно заключить, что данная новелла и, возможно, все новеллы этой группы не могли быть созданы позднее 1347 г.




343


Новелла является расширенным вариантом Новеллино, II.




344


Новелла является расширенным вариантом Новеллино, XLVI.




345


До нас источник новеллы не дошел.




346


Новелла образована сращением двух сказочных мотивов: трава, воскрешающая мертвых (ср.: Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 612) и поиски страха (ср. там же, № 326 А). Аналогии к первому эпизоду новеллы имеются в «Лэ об Элидуке» Марии Французской.




347


Новелла представляет собой иную редакцию сюжета, знакомого по Новеллино, LXXIX.




348


Не ясно, идет ли речь о войне Филиппа VI с фламандцами, союзниками Англии (сер. XIV в.), или о войнах, которые вел с графами Фландрии Филипп IV Красивый (1294–1304).




349


См. примеч. 61.




350


…благородный король Англии Иоанн – «молодого короля» звали Генрихом. Эпитет короля «молодой» (giovane) превратился в созвучное имя, Иоанн (Giovanni). Подобную ошибку допустил и Данте (Ад, XXVIII, 135).




351


Новелла представляет собой иную редакцию сюжета, знакомого по Новеллино, LXXXIII.




352


Новелла является расширенным вариантом Новеллино, LII.




353


Новелла является расширенным вариантом Новеллино, LXII (вторая часть).




354


Новелла представляет собой иную редакцию сюжета, знакомого по Новеллино, XIII.




355


Новелла варьирует тему известного сказочного мотива «благодарный мертвец» (ср. Андреев И. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, № 506–508).




356


Корновалья – см. примеч. 198.




357


Сюжет новеллы восходит к древнеиндийским сборникам рассказов.




358


D'Ancona A. Del Novellino e delle sue fonti. – In: D'Ancona A. Studi di critica e storia lelteraria. Bologna, 1912.




359


Jacobi a Voragine. Legenda aurea. Vratislaviae, 1890, cap. II «De sancLo Andrea apostolo».




360


Ср.: «Но боюсь, чтобы, как змий хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе… Хотя я и невежда в слове, но не в познании» (II Кор., XI, 3,6).




361


Jacobi a Voragine. Op. cit., cap. XII «De sancto Silvestro».




362


Цветочки св. Франциска Ассизского (XIV). М., 1913, с. 45–46.




363


Современные издания наиболее популярных сборников примеров: Crane T. The Exempla or illustrative stories from the sermones vulgares of Jacques de Vitry. L., 1890; Hervieux L. Les fabulistes latins, IV: Eudes de Çheriton et ses derives. P., 1896; Welter J. Edition d'une collection d'exempla composée en Angleterre. P., 1914; Petrus Alfonsus. Die Disciplina Clericalis. Heidelberg, 1911. Источниковедческий анализ примеров Якопо Пассаванти с подробной библиографией: Monteverdi A. Gli «esempi» di Jacopo Passavanti. – In: Monteverdi A. Studi e saggi sulla letteratura ilaliana dei prirai secoli. Milano – Napoli, 1954. История жанра: Welter J. L'exemplum dans la littérature religieuse et didactique du Moyen Age «P., 1927. Художественные особенности жанра: Battaglia S. L'esempio médiévale, Dall'esempio alla novella. – In: Battaglia S. La coscienza letteraria del Mediocvo. Napoli, 1965.




364


Хуан Мануэль. Граф Луканор. М. – Л., 1961.




365


San Bernardino di Siena. Quarosimale del 1425 a Firenze, pr. XXXIII. – In: Novelle del Quattrocento. A cura di A. Borlenghi. Milano, 1962.




366


Ibid.




367


Peirus Alfonsus. Die Disciplina Clericalis, ex. XIL




368


Faral E. Les arts poétiques du XII et du XIII siècle. P., 1923.




369


Fra Bartolomeo di San Concordio. Ammaestramenti degli antichi. – In: Battaglia S. Op. cit., p. 581–582.




370


Jacobi a Voragine. Legenda aurca, cap. CLXIII «De commemoratione animarum».




371


«Новеллино», XVII. Нужно сказать, что в переводе и латинский вариант теряет свою рассудочную холодность и итальянский текст не сохраняет неподражаемую живость своего как бы расколотого синтаксиса. Как передать, к примеру, отсутствие личных местоимений, вообще свойственное итальянскому языку, но здесь маркированное: фразы не текут медленно и монотонно друг за другом, а как будто спешат на перегонки в каком-то рваном и бодром ритме.




372


В «Золотой легенде» воин является своему родичу, «сияя как солнце», в «Новеллино» Карл является барону запросто, без чинов; восемь дней искупления в чистилище сократились до восьми мук за день, и бесстрастный вестник трансцендентного суда («ныне же дьявол унесет душу твою в ад») возвещает о божественном возмездии как о своей личной расплате с обидчиком («ты же горько за это поплатишься»). Анализ этой новеллы в контексте ее источников и ряд других интержанровых сопоставлений: Battaglia S. Premesse per una valutaziono del «Novellino». -.In: Battagha S. La coscienza letteraria del Medioevo.




373


Персиянин романа, малодушно отказавшийся от дарованного ему города ради пятисот марок, стал в новелле истинным рыцарем, мудро и стойко защищающим честь своего сословия. Анализ новеллы в сравнении с эпизодом романа: Favati G. Introduzione. – In: Il Novellino. Genova, 1970, p. 94–97.




374


Сторонники концепции нескольких авторов: Bartoli A. Storia délia letteratura italiana. Firenze, v. HI, 1880; Besthorn R. Ursprung und Eigenart der älteren ilalienishen Novelle. Halle, 1935; Monteverdi A. Che cos'è il Novellino. – In: Monteverdi A. Studi e saggi sulla letteratura italiana dei primi secoli. Milano – Napoli, 1954.




375


Favati G. Introduzione, p. 60–69. Тот же автор выдвинул концепцию тематической упорядоченности «Новеллино», объединив все рассказы сборника в десять групп по десять новелл в каждой: 1) восстановление справедливости действием или словом, 2) социальные добродетели и их приобретение, 3) розыгрыши, 4) неподобающее использование разума, 5) правильные доводы и доводы-ловушки, 6) недопустимые действия, 7) мудрость, 8) потеря имущества, наказанная жадность, 9) несправедливая или заслуженная гибель, 10) глупость и неуклюжесть. Вряд ли это действительно так: средневековый автор, чрезвычайно ценивший симметрию частей, иерархию видов и подвидов, категориальный порядок, не стал бы таить от читателя план сборника, а наоборот, им-то как раз и стал похваляться. Кроме того, он не допустил бы исключений, а таковыми сам Фавати признает новеллы XIII в группе 2 (новеллы XI–XX), XXVII в группе 3 (XXI–XXX) и LXXXV–LXXXIX в группе 9 (LXXXI – ХС). Если соглашаться с гипотезой Фавати (соблазнительной, но недоказуемой), то необходимо оговорить, что механизм тематического сцепления действовал скорее всего помимо воли автора, как дань традиционным схемам организации материала.