Данный труд является классическим образцом исследования в области истории религии. Религиозные идеи представлены здесь не только в хронологическом порядке, но и объединены единым пониманием многообразия религиозной жизни всех культур и континентов. Элиаде виртуозно владеет методами сравнительной антропологии и демонстрирует общие тенденции в развитии религиозных идей. "Для историка религий знаменательно всякое проявление священного: каждый ритуал, каждый миф, каждое верование и каждый образ божества отражают опыт священного и потому несут в себе понятия бытия, смысла, истины".
Книга охватывает период от магических миров каменного века до религий древних цивилизаций и религии библейского откровения: "На самых архаических уровнях культуры жить, как подобает человеку, - само по себе есть религиозное действо, потому что принятие пищи, половые отношения и труд имеют сакраментальную ценность".
Мирча Элиаде
История веры и религиозных идей. Том 1
От каменного века до элевсинских мистерий
Введение
Для историка религий знаменательно
Я рассматривал диалектику священного и его морфологию в прежних публикациях, от "Трактата по истории религий" (1949)[1] до небольшой работы, посвященной австралийским религиям (1973).[2] Замысел данного труда подразумевает другой угол зрения. С одной стороны, я подверг разбору манифестации священного в хронологическом порядке (тут важно не путать «эпоху» религиозной концепции с датой самого раннего документа, ее удостоверяющего!); с другой стороны — и насколько это позволяют имеющиеся документы, — я особо выделил переломные моменты, прежде всего, моменты
Конечно, столетия спустя Элевсинская инициация и тайные орфические обряды, которые вызывали восхищение некоторых поздних авторов, уже испытали влияние склонного к мифологизированию гностицизма и отражали синкретизм традиций Древней Греции и Востока. Но именно
Верность нашего критерия для определения приоритетной лепты, внесенной в историю религиозных идей, есть, конечно, вопрос, открытый для дискуссий. Однако в пользу этого критерия свидетельствует ход развития многих религий; именно из-за глубинных кризисов и креативности, ими порожденной, религиозные традиции способны к обновлению. Достаточно привести пример Индии, где напряженность и отчаяние, вызванные религиозным обесцениванием брахманского ритуала, дали ряд выдающихся творений духа (упанишады, упорядочение йогических техник, идеи Гаутамы Будды, мистическая набожность и т. д.), каждое из которых представляет собой отдельное и смелое разрешение одного и того же кризиса (см. гл. IX, XVII, XVIII, XIX).
Многие годы я лелеял замысел небольшой емкой книги, которую можно прочесть за несколько дней. Потому что чтение "на одном дыхании" дает в первую очередь представление о
Увы, этот компендиум еще не написан. Так что пока мне придется довольствоваться трехтомным трудом в надежде, что когда-нибудь я все же сумею уложить его в один том страниц на 400. Данный компромиссный вариант я выбрал, в частности, по следующим двум причинам: с одной стороны, я счел целесообразным процитировать определенное число текстов, сколь важных, столь и недостаточно известных; с другой стороны, я хотел снабдить заинтересованных читателей относительно полной критической библиографией. Поэтому я свел до абсолютного минимума сноски к тексту и собрал в специальном разделе библиографию и дискуссионные материалы по некоторым вопросам, либо вообще не затронутым в тексте, либо затронутым слишком суммарно. Так что этот труд можно читать подряд, не отрываясь, и лишь по желанию сверяться с приведенными во второй его части источниками и резюме современного положения исследований в тех или иных пунктах. Книги обзорного характера и предназначенные для аудитории без специальной подготовки обычно помещены списком в конце каждой главы. Структура истории религиозных идей в настоящем ее виде потребовала более сложного критического аппарата. Чтобы облегчить пользование им, главы разбиты на параграфы, каждый под своим заглавием и со сплошной нумерацией, так что читатель по ходу дела может легко справляться с библиографией и краткими очерками современного состояния изучаемых вопросов во второй части книги. Для каждого параграфа я постарался подобрать наиболее важную и новую критическую библиографию, не опуская работ, методологической ориентации которых я не разделяю. За редким исключением, я не упоминаю работ, опубликованных на скандинавских, славянских и балканских языках. Также чтобы облегчить чтение, я упростил транслитерацию восточных терминов и собственных имен.
За вычетом нескольких глав, эта книга воспроизводит содержание различных курсов по истории религий, которые я читал в Бухарестском университете с 1933 по 1938 год, в Сорбонне с 1946 по 1948 год и, с 1956 года — в Чикагском университете. Я принадлежу к той категории историков религий, которые, независимо от своей «специализации», стараются следить за достижениями в смежных областях знания и без тени сомнения информируют студентов о проблемах, встающих перед их дисциплиной. То есть я считаю, что любое историческое исследование подразумевает определенную степень осведомленности во всемирной истории и что от необходимости соотносить свои изыскания с контекстом мировой истории ученого не избавляет никакая узкая специализация. Я также разделяю ту точку зрения, что изучению Данте и Шекспира и даже Достоевского и Пруста помогает знание Калидасы, театра Но или "Царя обезьян". Дело тут не в тщеславном и, в конечном счете, бесплодном псевдоэнциклопедизме. Просто не стоит упускать из виду глубокое и неделимое единство истории человеческого разума.
Это единство духовной истории человечества — открытие недавнее и еще не вполне усвоенное. Его значению для будущего нашей дисциплины я посвящу последнюю главу III тома. В той же финальной главе, в ходе обсуждения разного рода кризисов, развязанных мэтрами редукционизма — от Маркса и Ницше до Фрейда, — после обзора достижений антропологии, истории религий, феноменологии и новой герменевтики, читатель сможет вывести собственное суждение о единственном, но важном религиозном творении современного западного мира. Я имею в виду последнюю стадию десакрализации. Этот процесс представляет значительный интерес для историка религий, поскольку иллюстрирует полный камуфляж «сакрального» — точнее, его отождествление с «профанным».
За пятьдесят лет работы я многому научился у своих учителей, коллег и у своих студентов. Ко всем им, уже ушедшим или ныне здравствующим, я чувствую самую искреннюю признательность. Я благодарю также мадам Мишель Фроманту, месье Жан-Люка Бенозильо и Жан-Люка Пиду-Пайо, которые взяли на себя труд просмотреть текст этого первого тома. Как все, что мною написано с 1950 года, эта книга не получила бы завершения без постоянного участия, любви и преданности моей жены. С радостью и благодарным чувством я пишу ее имя на титульном листе труда, который, может быть, станет моим последним вкладом в дисциплину, дорогую для нас обоих.
Глава I
ВНАЧАЛЕ… МАГИКО-РЕЛИГИОЗНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА ЭПОХИ ПАЛЕОЛИТА
§ 1. Orientatio. Орудия для изготовления орудий. «Приручение» огня
Несмотря на всю важность проблемы «очеловечения» для понимания «религиозного» как феномена, мы не будем обсуждать ее здесь. Достаточно напомнить, что вертикальное положение тела уже отмечает отрыв человека от типичного для прегоминид состояния. Удержать позицию прямохождения было невозможно без постоянно бдящего сознания. Человек выпрямился — и в силу этого пространство приобрело структуру, недоступную для антропоидов: четыре горизонтальных вектора, отходящих от центральной вертикальной оси. Иначе говоря, пространство выстроилось вперед, назад, направо, налево, вверх и вниз от человеческого тела. Из нового и порождающего опыта — ощущения себя «ввергнутым» в необозримую, неведомую и угрожающую беспредельность — развились разные способы
Столь же решающее отличие от образа жизни антропоидов видно в обращении с орудиями труда. Человек эпохи палеолита не просто пользуется орудиями труда, но и умеет их изготовлять. Правда, существуют виды обезьян, которые употребляют разные предметы в качестве орудий, и даже известны случаи, когда они их слегка подправляют для своих целей. Но человек палеолита, сверх того, производит орудия для изготовления орудий. К тому же его отношение к ним гораздо сложнее: он запасает их впрок, т. е. не ограничивает их применение отдельной ситуацией, отдельным моментом, как обезьяны. Важно также отметить, что орудия не служат «продолжением» человеческого тела — самые ранние из известных обработанные камни предназначались для функций, не входящих в телесные умения, а именно, для скола и отбивки (действий, недоступных для зубов или когтей).[5] Крайне медленные темпы, какими развивалась технология, не подразумевают такую же замедленность в развитии интеллекта. Нам известно, что стремительный взлет техники в последние два столетия не отразился пропорциональным образом на интеллекте западного человека. Кроме того, по словам Андре Вараньяка, "каждое открытие влекло за собой опасность коллективной смерти". Техническая неповоротливость человека эпохи палеолита обеспечила его выживание.
Приручение огня, т. е. овладение навыком его добывать, сохранять и перемещать, с определенностью отмечает окончательное отделение палеоантропа от его зоологических предшественников. Самое древнее свидетельство о приручении огня (прибл. 600 тыс. лет до н. э.) найдено в Чжоу-Коу-Тяне,[6] но, возможно, люди овладели огнем и много раньше, и в разных местах.
Этими несколькими общеизвестными фактами надлежало предварить анализ, который последует, чтобы напомнить читателю: поведение доисторического человека говорит о нем, как о существе, наделенном интеллектом и воображением. Что касается активности бессознательного: снов, фантазий, видений, мифотворчества и т. д., — то она, предположительно, разнится с тем, что мы имеем у наших современников, лишь интенсивностью и масштабом. Однако термины
§ 2. «Закрытость» доисторических памятников
Если рассматривать палеоантропов как полноценных людей, то надо допустить, что у них был набор своих верований и своих обрядов, поскольку, как мы констатировали выше, опыт священного входит в саму структуру сознания. Другими словами, если встает вопрос, была или нет религия у доисторического человека, защитникам отрицательной точки зрения следует представить доказательства в ее поддержку. Теория об отсутствии у человека эпохи палеолита религии возникла и получила распространение, по всей вероятности, сразу после открытия его сходства с антропоидами, в пору расцвета эволюционизма. Но вывод некорректен: важно не анатомо-остеологическое строение тела доисторического человека (действительно сближающее его с приматами), а плоды его
Правда, если сегодня все уже в принципе согласились, что у палеоантропов была религия, то охарактеризовать ее содержание на практике трудно или вообще невозможно. Тем не менее, исследователи еще не объявляют о своем поражении: до нас дошло определенное число «документов», свидетельствующих о жизни палеоантропов, и есть надежда, что в один прекрасный день их религиозный смысл будет расшифрован. Иначе говоря, есть надежда, что эти свидетельства сложатся в некий язык (точно так же, как благодаря гению Фрейда творчество бессознательного, которое до него считалось нелепостью или бессмыслицей: сны, грезы наяву, фантазмы и т. п., — вывели на свет существование языка, в высшей степени важного для познания человека).
Этих свидетельств, на самом деле, относительно много, пусть они некрасноречивы и не слишком разнообразны: человеческие кости, главным образом, черепа, каменные орудия, краски (чаще всего красная охра, красный железняк), различные предметы, найденные в захоронениях. От эпохи верхнего палеолита до нас дошли рисунки на гальке, наскальная живопись и рельефы, костяные и каменные статуэтки. В отдельных случаях (захоронения, предметы искусства) — и в ограниченных пределах — можно усмотреть, по крайней мере, признаки религиозных интенций, но большинство памятников доориньякской эпохи (30 тыс. лет до н. э.) — т. е. орудия труда — свидетельствуют по видимости только о своем утилитарном применении.
Немыслимо, однако, чтобы орудия не наделялись сакральными свойствами и не вдохновляли на мифологические сюжеты. Первые технологические открытия: превращение камня в орудие нападения и защиты, овладение огнем, — не только обеспечили выживание и развитие человека как вида, но и создали мир мифо-религиозных ценностей, пробудили креативное воображение и дали для него пищу. Достаточно изучить роль орудий в религиозной жизни и мифологии первобытных народов, которые до сих пор остаются на стадии охоты и рыболовства. А представление о магико-религиозной ценности оружия — из дерева ли, камня или металла — до сих пор живо у сельского населения Европы, и не только в его фольклоре. Мы не будем рассматривать здесь примеры кратофании и иерофании через камни, валуны, гальку; читатель найдет их в одной из глав нашего "Трактата по истории религий".[8]
Главное, что породило бесчисленные верования, мифы и легенды, — это овладение пространством с помощью метательного оружия. Взять хотя бы богатую мифологию, сложившуюся вокруг копий, которые пробивают небесный свод и тем самым дают человеку доступ на небо, вокруг стрел, которые рассекают тучи, пронзают демонов или образуют цепочку до неба, и т. п. Стоит вспомнить, по крайней мере, некоторые из верований и мифов, окружающих утварь, орудия труда и особенно оружие, дабы представить все, что
Кроме того, для охотничьих цивилизаций характерно особое религиозное поведение. Например, убийство зверя считается ритуалом, подразумевающим, что Владыка диких зверей заботится, чтобы охотник убивал только для пропитания и чтобы мясо не пропадало зря; кости, особенно череп, имеют особую ритуальную ценность (возможно, в силу убеждения, что в них остается «душа» или «жизнь» твари и что именно на скелет Владыка диких зверей нарастит новую плоть); поэтому череп и главные кости животных выставляются на ветвях дерева или на высоком месте. Наконец, по верованиям некоторых народов, душа убитого зверя отсылается в его духовный дом (ср.: "медвежий праздник" у айнов и гиляков/нивхов); существует и обычай предлагать Верховному Существу по куску от каждого убитого зверя (пигмеи, филиппинские негритосы и др.) или череп и главные кости (самоеды и др.); а у некоторых суданских народов юноша, впервые убивший зверя, вымазывает его кровью стены пещеры.
Как много из этих представлений и ритуалов можно отождествить по археологическим памятникам, находящимся в нашем распоряжении? Самое большее — жертвоприношения черепов и крупных костей. Ни в коем случае нельзя недооценивать богатство и сложность религиозной идеологии охотничьих народов, пусть практически невозможно доказать, была она или нет у людей палеолита. От веры и от мыслей, как известно, ископаемых не остается. Поэтому иные ученые предпочитают вообще не рассуждать о духовной жизни эпохи палеолита — вместо того, чтобы реконструировать ее через сравнение с нынешними охотничьими цивилизациями. Такая радикальная методологическая позиция чревата своими опасностями. Объявление белым пятном громадной области в истории человеческого разума может привести к выводу, что на протяжении всех этих тысячелетий деятельность разума ограничивалась сохранением и передачей технологии. Такое мнение не просто ошибочно — оно фатально для познания человека.
§ 3. Символический смысл погребений
Самые ранние и многочисленные ископаемые «документы» — это в первую очередь костные останки. Начиная с мустьерской эпохи мы можем с уверенностью говорить о погребениях. Но есть черепа и нижние челюсти, относящиеся к гораздо более древним временам, например, найденные в Чжоу-Коу-Тяне, (датируемые 400–300 тыс. лет до н. э.) Поскольку там речь о могильниках не шла, сохранение этих черепов можно объяснить религиозными причинами. Аббат Брейль и Вильгельм Шмидт предположили, что мы имеем дело с обычаем, зафиксированным у австралийцев и у других первобытных народов,[11] — сохранять черепа умерших сородичей и носить их с собой во время кочевья племени. При всем ее правдоподобии, гипотеза не нашла поддержки у большинства ученых. Те же факты интерпретировались как свидетельство о людоедстве, на ритуальной основе или без оной. Именно так А. Бланк объяснил повреждение черепа неандертальца, найденного в одной из пещер Монтечирчео; человека якобы убили, проткнув ему правый глаз, и затем расширили отверстие, чтобы извлечь мозг для ритуальной трапезы. Но и это объяснение единодушно принято не было.[12]
Можно предположить, что вера в загробную жизнь демонстрируется с древнейших времен употреблением красной охры как ритуального субститута крови, т. е. символа жизни. Обычай посыпать трупы охрой распространен универсально, во времени и в пространстве — от Чжоу-Коу-Тяня до западных берегов Европы, по всей Африке до мыса Доброй Надежды, в Австралии и на Тасмании, по всей Америке до Огненной Земли. Что касается религиозного смысла предания тела земле, то этот вопрос всегда вызывал самые ожесточенные споры. Никто не сомневается, что погребение
Среди лучших примеров погребения с магико-религиозной подоплекой упомянем тешикташское в Узбекистане (ребенок, обложенный рогами каменных козлов); шапедьосенское в Коррезе (рядом с телом найдены кремневые орудия и куски красной охры[14]) и феррасийское в Дордони (могильные холмики с хранилищами кремневых орудий). Сюда же отнесем могильник в пещере на горе Кармил с десятью захоронениями. Вокруг достоверности и смысла съестных приношений или предметов, помещаемых в могилы, все еще идут дискуссии; самая известная — о женском черепе из пещеры Мас-д'Азиль с искусственными глазами, уложенном на нижнюю челюсть и рог северного оленя.[15]
В эпоху верхнего палеолита предание тела земле приобретает всеобщее распространение. В могилах эпохи найдены тела, посыпанные красной охрой, и предметы с функцией украшения (раковины, подвески, ожерелья). Раскопанные поблизости от могил черепа и кости животных, возможно, говорят о ритуальных трапезах или даже о жертвоприношениях. Леруа-Гуран (стр.62) придерживается мнения, что вопрос о "похоронном имуществе", т. е. о личных вещах умершего — "дело весьма спорное". И весьма важное, добавим, потому что наличие этих вещей подразумевает веру не только в загробную жизнь, но и в то, что умерший продолжает свой род занятий в ином мире. Подобные идеи подтверждены множеством находок в разных культурных слоях. Во всяком случае, Леруа-Гуран (стр. 63) признает подлинность ориньякской могилы в Лигурии, где рядом со скелетом обнаружены четыре из тех загадочных предметов, которые получили название "жезлы командования". Значит, по крайней мере, часть могил несомненно указывает на веру в посмертное продолжение человеком личного рода занятий.[16]
Подводя итоги, скажем, что могильники подтверждают веру в загробную жизнь (употребление красной охры) и дают дополнительные подробности: ориентирование могилы на восток, что свидетельствует о старании связать судьбу души с движением солнца, а, стало быть, о надежде на воскресение, т. е. на жизнь после смерти; признаки веры в продолжение человеком своих занятий в ином мире; жертвоприношения в виде личных украшений и останков трапез, указывающие на существование погребальных обрядов. Достаточно рассмотреть погребение у какого-либо первобытного народа нашего времени, чтобы оценить богатство и глубину религиозной символики этой, по видимости, столь простой церемонии. Рейхель-Долматофф дал детальное описание современного (1966) погребения девушки у индейцев коги, племени, говорящем на языке чибча и обитающем в горах Сьерра-Невадада-де-Санта-Марта в Колумбии.[17] Выбрав место для могилы, шаман
Как замечает Рейхель-Долматофф, археолог далекого будущего, вскрыв эту могилу, найдет всего лишь скелет, лежащий головой на восток, камешки и раковины. Ритуалы и, конечно, их религиозную подоплеку не восстановить по этим ископаемым остаткам.[18] Добавим, что этот символизм окажется недоступным и современному наблюдателю, если он не знаком с религией коги. Ведь тут важно, как пишет Рейхель-Долматофф, наречение кладбища "селением Смерти" и "домом для погребальных церемоний", могилы — «домом» и «чревом» (чем объясняется «эмбриональная» поза тела, уложенного на левый бок), следующее затем называние жертвоприношений "пищей для Смерти" и ритуал отворения и затворения «дома-чрева». Кроме того, индейцы коги отождествляют мир — чрево Всеобщей Матери с каждым селением и культовой постройкой, с каждым жилищем и могилой. Девятикратным поднятием тела шаман указывает на его возвращение в зародышевую стадию через девять месяцев созревания — в обратном порядке. А поскольку могила уподобляется вселенной, погребальные жертвоприношения приобретают космическую значимость. К тому же "пища для Смерти" несет в себе и сексуальную ассоциацию (в мифах, сновидениях и брачных установлениях индейцев коги принятие пищи символизирует половой акт) и, соответственно, означает семя, которое оплодотворит Матерь. Раковины устриц обременены весьма сложной символикой, не замыкающейся на признаках пола: они представляют живых членов семьи. Раковина же улитки символизирует «мужа» умершей девушки: если ее не положить в могилу, девушка, как только попадет в иной мир, "будет требовать себе мужа" и тем призовет смерть на голову кого-то из молодых членов племени.[19]
На этом мы завершаем наш анализ религиозной символики погребения у индейцев коги. Еще раз подчеркнем, что при
§ 4. Противоречивые мнения о хранилищах костей
Хранилища костей пещерных медведей в Альпах и прилегающих к ним областях представляют собой наиболее многочисленные, но и вызывающие больше всего споров «документы» о религиозных идеях последнего межледникового периода. В пещере Драхенлох (Швейцария) Эмиль Бэхлер обнаружил скопления костей, главным образом, черепов и конечностей; они были разложены вдоль стены пещеры, в природных нишах или в чем-то вроде каменных сундуков. С 1923 по 1925 г. Бэхлер исследовал другую пещеру, Вильденманнлислох; там он нашел несколько медвежьих черепов без нижних челюстей вперемежку с костями конечностей. Подобные же открытия были сделаны другими специалистами по древнейшей истории в различных альпийских пещерах. Самые важные: в Драхенхёле (в Штирии) и в Петерсхёле (во Франконии), где К. Хёрманн обнаружил медвежьи черепа в нише на высоте 1,2 м. от пола. А в 1950 г. К. Эренберг нашел в Зальцофенхёле (Австрийские Альпы) в естественных нишах пещерной стены три медвежьих черепа и кости конечностей, уложенные по оси "восток — запад".
Поскольку хранилища эти выглядели искусственными, ученые принялись за расшифровку их смысла. А. Гас провел аналогию с обычаем подносить высшему божеству «первинки»
Все вышеупомянутые интерпретации подверг сомнению ученый из Базеля Ф. Коби, утверждавший, что многие «хранилища» черепов образовались случайно и в силу передвижений самих медведей, которые роются в костях и сгребают их в кучи. Леруа-Гуран (стр. 31 и cл.) заявил о своем полном согласии с такой радикальной критикой: присутствие нагромождений черепов в каменных «сундуках», вдоль стен или в нишах, вперемежку с крупными костями, объясняется геологическими факторами и поведением медведей. Его критика искусственного происхождения хранилищ кажется убедительной, тем более что результаты самых первых раскопок в пещерах оставляли желать лучшего; но все-таки знаменательно, что однотипные скопления костей найдены в целом ряде пещер, и особенно — в нишах на высоте метра с лишним. К тому же Леруа-Гуран (стр. 31) признает, что "в некоторых случаях вмешательство человека возможно".
Так или иначе, толкование хранилищ как жертвенников высшим существам было отвергнуто даже приверженцами мнения В. Шмидта и В. Копперса. В своей последней работе о жертвоприношении у палеоантропов Иоганнес Марингер пришел к следующим выводам: (1) на уровне нижнего палеолита (Терральба, Чжоу-Коу-Тянь, Леринген)
Как и следовало ожидать, ученый обычно сталкивается либо с
Надо всегда иметь в виду множественность толкований «документа» с вероятными магико-религиозными интенциями. С другой стороны, не надо забывать, что при всем различии между современными арктическими охотниками и охотниками палеолита у них, в сущности, одна и та же хозяйственная деятельность и, вполне возможно, одна и та же религиозная идеология — специфически характерные для охотничьих цивилизаций. Следовательно, сравнение доисторических материалов с этнологическими фактами оправдано. Под таким углом зрения предлагалось истолковать находку в Силезии — ископаемый череп молодого бурого медведя, относящийся к ранней ориньякской эпохе; его резцы и клыки подпилены, но коренные зубы — в первозданном виде. В. Копперс считает, что это — остатки медвежьего празднества наподобие того, что существует у гиляков с острова Сахалин и у айнов с острова Эдзо; прежде чем заколоть молодого медведя, ему особой пилой подпиливают клыки и резцы, чтобы он не поранил участников церемонии.[21] А поскольку во время той же церемонии дети осыпают раненное животное градом стрел, была предложена аналогичная интерпретация рельефов на стенах пещеры Трех братьев, изображающих медведей, которых забрасывают стрелами и камнями и которые изрыгают потоки крови.[22] Но такие сцены можно толковать по-разному.
Весомость архаической религиозной мысли подтверждается ее устойчивостью в веках. Так, вера в то, что животное может возродиться из костей, встречается в значительном числе культур.[23] Вот почему запрещается ломать кости животных, чье мясо съедено. Это представление, свойственное цивилизациям охотников и пастухов, но оно перешло и в более сложные религии и мифологии. Хорошо известный пример — с козлами Тора, которых закололи и съели вечером и которых наутро бог вернул к жизни по их костям ("Младшая Эдда", гл. 26).[24] Так же широко известно видение Иезекииля (Иез 37: 1–8 и сл.): пророк был поставлен "среди поля, и оно было полно костей". И, повинуясь приказу Господа, он заговорил с ними: "Кости сухие! Слушайте слово Господне!.. Так говорит Господь Бог костям сим: вот,
§ 5. Наскальная живопись: образы или символы?
Самые важные и многочисленные материалы по живописи и пластике дало исследование декорированных пещер. Эти сокровищницы палеолитического искусства сосредоточены на относительно ограниченной территории, между Уралом и Атлантическим океаном. Пластические образцы находили во множестве по всей Западной и Центральной Европе и в России — до реки Дон.[25][26] Но наскальные изображения сосредоточены в Испании, Франции и на юге Италии (за исключением единственной расписанной пещеры на Урале, открытой в 1961 г.).[27] Что прежде всего поражает, по словам Леруа-Гурана (стр. 83), так это "исключительное сходство художественного содержания: образы очевидно заимствованного характера остаются неизменными с 30 по 9 тысячелетие до н. э. и на пространстве от Астурии до Дона". По мнению Леруа-Гурана (стр.84), речь идет о распространении через контакты единой идеологической системы, а именно — системы, знаменующей собой "пещерную религию".[28]
Поскольку рисунки находятся на значительном расстоянии от входа в пещеры, исследователи признают, что мы имеем дело со своего рода святилищами. Кроме того, многие из пещер были необитаемы, и трудность проникновения в них усиливала налет божественного. Чтобы добраться до расписных стен, надо преодолеть сотни метров пути — например, в пещерах Ньо и Трех братьев. Пещера Кабаре — это настоящий лабиринт, путешествие по которому занимает несколько часов. Попасть в нижнюю галерею пещеры Ласко, содержащей шедевры палеолитического искусства, можно не иначе как по веревочной лестнице через шахту глубиной 6,3 м. То, что эти живописные и рельефные творения обременены смыслом, сомнения не вызывает. В попытках его разгадать большинство исследователей прибегают к этнологическим параллелям. Иные сравнения неубедительны, особенно когда палеолитический материал настойчиво хотят «дополнить», чтобы сблизить с каким-нибудь этнографическим аналогом. Но за рискованные сравнения вину несут только авторы — никак не метод, которого они якобы придерживаются.
Изображения медведей, львов и других диких зверей, пронзенных множеством стрел, и глиняные фигурки одного медведя и нескольких львов с глубокими круглыми отверстиями, найденные в пещере Монтеспан, интерпретировались как доказательство "охотничьей магии".[29] Гипотеза правдоподобна, однако кое-что из этих изображений можно с таким же успехом истолковать как воспроизведение первобытной охоты. Правдоподобие усиливается тем, что ритуалы совершались в самых глухих местах «святилищ» — возможно, перед началом охоты или по случаю «инициации» подростков.[30] Сцена в пещере Трех братьев была истолкована как изображение танцора в шкуре бизона, который играет на инструменте, напоминающем флейту. Объяснение убедительно, поскольку в палеолитическом наследии известно пятьдесят пять изображений людей, одетых в шкуры, и часто в танцевальных позах.[31] К тому же это — типичное ритуальное поведение современных охотничьих народов.
Благодаря аббату Брейлю получил широкую известность "Великий Волшебник" из пещеры Трех братьев, настенный рельеф высотой 75 см. На рисунке Брейля, сделанном с этого рельефа, — существо с головой серны и с большими оленьими рогами, но с совиными глазами и клювом и с волчьими ушами. У него длинный лошадиный хвост, а на руках — медвежьи когти. Только нижние конечности и член, а также поза танцора указывают, что это человеческое существо. Однако последние фотографии, сделанные в пещере, фиксируют не все детали, так тщательно выписанные Брейлём.[32] Есть вероятность, что рельеф со времени его открытия в некоторых своих частях был поврежден (например, отсутствует второй рог), но не исключено и то, что аббат Брейль сделал неточный набросок. На последних фотографиях "Великий Волшебник" не столь впечатляющ. Так или иначе, этот рельеф можно истолковать как изображение Владыки диких зверей или его персонификацию в колдуне. К тому же в Лурде недавно нашли сланец, на котором тоже виден человек в оленьей шкуре с лошадиным хвостом и увенчанной рогами головой.
Не менее знаменита и не менее дискуссионна упомянутая выше композиция из пещеры Ласко: раненый бизон вонзает рога в лежащего на земле, по видимости мертвого, человека; его оружие, род копья с крюком, упирается в брюхо животного; подле человека (с клювом вместо рта) сидит на жердочке птица. Эту сцену обычно интерпретировали как сцену охоты. В 1950 г. Хорст Кирхнер предложил рассматривать ее как шаманское камланье. Если так, то человек не мертв, а находится в трансе перед принесенным в жертву бизоном, а его душа путешествует по иным пределам. Птица на жердочке, мотив, типичный для сибирского шаманства, — это его дух-хранитель. По Кирхнеру, действо предпринято, чтобы помочь шаману, в состоянии экстаза, предстать перед богами и испросить у них благословения на удачную охоту. Тот же автор считает, что загадочные "жезлы командования" — это колотушки для бубнов. Если принять его интерпретацию, то это будет означать, что колдуны палеолита пользовались барабанами, как и сибирские шаманы.[33]
Объяснение Кирхнера вызвало споры, и мы не считаем себя достаточно компетентными, чтобы высказываться по этому поводу. Однако существование своего рода шаманства в эпоху палеолита вполне очевидно. С одной стороны, шаманство и по сей день доминирует в религиозной идеологии охотников и пастухов. С другой, опыт экстаза как феномен неотрывен от человеческой сути. Невозможно представить себе время, когда бы человек не видел снов, не грезил наяву и не впадал в транс — т. е. не терял бы сознание, что толковалось, как путешествие души в иные пределы. Со сменой форм культуры и религии изменились разве что интерпретация и оценка опыта экстаза. Поскольку в духовном мире палеоантропов господствовали мистические отношения между человеком и животным, нетрудно предположить, какими полномочиями наделялся «специалист» по экстазу.
Так называемые «рентгеновские» рисунки, т. е. зарисовки скелета и внутренних органов животного, тоже связывались с шаманством. Они зафиксированы во Франции (мадленская эпоха, 13-6 тыс. лет до н. э.) и в Норвегии (6–2 тыс. лет до н. э.), а также в Восточной Сибири, у эскимосов, и в Америке, у оджибве, пуэбло и др. Но кроме того — в Индии, в Малайзии, в Новой Гвинее и в Северо-Западной Австралии.[34] Этот вид искусства характерен для охотничьих культур, но религиозная идеология, которой он насыщен, — шаманского свойства. Потому что только шаман, обладающий сверхъестественным зрением, способен "узреть свой собственный костяк".[35] Другими словами, он способен проникнуть в средостение животной жизни, в костную ткань. То, что перед нами — опыт, основополагающий для определенного типа мистики, доказано, среди прочего, тем фактом, что он до сих пор культивируется у тибетских буддистов.
§ 6. Присутствие женщины
Открытие женских изображений, относящихся к последнему ледниковому периоду, поставило перед учеными проблемы, которые обсуждаются до сих пор. Ареал этих статуэток, размером от 5 до 25 см, из камня и из кости, в том числе слоновой, весьма широк: от Юго-Восточной Франции до озера Байкал в Сибири, и от Северной Италии до Рейна. Без всяких на то оснований они получили прозвище Венер. Самые знаменитые — Венеры из Леспюжа, Виллендорфа (Австрия) и Лосселя (Дордонь).[36] Однако благодаря тщательности в проведении раскопок самыми показательными образцами считаются находки в Гагарино и Мезине на Украине. Найденные в тех же пластах, что и человеческие жилища, они, по всей вероятности, связаны с домашней религией. В Гагарино обнаружено шесть фигурок из мамонтовой кости, неподалеку от стен жилища. Они стилизованы: выпяченный живот и нет черт лица. В мезинских фигурках еще меньше реализма, иногда женские формы сведены к геометрическим элементам (такого типа скульптура распространена по всей Центральной Европе), другие скорее похожи на птиц. Фигурки украшены разнообразными геометрическими знаками, среди прочих — свастикой. В объяснение их возможной религиозной функции Ханчар упоминает тот факт, что некоторые охотничьи племена из Северной Азии делают маленькие антропоморфные скульптуры под названием
Еще значительнее открытие Герасимовым в Мальте, в Сибири, «деревни» с прямоугольными домами, разделенными на две половины: правая — мужская (найдены только предметы мужского употребления), левая — женская (только там найдены статуэтки женщин). На мужской половине им соответствуют птицеподобные фигурки, хотя кое-какие из них можно интерпретировать как фаллосы.[37]
Точно определить религиозную функцию женских статуэток невозможно.[38] Можно лишь предположить, что в них воплощалась женская сакральность и, следовательно, магико-религиозная сила женских божеств. «Тайна», присущая женской природе, играла важную роль во многих религиях, как доисторических, так и нового времени. Центральное место оппозиции «мужское-женское» в ансамбле палеолитического искусства, т. е. в наскальной живописи и рельефах, статуэтках и каменных пластинках, впервые подчеркнул Леруа-Гуран. Более того, ему удалось проследить единство этого символического языка на пространстве от франко-кантабрийского региона до Сибири. Прибегнув к топографическому и статистическому анализу, Леруа-Гуран заключил, что
Леруа-Гуран не сомневается, что пещера — это святилище, а сланцы и фигурки — переносное святилище с той же символикой. Тем не менее он не настаивает на том, что по реконструированному им синтезу можно выучить
Теория Леруа-Гурана подверглась критике с разных точек зрения. Особенно его критиковали за непоследовательность в прочтении фигур и знаков и за то, что он не связал пещерные ритуалы с им же выдвинутой гипотезой о системе символов.[39] Как бы то ни было, лепта Леруа-Гурана значительна: он показал стилистическое и идеологическое единство искусства эпохи палеолита и взаимодополняемость религиозных ценностей, скрытых под знаками «мужской» и «женский». Аналогичная символика характеризует и деревню Мальту, где дом четко делится на две половины — для мужчин и для женщин. Системы, основанные на взаимодополняемости двух половых и космологических признаков и по сей день преобладают у «примитивных» народов, найдем мы их и в архаических регионах. Возможно, принцип взаимодополняемости был нужен как для того, чтобы упорядочить мир, так и для того, чтобы объяснить тайну его периодического сотворения и обновления.
§ 7. Обряды, мысль и воображение у охотников палеолита
Последние открытия в области палеонтологии имеют между собой то общее, что они постоянно отодвигают «начало» человека и культуры все дальше в глубь времен. Сейчас уже видно, что человек гораздо старше, а его психоментальная жизнь гораздо сложнее, чем думали два десятилетия назад. Александру Маршаку удалось недавно продемонстрировать существование в верхнем палеолите системы обозначения времени, основанной на наблюдениях над фазами луны. Эти знаки, определяемые ученым, как «времяфакторные», т. е. накопленные постепенно, за долгий период, позволяют предположить, что некоторые сезонные или периодические церемонии назначались заранее, как это практикуется в наши дни у сибирских народов и у североамериканских индейцев. Система условных знаков оставалась в силе более 25 тыс. лет, от ранней ориньякской эпохи до поздней мадленской. По Маршаку, письмо, счет и собственно календарь, появившиеся в первых цивилизациях, по всей вероятности, связаны с символикой этой системы знаков, применявшейся в палеолитическую эпоху.[40]
Можно по-разному воспринимать выдвинутую Маршаком теорию развития цивилизации, но факт остается фактом: лунный цикл наблюдали, запоминали и применяли в практических целях примерно за 15 тыс. лет до открытия сельского хозяйства. Это проясняет значительную роль Луны в архаических мифологиях и особенно то, что лунная символика ставилась в ряд, включающий такие разные понятия, как женщина, воды, растительность, змея, плодородие, смерть, возрождение и т. д.[41]
Из анализа извилистых линий — в резьбе или в рисунке на стенах пещер, — Маршак заключает, что эти меандры тоже составляют систему, поскольку в них можно разглядеть некую последовательность и умысел. Подобные линии уже находили в Пеш-де-л'Азе (Дордонь), в раскопках ашельского уровня (ок. 135 тыс. лет до н. э.), т. е. по меньшей мере за 100 тыс. лет до таких же находок верхнего палеолита. Линии идут вокруг и поверх изображений животных, указывая на определенный ритуал ("акт индивидуального участия", по выражению Маршака). Смысл их определить затруднительно, но с какой-то точки отсчета (например, с рисунка в Петерсфельде под Баденом) линии приобретают характер "бегущих углов" и сопровождаются изображением рыб. Акватическая символика здесь очевидна. Однако, по мнению ученого, это не просто символы воды; многочисленные отпечатки пальцев и изображения разных орудий говорят об "акте индивидуального участия", в который акватическая символика или мифология входят составной частью.[42]
Анализ ученого высвечивает
Как мы заметили выше (§ 4), допустимо реконструировать некоторые аспекты доисторических религий по ритуалам и верованиям, типичным для первобытных охотников. Тут не обойтись одними этнографическими параллелями — методом, который более или менее успешно применяли все исследователи, кроме Леруа-Гурана и Лэминг-Эмперэра.[43] Имея в виду пропасть, пролегшую между доисторической культурой и культурой первобытной, можно все же очертить некоторые фундаментальные конфигурации, потому что до недавних времен сохранялся целый ряд архаических культур, основанных на охоте, рыбной ловле и собирательстве — на «окраинах» земного шара (на Огненной Земле, в Африке среди готтентотов и бушменов, в Арктике, в Австралии и т. д.) или в чаще тропических лесов (у бамбути и пигмеев и т. д.). Несмотря на земледельческое окружение, их общественное устройство (по крайней мере, в некоторых случаях) хранило свою первозданность до конца XIX в. Эти культуры, застывшие на стадии, сходной с верхним палеолитом, представляют собой род живых ископаемых.[44]
Разумеется, не стоит буквально переносить модель религиозных практик и мифологий с первобытнообщинных народов на людей древнего каменного века. Однако, судя по всему, экстаз типа шаманского, как мы уже отметили, был зафиксирован в эпоху палеолита. Это говорит, во-первых, о вере в существование «души», способной покинуть тело и свободно путешествовать по миру, а во-вторых, в то, что во время этого путешествия душа может встретить сверхъестественные существа и попросить их о помощи или о благословении. Шаманский экстаз включает в себя и «одержимость», т. е. способность входить в тела других людей или впускать в себя душу умершего, какой-либо дух или божество.
Другой момент: раздельное бытие мужчин и женщин (§ 6) позволяет предположить существование тайных обрядов, в которых могут принимать участие только мужчины и которые совершаются перед уходом на большую охоту. Такие ритуалы являются прерогативой взрослых — как в "мужских союзах"
Если говорить о монтеспанском «хороводе» (какое бы толкование ни давали отпечаткам стоп молодых мужчин на глиняном полу пещеры), то Курт Закс, например, не сомневается, что такая ритуальная хореография была хорошо известна людям палеолита.[46] Но хоровод распространен исключительно широко (по всей Евразии, в Восточной Европе, в Меланезии, среди индейцев Калифорнии и т. д.). Везде охотники водят хороводы — либо чтобы успокоить душу убитого животного, либо чтобы обеспечить умножение добычи.[47] Так или иначе, преемственность религиозной идеологии охотников палеолита тут очевидна. Ко всему прочему, мистическая солидарность отряда охотников и их жертвы наводит на мысль о профессиональных тайнах, известных только мужчинам: и эти «тайны» передаются подросткам средствами инициации.
Хоровод в современных архаических культурах замечательно иллюстрирует устойчивость доисторических обрядов и верований. Примеры ждут нас впереди. Пока упомянем, что «расшифровать» наскальную живопись Хоггара и Тассили позволил миф об инициации пастухов пеул — миф, который один образованный мали пересказал африканисту Жермену Дитерлену, а тот его опубликовал.[48] Со своей стороны, X. фон Зикард в монографии о боге Лиуба и его ономастических аналогах пришел к заключению, что этот африканский бог представляет самые ранние религиозные представления евро-африканских охотников — по мнению шведского ученого, они существовали восемь с лишним тыс. лет до н. э.[49]
В общем и целом, с большой долей вероятности можно утверждать, что ряд мифов был знаком людям палеолита — прежде всего, космогонические мифы и мифы о происхождении (человека, животного, смерти и т. д.). Возьмем лишь один пример. Космогонический миф повествует о первоначальных Водах и о Творце, который предстает либо в антропоморфном виде, либо в виде акватического животного, ныряющего на дно океана за материалом, необходимым для сотворения мира. Широчайшая распространенность этой космогонии и ее архаическая структура указывают на традицию, восходящую к самым древним временам.[50] Столь же широко, по всем континентам, от Австралии и Южной Америки до Арктики, распространены мифы, легенды и ритуалы, связанные с восхождением на небо и "магическим полетом" (крылья и перья убитой птицы — орла, сокола).[51] В основе этих мифов — сновидческий и экстатический опыт, чисто шаманский, и в их древности сомневаться не приходится.
Не менее широкое хождение имеют мифы и символы, касающиеся радуги и ее земного аналога — моста — главных средств связи с иным миром. Возможно, существовало и нечто вроде космологической системы с основополагающей концепцией Мирового Центра, вокруг которого организовано пространство. В 1914 году В. Гэрте сгруппировал большое число доисторических знаков и изображений, которые можно истолковать как космические горы, пупы земли и парадигматические реки, определяющие четыре стороны света.[52][53]
Если брать мифы о происхождении животных и о религиозных отношениях между охотником, жертвой и Владыкой диких зверей, то они, по всей вероятности, входят в иконографический комплекс палеолита криптограммами. Трудно представить общество охотников и без мифов о происхождении огня, тем более что большинство этих мифов отводит лидирующую роль отношению между полами. Наконец, мы должны всегда помнить о восприятии сакральности неба, небесных и атмосферических явлений: само по себе созерцание неба принадлежит тому редкому опыту, который дает спонтанное откровение о трансцендентности и величии. Кроме того, экстатическое восхождение шаманов, символика полета, мысленное переживание высоты как освобождения от веса, способствуют созданию образа неба — богатейшего источника и обиталища сверхъестественных существ: богов, духов, культурных героев. Но так же важны и значительны другие «откровения»: ночь и темнота, убийство животного и смерть члена семьи, космические катастрофы, внезапные вспышки одержимости, безумия или братоубийства, заражающие все племя.
Нельзя недооценивать и магико-религиозную подоплеку речи. Даже некоторые жесты уже указывают на эпифанию священной силы или космического «таинства». Не исключено и то, что жесты антропоморфных фигур, запечатленные в доисторическом искусстве, не только несли в себе смысловую нагрузку, но и наделялись реальной силой. Религиозный смысл «жестов-эпифаний» продержался в некоторых первобытных обществах до конца XIX в.[54]
По мере совершенствования речи нарастало ее магико-религиозное воздействие. Произнесенное слово развязывало такие силы, которые было трудно — или невозможно — обуздать. Убеждение это до сих пор живо во многих первобытных культурах. Его находишь и в самых развитых обществах — в магических формулах восхваления, издевки, проклятия и анафемы, сохранивших функцию ритуала. Экзальтация, излучаемая словом как магико-религиозной силой, способна вселить уверенность, что речью можно подкрепить результаты ритуального действа.
И, наконец, при оценке и толковании религиозного опыта надо принимать во внимание разнообразие типов личности. Один охотник отличался храбростью и ловкостью, другой — мощью своих экстатических трансов. Этим разнообразием тоже определяется вариативность толкования. В конечном итоге, религиозное наследие палеолита, при общности ряда фундаментальных идей, представляет собой весьма мозаичную конфигурацию.
Глава II
САМАЯ ДОЛГАЯ РЕВОЛЮЦИЯ: ОТКРЫТИЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ — МЕЗОЛИТ И НЕОЛИТ
§ 8. Потерянный рай
Конец ледникового периода, наступивший около 8000 г. до н. э., радикально изменил климат и ландшафт и тем самым — флору и фауну Европы к северу от Альп. Отступление льда вызвало миграцию фауны в северные районы. Постепенно лес пришел на смену степи. Охотники следовали за дичью, особенно за стадами оленей, но сокращающаяся численность дикого зверя вынуждала их селиться по берегам озер и на морском побережье и жить рыбной ловлей. Новые культуры, сформировавшиеся в последующее тысячелетие, получили название мезолитических. В Западной Европе они много беднее грандиозных творений верхнего палеолита. Зато в Юго-Западной Азии, и особенно в Палестине, именно мезолит явился осевым временем: это время одомашнивания первых животных и зарождения земледелия.
Немногое известно о религиозной практике охотников, преследовавших оленьи стада в Северной Европе. В отложениях ила на дне пруда в Штелльморе близ Гамбурга А. Руст обнаружил останки двенадцати оленей, целиком, с грузом из камней в грудной клетке или брюшной полости. Руст и другие авторы интерпретировали эту находку как приношение «первинок» какому-то божеству, вероятно, Повелителю диких зверей. Но X. Польхаузен указал на тот факт, что эскимосы сохраняют запасы мяса в ледяной воде озер и рек.[55] Однако, как признает и сам Польхаузен, это эмпирическое толкование не исключает возможности религиозного предназначения некоторых останков, поскольку документировано множество случаев жертвоприношения путем затопления, причем в различные эпохи и на пространстве от Северной Европы до Индии.[56]
По-видимому, Штелльморское озеро было для мезолитических охотников священным местом. Руст собрал на месте затопления жертв различные предметы: деревянные стрелы, костяные орудия, топоры, сделанные из оленьих рогов. По всей вероятности, эти предметы были жертвоприношением, подобно предметам бронзового и железного веков, найденным в некоторых прудах и озерах Западной Европы. Конечно, эти две категории находок разделяют более пяти тысячелетий, но преемственность данного типа религиозной практики не вызывает сомнений. Среди находок источника в Сен-Совёр (Компьенский лес) оказались неолитические кремневые кресала, намеренно расколотые в знак того, что они
В том же мезолитическом слое в Штелльморе Руст обнаружил сосновый столб с надетым на верхушку оленьим черепом. По мнению Марингера, этот культовый столб указывает на место ритуальных трапез: мясо оленей поедалось, а головы приносились в дар божеству. Недалеко от Аренсбурга-Хопфенбаха, на мезолитической стоянке, датируемой 10 тысячелетием до н. э., Руст поднял со дна пруда скульптуру из ствола ивы, грубой работы, длиною три с половиной метра; в ней можно различить голову, длинную шею и глубоко прорезанные полосы, которые, по мысли исследователя, изображают руки. Этот «идол» был установлен в пруду, но вблизи от него не было найдено ни костей, ни каких-либо других предметов. По всей вероятности, он изображает сверхъестественное существо, хотя уточнить, какого свойства, не представляется возможным.[58]
В сравнении со скудостью этих немногих свидетельств, оставленных охотниками на оленей, наскальные росписи Восточной Испании дарят историку религий богатейшую информацию. Натуралистическая наскальная живопись верхнего палеолита в "Испанском Леванте" трансформировалась в жесткое и формалистическое геометрическое искусство. Скалы Сьерра-Морены покрыты антропоморфными и териоморфными рисунками (главным образом, оленей и муфлонов), выполненными несколькими штрихами и дополненными различными знаками (волнистыми полосами, кругами, точками и эмблемами солнца). Гуго Обермайер показал, что антропоморфные фигуры сходны с изображениями на раскрашенной гальке азильцев.[59] Поскольку эта цивилизация происходит из Испании, антропоморфные изображения на скалах и на гальке должны иметь сходное значение. В них видели фаллические символы, элементы письменности или магические знаки. Наиболее убедительным кажется сопоставление их с австралийскими
Даже если раскрашенная галька из Мас-д'Азиль выполняла ту же функцию, что и чуринги, невозможно выяснить, придерживались ли создатели этих изображений тех же представлений, что австралийцы. В то же время нет сомнений, что азильская галька имела религиозный смысл.
В Бирсекской пещере, в Швейцарии, было найдено 133 раскрашенных камня, почти все расколотые. Возможно, они были расколоты неприятелем или позднейшими насельниками пещеры. Во всяком случае, целью было уничтожение магико-религиозной силы, присущей этим предметам. По всей вероятности, пещера и другие места "Испанского Леванта", украшенные наскальной живописью, были священными местами. Что касается солнечных дисков и других геометрических знаков, сопровождающих антропоморфные изображения, их значение остается тайной.[61]
У нас нет возможности определить происхождение и проследить развитие культа предков в доисторические времена. Судя по данным сравнительной этнографии, этот религиозный комплекс мог сосуществовать с верой в сверхъестественные существа или в Повелителей диких зверей. Нет оснований отрицать возможность того, что идея мифических предков входила в состав религиозной системы палеоантропов: она связана с мифологией происхождения — происхождения мира, игры, человека, смерти, — типичной для охотничьих цивилизаций. Эта идея, к тому же, получила всеобщее распространение и оказалась мифологически плодотворной, сохранившись во всех религиях (кроме буддизма хинаяны). Случается, что архаическая религиозная идея получает неожиданное развитие в определенные периоды и при определенных обстоятельствах. Если верно, что идея мифического предка и культ предков господствовали в Европе во времена мезолита, то правдоподобно, как полагает Марингер (стр. 183), что значение этого религиозного комплекса объясняется памятью о ледниковом периоде, когда далекие предки жили в своего рода "охотничьем рае". Австралийцы, например, считают, что их мифические предки жили в золотом веке, в земном раю, где правила игра, а добро и зло были практически неведомы.[62][63] Этот-то райский мир австралийцы и пытаются воспроизвести во время праздников, когда отменяется действие определенных законов и запретов.
§ 9. Труд, технология и воображаемые миры
Как уже было сказано, на Ближнем Востоке, особенно в Палестине, мезолит явился творческим периодом, хотя и носил переходный характер — между цивилизацией, основанной на охоте и собирательстве, и цивилизацией, в основе которой лежало культивирование злаков.[64] В Палестине охотники верхнего палеолита подолгу, видимо, жили в пещерах. Но первыми, кто предпочел определенно оседлую жизнь, были собиратели периода Натуфийской культуры.[65] Они жили как в пещерах, так и на открытых местах (например, в Эйнане, где в ходе раскопок была обнаружена деревня, состоящая из круглых хижин с местами для очагов). Натуфийцы открыли для себя питательную ценность диких злаков, скашивали их каменными серпами и размалывали зерна в ступе с помощью пестика.[66] Это был большой шаг вперед к земледелию. Одомашнивание животных также началось во время мезолита (хотя широкое распространение оно получило лишь в эпоху неолита): овца в Зави Хеми-Шанидаре ок. 8000 г. до н. э.; козел в Иерихоне, в Иордании, ок. 7000 г. до н. э. и свинья там же ок. 6500 г.; собака в Стэн Kappe, Англия, ок. 7500 г.[67] Ближайшими результатами культивации злаков стали рост населения и развитие торговли — феномены, характеризующие уже натуфийцев.
В отличие от геометрического схематизма, типичного для рисунков и живописи европейского мезолита, натуфийское искусство натуралистично; в ходе раскопок были найдены маленькие скульптурные изображения животных и человеческие фигурки, иногда в эротических позах.[68] Сексуальный символизм пестика, имеющего форму фаллоса, столь очевиден, что его магико-религиозное значение не оставляет сомнений.
Два типа натуфийского захоронения — погребение тела целиком в согнутом положении и погребение черепов — были известны во времена палеолита и сохранятся в эпоху неолита. В отношении скелетов, раскопанных в Эйнане,[69] высказывались предположения, что это было погребальное жертвоприношение, но смысл ритуала остается неизвестным. Что же касается залежей черепов, натуфийские находки сравнивались со сходными захоронениями, найденными в Оффнете, в Баварии, и в пещере Хёленстайн в Вюртемберге; все эти черепа принадлежали индивидам, которые были убиты, быть может, охотниками за головами или людоедами.[70]
В обоих случаях мы можем считать, что это был магико-религиозный акт, поскольку голова (мозг) считалась вместилищем души. На основании сновидений, а также экстатических и параэкстатических переживаний с давних пор сложилось представление о существовании элемента, независимого от тела, — того, что в современных языках обозначается терминами «душа», «дух», «дыхание», «жизнь», «двойник» и т. д. Поскольку этот духовный элемент представлялся в качестве образа, видения, привидения и т. д., постольку он должен был присутствовать во всем теле; это был своего рода «двойник» последнего. Но локализация «души» или «духа» в мозгу имела заметные последствия;[71] во-первых, существовало поверье, что можно присвоить себе духовный элемент жертвы, поедая ее мозг; во-вторых, мозг, источник могущества, стал объектом поклонения.
Помимо земледелия, в эпоху мезолита были сделаны и другие изобретения; в числе важнейших — лук, а также изготовление веревок, сетей, крючков и лодок, пригодных для довольно долгих плаваний. Подобно более ранним изобретениям (каменным орудиям, различным изделиям из кости и рога, одежде и навесам из шкур и т. д.) и тем, которые будут сделаны в эпоху неолита (прежде всего, керамике), все эти открытия рождали мифы и парамифологические вымыслы, а иногда ложились в основу различных форм ритуального поведения. Эмпирическая ценность этих изобретений очевидна. Что не лежит на поверхности, так это
Воображаемый мир, творимый и непрерывно обогащаемый близостью с материей, весьма трудно уловить по фигуративным и геометрическим произведениям различных доисторических культур, зато он доступен нам по опыту нашего собственного воображения. Именно эта непрерывность в плане деятельности воображения и есть то, что в первую очередь помогает нам понимать существование людей, живших в те удаленные от нас эпохи. Но в отличие от современного человека, у человека доисторического деятельность воображения имела мифологическое измерение. Весьма вероятно, что значительное число сверхъестественных персонажей и мифологических эпизодов, которые встретятся нам в позднейших религиозных традициях, представляют собой «открытия» каменного века.
§ 10. Наследство палеолитических охотников
Различные достижения мезолита положили конец культурному единству палеолитических популяций и дали начало тому разнообразию и тем особенностям, которые позднее станут главной характеристикой цивилизаций. Остатки палеолитических охотничьих обществ начинают прокладывать себе пути в окраинные регионы или же те, доступ в которые труден: в пустыни, обширные леса, горы. Но эта растущая удаленность и изоляция палеолитических обществ не означает, что исчезли поведение и духовность, типичные для охотника. Охота как средство поддержания существования сохраняется и в обществах земледельцев. Вероятно, какое-то количество охотников, которые отказались принимать активное участие в земледельческом хозяйстве, стали использовать в качестве охранников деревень — сначала от диких зверей, беспокоивших оседлое население и повреждавших возделанные поля, позднее — от грабителей. Вероятно также, что из этих групп охотников, выполнявших охранные функции, сформировались первые воинские организации. Как мы скоро увидим, воины, завоеватели и военная аристократия продолжают символизм и идеологию парадигматического охотника.
С другой стороны, кровавые жертвоприношения, которые практиковались как земледельцами, так и скотоводами, в конечном счете, воспроизводят убийство дичи охотником. Тип поведения, в течение одного-двух миллионов лет неотделимый от человеческого (по меньшей мере, мужского) образа жизни, не так легко упразднить.
Через несколько тысячелетий после победы земледельческой экономики
Ко всему прочему, преследование и убийство дикого животного становится мифологической моделью покорения территории
§ 11. Одомашнивание пищевых растений: мифы о происхождении
С 1960 г. известно, что оседлость предшествует открытию земледелия. То, что Гордон Чайлд назвал "неолитической революцией", происходило постепенно между IX и VII тысячелетиями. Известно также, что, вопреки тому, что думали еще не так давно, культивация злаков и одомашнивание животных предшествовали изготовлению керамики. Земледелие в точном смысле слова, т. е. культивация злаков, возникло в Юго-Западной Азии и Центральной Америке. «Веге-культура», зависящая от вегетативного воспроизводства клубней, корней и корневищ, происходит, по всей вероятности, из влажных тропических долин Америки и Юго-Восточной Азии.
Не очень хорошо изучены ранние формы вегекультуры и ее связи с культурой злаков. Некоторые этнологи склонны считать вегекультуру более древней, чем выращивание злаков; другие, напротив, видят в ней обедненный вариант земледелия. Одно из немногих точных указаний было получено в ходе раскопок, проводившихся в Южной Америке. В долинах Ранчо Пелудо (Венесуэла) и Момиль (Колумбия) следы культуры маниока были найдены ниже уровня культуры маиса, что означает предшествование вегекультуры.[75] Недавно в Таиланде было получено еще одно доказательство древности вегекультуры: в ходе раскопок в пещере были найдены выращенный горох, бобы и корни тропических растений: радиоуглеродный анализ позволяет датировать их примерно 9000 г.[76]
Нет нужды доказывать важность открытия земледелия для истории цивилизации. Став
Не менее значительными последствия открытия земледелия были для религиозной истории человечества. Одомашнивание растений привело к ситуации, которая прежде была невозможна. Его следствием был процесс творчества и пересмотра ценностей, который радикально изменил мир преднеолитического человека. Мы вскоре проанализируем эту "религиозную революцию", вызванную триумфом злаковой культуры. Пока же вспомним некоторые мифы, объясняющие происхождение двух типов земледелия. Узнавая, как земледелец объясняет появление пищевых растений, мы узнаем в то же время и религиозное объяснение, которое он дает своему поведению.
Большинство этиологических мифов было услышано от представителей первобытных народов, практикующих либо культивацию злаков, либо вегекультуру. (Реже и, как правило, в сильно видоизмененном виде такие мифы встречаются и у представителей более развитых культур). Довольно широко распространенный сюжет повествует о том, что клубни и деревья, дающие пригодные в пищу плоды (кокос, банан и т. п.), родились из тела принесенного в жертву божества.
Среди знаменитейших примеров — тот, что связан с Серамом, одним из островов Новой Гвинеи: из расчлененного и погребенного тела юной полубогини, Хаинувеле, растут дотоле невиданные растения, прежде всего, клубни. Это изначальное убийство радикально изменило существование человека, поскольку с ним в мир пришли сексуальность и смерть, а также религиозные и общественные институты, действующие до сих пор. Насильственная смерть Хаинувеле — это не только «творческая» смерть, она позволила богине навсегда сохранить свое присутствие в жизни людей и даже в их смерти. Питаться растениями, выросшими из ее тела, значит, поистине питаться самим веществом божественности.[77]
Мы не будем развивать тему важности этого мифа происхождения для религиозной жизни и культуры земледельца эпохи палеолита. Достаточно сказать, что все важные действия (совершение обрядов в связи с достижением половой зрелости, принесение в жертву животных и человеческие жертвоприношения, каннибализм, погребальные ритуалы и т. д.) представляют собой, собственно говоря, формы поминания изначального убийства.[78] Существенно то, что земледелец связывает с убийством труд как нельзя более мирный, дающий ему средства к существованию; тогда как в обществах охотников ответственность за убийство возлагается на
Есть еще один мифологический сюжет, объясняющий происхождение пищевых растений — как клубней, так и злаков — из экскрементов или пота божества или мифического предка. Когда люди узнают об источнике своей пищи, они убивают того, кому они обязаны ее появлением, но, следуя его совету, расчленяют его тело и погребают куски. Из трупа произрастают пищевые растения и другие элементы культуры (земледельческие орудия, червь-шелкопряд и др.).[79] Значение этих мифов очевидно: пищевые растения священны, поскольку возникли из тела божества (экскременты и пот тоже суть части боже-ственной субстанции). Питаясь ими, человек потребляет, в конечном счете, божественное бытие. Пищевое растение
Немецкий этнолог А.Е. Йенсен считал, что миф о Хаинувеле специфичен для древнего клубневого земледелия. Что же касается мифов о происхождении злаковой культуры, то с ними на сцену выходит изначальная кража. Злаки существуют, но на небе, ревниво охраняемые богами. Культурный герой взбирается на небо, прихватывает несколько зерен и дарит их людям. Йенсен назвал эти два типа мифологий «Хаинувеле» и «Прометей» и связывал их, соответственно, с земледелием палеолита (вегекультурой) и земледелием как таковым (злаковой культурой).[80] Различие действительно существует. Однако в том, что касается двух типов мифов о происхождении, оно не столь отчетливо, как думал Йенсен, поскольку ряд мифов объясняет убийством изначального существа появление злаков. Добавим, что в земледельческих религиях происхождение злаков также имеет божественный характер: обретение людьми злаков иногда связывается с иерогамией между богом неба (или атмосферы) и Матерью-Землей или же с мифической драмой, эпизодами которой являются половая связь, смерть и воскресение.
§ 12. Женщина и произрастание. Сакральное пространство и периодическое обновление мира
Первым и, может быть, важнейшим следствием открытия земледелия является кризис ценностей палеолитического охотника: на смену отношениям религиозного порядка с животным миром пришло то, что можно назвать
Плодородие земли связано с плодовитостью женщины; соответственно, на женщин ложится ответственность за урожай, поскольку им ведома «тайна» творения. Речь идет о религиозной тайне, поскольку она касается происхождения жизни, питания и смерти. Почва уподобляется женщине. Позднее, когда будет изобретен плуг, земледельческий труд уподобится половому акту.[81] Но в течение тысячелетий Мать-Земля производила потомство сама, партеногенезом. Память об этой «тайне» была жива еще в олимпийской мифологии (Гера зачинала в одиночку, родив Гефеста, Ареса) и различима во множестве мифов и народных поверий — о рождении людей из земли, о родах на земле, об укладывании новорожденного на землю и т. д.[82] Рожденный из земли, человек, умирая, возвращается к матери. "Ползи к земле, твоей матери", — восклицает ведийский поэт (PB X 18. 10).
Конечно же, женская и материнская сакральность были ведомы и палеолиту (ср. § 6), но открытие земледелия заметно усилило ее влияние. Сакральность половой жизни, в первую очередь женской сексуальности, сочетается с чудесной тайной творения. Партеногенез, иерогамия и ритуальная оргия выражают, в разных плоскостях, религиозную природу сексуальности. Сложный символизм, антропокосмический по своей структуре, связывает женщину и сексуальность с лунными ритмами, с землей (уподобляемой матке) и с тем, что следует назвать «таинством» вегетации. Таинством, которое требует «смерти» семени, для того чтобы дать ему новое рождение, тем более чудесное, что оно происходит путем потрясающего умножения. Сходство между жизнью человека и жизнью растительной выражается в образах и метафорах, заимствованных из драмы вегетации (жизнь — это полевой цветок и т. п.). Мир этих образов питал поэзию тысячелетиями и сохраняет свою «истинность» и для современного человека.
Все эти религиозные ценности, принесенные в мир изобретением земледелия, получали выражение постепенно с течением времени. Мы, однако, заговорили о них уже здесь с тем, чтобы подчеркнуть специфический характер мезолитических и неолитических произведений. Нам будут все время встречаться религиозные идеи, мифологии и сценарии ритуалов, связанные с «таинством» растительной жизни. Это так, потому что источником религиозного творчества служит не
Земледельческие культуры вырабатывают то, что можно назвать
Поскольку мир требует периодического обновления, постольку необходимо ритуальное воспроизведение космогонии с началом каждого нового года. Присутствие этого мифо-ритуального сценария зарегистрировано как на Ближнем Востоке, так и у индоиранцев. Но его же обнаруживают и в обществах современных первобытных земле-дельцев, являющихся некоторым образом наследниками религиозных представлений неолита. Фундаментальная идея — обновление мира через повторение космогонии — несомненно является древнейшей, доземледельческой. Она встречается, с неизбежными вариациями, у австралийцев и у многочисленных североамериканских народов.[85] У древних земледельцев мифо-ритуальный сценарий Нового Года включает в себя возвращение мертвых, и аналогичные ритуалы встречаются в классической Греции, у древних германцев, в Японии и т. д.
Переживание космического времени, особенно в контексте земледельческих работ, породило в конце концов идею
Не менее важно придание пространству, и прежде всего, жилищу и поселению,
Космологический символизм жилища засвидетельствован во многих первобытных обществах. Более или менее явным образом жилище рассматривается как
Мы не претендуем на то, что перечислили все продукты религиозного творчества, связанные с открытием земледелия. Нам было достаточно показать общий источник, относящийся ко временам неолита, нескольких идей, которые будут время от времени получать развитие в последующие тысячелетия. Добавим к этому, что распространение религиозности, имеющей земледельческую структуру, имело своим результатом, несмотря на бесчисленные вариации и нововведения, сложение некоторого фундаментального единства, которое даже в наши дни сближает между собой крестьянские общества, столь удаленные друг от друга, как общества Средиземноморья, Индии и Китая.
§ 13. Неолитические религии Ближнего Востока
Можно сказать, что со времен неолита вплоть до железного века история религиозных идей и верований сливается с историей цивилизации. Всякое технологическое открытие, всякая экономическая или социальная инновация «дублируются» религиозным значением или религиозной ценностью. И при упоминании, на последующих страницах, тех или иных неолитических нововведений нам следовало бы учитывать также и их религиозное «эхо». Однако, чтобы не слишком нарушать связность изложения, мы не всегда будем его подчеркивать.
Так, например, все аспекты культуры Иерихона заслуживали бы религиозного комментария. Это, возможно, древнейший город мира (ок. 6850 или 6770 гг.),[89] хотя его жителям была еще неизвестна керамика. Между тем, его укрепления, массивная башня, крупные общественные постройки, из которых по меньшей мере одна, похоже, была возведена для совершения ритуалов, выказывают уровень социальной интеграции и экономической организации, прообразующий будущие города-государства Месопотамии. Гарстанг и Катлин Кеньон обратили внимание на несколько зданий очень необычной формы, которые они назвали «храмами» и "семейными часовнями". В числе предметов очевидно религиозного назначения две женских статуэтки и несколько фигурок животных указывают на существование культа плодородия. Некоторые авторы особое значение придают сохранившимся фрагментам трех гипсовых изображений, найденным в 30-е гг. Гарстангом. Изображены бородатый мужчина, женщина и ребенок. Глаза обозначены раковинами. Гарстанг считал возможным видеть в этих изображениях древнейшую из известных божественную триаду, связанную с мифологией, аналогичной той, что позднее получит распространение на Ближнем Востоке. Но эта интерпретация остается спорной.[90]
Умершего хоронили под полом дома. Несколько черепов, раскопанных Катлин Кеньон,[91] хранят следы необычной обработки, нижним частям придана форма с помощью гипса, а глаза выделены раковинами, так что черепа напоминают настоящие портреты. Речь, очевидно, идет о почитании черепов.[92] Ко, может быть, здесь это и попытка сохранить живой память о человеке.
Следы культа черепов обнаружены также в Телль-Рамаде (в Сирии, близ Дамаска), где в ходе раскопок были найдены черепа с окрашенным красной краской лбом и долепленной лицевой частью.[93] В той же Сирии (Телль-Рамад и Библос), точнее в слое, датируемом V тысячелетием, найдено несколько глиняных антропоморфных фигурок. Та, что была найдена в Библосе, изображает двуполое существо.[94] Другие, женские статуэтки, найденные в Палестине и датируемые прим. 4500 г., изображают Богиню-Мать в устрашающем и демоническом виде.[95]
Представляется, что культ плодородия и культ умерших были связаны между собой. Действительно, культуры Хаджилара и Чатал Хююка (ок. 7000 г.) в Анатолии, которые предшествовали докерамической культуре Иерихона и, вероятно, повлияли на нее, указывают на существование сходных верований. Культ черепов обильно представлен в Хаджиларе. В Чатал Хююке скелеты погребались под полами домов, вместе с погребальными дарами: украшениями, полудрагоценными камнями, оружием, тканями, деревянными вазами и т. д.[96] В сорока святилищах, раскопанных с 1965 г., было найдено множество каменных и глиняных статуэток. Главное божество — это богиня, представленная в трех видах: молодая женщина, мать, рожающая ребенка (или быка), и старуха (иногда в сопровождении хищной птицы). Божество мужского пола появляется в виде мальчика или юноши — отпрыска или возлюбленного богини — и в виде бородатого мужчины, иногда верхом на своем священном животном, быке. Разнообразие настенных росписей поражает; не найти двух похожих святилищ. На стенах укреплены рельефы богини, иногда двухметровой высоты, изготовленные из гипса, дерева или глины, и головы быка — эпифании бога. Сексуальные образы отсутствуют, но иногда встречаются сочетания женской груди и бычьего рога — символов жизни. В одном из святилищ (ок. 6200 г.) были найдены четыре человеческих черепа под головами быков, укрепленных на стенах. Одна из стен украшена изображением грифов с человеческими ногами, нападающих на обезглавленных людей. Очевидно, что мы в этом случае имеем дело с важным мифо-ритуальным комплексом, смысл которого нам неизвестен.
В Хаджиларе, в слое, датируемом прим. 5700 г., богиня изображена сидящей на леопарде или стоящей, с детенышем леопарда на руках, а также одна — стоящая, сидящая, коленопреклоненная, спящая — или в сопровождении ребенка. Иногда она обнажена или в узкой набедренной повязке. Здесь также она представлена либо юной, либо постарше. В позднейшем слое (ок. 5435–5200) фигурки богини с ребенком или в сопровождении животного, равно как и мужские статуэтки, исчезают, и последние фазы Хаджиларской культуры характеризуются красивейшей керамикой с богатым геометрическим орнаментом.[97]
Культура, получившая название по месту Халафской,[98] появилась одновременно с исчезновением анатолийских культур. Ей была известна медь, и она, вероятно, была основана пришельцами с севера, возможно, уцелевшими жителями Хаджилара и Чатал Хююка. Религиозный комплекс Телль-Халафа не слишком отличается от ранее рассмотренных нами культур. Мертвых погребали вместе с дарами, среди которых были глиняные фигурки. Дикий бык почитался как воплощение мужской плодовитости. Изображения быков, бычьи черепа, бараньи головы и двойной топор имели, очевидно, культовое значение в связи с богом грома, столь важным персонажем всех древних ближневосточных религий. Между тем, археологам не удалось найти мужских фигурок, тогда как изображения богини изобилуют. В этих изображениях, где она представлена с голубями, с увеличенной грудью, во многих случаях сидящей, трудно не признать типичный образ Богини-Матери.[99]
Халафская культура была разрушена или исчезла ок. 4400–4300 гг., когда по всей Месопотамии распространилась происходившая из южного Ирака Обейдская культура. Уже ок. 4325 г. ее следы отмечаются в Варке (шумерском Уруке, семитском Эрехе). Никакая другая доисторическая культура не имела последствий, сопоставимых по своему влиянию с Халафской. Прогресс в обработке металлов значителен (медные топоры, различные предметы из золота). Развитие земледелия и торговля ведут к накоплению богатства. Голова человека почти в натуральную величину и мраморные головы животных, несомненно, имеют религиозное назначение. На некоторых печатях типа найденных в Гавра представлены разнообразные культовые сцены (персонажи вокруг алтаря, украшенного бычьими черепами, ритуальные танцы, эмблематические животные и т. д.). Человеческие фигуры сильно схематизированы. Фактически, тенденция к нефигуративности характеризует всю Обейдскую культуру. Святилища, изображенные на амулетах, являют собой не копии конкретных зданий, а своего рода типический образ храма.
Известняковые человеческие статуэтки, по всей видимости, изображают жрецов. В самом деле, наиболее значительным новшеством периода Обейдской культуры, несомненно, является появление монументальных храмов.[100] Одним из наиболее замечательных следует признать "белый замок" (ок. 3100 г.), размерами 22,3 х 17,5 м, возведенный на платформе длиной 70 м, шириной 66 м и высотой 13 м. Эта платформа включает в себя остатки древнейших святилищ и образует «зиккурат», священную «гору», о символике которой мы поговорим позднее (§ 54).
§ 14. Духовный строй неолита
Для наших целей нет нужды прослеживать распространение земледелия и, позднее, металлургии по восточному Средиземноморью, Греции, Эгейскому морю, на Балканах и в придунайских областях, и, наконец, по всей остальной Европе; незачем, равным образом, прослеживать их распространение в сторону Индии, Китая и Юго-Восточной Азии. Отметим только, что поначалу земледелие довольно медленно проникало в некоторые районы Европы. С одной стороны, послеледниковый климат позволял мезолитическим обществам Центральной и Западной Европы поддерживать свое существование продуктами охоты и рыболовства. С другой стороны, приходилось адаптировать злаковую культуру к зонам умеренного климата и лесной. Первые земледельческие общины формируются вдоль водных потоков и по краям больших лесов. И тем не менее, распространение неолитического земледелия, начавшееся на Ближнем Востоке ок. 8000 г., приобретает характер необратимого процесса. Несмотря на сопротивление населения некоторых регионов, особенно тех, где уже сложилось скотоводство, распространение культуры пищевых растений продолжалось — вплоть до Австралии и Патагонии, когда там стали ощущаться последствия европейской колонизации и промышленной революции.
Внедрение злаковой культуры сопровождалось распространением специфических ритуалов, мифов и религиозных идей. Речь, однако, не идет о механическом процессе. Даже имея в своем распоряжении одни лишь археологические свидетельства — а это так и есть, — не зная, иначе говоря, религиозной стороны дела, не зная, прежде всего, мифов и ритуалов, — можно констатировать различия, иногда весьма существенные, между европейскими неолитическими культурами и их восточными источниками. Очевидно, к примеру, что культ быка, удостоверяемый множеством изображений, найденных в придунайских областях, происходит с Ближнего Востока. Не существует, однако, следов принесения быка в жертву, как это практиковалось на Крите или в неолитических культурах Индии. Равным образом, идолы богов или иконографический ансамбль Богини-Матери с Ребенком, столь распространенные на Востоке, довольно редки в придунайских областях. Более того, такие статуэтки никогда не находят в погребениях.
Некоторые из недавних открытий блестяще подтвердили оригинальность архаических культур Юго-Восточной Европы, т. е. того комплекса, который Мария Гимбутас называет "староевропейской цивилизацией". Действительно, цивилизации, включающие в себя культуру пшеницы и ячменя и одомашнивание овцы, крупного скота и свиньи, появляются одновременно, где-то ок. 7000 г. или незадолго до этого, на берегах Греции и Италии, на Крите, в южной Анатолии, в Сирии и Палестине и в странах Плодородного Полумесяца. Причем данные радиоуглеродного анализа не позволяют утверждать, что этот культурный комплекс появился в Греции
Каким бы ни было ее происхождение, "архаическая европейская цивилизация" развивалась в оригинальном направлении, отличающем ее как от культур Ближнего Востока, так и от культур Европы Центральной и Северной. Где-то между 6500 и 5300 гг. на Балканском полуострове и в центральной Анатолии произошел мощный культурный подъем. Многие предметы (печати с идеограммами, фигурки людей и животных, териоморфные вазы, маски, изображающие богов) свидетельствуют о ритуальной деятельности. К середине VI тысячелетия множатся поселения, защищенные рвами и стенами и способные вместить до 1000 жителей.[103] Количество алтарей и святилищ, а также разнообразных культовых предметов свидетельствует о хорошо организованной религии. На неолитической стоянке в Кэсчьоареле, в 60 км к югу от Бухареста, при раскопках был обнаружен храм, стены которого расписаны великолепными спиралями красного и зеленого цвета на бело-желтоватом фоне. Там не было найдено статуэток, но двухметровая колонна и еще одна поменьше указывают на культ священного столпа, символа
Несколько моделей храмов было найдено на Балканском полуострове. Вместе с бесчисленными другими находками (фигурки, маски, различные нефигуративные символы и т. д.) они указывают на богатство и сложность религии, содержание которой остается пока неизвестным.[106]
Нет смысла перечислять все неолитические находки, допускающие религиозную интерпретацию. Мы будем их время от времени упоминать, описывая религиозную предысторию некоторых ключевых зон (Средиземноморья, Индии, Китая, Юго-Восточной Азии, Центральной Америки). Сейчас лишь упомянем, что, при одних только археологических свидетельствах, в отсутствие текстов или традиций аграрных обществ, традиций, которые были живы еще в начале века, неолитические религии рискуют показаться примитивными и монотонными. Потому что археологические находки дают нам фрагментарную и, по сути дела, искаженную картину религиозной жизни и мысли. Мы видели, что открывают нам находки религиозного характера, оставшиеся от первых неолитических культур: культы умерших и плодородия, представленные статуэтками богинь и бога грома (с его эпифаниями — быком, бычьим черепом); верования и ритуалы, связанные с «таинством» вегетации; взаимоуподобление женщины, почвы и растения, выражающее гомологию рождения-возрождения (инициации); весьма вероятно, надежду на посмертное существование; космологию, включающую символизм Центра Мира и жилища как
Впрочем, как только к ближневосточным археологическим находкам добавляются ранние тексты, перед нами предстает универсум значений не только сложных и глубоких, но и претерпевших длительное переосмысление, подчас не поддающихся разгадке, почти что недоступных разумению. В некоторых случаях самые ранние из текстов представляют собой смутное воспоминание об очень давних творениях религиозного духа, устаревших или наполовину забытых. Важно не упускать из виду, что грандиозная неолитическая духовность «прозрачной» для нас от этого не становится. Семантические возможности археологических свидетельств ограничены, а ранние тексты выражают мировидение, испытавшее сильное влияние религиозных идей, связанных с металлургией, городской цивилизацией, царской властью и организованным жречеством.
Но хотя духовное здание неолита[108] и недоступно нам в его целостности, отдельные его фрагменты сохранились в традициях крестьянских обществ. Древность почитания "священных мест" (ср. § 8) и некоторых аграрных и похоронных ритуалов уже не требует доказательств. В Египте XX века ритуальные снопы обвязываются точно так же, как на древних памятниках, которые в свою очередь воспроизводят обычай, унаследованный от доисторических времен. В Аравии Петрее последний сноп закапывается в землю под именем «Старика», т. е. под тем же именем, которое он носил в Египте фараонов. Пшеничное варево, подаваемое на похоронах и поминках в Румынии и на Балканах, называется «колива». Это название
§ 15. Религиозный контекст металлургии: мифология железного века
На смену "мифологии шлифованного камня" пришла "мифология металлов"" самая богатая и самая характерная сложилась вокруг железа. Известно, что «примитивные», так же как и доисторические люди, задолго до того, как они научились использованию наземных железных руд, обрабатывали метеоритное железо. Они обращались с некоторыми рудами, как с камнем, т. е. рассматривали их как сырье для изготовления каменных орудий.[109] Когда Кортес спросил у ацтекских вождей, откуда у них ножи, они показали ему на небо. И действительно, раскопки не обнаружили никаких следов земного железа в доисторических отложениях Нового Света.[110] Люди древнейшего Востока, по всей видимости, держались аналогичных представлений. Шумерское слово «ан-бар», древнейшее обозначение железа, пишется с помощью знаков «небо» и «огонь». Его обычно переводят как "небесный металл" или "звездный металл". Египтяне в течение довольно длительного времени не знали никакого железа, кроме метеоритного. Та же ситуация у хеттов: текст XIV века сообщает, что хеттские цари использовали "черное небесное железо".[111]
Но железо было редкостью (и такой же драгоценностью, как золото), и его использовали по преимуществу в ритуальных целях. Понадобилось изобрести выплавку железа из руд, чтобы положить начало новому этапу истории человечества. В отличие от меди и бронзы, обработка железа очень скоро приняла индустриальный характер. Как только был открыт секрет его выплавки из магнетита или гематита, стало нетрудно добывать большие количества металла, поскольку месторождения были очень богаты и добыча легкой. Но обработка земных руд отличалась от обработки метеоритного железа; отличалась она и от выплавки меди и бронзы. Только лишь после изобретения печи и особенно после разработки техники «закаливания» раскаленного добела железа оно смогло занять свое доминирующее положение. Именно обработка земного железа ввела этот металл в повседневный обиход.
Последствия оказались важными и в религиозном плане. Наряду с небесной сакральностью, присущей метеоритам, появилась теллурическая сакральность, связанная с рудниками и рудами. Металлы «возрастают» в недрах земли.[112] Пещеры и шахты уподобляются утробе Матери-Земли. Руды, извлекаемые из рудников, суть в некотором роде «эмбрионы». Они растут медленно, поскольку подчиняются другому временному ритму, нежели растительные и животные организмы; и все же они растут, «вызревают» в подземном мраке. Их извлечение из утробы Матери-Земли есть поэтому операция, производимая до срока. Если бы им дали время доразвиться (т. е. выдержали бы
Повсюду в мире шахтеры практикуют ритуалы, включающие в себя очищение, пост, медитацию, молитвы и культовые действия. Ритуалы определяются характером предстоящей операции, поскольку они проникают в сакральную зону, признаваемую запретной; они вступают в контакт с сакральностью, не входящей в состав привычного религиозного универсума, сакральностью более глубокой и более опасной. Они испытывают такое чувство, будто рискнули проникнуть в область, не принадлежащую человеку по праву: в подземный мир с его тайнами медленного зарождения минералов во чреве Матери-Земли. Все эти мифы о рудниках и горах, бесчисленные феи, эльфы, гении, фантомы и духи суть многообразные воплощения того
Заряженные этой мрачной сакральностью руды отправляются в печи. И тут начинается труднейшая и рискованнейшая операция. Мастер заменяет собой Мать-Землю с тем, чтобы ускорить и усовершенствовать процесс «вызревания». Печи выступают в роли своего рода новой, искусственной утробы, где руды достигают своей зрелости. Отсюда бесконечное множество предосторожностей, табу и ритуалов, сопровождающих процесс выплавки.[113]
Металлург, как и кузнец, как и еще прежде гончар — это "хозяин огня". С помощью огня он добивается перехода материи из одного состояния в другое. Что касается металлурга, то он ускоряет «возрастание» руд, он делает их «зрелыми» в чудесно краткие сроки. Плавка оказывается средством «ускорения», но также и средством создать
В ряде мифологий божественные кузнецы выковывают оружие богов, обеспечивая им тем самым победу над драконами или другими чудовищами. В ханаанейском мифе Кусар-и-Хусас (букв. "Ловкий-и-хитрый") выковывает для Баала две палицы, которыми тот побивает Йамму, Повелителя морей и подземных вод (ср. § 49). В египетской версии мифа Птах (Бог-Гончар) выковывает оружие, позволяющее Гору победить Сета. Божественный кузнец Тваштар изготавливает оружие Индре для сражения с Вритрой; Гефест выковывает молнию, ударом которой Зевс побеждает Тифона (ср. § 84). Но сотрудничество между Божественным кузнецом и богами не ограничивается той помощью, которую он оказывает в решающем сражении за господство над миром. Кузнец работает на богов к тому же как архитектор и ремесленник, он управляет строительством Баалова дворца и оборудует святилища других богов. Более того, Бог-Кузнец связан с музыкой и пением, так что в некоторых культурах кузнецы и медники суть в то же время музыканты, поэты, знахари и колдуны.[115] Представляется, таким образом, что на различных уровнях культуры (что говорит о большой древности) существовала теснейшая связь между кузнечным ремеслом, оккультными техниками (шаманизмом, магией, знахарством и т. д.) и искусством пения, танца и поэзии.
Все эти идеи и верования, сформировавшиеся вокруг ремесел рудокопа, металлурга и кузнеца, заметно обогатили мифологию
Еще и тысячелетия спустя мышление алхимиков не изменилось. Персонаж из пьесы Бена Джонсона «Алхимик» заявляет: "Свинец и другие металлы стали бы золотом,
Глава III
РЕЛИГИИ МЕСОПОТАМИИ
§ 16. "История начинается в Шумере…"
Так, мы знаем, называется книга С.Н. Крамера.[117] Знаменитый американский ориенталист показал, что
Это разница чувствуется прежде всего в религиозной сфере. С самых древних времен характерным символом божественного существа была рогатая тиара. Религиозная символика быка в целости и сохранности дошла до Шумера, как и до всего Ближнего Востока, из неолита. Иначе говоря, божественное качество определялось через категории
Первые шумерские тексты отражают классификационную и систематизаторскую работу жрецов.[118] Вначале была триада Великих Богов и затем — триада богов планетарных. Далее, мы располагаем длинным списком разного рода божеств, о которых часто неизвестно ничего, кроме их имени. Уже на заре своей истории шумерская религия выглядит «древней». Конечно, обнаруженные к настоящему времени тексты фрагментарны, и их интерпретация исключительно трудна. Тем не менее, несмотря на все белые пятна, мы отдаем себе отчет, что некоторые религиозные традиции уже теряли свою первоначальную значимость. Этот процесс обнаруживается даже на примере триады Великих Богов, имена которых Ан, Энлиль и Энки. Как видно по его имени
До сих пор не найдено еще ни одного собственно космогонического текста, однако некоторые намеки позволяют реконструировать решающие моменты творения, каким его представляли себе шумеры. Богиня Намму (чье имя передается пиктограммой, обозначающей "Первоматерь") считается "породившей Небо и Землю" и "прародительницей всех богов". Тема Изначальных Вод, воображаемых как целое, одновременно космическое и божественное, характерна для архаических космологий. И в нашем случае тоже водная стихия отождествляется с Первоматерью, порождающей путем партеногенеза первую пару сущностей — Небо (Ан) и Землю (Ки) — воплощение мужского и женского начал. Эта первая пара связана, вплоть до слияния в иерогамии. От их союза происходит Энлиль, бог воздуха. Из другого фрагмента мы узнаем, что этот последний разъединил своих родителей: бог Ан поднимает небо вверх, а Энлиль забирает с собой свою мать, Землю.[119] Космогоническая тема размежевания Земли и Неба тоже довольно широко распространена и обнаруживается на разных уровнях культуры, но, по всей вероятности, ее ближневосточные и средиземноморские вариации восходят в конечном счете к шумерской традиции.
Некоторые тексты описывают совершенство и красоту «начал»: "древние дни, когда всякая вещь была сотворена совершенной" и т. д.[120] Однако похоже, что истинный рай ассоциировался с Тильмуном — страной, где нет ни болезни, ни смерти. Там "никакой лев не убивает, никой волк не уносит ягненка… Никакой человек не говорит: "У меня болят глаза"… Никакой ночной сторож не маячит на своем посту".[121] Между тем, это совершенство было, в сущности, стагнацией. Дело в том, что бог Энки, владыка Тильмуна, спал рядом со своей супругой, так же остававшейся девственницей, как девственной оставалась земля. Проснувшись, Энки соединился с богиней Нингирсу, затем с дочерью, которую та родила, и, наконец, с дочерью этой дочери, поскольку вся теогония должна была завершиться в пределах этого райского края. Однако пустяковое с виду происшествие приводит к первой божественной драме. Бог съедает какие-то только что сотворенные растения, тогда как ему нужно было "задать их судьбу", определить способ их существования и их функцию. Возмущенная этим глупым поступком, Нингирсу объявляет, что больше не будет смотреть на Энки "взглядом жизни", и он, следовательно, умрет. И действительно, бога начинают одолевать неведомые хвори, и его растущая слабость обещает скорый конец. В итоге излечивает его все та же Нингирсу.[122]
В том виде, какой ему дала реконструкция, этот миф несет на себе отпечаток переработки, цели которой неясны. Тема рая, увенчанная теогонией, завершается драмой заблуждения и наказания бога-творца с последующим его угасанием, предвещающим смерть. Ясно, что речь идет о фатальном заблуждении, поскольку Энки
§ 17. Человек и его боги
Известно, по меньшей мере, четыре шумерских текста, объясняющих происхождение человека. Они настолько различны, что приходится предположить множественность традиций. Один миф рассказывает, что первые человеческие существа выросли из земли, как растения. По другой версии, человека сделали из глины некие божественные мастера, затем богиня Намму слепила ему сердце, а Энки дал жизнь. Есть тексты, которые называют в качестве творца человеческих существ богиню Аруру. И, наконец, по четвертой версии человек был сделан из крови двух богов Лахму, принесенных с этой целью в жертву. Последняя тема была позже заимствована вавилонянами и получила новое толкование в их знаменитой космогонической поэме "Энума элиш" (§ 21).
Упомянутые мотивы во множестве вариаций встречаются в культурных памятниках по всему миру. Согласно двум из шумерских версий, древний человек каким-то образом заимствовал у богов их субстанцию — жизненное дыхание у Энки или кровь у богов Лахму, из чего следует, что не было непроходимой границы между человеческой и божественной формами существования. Правда, человек был создан, чтобы служить богам, нуждавшимся прежде всего в пище и одежде.[123] Культ понимался как служение богу. Но в то же время, будучи слугами богов, люди не являются их рабами. Жертва представляет собой, в сущности, добровольное приношение и знак верности. Что же касается больших городских празднеств — в честь, например, Нового Года или возведения храма, то все они имеют структуру космологическую.
Раймон Жестэн подчеркивает, что понятия греха, искупления и мотив "козла отпущения" не документированы текстами.[124] Это предполагает, что люди являются не просто слугами богов, но и их подражателями и, следовательно, «соработниками». Раз боги отвечают за космический порядок, люди должны следовать их требованиям, поскольку те отвечают нормам — «указаниям»
Космический порядок постоянно нарушается: сначала "Большим Змеем", грозящим превратить мир в хаос, потом преступлениями, заблуждениями и ошибками людей, которые требуют искупления и «очищения» с помощью различных ритуалов. Однако мир периодически возрождается, или "творится заново", с помощью новогоднего праздника. "Шумерское название этого праздника —
Еще важнее новогоднего праздника было строительство храмов. Так воспроизводилась космогония, поскольку храм — «дворец» бога — представлял прежде всего
§ 18. Первый миф о потопе
Институт царской власти был повторно принесен на землю после потопа, поскольку эта катастрофа была равнозначна "концу света". Спасся единственный человек — Зиусудра, по шумерской традиции, или Утнапишти, по аккадской. Однако ему, в отличие от Ноя, не было разрешено жить на освободившейся от вод земле. В какой-то мере обожествленный, во всяком случае, наделенный бессмертием, Зиусудра был отослан в страну Тильмун, а Утнапишти — к "устьям рек". Из шумерской традиции до нас дошло лишь несколько фрагментов. Невзирая на несогласие и сопротивление некоторых членов пантеона, Великие Боги решили уничтожить человечество, наслав на него потоп. Кто-то вспоминает о достоинствах царя Зиусудры ("скромного, послушного, почтительного"). Зиусудра узнает от своего заступника о решении Ана и Энлиля. Далее в тексте большая лакуна. По-видимому, Зиусудра получает точные инструкции касательно строительства ковчега. Через семь дней и семь ночей вновь появляется солнце, и Зиусудра падает в ноги богу солнца Уту. В последнем из сохранившихся фрагментов Ан и Энлиль даруют ему "жизнь бога" и "вечное дыхание" богов и поселяют его в сказочной стране Тильмун.[132]
Вновь появляется тема потопа в "Эпосе о Гильгамеше". Этот знаменитый документ, достаточно хорошо сохранившийся, еще лучше проясняет аналогии с библейскими сюжетами. По всей видимости, мы имеем здесь дело с общим источником, и довольно древним. Как известно со времени появления в печати сборников материалов, составленных Р. Андре, Г. Узенером и Дж. Фрэзером, миф о потопе почти универсален, документальные свидетельства о нем обнаружены на всех континентах (хотя в Африке довольно редки) и в разных культурных слоях. Некоторое число вариантов кажется продуктом диффузии, сначала из Месопотамии, потом из Индии. Возможно также, что поводом для этих сказочных историй послужили одно или несколько катастрофических наводнений. Было бы, однако, рискованно объяснять столь распространенный миф феноменами, геологические следы которых не найдены. Большая часть мифов о потопе выглядят как составляющая некоего космического ритма: старый мир, населенный «падшим» человечеством, затапливается водами, и через какое-то время из водного «хаоса» рождается мир новый.[133]
Во многих вариантах мифа потоп является следствием человеческих «грехов» (или ритуальных промахов); иногда его вызывает просто желание божественного существа покончить с человечеством. В месопотамской традиции причину потопа установить затруднительно. Некоторые намеки дают основание считать, что боги приняли это решение из-за «грешников». По другой традиции, гнев Энлиля был вызван невыносимым шумом, производимым людьми.[134] Между тем, изучая мифы других культур, где речь идет о грядущем потопе, можно заметить, что главные его причины кроются
§ 19. Сошествие в ад: Инанна и Думузи
Триада планетарных богов состояла из Нанны-Син (Луна), Уту (Солнце) и Инанны, богини звезды Венеры и любви. Божества Луны и Солнца окажутся в зените своего могущества в вавилонскую эпоху. Что же касается Инанны, соответствующей аккадской Иштар, а позднее Астарте, то ей предстояло обладать культовой и мифологической «актуальностью», недостижимой ни для какой другой богини Ближнего Востока. В своем апогее она была одновременно богиней и любви, и войны, простирая свою власть и на жизнь, и на смерть. Подчеркивая полноту ее могущества, ее представляли гермафродитом
Эта "роковая доля" была решена в день, когда честолюбивая Инанна решила спуститься в ад, чтобы забрать власть у своей старшей сестры Эрешкигаль. Будучи госпожой "Великого Верхнего Царства", она претендует на то, чтобы править и "Нижним Миром". Ей удается проникнуть во дворец Эрешкигаль, но по мере того, как она миновала Семь Дверей, привратник снимал с нее платья и украшения. Инанна является перед сестрой совершенно нагой — т. е. лишенная всей своей «силы». Эрешкигаль устремляет на нее "взгляд смерти", и тело ее застывает. По истечение трех дней ее преданный друг Ниншубура, следуя наставлениям, которые Инанна ему дала перед уходом, сообщает о случившемся богам Энлилю и Нанне-Син, но они отказываются вмешиваться, ведь проникнув в Страну Мертвых — страну, которой правят нерушимые законы, — Инанна "вздумала заняться запретными делами". Тем не менее Энлиль находит решение: он сотворяет двух посыльных и отправляет их в ад, снабжая "пищей жизни" и "живой водой". Прибегнув к хитрости, они оживляют "труп, который висел на гвозде", и Инанна уже готова выйти, как вдруг Семь Судей Ада (Ануннаки) останавливают ее, говоря: "Где это слыхано, чтобы сошедший в ад поднялся обратно без ущерба? Если Инанна хочет подняться из ада, пусть предоставит замену!".[137]
Инанна возвращается на землю в сопровождении отряда демонов,
Думузи умоляет своего шурина, бога-солнце Уту, превратить его в змея и бежит в жилище своей сестры Гештинанны, а затем в свою овчарню. Там его хватают демоны, подвергают пыткам и уносят в ад. Эпилог остается неизвестным из-за пробела в тексте. "По всей видимости, слезы Думузи разжалобили Эрешкигаль, и она облегчила его печальную судьбу, решив, что он будет проводить в Нижнем Мире только полгода, а на другие полгода его заменит сестра Гештинанна" (Крамер, стр. 144).
Тот же самый миф излагается в аккадской версии "Сошествия Иштар в ад", однако с некоторыми существенными вариациями. До того, как были изданы и переведены шумерские тексты, можно было подумать, что богиня направилась в "Страну, откуда нет возврата"
Культ Таммуза распространен на Ближнем Востоке более или менее повсеместно. В VI веке Иезекииль (Иез 8:14) ругал женщин, которые оплакивали Таммуза даже на пороге Храма. В конечном счете, Таммуз превращается в драматический и элегический образ юных богов, ежегодно умирающих и возрождающихся. Шумерский же его прототип был, вероятно, более сложной фигурой. Цари, которые его воплощали и таким образом разделяли его судьбу, ежегодно праздновали возрождение мира. Но чтобы возродиться вновь, мир должен быть уничтожен; докосмогонический хаос также предполагал ритуальную смерть царя, его спуск в преисподнюю. Иначе говоря, две космические модальности — жизнь/смерть, хаос/космос, бесплодие/плодовитость — составляли две стороны единого процесса. Это «таинство», зародившееся после открытия земледелия, становится обобщенным принципом объяснения мира, жизни и человеческого бытия. Оно выходит за рамки драмы растительной жизни, поскольку в равной мере правит космическими ритмами, судьбой человека и его отношениями с богами. Миф описывает
§ 20. Шумеро-аккадский синтез
Большая часть шумерских городов-храмов были объединены Лугальзагеси, правителем Уммы, около 2375 г. до н. э. Это было первое известное нам проявление имперской идеи. Поколением позже это предприятие было повторено, с еще большим успехом, аккадским царем Саргоном, но шумерская цивилизация сохранила при этом все свои структуры. Изменение касалось только правителей городов-храмов: они признавали себя теперь данниками аккадского завоевателя. Империя Саргона рухнула через сто лет в результате нападений кутиев, «варваров», кочевавших в верховьях Тигра. С этого момента история Месопотамии выглядит, как повторение одного и того же сюжета: политическое единство Шумера и Аккада разрушается извне, «варварами», правление которых, в свою очередь, подрывают внутренние распри.
Так что власть кутиев длилась не более одного века, и ее сменило, тоже на один век (ок. 2050–1950 гг.) правление царей Третьей династии Ура. Это была эпоха наивысшего взлета шумерской цивилизации, но и последний период политического могущества Шумера. Под давлением эламитов, вторгавшихся с востока, и амореев, шедших с запада, из сирийско-аравийской пустыни, империя рухнула. В течение двух с лишним веков Месопотамия была разбита на множество государств. Только около 1700 г. Хаммурапи, аморейский правитель Вавилона, смог их объединить. Он сдвинул центр империи к северу, в город, где перед этим правил. Основанная им династия, казавшаяся всемогущей, продержалась менее века. С севера амореев атаковали новые «варвары», касситы, и около 1525 г. они, в конце концов, взяли верх и господствовали в Месопотамии на протяжении четырех веков.
Переход от городов-храмов к городам-государствам и к империи — феномен большого значения для истории Ближнего Востока.[141] Для наших целей важно напомнить, что шумерский язык, уже после того, как на нем перестали говорить (примерно к 2000 г.), сохранял роль литургического и вообще «ученого» языка на протяжении еще пятнадцати веков. Похожей оказалась судьба других литургических языков — санскрита, иврита, латыни, старославянского. Шумерский религиозный консерватизм продолжился в структурах аккадских. Той же самой осталась верховная триада — Ану, Энлиль, Эа (Энки). Триада астральная заимствовала частично семитские имена соответствующих божеств: Луна — Син (происходит от шумерского Суэн), Солнце — Шамаш, Венера (звезда) — Иштар (Инанна). Преисподней продолжали править Эрешкигаль и ее муж Нергал. Немногие изменения, вызванные имперскими потребностями, — такие, например, как перенос на Вавилон высшего религиозного статуса и замена Энлиля на Мардука — "потребовали столетий для своего внедрения".[142] Что касается храма, "ничего существенного в его общем плане […] по сравнению с шумерскими временами не изменилось, разве только размер и число построек".[143]
Тем не менее, ранее существовавшие структуры обогащаются вкладом семитского религиозного гения. Упомянем для начала двух «национальных» богов — вавилонского Мардука и, позднее, ассирийского Ашшура, — которые были возведены в ранг божеств универсальных. Знаменателен также вес, который обрели в культе личные молитвы и покаянные псалмы. Одна из самых красивых вавилонских молитв адресована всем богам, включая тех, которых молящийся, по его смиренному признанию, не ведает. "О, Господь, велики грехи мои! О, бог, которого я не знаю, велики грехи мои!.. О, богиня, которую я не знаю, велики грехи мои!.. Человек не знает ничего, он не знает даже, грешит он или творит добро… О, мой Господь, не отвергай своего слугу! Грехов моих семижды семь… Изгладь мои прегрешения!".[144] В покаянных псалмах кающийся признает свою вину и громогласно сознается в своих грехах. Исповедь сопровождается специфическими ритуальными жестами: коленопреклонением, простиранием ниц и "расплющиванием носа" (о землю).
Великие боги — Ану, Энлиль, Эа — постепенно теряют главенствующее положение в культе. Верующие обращаются больше к Мардуку и астральным божествам, Иштар и, особенно, Шамашу. Со временем последний становится сугубо универсальным божеством. Один из гимнов утверждает, что богу солнца поклоняются везде, даже у иноземцев; Шамаш покровительствует справедливости — наказывает злодея и вознаграждает правого.[145] Подчеркивается непостижимость богов: они вызывают священный ужас, особенно своим устрашающим светом. Свет выступает как атрибут прежде всего божественный, и в той мере, в какой царь разделяет божественную природу, он и сам сияет.[146]
Еще одно творение аккадской религиозной мысли — ворожба. Отмечается также множество видов магии и развитие оккультных дисциплин (особенно астрологии), которые становятся позже популярны по всему азиатскому миру и Средиземноморью.
В целом, можно сказать, что семитский вклад характеризуется значительным весом личного элемента в религиозной практике и возведением некоторых богов в высший ранг. В то же время этот новый и грандиозный месопотамский синтез несет в себе трагическое видение человеческой судьбы.
§ 21. Сотворение мира
Космогоническая поэма, известная под именем "Энума элиш" (по первым ее словам: "Когда наверху…"), представляет собой, наряду с "Эпосом о Гильгамеше", наиболее важное произведение аккадской религии. По величественности, драматическому напряжению, усилию связать вместе теологию, космогонию и сотворение человека, ей нет равных в шумерской литературе. В "Энума элиш" рассказ о начале мира подчинен цели восхваления Мардука. Темы, несмотря на новое толкование, остаются древние. Прежде всего — первоначальный образ нерасчлененного водного целого, из которого выделяется первая пара, Апсу и Тиамат. (Иные источники уточняют, что Тиамат представляет море, а Апсу — пресную водную массу, в которой плавает Земля.) Как и многие другие первичные божества, Тиамат одновременно — и женщина, и существо двуполое. Смешение соленых и пресных вод порождает другие божественные пары. О второй из них, Лахму и Лахаму, практически ничего неизвестно (по одному из преданий, ими пожертвовали, чтобы сотворить человека). Что же касается третьей пары, Аншар и Кишар, их имена на шумерском означают "совокупность высших элементов" и "совокупность низших элементов".
Проходит время ("тянутся дни, множатся года").[147] Из иерогамии этих двух взаимодополняющих «совокупностей» рождается бог Неба Ану, который, в свою очередь, порождает Нудиммуда (= Эйя, Эа).[148] Своими играми и криками молодые боги тревожат покой Апсу. Последний жалуется Тиамат: "Их поведение невыносимо. Я не могу ни отдохнуть днем, ни спать ночью. Я хочу их уничтожить, чтобы положить конец их возне. И да воцарится у нас тишина, чтобы мы могли (наконец) поспать!" (I, 37–39). В этих строках можно прочесть ностальгию «материи» (т. е. формы бытия, соответствующей инерционности и бесчувствию субстанции) по первоначальному покою, сопротивление всякому движению как первичное условие космогонии. Тиамат "с бранью набросилась на супруга. Она испустила вопль боли и страдания […]: "Что такое! Мы сами разрушим то, что сотворили! Конечно, их поведение безобразно, но надо быть терпеливыми и мягкими"" (I, 41–46). Однако Апсу уговорам не поддавался.
Когда молодые боги узнали о решении своего прародителя, "они застыли в безмолвии" (I, 58). Но "всезнающий Эйя" опередил события. С помощью магических заклинаний он погружает Апсу в глубокий сон, забирает у него и "надевает на себя его сияние" и, предварительно связав, убивает. Эйя становится таким образом богом вод, которые он называет с этих пор
На этот раз Тиамат решила действовать. Она создала чудовищ, змей, "огромного льва", "яростных демонов" и других — "обладателей беспощадного оружия, бесстрашных воинов" (114). И "между своих перворожденных богов […] она возвеличила Кингу" (147 и сл.). Тиамат прикрепила к груди Кингу таблицы Судеб и возложила на него верховную власть (155 и сл.). Наблюдая эти приготовления, молодые боги струсили. Ни Ану, ни Эйя не осмеливаются бросить вызов Кингу. И только Мардук принимает бой, но лишь при условии, что верховная власть отходит ему. Боги поспешно соглашаются. Исход битвы между двумя войсками решается поединком Тиамат и Мардука. "Как только Тиамат открыла пасть, чтобы его проглотить" (IV, 97), Мардук метнул четыре бешеных ветра, которые "надули ее тело. Она так и осталась с раздутым животом и разинутым ртом. Тогда он выпустил стрелу, которая проткнула ей живот, разорвала внутренности и пронзила сердце. Так победив ее, он отнял у нее жизнь, бросил труп на землю и встал на него" (IV, 100–104). Сторонники Тиамат попытались спастись бегством, но Мардук их "связал и поломал их оружие" (111); потом он заковал Кингу в цепи, сорвал с него таблицу Судеб и прикрепил ее на грудь себе (120 и сл.). Под конец он вернулся к Тиамат, рассек ее череп и разъял труп на две части, "как раковину" (137); одна половина стала небесным сводом, другая землей. Мардук вознес на небо копию дворца апсу и установил пути светил. Пятая табличка рассказывает об устройстве планетарной вселенной, об установлении времени и об образовании земли из членов Тиамат (из ее глаз текут Тигр и Евфрат, "из петли ее хвоста он сотворил веревку, связующую небо и землю", V, 59; и т. д.).
И, наконец, Мардук решил сотворить человека, чтобы "возложить на него служение богам, для их облегчения" (VI, 8). Побежденные и закованные в цепи боги все еще ждали наказания. Эйя предложил, чтобы в жертву был принесен кто-то один. Когда узников спросили, кто "развязал войну, подбил Тиамат на бунт и вступил в бой" (VI, 23–24), все назвали одно имя — Кингу. Ему перерезали жилы, и из его крови Эйя создал человеческий род (VI, 30).[149] Далее поэма описывает строительство святилища в честь Мардука (т. е. его дворца).
Используя традиционные мифологические темы, "Энума элиш" рисует космогонию довольно мрачную и антропологию пессимистическую. Для возвышения юного Мардука богам первоначального времени, прежде всего, Тиамат, придаются демонические свойства. Тиамат — уже не только примитивная хаотическая целостность, предшествующая всей космогонии, она оказывается в итоге создательницей бесчисленных чудовищ; ее творческое начало оборачивается чисто негативным. Процесс творения, каким он представлен в "Энума элиш", очень скоро попадает под угрозу из-за желания Апсу уничтожить молодых богов, то есть пресечь в зародыше создание Вселенной. (Какой-то «мир» уже существовал, поскольку боги размножались и где-то «обитали», однако это был модус существования чисто формальный.) Убийство Апсу открывает серию «убийств-творений», поскольку Эйя не просто занимает его место, но вносит в водную массу первые зачатки организации ("на этом месте он установил свое обиталище […], он учредил святилище"). Космогония есть результат конфликта между двумя группами богов, но войско Тиамат включает в себя также чудовищ и демонических тварей. Иначе говоря, сама «первоначальность», как таковая, представляется источником "негативного творчества". Небо и землю Мардук создает из останков Тиамат. Эта тема, встречающаяся и в других традициях, допускает различные интерпретации. Будучи создана из тела первичного божества, Вселенная несет в себе его субстанцию, но можно ли говорить о субстанции божественной после того, как Тиамат была «демонизирована»?
Таким образом, Космос обладает двойной природой: амбивалентный, если не просто демонический, «материал», и божественная, приданная ему Мардуком, «форма». Небесный свод образован из половины трупа Тиамат, но звезды и созвездия становятся «обиталищами» или образами богов. Земля сама по себе составлена из другой половины Тиамат и ее различных органов, но она освящена городами и храмами. В конечном счете, мир оказывается результатом смешения хаотической и демонической «первоначальности», с одной стороны, и божественной творческой силы, участия и мудрости, с другой. Эта космогоническая формула, наверное, самая сложная из тех, к каким пришла месопотамская мысль. Она объединила в смелом синтезе все структуры божественного сообщества. Некоторые из них стали непонятны или неприменимы.
Что касается сотворения человека, то здесь продолжена шумерская традиция (человек сотворен, чтобы служить богам) — особенно версия, которая возводит его происхождение к принесению в жертву двух богов Лахму. Добавляется, однако, отягчающее обстоятельство: хотя Кингу был одним из первых богов, он обернулся демоном, предводителем войска чудовищ и демонов, созданного Тиамат. Человек, таким образом, состоит из материи демонической — крови Кингу. Разница с шумерской версией существенная: здесь можно говорить о трагическом пессимизме, поскольку человек предстает обреченным в силу самого своего генезиса. Его единственная надежда — в том, что лепил его Эйя, и он, стало быть, обладает «формой», созданной великим богом. В этом смысле творение человека и начало мира симметричны. В обоих случаях первоматерия состоит из субстанции первоначального божества, падшего, демонизированного и умерщвленного победоносными молодыми богами.
§ 22. Священная природа месопотамского властителя
В Вавилоне поэму "Энума элиш" читали в храмах на четвертый день празднеств Нового Года. Этот праздник — по-шумерски
Первое действие мифо-ритуального сценария — унижение царя и заточение Мардука — обозначает регрессию мира в докосмогонический хаос. В святилище Мардука первосвященник снимал с царя символы его власти (скипетр, кольцо, меч и корону) и бил по лицу. Затем, стоя на коленях, царь делал заявление о своей невиновности: "Я не совершал греха, о Господь моей страны, я не оставлял заботу о твоей божественности". Первосвященник отвечал от имени Мардука: "Не бойся… Мардук услышит твою молитву. Он расширит твое царство…".[150]
Тем временем народ искал Мардука, "заточенного в горе", — формула, обозначавшая смерть божества. Как мы видели в случае Инанны-Иштар, эта смерть не считалась окончательной, однако богиню надо было выкупить из преисподней. Мардука тоже заставляли спуститься вниз, "далеко от солнца и света".[151] В конце концов его спасали, и боги воссоединялись (т. е. их статуи ставили рядом) для определения судеб. (Этот эпизод соответствует утверждению Мардука в качестве верховного божества в "Энума элиш".) Царь ведет процессию к Бит Акиту, зданию, расположенному за пределами города. Процессия представляет воинство богов, выступающее против Тиамат. По одной из надписей Синнахериба можно предположить, что так имитировалась первоначальная битва. Царь олицетворял Ашшура (бога, который сменил Мардука).[152] Иерогамия происходила после возвращения с пиршества в Бит Акиту. Последним актом было определение судеб[153] каждого месяца года. «Определяя» их, осуществляли ритуальное сотворение года, т. е. обеспечивали благополучие, плодородие, богатство вновь рожденного мира.
Акиту представляет собой месопотамскую версию довольно распространенного мифо-ритуального сценария, по которому, в частности, праздник Нового Года рассматривался как повторение космогонии.[154] Поскольку периодическое возрождение Космоса составляет великую надежду традиционных обществ, мы будем часто обращаться к теме новогоднего праздника. Отметим сразу, что множество эпизодов акиту встречается (если ограничиться Ближним Востоком) в Египте, у хеттов, в Угарите, в Иране, у мандеев. Так, например, «хаос», ритуально реализуемый в последние дни года, ознаменовывался оргиастическими эксцессами типа сатурналий — попранием всех общественных норм, тушением огней и возвращением мертвых (представляемых масками). Бои между двумя группами актеров отмечались в египетских, хеттских и угаритских документах. Обычай "фиксировать судьбы" будущих 12 месяцев в течение 12 дней, вставляемых для выравнивания календаря, еще сохраняется на Ближнем Востоке и в Восточной Европе.[155][156]
Роль царя в акиту недостаточно известна. Его «унижение» соответствует возвращению мира в «хаос» и заточению Мардука в горе. Царь изображает бога в битве против Тиамат и в иерогамии с храмовой жрицей. Однако идентификация с богом отмечается не всегда: по сценарию своего унижения, как мы видели, царь обращается к Мардуку. В то же время сакральная природа месопотамского суверена подтверждается совершенно достоверно. Мы упоминали священный брак шумерского царя, представляющего Думузи, с богиней Инанной: эта иерогамия происходила в ходе новогоднего праздника (§ 19). Для шумеров царская власть была дана небом; ее источник считался божественным, и эта идея сохраняется до самого конца ассиро-вавилонской цивилизации.
Сакральная природа суверена утверждалась множеством способов. Его называли "царем стран" (т. е. мира) или "четырех сторон света". Первоначально эти титулы предназначались богам.[157] Точно как у богов, вокруг его головы сиял сверхъестественный свет.[158] Еще до рождения боги предопределяли его верховность. Хотя признавалось земное происхождение царя, он рассматривался как "сын богов" (Хаммурапи объявляет, что рожден Сином, Липит-Иштар — Энлилем). Это двойное происхождение делало царя наилучшим посредником между богами и людьми. Царь представлял народ перед богами и брал на себя грехи своих подданных. Иногда он должен был принять смерть за их преступления; по этой причине у ассирийцев был "заместитель царя".[159] В текстах говорилось, что царь живет в непосредственной связи с богами, в сказочных садах, где растет Древо Жизни и течет Живая Вода.[160] (На самом деле это он и его свита съедали пищу, ежедневно подносимую статуям богов.) Царь — «посланец» бога, "пастырь народа", призванный богом[161] установить на земле справедливость и мир. "Когда Ану и Энлиль призвали Липит-Иштара царствовать в стране и установить в ней справедливость […], тогда я, Липит-Иштар, скромный пастух из Ниппура […], установил справедливость в Шумере и Аккаде, как повелел Энлиль".[162]
Можно сказать, что царь разделял с богами их природу, но богом не становился. Он
§ 23. Гильгамеш в поисках бессмертия
"Эпос о Гильгамеше" — это, конечно же, самое знаменитое и популярное из вавилонских произведений. Его герой, Гильгамеш, царь Урука, прославился уже во времена архаические. Найдены шумерские версии многих эпизодов его легендарной жизни. И все-таки, несмотря на эти перенятые мотивы, "Эпос о Гильгамеше" является продуктом гения семитского. Именно на аккадском языке была создана из раз-розненных эпизодов одна из самых трогательных историй о поисках бессмертия или, точнее, об окончательном провале попытки, которая имела, казалось бы, все шансы на успех. Эта сага, открывающаяся сценами эротических эксцессов ее героя, царя-тирана, раскрывает, в конечном счете, неспособность радикально преодолеть человеческую природу с помощью чисто «героических» достоинств.
Между тем Гильгамеш был на две трети существом божественным, сыном богини Нинсун и смертного.[163] Уже в самом начале текст превозносит его многознание и созданные им грандиозные строения. Но тут же нам представляют деспота, насилующего женщин и юных девушек и изматывающего мужчин на непосильных работах. Жители призывают богов, и те решают создать существо гигантского роста, способное противостоять Гильгамешу. Этот полудикарь, которому дают имя Энкиду, мирно живет с дикими зверями, пьет с ними вместе из одного источника. Гильгамеш узнает о его существовании сначала из сна, потом от видевшего его охотника. Он подсылает к нему куртизанку, чтобы та околдовала его своими чарами и заманила в Урук. Как и задумали боги, два героя, встретившись, меряются силой. Гильгамеш оказывается победителем, но проникается к Энкиду дружескими чувствами и берет его в товарищи. Все же планы богов не сорваны: с этого момента Гильгамеш тратит свои силы в героических приключениях.
В компании с Энкиду он направляется в далекий сказочный кедровый лес, который охраняет могущественное чудовище Хувава. Герои убивают его, срубив предварительно его священный кедр. Вернувшегося в Урук Гильгамеша замечает Иштар. Она предлагает ему жениться на ней, но он высокомерно отказывается. Иштар умоляет своего отца Ану создать "Небесного быка", чтобы уничтожить Гильгамеша и его город. Сначала Ану отказывается, но потом, когда Иштар пригрозила вызвать мертвых из ада, соглашается. "Небесный бык" нападает на Урук, и от его рева люди царя падают сотнями. Однако Энкиду ухитряется схватить его за хвост, и Гильгамеш вонзает ему в затылок меч. Разгневанная Иштар взбирается на городскую стену и проклинает царя. Опьяненный победой, Энкиду отламывает бедро быка и бросает под ноги богини, осыпая ее оскорблениями. Это кульминационный момент в жизни двух героев, но одновременно это и пролог к трагедии. В ту же ночь Энкиду снится, что он приговорен богами. Наутро он заболевает и через двенадцать дней умирает.
Неожиданный поворот событий меняет Гильгамеша до неузнаваемости. Семь дней и семь ночей он оплакивает друга и отказывается его хоронить. Он надеется, что его плач вернет того к жизни. И только при первых признаках разложения тела он сдается, и Энкиду с пышными почестями предают земле. Царь уходит из города и бродит по пустыне, причитая: "Неужели и меня не станет, как Энкиду?" (табличка IX, столбец I, строка 4).[164] Мысль о смерти ужасает его. Героические подвиги не утешают. Поэтому его единственной целью становится избежать человеческой судьбы, обрести бессмертие. Он знает, что знаменитый Утнапишти, спасшийся при потопе, все еще жив, и отправляется его искать.
Его странствия полны испытаний в духе инициации. Он приходит к горам Машу и обнаруживает дверь, через которую каждый день проходит Солнце. Дверь охраняют два человека-скорпиона, "увидеть которых достаточно, чтобы умереть" (IX, II, 7). Бесстрашный герой скован страхом и униженно падает ниц, но люди-скорпионы распознают божественную часть Гильгамеша и разрешают ему проникнуть в туннель. Через двенадцать часов хождения в темноте Гильгамеш попадает по другую сторону гор, в волшебный сад. Затем доходит до берега моря, встречает нимфу Сидури и спрашивает, где найти Утнапишти. Сидури пытается уговорить его изменить свои планы: "Когда боги делали человека, они предназначили его для смерти, а жизнь оставили себе. Набей живот, Гильгамеш, и веселись дни и ночи. Сделай из каждого дня праздник, пляши и играй день и ночь…".[165]
Однако Гильгамеш упорствует в своем решении, и Сидури направляет его к Ур-Шанаби, лодочнику Утнапишти, который находился поблизости. Они пересекают Воды смерти и выходят на берег, где живет Утнапишти. Гильгамеш спрашивает, как ему удалось достичь бессмертия. Так он узнает об истории Потопа и о решении богов «породниться» с Утнапишти и его женой, поселив их в "устьях рек". Но "для тебя кто созовет богов на совет, чтобы ты обрел жизнь, которую ищешь?" (IX, 198). Дальше следует неожиданное продолжение: "Попробуй-ка не спать шесть дней и семь ночей!" (IX, 199). Речь, несомненно, идет о самом трудном из посвятительных испытаний: победа над сном, «бдение» равносильно преодолению человеческой природы.[166] Надо ли это понимать так, что Утнапишти, зная, что боги не удовлетворят просьбу Гильгамеша о бессмертии, предложил ему получить бессмертие через инициацию? Герой уже выдержал некоторые испытания: переход через туннель, соблазны Сидури, преодоление Вод смерти. Это были испытания героического типа. На сей же раз речь шла об испытании духовном, поскольку только исключительная сила воли могла продержать человека бодрствующим шесть дней и семь ночей. Гильгамеш тут же засыпает, и Утнапишти саркастически восклицает: "Гляньте на сильного человека, возжелавшего бессмертия, — сон, как буйный ветер, подхватил его!" (203–204). Он спит шесть дней и семь ночей, и когда Утнапишти его будит, Гильгамеш еще и ворчит, что ему не дали даже вздремнуть. Однако он вынужден признать очевидное и снова ударяется в плач: "Что мне делать, Утнапишти, куда идти? Демон захватил мое тело, в комнате, где я сплю, живет смерть, и куда бы я ни пошел, смерть всегда рядом!" (230-34).
Гильгамеш снова готовится в путь, но в последний момент Утнапишти по совету жены открывает ему "секрет богов" — место, где находится растение, восстанавливающее молодость. Гильгамеш спускается на дно моря, достает растение[167] и, довольный, отправляется назад. Через несколько дней пути он замечает источник с чистой водой и спешит умыться. Привлеченная запахом растения, из воды выплывает змея, съедает растение и сбрасывает с себя старую кожу,[168] Рыдая, Гильгамеш жалуется Утнапишти на свою несчастную судьбу. Этот эпизод можно толковать как неудачу еще одного испытания типа инициации: герой не смог воспользоваться неожиданным подарком, т. е. ему не хватило «мудрости». Текст обрывается на возвращении Гильгамеша в Урук, где он зовет Ур-Шанаби подняться на городскую стену и полюбоваться зданиями.[169]
В "Эпосе о Гильгамеше" мы видим драматическую картину человеческой судьбы, определяемой неизбежностью смерти. С другой стороны, этот первый шедевр мировой литературы дает понять, что некоторые могут рассчитывать на бессмертие без помощи богов при условии, что выдержат ряд испытаний типа инициации. С этой точки зрения история Гильгамеша — это скорее повесть о провале инициации.
§ 24. Судьба и боги
К сожалению, нам неизвестен ритуальный контекст месопотамской инициации, если предположить, что он существовал. Инициатический смысл поисков бессмертия надо расшифровывать по особости испытаний, которым подвергся Гильгамеш. Романы о короле Артуре представляют ту же ситуацию, они тоже изобилуют символами и посвятительными мотивами, хотя невозможно определить, составляют ли они прямой ритуальный сценарий, воспроизводят ли кельтскую мифологию, сакральное герметическое знание или просто являются плодом воображения. Но в случае этих романов мы, по крайней мере, знаем посвятительные традиции, которые предшествовали их написанию, в то время как предыстория сценария инициации, предположительно заключенного в похождениях Гильгамеша, нам неизвестна. Утверждается, и не без оснований, что аккадская религиозная мысль делает акцент на человеке. В конечном счете, история Гильгамеша парадигматична: она заявляет о непрочности человеческого существования, о невозможности даже для героя достичь бессмертия. Человек сотворен смертным, и сотворен единственно для услужения богам. Эта пессимистическая антропология была сформулирована уже в "Энума элиш", и мы обнаруживаем ее же в других важных религиозных текстах. "Диалог хозяина и слуги" кажется продуктом нигилизма, усугубленного неврозом: хозяин не знает даже, чего он хочет. Он подавлен тщетой всякого человеческого усилия: "Поднимись на возвышения старых руин и пройди их вдоль и поперек, посмотри на людские черепа прошлых времен и нынешние: кто здесь злодей, а кто милостивый благодетель?".[170]
В другом знаменитом тексте, "Диалоге о человеческом ничтожестве", который называют "Вавилонским Экклезиастом", отчаяние еще горше. "Курит ли благородный лев, насытившись лучшим мясом, фимиам, чтобы утешить свою богиню?.. А я, разве я уклонялся от жертвоприношений? [Нет], я молился богам, я приносил положенные жертвы богиням…" (строка 51 и сл.). С самого детства этот добродетельный человек старался понять мысль бога, скромный и благочестивый, он внимал богине. Между тем, "бог дал мне вместо богатства скудость" (строка 71 и сл.). И, наоборот, негодяй и безбожник разбогател (строка 236). "Толпа прославляет слово знаменитости, поднаторевшей в преступлениях, но унижает существо скромное, не совершавшее насилия". "Злодей оправдан, а добродетельного преследуют. Разбойнику достается золото, а слабый тем временем голодает. Могущество дурного человека они укрепляют, а немощного губят, слабого сокрушают" (строка 267 и сл.).[171]
Это отчаяние идет не от размышлений на тему тщеты человеческого существования, но от чувства общей несправедливости: плохие люди торжествуют, молитвы не помогают, боги кажутся безразличными к человеческим делам. Со II тысячелетия схожие духовные кризисы происходят и в других местах (в Египте, Израиле, Индии, Иране, Греции) с разными последствиями, поскольку реакция на нигилистические переживания этого типа варьируется в зависимости от специфического для каждой культуры религиозного духа. Но в месопотамской мысли боги не всегда оказываются бесчувственными. В одном из текстов описаны физические и умственные страдания невинного человека, которого сравнивали с Иовом. Это настоящий праведник; он страдает, лишенный помощи богов. Бесчисленные болезни превратили его в существо, "погрязшее в собственных нечистотах". Близкие уже оплакивали его как мертвого, когда в ряде снов ему открылось, что Мардук его спасет. Словно в экстатическом трансе, он собственными глазами видит: бог уничтожает демонов его болезни и вырывает из его тела боль, как с корнем вырывают растение. В итоге праведник, уже здоровый, выражает благодарность Мардуку, пройдя ритуально через 12 дверей его храма в Вавилоне.[172]
В конечном счете, делая акцент на человеке, аккадская религиозная мысль показывала пределы человеческих возможностей. Расстояние между богом и человеком непреодолимо. Но при этом человек не замкнут в своем одиночестве. Во-первых, он причастен стихии духовности, которую можно считать божественной: это его «дух», илу (букв. "бог").[173] Затем у него есть надежда посредством ритуалов и молитв получить благословение богов. И главное, он знает, что составляет часть вселенной, проникнутой гомологиями: он живет в городе, представляющем собой
Наконец, многочисленные техники прорицания, большая часть которых была развита в аккадскую эпоху, давали возможность узнать будущее. Считалось, что таким образом можно избежать некоторых несчастий. Разнообразие техник и значительное количество оказавшихся доступными письменных документов свидетельствует о престиже, котором пользовалось гадание во всех социальных слоях. Наиболее разработанным из методов было гадание на внутренностях жертвенного животного, самым же дешевым — гадание на воде: в воду заливалось немного масла (или наоборот), и толковались «знаки», которые можно было прочесть по формам пятен, образуемых двумя жидкостями. Астрология, развившаяся позже других техник, практиковалась главным образом в окружении правителей. Что касается толкования снов, то его к началу II тысячелетия дополнили методами «отвода» дурных предзнаменований.[176]
Все техники гадания имели целью обнаружение «знаков», дешифровка которых производилась по некоторым традиционным правилам. Таким образом,
Похоже, что приблизительно к 1500 г. творческая эпоха месопотамской мысли завершилась. В течение последующих десяти веков интеллектуальная деятельность сводилась, по всей видимости, к упражнению эрудиции и компиляциям. Но мировое влияние месопотамской культуры, отмечаемое с самых древних времен, сохраняется и растет. Идеи, верования и техники месопотамского происхождения циркулируют от Средиземноморья до Гиндукуша. Знаменателен тот факт, что вавилонские открытия, которым суждено было широкое распространение, касались, в той или иной степени, связи между Небом и Землей, макрокосмом и микрокосмом.
Глава IV
РЕЛИГИОЗНЫЕ ИДЕИ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ КРИЗИСЫ В ДРЕВНЕМ ЕГИПТЕ
§ 25. Незабываемое чудо: "В первый раз"
Рождение египетской цивилизации всегда вызывало у историков чувство удивления и восхищения. На протяжении двух тысячелетий, предшествовавших формированию Объединенного царства, неолитические культуры развивались, не претерпевая каких-либо глубоких изменений. Перемены принесли контакты с шумерской цивилизацией — с начала IV тысячелетия. Египет заимствовал у шумеров цилиндрические печати, искусство кирпичной кладки, технику судостроения, ряд художественных мотивов а, главное, письменность, которая появилась внезапно, не имея предшественниц, при Первой династии (около 3000 лет до н. э.).[178]
Египетская цивилизация весьма быстро выработала характерный стиль, нашедший свое проявление во всех ее творениях. Само географическое положение страны предопределило развитие ее цивилизации, отличавшейся от шумерско-аккадских культур. Ибо, в отличие от Месопотамии, уязвимой для вторжения с любой стороны, Египет — точнее, долина Нила — был не только изолирован, но и защищен пустыней, Красным и Средиземным морями. Вплоть до вторжения гиксосов (1674 г. до н. э.) Египет не знал опасности нападения извне. С другой стороны, судоходство по Нилу позволяло правителю все время усиливать централизацию власти и тем самым облегчало управление страной. Кроме того, в Египте не было больших городов такого типа, как в Месопотамии. Можно сказать, что население страны составляла масса сельских жителей, которыми управлял представитель воплощенного бога — фараон.
Но именно религия, и в особенности догма о божественной сущности фараонов, с самого начала способствовала формированию своеобразной структуры египетской цивилизации. Предание утверждает, что объединение страны и основание государства были делом первого властителя, известного под именем Менеc. Выходец с юга, Менеc построил новую столицу этого объединенного Египта в Мемфисе, недалеко от нынешнего города Каира. Здесь впервые праздновалась церемония интронизации. Позднее, и на протяжении более чем трех тысячелетий, фараоны вступали на царство в Мемфисе. По всей вероятности, эти церемонии воспроизводили ту, которая была проведена Менесом, причем не как напоминание о его деяниях, а как
Сплочение государства равнялось космогонии; фараон, воплощенный бог, устанавливал новый мир, цивилизацию, бесконечно более сложную и более высокую, чем та, которая существовала в неолитических поселениях. Было чрезвычайно важно обеспечить постоянство содеянного им, выполненного в соответствии с божественным образом — другими словами, избежать кризиса, который мог бы поколебать основы нового мира. Божественная сущность фараона давала для этого лучшую гарантию. Поскольку он был бессмертен, его смерть означала не более чем перемещение на небо. Таким образом обеспечивалась преемственность божественных воплощений и тем самым незыблемость космического порядка.
Примечательно, что наиболее важные социо-политические и культурные начинания осуществлялись при самых ранних династиях. Именно эти начинания заложили основы на последующие пятнадцать столетий. После Пятой династии (2500–2300 гг. до н. э.) к культурному наследию не добавилось ничего существенного. Эта «застылость», характерная для египетской цивилизации, но которая также прослеживается в мифах и ностальгических мотивах других традиционных обществ, имеет по существу религиозное происхождение. Неподвижность иератических форм, воспроизведение жестов и движений, практиковавшихся в самые давние времена, были заложены в теологии, которая рассматривала космический порядок как сугубо божественное творение и в любых переменах видела опасность возврата к хаосу и, следовательно, к торжеству демонических сил.
Тенденция, которую европейские ученые обозначили как «иммобилизм», заключалась в сильнейшем стремлении сохранить нетронутым первоначальное творение, ибо оно было совершенным с любой точки зрения — космологической, религиозной, социальной, этической. Последовательные фазы космогонии ярко воспроизводились в различных мифологических традициях. Мифы действительно связаны исключительно с событиями, имевшими место в мифическое время начал. Этот период, называемый
В определенный момент в результате вторжения зла возник беспорядок, положивший конец Золотому веку. Но сказочный период "Первого Времени" не остался среди реликвий, окончательно ушедших в прошлое. Поскольку эта эпоха представляет собой сумму образцов, которым следует подражать, ее воспроизводят снова и снова. Коротко говоря, цель обрядов, метящих в демонические силы, — это восстановление первоначального совершенства.
§ 26. Теогонии и космогонии
Как и во всех традиционных религиях, космогония и мифы о происхождении (людей, царской власти, социальных институтов, ритуалов и т. д.) составляли сущность науки священного. Естественно, бытовал ряд космогонических мифов, относившихся к различным богам и связывавших начало Творения со множеством религиозных центров. Темы этих мифов принадлежат к числу наиболее архаических: появление холма, лотоса или яйца из первичных вод. Что касается богов-созидателей, то каждый значительный город отводил ведущую роль собственному богу. Династические изменения часто сопровождались сменой столиц. Такие события обязывали богословов новых столиц сочетать несколько космогонических традиций, выставляя своего местного главного бога как демиурга. Когда дело шло о богах-созидателях, ассимиляция осуществлялась легко благодаря структурному сходству. Но богословы не боялись и синтеза, сочетая гетерогенные религиозные системы и сближая совершенно антагонистические божественные фигуры.[181]
Подобно многим другим традициям, египетская космогония начинается с возникновения холма из первичных вод. Появление этого "Первого Места" над необъятными водными просторами означало возникновение земли, но также и начало света, жизни и сознания.[182] В Гелиополе место, называвшееся "Песчаный Холм" и являвшееся частью храма солнца, считалось первичным холмом. Гермополис был знаменит своим озером, на котором взошел космогонический лотос. Но и другие местности претендовали на те же привилегии.[183] Действительно, каждый город, каждое святилище рассматривались как Центр Мира, место, где началось Творение. Первичный холм становился иногда космической горой, на которую взбирался фараон для встречи с богом солнца.
В других версиях говорится о первичном яйце, в котором находилась "Птица Света" ("Тексты саркофагов" — Coffin Texts, vol. 4, 181 sq.), или о первичном лотосе, породившем Дитя-Солнце,[184] или, наконец, о первобытном змее, первом и последнем образе бога Атума (в главе 175 "Книги мертвых" читаем: когда мир вернется в состояние хаоса, Атум снова станет змеем. В Атуме мы можем признать верховного и скрытого бога, в то время как Ра, Солнце — это прежде всего открытый бог; ср. § 32). Фазы Творения: космогония, теогония, создание живых существ и т. д., — представлены по-разному. В соответствии с солнечной теологией Гелиополя, города, расположенного в верховье дельты, бог Ра-Атум-Хепри[185] создал первую божественную чету — Шу (Атмосферу) и Тефнут, которые стали родителями бога Геба (Земля) и богини Нут (Небо). Демиург осуществил акт творения, мастурбируя или выплюнув слюну. Эти выражения простодушно грубы, но их значение ясно: божества рождаются из самого вещества верховного бога. Так и в шумерской традиции (§ 16) — Небо и Земля находились в неразрывной иерогамии, пока их не разделил Шу, бог погодных явлений.[186] От их союза родились Осирис и Исида, Сет и Нефтида — герои трогательной драмы, к которой мы обратимся позже.
В Гермополисе (Средний Египет) богословы разработали сложную доктрину об
Но наиболее систематическая теология была разработана вокруг бога Птаха в Мемфисе, столице фараонов Первой династии. Основной текст того, что было названо "Мемфисской теологией", был высечен в камне во времена фараона Шакбе (ок. 700 г. до н. э.), но оригинал был составлен примерно за две тысячи лет до этого. Удивительно, что самая ранняя египетская космогония, известная нам, является также и самой философической. Ибо Птах творит своим разумом (своим "сердцем") и словом (своим "языком"). "Тот, кто проявляет себя как сердце (разум), кто проявляет себя как язык (слово) под видом Атума, есть Птах, самый древний". Птах объявляется самым великим богом, тогда как Атум почитается только как создатель первой божественной четы. Это Птах "дал богам существование". После этого боги обрели свои зримые тела, войдя "в каждый вид растений, каждый вид камня, каждую глину, во все, что растет на ее (т. е. земли) поверхности и в чем они (т. е. боги) могут проявиться".[188]
Коротко говоря, теогония и космогония были осуществлены созидательной силой одного бога. Здесь мы весьма определенно сталкиваемся с наивысшим проявлением египетского метафизического мышления. Как замечает Джон Вильсон
По сравнению с теогонией и космогонией, мифы о происхождении человека гораздо менее выразительны. Люди
Людской мятеж и его последствия имели место в мифический век. «Людьми» были, очевидно, самые ранние обитатели Египта, поскольку эта страна была образована первой и, следовательно, являлась Центром Мира.[191] Египтяне были единственно полноправными ее жителями; этим объясняется запрещение чужеземцам посещать святилища — микрокосмические образы страны.[192] Некоторые поздние тексты отражают тенденцию к универсализму. Боги (Гор, Сехмет) защищают не только египтян, но также и палестинцев, нубийцев и ливийцев.[193] Однако мифическая история первых людей не играет ведущей роли. В чудесный период "Первого времени" двумя определяющими факторами были
§ 27. Обязанности воплощенного бога
По замечанию Генри Франкфорта,[194] космогония является самым важным событием, поскольку она представляет собой
Поскольку социальный порядок является аспектом космического порядка, считалось, что царская власть существовала с начала мира. Творец был первым царем,[195] он передал эту функцию своему сыну и наследнику — первому фараону. Эта передача освятила царскую власть как божественный институт. И действительно, жесты и деяния фараона описываются в тех же самых терминах, что и деяния бога Ра или же солнечные эпифании. Приведем лишь два примера: творение Ра иногда обобщается точной формулировкой: "Он заменил Хаос порядком
Фараон является воплощением
Как воплощение маат, фараон является парадигматическим образцом для всех своих подданных. По выражению визиря Рекмира, "он бог, который дает нам жизнь своими деяниями".[198] Дела фараона обеспечивают прочность космоса и государства и, следовательно, непрерывность жизни. В самом деле, космогония повторяется каждое утро, когда солярный бог «отвращает» змея Апопа, не имея, однако, возможности уничтожить его; ибо хаос (первоначальная тьма) представляет собой виртуальность; следовательно, он неразрушим. Политическая деятельность фараона воспроизводит подвиг Ра: он (фараон) также «отвращает» Апопа — иными словами, следит за тем, чтобы мир не был ввергнут снова в состояние хаоса. Когда на границах появляются враги, они уподобляются Апопу, и победа фараона воспроизводит триумф Ра. (Эта тенденция переводить жизнь и историю в термины категорий и парадигматических образов характерна для традиционных культур).[199] Фараон был единственным героем особых, неповторимых исторических событий: военных кампаний в различных странах, побед над разными народами и т. п. И все же, когда Рамзес III строил свою усыпальницу, он повторил названия завоеванных городов, начертанные на погребальном храме Рамзеса II. Даже в период Древнего Царства ливийцы, которые "были жертвами завоеваний фараона Пепи II, имели те же личные имена, что были начертаны на храмовых рельефах Сахури двумя столетиями раньше".[200]
Невозможно различить индивидуальные черты фараонов по их изображениям на монументах и описаниям в текстах. Многие характерные детали, например, дерзость и мужество Тутмоса III во время битвы при Мегиддо, по мнению историка А. де Бука (A. de Buck), обнаруживают общепринятые элементы портрета идеального властителя. Такая же тенденция к обезличиванию наблюдается и при описании богов. За исключением Осириса и Исиды, обо всех богах, несмотря на их различные формы и функции, в гимнах и молитвах говорится почти одинаковыми словами.[201]
В принципе, культовые церемонии должны были проводиться фараоном, но он передавал свои функции жрецам различных храмов. Целью ритуалов, прямой или косвенной, было обеспечение защиты, а значит — неизменности "первоначального творения". На каждый праздник Нового Года космогония повторялась,[202] и даже в более образцовом виде, чем ежедневная победа Ра, поскольку обряд относился к продолжительному временному циклу. Интронизация фараона воспроизводила эпизоды
Большой праздник в честь Мина, один из наиболее популярных во всем Египте, известен нам лучше в силу того, что позднее он оказался связан с царским культом. Первоначально это был праздник жатвы; в процессии участвовали царь, царица и белый бык, Фараон срезал первый сноп и отдавал его быку. Однако последовательность обряда неясна.[204] Церемониями закладки и открытия храмов руководил фараон. К сожалению, нам известны лишь некоторые символические действия: в яму, вырытую на месте будущего храма, фараон опускал "вклады основания" (кирпич, сделанный самим властителем, золотые слитки и т. п.). При открытии царь освящал храм, воздевая вверх правую руку.
К статуе бога, установленной в наосе (храме, святилище), был обращен ежедневный обряд поклонения. После ритуального очищения к наосу подходил совершающий богослужение, ломал глиняную печать и открывал двери. Распростершись перед статуей, он объявлял, что взошел на небо (наос) для созерцания бога. Затем статую очищали содой, чтобы "открыть рот" бога. Наконец, совершающий богослужение снова закрывал двери, опечатывал затвор и пятясь удалялся.[205]
Наши сведения о погребальном культе куда обильнее. Смерть и загробная жизнь занимали египтян намного больше, чем другие народы Ближнего Востока. Со смертью фараона начиналось его путешествие на небо и его «иммортализация». К тому же смерть была непосредственно связана с одним из самых популярных египетских богов — Осирисом.
§ 28. Восхождение фараона на небеса
Наиболее древние египетские представления о существовании после смерти, насколько их можно реконструировать, связаны с двумя традициями, которые широко засвидетельствованы по всему миру: местопребывание мертвых было либо в подземном мире, либо на небесах — точнее, среди звезд. После смерти души отправляются к звездам и приобщаются их вечности. Небо представляли как Богиню-Мать, а смерть была эквивалентна новому рождению, иными словами, вторичному рождению в звездном мире. Материнство неба подразумевало идею, что умерший должен родиться во второй раз; после небесного рождения он питался молоком Богини-Матери (представленной в образе коровы).[206]
Локализация потустороннего мира под землей была преобладающим верованием в неолитических культурах. Уже в додинастический период (т. е. в начале IV тысячелетия до н. э.) определенные религиозные традиции, связанные с земледелием, находили выражение в мифо-ритуальном комплексе Осириса. Так что Осирис, единственный египетский бог, который умер насильственной смертью, также фигурирует в царском культе. Мы позже рассмотрим следствия этого сближения бога, который умирает, с солярной теологией, определяющей и утверждающей бессмертие фараона.
"Тексты пирамид" посвящены почти исключительно концепциям посмертной судьбы фараона. Несмотря на усилия богословов, доктрина не была должным образом систематизирована. В ней есть противоречия, параллельные, а порой и противоположные идеи. В большинстве пассажей настойчиво повторяется, что фараон, сын Атума (Ра), рожденный Великим Богом еще прежде сотворения мира, не может умереть; но в других местах фараона заверяют в том, что его тело не подвергнется разложению. Здесь мы, несомненно, сталкиваемся с двумя различными религиозными идеологиями, которые еще не превратились в единое целое.[207] Тем не менее, в большинстве текстов говорится о путешествии фараона на небо. Он улетает туда в виде птицы — сокола, цапли, дикого гуся ("Тексты пирамид", 461–463, 890–891, 913, 1048), в виде скарабея (366) или кузнечика (890–891) и т. п. На помощь ему должны прийти ветры, облака, боги. Иногда фараон поднимается в небо по лестнице ("Тексты пирамид", 365, 390, 971 и сл., 2083). Во время своего вознесения фараон уже становится богом, совершенно отличным по своей сущности от породы людей (65, 809).[208]
Однако прежде чем оказаться в небесном обиталище на Востоке, именуемом Полем Подношений, фараон должен пройти определенные испытания. Вход защищен озером "с извилистыми берегами" ("Тексты пирамид", 2061), а перевозчик через озеро наделен властью судьи. Чтобы получить место в лодке, следовало выполнить все ритуальные очищения ("Тексты пирамид", 519, 1116) и, прежде всего, дать ответы на вопросы инициатического характера, т. е. ответить стереотипными формулами, которые служили паролем. Иногда фараон прибегал к мольбе (1188–1189) или к магии (429 и сл.), или даже к угрозам. Он обращался с молитвой к богам (особенно к Ра, Тоту и Гору) или просил у двух сикамор, между которыми ежедневно восходит солнце, разрешить ему войти на Поле Тростников.[209]
На небесах фараона с триумфом встречает Бог-Солнце, и во все четыре стороны света направляются гонцы, чтобы возвестить о его победе над смертью. Фараон и на небесах продолжает свое земное существование: восседая на троне, он принимает знаки почитания от своих подданных и продолжает судить и отдавать приказы.[210] Хотя лишь он один обладает солнцеподобным бессмертием, фараон окружен свитой, прежде всего, из членов своей семьи и высших чиновников.[211] Их уподобляют звездам и называют «прославленными». Как пишет Вандье
Как мы уже заметили, сотериологическая доктрина "Текстов пирамид" не всегда последовательна. Отождествляя фараона с Ра, солярная теология подчеркивает привилегированную роль первого: он не подпадает под юрисдикцию Осириса, повелителя мертвых. "Ты открываешь свое место на Небесах среди звезд Небес, потому что ты звезда… Ты не замечаешь Осириса, ты командуешь мертвыми, но ты не смешиваешься с ними, потому что ты не принадлежишь к ним" ("Тексты пирамид", 251). "Ра-Атум не отдаст тебя Осирису, который не судит твое сердце и не имеет власти над твоим сердцем… Осирис, ты не должен завладеть им, и твой сын (Гор) не должен завладеть им" ("Тексты пирамид", 145–146: по переводу R.Weill, p. 116). Другие тексты по своему характеру даже агрессивны: в них утверждается, что Осирис — это мертвый бог, ибо он был убит и брошен в воду. В некоторых местах, однако, встречаются намеки на тождество фараона с Осирисом. Встречаются, например, такие пассажи: "Как Осирис живет, так и фараон Унас живет; как Осирис не умирает, так и фараон Унас не умирает" ("Тексты пирамид", 167 и сл.).
§ 29. Осирис, убиенный бог
Чтобы понять значение этих пассажей, нам следует кратко представить мифы и религиозную функцию Осириса. Для начала заметим, что наиболее полной версией мифа об Осирисе является та, что изложена Плутархом (II век) в его трактате "Об Осирисе и Исиде".[212] Ибо, как мы заметили на примере космогонии (§ 26), в египетских текстах упоминаются лишь отдельные эпизоды. Несмотря на определенные разночтения и противоречия, которые могут быть следствием «соперничества» или синкретизации различных мифологических элементов, центральный миф, сложившийся после окончательной победы Осириса, легко поддается реконструкции. Согласно всем преданиям, Осирис был легендарным царем, чье правление в Египте славилось мощью и справедливостью. Его брат Сет устроил ему западню и убил его. Жене Осириса Исиде, "великой волшебнице", удалось забеременеть от мертвого Осириса. Похоронив его тело, она бежала в Дельту; там, скрывшись в зарослях папируса, она родила сына Гора. Когда Гор вырос, он сначала заставил богов "Девятки"[213] признать свои права, а затем напал на своего дядю.
Сначала Сету удалось вырвать у Гора один глаз ("Тексты пирамид", 1463), но борьба завершилась победой Гора. Он вернул свой глаз и передал его Осирису. (Так Осирис снова ожил; см.: "Тексты пирамид", 609 и сл.) По приговору богов Сет должен носить на себе свою жертву (например, его превращают в барку, которая везет Осириса по Нилу).[214] Но, подобно Апопу, Сет не может быть окончательно уничтожен, ибо и он воплощает неодолимую силу. После своей победы Гор спускается в страну мертвых и объявляет добрую весть: признанный законным наследником своего отца, он коронован на царство. Таким образом он «пробуждает» Осириса. Как говорят тексты, "приводит его душу в движение".
Последний акт этой драмы проясняет характерное состояние, в котором пребывает Осирис. Гор находит Осириса в оцепенении, без сознания, и оживляет его: "Осирис! Смотри! Осирис! Слушай! Вставай! Живи снова!" ("Тексты пирамид", 258 и сл.). Осириса никогда не представляли в движении; он всегда изображался недвижным и пассивным.[215] После своей коронации, т. е. после того, как он положил конец периоду кризиса ("хаос"), Гор оживляет его: "Осирис! Ты ушел, но ты вернулся; ты спал, но тебя разбудили; ты умер, но ты живешь снова!" ("Тексты пирамид", 1004 и сл.). Осирис возвращен к жизни как духовная личность (душа) и обладатель жизненной энергии. Именно он будет с этих пор обеспечивать плодородие растительности и всю репродукцию. Его описывают как воплощение всей Земли или сравнивают с омывающим мир Океаном. Уже к первой трети III тысячелетия до н. э. Осирис становится символом плодородия и роста.[216] Иными словами, Осирис, убиенный царь (покойный фараон), обеспечивает процветание царства, которым правит его сын Гор (новый фараон).
Мы можем понять общий характер отношений между Ра, фараоном, и парой — Осирис-Гор. Солнце и царские усыпальницы — два главных источника сакральности. В соответствии с солярной теологией, фараон был сыном Ра, но поскольку он наследовал покойному властителю (Осирису), вступивший на трон фараон был также и Гором. Напряженность между этими двумя ориентациями египетского религиозного духа — приверженностью солнцу и приверженностью Осирису[217] — проявляется в функции царской власти. Как мы уже видели, египетская цивилизация явилась результатом объединения Верхнего и Нижнего Египта в единое царство. Сначала Ра рассматривался как суверен "Золотого Века"" но с эпохи Среднего Царства (примерно 2040–1730 гг. до н. э.) эта роль была передана Осирису. В царской идеологии восторжествовала осирианская формула, ибо отношение родства Осирис-Гор гарантировало преемственность династии и, кроме того, обеспечивало благоденствие страны. Как источник всеобщей фертильности, Осирис обеспечивал процветающее правление своего сына и преемника.
Текст, относящийся ко времени Среднего царства, превосходно выражает возвышение Осириса как источника и основы всего творения: "Живу я или умер, я есмь Осирис, я вхожу и вновь появляюсь через вас, я распадаюсь в вас, я расту в вас… Боги живут во мне, ибо я живу и расту в зерне, которое их питает. Я покрываю землю, живу я или умер — я есмь Ячмень. Я неуничтожим. Я ввел Порядок… Я стал Властелином Порядка. Я возникаю из тела Порядка…".[218]
Здесь мы встречаемся со смелой идеей — ценности смерти, воспринимаемой отныне как возвышенная трансмутация жизни. Смерть завершает переход оттуда, где ничто не несет никакого смысла, туда, где все исполнено значения. Могила становится местом, где происходит преображение человека,
В самом деле, наряду с фараонами, многие заявляют о своем ритуальном участии в драме и апофеозе Осириса. Тексты, которые ранее высекались на стенах тайных камер в пирамидах, воздвигаемых для фараонов, теперь стали воспроизводиться на саркофагах знати и даже рядовых, непривилегированных членов общества. "Текст саркофагов" (4, 276 и сл.) гласит: "Теперь ты сын царя, принц, и будешь им так долго, пока твое сердце (т. е. дух) будет с тобой". Следуя примеру Осириса, и с его помощью, умершие в состоянии превращать себя в «души», в идеально цельные и потому неуничтожимые духовные существа. Умерщвленный и расчлененный Осирис был воссоздан Исидой и оживлен Гором. Так он открывает новую форму существования: из бессильной тени он становится «личностью», которая «знает», духовным существом, должным образом инициированным.[220] Возможно, что в эллинистических мистериях об Исиде и Осирисе развиваются сходные идеи. Осирис перенимает от Ра функцию судьи над мертвыми; он становится Хозяином Справедливости, пребывающим во дворце или на "Первичном Холме", т. е. в Центре Мира. Между тем, как мы увидим (§ 33), напряженность Ра — Осирис разрешится в эпоху Среднего царства и Империи.
§ 30. Синкопа: анархия, отчаяние и «демократизация» загробной жизни
Пепи II был последним фараоном Шестой династии. Вскоре после его кончины, ок. 2200 г. до н. э, Египетское государство пережило гражданскую войну, в результате чего крайне ослабло. Слабость центральной власти возбуждала амбиции претендентов на престол. Некоторое время в стране царила анархия, и в какой-то момент Египет был разделен на два царства: Северное со столицей в Гераклеополе и Южное, чьей столицей стали Фивы. Гражданская война завершилась победой фиванцев, и последним царям Одиннадцатой династии удалось воссоединить страну. Период анархии, известный историкам как Первый Промежуточный период (или Первое Междуцарствие), закончился в 2050 г. до н. э. с приходом к власти Двенадцатой династии. Восстановление центральной власти обозначило начало действительного возрождения.
"Демократизация" загробной жизни происходила как раз во время Первого Междуцарствия: знатные люди воспроизводили на своих саркофагах "Тексты пирамид", которые были составлены исключительно для фараонов. Это был также единственный период в истории Египта, когда фараона обвиняли в слабости и даже в безнравственности. Основываясь на некоторых чрезвычайно интересных литературных сочинениях, мы можем проследить глубокие изменения, произошедшие во время кризиса. Известны следующие названия наиболее важных текстов: "Поучение царевичу Мерикара"; "Речения Ипуера"; "Песнь Арфиста" и "Совет отчаявшегося со своей душой".[221] Их авторы описывают бедствия, которые принесло с собой крушение центральной власти, и в особенности — те несправедливости и преступления, которые порождали скептицизм и отчаяние и приводили даже к самоубийствам. Но эти документы свидетельствуют в то же время об изменениях внутреннего свойства. По крайней мере, некоторые лица, занимавшие высокое положение, задавали себе вопрос о собственной ответственности за катастрофу и не колеблясь признавали себя виновными.
Некто Ипуер пришел к фараону, чтобы сообщить ему о масштабах бедствия. "Вот, смотри, дело дошло до того, что горстка людей лишила страну царской власти!.. Смотри, дошло до того, что люди восстали против царского урея[222]… который примирил Две Страны… Царская резиденция может быть разрушена в течение часа!". Провинции и храмы из-за гражданской войны больше не платят налогов. Гробницы в пирамидах варварски разграблены. "Бедняки вытащили царя. Смотри, тот, которого похоронили как (божественного) сокола (теперь лежит) на (простых) носилках; то, что скрывали пирамиды, теперь опустело". Однако, получив возможность говорить, «пророк» Ипуер становится дерзким и обвиняет фараона во всеобщей анархии. Ибо царь должен быть пастырем народа, а его (фараона) правление возводит на престол смерть. "С тобой власть и правосудие, (но) ты приносишь в страну смятение вместе с голосом раздора. Смотри, один набрасывается на другого. Люди подчиняются твоим командам. Это означает, что твои деяния породили такое, и ты говорил ложь".[223]
Один из царей этого периода составил трактат для своего сына Мерикара. Он смиренно признавался в своих грехах: "Египет сражается даже в некрополе… Я делал то же самое!". Бедствия страны "случились из-за моих поступков, и я узнал (о зле, которое содеял), лишь после содеянного!". Он рекомендует своему сыну: "Оcуществляй справедливость
Одно проявление вандализма особенно ужасало египтян: люди разрушали могилы предков, выбрасывали их тела, а камни забирали для собственных могил. По словам Ипуера, "многих умерших хоронили в реке. Водный поток стал могилой". И царь наказывает своему сыну Мерикара: "Не разрушай могилы другого… Не сооружай себе могилу из руин!". "Песнь Арфиста" описывает разорение и разрушение могил, но под совершенно другим углом зрения. "Боги, которые жили раньше (т. е. цари), покоились в своих пирамидах и блаженные покойники (т. е. знать), тоже похороненные в царских пирамидах — у них больше нет жилищ. Смотри, что с ними сделали!.. Их стены разрушены, и их домов больше нет — как будто никогда и не было!" Однако для автора поэмы все эти беззакония лишь еще раз подтверждают непроницаемую тайну смерти. "Нет никого, кто бы вернулся оттуда, кто бы мог рассказать о них, кто бы мог рассказать об их нуждах, кто бы мог успокоить наши сердца, прежде чем мы также отправимся туда, куда они ушли". И Арфист заключает: "Дай волю своим желаниям, пока жив… Не унывай сердцем!"[225]
Крушение всех традиционных институтов находило выражение одновременно и в агностицизме и пессимизме, и в экзальтированной радости, которая не могла скрыть глубокого отчаяния. «Синкопа» божественности царской власти неизбежно вела к религиозному обесцениванию смерти. Если фараон больше не выступал как воплощенный бог, то все снова становилось сомнительным и прежде всего — смысл жизни, а значит, и реальность посмертного существования. "Песнь Арфиста" говорит о таких же кризисах отчаяния, которые испытали Израиль, Греция, Древняя Индия в результате крушения традиционных ценностей.
Наиболее трогательный текст — это, несомненно, "Совет отчаявшегося…" — диалог между человеком, охваченным отчаянием, и его душой
§ 31. Теология и политика "соляризации"
Средним царством правил ряд выдающихся властителей, из коих почти все принадлежали к Двенадцатой династии. При них Египет пережил период экономического роста и пользовался высоким международным престижем.[227] Имена, избранные фараонами при коронации, отражали их намерение вести себя справедливо
Парадоксально, но факт: эта империя возникла как следствие, запоздалое, но неизбежное, второго кризиса, наступившего после прекращения Двенадцатой династии. Правители сменялись чехардой вплоть до вторжения гиксосов в 1674 г. до н. э. Причины распада государства, который начался еще за два поколения до этого, пока неясны, но во всяком случае египтяне не могли дольше сопротивляться натиску грозных воинов, имевших лошадей, колесницы и изогнутые луки. История гиксосов достоверно не известна,[229][230] однако их вторжение в Египет было определенно результатом массовых миграций, совершавшихся на Ближнем Востоке в XVII столетии до н. э.
После победы завоеватели поселились в Дельте. Из своей столицы, Авариса, и через своих приспешников они правили большей частью Нижнего Египта; но они совершили ошибку, допустив, в обмен на дань, правление фараонов в Верхнем Египте. Гиксосы принесли с собой некоторых сирийских богов; наиболее значительными из них были Баал и Тешуб, которого они отождествляли с Сетом. Выдвижение убийцы Осириса в высший разряд определенно означало жестокое унижение для египтян. Надо, однако, помнить о том, что культ Сета уже практиковался в Дельте в дни Четвертой династии.
Для египтян вторжение гиксосов означало катастрофу, которую им было трудно понять. Их вера в свою избранность, предопределенную богами, сильно поколебалась. К тому же азиаты, колонизировав Дельту и укрепив свои лагеря, демонстрировали презрение к египетской цивилизации. Но египтяне усвоили урок. Они все лучше и лучше владели оружием своих завоевателей. Спустя столетие после катастрофы (т. е. около 1600 г. до н. э.) Фивы, где правил фараон Семнадцатой династии, начали освободительную войну. Окончательная победа совпала с воцарением Восемнадцатой династии (1562–1308 гг. до н. э.) и основанием Новой Империи.[231]
Освобождение сопровождал рост национализма и ксенофобии. Потребовалось по меньшей мере столетие, чтобы утолить жажду мести гиксосам. Сначала властители проводили карательные рейды. Но уже в 1470 г. до н. э. Тутмос III, предприняв операцию по уничтожению прежних гиксосских укреплений, положил начало серии военных кампаний в Азии. Чувство отсутствия безопасности, порожденное чужеземной оккупацией, долго не исчезало. Чтобы сделать Египет неуязвимым для внешней агрессии, Тутмос III продолжил серию завоеваний, которые завершились образованием Империи. Весьма вероятно, что военные амбиции подстегнуло в нем уязвленное самолюбие, ибо в первые двадцать два года его царствования подлинной правительницей Египта была его тетка и теща Хатшепсут. Эта на редкость одаренная царица предпочитала завоевательным войнам культурную и торговую экспансию. Но уже две недели спустя после падения ее власти Тутмос был на пути в Палестину и Сирию, готовясь усмирить «мятежников». Вскоре он одержал победу при Мегиддо. К счастью для будущего Империи, к побежденным Тутмос проявил великодушие.
Это положило конец египетскому изоляционизму, но также и обозначило упадок традиционной египетской культуры. Несмотря на сравнительно короткий срок существования Империи, ее влияние на дальнейшую историю страны было необратимым. В результате своей международной политики Египет становился все более открытым для космополитической культуры. Столетие спустя после победы при Мегиддо массовое присутствие «азиатов» отмечалось уже повсюду, даже в администрации и царских резиденциях.[232] Некоторых «чужеземных» богов не только терпели, но и ассимилировали с национальными. К тому же египетских богов начали чтить в других странах, а Амон-Ра стал всеобщим богом.
Соляризация Амона способствовала как развитию религиозного синкретизма, так и восстановлению «перворазрядности» солярного бога, ибо солнце было единственным богом, одинаково доступным всем.[233] В начале периода Империи в честь Амона-Pa сочинялись прекраснейшие гимны, в которых он превозносился как всеобщий создатель и космократ. В то же время почитание солярного бога как
§ 32. Эхнатон, или неудавшаяся реформа
То, что получило название "Революции Амарны" (1375–1350 г. до н. э.), т. е. выдвижение Атона, солнечного диска, в качестве единственного верховного божества, отчасти объясняется решимостью фараона Аменхотепа IV освободиться от господства верховного жреца. Действительно, вскоре после своего восшествия на престол, молодой властитель отнял у верховного жреца Амона право на распоряжение имуществом божества, лишив его таким образом источника власти. Затем фараон, изменив свое имя ("Амон удовлетворенный") на Эхнатон ("тот, который служит Атону"), покинул старую столицу Фивы, "город Амона", и построил новую, в 500 километрах к северу, которую он назвал Ахет-Атон (ныне Телль-эль-Амарна) и где он построил дворцы и храмы в честь Атона. В отличие от святилищ Амона, храмы Атона не имели кровли, чтобы Солнце можно было чтить во всем его величии. Это не было единственным новшеством Эхнатона. В изобразительном искусстве он ввел стиль, позже получивший название "амарнский натурализм", и впервые в царские надписи и официальные декреты был введен народный язык; вдобавок, фараон отказался от строгой условности этикета и допустил непосредственность в отношениях с членами своей семьи и близкими.
За всеми этими новшествами стояло то, что для Эхнатона «истина»
Этот гимн справедливо сравнивают с Псалмом 104. Говорилось даже о «монотеистическом» характере реформы Эхнатона. Самобытность и значение этой, по определению Брестеда, "первой индивидуальности в истории" все еще остается предметом обсуждения, но не может быть никакого сомнения в страстности его религиозной веры. В молитве, найденной в его саркофаге, есть следующие строки: "Я иду, чтобы вдыхать сладкое дыхание твоих уст. Ежедневно буду я созерцать твою красоту… Дай мне свои руки, исполненные твоего духа, чтобы я смог проникнуться тобой и жить твоим духом. В любой миг вечности произнеси мое имя — оно всегда ответит на твой призыв!". Спустя тридцать три столетия эта молитва все еще способна растрогать.
Во время царствования Эхнатона и именно из-за его политической и военной пассивности Египет потерял свою азиатскую империю. Его преемник Тутанхамон (1357–1349 гг. до н. э.) возобновил отношения с верховным жрецом Амона и вернулся в Фивы. Следы "атонистских реформ" были в большой мере стерты. Вскоре после этого последний фараон долгой и славной Восемнадцатой династии умер.
По общепринятому среди ученых мнению, с окончанием Восемнадцатой династии завершился творческий период египетского гения. Что касается религиозных памятников, то не кажутся ли они такими скромными (до появления мистерий об Исиде и Осирисе) лишь потому, что были созданы до начала великого процесса синтеза, характеризовавшего период Нового Царства?[237] Ибо, с определенной точки зрения, результаты этого синтеза являются высшей точкой развития египетской религиозной мысли: они представляют собой превосходно сформированную систему, в которую вносились только стилистические новшества.
Чтобы лучше понять значение этого теологического синтеза, вернемся на короткое время к "атонистскому монотеизму". Сначала надо уяснить, что выражение, которое Эхнатон использует в своем гимне — "Единственный Бог, другого подобного которому нет", — уже применялось за тысячу лет до Амарнской реформы в обращении к Амону, к Ра, к Атуму и к другим богам. Иными словами, как замечает Джон Вильсон, было по меньшей мере
§ 33. Окончательное слияние: Ра-Осирис
Теологи Нового царства подчеркивают взаимодополняемость противоположных или даже антагонистических богов. В "Молебствии Ра" солнечный бог именуется "Тот, кто един в двух лицах"" он представлен в виде мумии Осириса, увенчанной короной Верхнего Египта. Другими словами, Осирис наделяется душой Ра.[241] Отождествление двух богов осуществляется в личности умершего фараона: после процесса осирификации царь оживает в облике молодого Ра. Ибо солнечный цикл представляет собой парадигматическую модель судьбы человека: переход от одной формы существования к другой, от жизни к смерти, затем к новому рождению. Схождение Ра в подземный мир означает одновременно его смерть и его возрождение. В одном из текстов говорится о "Ра, который отправляется покоиться в Осирисе, и об Осирисе, который отправляется покоиться в Ра".[242] Многие мифологические сюжеты особо подчеркивают двойственную природу Ра: солярную и осирианскую. Спускаясь в потусторонний мир, он становится тождественным двуименному Осирису-Ра.
Как гласит один из упоминавшихся выше текстов, "Ра прячется в потустороннем мире". В «Молебствии» (строки 20–23) несколько раз подчеркивается акватическая природа Ра, и солярный бог отождествляется с изначальным океаном. Но единство противоположностей выражено, главным образом, в тайной солидарности между Ра и Осирисом или между Гором и Сетом.[243] Р. Кларк (Myth and Symbol, p. 158) высказал блестящую мысль:
Сближение и соединение богов были знакомы египетскому религиозному мышлению еще с самой глубокой древности. Оригинальность теологии Нового царства определяет, с одной стороны, постулат двуединства процесса осирификации Ра и соляризации Осириса и, с другой, убежденность в том, что этот двухсторонний процесс раскрывает сокровенный смысл человеческого существования:
Из архаических элементов в "Книге Мертвых" следует упомянуть представление об опасности "второй смерти" (гл. 44,130, 135–136, 175–176), о важности сохранения памяти (гл. 90) и запоминания своего имени (глава 25). Эти верования широко документируются у «примитивных» народов, но также в Греции и Древней Индии. "Книга Мертвых", однако, отражает процесс теологического синтеза периода Империи. Гимн к Ра (гл.15) описывает ежедневный путь солнца; оно излучает радость, вступая в подземный мир. "Мертвые радуются, когда ты светишь здесь для великого бога Осириса, хозяина вечности".
Не меньшее значение имеет желание умершего идентифицировать себя с божествами — Ра, Гором, Осирисом, Анубисом, Птахом и др. Это не исключает употребления магических формул. Действительно, знание имени бога равнозначно обладанию некоторой властью над ним. Магическая ценность имен и вообще слов определенно была известна еще с доисторических времен. Для египтян магия была оружием, созданным богами для защиты людей. В эпоху Империи магию олицетворял некий бог, который сопровождал Ра в его ладье, как спутник солярного бога.[248] В конечном счете, ночное путешествие Ра по по земному миру, опасный спуск, полный препятствий, представляет собой образец пути каждого умершего к месту судилища.[249]
Одна из наиболее важных глав "Книги Мертвых" — глава 125, посвященная суду над душой, происходящему в большом зале, "зале Двух Маат".[250] Сердце умершего кладут на одну чашку весов, а на другую — перо или глаз, символы маат. Во время процедуры умерший произносит молитву, умоляя свое сердце не свидетельствовать против него. Затем он должен сделать заявление о невиновности, ошибочно именуемое "негативное признание":
Я не причинял зла людям…
Я не хулил бога…
Я не чинил насилия над бедными…
Я не убивал…
Я никого не заставил страдать…
Я не жалел пищи (денег) для подношений в храмах…
Я чист, я чист, я чист, я чист.
Умерший обращался к сорока двум богам, составлявшим суд: "Привет вам, боги, присутствующие здесь! Я знаю вас, я знаю ваши имена. Я не паду под вашими ударами. Вы не станете хулить меня перед богом, чью свиту вы составляете… Вы скажете в присутствии Всеобщего Владыки, что мне положен маат, ибо я осуществлял маат в Египте". Он произносит хвалу самому себе: "Бог доволен мною, потому что я делал то, что он любит. Я давал хлеб тому, кто голодал, воду тому, кто хотел пить, одежду нагому, лодку тому, у кого ее не было… А потому спасите меня, защитите меня! Не выступайте против меня в присутствии великого бога!". Наконец, он обращается к Осирису: "О бог, высоко стоящий на своем пьедестале… защити меня от этих вестников, сеющих зло и подымающих волнения… ибо я осуществлял маат ради Владыки маат. Я чист".[251] Умерший должен также подвергнуться допросу инициатического характера. Он должен показать, что ему известны секретные названия различных частей врат и преддверия, имена привратника зала, имена богов.[252]
Именно в размышлениях о таинстве смерти египетский гений реализовал последний религиозный синтез — единственный, сохранявший свою главенствующую роль вплоть до конца египетской цивилизации. Разумеется, здесь возможно множество интерпретаций и различных применений. Глубинный смысл двуименного Pa-Осириса или неразрывности жизни-смерти-преображения мог быть недоступен тем верующим, которые были убеждены в непогрешимости магических формул; однако в последних отражался тот же эсхатологический гнозис. Развивая старую концепцию смерти как духовной трансмутации, богословы Нового царства уподобляли это «таинство» и ежедневным подвигам Ра, и изначальной драме Осириса. Так они свели в единую систему то, что представлялось образцом вечного и неуязвимого (ход солнца), то, что было лишь трагическим и, в конечном счете, случайным эпизодом (убийство Осириса), и то, что казалось эфемерным и незначительным по определению (человеческое существование). В формировании этой сотериологии роль Осириса была существенной: благодаря ему каждый смертный мог отныне надеяться на "царскую участь" в загробном мире. В конечном итоге, фараон олицетворял собой универсальную модель.
Напряжение между понятиями «привилегия», «справедливость», "знание посвященных" и "добрые дела" снимается способом, который может разочаровать. Ибо если «справедливость» всегда была обеспечена, то "знание посвященных" могло сводиться лишь к знанию магических формул. Все зависело от точки зрения на эсхатологическую концепцию, нестройно выраженную в "Книге Мертвых" и других произведениях подобного рода. Эти тексты дают простор для разнообразных «прочтений», осуществляемых на различных уровнях. «Магическое» прочтение было, конечно, самым простым: оно предполагало лишь веру во всемогущество слова. Престиж магии станет возрастать, причем в той же мере, в какой, в силу новой эсхатологии, "царская участь" будет общедоступной. Сумерки египетской цивилизации ознаменует господство магических верований и практик. Вспомним, однако, что Птах, как говорится в "Мемфисской Теологии", создал богов и мир силой Слова (см. § 26).
Глава V
МЕГАЛИТЫ, ХРАМЫ, ЦЕРЕМОНИАЛЬНЫЕ ЦЕНТРЫ: ЗАПАД ЕВРОПЫ, СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ, ДОЛИНА ИНДА
§ 34. Камень и банан
Мегалитические сооружения Западной и Северной Европы завораживали исследователей на протяжении более чем столетия. Действительно, глядя на хорошие фотоснимки каменных аллей в Карнаке или гигантских дольменов Стонхенджа, невольно задумываешься о смысле и назначении этих памятников древности. Технологическое мастерство этих земледельцев эпохи шлифованного камня вызывает изумление. Как им удавалось устанавливать трехсоттонные блоки в вертикальное положение и поднимать стотонные грузы? Еще одно: эти монументы не уникальны, они составляют часть целого мегалитического комплекса, начинающегося на средиземноморском побережье Испании, включающего Португалию, половину Франции, западный берег Англии и продолжающегося в Ирландии, Дании и на южном побережье Швеции. Конечно, между памятниками существуют значительные морфологические вариации. Но два поколения археологов и историков убедительно показали неразрывную связь всех европейских мегалитических культур — связь, которую можно объяснить только распространением мегалитического комплекса из одного центра, находившегося в Лос-Мильаресе, в провинции Альмерия (Испания).[253]
Мегалитический комплекс включает три категории:
1) менгир (от бретонских слов
2) кромлех (от слов
3) дольмен
Строго говоря, дольмены — это места погребений. (Позднее в некоторых регионах — в Западной Европе, Швеции — дольмен трансформировался в подобие крытого пассажа с каменными сводами). Есть гигантские дольмены: например, дольмен в Сото (близ Севильи) имеет 21 м в длину, его фронтон — это гранитный блок высотой 3,4 м, шириной 3,1 м и толщиной 0,72 м; его вес — 21 тонна. В Лос-Мильаресе был раскопан некрополь, вмещавший около сотни таких крытых пассажей. Большинство могил находилось под огромными курганами. В некоторых могилах было похоронено до ста покойников, принадлежавших к нескольким поколениям одного и того же рода. Иногда в погребальных камерах можно найти центральные столпы-опоры, а на стенах — различить остатки росписи. Дольмены находят на побережье Атлантического океана, более всего — в Бретани, и далее вплоть до Нидерландов. В Ирландии стены сравнительно высоких погребальных камер украшали скульптуры.
Все это, несомненно, свидетельствует о важности культа мертвых. В то время как жилища неолитических людей, воздвигавших эти монументы, были скромными и недолговечными (от них почти ничего не осталось), помещения для умерших сооружались из камня. Очевидно, что эти объекты специально строились такими монументальными и прочными, способными выдержать испытание временем. Сложность символики и религиозная значимость камней и скал хорошо известны.[256] Скала, столп, гранитный блок живут вечно, демонстрируют постоянство и нерушимость — в конечном счете, это вид
Когда мы созерцаем грандиозные мегалитические монументы самых древних земледельцев Северной Европы, на ум приходит известный индонезийский миф. В начале начал, когда небо находилось очень близко от земли, Бог, спускал свои дары на веревке, чтобы передать их первичной супружеской чете. Однажды он послал им камень, но удивленные и возмущенные предки отказались его принять. Через несколько дней бог снова опустил веревку, на этот раз с бананом, который был немедленно принят. Тогда предки услышали глас создателя: "поскольку вы выбрали банан, ваша жизнь будет подобна жизни этого фрукта. Если бы вы выбрали камень, ваша жизнь была бы подобна бытию камня, вечному и бессмертному".[257]
Как мы видели (§ 12), с началом земледелия радикально изменилась концепция человеческой участи: она оказалась такой же хрупкой и эфемерной, как жизнь растений. Но, с другой стороны, человек как бы разделил с растениями их циклическую судьбу: рождение, жизнь, смерть, новое рождение. Мегалитические монументы можно истолковать, как ответ на наш индонезийский миф: если жизнь человека подобна жизни злаков, сила и долговечность достижимы
Мегалитический культ мертвых, вероятно, опирался не только на веру в то, что душа остается жить после смерти, но и, главное, на уверенность в могуществе предков и надежду на их защиту и помощь. Такие верования коренным образом отличаются от концепций, зафиксированных у других народов древности (месопотамцев, хеттов, евреев, греков и др.). для которых умершие были жалкими тенями, беспомощными и несчастными. Более того, если для строителей мегалитов, от Ирландии до Мальты и Эгейских островов,
Помимо различных церемоний (процессий, танцев и т. д.), мегалитический культ мертвых включал также подношение им пищи и напитков, жертвоприношения, совершаемые вблизи монументов, и ритуальные трапезы над могилами. Некоторое количество менгиров было сооружено вне связи с захоронениями. По всей вероятности, эти камни представляли собой род "заместителей тел", в которых находились души умерших.[258] В конечном счете,
Следует учитывать также и сексуальный смысл менгиров, ибо он повсеместно документирован на различных уровнях культуры. Иеремия (Иер 2:27) упоминает тех, "кто говорит дереву: "ты мой отец" и камню — "ты родил меня".[260] Вера в оплодотворяющие возможности менгиров бытовала среди европейских крестьян еще в начале этого столетия. Во Франции, чтобы иметь детей, молодые женщины устраивали «скольжение» (лежа, скользили вдоль камня) или «трение» (сидя на монолите или прижимаясь животом к скале).[261]
Генеративная функция не должна объясняться фаллической символикой менгира, хотя такая символика и зафиксирована в некоторых культурах. Первоначальной — и фундаментальной — идеей была «трансмутация» предков в камень, и менгир либо служил "заместителем тела", либо содержал какой-то существенный элемент умершего — скелет, пепел, «душу» — в самой своей структуре. В обоих случаях умерший
§ 35. Церемониальные центры и мегалитические конструкции
Некоторые мегалитические комплексы, такие, как, например, в Карнаке или Эшдауне, в Беркшире (800 мегалитов на площади 250 и 500 м, расположение которых напоминает параллелограмм), несомненно, были важными церемониальными центрами. Празднества включали жертвоприношения и, как можно предполагать, танцы и процессии. По большой улице в Карнаке, в самом деле, могли шествовать тысячи людей. Возможно, большинство праздников было связано с культом мертвых. Кромлех в Стонхендже, как и другие аналогичные монументы в Англии,[262] стоял посреди поля погребальных курганов. Этот знаменитый церемониальный центр был, по крайней мере, в своей первоначальной форме,[263] святилищем, специально построенным для поддержания связей с предками. В структурном отношении Стонхендж можно сравнить с некоторыми мегалитическими комплексами других культур, развившимися из священных мест — храма или города. Мы встречаемся здесь с восприятием священного пространства, как Центра Мира, особого места, где возможно общение с небом и с подземным миром, т. е. с богами, хтоническими богинями и духами мертвых.[264]
В некоторых регионах Франции, на Иберийском полуострове и в других местах найдены следы культа богини-хранительницы мертвых. Но нигде, кроме как на Мальте, нет таких ярких образцов мегалитической архитектуры и таких выразительных свидетельств культа мертвых и почитания Великой Богини. Раскопки обнаружили очень мало домов, но целых семнадцать храмов, и предполагается, что их было еще больше. Это подтверждает мнение некоторых ученых, что в период неолита Мальта была
Археологические находки свидетельствуют о развитом культе, включавшем жертвоприношения животных, приношения пищи и напитков, обряды инкубации[266] и поклонения, о существовании влиятельного и хорошо организованного жреческого корпуса. Культу мертвых принадлежала, вероятно, центральная роль. Из замечательного некрополя в Гал-Сафлиени, гипогея, состоящего из нескольких высеченных в скале камер, были извлечены кости примерно 7000 человек. В гипогее находились статуи лежащих женщин, что позволяло предположить существование ритуала инкубации. Как и в других мегалитических монументах, стены внутренних помещений украшали барельефы и роспись. Эти обширные палаты были разделены каменными ширмами с лепниной[267] и служили для проведения религиозных церемоний, закрепленных за жрецами и посвященными.
Если гипогей был одновременно и некрополем, и молельней, то в храмах не было найдено никаких захоронений. Изогнутая линия расположения мальтийских святилищ уникальна; археологи называют ее «почкообразной», но, как полагает Г. Цунц, она скорее напоминает форму матки. Поскольку храмы имели крышу, а в помещениях, лишенных окон, было довольно темно, вхождение в святилище было эквивалентно вхождению во "внутренности земли", т. е, в чрево хтонической Богини. Но высеченные в скалах могилы тоже имели форму матки. Можно сказать, что умершего помещали в лоно земли для новой жизни. "Храмы воспроизводили ту же модель, но в более широком масштабе. Живущий, вступая в них, вступал в тело богини". Действительно, заключает Г. Цунц, эти монументы были сценой для "культа-мистерии в точном смысле этого термина".[268]
Добавим, что на поверхностях дольменов и менгиров в Иберии и Западной Европе также обнаруживаются другие магико-религиозные знаки и символы — например, солнце с лучами, топор (атрибут богов грозы), змей (символ жизни, ассоциируемый с предками), олень и т. д. Конечно, эти изображения были обнаружены в различных регионах и относятся к культурам различных эпох, но всех их объединяет принадлежность к мегалитическому комплексу. Возможное объяснение этому лежит либо в разнообразии религиозных идей разных «мегалитических» народов, либо в том факте, что культ предков, несмотря на свою собственную важность, входил и в другие религиозные комплексы.
§ 36. "Загадка мегалитов"
Десятилетие назад археологи объясняли появление мегалитических культур влиянием мигрантов из восточного Средиземноморья, где коллективные погребения зафиксированы уже в III тысячелетии.[269] По мере их распространения на запад дольмены превращались в гигантские сооружения. Как полагает Глин Даниел, такая трансформация происходила на Мальте, на Иберийском Полуострове и в южной Франции. Он же сравнивает распространение мегалитической архитектуры с греческой и финикийской колонизацией в Средиземноморье или с экспансией ислама в Испании. "Сильная, властная, вдохновляемая эгейскими влияниями религия обязывала их вкладывать такой труд в сооружение могил (или могил-храмов?) и увековечивать образ своей богини-покровительницы, богини похорон. Фигуры богинь, топоры, рога и другие символы переносят нас из парижского региона, из Гавринниса, с Крита — на Эгейское море и даже в Трою. Не подлежит сомнению, что могущественная религия восточно-средиземноморского происхождения питала и воодушевляла строителей мегалитических могил, мигрировавших по Западной Европе".[270] Но религия не была первопричиной их миграции; религия была только "утешением в их изгнании на далеком западе и севере Европы". Народы-скитальцы искали себе новые страны для жизни и руду для торговли.[271]
В своей последней книге Гордон Чайлд рассматривает "мегалитическую религию", распространявшуюся средиземноморскими первопроходцами и колонистами. Однажды принятая, идея сооружения мегалитических могил была усвоена различными обществами, не оказав воздействия на их специфическую конструкцию. Каждая могила, возможно, принадлежала знатному лицу или главе семьи; работу по ее сооружению обеспечивали его близкие. "Мегалитический склеп можно сравнить скорее с церковью, чем с замком, а его обитателей — с кельтскими святыми, а не с норманнскими баронами".[272] «Миссионеры» мегалитической религии, веры, прежде всего, в Богиню-Мать, вовлекали в свои общины многих земледельцев. Дольмены и кромлехи действительно встречаются в регионах, особенно благоприятных для неолитического земледелия.[273]
Сходные объяснения развития мегалитического комплекса предлагались и другими выдающимися учеными, специалистами по древней истории.[274] Однако открытие способа радиоуглеродной датировки и дендрохронологии показало, что такие объяснения неверны.[275] Появилась возможность установить, что мегалитические погребения ("камерные могильники") в Бретани были сооружены до 4000 г. до н. э., а в Англии и Дании такие могильники строились до 3000 г. до н. э.[276] Что касается гигантского комплекса в Стонхендже, то его считали современником культуры Уэссекса, которая была связана с Микенской цивилизацией. Но исследования, основанные на современных методах, доказывают, что комплекс в Стонхендже был завершен до Микенского периода; его последняя перестройка (Стонхендж III) датируется 2100–1900 гг. до н. э.[277] На Мальте период, представленный храмами в Тарксиене и некрополем в Гал-Сафлиени, тоже завершился до 2000 г. до н. э.; поэтому некоторые из его характерных черт не могут быть объяснены влиянием, идущим от минойской культуры бронзовой эпохи.[278] Таким образом, нельзя не прийти к заключению, что
Однако ни доказательство этой оригинальности, ни хронологические перестановки не продвинули вперед решение проблемы мегалитических монументов. Стонхендж часто становился предметом дискуссий, но, несмотря на ряд заслуживающих внимания суждений,[279] о религиозной функции и символике монумента все еще нет единого мнения. Более того, выступая против некоторых рискованных гипотез (например, гипотезы сэра Графтона Эллиота Смита, который считал, что все мегалитические конструкции имеют один источник — Египет времен фараонов), исследователи больше не решаются рассматривать проблему во всем ее объеме. Можно лишь сожалеть об этой робости, ибо «мегалитизм» — это замечательный и, возможно, уникальный предмет исследования. Сравнительный анализ показал бы, в какой мере изучение многочисленных мегалитических культур, не исчезнувших еще и в XIX столетии, может способствовать пониманию религиозных концепций, которым следовали строители доисторических монументов.
§ 37. Этнография и предыстория
Хорошо известно, что за пределами Средиземноморья, Западной и Восточной Европы мегалиты доисторического и протоисторического происхождения распространены на обширной территории, охватывающей Алжир, Палестину, Абиссинию, Декан, Ассам, Цейлон, Тибет и Корею. Что касается мегалитических культур, которые еще продолжали жить в начале XX столетия, то наиболее известные из них были зафиксированы в Индонезии и Меланезии. Роберт Гейне-Гельдерн, который долго изучал эту проблему, утверждает, что обе группы мегалитических культур — оставшаяся от доисторических времен и принадлежащая народам, находящимся на первобытной стадии, — исторически взаимосвязаны, ибо, по его мнению, мегалитический комплекс распространился из единого центра, весьма вероятно — из восточного Средиземноморья.
Чуть позже мы вернемся к гипотезе Гейне-Гельдерна. А пока мы можем суммировать его выводы относительно верований, типичных для ныне существующих мегалитических обществ. Мегалиты имеют отношение к определенным идеям, касающимся существования после смерти. Большая часть памятников возводится в ходе церемоний, назначением которых является защита души во время ее путешествия в загробный мир, но они также обеспечивают вечное загробное существование как тем, кто воздвигал их, так и тем, для кого они были сооружены. Кроме того, мегалиты представляют собой, по существу, зримое воплощение связи между живущими и мертвыми; их назначением было увековечение магической силы тех, кто их построил, или тех, для кого они сооружались, а также обеспечение плодовитости людей, скота и посевов. Во всех ныне существующих мегалитических культурах поклонение предкам играет важную роль.[280]
Монументы служат местопребыванием душ мертвых, когда они возвращаются навестить свою деревню. Но монументами пользуются и живые: место, где стоит мегалит, является одновременно и особой культовой площадкой (для церемониальных танцев, жертвоприношений и т. д.), и центром общественных действий. В мегалитическом культе мертвых генеалогия играет значительную роль. Гейне-Гельдерн полагает, что оглашение генеалогии предков, т. е. основателей деревень и некоторых фамилий было, возможно, частью ритуальных действий. Важно подчеркнуть этот факт:
Как мы только что отметили, Гейне-Гельдерн полагает, что существование мегалитических культур, начавшись в V тысячелетии, не прерывалось вплоть до сегодняшних дней, и их еще можно найти в «примитивных» обществах. Однако он отвергает пан-египетские гипотезы Г. Эллиота Смита и Дж. В. Перри. Кроме того, он отрицает существование "мегалитической религии" — по той простой причине, что определенные «мегалитические» верования и концепции зафиксированы в связи со многими религиозными формами, как элементарными, так и более развитыми. Австрийский ученый сравнивает мегалитический комплекс с теми или иными «мистическими» движениями, например, с тантризмом, который может быть как индуистским, так и буддийским. Он также отрицает существование "мегалитического культурного круга", включавшего, по мнению некоторых авторов, специфические мифы и социально-экономические институты; в самом деле, мегалитические идеи и практика встречаются у народов со множеством несходных социальных и экономических институтов и культурных форм.[281]
И все же анализ мегалитического комплекса, выполненный Гейне-Гельдерном, сохраняет свою ценность. Но его гипотеза относительно единства древней и современной мегалитических культур сегодня оспаривается или просто не принимается во внимание многими исследователями. Проблема «непрерывности» мегалитического комплекса является существенной и должна оставаться открытой для изучения. Ибо, как недавно заявил один автор, она представляет собой "величайшую загадку древнейших времен". Во всяком случае, вне зависимости от того, какая гипотеза принята — непрерывности или конвергенции, — невозможно говорить об
§ 38. Первые города в Индии
Последние исследования предыстории индийской цивилизации открыли перспективы, которые нельзя было предвидеть еще несколько десятилетий назад. Но они поставили и проблемы, до сих пор не получившие удовлетворительного решения. Раскопки двух городов — Хараппы и Мохенджо-Даро — выявили хорошо развитую городскую культуру, одновременно торговую и теократическую. Ее хронология — вопрос еще спорный, с определенностью можно сказать только, что индская культура была уже вполне развита к 2500 г. до н. э. Что особенно поразило первых археологов, так это единообразие и стагнация хараппской культуры. Никаких изменений, никаких новшеств за всю ее тысячелетнюю историю (два вышеупомянутых города были, возможно, столицами "империи"). Эту непоколебимую устойчивость можно объяснить разве что существованием режима, базировавшегося на некоей форме религиозной власти.[283]
Ныне известно, что эта культура распространялась далеко за пределы долины Инда и повсюду характеризовалась таким же единообразием. Гордон Чайлд считал, что хараппская технология сходна с египетской и месопотамской. Однако хараппская технология производила вещи незамысловатые, "свидетельствовавшие о том, что взгляд хараппцев был устремлен к предметам нездешнего мира"[284]
Что касается истоков этой древнейшей городской цивилизации, развивавшейся в Индии, то ученые сходятся на том, что их следует искать в Белуджистане. Как полагает Фэрсервис, предки хараппцев вели свое происхождение от доарийских земледельцев Ирана. Заслуживает внимания тот факт, что древнейшие поселения строились вблизи сооружений, имевших церемониальную функцию. В крупном археологическом комплексе, раскопанном в регионе реки Порали и известном под названием Комплекс Эдит Шахр, был обнаружен холм высотой 7-12 м и ряд строений, окруженных стенами. Холм имел форму зиккурата, несколько лестниц вели на верхнюю террасу. В каменных строениях почти не видно следов человеческого обитания — свидетельство того, что их функция была церемониальной. Вторая фаза того же комплекса (фаза В) характеризуется наличием больших каменных колец шириной от 3 до 8 м и "белокаменными улицами". Эти сооружения, по-видимому, служили только религиозным целям.[285]
Фэрсервис сближает эти священные места и вообще сооружения, раскопанные в долине Кветты (представляющие дохараппские культуры Синда и Белуджистана) с городами Мохенджо-Даро и Хараппой, которые, как он полагает, первоначально предназначались для культовых церемоний. Хотя гипотеза все еще обсуждается, не подлежит сомнению религиозная функция «цитадели», где размещаются характерные строения, одинаковые в обоих городах. Для нас полемика по этому поводу несущественна. Культовое происхождение дохараппских поселений (т. е. древнейших городов!) бесспорно, да и современные ученые единодушно считают самые древние городские центры церемониальными комплексами. Пол Уитли блестяще продемонстрировал религиозное предназначение и функции древнейших городов в Китае, Месопотамии, Египте, Центральной Америке и других местах.[286] Самые древние города строились вокруг святилищ, т. е. около священного места — Центра Мира, где, по преданию, сообщались земля, небо и подземный мир.[287] Только если удастся показать, что два главных города долины Инда четко отличаются от своих дохараппских прототипов (и от других древних городов), то Хараппу и Мохенджо-Даро можно будет рассматривать как первые примеры секуляризации городской структуры, феномен исключительно новой эры.
Сейчас же следует подчеркнуть морфологическую выделенность священного пространства и культового центра. В мегалитических культурах Средиземноморья и Западной Европы церемониальный центр, связанный с культом мертвых, был отмечен менгирами и дольменами, реже святилищами, а поселения не превышали размеров деревень.[288] Реальные же мегалитические «города» на Западе, как мы видели, строились для мертвых: они были некрополями.
§ 39. Доисторические религиозные концепции и их параллели в индуизме
Верования хараппцев, принадлежащие первой городской цивилизации Индии, важны также и по другой причине — из-за их отношений с индуизмом. Несмотря на скептицизм некоторых авторов, можно считать, что религиозная жизнь Мохенджо-Даро и Хараппы известна нам, по крайней мере, в ее основных направлениях. Так, например, большое число фигурок и изображений на печатях указывают на культ Богини-Матери. Кроме того, как признал и сэр Джон Маршалл, фигура с фаллосом, сидящая в «йоговской» позе и окруженная дикими зверями, представляет Великого бога, возможно, прототип Шивы.[289] Фэрсервис привлек внимание к многочисленным сценам религиозного поклонения или жертвоприношения, встречающимся на печатях. Наиболее известная изображает фигуру, сидящую (или танцующую?) на площадке между двумя коленопреклоненными молящимися, при каждом из которых находится кобра. На других запечатлен персонаж, усмиряющий, подобно Гильгамешу, двух тигров, или рогатый бог с бычьими ногами и хвостом, напоминающий месопотамского Энкиду; представлены также духи деревьев, которым приносят жертвоприношения, процессии людей, несущих «штандарты», и т. д.[290] Вэтс полагает, что в сценах, нарисованных на некоторых урнах из раскопок в Хараппе, он может распознать души умерших, готовящиеся переправиться через поток.[291]
Сэр Джон Маршалл, а вслед за ним и другие ученые подчеркивали «индуистский» характер хараппской религии. Кроме уже приведенных примеров — Великая Богиня, прото-Шива в «йоговской» позе, ритуальная ценность деревьев, змей, лингама, — мы можем упомянуть "большую ванну" в Мохенджо-Даро, напоминающую купальни современных индуистских храмов, дерево
Двадцать лет тому назад мы так писали о разрушении индской культуры: "Крушение городской культуры не значит, что она себя исчерпала, она лишь регрессирует до сельской, зачаточной, «народной» формы (феномен, широко распространенный в Европе времен крупных варварских вторжений). Однако задолго до крушения индской культуры арианизация Пенджаба положила начало великому движению синтеза, которому суждено было однажды стать индуизмом. Большое число «хараппских» элементов в индуизме можно объяснить только начавшимся значительно раньше контактом между индоевропейскими завоевателями и представителями индской культуры. Эти представители не обязательно были творцами индской культуры или ее прямыми наследниками; они могли быть носителями хараппской культуры, которые, в результате рассеяния, сохранили ее в периферийных регионах, не затронутых первыми волнами арианизации. Так можно объяснить следующий по видимости странный факт: культ Великой Богини и Шивы, фаллический культ и почитание деревьев, аскетизм, йога и т. д. появляются в Древней Индии как религиозное выражение высокоразвитой городской цивилизации, т. е. индской — в то время как в средневековой и современной Индии эти религиозные элементы характеризуют «народные» культуры. Начиная с хараппского периода, определенно существовала спайка между духовностью австралоидных аборигенов и «учителей», создателей городской культуры. Следует предположить, однако, что сохранился не только этот синтез, но также и особенный, исключительный вклад «учителей» (вклад, напрямую связанный с их теократическими концепциями). Иначе будет невозможно объяснить то значение, какое приобрели брахманы в постведийский период. Весьма вероятно, что хараппские религиозные концепции (которые резко контрастируют с индоевропейскими) были сохранены — с неизбежными искажениями — в маргинальных слоях общества и в среде новых, индоевропейских, «учителей». Весьма вероятно, что именно отсюда они волнами распространялись во времена позднейшего формирования индуизма".[296]
После публикации этих строк (1954 г.) были получены другие свидетельства преемственности цивилизаций.[297][298] Более того, подобные же процессы документируются и в других местах, особенно на Крите, в континентальной Греции и в Эгейском регионе в целом, где эллинская культура и религия явились результатом симбиоза между средиземноморским субстратом и индоевропейскими завоевателями, пришедшими с севера. Здесь, так же как в Индии, религиозные идеи и верования автохтонного населения стали доступными главным образом через археологические данные, в то время как древнейшие тексты — Гомера и Гесиода прежде всего — широко отражают традиции индоарийских захватчиков. Надо подчеркнуть, однако, что Гомер и Гесиод — это уже заря эллинского синтеза.
§ 40. Крит: священные пещеры, лабиринты, богини
Неолитической культуре на Крите, документируемой с V тысячелетия до н. э., пришел конец, когда примерно в III тысячелетии остров был колонизирован иммигрантами, прибывшими с юга и востока. Пришельцы были мастерами по обработке меди и бронзы. Сэр Артур Эванс назвал их культуру Минойской — по имени легендарного царя Миноса — и разделил ее на три периода: ранне-минойский (конец III тысячелетия до н. э.); средне-минойский (строительство дворцов в Кноссе и Маллии, прибл. 2000–1580 гг. до н. э.) и поздне-минойский (1580–1150 гг. до н. э.).[299] Во время средне-минойского периода критяне употребляли иероглифическую письменность, которую сменила около 1700 г. до н. э. линейная ("линейная А"); ни та, ни другая не были расшифрованы. Именно в этот период (2000–1900 гг. до н. э.) первые греки, минойцы, вошли в континентальную Грецию. Они были авангардом индоевропейских групп, которые последовательными волнами будут расселяться в Элладе, на островах и на побережье Малой Азии. Первая фаза поздне-минойской культуры (1580–1450 гг. до н. э.) представляет собой апогей Минойской культуры. Это был период, когда индоарийские захватчики[300] основали на Пелопоннесе город Микены и поддерживали отношения с Критом. Вскоре после этого (прибл. 1450–1400 гг. до н. э.) микенцы (или ахейцы) поселились в Кноссе и изобрели письменность, известную под названием "линейная В". Последняя фаза поздне-минойской культуры, именуемая микенской эпохой (прибл. 1400–1150 гг. до н. э.), закончилась с вторжением дорийцев (прибл. 1150 г.) — окончательным разрушением критской цивилизации.
До тех пор, пока Вентрис не расшифровал, в 1952 г., линейную письменность В, единственными документами минойской культуры были материалы археологических раскопок. Они все еще остаются наиболее важными. Первые указания на действа, имеющие религиозное назначение, были найдены в пещерах. На Крите, как и повсюду в Средиземноморье, пещеры долго служили по преимуществу жилища-ми, но также, особенно со времени неолита, кладбищами (обычай, который дошел до современности). Однако значительное число пещер было посвящено различным автохтонным божествам. Некоторые обычаи, мифы и легенды, связанные с этими чудесными пещерами, были позже включены в религиозные традиции греков. Так, одна из наиболее известных пещер, находящаяся в Амнисосе, близ Кносса, была посвящена Илифии, доэллинской богине деторождения. Другая, на горе Дикте,[301] знаменита тем, что служила убежищем для младенца Зевса; именно здесь появился на свет будущий хозяин Олимпа, и его крики заглушили бряцанием своих щитов куреты. Воинственный танец куретов, вероятно, был церемонией инициации, которую проводили братства молодых людей (см. § 83). Ибо некоторые пещеры использовались братствами для тайных ритуалов: например, пещера на горе Ида была местом сборищ дактилей, мифологической персонификации братства мастеров-металлургов.
Пещеры, как известно, играли религиозную роль, начиная с эпохи палеолита. Лабиринты переняли и расширили эту роль; вхождение в пещеру или лабиринт было эквивалентно спуску в Аид, иными словами — ритуальной смерти инициатического типа. Мифология знаменитого лабиринта Миноса темна и фрагментарна, но ее самые драматические эпизоды связаны с инициацией. Первичное значение этого мифо-ритуального сценария, было, возможно, забыто задолго до появления первых письменных документов, свидетельствующих о нем. Миф о Тесее, и особенно о его вхождении в лабиринт и победоносной борьбе с Минотавром, привлечет наше внимание позже (§ 94). Сейчас уместно просто напомнить о ритуальной функции лабиринта в инициатическом, испытании.
Раскопки в Кноссе не выявили следов легендарного создания Дедала. Тем не менее, лабиринт изображен на критских монетах классического периода, упоминаются лабиринты и в связи с другими городами. Что касается этимологии этого слова, то его толковали, как "дом двойного топора"
В эпоху неолита увеличивается число женских скульптурных фигурок; для них характерны колоколообразные юбки, открытая грудь и руки, воздетые в молитвенном жесте. Чем бы ни были эти фигурки — вотивы или «идолы», но обозначают они религиозное превосходство женщин и, прежде всего, главенство богинь. Позднейшие свидетельства подтверждают и определяют это главенство. Судя по изображениям процессий, дворцовых празднеств и сцен жертвоприношений, женщины принимали большое участие во всех этих действиях.[303] Богини представлены в покрывалах или полуобнаженными, они сжимают ладонями свои груди или воздевают руки в знак благословения.[304] Другие изображения представляют их как Хозяек Диких Зверей
Культ богинь отправлялся на вершинах гор, равно как и в дворцовых часовнях или частных домах, и везде богини оказывались в центре религиозного действа. Начало средне-минойской культуры (2100–1900 гг. до н. э.) дает нам самые ранние свидетельства о святилищах на высоких местах. Сначала это были только скромные ограды, а позже — небольшие здания. В святилищах Петсофы, на горе Юктас толстый слой пепла скрывал терракотовые фигуры людей и животных. Нильссон считает, что здесь поклонялись богине природы, бросая вотивные фигурки в костры.[306] Более сложными и загадочными были так называемые аграрные, или вегетационные культы. Несмотря на свое «аграрное» происхождение (они отправлялись главным образом в священных оградах), они входили, по крайней мере, символически, и в дворцовые службы. Судя по резным камням, рисункам и рельефам на вазах, эти культы включали пляски, процессии со священными предметами и принесение очистительных жертв.
Деревья играли центральную роль. Иконографические свидетельства показывают различных персонажей, которые трогают листья, поклоняются богине растительности или исполняют ритуальные танцы. Некоторые сцены подчеркивают экстравагантную, если не сказать экстатическую, природу ритуала: обнаженная женщина страстно бьет ствол дерева; служитель культа вырывает дерево с корнем, а его напарник словно бы плачет над могилой.[307] В таких сценах справедливо видят не только драму ежегодной гибели растительности, но также и религиозный опыт, внушенный открытием мистической солидарности между человеком и растением (ср. §§ 12,14).[308]
§ 41. Характерные черты минойской религии
Как полагает Пикар, "до настоящего времени у нас нет свидетельств существования взрослого бога — мужчины".[309] Богиню иногда сопровождает вооруженный служитель, но его роль не ясна. Тем не менее, некоторые боги растительности были, несомненно, известны, ибо греческие мифы сообщают о характерной для аграрных религий иерогамии, имевшей место на Крите. Перссон попытался на базе иконографических изображений реконструировать ритуальный сценарий периодической смерти и возрождения растительности. Шведский ученый полагал, что он может соотнести различные сцены культа с временами года в аграрном цикле: весна (явление богини природы и сцены поклонения ей); лето (явление бога растительности и т. д.); зима (ритуальный плач, сцены, представляющие уход божеств и т. д.).[310] Некоторые их этих толкований убедительны, но реконструкция сценария в целом — вопрос спорный.
Не вызывает сомнений разве что сам религиозный смысл иконографических материалов и то, что собственно культ строился вокруг «мистерий» жизни, смерти и возрождения, а, следовательно, включал в себя обряды инициации, погребальный плач, оргиастические и экстатические церемонии. Как справедливо подчеркивает Франсис Виан, "было бы ошибкой заключить, на основании скудости иконографического материала, что религия не играла сколько-нибудь заметной роли в царском жилище. На самом деле, сам дворец в целом является священным, ибо он служит местопребыванием божественной владычицы и верховного жреца, выступающего посредником между ней и людьми. Амфитеатры с круговыми ступенями, внутренние дворы, где стоят алтари, даже кладовые — все это имеет религиозное назначение. Трон был объектом поклонения, о чем свидетельствуют окружающие его символические грифоны (в Кноссе и Пилосе); возможно даже, что он и предназначался для ритуальной эпифании богини, а не для суверена".[311]
Функцию дворца как церемониального центра надо непременно подчеркнуть. Священные бои быков, в которых животное не убивали, происходили на площадках, окруженных рядами ступеней, на так называемых дворцовых театральных аренах. Рисунки в Кноссе показывают нам «акробатов» — мужчин и женщин — вольтижирующих через быков. При всем скептицизме Нильссона, религиозное значение «акробатов» не вызывает сомнений: перепрыгнуть через бегущего быка — превосходное инициатическое испытание.[312] Весьма вероятно, что легенда о спутниках Тесея, семи юношах и семи девушках, принесенных в жертву Минотавру, отражает память о таком посвятительном испытании. К сожалению, мы ничего не знаем о мифологии священного быка и его роли в культе Возможно, что специфический критский культовый объект, известный как "святительные рога", представлял собой стилизацию бычьих рогов. Его вездесущность подтверждает вес его религиозной функции: рога должны были освящать помещаемые между ними предметы.
Религиозный смысл и символика некоторых культовых объектов все еще обсуждаются. Двойной топор определенно использовался при жертвоприношениях. Его находят на значительном отдалении от Крита. В Малой Азии, как символ удара молнии, он был эмблемой бога-громовержца. Но еще к эпохе палеолита относится сделанная в Телль-Арпачья (Ирак) находка двойного топора рядом с нагой богиней. На Крите также двойной топор можно видеть в руках женщин — жриц или богинь — или на их головах. Два его заточенных лезвия наводят Эванса на мысль, что это эмблема, символизирующая союз взаимодополняющих мужского и женского принципов.
Колонны и столбы, вероятно, принадлежали космологической символике
Культ мертвых играл значительную роль. Их тела спускали в глубокие камеры склепов. Как и повсюду в Малой Азии и Средиземноморье, мертвым оставляли под землей возлияния. Живущие могли спускаться в некоторые камеры, где были установлены скамьи для отправления культа. Погребальная служба, возможно, проводилась под покровительством богини (ср. § 35). Действительно, вырубленная в скале могила верховного жреца в Кноссе включала и крипту на столбах; ее выкрашенный голубой краской потолок изображал небесный свод; снаружи была построена часовня, напоминающая святилище Богини-Матери во дворце.[314]
Наиболее ценное, но вместе с тем и наиболее загадочное свидетельство, относящееся к римской религии, — это две декорированные панели саркофага, раскопанного в Агиа-Триаде. Эта находка, несомненно, отражает религиозные идеи своего периода (ХШ-ХII вв. до н. э.), когда микенцы уже обосновались на Крите. Тем не менее, в той мере, в какой сцены, изображенные на панелях, поддаются последовательному истолкованию, они напоминают минойские и восточные верования и обычаи. На одной из панелей изображено принесение в жертву быка; к нему движется процессия из трех жриц; по другую сторону от жертвы, чье горло уже перерезано, показано кровавое жертвоприношение под священным деревом. На второй панели мы видим совершение погребального возлияния: жрица наливает красную жидкость в большую урну. Последняя сцена наиболее таинственна: умерший в длинном одеянии присутствует при погребальном жертвоприношении у своей могилы; три мужчины-жертвователи приносят ему небольшую лодку и двух телят.[315]
Некоторые ученые, судя по внешности умершего (как полагает Пикар, "можно говорить о мумии"), полагают, что он обожествлен. Такая гипотеза вероятна. Тогда может идти речь о выдающейся персоне, такой как верховный жрец Кносса или один из греческих героев (Геракл, Ахилл, Менелай). Однако более вероятно, что на панелях саркофага изображено не обожествление умершего, а особый вид инициации, религиозной мистерии, способной обеспечить ему счастливую загробную жизнь. В самом деле, Диодор (I в. до н. э.) отмечал сходство между критской религией и "религиями мистерий". Этот тип религии впоследствии будет подавлен в так называемой Дорической Греции и продолжит существование только в некоторых закрытых обществах — тиасах (вероятно, доэллинское слово).[316]
Традиция, о которой сообщает Диодор, представляет огромный интерес, ибо она обозначает границы ассимиляции восточных и средиземноморских религиозных идей арийскими завоевателями.
§ 42. Преемственность доэллинских религиозных структур
Расшифровка линейной письменности В показала, что к 1400 г. до н. э. в Кноссе говорили и писали по-гречески. Отсюда следует, что микенские завоеватели играли решающую роль не только в разрушении Минойской цивилизации, но также и в ее финальный период; иными словами, в своей последней фазе критская цивилизация включала также континентальную Грецию. Если принять во внимание тот факт, что до вторжения микенцев влияние Египта и Малой Азии[317] вылилось в азиатско-средиземноморский синтез, можно оценить древность и сложность греческого культурного феномена. Эллинизм уходит корнями в Египет и в Азию; но именно вклад микенских завоевателей создает "греческое чудо".
На дощечках, раскопанных в Кноссе, Пилосе и Микенах, боги Гомера упоминаются под своими классическими именами: Зевс, Гера, Афина, Посейдон и Дионис. К сожалению, информация, которую содержат эти дощечки о мифологии и культе, довольно скудна; упоминаются Зевс Диктейский и Дедал, "рабы бога", "рабы Афины", имена жриц и т. д. Намного более значительна слава Крита в мифологии и религии классической Греции. Считается, что на Крите родился и умер Зевс; Дионис, Аполлон, Геракл совершали на Крите в детстве свои подвиги; здесь Деметра любила Иасиона, и здесь Минос дал критянам законы и вместе с Радамантом стал судьей в Аиде. И именно с Крита, на высшей стадии классического периода, заимствовались традиционные очистительные процедуры.[318] Остров был наделен сказочными достоинствами периода изначальности, ибо классическая Греция, минойский Крит участвовали в чудесах «истока» и «автохтонности».
Не вызывает сомнения, что религиозные традиции греков изменились в результате смешения с местными, критскими — как и повсюду в Эгейском регионе. Нильссон отметил, что из четырех религиозных центров классической Греции: Дельф, Делоса, Элевсина и Олимпии, — первые три были унаследованы от микенцев. Живучесть некоторых микенских религиозных структур была широко подтверждена. Так, минойско-микенская часовня перешла в греческое святилище, и очевидна преемственность между критским и микенским дворцовым культом домашнего очага. Минойцам был известен образ бабочки-психеи. Начала культа Деметры засвидетельствованы на Крите, а старейшее святилище в Элевсине датируется микенской эпохой. "Некоторые архитектурные и другие особенности мистериальных храмов классических времен, как представляется, ведут свое происхождение, в большей или меньшей степени, от инсталляций доэллинского Крита".[319]
Как и в доарийской Индии, это прежде всего культ богинь и обычаи и верования, связанные с плодородием, смертью и посмертной жизнью души. В некоторых случаях прослеживается преемственность верований от доисторических времен до современности. Приведем лишь один пример — Скотейнская пещера, "одна из самых грандиозных и живописных на всем Крите". Ее глубина — 60 м, у нее четыре уровня; в конце второго уровня помещены два "культовых идола, один — на каменном алтаре, другой — рядом": женщина и "бюст безбородого мужчины с сардонической усмешкой". Перед этими двумя статуями — "осколки сосудов более чем метровой величины; такие же разбросаны на третьем подземном уровне… Их хронология идет без разрыва с начала II тысячелетия до н. э. до конца Римского периода".[320] Святость пещеры сохраняется до наших дней. Поблизости от нее находится небольшая белая часовня Святой Параскевы. 26 июля у входа в пещеру собирается "все население долины Апоселеми и Херсонесского региона"" на двух площадках под сводом пляшут, вволю пьют вино и поют любовные песни так, что их можно принять за ритуальные из соседней часовни".[321]
Прослеживается преемственность и других специфических проявлений древней критской религиозности. Сэр Артур Эванс подчеркивает сходство между культом дерева и почитанием священных камней. Подобное сходство обнаружено в культе Афины Парфенонской в Афинах: столб, означающий священное дерево (оливу), и на нем — сова, эмблема богини. Эванс прослеживает культ столба вплоть до нашего времени: например, священный столб в Текекиой, близ Скопье — это реплика Минойской колонны, почитаемой и христианами, и мусульманами. Вера в то, что священные источники связаны с богинями, снова проявилась в классической Греции, где источники почитались как нереиды; она сохранилась и в наши дни: нереидами называют фей.
Нет нужды множить примеры. Следует помнить, что сходный процесс преемственности архаических религиозных структур характерен для всех народных культур, от Западной Европы и Средиземноморья до берегов Ганга и до Китая (ср. § 14). Для нашей цели важно подчеркнуть тот факт, что этот религиозный комплекс, объединяющий богинь плодородия и смерти с обычаями и верованиями, относящимися к инициации и посмертной жизни души, не включался в гомеровскую религию. Несмотря на симбиоз с бесчисленными доэллинскими традициями, арийским завоевателям удалось утвердить свой пантеон и поддержать свой особый религиозный стиль (см. гл. X–XI).
Глава VI
РЕЛИГИЯ ХЕТТОВ И ХАНААНЕЕВ
§ 43. Анатолийский симбиоз и хеттский синкретизм
Здесь уже отмечалась поразительная стойкость религиозных воззрений, наблюдавшаяся в Анатолии на протяжении нескольких тысячелетий — от VII в. до н. э. до введения христианства. "Не прослеживается никакого прерывания преемственности между бесформенными статуэтками мужского божества, стоящего на быке, что были найдены на уровне VI в Чатал Хююке (прибл. 6000 лет до н. э), изображениями бога грозы хеттского периода и статуей Юпитера Долихенского, почитавшегося солдатами римских легионов; то же можно сказать и о богинях с леопардами из Чатал Хююка, хеттской богине Хебат и Кибеле классического периода".[322]
По крайней мере, отчасти эта смена преемственность является следствием замечательной способности к религиозному синкретизму. Индоевропейская этническая группа, которая в современной историографии называется хеттами, господствовала в Анатолии на протяжении II тысячелетия (Древнее царство, ок. 1740–1460 гг. до н. э. и Империя, ок. 1460–1200 гг. до н. э.). Покорив хаттов (древнейшее анатолийское население, чей язык известен), захватчики-ариафоны положили начало процессу культурного симбиоза, продолжавшемуся еще долго после крушения их политических образований. Вскоре после вступления в Анатолию хетты подверглись вавилонскому влиянию. Позднее, и особенно в период Империи, они ассимилировали существенные элементы культуры хурритов, неиндоевропейского населения, жившего в северных регионах Месопотамии и Сирии. Поэтому в хеттском пантеоне божества шумеро-аккадской семьи стояли бок о бок с анатолийскими и хурритскими божествами.[323] Большая часть хеттских мифов и ритуалов, насколько известно, имеет параллели и даже образцы в хаттских или хурритских религиозных традициях. Индоевропейское наследие было наименее значительным. Тем не менее, несмотря на гетерогенность их источников, творения хеттского гения — прежде всего, религиозное искусство — не лишены оригинальности.
Божества отличались устрашающей и светоносной силой, которая исходила от них (ср.: "божественный блеск",
Пантеон воспринимался как большая семья, возглавляемая первой четой страны хеттов: Богом грозы и Великой Богиней. Бог грозы был известен главным образом под своим хурритским именем — Тешуб, так мы и будем его здесь называть. Имя его жены звучит по-хурритски как Хебат. Их священные животные, бык, а у Хебат — лев (или пантера), подтверждают преемственность с доисторическим периодом (ср. § 13). Самая знаменитая Великая Богиня была известна под именем «солнечной» богини Аринны (на хаттском языке — Вурусема). В действительности она была эпифанией
Вавилонская идеограмма «Иштар» использовалась для обозначения многочисленных местных богинь, анатолийские имена которых неизвестны. Ей соответствует хурриттская Шаншка.[325] Но следует помнить, что вавилонская Иштар, богиня любви и войны, была известна в Анатолии; поэтому в некоторых случаях мы имеем дело с анатолийско-вавилонским синкретизмом. Солнечный бог, сын Тешуба, считался, подобно Шамашу, защитником права и справедливости. Не менее популярным был Телепинус, также сын Тешуба, миф о котором мы рассмотрим ниже.
Что касается религиозной жизни, то источники информируют нас только об официальном культе. Молитвы, тексты которых сохранились, принадлежат царской среде. Иными словами, мы ничего не знаем о верованиях и ритуалах народа. Тем не менее, можно не сомневаться в тех функциях, которые приписывались богиням плодородия и богу грозы. Сезонными празднествами, особенно праздником Нового Года
Черная магия была запрещена сводом законов; виновные подвергались казни. Это косвенно подтверждает ту исключительную репутацию, которой пользовались некоторые архаические действия в народных кругах. С другой стороны, значительное число найденных до сих пор текстов содержат свидетельство того, что белую магию практиковали часто и открыто; она включала в себя, главным образом, ритуалы очищения и изгнания зла.
Престиж и религиозная роль царя были значительными. Власть — это дар богов. "Мне, Царю, боги — Бог Солнца и Бог Грозы — доверили страну и мой дом… (Боги) заботятся о царе. Они обновили его силу и не поставили предела его годам".[326] Царь «любим» великим богом. (Однако представление со спуском царя в подземный мир по месопотамскому типу не засвидетельствовано). Благополучие царя идентифицируется с благополучием всего народа. Властитель — наместник бога на земле, но он также представительствовал от народа перед пантеоном.
Пока не найдены тексты, описывающие посвящение в царский сан, но известно, что властителя умащали маслом, одевали в специальные одежды и короновали; затем он получал царское имя. Царь был также верховным жрецом, и, один или с царицей, руководил наиболее важными празднествами года. После кончины цари обожествлялись. О смерти царя говорилось: "Он стал богом". Его статую устанавливали в храме, и правящий властитель приносил ему жертвы. Как явствует из некоторых текстов, царь при жизни рассматривался, как воплощение своих обожествленных предков.[327]
§ 44. "Бог, который скрывается"[328]
Оригинальность "хеттской"[329] религиозной мысли видна особенно в толковании некоторых важных мифов. Одной из наиболее примечательных является тема "бога, который скрывается". В наиболее известной версии героем выступает Телепинус. Другие тексты отводят эту роль его отцу, богу грозы, богу солнца или определенным богиням. Основа, как и имя Телепинус, — хаттская. Хеттские версии связаны с различными ритуалами; другими словами, произнесение мифа было фундаментальной частью культа.
Поскольку начало повествования[330] утеряно, мы не знаем, почему Телепинус решил «скрыться». Возможно потому, что прогневался на людей. Но последствия этого исчезновения немедленно дают о себе знать: огни в очагах гаснут; боги и люди удручены; пастбища засыхают; источники иссякают; овца не заботится о своем ягненке, корова — о своем теленке; "злаки и полба больше не растут", звери и люди не совокупляются (это, может быть, самая древняя версия хорошо известного мифологического мотива о "чахнущей стране", ставшего знаменитым благодаря романам о Граале). Тогда бог солнца отправил посланцев — сперва ежа, потом самого бога грозы искать Телепинуса — но безуспешно. Наконец, Богиня-Мать послала пчелу, она обнаружила бога спящим в роще и, чтобы разбудить, ужалила его. Разъяренный Телепинус навлек такие бедствия на страну, что боги испугались и прибегли к магии для его усмирения. С помощью магических церемоний и формул его очистили от гнева и "зла".[331] Умиротворенный, он, наконец, вернулся на свое место среди богов — и жизнь потекла своим чередом.
Телепинус — бог, который, разгневавшись, скрывается, т. е. исчезает из окружающего мира. Он не принадлежит к категории богов растительности, которые периодически умирают и возвращаются к жизни. Тем не менее, его отсутствие влечет за собой те же опустошительные последствия на всех уровнях космической жизни. Кроме того, исчезновение и эпифания означают как спуск в подземный мир, так и возвращение на землю (ср.: Дионис, § 122). Но Телепинуса отличает от богов растительности тот факт, что его пробуждение от укуса пчелы ухудшило ситуацию; чтобы умиротворить его, понадобились очистительные ритуалы.
Отличает Телепинуса и его демоническая ярость, грозящая разрушить всю страну. Здесь мы сталкиваемся с капризным и иррациональным гневом бога плодородия на его собственное творение —
§ 45. Победа над драконом
По случаю празднования Нового Года
Во второй версии содержатся такие подробности: Дракон побеждает бога грозы и забирает его сердце и глаза. Затем бог грозы женится на дочери бедняка и имеет от нее сына. Когда сын вырастает, он решает жениться на дочери Дракона. Согласно наставлению отца, молодой человек не войдет в дом жены, не попросив прежде сердце и глаза бога грозы; он получает их и передает своему отцу. Обладая вновь своими «силами», тот снова встречается с Драконом "возле моря" и побеждает его. Но, женившись на дочери Дракона, сын бога грозы обещал быть верным тестю, и он просит отца не щадить его. "Так бог грозы убил Дракона и своего собственного сына тоже".[333]
Борьба бога с драконом — хорошо известная мифо-ритуальная тема. Первые поражения бога и его увечья имеют параллель в борьбе Зевса с гигантом Тифоном. Тифону удалось перерезать у Зевса сухожилия рук и ног; взвалив бога на плечи, он доставил его в Киликийскую пещеру. Тифон спрятал сухожилия в медвежьей шкуре, но Гермес и Эгипан в конце концов сумели похитить их. Зевс обрел свою силу и одолел гиганта.[334] Мотив похищения жизненно важного органа хорошо известен. Но в хеттской версии Дракон — уже не устрашающий монстр, каким он является во многих космологических мифах или в мифах о борьбе за господство над миром (ср.: Тиамат, Левиафан, Тифон и др.). Иллуянка воплощает уже некоторые характерные черты дракона народных сказок, ибо он обжора и не отличается умом.[335]
Бог грозы, терпящий в первый раз поражение (часто встречающийся мотив), кончает борьбу победой не благодаря собственному героизму, а при помощи человека (Хупасияса или собственного сына от смертной женщины). Верно, что в обеих версиях этот человек предварительно обретает некоторым образом божественную силу: он любовник богини Инары или сын бога грозы. В обоих случаях, хотя и по разным причинам, с помощником разделывается сам творец его квазиобожествления. Став возлюбленным Инары, Хупасияс больше не имеет права воссоединиться со своей семьей, ибо, причастившись таким образом божественного, он может передать это другим человеческим существам.
Несмотря на частичную фольклоризацию, миф об Иллуянке играл центральную роль: его ритуально оглашали на празднестве Нового Года. Некоторые тексты свидетельствуют о существовании ритуальной борьбы между двумя противостоящими группами[336] — наподобие вавилонской церемонии
§ 46. Кумарби и верховная власть
Исключительный интерес представляет то, что получило название хуррито-хеттская "теогония",[337] т. е. череда мифических событий, героем которых является Кумарби, отец богов. Вступительный эпизод "О царствовании на небесах", описывает смену первых богов. Вначале царем был Алалу, и Ану, самый значительный из богов, склонялся перед ним и служил ему. Но спустя девять лет Ану напал на него и одержал победу. Тогда Алалу бежал в подземный мир, и Кумарби стал новым слугой. Прошло девять лет, и Кумарби в свою очередь напал на Ану. Спасаясь бегством, последний взлетел на небо, но Кумарби преследовал его, схватил за ногу и, откусив его "филеи",[338] швырнул на землю. Поскольку он смеялся и ликовал, Ану сообщил ему, что он забеременел. Кумарби выплюнул то, что у него оставалось во рту, но часть семени Ану вошла в его тело, и он разрешился от бремени тремя богами. Остальная часть текста, к сожалению, утрачена, но предполагается, что «дети» Ану, ведомые Тешубом, богом грозы, объявили Кумарби войну и свергли его с трона.
Следующий эпизод — "Песнь об Улликумме" — рассказывает об усилиях Кумарби вернуть царство, отнятое у него Тешубом. С целью создать того, кто сумеет одолеть Тешуба, он оплодотворил скалу своим семенем. Плодом этого союза стал Улликумме, каменное антропоморфное существо. Посаженный на плечи гиганта Убеллури, который, стоя по пояс в море, поддерживает небеса и землю (хурритский аналог Атласа). Улликумме рос так быстро, что скоро достиг неба. Тешуб направился на берег моря и напал на каменного гиганта, однако потерпел поражение. В тексте имеются значительные лакуны, но последовательность событий можно восстановить. Улликумме угрожает уничтожить все человечество, и встревоженные боги собираются вместе и решают обратиться к Эа. Тот сразу же идет к Эллилу, а затем к Убеллури и спрашивает их, знают ли они, что каменный гигант решил свергнуть Тешуба. Ответ Эллила утерян. Что касается Убеллури, то он сообщает чрезвычайно важные подробности. "Когда надо мной построили небеса и землю, я ничего не знал. Когда пришли и отделили большим ножом небеса от земли, я об этом тоже не знал. Теперь у меня немного болит плечо. Но я не знаю, кто этот бог". Тогда Эа просит "древних богов" "открыть кладовые отцов и дедов" и принести ему старый нож, которым они отделили небеса от земли. Он обрубает ноги каменному человеку, но и покалеченный, Улликумме все еще хвастает, что небесное царство завещано ему его отцом Кумарби. Наконец, Тешуб его низвергает.
Миф примечателен в нескольких отношениях. Во-первых, в нем содержатся некоторые архаические элементы: самооплодотворение Кумарби, который проглотил половой орган бога, свергнутого им; плотский союз божественного существа со скалой, результатом которого стало рождение антропоморфного каменного монстра; отношения между этим гигантом и хурритским Атласом — Убеллури. Первый эпизод может интерпретироваться как намек на двуполость Кумарби, характерную для первичных божеств (ср. например: Тиамат, Зерван). В этом случае Тешуб, который прочно удерживает власть, является сыном небесного бога (Ану) и андрогинного божества.[339] Что касается оплодотворения скалы сверхчеловеческим существом, то подобный миф обнаружен во Фригии: Папас (Зевс) оплодотворил камень, называющийся Агдос, и тот произвел гермафродического монстра Агдитиса; но боги оскопили Агдитиса, превратив его таким образом в богиню Кибелу
Более распространенными были мифы, в которых рассказывалось о рождении людей из камней: они обнаружены в Малой Азии, на Дальнем Востоке и в Полинезии. Возможно, в них включалась мифическая тема подземного происхождения первых людей: они были порождены хтонической Великой Богиней. Некоторые боги (например. Митра) представлялись родившимися из скалы, подобно солнцу, лучи которого появляются каждое утро над горами. Но эту мифическую тему нельзя сводить к солярной эпифании.[340] Можно сказать, что
§ 47. Конфликты между поколениями богов
Уже по первым переводам хуррито-хеттских текстов были отмечены аналогии их теогонии с финикийской, представленной Филоном Библским, и, с другой стороны, между ней и традицией, переданной Гесиодом. Согласно Филону,[341] первым верховным богом был Элиун (в Греции — Хипсистос, "всевышний"), соответствующий Алалу в хуррито-хеттской мифологии. От его союза с Берут появились на свет Уран (соответствующий Ану) и Ге (Гея). В свою очередь эта пара имела четырех сыновей, первый из которых — Эл (или Крон) соответствует Кумарби. Поссорившись с женой, Уран решил уничтожить свое потомство, но Эл выковал себе пилу (или копье?), изгнал отца и стал править сам.[342] Наконец, властителем становится (представляющий четвертое поколение и соответствующий Тешубу и Зевсу); в виде исключения он получил власть без борьбы.
До открытия угаритской литературы существовало сомнение относительно подлинности этой традиции, переданной Филоном. Но чередование божественных поколений засвидетельствовано в ханаанейской мифологии (см. § 49). Тот факт, что Гесиод (§ 83) упоминает только поколения, представленные Ураном, Кроном и Зевсом, подтверждает подлинность версии Филона ("Санхонйатона"), который упоминает перед Ураном (Ану) правление Элиуна (Алалу). Возможно, что финикийская версия мифа о божественной власти происходит от хурритского мифа или была создана под его сильным влиянием. Мы можем предполагать, что Гесиод использовал ту же традицию, пришедшую в Грецию либо от финикийцев, либо непосредственно от хеттов.
Важно сразу же подчеркнуть «обособленный» и в то же время синкретический характер этого мифа, и не только в хуррито-хеттской версии (где, кроме того, имеется некоторое количество шумеро-аккадских элементов).[343] В "Энума элиш" подобным же образом представляется: 1) ряд божественных поколений; 2) борьба молодых богов против старых богов; 3) победа Мардука, который таким образом приходит к власти. Но в месопотамском мифе победоносная борьба завершается космогонией, точнее, созданием вселенной в том виде, в каком ее узнают люди. Этот миф занимает место в серии космогоний, которая включает борьбу между богом и драконом и расчленение побежденного противника. В «Теогонии» Гесиода космогонический акт — т. е. отделение Неба (Уран) от Земли (Гея) путем оскопления Урана — осуществляется в начале драмы и фактически развязывает борьбу за власть. Сходная ситуация — в хуррито-хеттском мифе: там космогония, т. е. отделение Неба от Земли — происходит задолго до начала борьбы за власть в период "древних богов". Подводя итог, отметим, что все мифы, повествующие о борьбе между сменяющими друг друга поколениями богов за главенство, с одной стороны, оправдывают позицию последнего победившего бога, а с другой стороны, объясняют существующее строение мира и актуальное состояние человечества.
§ 48. Ханаанейский пантеон: Угарит
Незадолго до конца IV в. до н. э. в Палестине появилась новая цивилизация — цивилизация раннего бронзового века:
Противостояние и сопряжение в отношениях между культами аграрного плодородия, процветавшими на сирийско-палестинском побережье, и религиозной идеологией скотоводов-кочевников, в которой доминировали небесные и астральные божества, усилятся с приходом евреев в Ханаан. Можно сказать, что это противостояние, часто приводившее к сопряжению, поднимется в ранг парадигматической модели, ибо именно здесь, в Палестине, новый тип религиозного опыта вступает в конфликт со старыми и почитаемыми традициями космической религиозности.
До 1929 г. данные, относящиеся к сирийско-ханаанейской религии, черпались из Ветхого Завета, финикийских надписей и из сочинений некоторых греческих авторов — особенно Филона Библского (I–II вв. н. э.), но также и Лукиана из Самосаты (II в. н. э.) и Нонна из Панополя (V в. н. э.).[346] Однако Ветхий Завет отражает полемику с язычеством, а другие источники — либо более поздние, либо слишком фрагментарные. После 1929 г. в результате раскопок в Рас-Шамра (Древнем Угарите), портовом городе на северном побережье Сирии, появилось большое количество мифологических текстов, относящихся к периоду XIV–XII вв., но в них представлены концепции более раннего времени. Тексты, которые удалось расшифровать и перевести к настоящему времени, пока еще не дают нам возможности получить четкое представление об угаритской религии и мифологии. Досадные лакуны прерывают изложение; начало и концовки повреждены, нет даже согласования в порядке мифологических эпизодов. Несмотря на эту фрагментарность, угаритская литература имеет неоценимое значение.[347] Но следует не забывать о том,
Интерес, который представляют угаритские документы, определяется прежде всего тем, что они иллюстрируют фазы перехода от одной религиозной идеологии к другой. Илу[348] является главой пантеона. Его имя в семитских языках означает «бог», но у западных семитов это — имя собственное. Его называют «Всемогущим», «Быком», "Отцом богов и людей",[349] «Царем», "Отцом лет". Он — «святой», «милосердный», «мудрейший». На стеле XIV в. он представлен сидящим на троне: величественный, с бородой, облаченный в длинную мантию, его тиара увенчана рогами.[350] До сих пор не обнаружено ни одного космогонического текста.[351] Однако сотворение звезд посредством иерогамии можно истолковать как отражение ханаанейских космогонических концепций. И действительно, в тексте № 52 ("Рождение милостивых и прекрасных богов") описывается, как Эл оплодотворил двух своих жен — Асират и Анат, давших потомство — Утреннюю Звезду и Вечернюю звезду.[352] Сама Асират, «порожденная» Элом, называется "Матерью Богов" (текст № 51); она родила семьдесят божественных сыновей. За исключением Баала, все боги происходят от первой четы — Илу-Асират.
Все же, несмотря на эпитеты, которые представляли его как всемогущего бога, настоящего "Хозяина Земли", несмотря на тот факт, что во всех священных списках он всегда упоминался первым, Илу во всех мифах предстает как существо слабое, нерешительное, смиренное, дряхлеющее. Некоторые боги относились к нему с презрением. Наконец, обеих жен — Асират и Анат — отнял у него Баал. Следует заключить, что хвалебные эпитеты отражают раннюю ситуацию, когда Илу действительно был главой пантеона. Замена старого демиурга более энергичным молодым богом, «специалистом» по вселенскому плодородию — довольно распространенное явление. Часто демиург становился
Баал, единственный бог, который, числясь среди сыновей Илу (поскольку тот был отцом всех богов), носил имя "Сын Дагана". Этот бог, чье имя означает "зерно",[353] был почитаем в III тысячелетии в регионах Верхнего и Среднего Евфрата.[354] Тем не менее, Даган не играл никакой роли в мифологических текстах из Угарита, где главным действующим лицом был Баал. Имя нарицательное
§ 49. Баал захватывает власть и побеждает дракона
Согласно плохо сохранившемуся тексту,[355] Баал и его сподвижники неожиданно напали на Илу в его дворце на горе Сапан, схватили и ранили его. По-видимому, «нечто» упало на пол, что может быть истолковано как оскопление отца богов. Такая гипотеза правдоподобна не только потому, что в сходных конфликтах, связанных с борьбой за власть, Уран и хуррито-хеттский бог Ану были оскоплены, но также и потому, что, несмотря на враждебное отношение к Баалу, Илу никогда не пытался вернуть свое верховное положение, даже тогда, когда он узнал, что Муту убил Баала.[356] Ибо на Древнем Востоке такое увечье, которое причинили Илу, исключает для жертвы возможность находиться у власти. К тому же за исключением текста № 56, в котором Илу демонстрирует свою мужскую силу, создавая планетарных богов, в угаритских документах он фигурирует как бессильный. Этим объясняется его подчиненное и неуверенное поведение, а также тот факт, что Баал отнял у него жену.
Узурпировав его трон на горе Сапан, Баал вынудил Илу бежать на край света, "к истоку Рек, в пропасть хаоса", которая стала с тех пор его местопребыванием. Илу жалуется и взывает о помощи к своей семье. Йамму первым слышит его и подносит ему крепкий напиток. Илу благословляет его, дает ему новое имя и объявляет своим преемником. Далее он обещает построить ему дворец; но требует, чтобы Йамму прогнал Баала с трона.
Текст, в котором описывается борьба Йамму с Баалом, не найден. Йамму появляется уже в роли властителя, но при этом Илу с большинством богов находится на горе, хотя, очевидно, уже не на горе Сапан. Поскольку Баал оскорбил Йамму, заявив, что последний нагло захватил его власть и будет уничтожен, Йамму направляет к нему посланцев и требует, чтобы Баал сдался. Боги напуганы, и Баал отвечает им: "Поднимите ваши головы, боги, и я сам устрашу посланцев Йамму!". Но Илу принимает посланцев и объявляет, что Баал их раб и будет платить дань Йамму. И поскольку Баал не хочет подчиняться, Илу добавляет, что посланцы легко смогут справиться с ним. Однако Баал с помощью Анат готовится выступить против Йамму (в соответствии с другой табличкой, Йамму сверг Баала с трона, и именно Анат победила его).[357] Божественный кузнец Кусар-и-Хусас ("Ловкий и Умелый") приносит две волшебные палицы, которые летают, как стрелы. Первая палица попадает Йамму в плечо, но не сбивает с ног. Вторая поражает его в лоб, и "Царь Моря" падает наземь. Баал приканчивает его, и богиня Астарта просит Баала расчленить его тело и разбросать части.[358]
Йамму изображают одновременно как бога и как демона. Он сын, "любимый Илу" и как бог, он принимает жертвы подобно другим членам пантеона. С другой стороны, он водное чудовище, семиглавый дракон, "Царь Моря", эпифания подземных вод. Мифологический смысл его борьбы с Баалом многозначен. С одной стороны, в плане земледельческой мифологии, связанной со сменой времен года, триумф Баала означает победу дождя над морем и подземными водами; ритм дождя, представляющий космическую норму, замещает хаотическую и бесплодную безмерность моря и катастрофичность наводнений. Победа Баала означает триумф уверенности в порядке и стабильности времен года. С другой стороны, борьба с водным драконом отражает явление молодого бога, как победителя и тем самым нового верховного владыки пантеона. Наконец, мы можем увидеть в этом эпизоде месть перворожденного (Йамму) узурпатору, который оскопил и лишил трона его отца (Илу).[359]
Такие битвы являются парадигматическими, т. е. могут повторяться бесконечно. Именно по этой причине Йамму, хотя и «убитый» Баалом, будет появляться в текстах. Не только он один имеет "цикличное существование". Как мы увидим ниже, Баал и Муту существуют подобным же образом.
§ 50. Дворец Баала
Чтобы отпраздновать победу над драконом, Анат устраивает пир в честь Баала. Вскоре после этого богиня запирает дворец и, впав в убийственную ярость, начинает умерщвлять стражу, солдат, стариков; по колено в крови, она окружает себя головами и руками своих жертв. Этот эпизод значителен.[360] Параллели ему найдены в Египте и особенно в мифологии и иконографии индийской богини Дурги.[361] Кровавая бойня и каннибализм — характерные черты архаических богинь плодородия. С этой точки зрения миф об Анат может быть отнесен к элементам, общим для древней земледельческой цивилизации, которая простиралась от восточного Средиземноморья до долины Ганга. В другом эпизоде Анат угрожает своему отцу Илу: она обагрит его волосы и его бороду кровью (текст
После другой лакуны в тексте сообщается, что Баал направил к Анат посланцев с дарами. Он сообщает богине, что война ему ненавистна; поэтому пусть она опустит руки и принесет жертвы во обеспечение мира и для плодородия полей. Он передает ей, что готов сотворить гром и молнию, так, чтобы люди знали, когда приближается гроза. Анат заверяет его, что последует данному им совету.
Однако, будучи верховным владыкой, Баал не имеет ни дворца, ни часовни, хотя у других богов они есть. Баалу нужен собственный храм, достаточно грандиозный, чтобы заявить о своей власти. Серия эпизодов посвящена сооружению дворца. Дело не обходится без препятствий. Действительно, хотя он и лишил Илу трона, но нуждается в его соизволении; Баал посылает к нему с ходатайством Ашеру, и мать богов заверяет Илу, что отныне Баал "будет давать изобильный дождь" и будет "впредь посылать свой голос в облака". Илу уступает, и Баал приказывает Кусар-и-Хусасу построить для него дворец. Сперва Баал не хочет, чтобы в его обиталище были окна — из опасения, что через них к нему может проникнуть Йамму, но, наконец, он все же соглашается на окна.[363]
Строительство храма-дворца после победы бога над драконом возвещает его выдвижение в высший ранг.
Боги построили храм-дворец в честь Мардука после поражения Тиамат и сотворения мира (ср. § 21). Но космогонический символизм присутствует и в мифе о Баале. Храм-дворец, будучи
§ 51. Баал сталкивается с Муту: смерть и возвращение к жизни
Когда строительство дворца было завершено, Баал стал готовиться к борьбе с Муту. Смертью. Муту — фигура в высшей степени интересная. Конечно, он один из сыновей Илу и правит подземным миром; но он же представляет и единственный ближневосточный пример персонификации (и обожествления) смерти. Баал направил к нему посланцев сообщить, что отныне он, Баал, один является царем богов и людей, "так что боги могут жить в довольстве, а люди, их большинство на земле, будут вдоволь накормлены" (
Муту отправил посланцев обратно, приказав Баалу явиться к нему. Ибо, как он пояснил, Баал убил Йамму; теперь его очередь спуститься в подземный мир.[365] Этого было достаточно, чтобы поставить Баала в тупик; он приказал своим посланцам сказать Муту: "Приветствую тебя, Муту, сын Илу! Я твой раб, твой навеки". Торжествуя, Муту объявил, что, очутившись в подземном мире, Баал утратит свою силу и будет уничтожен. Он приказал ему привести с собой сыновей и свиту — ветры, облака и дождь; Баал согласился, но перед тем как спуститься в подземный мир, он соединился с телкой, и у него появился сын. Баал завернул ребенка в свою одежду и поручил его Илу. Так в минуту крайней опасности Баал обрел свою первоначальную форму — космического быка; в то же самое время он обеспечил себе преемника на тот случай, если ему не суждено будет вернуться на землю.
Мы не знаем, как умер Баал: пал ли он в бою или просто не выдержал ужасающего присутствия Муту. Угаритский миф представляет интерес с той точки зрения, что Баал, молодой бог грозы и плодородия и еще недавно глава пантеона, спускается в подземный мир и погибает, подобно Таммузу и другим богам растительности. Ни один другой «Баал-Хаддад» не испытывал такой участи: ни Адад, почитаемый в Месопотамии, ни хурритский Тешуб (однако, по более поздним данным, Мардук тоже ежегодно «исчезал», "запираясь в горах"). Мы можем угадать в этом
Так или иначе, это последнее событие меняет отношения между Баалом и Илу. Кроме того, строй и ритмы вселенной обретают свою нынешнюю форму. Когда, как значится после пропуска в тексте, два посланца сообщили Илу, что они нашли тело Баала, он сел на землю, разорвал свои одежды, бил себя в грудь, расцарапал лицо; короче, проявил ритуальную скорбь, как это было принято в Угарите. "Баал умер!", кричал он. "Что станет с людьми?".[366] Внезапно негодование и жажда мести отступают. Илу ведет себя как истинный бог-космократор; он понимает, что жизнь вселенной оказывается под угрозой из-за смерти Баала. Илу просит свою жену выбрать одного из их сыновей преемником Баала на царском троне. Асират выбирает Атара, «Ужасного». Но сев на трон, тот видит, что трон ему велик, и заявляет, что не может быть царем.
Тем временем Анат отправляется на поиски тела. Найдя его, она кладет его себе на плечи и отправляется на север. Похоронив его, она жертвует много скота для погребального пира. Спустя некоторое время Анат встречает Муту. Схватив его, "она режет его ножом; через сито просеивает его; на огне поджаривает его; мельницей размалывает его; на полях она засеивает его, и птицы поедают его".[367] Анат выполняет род ритуального убийства, поступая с Муту, как с колосом злака. Такой вид смерти характерен для растительных богов и духов. Можно задуматься, не по причине ли именно такого типа аграрной смерти Муту позже вернется к жизни.[368]
Как бы то ни было, существует связь между убийством Муту и судьбой Баала. Илу кажется, что Баал жив и что "жир капает с неба и мед течет в водах" (это напоминает библейские образы, ср.: Книга Пророка Иезекииля, 32:14; Книга Иова, 20:17). Он разражается смехом и объявляет, что будет сидеть и отдыхать, потому что "победоносный Баал жив, Царь Земли существует" (
§ 52. Религиозные взгляды ханаанеев
Некоторые авторы видят в этом мифе отражение ежегодной смерти и возрождения растительности. Но в Сирии и Палестине лето не приносит «смерть» растительной жизни; напротив, это сезон плодов. Землевладельцев страшит не зной, а продолжительная засуха. Поэтому более вероятно, что победа Муту напоминает о цикле из семи засушливых годов, отзвуки которого есть в Ветхом Завете (Бытие 41:2; Вторая книга Царств 24:13 и сл.).[370]
Однако интерес этого мифа выходит за пределы его возможных связей с ритмом растительности. Действительно, эти трогательные и иногда «зрелищные» события являют нам специфический образ божественного существования, а именно: образ жизни, включающий поражение и «смерть», «исчезновение» через погребение (Баал) или расчленение (Муту), за которыми следуют, более или менее периодически, «возрождения». Такой тип существования, одновременно и прерывистый, и цикличный, характерен для богов, управляющих растительным циклом. Однако в этом религиозном творении есть новизна цели: интегрировать некоторые негативные аспекты жизни в единую систему антагонистических ритмов.
В конечном счете, битвы Баала, его поражения и его победы, обеспечивают ему власть над небом и землей. Но Йамму продолжает царствовать над морем, а Муту остается господином подземного царства мертвых. Мифы свидетельствуют о первенстве Баала и тем самым о вечности жизни и норм, управляющих космосом и человеческим обществом. И в тех же мифах находят свое оправдание негативные аспекты, представляемые Йамму и Муту. То, что Муту — сын Илу, и, главное, то, что Баал не способен уничтожить его, утверждает нормальность смерти. Смерть оказывается, в конце концов, условием
Можно предположить, что миф о борьбе Баала с Йамму воспроизводился во время празднеств Нового Года, а миф о стычке между Баалом и Муту — в сезон жатвы; но текстов, подтверждающих такое предположение, нет. Можно также предположить, что царь, который, как известно, играл важную роль в культе — представлял Баала в этом мифо-ритуальном сценарии; но все это — не наверняка. Жертвоприношения рассматривались как пища для богов. Система жертвоприношений напоминает ту, которая описана в Ветхом Завете; она включала всесожжение, жертвоприношения или предложение «мира» и «согласия» и искупительные жертвы.
Слово, обозначающее жрецов
Такие религиозные воззрения не были исключительно ханаанейскими. Но их значение возросло в связи с тем, что израильтяне, когда они вошли в Ханаан, столкнулись с этим типом космической сакральности, который дал начало сложной культовой деятельности и который, несмотря на свои оргиастические эксцессы, был не лишен определенного величия. Поскольку вера в священность жизни разделялась и израильтянами, сразу возникла проблема: как можно сохранить эту веру, не принимая другие элементы ханаанейской религиозной идеологии, составной частью которой она являлась? Идеология эта включает, как мы сейчас видели, свою теологию, построенную вокруг цикличного существования главного бога, Баала, символа целостности вселенной. Образ существования Яхве — другой (другой он и у Илу, но Илу претерпел и иные унизительные изменения). Яхве не позволял ограничивать себя культовыми действиями; он требовал от своих почитателей внутренней трансформации, основанной на покорности и доверии (§ 14).
Как мы увидим ниже (§ 60), многие элементы ханаанейской религии были усвоены израильтянами. "Но эти заимствования сами же и породили конфликт. Баал был побежден своим собственным оружием. Если принять во внимание, что все чужеземцы, даже из таких несемитских языковых групп, как хурриты, а позже филистимляне, после прибытия в Ханаан очень скоро полностью забыли свою собственную религию, то следует оценить как экстраординарное то обстоятельство, что борьба между Яхве и Баалом продолжалась столь долго и что, несмотря на некоторые компромиссы и многие "срывы в неверность", она завершилась победой яхвизма".[372]
Глава VII
"КОГДА ИЗРАИЛЬ БЫЛ МЛАДЕНЦЕМ…"
§ 53. Две первые главы "Бытия"
Религия Израиля — прежде всего религия Книги. Этот письменный корпус состоит из текстов разного времени и направления, отражающих, разумеется, достаточно древние устные традиции, в ходе веков подвергшиеся переосмыслению и исправлению в той среде, в которую они попадали.[373] Современные авторы начинают религиозную историю Израиля с Авраама. В самом деле, согласно традиции, именно он был избран Богом, чтобы стать предком израильского народа и овладеть землей Ханаанской. Но одиннадцать первых глав «Бытия» посвящены легендарным событиям, предшествовавшим избранию Авраама, — от Сотворения до Потопа и Вавилонской башни. Составление этих глав, как известно, относится к более позднему времени, нежели редакция большинства других текстов Пятикнижия. С другой стороны, некоторые исследователи, включая самых авторитетных, утверждают, что космогонические мотивы и мифы о происхождении (сотворение человека, происхождение смерти и т. д.) играли в религиозном сознании Израиля вторичную роль. В общем, израильтяне интересовались скорее "священной историей", т. е. своими отношениями с Богом, чем историей первоначал, относящихся к мифам и фантастическим событиям.
Это может быть верно — начиная с определенной эпохи и, в особенности, в определенной религиозной среде. Но у нас нет оснований утверждать, будто предки израильтян были безразличны к вопросам, волновавшим архаические общества, таким, как космогония, сотворение человека, происхождение смерти и прочие грандиозные проблемы. Вплоть до наших дней, после двух с половиной тысяч лет всевозможных «реформ», события, изложенные в первых главах «Бытия», продолжают питать воображение и религиозную мысль потомков Авраама. Поэтому, следуя предмодернистской традиции, мы и начнем наше изложение с первых глав Книги Бытия. Поздняя датировка их редакции не должна нас смущать, ибо их содержание архаично; фактически, оно отражает более древние события, чем те, о которых повествуется в
"Бытие" открывается знаменитым пассажем: "В начале сотворил Бог (Элохим) небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою" (1:1–2). Образ изначального океана, над которым носится бог-творец, весьма архаичен.[374] Однако тема бога, летающего над водной пучиной, не засвидетельствована в месопотамской космогонии, хотя один из мифов "Энума элиш", возможно, был знаком автору библейского текста (древнееврейский термин
Этот библейский рассказ построен совершенно особым образом: 1) творение посредством Слова;[375] 2) мира, который "хорош"" и 3) жизни (животной и растительной), которая тоже «хороша» и которую Бог благословляет (1:10, 21, 31 и сл.); 4) наконец, космогоническое творчество увенчивается сотворением человека. В шестой и последний день Бог говорит: "Сотворим человека по образу Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом" и т. д. (1:26). Никаких впечатляющих подвигов (вроде битвы Мардука с Тиамат),[376] никаких «пессимистических» элементов в космогонии и в антропогонии (мир, сотворенный из останков «демонического» первосущества Тиамат, человек, вылепленный из крови демона Кингу). Мир «хорош», а человек —
Другой рассказ, более древний и относящийся к яхвистской редакции (2:5 и сл.), значительно отличается от только что изложенной священнической редакции. Там говорится не о сотворении неба и земли, а о пустыне, которую Бог (Яхве) делает плодородной благодаря пару, всходившему от земли. Яхве вылепил человека (
Экзегеты заметили, что в более упрощенном яхвистском рассказе не водный «хаос» и мир «форм» противопоставляются друг другу, а пустыня и сушь контрастируют с зеленью и жизнью. Поэтому вполне возможно, что этот миф о происхождении зародился в засушливой, пустынной зоне. Что же касается сотворения первого человека из глины, то эта тема, как мы знаем (см. § 1), была известна в Шумере. Аналогичные мифы засвидетельствованы почти повсюду, начиная с Древнего Египта и Греции и кончая «примитивными» племенами. Их основная идея сводится к следующему: человек был создан из перво-материи (земли, дерева, кости) и оживлен дыханием творца. Иначе говоря, как мы уже заметили по поводу шумерского мифа, человек и «видом» своим, и «жизнью» в известной мере разделяет природу своего творца. «Материи» принадлежит только его тело.[378]
Сотворение женщины из ребра, взятого у Адама, может быть истолковано как указание на андрогинность Первочеловека. Сходные понятия засвидетельствованы в других традициях, включая те, что переданы посредством некоторых мидрашей.[379] Миф об андрогине служит примером довольно распространенного верования: совершенство человека, отождествляемого с мифическим Предком, включает в себя
§ 54. Потерянный рай. Каин и Авель
Эдемский сад со своей рекой, которая разделялась на четыре рукава и несла жизнь четырем земным областям, со своими деревьями, которые Адам должен был возделывать и хранить, — все это напоминает месопотамские литературные образцы. Вполне возможно, что библейский рассказ опирается на какую-то вавилонскую традицию. Но миф о первозданном рае, в котором жил Первочеловек, и о "райских кущах", куда смертные могут проникнуть лишь с трудом, был известен за пределами Двуречья и Средиземноморья. Как любой «рай», Эдем[381] располагается в Центре Мира, где берет начало река с четырьмя рукавами. Среди этого сада растут Древо Жизни и Древо Познания добра и зла (2:9). Яхве заповедал человеку: "…от всякого дерева в саду ты будешь есть. А от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь" (2:16–17). Этот неизвестный в других местах запрет таит в себе идею
Однако змею удается искусить Еву. "Нет, вы не умрете, — говорит он ей. — Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло" (3:4–5). Этот достаточно таинственный эпизод породил бесчисленные толкования. Задник сцены напоминает хорошо известную мифологическую постановку: нагая богиня, волшебное Древо и его хранитель, Змей. Но вместо героя-победителя, овладевающего символом Жизни (чудесным плодом, молодильным источником, сокровищем и т. д.), библейский рассказ выводит Адама, наивную жертву змеиного коварства. Иначе говоря, перед нами сцена не состоявшейся «иммортализации», подобная которой описана в "Эпосе о Гильгамеше" (см. § 23). Ведь сделавшись всеведущим, равным «богам», Адам мог посягнуть и на Древо Жизни (относительно которого Яхве ничего ему не говорил) и обрести бессмертие. Библейский текст ясен и категоричен: "И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял бы также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно" (3:22). И Бог изгоняет чету Адама и Евы из Рая, обрекая их на тяжкий труд ради выживания.
Возвращаясь к только что описанной сцене: нагая Богиня и волшебное дерево, охраняемое драконом, — можно сказать, что библейский змей, в конечном счете, удачно сыграл свою роль «хранителя» символа жизни или вечной молодости. Но этот архаический миф был радикально переработан автором библейского рассказа. "Инициатическая неудача" Адама была истолкована как заслуженная кара за непослушание, вызванное сатанинской гордыней, желанием сравниться с Богом. А это величайший грех, совершаемый тварью против своего творца, "первородный грех", провинность, чреватая важными последствиями в иудаистской и христианской теологии. Подобный взгляд на «грехопадение» мог укорениться лишь в религии, в центре которой — всемогущество и ревность Бога. В дошедшем до нас виде этот библейский рассказ свидетельствует о растущем авторитете яхвистского монотеизма.[382] Согласно составителям глав 4–7 «Бытия», этот первый грех привел не только к утрате Рая и изменению человеческой судьбы, но в некотором роде послужил источником всех остальных несчастий, обрушившихся на человечество. Ева родила Каина, который "возделывал землю", и Авеля, "пастыря овец". Когда братья принесли благодарственную жертву: Каин — плоды земные, Авель — приплод своего стада, — Яхве принял подношение второго, но отверг жертву Каина. Раздосадованный Каин "восстал на брата своего и убил его" (4: 8). Отныне, изрек Яхве, "проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле" (4:11–12).
В этом эпизоде можно усмотреть противопоставление земледельцев и пастухов и скрытую апологию последних. Однако заметим, что если имя Авель значит «пастух», то Каин обозначает «кузнеца». Их конфликт отражает двусмысленное положение кузнеца в некоторых пастушеских обществах, где он может почитаться или презираться, но неизменно вызывает страх.[383] Как мы уже видели (§ 15), кузнец слывет "владыкой огня" и обладателем устрашающих магических способностей. Во всяком случае, традиция, сохранившаяся в библейском рассказе, отражает идеализацию "простого и чистого" бытия пастухов-кочевников и порицание оседлого существования земледельцев и горожан. Каин "построил город" (4:17), а одним из его потомков стал Тувалкаин, "который был ковачем всех орудий из меди и железа" (4: 22). Первое убийство, следовательно, совершено тем, кто воплощает в себе символ технологии и городской цивилизации. Отсюда следует, что любая техника сродни «магии».
§ 55. До и после потопа
Вряд ли необходимо хотя бы вкратце перечислять потомков Каина и Сифа, третьего сына Адама. В соответствии с традицией, засвидетельствованной в Месопотамии, Египте и Индии, согласно которой первопредки доживают до баснословного возраста, Адам породил Сифа в 130 лет, а умер еще 800 лет спустя (5:3 и сл.). Все потомки Сифа и Каина прожили от 800 до 900 лет. Эта допотопная эпоха отмечена одним примечательным эпизодом — союзом неких небесных существ, "сынов Божиих", с дочерьми человечьими, которые породили им детей, ставших "сильными, издревле славными людьми" (6:1–4). Весьма возможно, что здесь идет речь о "падших ангелах". Их история пространно излагается в более поздней книге (Енох VI–XI), из чего вовсе не следует, что этот миф не был известен ранее. Схожие верования встречаются в Древней Греции и Индии: то была эпоха «героев», полубожественных персонажей, чья деятельность разворачивалась как раз накануне теперешних времен, "на заре истории", т. е. в момент, когда складывались особые отношения, характерные для той или иной культуры. Возвращаясь к библейскому повествованию, можно сказать, что из-за этих союзов между падшими ангелами и дочерьми смертных Бог решил ограничить человеческий возраст ста двадцатью годами. Каково бы ни было происхождение этих мифических тем (Каин и Авель, допотопные патриархи, сошествие "сынов Божиих", рождение «героев» и т. д.), показательно, что составители сохранили их в окончательном тексте Бытия, несмотря на некоторые антропоморфные черты, которыми они наделили Яхве.
Главным событием той эпохи явился потоп. "И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время" (6:5). Бог раскаялся в том, что создал человека, и решил истребить весь род человеческий. Спастись должны были только Ной, его жена и их дети (Сим, Хам и Иафет) со своими супругами. Ибо "Ной был человек праведный и непорочный… и ходил пред Богом" (6:9). Следуя точным наставлениям Яхве, Ной сооружает Ковчег и вводит в него представителей всех видов животных. "В шестисотый год жизни Ноевой, во второй месяц, в семнадцатый день месяца, в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей" (7:11–12). Когда воды схлынули, ковчег остановился на горах Арарата. Ной вышел из него и совершил всесожжение на жертвеннике. "И обонял Яхве приятное благоухание" и, умиротворенный, обещал никогда больше "не проклинать землю за человека" (8:21). Он установил «завет» с Ноем и его потомками, и знаком этого завета стала радуга (9:13).
В библейском рассказе есть моменты, роднящие его с сообщением о потопе, содержащемся в "Эпосе о Гильгамеше". Вполне возможно, что составитель знал месопотамскую версию этой поэмы или, что еще более вероятно, пользовался неким архаическим источником, сохранившемся на Ближнем Востоке с незапамятных времен. Мифы о потопе, как мы уже заметили (§ 18), широко распространены по всему свету и наделены, в сущности, одинаковым смыслом: настала необходимость уничтожить мир и выродившееся человечество, чтобы затем воссоздать их, т. е. вернуть им первоначальную полноту. Но эта циклическая космогония претерпевает изменения уже в шумерской и аккадской версиях. Составитель библейского текста продолжает и расширяет эту реинтерпретацию катастрофического потопа: он возводит его в ранг "священной истории". Яхве карает развращенного человека и не сожалеет о жертвах катаклизма (как это делают боги в вавилонской версии; см.: "Эпос о Гильгамеше", табл. XI: 116-25, 136-37). Значение, придаваемое здесь моральной чистоте и послушанию, как бы предваряет «Закон», который будет открыт Моисею. Подобно многим другим мифологическим событиям, потоп стал впоследствии объектом постоянных толкований и переоценок с самых разных точек зрения.
Сыновья Ноя стали прародителями нового человечества. В те времена весь мир говорил на одном языке. Но как-то раз люди решили "построить себе город и башню, высотою до небес" (11: 4). Этому предприятию суждено было стать их последним «люциферовским» подвигом. Яхве "сошел посмотреть город и башню" и понял, что "они не отстанут от того, что задумали сделать" (11:5–6). Посему Он смешал их язык, так чтобы люди не понимали больше друг друга. А затем Яхве "рассеял их оттуда по всей земле; и они перестали строить город" (11:7–8), который с тех пор стал известен как Вавилон.
В данном случае мы также имеем дело с древней мифологической темой, перетолкованной в перспективе яхвизма. Речь идет прежде всего об архаической традиции, согласно которой некоторые привилегированные существа (предки, герои, легендарные цари, шаманы) поднимаются на небеса с помощью дерева, копья, веревки или связанных между собой стрел. Но восхождение в небо
Важно подчеркнуть следующий факт: несмотря на долгую и сложную работу по отбору, очистке и переоценке унаследованных от прошлого или заимствованных архаических материалов, последние составители «Бытия» в целом сохранили мифологию традиционного типа. Она начинается с космогонии и сотворения человека, напоминает о «райском» существовании предков, сообщает о драме «грехопадения» со всеми его роковыми последствиями (смерть, необходимость трудиться ради выживания и т. д.), описывает постепенное вырождение первочеловечества, ставшее оправданием потопа, и завершается последним мифологическим эпизодом: утратой языкового единства и рассеянием второго, послепотопного человечества вследствие нового «люциферического» замысла. Подобно тому, как обстоит дело в архаических и традиционных культурах, эта мифология является, в сущности, "священной историей": она объясняет и происхождение мира, и теперешнее состояние человечества. Само собой разумеется, что для израильтян эта "священная история" становится парадигматической лишь после Авраама и, в особенности, Моисея; но это не обесценивает структуру и мифологическую функцию первых одиннадцати глав «Бытия».
Немало исследователей утверждало, что религия Израиля не «изобрела» ни одного мифа. Однако, если рассматривать термин «изобретение» как показатель духовного творчества, то труд по отбору и критике незапамятных мифологических традиций равнозначен созданию нового «мифа», нового религиозного видения мира, могущего стать парадигматическим. А религиозный гений Израиля преобразовал отношения Бога с богоизбранным народом в "священную историю" неведомого до той поры типа. Начиная с известного момента, эта "священная история", внешне представляющаяся исключительно «национальной», становится образцовой моделью для всего человечества.
§ 56. Религия патриархов
Двенадцатая глава «Бытия» вводит нас в новый религиозный мир. Яхве[385] говорит Аврааму: "Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе. И Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое; и будешь ты в благословение. Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну; и благословятся в тебе все племена земные" (Быт 12:1–3).
В теперешней своей форме этот текст был наверняка составлен много веков спустя после описываемого в нем события. Но религиозная концепция, сквозящая в «избранничестве» Авраама, развивает верования и обряды, характерные для Ближнего Востока II тысячелетия. Библейский рассказ отличается от них личным обращением Бога к человеку и последствиями этого обращения. Не откликаясь ни на чей призыв, Бог сам является к человеку и предъявляет ему множество требований, сопровождая их невероятными обещаниями. Согласно преданию, Авраам повинуется Ему и в данный момент, и позже, когда Бог потребует от него принести Ему в жертву Исаака. Здесь мы сталкиваемся с новым типом религиозного опыта, с "авраамической верой" в том виде, в каком она будет пониматься после Моисея, и которая со временем должна будет стать специфическим религиозным опытом иудаизма и христианства.
Итак, Авраам покидает Ур Халдейский и прибывает в Харран, расположенный на северо-востоке Месопотамии. Позже он откочевывает к югу и временно обосновывается в Сихеме, а затем водит свои караваны между Палестиной и Египтом (13:1–3). История Авраама, перипетии судьбы его сына Исаака, его внука Иакова, а также Иосифа, составляют период, называемый временем патриархов. Научная критика долго рассматривала патриархов, как мифических персонажей. Но вот уже в течение полувека, благодаря археологическим изысканиям, некоторые авторы склонны, хотя бы отчасти, допускать историчность преданий о патриархах, хотя это не значит, разумеется, что главы 11–50 «Бытия» являются "историческими документами".
В данном случае нам не особенно важно, разводили ли предки израильтян,
"Бог отца" был первоначально богом ближайшего предка, которого признавали его сыновья. Явившись предку, он установил с ним своеобразную родственную связь. Это бог кочевников, связанный не с каким-то определенным святилищем, а с группой людей, которых он сопровождает и оберегает. Он "открывается своим приверженцам посредством обетов".[390] Другие его имена, быть может, более древние:
Проникая в Ханаан, патриархи столкнулись с культом бога Эла, и «Бог-отец» по истечении времени был отождествлен с ним.[391] Это уподобление позволяет предполагать, что между обоими типами божеств существовало некое структурное сходство. Во всяком случае, после своей идентификации с богом Элом, «Бог-отец» принимает космические масштабы, которые были не свойственны ему как семейному и племенному божеству. Это первый исторически засвидетельствованный пример синтеза, обогатившего наследие патриархов. Первый, но не единственный.
Во многих пассажах Книги Бытия описывается, хотя и в общих чертах, религиозная практика патриархов. Некоторые из этих описаний отражают более позднее положение вещей. Таким образом, вполне возможно сравнение религиозной практики патриархов с архаическими пастушескими культурами, в первую очередь, с культурами арабов доисламского периода. По свидетельству Книги Бытия, патриархи совершали жертвоприношения, сооружали алтари и воздвигали камни, помазывая их маслом. Но вполне возможно, что они, подобно пастухам, довольствовались одной только кровавой жертвой,
Трудно установить первоначальное значение прямостоящих камней
§ 57. Авраам, "Отец веры"
Однако двумя обрядами, сыгравшими наибольшую роль в религиозной истории Израиля, можно считать жертву завета и жертвоприношение Исаака. Первый из этих обрядов был непосредственно предписан Богом Аврааму (Быт 15:9 и сл.). Он включает в себя рассечение телицы, козы и овна; аналогичные обряды существовали у других народов (например, у хеттов; см. § 43). Но решающим элементом было учреждение ночной теофании: "Когда зашло солнце и наступила тьма, вот, дым как бы из печи и пламя огня прошли между рассеченными животными" (15:17). "В этот день заключил Господь завет с Авраамом" (15:18). Здесь и речи не может быть ни о каком «договоре». Бог не налагает на Авраама никаких обязательств: Он сам принимает их на себя. Этот обряд, не имеющий иных примеров в Ветхом Завете, просуществовал до времен Иеремии. Многие авторы свидетельствуют, что он был известен уже в эпоху патриархов. Конечно, мотив жертвоприношения преподносится здесь в яхвистском контексте, но этому теологическому перетолкованию не удается перечеркнуть его изначальный характер.
В Книге Бытия всего одно-единственное жертвоприношение описывается во всех подробностях — жертвоприношение Исаака (22:1-19). Бог велит Аврааму принести Ему своего сына во всесожжение (
Какое бы действительное событие ни лежало в основе этого эпизода, он с неподражаемой для Ветхого Завета силой запечатлел глубочайший смысл «авраамической» веры. Авраам готовится принести своего сына в жертву не с какой-то определенной целью, как это сделал Меса, моавитский царь, пожертвовавший сыном ради ускорения победы (4 Цар 3:27), или Иеффай, поклявшийся Яхве принести Ему в жертву первое существо, которое он повстречает после победы, не предполагая, что им окажется его собственная дочь, его единственный ребенок (Суд 11:30 и сл). Речь не идет также о жертвоприношении новорожденного — обряде, который появился гораздо позже и никогда не был повсеместным среди израильтян. Авраам чувствовал себя связанным со своим Богом узами «веры». Он не «понимал» смысла деяния, которое требовал от него Бог, тогда как приносившие своих новорожденных в жертву божеству отдавали себе полный отчет в значении и магико-религиозной силе этого обряда. С другой стороны, Авраам нисколько не сомневался в святости, совершенстве и всемогуществе своего Бога. Следовательно, если предписанное действие и казалось, по всему, детоубийством, то лишь по немощи человеческого разумения. Только Богу были ведомы смысл и ценность поступка, который для всех остальных ничем не отличался от преступления. Здесь перед нами особый случай диалектики священного, где не только «профанное» трансмутируется в «сакральное», полностью сохраняя свою изначальную структуру
Мысль о невозможности распознать сакральное (поскольку оно полностью отождествляется с профанным) имела далеко идущие последствия. Как мы увидим, "авраамическая вера" позволила израильскому народу после разрушения второго Храма и гибели государства вынести все испытания, выпавшие на его долю. Гораздо позже, в XIX и XX вв., осмысливая пример Авраама, некоторые из христианских мыслителей уловили парадоксальный и, в конечном счете, непознаваемый характер собственной веры. Кьеркегор отрекся от своей невесты в надежде, что она каким-то непостижимым образом будет ему возвращена. А когда Лев Шестов утверждал, что "все возможно Богу", он лишь пытался пересказать, сильно его упрощая, опыт Авраама.
§ 58. Моисей и исход из Египта
Зарождение религии Израиля описывается в главах 46–50 «Бытия», в «Исходе» и в "Книге чисел". Речь идет о ряде событий, вызванных, по большей части, непосредственно Богом. Напомним самые значительные из них: поселение в Египте Иакова и его сыновей; преследование, начатое несколькими веками позже одним из фараонов, приказавшим умертвить израильских новорожденных младенцев; перипетии жизни Моисея (чудесным образом спасшегося от этой резни и воспитанного при дворе фараона) после того, как он убил египетского надсмотрщика, избивавшего одного из его собратьев, и вынужден был бежать в пустыню мадиамскую; явление "неопалимой купины" (его первая встреча с Яхве), повеление, данное ему Богом, вывести свой народ из Египта и откровение имени Божьего; Десять «казней», насланных Яхве, чтобы принудить фараона отпустить израильтян из Египта; уход израильтян и их переход через Чермное море, где потонуло погнавшееся за ними воинство фараона; теофания на горе Синай — завет Яхве с Его народом, сопровождаемый наставлениями относительно сути откровения и культа: и, наконец, сорокалетнее блуждание по пустыне, кончина Моисея и завоевание Ханаана под предводительством Иисуса Навина. В течение нескольких веков научная критика пыталась вычленить «правдоподобные» и, следовательно, «исторические» элементы из этих библейских рассказов, отделить их от массы «мифологических» и «фольклорных» наростов и наносов.[396] В ход были пущены филологические и археологические документы, относящиеся к политической, культурной и религиозной истории египтян, ханаанеев и других народов Ближнего Востока. С помощью подобных документов ученые надеялись прояснить, уточнить и, может быть, реконструировать историю отдельных групп израильтян, начиная с водворения Иакова в Египте (XVIII–XVII вв.) до событий, нашедших свое отражение в преданиях об Исходе и о проникновении в Ханаан, — событиях, которые многими авторами датируются XII в.[397] Небиблейские источники позволили хотя бы отчасти вписать Исход и завоевание Ханаана в исторический контекст. Были предложены, например, достаточно точные даты выхода из Египта на основании информации, касающейся военного и политического положения некоторых фараонов династии; по результатам раскопок, относящихся ко времени разрушения некоторых ханаанских городов, были прослежены этапы проникновения в Ханаан. Но многие из этих корреляций и хронологических сопоставлений до сих пор представляются спорными.
Нам не пристало занимать ту или иную позицию в споре, в котором лишь немногие специалисты пришли к одинаковым заключениям. Достаточно вспомнить, что, вопреки всем надеждам, так и не удалось доказать историчность некоторых событий, имеющих для религии Израиля первостепенную важность, что, впрочем, вовсе не говорит об их внеисторичности. Но действительные события и персонажи столь мощно наделялись парадигматическими чертами, что в большинстве случаев уже не удается установить меру их изначальной реальности. Нет оснований сомневаться в реальности персонажа, известного под именем Моисея, но его подлинная биография и черты характера ускользают от нас. Благодаря тому простому факту, что он сделался фигурой харизматической и легендарной, вся его жизнь, начиная с чудесного спасения в корзине из папируса, оставленной среди нильских тростников, стала описываться по образцу жизни других «героев» (Тесея, Персея, Саргона Аккадского, Ромула, Кира и т. д.).
Имя Моисея, как и имена остальных членов его семьи, имеет египетское происхождение. Оно содержит элемент "
Что же касается исхода из Египта, то он предположительно отражает реальное историческое событие. Речь, однако, идет не о целом народе, а всего лишь об отдельной его группе, руководимой Моисеем. Другие группы уже начали более или менее мирное проникновение в Ханаан. В дальнейшем исход стал рассматриваться всей совокупностью израильских племен как один из эпизодов их священной истории. Для нашего изложения важно, что именно исход из Египта стал связываться с празднованием Пасхи. Иначе говоря, одно из архаических жертвоприношений, характерное для пастухов-кочевников и в течение тысячелетий практиковавшееся предками израильтян, подверглось переоценке и было включено в "священную историю" яхвизма. Ритуал, неотъемлемый от космической религиозности (пастушеский праздник весны), был истолкован как память об историческом событии.
§ 59. "Я есмь сущий"
Будучи овечьим пастухом у своего тестя, Иофора, священника мадиамского, Моисей забрел однажды далеко в пустыню, к подножию "Божьей горы" Хорив. Там он увидел "пламя огня из среды тернового куста" и услышал, что кто-то зовет его по имени. Через несколько мгновений ему явился Бог, сказавший: "Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова" (Исх 3:6). Однако Моисей почувствовал, что столкнулся с неведомой ипостасью божества или даже с новым Богом. Он принял повеление отправиться к детям Израиля и сказать им: "Бог отцов ваших послал меня к вам". А они скажут мне: "Как ему имя?" Что сказать мне им?" Тогда Бог сказал Моисею: "Я есмь сущий
Это имя стало предметом множества толкований.[399] Ответ Бога довольно загадочен: в нем содержится намек на способ его существования, но не на его личность. Используя современную лексику, можно сказать, что божественное имя свидетельствует о полноте бытия его владельца. Однако Яхве провозглашает, что является Богом Авраама и прочих патриархов, и это уподобление и по сей день принимается теми, кто претендует на авраамическое наследие. Фактически же возможно усмотреть некую преемственность между "Богом отца" и тем Богом, что явился Моисею. Как уже отмечалось, "мы имеем прежде всего дело с тем фактом, что яхвизм зародился в среде пастухов и развивался в пустыне. Возврат к яхвизму в чистом виде представлялся как возвращение в пустыню: именно таков был кочевнический идеал пророков".[400] Подобно "Богу отца", Яхве не привязан к какому-то определенному месту; кроме того, Он состоит в особых отношениях с Моисеем как лидером определенной группы людей.
Но показательны и различия между обоими божествами. Если "Бог отца" безымянен, то Яхве обладает собственным именем, которое отражает Его тайну и Его трансцендентность. Отношения между божеством и его приверженцами тоже изменились: речь идет уже не о "Боге отца", но о "народе Бога". Идея богоизбранничества, содержавшаяся в сделанных Аврааму обетах (Быт 12:1–3), уточняется: Яхве называет потомков патриархов "моим народом"" по выражению Р. де Во, они являются его "личной собственностью". По мере уподобления "Бога отца" Богу Элу, Яхве также идентифицируется с ним. Он заимствует у Бога Эла его космическую структуру и принимает титул Царя. "Из религии Бога Эла яхвизм заимствовал также преставление о божественных царедворцах,
Суть откровения сосредоточена в Десяти заповедях (Исх 20:3-17, 34:10–27). В теперешней своей форме этот текст не может датироваться эпохой Моисея, но главнейшие из заповедей, несомненно, отражают дух раннего яхвизма. Первая из них, гласящая "Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим", показывает, что здесь не идет речь о монотеизме в строгом смысле слова — существование других богов не отрицается. В победном гимне, звучащем после перехода через Чермное море, Моисей восклицает: "Кто, как Ты, Господи, между богами?" (Исх 15:11). Но Он требует абсолютной верности, ибо Яхве — "Бог ревнитель" (Исх 20:5). Борьба против лжебогов начинается сразу же после перехода через пустыню, у горы Ваал-Фегор. Там дочери Моава склоняют израильтян к жертвоприношениям своим богам. "И ел народ жертвы их и кланялся богам их" (Числ 25:2 и сл.), навлекая на себя гнев Яхве. Для Израиля эта битва, начавшаяся при Ваал-Фегоре, длится и по сей день.
Нетрудно уловить и смысл второй заповеди: "Не делай себе кумира…". Речь идет не о запрете культа идолов: известно, что эти «кумиры», обычные в языческих культах, были всего лишь вместилищами божественности. Вполне возможно, что суть данной заповеди заключается в запрете изображения Яхве в виде культового объекта. Подобно тому, как Яхве не имел «имени», он не должен был иметь и «кумира». Избранным Бог являлся непосредственно, воочию; остальные получали о Нем представление по Его деяниям. В противоположность другим божествам Ближнего Востока, являвшимся не только в человеческом, но и в зверином или космическом обличье, Яхве представляется исключительно антропоморфным. Но он может равным образом прибегать к космическим эпифаниям, поскольку весь мир — Его творение.
У антропоморфизма Яхве — двойной смысл. С одной стороны, Яхве обладает специфическими человеческими достоинствами и недостатками: Он сострадает и ненавидит, радуется и печалится, прощает и карает. Однако Он не выказывает слабостей или пороков, о которых рассказывает Гомер, Он не потерпит, чтобы Его осмеивали, в отличие от некоторых олимпийцев.[402] С другой стороны, положение Яхве не отражает, подобно ситуации большинства божеств, положение человека в мире. У Него нет семьи, а лишь только небесные царедворцы. Яхве одинок. Следует ли усматривать еще одну черту антропоморфизма в том факте, что Он требует от своих приверженцев абсолютного послушания, уподобляясь восточному деспоту? Нет, речь идет скорее о вполне человеческом стремлении к абсолютному совершенству и чистоте. Нетерпимость и фанатизм, характеризующие пророков и проповедников трех монотеистических религий, находят свой образец и оправдание в характере Яхве.
Точно так же и неистовость Яхве выходит за рамки антропоморфизма. Его «гнев» представляется подчас столь иррациональным, что заставляет говорить о «демонизме» Яхве. Разумеется, некоторые из этих отрицательных черт обострятся после завоевания Ханаана. Но все они принадлежат изначальной структуре Яхве. Фактически мы имеем дело с новым и более впечатляющим проявлением божества, абсолютно отличного от своего творения, чего-то "совершенно иного"
Согласно библейскому рассказу, пять месяцев спустя после исхода из Египта в Синайской пустыне имела место теофания: "Гора же Синай вся дымилась оттого, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как из печи, и вся гора сильно колебалась. И звук трубный становился сильнее и сильнее. Моисей говорил, и Бог отвечал ему голосом" (Исх 19:18–19). Тогда Яхве явился израильтянам, остановившимся у подножия горы, и продиктовал Закон завета, открывающийся десятью заповедями и включающий в себя множество предписаний, связанных с культом (Исх 20:22–26; 24–26).[403]
Позднее Моисей еще раз беседовал с Яхве и получил от Него "две скрижали откровения, скрижали каменные, на которых написано было перстом Божиим" (31:18, другая версия — 34:1,28). Менденхолл заметил,[404] что по своей стилистике скрижали Завета напоминают договоры хеттских владык II тысячелетия с их вассалами из Малой Азии. Но аналогии между обоими списками, будучи вполне реальными, не кажутся, тем не менее, решающими.
Неизвестно ничего определенного относительно того культа, которого придерживались израильтяне во время своих сорокалетних скитаний в пустыне. Исход (26; 38:8-38) подробно описывает святилище в пустыне, "Скинию собрания", заключающую в себе Ковчег Обетования или Ковчег Завета — деревянный ларец, в котором, согласно позднему преданию, хранились скрижали Закона (Втор 10:1–5). Весьма возможно, что это предание отражает подлинное положение вещей. Скинии, или культовые носилки, в которых переносились каменные идолы, засвидетельствованы у арабов доисламского периода. Тексты не упоминают ковчег и скинию одновременно, однако весьма возможно, что скиния служила укрытием ковчега, как это было и у арабов. Яхве, как некогда Бог отцов, предводительствовал своим народом. Ковчег символизировал это незримое присутствие, однако невозможно сказать, что он содержал на самом деле. Согласно преданию, Моисей умер в моавитской пустыне, в виду Иерихона. Яхве показал ему землю Ханаана: "Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь" (Втор 34:4; ср. Числ 27:1-14). Эта кончина вполне соответствует легендарной и парадигматической личности Моисея. О персонаже, известном под этим именем, можно сказать лишь, что его жизнь была отмечена драматическими и неоднократными встречами с Яхве. Полученное им откровение превращает его одновременно в экстатического пророка и провидца, а также в "волшебника"" он стал образцом для левитических священников и харизматическим вождем, которому удалось преобразовать горстку племен в ядро нации, народ Израиля.
§ 60. Религия эпохи Судей: первая фаза синкретизма
Эпохой Судей принято называть период приблизительно между 1200 г., когда Моисей и его спутники под предводительством Иисуса Навина проникли в Ханаан, и 1020 г., когда Саул был провозглашен царем. Судьи были военными вождями, советниками и представителями судебной власти. В течение именно этого периода другие племена приняли яхвизм, в первую очередь, под влиянием блестящих военных побед, объясняющихся тем, что сам Яхве непосредственно вмешивался в битвы. Он ободряет Навина: "Не бойся их, ибо Я предал их в руки твои!" (Ис Нав 10:8). Яхве "бросал на них с небес большие камни", истребляя врагов целыми тысячами (Ис Нав 10:11). После победы над Навином, царем ханаанским, Девора и Варак воспели ярость Божью: "Когда выходил Ты, Яхве, от Сеира… тогда земля тряслась, и небо капало, и облака проливали воду" (Суд 5:4 и сл.). Короче говоря, Яхве оказался сильнее ханаанских богов. Ведомая во имя его война была священной войной.[405] Участвующие в ней воины освящены
Осваиваясь с новым стилем существования, яхвизм и развивался, и модифицировался. Прежде всего, заметна его отрицательная реакция на ценности, чтимые всеми пастушескими обществами. Закон гостеприимства, святейшее правило кочевников, вероломно нарушается Иаилью: она приглашает к себе в шатер ханаанского военачальника, Сисару, спасавшегося бегством после разгрома, и убивает его во время сна (Суд 4:17). Переносное святилище времен Моисея выходит из употребления. Отныне культ отправляется в постоянных святилищах и освященных местах.
Но, как и следовало ожидать, именно столкновение с ханаанской религией повлекло за собой значительные последствия. Впрочем, столкновение это продолжалось вплоть до VII в. до н. э. Вследствие взаимоупотребления Яхве-Эл, дояхвистские святилища, принадлежавшие культу Эла, равно как и множество ханаанских святилищ, были теперь отданы Яхве.[406] Куда поразительнее происходившее в эпоху Судей смешение между Яхве и Ваалом.[407] Даже среди семейств, известных своей приверженностью к яхвистской вере, встречаются имена, включающие в себя слово «ваал». Знаменитый Гидеон называется также Иероваалом, "Ваалом битв" (Суд 6:32). Это заставляет предполагать, что либо слово «ваал», «Господь», понималось как один из эпитетов Яхве, либо Ваал почитался наравне с ним.[408] Вначале Ваал вынужден был довольствоваться ролью "местного бога", главным образом покровителя плодородия. И лишь позднее его культ был предан проклятию и стал явным доказательством вероотступничества.
Во многом была усвоена ханаанская система жертвоприношений. Наипростейшей их формой было подношение даров на специально освященном месте, либо возлияния маслом и водой. Эти подношения рассматривались как пища божества (Суд 6:19). Именно тогда израильтяне начали практиковать искупительные жертвы (холокост), которые понимались ими как подношение Яхве. Они позаимствовали также немало других ханаанских обрядов, имеющих связь с земледелием, и даже некоторые оргиастические ритуалы.[409] Процесс ассимиляции усиливается позднее, в эпоху Царств, когда появляются сообщения о священной проституции обоих полов.
Святилища строились в соответствии с ханаанскими образцами. Они включали в себя алтарь, камни-памятники (массеба), деревянные столбы (ашера), символизирующие одноименную ханаанскую богиню, а также сосуды для возлияний. Среди ритуальных объектов самыми важными являлись терафимы (идолы или маски) и ефоды (первоначально так назывались облачения, возлагавшиеся на идолов). Вокруг святилищ организуется культовый персонал. В первую очередь к нему относятся священники и левиты: они возносят подношения и выполняют волю Яхве при помощи жребиев и ефодов. Наряду со священниками и левитами упоминаются гадальщики и ясновидящие
Куда более важной была роль пророка; мы вернемся к ней ниже (§ 116). А пока добавим, что экстатический профетизм израильтян коренится в ханаанской религии.[411] В самом деле, культ Ваала включал в себя пророков (ср. 1 Цар 18:19; 2 Цар 10:19). Но речь идет о типе экстатического опыта, достаточно распространенного в древности на всем Ближнем Востоке, за исключением Египта. Шумеры имели понятие о человеке, проникающем на небеса", т. е. совершающем путешествие, подобное шаманским полетам. Тексты XVIII в. до н. э., обнаруженные в Мари, упоминают об
Уже в первые столетия после завоевания и колонизации отмечается глубокое и многообразное ханаанское влияние в самых разных областях. В самом деле, у ханаанеев была заимствована ритуальная система, священные обряды и святилища; жреческий класс организуется по ханаанским образцам; наконец, пророки, вскоре начавшие протестовать против главенства священников и слияния яхвизма с культами фертильности, являются плодом ханаанского влияния. И тем не менее они провозглашают себя приверженцами чистого яхвизма. С некоторой точки зрения можно признать их правоту, однако яхвизм, который они проповедовали, уже успел впитать в себя наиболее творческие элементы ханаанской религии и культуры, столь яростно отрицаемые самими же пророками.
Глава VIII
РЕЛИГИЯ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ. ВЕДИЙСКИЕ БОГИ
§ 61. Протоистория индоевропейцев
Появление индоевропейцев на исторической арене отмечено ужасающими разрушениями. В промежутке между 2300 и 1900 гг. множество городов в Греции, Малой Азии и Месопотамии было разорено и сожжено; к ним относятся Троя (прибл. 2300 г.), Бейсе-султан, Тарc и около трехсот городов и поселений в Анатолии. Документы упоминают об этнических группах, называемых хеттами, лувийцами, митаннийцами. Но ариафонные элементы равным образом встречаются и в других группах завоевателей. Рассеяние индоевропейских народов началось несколькими веками раньше и продолжалось в течение двух тысячелетий. Около 1200 г. арии[413] проникли в междуречье Инда и Ганга, иранцы закрепились в Персии, Греция вместе со своими островами была индоевропеизирована. Несколькими веками позже завершилась или существенно продвинулась индоевропеизация Индии, Апеннинского полуострова, Балкан, Карпато-Дунайской области, а также Центральной, Северной и Западной Европы — от Вислы до Балтийского моря и Атлантического океана. Этот процесс, включающий в себя переселения, завоевание новых территорий, покорение, а затем и ассимиляцию местного населения, завершается лишь в XIX в. н. э. Нам не известен другой пример столь масштабной лингвистической и культурной экспансии.
Вот уже не первый век ученые стараются определить прародину индоевропейцев, прояснить их протоисторию и осветить фазы их миграций. Эту прародину искали на севере и в центре Европы, в русских степях, в Центральной Азии, в Анатолии и т. д. В настоящее время принято считать землей индоевропейцев области к северу от Черного моря, между Карпатами и Кавказом.[414] Между IV и III тысячелетиями там развивалась так называемая курганная культура.[415] Около 4000–3500 гг. отмечается ее расширение на запад, вплоть до Тисы. В течение следующего тысячелетия представители курганной культуры проникают в Центральную Европу, на Балканский полуостров, в Закавказье и Анатолию, а также на север Ирана (около 3500–3000 гг.). В III тысячелетии они достигают севера Европы, Эгейской зоны (Греция и побережье Анатолии) и восточного Средиземноморья. По мнению Марии Гимбутас, народы, развивавшие и распространявшие курганную культуру, не могут быть никем иным, как прото-индоевропейцами и — в последних фазах своего рассеяния — индоевропейцами.
Как бы то ни было, очевидно, что корни индоевропейской культуры уходят в неолит, а может быть, даже и в мезолит.[416] С другой стороны, не менее очевидно, что в течение периода своего формирования эта культура испытала заметное влияние более развитых цивилизаций Ближнего Востока. Использование колесницы и металла[417] было заимствовано из Анатолийской культуры (так называемая Куро-Аракская культура). В IV тысячелетии появляются заимствованные у народов балкано-средиземноморской зоны скульптурные изображения сидящей богини, изваянные из глины, мрамора или алебастра. Общая для всех терминология доказывает, что индоевропейцы занимались земледелием, разводили крупный рогатый скот (а также свиней и, возможно, овец) и были знакомы с дикой или прирученной лошадью. Не пренебрегая плодами земли, индоевропейские народы развивали в основном пастушеское хозяйство. Пастушеский номадизм, патриархальная структура семьи, вкус к набегам, военная сфера, специально организованная для осуществления завоеваний, — все это характерные черты индоевропейских обществ. Достаточно радикальная социальная дифференциация видна из контраста между курганами (гробницами, построенными в форме жилища и богато украшенными) и гораздо более скромными захоронениями. Весьма возможно, что в курганах погребались останки вождей.
Для наших целей важно уточнить, в какой мере этот образ жизни, кочевой, направленный на войны и захваты, способствовал появлению специфических религиозных ценностей. Очевидно, что духовные творения земледельческих обществ не вполне соответствуют религиозным устремлениям общества пастушеского. С другой стороны, не существует пастушеского общества, полностью не зависимого от экономики и культуры земледельцев. А поскольку в ходе своих миграций и завоеваний индоевропейцы постоянно подчиняли и ассимилировали оседлые земледельческие народы, можно сказать, что довольно скоро индоевропейцам тоже пришлось испытать духовное давление, вызванное симбиозом разнородных, а то и противоречивых религиозных направлений.
§ 62. Первый пантеон и общий религиозный словарь
Представляется возможным восстановить некоторые структуры общей индоевропейской религии. Прежде всего, у нас имеются суммарные, но достаточно ценные сведения, сохранившиеся в религиозной лексике. Уже при начале исследований был выявлен индоевропейский корень
Поскольку небесные и атмосферические иерофании играют здесь главную роль, не удивительно, что известное число богов называется словом, обозначающим гром: германский Донар, Тор, кельтский Таранис (Танарос), балтийский Перкунас, протославянский Перун и т. д. Возможно, что уже в индоевропейскую эпоху бог неба — высший бог, поскольку он является творцом мира, космократом, — начал уступать место богу грозы; в истории религий это нередкое явление. Точно так. же и огню, вызванному молнией, приписывалось небесное происхождение. Культ огня — характерный элемент индоевропейских религий; имя одного из главнейших ведийских богов — Агни повторяется в латинском
Индоевропейцы разработали своеобразную мифологию и теологию. Они практиковали жертвоприношения и создавали магико-религиозную ценность слова и заклинания (KAN). Они пользовались понятиями и ритуалами, позволявшими освящать пространство и «космизировать» территории, на которых они обосновались (этот мифо-ритуальный сценарий засвидетельствован в Древней Индии, в Риме и у кельтов), а также помогавшими периодически обновлять мир (посредством ритуальной схватки двух групп жрецов — следы подобного обряда сохранились в Индии и Иране). Считалось, что боги участвуют в этих празднествах наряду с людьми, и в их честь сжигались жертвы. Индоевропейцы не сооружали святилищ: вполне возможно, обряды отправлялись на освященном огороженном месте под открытым небом. Еще одна характерная черта — это устная передача традиции, а с момента встречи с цивилизациями Ближнего Востока — полный запрет на употребление письменности.
Но, как и следовало ожидать, многовековой промежуток, отделяющий первые миграции индоевропейцев (хетты, индоиранцы, греки, италийцы) от последних (германцы, балто-славяне), послужил причиной того, что их общее наследие не всегда поддается опознанию ни в словаре, ни в теологических и мифологических системах исторической эпохи. Здесь следует учитывать разнообразные культурные контакты, осуществлявшиеся во время миграций; с другой же стороны, не стоит забывать и о том, что ни одна религиозная традиция не может продолжаться до бесконечности без изменений, возникающих вследствие создания, заимствования, синтеза или же вытеснения духовных понятий. Этот процесс дифференциации и обновления традиций, начавшийся, возможно, еще в доисторическую эпоху, отражает словарь. Самым показательным примером этого можно считать отсутствие, в общем для всех индоевропейцев языке, специального термина, обозначающего «священное». С другой стороны, в иранском, латинском и греческом имеется сразу два таких термина: авестийск.
§ 63. Трехсоставная индоевропейская идеология
Важный источник представляют фрагменты различных индоевропейских систем. Фрагменты эти относятся, конечно, к разному времени и дошли до нас в составе разнородных и неравноценных документов: гимнов, ритуальных текстов, эпической поэзии, теологических толкований, народных легенд, историографических сочинений и поздних преданий, закрепленных христианскими авторами после обращения народов Центральной и Северной Европы. Тем не менее, все эти документы бесценны, поскольку в них сохранилось или отразилось (пусть в искаженном виде) множество изначальных религиозных концепций. Преувеличения и заблуждения "сравнительной мифологии", как ее понимали Макс Мюллер и его эпигоны, не должны отвратить нас от использования этих материалов. Важно только не обмануться в их документальной ценности. Миф, зафиксированный в «Ригведе», не мог появиться позднее II тысячелетия до н. э., тогда как предания, сохраненные Титом Ливием, ирландскими сагами или Снорри Стурлусоном,[426] с точки зрения хронологии, гораздо «моложе». Но если эти предания во всем согласуются с ведийским мифом, тогда трудно сомневаться в их общем индоевропейском характере, особенно если эти совпадения являются не единичными, а слагаются в некую систему.
Именно это доказал Жорж Дюмезиль[427] в ряде трудов, коренным образом обновивших сравнительное исследование индоевропейских мифологических систем и религий. Но здесь не место излагать их даже в сжатом виде. Достаточно сказать, что изыскания французского ученого выявили фундаментальную структуру индоевропейского общества и его идеологии. Делению этого общества на три класса — жрецов, воинов и скотоводов-пахарей — соответствовала трехфункциональная религиозная идеология, включающая в себя функцию магической и юридической власти, функцию богов-воителей и, наконец, функцию божеств плодородия и экономического процветания. Именно у индоевропейцев отчетливее всего выступает это трехчастное деление богов и общества. В Древней Индии трем общественным классам —
Кельты разделяли общество на друидов (жрецов, законников), воинскую аристократию
Разделение первой функции на две взаимодополняющие линии или тенденции — верховенство в магии и верховенство в сфере закона — ярко иллюстрирует пара Варуна и Митра. Для древних индийцев Митра — это верховный бог "в его мыслящей, ясной, умиротворенной, благоволящей, священнической ипостаси, а Варуна — верховный бог в ипостаси атакующей, мрачной, вдохновенной, яростной, ужасающей и воинственной"[428] И точно такой же диптих встречается вновь, в частности, в Риме, с теми же оппозициями и теми же альтерациями. С одной стороны, это оппозиция между люперками — юношами, которые нагими пробегают по городу и ремнями, вырезанными из кожи жертвенного козла, стегают женщин, что должно сделать их плодовитыми, — и собственно жрецами, фламинами; с другой стороны, различие в поведении двух первых римских царей — Ромула, основавшего два культа Юпитера-громовержца, и Нумы, который построил святилище в честь
Анализируя оба аспекта божественной верховной власти у индийцев и римлян, Жорж Дюмезиль справедливо подчеркивал разницу между ними. В ведийской Индии, как и в Риме, мы узнаем ту же индоевропейскую структуру, но эти два "идеологических поля" не являются гомогенными. "Римляне мыслят
Как можно предположить, самое большое морфологическое разнообразие наблюдается на уровне третьей функции, поскольку религиозные идеи, связанные с изобилием, миром, плодородием, по необходимости связаны с географией, экономикой и исторической ситуацией любой общности. Что касается второй функции — физической силы, особенно употребления силы в сражениях, — то Жорж Дюмезиль выявил некоторое число соответствий между Индией (уже у индоевропейцев), Римом и германским миром. Так, инициатическое испытание, весьма вероятно, состояло в единоборстве молодого воина с тремя противниками или с трехглавым чудовищем (представленным чучелом?). На самом деле, подобный сценарий расшифровывается в истории победоносной битвы ирландского героя Кухулина с тремя братьями и в сражении Горация с тремя Куриациями; в мифах об Индре и об иранском герое Траэтаона оба они тоже убивают чудовище о трех головах. Победа поднимает в Кухулине и Горации опасную для общества «ярость»
Скорее всего, этими мифо-ритуальными темами не исчерпывалась военная мифология и представление о военном искусстве в общеиндоевропейскую эпоху. Но важно констатировать, что они сохранились на двух краях области расселения индоевропейцев — в Индии и Ирландии.
Насколько можно судить, трехчастная идеология составляла связную и гибкую систему из множества божеств, религиозных идей и практик. Мы поговорим об их числе и их значении, когда будем изучать различные индоевропейские религии по отдельности. Есть основания полагать, что трехчастная идеология, хотя она и формировалась в эпоху индоевропейской общности, вытеснила или радикально реинтерпретировала концепции, равно чтимые всеми, например, понятия неба, создателя, правителя и Отца. Изгнание Дьяус-питара ради Варуны, о чем есть упоминания в «Ригведе», похоже, отражает — или же продолжает — процесс гораздо более древний.
§ 64. Арии в Индии
Во времена своего совместного существования индоиранские племена называли себя словом, которое значило "благородный (человек)" —
Между тем, симбиоз с аборигенами начинается довольно рано. Если в поздних книгах «Ригведы» слово
Ведийские индийцы занимались земледелием, но основой их экономики был скот. Животные выполняли функцию денег.[435] Они давали молоко и молочные продукты, но потреблялась также и говядина. Высоко ценилась и лошадь, но использовалась исключительно для войн, набегов и царских ритуалов (ср. § 73). Арии не имели городов и не знали письма. Несмотря на простоту их материальной культуры, в большой чести были столяры и медники.[436] Использование железа началось только около 1050 г.
Племена возглавляли военные лидеры,
Поскольку соперники ариев были мифологизированы, превращены в «демонов» и «колдунов», битвы, в которые арии вступали по ходу территориальной экспансии, трансформировались в том же духе, а конкретно — привязывались к битвам Индры против Вритры и других демонических существ. Ниже мы обсудим космологические импликации этих парадигматических битв (§ 68). Пока же отметим, что захват новой территории легитимировался возведением алтаря
Как мы вскоре увидим, в ведийском пантеоне доминируют боги. Несколько богинь, имена которых мы знаем, играют роли малозаметные: загадочная Адити, Мать богов; Ушас, богиня восхода; Ратри, ночь, которой посвящен красивый гимн (PB X 127). Тем более примечательно господствующее положение Великой Богини в индуизме: оно определенно свидетельствует не только о торжестве внебрахманической религиозности, но и о творческой мощи индийского духа. Следует, очевидно, принимать во внимание тот факт, что ведийские тексты представляют религиозную систему священнической элиты, обслуживавшей военную аристократию. Остальное население — т. е. большинство, вайшьи и шудры — разделяли, по всей вероятности, идеи и верования, аналогичные тем, что двумя тысячами лет позже обнаруживаются в индуизме.[441] Гимны не отражают всю ведийскую религию; они написаны для аудитории, интересующейся в первую очередь земными благами — здоровьем, долголетием, большим числом сыновей, обильными стадами, богатством.[442] Таким образом, представляется правдоподобным, что определенные религиозные концепции, ставшие популярными позднее, проявились уже в эпоху Вед.
Творческая мощь индийского духа, о которой мы только что упомянули, проявилась прежде всего в процессе симбиоза, ассимиляции и переоценки, которые привели к арианизации, а в дальнейшем и к индуизации Индии. Этот процесс, охвативший не одно тысячелетие, реализовался в диалоге с религиозной системой, разработанной брахманами на основе ведийского «откровения»
§ 65. Варуна, первичное божество: дева и асуры
Гимны (хвалебные стихи) не являются древнейшей формой ведийской религии. Дьяус, индоевропейский бог неба, уже исчез из культа. Его имя означало теперь «Небо» или «день». Эта вокабула свидетельствовала о персонификации небесного священного объекта, увенчавшейся обозначением естественного феномена. Здесь мы имеем дело с процессом, довольно распространенным в истории небесных богов: с приходом других богов они отходят в тень и превращаются в
Очень рано место Дьяуса занял Варуна, главное верховное божеств. Этапы, предшествовавшие его восхождению в ранг Царя Вселенной,
Этот мифический конфликт отражает борьбу "молодых богов", возглавляемых Индрой, против группы первичных божеств. Репутация асуров как «колдунов» и тот факт, что они относятся к шудрам, не обязательно означает, что они представляют собой богов доарийского автохтонного населения. В Ведах слово
Важно отметить, что "времена асуров" предшествуют нынешним, когда правят дева. В Индии, как и ряде архаических и традиционных религий, переход от первичных времен к нынешним описывается в космогонических терминах — как смена хаотического состояния организованным, или «космосом». Мы обнаружим этот космогонический подтекст в мифической борьбе Индры с первичным драконом Вритрой (§ 68). Дело в том, что Варуна как первичное божество, асура из асуров, отождествлялся с Вритрой. Эта идентификация делала возможной целую серию эзотерических спекуляций касательно загадки божественного двуединства.
§ 66. Варуна: Царь вселенной и «колдун»; рита и майя
Ведийские тексты представляют Варуну как Высшее Божество: он правит миром, богами
Несмотря на все эти яркие знаки престижа, Варуна в ведийскую эпоху уже слабеет. В частности, его популярность много меньше, чем у Индры. Однако с ним связаны две религиозные идеи, которым суждено исключительное будущее:
Варуна воспитывался в «доме» рита. Декларируется также, что он любит рита и выступает в его защиту. Его называют "Царь рита" и говорят, что та универсальная норма, которая отождествляется с истиной, «базируется» на нем. Тот, кто нарушает закон, ответственен перед Варуной. Варуна, и только Варуна, восстанавливает порядок, нарушенный грехом, ошибкой или неведением. Виновный надеется на прощение через заклание жертв (что предписано самим Варуной). Все это проявляет его структуру как бога-космократа. Со временем Варуна становится
На первый взгляд, кажется парадоксальным, что хранитель рита в то же время тесно связан с
Возвращаясь к Варуне, отметим, что его модус существования — грозный Господин, маг и мастер пут — дает возможность поразительного сближения с драконом Вритрой. Какой смысл ни вкладывать в этимологическое сродство их имен,[449] достаточно упомянуть, что оба связаны с Водами, и в первую очередь с "Водами скованными" ("великий Варуна спрятал море…", PB IX 73.3). Ночь ("неявленное"),[450] Воды (виртуальное, зародышевое), «трансцендентность» и «недеяние» (характеристики верховных богов) составляют также единое целое, как мистическое, так и метафизическое, с драконом Вритрой, который, как мы увидим, «сковал», «остановил» или «околдовал» Воды.
Более того, Варуна отождествляется со Змеем Ахи и с Вритрой.[451] В «Атхарваведе» (XII 3.57) он фигурирует как «гад». Но больше всего он отождествляется с «гадами» в Махабхарате. Его называют "Господин Моря" и "Царь
§ 67. Змеи и Боги. Митра, Арьяман, Адити
Описанная выше двусмысленность и амбивалентность Варуны важна во многих отношениях, но главное, на что мы должны обратить внимание, — это парадигматическая роль
Ассимиляция Богов со Змеями в каком-то смысле, очевидно, продолжает зафиксированную в "Брихадараньяка-упанишаде"[455] (I 3.1) идею, что дева и асуры являются детьми Праджапати, и что асуры — старшие дети. Общее происхождение антагонистических фигур служит излюбленной темой для иллюстрации первичного тотального единства. Мы увидим яркий его пример, исследуя теологические интерпретации знаменитого мифического сражения между Индрой и Вритрой.
Что касается роли Митры, то она вторична, потому что он не связан с Варуной. В Ведах ему посвящен лишь один гимн (PB III 59). В то же время, воплощая миролюбивые, благожелательные, юридические и сакральные аспекты, он разделяет с Варуной атрибуты верховной власти. Как это следует из его имени, он, как и Митра «Авесты», есть персонификация «Договора». Он облегчает договоренности между людьми и вынуждает их следовать своим обязательствам. Солнце — его глаз ("Тайттирия-брахмана" III 1.5.1); он всевидящ, ничто от него не скроется. Его значение в религиозной мыли и деятельности проявляется особенно ярко, когда обращаются одновременно к нему и Варуне, по отношению к которому он выступает и как антитеза, и как дополнение. Бином Митра-Варуна, который уже в самую древнюю эпоху играл значительную роль в выражении, прежде всего, божественной власти, позднее использовался в качестве образцовой формулы для любого рода антагонистических пар и взаимодополняющих оппозиций.
С Митрой связаны Арьяман и Бхага. Первый опекает ариев; прежде всего он управляет обязательствами гостеприимства и занимается браками. Бхага, что значит «часть», обеспечивает распределение богатства. Вместе с Митрой и Варуной (а иногда и с другими богами) Арьяман и Бхага составляют группу Адитья, сыновей богини Адити, «He-связанной», или Свободной. Начиная с Макса Мюллера, ведется широкая дискуссия относительно характеристик этой богини. Ее отождествляют с Землей и даже со Вселенной, она представляет протяженность, ширину, свободу.[456] Вполне возможно, что Адити была Великой Богиней-Матерью, которая, не будучи вполне забыта, передала свои качества и свои функции сыновьям, Адитья.
§ 68. Индра, победитель и демиург
В «Ригведе» Индра выступает как наиболее популярный бог. К нему обращено около 250 гимнов, в то время как Варуне — 10, а Варуне, Митре и Адитья вместе взятым — 35. Это — образцовый герой, образцовый воин, грозный противник Дасью или Даса. Его главные помощники, маруты, соответствуют на мифологическом уровне индоиранским сообществам молодых воинов
Центральный миф об Индре, который к тому же является важнейшим мифом «Ригведы», рассказывает о его победоносном сражении с Вритрой, гигантским драконом, который удерживал воды в "горной расщелине". Подкрепленный сомой, Индра распластывает змея своей ваджрой
Борьба бога со змееподобным или морским монстром является, как известно, весьма распространенным мифическим сюжетом. Можно вспомнить борьбу между Ра и Апопом, между шумерским богом Нинуртой и Асагом, Мардуком и Тиамат, между хеттским богом грозы и змеем Иллуянкой, между Зевсом и Тифоном, иранским героем Траэтаоной и трехглавым драконом Ажи-Дахака. В некоторых случаях (например, Мардук — Тиамат) победа бога является предусловием космогонии. В других случаях ставка — инаугурация новых времен или утверждение новой власти (ср.: Зевс — Тифон, Баал — Йамму). В общем и целом, именно умертвление змееподобного монстра, выступающего как символ «хаоса» и одновременно «автохтонности», создает новую космическую или институциональную «ситуацию». Характерная и общая для всех мифов черта — первоначальное поражение героя или страх поражения. Мардук и Ра колеблются вступать в бой; поначалу змею Иллуянке удается ранить бога; Тифону удается отрезать и унести тестикулы Зевса. Согласно «Шатапатха-брахмане» (I 6.3-17), Индра, увидев Вритру, убегает как можно дальше, и "Маркандея-пурана"[458] представляет его "больным от страха" и желающим мира.[459]
Нет нужды останавливаться на «натуристских» интерпретациях этого мифа. В победе над Вритрой видели то грозу, разрешающуюся дождем, то спуск горных вод (Ольденберг), то победу солнца над холодом, «пленившим» и заморозившим воды (Хиллебрандт). Конечно, «натуристские» элементы здесь есть, поскольку миф поливалентен; в частности, победа Индры равносильна триумфу жизни над бесплодием и смертью как последствиями «остановки» вод Вритрой. Однако структура мифа космогонична. В «Ригведе» (I 33.4) говорится, что своей победой бог сотворил солнце, небо и рассвет. Согласно другому гимну (X 113. 4–6) Индра самим своим рождением разделил Небо и Землю, установил небесный свод и, метнув ваджру, поразил Вритру, который удерживал воды во тьме. Небо и Земля — родители богов (I 185.6); Индра — самый младший из них (III 38.1) и последний, поскольку он кладет конец священному браку Неба и Земли. "Своей силой он разводит эти два мира, Небо и Землю, и позволяет Солнцу воссиять" (VIII 3.6). После этого творческого подвига Индра утверждает Варуну в качестве космократа и хранителя рита (которое оставалось спрятанным в подземном мире — I 62.1).
Мы еще увидим (§ 75), что существуют иные типы индийской космогонии, которые выводят сотворение мира из
Миф поливалентен. Помимо значимости космогонической, он несет в себе валентности «натуристские» и «исторические». Борьба Индры служила моделью для борьбы, которую арии должны были вести против Дасью (иначе называвшихся вртаны). "Тот, кто победил в битве, действительно убивает Вритру". ("Майтрайяни-Самхита" II 1.3). Есть вероятность, что в древние времена борьба между Индрой и Вритрой составляла мифо-ритуальный сценарий праздников Нового Года, призванных обеспечить возрождение мира.[462] Своей неутомимостью в борьбе и творении, этот бог, олицетворяющий оргиастические силы и вселенское плодородие, обязан тому факту, что насилие дает толчок жизни, наполняет ее плотью и регенерирует. Но очень скоро индийская рефлексия станет использовать этот миф как иллюстрацию божественного двуединства и, далее, как пример герменевтики, направленной на раскрытие конечной реальности.
§ 69. Агни, пресвитер богов: жертвенный огонь, просвещение, интеллект
Культовая роль домашнего очага была важна уже в индоевропейскую эпоху. Это — определенно доисторическое установление, о чем к тому же свидетельствуют современные «примитивные» общества. В Ведах бог Агни представляет в первую очередь сакральное качество огня. Однако он не ограничен этой космической и ритуальной иерофанией. Он — сын Дьяуса (PB I 26.10), так же, как его иранский гомолог Атар — сын Ахурамазды ("Ясна" 2. 12; и др.). Он «рождается» на Небе, откуда спускается в форме молнии, но он также пребывает в воде, в лесу, в растениях. Кроме того, он отождествляется с Солнцем.
Агни описывается одновременно через свои огненные проявления и через специфические для него божественные черты. Подчеркиваются его "огневые волосы", его "золотой подбородок", грохот и ужас, которые он производит. "Когда ты обрушиваешься на деревья, как ярый бык, то за тобой остается черный след…" (PB I 58.4). Он «связной» между Небом и Землей, и через него боги получают людские приношения. Однако прежде всего Агни есть архетип священника; его называют святитель или «пресвитер»
Хотя (из-за важной роли жертвенного огня) Агни и вездесущ в религиозной жизни, вокруг него не сложилось сколько-нибудь значительной мифологии. Среди тех редких мифов, которые прямо касаются его, самый знаменитый — миф о Матаришване, который принес небесный огонь.[465] В космологическом плане его роль запутана, но важна. С одной стороны, его зовут "зародыш Вод" (
Гимны подчеркивают духовные качества Агни: он — риши, наделенный великим умом и ясновидением. Чтобы оценить истинный масштаб подобных слов, следует иметь в виду бесчисленные образы и символы, порожденные "творческим воображением", как и размышления на предмет огня, пламени, жара. Отметим, что все это было наследием предыстории. Индийский гений лишь разработал, артикулировал и систематизировал открытия, сделанные в незапамятные времена. В последующих философских рассуждениях обнаружатся некоторые из этих первичных образов, связанных с огнем, такие, например, как концепция божественной творческой игры (лила), выводимая из «игры» языков пламени. Что касается связи огня (света) и разума, то она распространена повсеместно.[466]
Именно здесь лучше всего оценивается значение Агни в индийской религии и духовности: он вызвал бесчисленные биокосмологические теории, облегчил синтез, сводящий множество разнообразных схем к единому фундаментальному принципу. Агни, конечно, не был единственным индийским божеством, питавшим эти фантазии, эти рефлексии, но его место в этом смысле среди первых. Уже в ведийскую эпоху он отождествлялся с
§ 70. Бог Сома и напиток "не-смерти"
120 гимнов, посвященных Соме, ставят его на третье место в ведийском пантеоне. Целая книга «Ригведы», IX, посвящена Сомепавамана — соме, "себя проясняющему". Еще в большей степени, чем в случае Агни, ритуальная реальность — растение и питье — трудно отделяется здесь от бога, который носит то же самое имя. Мифы здесь совершенно незначительны. Наиболее важный из них описывает небесное происхождение сомы: орел, "взлетающий до неба", взмыл вверх "быстр, как мысль, и пробил бронзовую крепость" (PB VIII 100.8).[468] Птица схватила растение и отнесла его на землю. Но сома мыслится как растущая в горах.[469] Это только кажется противоречием, поскольку горные вершины принадлежат миру трансцендентальному, они уже присвоены небом. К тому же другие тексты уточняют, что сома растет "там, где пуп земли, в горах" (PB X 82.3), т. е. в Центре Мира, где возможен проход между Землей и Небом.[470]
Сома наделен чертами, обычно свойственными богам: он ясновидящ, умен, мудр, победоносен, щедр и т. д. Его считают другом и покровителем прочих богов, и в первую очередь, он друг Индры. Его называют еще Царь Сома, что, без сомнения, подчеркивает его ритуальную важность. Его отождествление с луной, которого нет в «Авесте», становится явным только в постведийскую эпоху.
Некоторые детали, связанные с отжиманием растения, описываются также в терминах космических и биологических: глухой звук, производимый нижним жерновом, уподобляется грому, шерсть фильтра — облакам, сок — это дождь, вызывающий произрастание зелени, и т. д. Отжимание отождествляется также с соитием. Но все эти символы биокосмического плодородия суть в конечном счете производное «мистической» ценности сомы.
В текстах подробно расписаны церемонии, которые сопровождают добычу растения, и особенно приготовление напитка. Со времен «Ригведы» жертвоприношение сомы было самым популярным, "душой и центром жертвоприношения" (Гонда). Какое бы растение ни использовалось в первых веках индоарийской цивилизации, бесспорно, что позднее оно сменилось другими ботаническими видами.
Все достоинства сомы сливаются в экстатическом опыте его поглощения. "Мы пили сому, — прочтете вы в славном гимне, — мы стали бессмертными, мы пришли к свету, мы нашли Богов. Что может теперь сделать с нами, о бессмертные, безбожие или злоба смертных?" (PB VIII 48.3). Сому умоляют: продли "наше время жизни"" ведь ты — "хранитель нашего тела", и "слабости, болезни бегут". Сома обостряет мысль, возвращает мужество воину, усиливает сексуальную энергию, лечит болезни. Его пьют священники вместе с богами, он сближает Землю и Небо, укрепляет и продлевает жизнь, обеспечивает плодородие. По существу, экстатический опыт открывает одновременно и полноту жизни, чувство безграничной свободы, обладания физической и духовной энергией, о которых мы и не подозревали. Откуда и чувство единения с богами, даже принадлежности к божественному миру, уверенность в «не-смерти», т. е., в первую очередь, чувство полноты жизни и ее бесконечности. От чьего лица произносится знаменитый гимн X 119 — от лица бога или человека, который хлебнул священного напитка и впал в экстаз? "Все пять (человеческих) племен не удостою даже взглядом — разве я не выпил сомы?". Персонаж перечисляет свои подвиги: "Я так высок, что попираю небо, попираю ширь земли… Я обрушу на землю тяжелые удары… Я распростер крылья, одно до неба, другое до земли… Я велик, велик, я вознесся до облаков — не ясно ли, что напился я сомы?[471]
Мы не станем останавливаться на вопросе о тех суррогатах и заменителях оригинального растения, что использовались в культе. Для нас важна роль, которую играл связанный с сомой опыт в индийской мысли. Весьма вероятно, что круг переживавших этот опыт был ограничен жрецами и некоторым количеством жертвователей. Однако он имел значительный резонанс благодаря вдохновляемым им гимнам и особенно последующим интерпретациям. Открытие полнокровного и блаженного, единого с богами, существования не давало покоя индийской духовности в течение долгого времени после исчезновения оригинального напитка. Отсюда — поиски иных методов достижения такого состояния: аскеза, оргиастические эксцессы, медитация, техника йоги, мистическая самоотдача. Как мы увидим (§ 79), архаическая Индия знала множество видов экстатического опыта. Кроме того, поиск абсолютной свободы породил целый ряд методов и философем, которые в конечном счете вылились в новую перспективу, непредставимую для ведийской эпохи. Во всех этих формах дальнейшего развития роль Сомы как собственно бога была довольно слабой. Внимание теологов и метафизиков было завоевано не им, а тем космологическим и жертвенным
§ 71. Два Великих Бога ведийской эпохи: Рудра-Шива и Вишну
В ведийских текстах присутствуют и некоторые другие божества. Большинство из них постепенно утратят свое значение и будут забыты, но есть и такие, которые в дальнейшем завоюют исключительное положение. Среди первых можно назвать богиню рассвета, Ушас, дочь Неба (Дьяуса); Вайю, бога ветра и его ипостаси, «дыхание» и "космическую душу"" Парджанью, бога грозы и сезона дождей; Сурью и Савитра, солнечных божеств; Пушана, древнего бога пастбищ, уже почти забытого (не имеющего почти никакого культа), хранителя дорог и поводыря мертвых, которого сравнивали с Гермесом; близнецов Ашвинов (или Насатья), сыновей Дьяуса, героев многочисленных мифов и легенд, предопределивших их доминирующее положение в позднейшей литературе; Марутов, сыновей Рудры, составлявших группу «молодежи» (марья), которую Стиг Викандер интерпретировал как мифическую модель "мужского сообщества" индоевропейского типа. Во вторую категорию входят боги Рудра-Шива и Вишну. В ведийских текстах они занимают скромное место, но в классическую эпоху становятся великими богами. В «Ригведе» Вишну появляется как божество, доброжелательное к человеку (I 186.10), друг и союзник Индры, помогающий ему в борьбе с Вритрой и затем разводящий Небо и Землю (VI 69.5). Он преодолел пространство в три прыжка, последним из которых достиг обители богов (I 155. 6). Этот миф инспирирует и обосновывает один ритуал из брахман: Вишну отождествляется с жертвой (ШБ XIV, I 1.6) и жертвователем, ритуально имитируя свои три прыжка, уподобляется богам и достигает Неба (I 9.3.9 и сл.). Представляется, что Вишну символизирует одновременно бесконечную протяженность пространства (которая делает возможной организацию Космоса), благодатную и всемогущую энергию, которая возвышает жизнь, и космическую ось, скрепляющую мир. «Ригведа» (VII 99.2) уточняет, что он поддерживает верхнюю часть Вселенной.[472] Брахманы настаивают на его связи с Праджапати, прослеживающейся с эпохи Вед. Но только позднее, в упанишадах второй категории (современной «Бхагаватгите», т. е. около IV века до н. э.), Вишну превозносится как бог, венчающий монотеистическую структуру. Ниже мы еще остановимся на этом процессе, который к тому же специфичен для индийского религиозного творчества.
С морфологической точки зрения, Рудра представляет собой божество противоположное. У него нет друзей среди богов, он не любит людей, терроризирует их своей демонической яростью и изничтожает болезнями и катастрофами. У него черные волосы (PB II 33.5), они заплетены в косы (I 114.1.5), у него черный живот и красная спина. Он вооружен луком и стрелами, одет в шкуры животных и обитает в своем любимом месте, в горах. Его отождествляют со многими демоническими существами.
Постведийская литература нагнетает злодейские качества бога. Он живет в лесах и джунглях, и зовут его "Господин диких зверей" (ШБ, XII 7.3.20). Он покровительствует всем, кто держится в стороне от арийского общества. Боги живут на востоке, а он на севере (в Гималаях). Ему не приносят жертву сомой, он получает только пишу, бросаемую наземь
Согласно ведийским текстам и брахманам, Рудра-Шива представляется воплощением демонических (или, по крайней мере, амбивалентных) сил, населяющих дикие и необитаемые места. Он символизирует все, что есть хаотического, опасного, непредсказуемого. Он вызывает страх, но его загадочная магия может быть направлена и на благие цели (он "врачеватель из врачевателей"). Велась большая дискуссия о происхождении и первичной структуре Рудры-Шивы, которого считают богом смерти, но одновременно и плодородия (Арбман), богом, несущим в себе неарийские элементы (Ломмель), божеством загадочного класса аскетов
Глава IX
ИНДИЯ ДО ГАУТАМЫ БУДДЫ: ОТ КОСМИЧЕСКОГО ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ ДО ВЫСШЕГО ТОЖДЕСТВА "АТМАН-БРАХМАН"
§ 72. Морфология ведийских ритуалов
Ведийская религия не знала святилища; все ритуалы исполнялись либо непосредственно в доме приносящего жертву, либо на близлежащем участке, покрытом травой, где складывали три костра. Из неживотной пищи в жертву приносили молоко, масло, злаки и выпечку; из животной — коз, коров, быков, баранов и коней. Однако, начиная с эпохи «Ригведы», наиболее значимым стало считаться жертвоприношение сомы.
Все ритуалы можно разделить на две основные категории: домашние
Из всех «посвящений», бесспорно, выделялась упанаяма, обряд, аналогичный инициации подростков в архаических обществах. В «Атхарваведе» (XI 5.3), где мы впервые сталкиваемся с упанаямой, говорится, что таким образом наставник превращает мальчика в зародыш и трое суток носит его в своем чреве. «Шатапатха-брахмана» (XI 5.4, 12–13) вносит некоторые уточнения: наставник зачинает в тот момент, когда он кладет руку на плечо ребенку, и тот на третий день возрождается уже в звании брахмана. «Атхарваведа» (XIX 17) называет прошедшего упанаяму «дваждырожденным» (двиджа); именно здесь впервые появляется этот термин, которому была впоследствии уготована столь исключительная судьба.
Второе рождение, очевидно, носит духовный характер, и более поздние тексты подчеркивают особую важность этого факта. Согласно Законам Ману (II 144), тот, кто передает послушнику слова Веды (т. е.
Торжественные ритуалы представляют собой чрезвычайно сложные, но в целом однообразные, литургические системы. Подробное описание даже одной такой системы потребовало бы нескольких сотен страниц; с другой стороны, попытаться хоть как-то вкратце обобщить все жертвоприношения
Есть и другие жертвоприношения сомы: одни длятся не более дня, другие не менее двенадцати дней, некоторые могут длиться целый год, теоретически иногда даже двенадцать лет. Помимо этого, существовали системы ритуалов, включавшие связанные с сомой церемонии, например,
§ 73. Высшие жертвоприношения: ашвамедха и пурушамедха
Наиважнейший и самый знаменитый ведийский ритуал — "жертвоприношение коня",
Жертвоприношение коня, несомненно, имеет индоевропейское происхождение. Следы этого ритуала можно найти у германцев, иранцев, греков, латинян, армян, массагетов и далматинцев.[477] Но лишь в Индии этот мифо-ритуальный сценарий занял столь значительное место в религиозной жизни и теологической мысли. По-видимому, изначально ашвамедха была весенним праздником, точнее, ритуалом, связанным с празднованием Нового Года. В его структуре видны элементы космогонического характера: во-первых, конь отождествляется с Космосом (=Праджапати) и его жертвоприношение символизирует (т. е.
Не вполне ясно, совершалось ли это жертвоприношение хоть когда-нибудь на самом деле. Оно описывается в целом ряде шраутасутр, но лишь в «Санкхаяне» и «Вайтане» жертву предписывается умерщвлять. В прочих литургических трактатах говорится, что в последний момент человека отпускают, а вместо него убивают животное. Особо следует отметить, что во время пурушамедхи декламируют знаменитый космогонический гимн Пурушасукту (PB X 90). Поскольку жертва отождествляется с Пурушей-Праджапати, то, соответственно, приносящий жертву уподобляется самому Праджапати. Указывалось на то, что мифо-ритуальный сценарий пурушамедхи имеет поразительные аналогии в германской традиции.[479] Так, будучи ранен копьем и провисев на Мировом Древе в течение девяти ночей, Один приносит себя "в жертву самому себе", чтобы достичь мудрости и овладеть магией ("Hávámál", 138). Согласно Адаму Бременскому, автору XI в., такое жертвоприношение устраивалось в Уппсале каждые девять лет; в жертву при этом приносили животных и девять человек, умерщвляемых через повешение. Такая индоевропейская параллель наводит на мысль, что пурушамедха действительно могла претворяться в жизнь. Однако в Индии, где практика и теория жертвоприношения постоянно подвергались пересмотру, принесение в жертву людей в конечном итоге стало носить метафизический и даже сотериологический характер.
§ 74. Инициатическая структура ритуалов: посвящение (дикша), посвящение на царство (раджасуйя)
Чтобы точнее оценить ритуалы шраута, необходимо сначала выяснить, на каких «инициатических» предпосылках они основаны. Любая инициация предполагает «смерть» и «возрождение» того, кто через нее проходит, т. е. его реинкарнацию в более совершенном виде. Ритуальная смерть требует либо «умерщвления», либо символического
Посвящение
Такое мистическое перерождение, которое имеет место при каждом жертвоприношении, открывает для жертвователя возможность сравняться с богами. "Жертвующему суждено по-настоящему возродиться в небесном мире" (ШБ VII 3.1.12). "Прошедший посвящение сближается с богами и сам становится одним из них" (III 1.1.8). Там же говорится, что в процессе перерождения жертвователь, возрастая, покрывает собой все четыре стороны света, т. е. покоряет Вселенную (VI 7.2.11 и сл.). Одновременно с этим дикша также символизирует смерть: "проходя посвящение, он (жертвующий) умирает во второй раз" ("Джайм. — упанишада брах." HI 11.3).[482] По другим источникам, "дикшита — это жертва" ("Тайттирия-самхита" VI I.45), поскольку "жертвователь на деле приносит в жертву самого себя" ("Айтарейя-брахмана" II 2). Таким образом, "прошедший посвящение — это жертва, которую предлагают богам" (ШБ III 6.3.19).[483] Пример подают сами боги: "О Агни, принеси в жертву свое тело!" (PB VI 2.2); "Принеси самого себя в жертву, увеличив свое тело!" (X 81.5). Ибо "через жертву принесли боги Великую Жертву" (X 90. 16).
Таким образом, ритуальная смерть дает как возможность достичь божественного состояния после смерти реальной, так и гарантии более благополучного существования в этом мире. В ведийскую эпоху такое «обожествление» через принесение жертвы носило временный характер и ни в коем случае не обесценивало жизнь и человеческое существование. Напротив, через ритуальное восхождение к богам на небо приносящий жертву, а с ним все общество и природа в целом, получали благословение и обновлялись. Мы уже видели, каких результатов можно было достичь с помощью ашвамедхи (см. выше, сн. 5). Очевидно, что человеческие жертвоприношения в языческой Уппсале также ставили целью возрождение космоса и укрепление королевской власти. И все это достигалось через ритуал, который воспроизводил акт творения и означал одновременно смерть, зачатие и возрождение приносящего жертву.
Посвящение на царство индийских правителей
Третья фаза состояла из серии ритуалов, благодаря которым царь получал владычество над тремя мирами; иначе говоря, он воплощал собой Вселенную и одновременно утверждался в роли Творца. Когда Владыка поднимает руку, это носит космогонический смысл, поскольку символизирует воздвижение Мировой Оси. В момент помазания царь стоит на троне с воздетыми руками: он олицетворяет космическую ось, выходящую из пупа земли (т. е. из трона — Центра Вселенной), и касается неба. Окропление водой — это Вода, спускающаяся с Неба по Мировой Оси (царю), чтобы оплодотворить Землю. Далее царь делает по одному шагу к каждой из четырех сторон света и символически обращается к зениту. Таким образом он получает в свое владение четыре стороны света и времена года, иначе говоря, становится повелителем всего пространственно-временного континуума Вселенной.[484]
Прослеживается, с одной стороны, тесная связь между ритуальной смертью и перерождением, а с другой — между космогонией и возрождением мира. Все эти идеи заключены в космогонических мифах, которые будут проанализированы ниже. Идеи эти будут разрабатываться в дальнейшем авторами брахман в свойственном им ключе, т. е. в форме неиссякаемой хвалы Жертвоприношению.
§ 75. Космогония и метафизика
Ведийские гимны излагают или упоминают несколько моделей космогонии. Речь идет о мифах достаточно распространенных, зафиксированных на различных уровнях культуры. Любая попытка выяснить происхождение какой-либо из этих моделей была бы тщетной, так как даже те из них, которые предположительно пришли в Индию вместе с ариями, имеют параллели в более древних, точнее, более «примитивных» культурах. Как и другие религиозные идеи и верования, космология, особенно в архаических обществах, передавалась "по наследству" с древнейших времен. Для нас особое значение должно представлять то, как индийцы интерпретировали и переосмысливали некоторые космогонические мифы. Не будем при этом забывать, что о древности той или иной модели космогонии нельзя судить по возрасту первых памятников, в которых она зафиксирована. Так, один из самых древних и наиболее распространенных мифов, так называемый "космогонический скачок", приобрел в Индии популярность довольно поздно — в эпоху создания эпоса и написания пуран.
Основные виды космогонии, вдохновлявшие ведийских поэтов и теологов, сводятся к четырем, которые можно обозначить так: 1) творение через оплодотворение первичных Вод; 2) творение через расчленение доисторического великана Пуруши; 3) творение, отталкивающееся от единого-целого (бытия и небытия одновременно); 4) творение через отделение Неба от Земли.
В знаменитом гимне «Ригведы» (X 121) бог, называемый Хираньягарбха (золотой зародыш), парит над поверхностью Воды, затем погружается в Воду и оплодотворяет ее, в результате чего на свет появляется бог огня Агни (строфа 7). «Атхарваведа» (X 7.28) отождествляет золотой зародыш с Мировым Столбом —
Вторая космогоническая тема, впоследствии радикально пересмотренная с точки зрения своей ритуальной значимости, развивается в не менее известном гимне Пурушасукта (PB X 90). Доисторический великан Пуруша ("Человек") изображается одновременно как космическое пространство (строфы 1–4) и как двуполая Сущность. На самом деле (строфа 5), Пуруша порождает женскую творящую Энергию вирадж, после чего сам становится ее сыном.[486] Собственно акт творения происходит в результате космического жертвоприношения. Боги приносят в жертву «Человека», и из его расчлененного тела появляются животные, литургические элементы, общественные классы, земля, небо, боги: "Рот его стал Брахманом, из рук его появился Воин, из бедер — Ремесленник, из ног — Служитель" (строфа 12).[487] Небо появилось из его головы, земля — из ног, луна — из мыслей, солнце из взгляда, Индра и Агни — из его рта, ветер — из дыхания и т. д. (строфы 13–14).
Исключительность этой жертвы подчеркивается в последней строфе (16): "Боги принесли жертву ради жертвы", т. е. Пуруша одновременно был и жертвой, и божеством, которому эта жертва посвящалась. Из гимна, таким образом, следует, что Пуруша предшествует акту творения и превосходит его, несмотря на то, что Вселенная, жизнь и человек берут начало в его собственном теле. Другими словами, Пуруша одновременно трансцендентен и имманентен; подобная парадоксальность в принципе свойственна индийским космогоническим божествам (ср. Праджапати). Космогония этого конкретного мифа (творение происходит через принесение в жертву антропоморфного божества), параллели которому можно найти в Китае (Паньгу), у древних германцев (Имир) и в Месопотамии (Тиамат), чрезвычайно архаична, и Пурушасукта послужила основой для огромного количества различных толкований. Поскольку в архаических обществах миф считается идеальной моделью любого творческого акта, этот гимн был одним из элементов в составе ритуалов, сопровождавших рождение сына, закладывание храма (который к тому же строился как подобие Пуруши), а также в очистительных ритуалах обновления.[488]
В самом знаменитом гимне «Ригведы» (X 129) космогония предстает перед нами в метафизическом аспекте. Поэт спрашивает себя, как Бытие могло выйти из Небытия, ведь первоначально "не было несущего, и не было сущего тогда" (I 1). "Не было ни смерти, ни бессмертия тогда" (т. е. ни человека, ни богов). Было лишь одно неразделимое начало, называемое "Нечто Одно". "Дышало, не колебля воздуха, по своему закону Нечто Одно, и не было ничего другого, кроме него" (строфа 2). "Мрак был сокрыт мраком вначале", однако космический жар
Этот гимн представляет собой высшую точку ведийской теоретической мысли. Аксиома о существовании непознаваемой Высшей Сущности ("Одно",[489] "Это"), которая предшествует как богам, так и акту Творения, позже будет развита в упанишадах и в различных философских системах. «Одно», как и Пуруша из «Ригведы» (X 90), предшествует Вселенной и создает мир из самого себя, не теряя при этом своей трансцендентности. Следует запомнить идею, имеющую огромное значение для позднейшей индийской спекулятивной мысли: как
Четвертый космогонический миф (отделение Неба от Земли, или расчленение Вритры Индрой) схож с сюжетом Пурушасукты: и в том, и в другом случае речь идет о насильственном разрыве «единства» с целью сотворения или обновления мира. Тема эта очень древняя, и в дальнейшем она получила множество замечательных толкований в самых разных контекстах. Как мы уже видели (§ 68), акт творения, совершаемый Индрой в процессе убиения и расчленения изначального Дракона, является моделью для столь разных действий, как, с одной стороны, строительство дома, с другой — ораторское состязание.
Последний из приводимых нами вариантов — сотворение мира божественной сущностью ("Вселенским Ремесленником") Вишвакарманом (PB X 81), который изготовляет вселенную подобно скульптору, кузнецу или плотнику. Однако ведийские поэты обычно привязывают этот мотив (столь хорошо известный другим религиям) к теме "творения через жертву", ставшей популярной из-за Пурушасукты.
Такое разнообразие моделей космогонии вполне согласуется с разнообразием традиционных учений о теогонии и происхождении человека. Согласно «Ригведе», боги либо были порождены изначальной четой Неба и Земли, либо же появились из первозданных водных массивов или из небытия. В любом случае, их существование началось лишь после того, как мир уже был сотворен. Поздний гимн (X 63. 2) повествует, что боги появились на свет от богини Адити, из Воды и Земли, но не все из них были бессмертны. «Ригведа» уточняет, что дар бессмертия был получен ими от Савитри (IV 54.2) или же от Агни (VI 7.4), или из-за того, что они выпили сому (IX 106. 8). Индра достиг бессмертия через аскезу (тапас; X 167. 1); «Атхарваведа» говорит, что и остальные боги достигли его таким же образом (XI 5.19; IV 11.6). Согласно же брахманам, боги стали бессмертными, принеся определенные жертвы.
Люди также произошли от первозданной четы Неба и Земли. Их легендарный предок — Ману, сын бога Вивасвата, первый человек, принесший первую жертву (PB X 63.7). По другой версии, люди произошли от двух детей Вивасвата, Ямы и его сестры Ями (X 10). Наконец, как мы видели, в Пурушасукте (X 90.12) говорится, что люди (т. е. четыре общественных класса) произошли из органов принесенного в жертву изначального Великана. Первоначально люди также могли стать бессмертными с помощью жертв; однако затем боги решили, что это бессмертие должно быть исключительно духовным, т. е. даруемым лишь после смерти человека (ШБ X 4.3.9). Есть в мифологии и другие объяснения того, откуда взялась смерть. В Махабхарате, например, говорится, что смерть придумал Брахма для того, чтобы облегчить Землю, которая уже была перегружена человеческой массой, грозившей потопить ее в океане (VI 52–54; XII 256-58).
Некоторые индийские мифы, рассказывающие о рождении богов и людей и о потере или обретении бессмертия, имеют параллели в преданиях других индоевропейских племен, да и вообще во многих традиционных культурах. Но лишь в Индии эти мифы стимулировали появление новых элементов в культуре жертвоприношений, а также развитие различного рода умозрительных построений и теоретической философской мысли, которая, в свою очередь, вызвала к жизни принципиально новое религиозное сознание.
§ 76. Учение о жертвоприношении в брахманах
Пурушасукта послужила одновременно отправным пунктом и основным аргументом в теории жертвоприношения, разработанной в брахманах (ок. 1000-800 гг. до н. э.). Как Пуруша отдает себя богам и жертвует собой, чтобы сотворить Вселенную, так и Праджапати погибает от смертельного «истощения» после акта космогонии. Праджапати, в том виде, в котором он предстает в брахманах, кажется нам плодом философских измышлений, но на самом деле эта фигура весьма архаична. Этот "Властелин Созданий" сближается с великими мировыми богами — отчасти с «Одним» из «Ригведы» (X 129), отчасти с Вишвакарманом; но прежде всего это развитие образа Пуруши. Более того, о единстве Пуруши и Праджапати свидетельствуют и сами тексты: "Пуруша — это Праджапати; Пуруша — это Год" ("Джайм. — брахмана" II, 56; ср.: ШБ VI 1.1.5). В начале Праджапати был пассивным Единством-Целым, чисто духовной сущностью. Однако желание
Праджапати подумал: "Ведь на самом деле я создал свое подобие, то есть Год". Вот почему говорят: "Праджапати — это Год" (XI 1.6.13). Отдав свою изначальную сущность
Такое тройное отождествление Праджапати со
Таков основной смысл жертвоприношения в брахманах — восстановить «расчлененный» космос, «истощенный» из-за разрушительного действия циклического времени (Года). С помощью жертвы, т. е. благотворной деятельности жрецов, достигается уверенность в том, что мир не разобщен, здоров и плодороден. Так по-новому применяется древняя идея, согласно которой акт творения происходит заново каждый год (или, по крайней мере, с четкой периодичностью). Заодно оправданным можно считать высокое положение брахманов, убежденных в чрезвычайной важности ритуалов. Ведь "солнце не взошло бы, если бы жрец на заре не принес жертву огню" (ШБ II 3.1.5). Ведийские боги в брахманах либо игнорируются, либо считаются вторичными по сравнению с магическими силами, управляющими жертвоприношением. Так, утверждается, что первоначально боги были смертными ("Тайттирия-самхита", VIII 4.2.1 и сл.); бессмертие и божественность они получили лишь благодаря жертвам (VI 3.4.7; VI 3.10.2 и сл.). Отныне все объясняется таинственной силой ритуала — происхождение и сущность богов, сакральное могущество, знание, благополучие в этом мире и бессмертие в мире ином. Однако жертва должна приноситься согласно правилам и обязательно с верой; стоит лишь чуть-чуть усомниться в ее эффективности, и последствия могут быть плачевными. Это грандиозное учение о ритуале одновременно является и космогонией, и теогонией, и сотериологией; чтобы проиллюстрировать все это наглядными примерами, авторы брахман плодят миф за мифом, фрагмент за фрагментом, либо переосмысляя их с новой точки зрения, либо создавая новые, причем отталкиваться они могут и от неправдоподобной этимологии, и от ученой аллюзии, и от какой-нибудь загадки.
§ 77. Эсхатология: отождествление с Праджапати через жертвоприношение
И все же весьма рано созревает и другая идея: жертвоприношение не только «реставрирует» Праджапати и продлевает существование мира, " с его помощью можно еще и вызвать к жизни неуничтожимую духовную «сущность» —
"Собирая воедино"
Праджапати (Брахман) и атман — это одно и то же уже постольку, поскольку оба были образованы в результате «восстановления», хотя и из разных материалов: Праджапати-Брахман — из кирпичей алтаря, атман — из органических и психоментальных функций.[496] Но важно подчеркнуть, что
Открытие единства Самого (атмана) и Брахмана будет в дальнейшем неустанно эксплуатироваться и оцениваться с разных сторон в упанишадах (§ 80). Заметим, что в текстах брахман термин «брахман» используется для обозначения космического жертвоприношения и далее переносится на обозначение таинственной силы, управляющей Вселенной. Но значение этого термина было эксплицитно объяснено уже в Ведах, где Брахман назывался неуничтожимым, неподвижным, основой, первоначалом любого существования. Любопытно, что в нескольких гимнах «Атхарваведы» (X 7.8 и др.) Брахман уподобляется
Отдельная группа священных текстов, так называемые
§ 78. Тапас: техника и диалектика самоистязания
Тема аскезы, тапаса, затрагивалась в этой главе уже несколько раз, поскольку невозможно обсуждать индийских богов, мифы или ритуалы, не упоминая при этом о ритуальном «разогревании» — «жаре», вырабатываемом в процессе самоистязания. Сам термин
Мы приводим эти факты прежде всего с целью подчеркнуть глубокую древность и широкое распространение самоистязаний типа тапаса. Впрочем, это совершенно не означает, что индийская аскеза имеет неарийское происхождение; напротив, индоевропейцы, и прежде всего индийцы ведийской эпохи, лишь различным образом переосмыслили те доисторические обычаи, которые были ими унаследованы. Но уточним также, что нигде, кроме как в Индии, ритуальное «разогревание» не обрело столь важного статуса, сохранившегося вплоть до наших дней.
Аскетическое «разогревание», берет за образец, по-видимому, образы, символы и мифы, так или иначе связанные с жарой, которая «печет» урожай и согревает яйца, чтобы из них вылупились птенцы; сексуальное возбуждение, особенно исступление оргазма; наконец, огонь, зажигаемый путем трения друг о друга двух деревянных палочек. Тапас рассматривается как "творческое начало" в нескольких смыслах — космогоническом, религиозном, метафизическом. Как мы уже видели, Праджапати творит мир, «разогреваясь» посредством тапаса, а наступающее в результате истощение похоже на усталость от полового акта (§ 76). В своем ритуальном аспекте тапас обеспечивает «перерождение», т. е. переход из этого мира в мир богов, из области профанного в область сакрального. Помимо этого, аскеза помогает созерцателю «высидеть» тайны эзотерического знания и открывает ему глубочайшие истины. (Так, Агни предоставляет соблюдающему тапас "жар головы", т. е. делает его ясновидящим).
Аскеза коренным образом изменяет образ жизни человека, ее практикующего; она сообщает ему сверхчеловеческую «мощь», которая может достигать невероятных, иногда "демонических"[501] масштабов. Прелиминарии важнейших жертвоприношений, церемонии инициации, обучение брахмачарина — все это требовало тапаса. Как правило, суть тапаса — это пост, бдение у огня или стояние под солнцем, реже принятие одурманивающих веществ. Но «разогревания» можно добиться и через задержку дыхания; здесь можно, в частности, провести смелую аналогию между ведийским ритуалом и практикой йоги — исходя прежде всего из спекуляций на тему жертвоприношений, содержащихся в брахманах.
Сравнение жертвоприношения с тапасом появилось очень рано, когда было объявлено, что боги достигли бессмертия не только с помощью жертв (§ 76), но и с помощью аскезы. Если в ведийской религии богам предлагают сому, топленое масло и священный огонь, то в аскетической практике они получают "внутреннюю жертву", когда возлияния и ритуальные объекты заменяются физиологическими функциями. Так, дыхание часто называют "непрерывным возлиянием".[502] Существует даже термин
В целом можно сказать, что понятие «тапас» действует на самых разных уровнях. С одной стороны, следуя специфическим особенностям индийского духа, космические структуры и явления уподобляются органам и функциям человеческого тела, а также объектам, связанным с жертвоприношением (алтарю, огню, жертвам, ритуальным инструментам, литургическим формулам и т. д.). С другой стороны, аскеза, которая уже с древнейших времен подразумевала целую систему соответствий между микро- и макрокосмом (дыхание сравнивается с ветром и т. д.), уподобляется жертвоприношению. Некоторые виды аскезы, например, задержка дыхания, вообще считаются выше жертвоприношения; говорится, что их результаты ценнее, нежели «плоды» жертвы. Однако все эти сравнения и уподобления имеют реальную ценность, т. е. становятся
В конечном итоге, мы имеем дело с совокупностью структур, которые, с одной стороны, подобны друг другу, с другой — расклассифицированы в соответствии с иерархической системой ценностей. Жертвоприношение уподобляется
Эта диалектика, в рамках которой были открыты бесчисленные аналогии, уподобления и соответствия на всех уровнях человеческого опыта (физиологическом, психологическом, ритуальном, символическом, мистическом и т. д.), представляет собой продукт ведийской, если не праиндоевропейской, эпохи. Однако роль ее далеко не ограничивается этими эпохами; как мы увидим ниже, «творческие» возможности ее ярче всего выступают в период религиозных и метафизических кризисов, т. е. в те моменты, когда та или иная традиционная система приходит в упадок и ее ценности рушатся.
§ 79. Аскеты и «экстатики»: муни, вратья
Ритуальное самоистязание — неотъемлемый элемент ведийской религии, но нельзя упускать из виду, что существовали и другие типы практики аскетов и «экстатиков», о которых древние тексты говорят крайне неохотно. Некоторые из этих личностей были для арийского общества маргиналами, хотя и не считались «еретиками». Но были и другие, которые могли восприниматься как «чужаки», несмотря на то, что невозможно установить, принадлежали ли они к слоям аборигенов или же лишь представляли религиозные концепции некоторых арийских племен, отошедших от ведийской традиции.
Так, в одном гимне «Ригведы» (X 136) говорится об аскете
Веды говорят и о других паранормальных явлениях, обычно в связи с мифическими персонажами (Экавратья, Брахмачарин, Вена и др.), которые, вероятно, представляют обожествленных аскетов и чародеев. Вообще в духовной истории Индии мотив «богочеловека» всегда занимал исключительно важное положение. Экавратья — это, по-видимому, архетип таинственной общины
Другой герой мирового масштаба — Брахмачарин. Приобщившись к тайному знанию, длиннобородый Брахмачарин, одетый в шкуру черной антилопы, путешествует от Восточного к Южному океану и "творит миры"; его прославляют, называя "зародышем в лоне бессмертия"; одетый во все красное, он занимается тапасом (AB XI 5. 6–7). Но поскольку он часто бывает и в Индии, его земной «представитель», брахмачарин, главный обет которого — целомудрие, вступает в ритуальное соитие с проституткой.
Половое сношение играло важную роль во многих ведийских ритуалах (например, в ашвамедхе). Здесь, однако, важно четко различать супружеские сношения, считавшиеся иерогамией,[506] и сношения оргиастические, цель которых — либо оплодотворение Вселенной, либо создание "магической защиты".[507] В обоих случаях, впрочем, речь идет о ритуалах посвящения, призванных заново освятить человека или жизнь. Позже под эгидой тантризма будет разработана целая доктрина перевода сексуальности в область сакрального.
Что касается различных типов аскетов, магов и «экстатиков», занимавших периферийное положение в арийском обществе, то большинство из них в конечном итоге приняли индуизм, и информация по ним чрезвычайно скудна. Источники побогаче относятся к позднему периоду, что не должно снижать интерес к ним, так как они, несомненно, отражают более древнюю ситуацию. Так, "Вайкханасасмарта-сутра" приводит длинный список имен аскетов и отшельников. Одни из них отличались своими волосами, рваной одеждой, или одеянием из коры; другие ходили голыми, питались коровьей мочой и навозом и жили на кладбищах; некоторые занимались йогой или разновидностью прототантризма.[508]
Таким образом, уже с древнейших времен были зафиксированы различные формы аскетизма, экстатических впечатлений и магико-религиозных учений. Составной их частью могли быть самоистязание «классического» типа, элементы шаманизма, специальные виды экстаза, свойственные ряду других культур, а также зачаточные элементы йоги. Гетерогенность и комплексный характер правил поведения, доктрин и сотериологии, принятых этими отказавшимися от мира людьми, будут только усложняться в последующие эпохи. В целом можно сказать, что приемы, ведущие к экстазу, идут от священной традиции поглощения сомы или других одурманивающих веществ, а самоистязание и аскетизм подготавливают почву для техники йоги.
Добавим к этому, что, начиная с эпохи упанишад, повсеместно распространяется обычай отказа от мирской жизни, когда люди уходили в леса, чтобы полностью посвятить себя медитации. Со временем этот обычай укоренился, и до сих пор он бытует в современной Индии. Но можно предположить, что первоначально уход в леса людей, которые не были по призванию ни «экстатиками», ни аскетами, ни йогами, воспринимался как нечто из ряда вон выходящее. По сути дела, уход от жизни в обществе обнажил глубокий кризис традиционной религии — кризис, спровоцированный, в частности, брахманистскими теориями о жертвоприношении.
§ 80. Упанишады и духовные поиски риши: как отказаться от «плодов» собственных деяний?
В текстах брахман произошла радикальная переоценка ценностей — от ведийских божеств в пользу Праджапати. Эта традиция продолжена и в упанишадах, но их авторы идут дальше — они не боятся обесценить даже всемогущее Жертвоприношение. В некоторых текстах упанишад, например, говорится, что без медитации на атмане жертвоприношение недействительно ("Майтри-упанишада" I 1). «Чхандогья-упанишада» (VIII 1.6) уверяет, что, как "погибает мир, возникший через действия (карма)", так погибнет и мир, возникший через жертвоприношение. Согласно «Майтри-упанишаде» (I 2. 9-10), человек, питающий иллюзии насчет жертвоприношения, достоин сожаления: ведь вдоволь насладившись на небесах, куда он попадает благодаря добрым деяниям, он все равно вынужден будет вернуться на землю или даже спуститься в подземный мир. Для настоящего риши не имеют большого значения ни боги, ни ритуалы; его идеал замечательно сформулирован в молитве, которую мы находим в древнейшей из упанишад, «Брихадараньяке» (I 3.28): "из небытия
По-видимому, духовный кризис, вырвавшийся наружу в упанишадах, был прежде всего вызван размышлениями на тему действенности жертвоприношения. Выше было показано, что как Праджапати восстанавливал свое тело и сущность (атман) через благость жертвоприношения, так и приносящий жертву с помощью ритуальных деяний (карма) «воссоединял» свои психические и физиологические функции и укреплял свою «самость» (§ 77). В брахманах термином карма обозначается ритуальная деятельность и вытекающие из нее благотворные последствия (так как после смерти жертвователь попадает в мир богов). Однако очевидно, что, размышляя на тему ритуального процесса, укладывающегося в рамки причины и следствия, мы неизбежно придем к выводу, что любое
Термин
Поскольку любое деяние (карма), как религиозное, так и обыденное, влечет за собой бесконечную цепь переселений души (сансара), вырваться из этого цикла нельзя ни через жертвоприношение, ни через тесные связи с богами, ни даже через аскезу или целомудрие. Уединившись в своих обителях, риши искали другие способы, чтобы достичь освобождения. Важнейшим открытием в этой связи была спасительная ценность знания, которое уже прославлялось ранее в Ведах и брахманах. Конечно, авторы брахман имели в виду эзотерическое знание — осознание всех уподоблений, подразумеваемых в процессе того или иного ритуала; именно незнание тайных сторон жертвоприношения, согласно брахманам, приговаривает человека ко "второй смерти". Риши, однако, пошли дальше, отделив "эзотерическое знание" от его изначально ритуального и теологического контекста. Отныне считается, что познанием можно охватить абсолютную истину, снять покров тайны с глубинной структуры реальности. Такое знание призвано буквально искоренить «неведение»
Термин
§ 81. Тождество "атман-брахман" и опыт "внутреннего света"
В предыдущем параграфе мы нарисовали несколько упрощенную картину, чтобы выделить, в чем состояла цель и оригинальность риши. На самом деле уже в самых первых упанишадах[509] говорится о нескольких различных подходах к проблеме. Впрочем, не стоит придавать и чересчур большого значения этим различиям, поскольку система уподоблений и сравнений, разработанная в брахманах, сохраняется практически в том же виде и в упанишадах. Центральная проблема так или иначе присутствует в каждом из этих текстов: главное — это охватить разумом Первую Сущность, Единое /Целое. Осознать его — это все равно что осознать весь мир, жизнь и судьбу человека. Начиная с «Ригведы», эта Сущность носит имя
Очевидно, что Первая Сущность — нечто непредставимое, безграничное и вечное; она одновременно является Одним и Всем, она — «творец» и «властелин» мира; иногда она вообще отождествляется со Вселенной; некоторые находят ее в «Человеке»
Как и Пуруша из «Ригведы» (X 90), Брахман оказывается одновременно имманентным ("этот мир") и трансцендентным: он существует независимо от Вселенной и одновременно присутствует во всех ее областях. Более того, в ипостаси атмана он обитает и в сердце человека; отсюда вытекает единство истинного Себя и Мировой Сущности. Действительно, после смерти атман "того, кто знает", воссоединяется с Брахманом, в то время как души «непросвещенных» вынуждены подчиняться закону переселения душ (сансаре). Существует несколько концепций жизни после смерти без последующего перерождения. Согласно одной из них, те, кто осознали эзотерический символизм "пяти огней",[514] пролетают через все области Вселенной и попадают в "мир молний". Там они встречают "духовную сущность"
Следует уточнить, что любое размышление на тему атмана-брахмана представляет собой не столько цепочку логических рассуждений, сколько "духовное упражнение". Осознание своей Самости сопровождается своеобразной вспышкой "внутреннего света"
§ 82. Две модальности брахмана и загадка атмана, плененного Материей
Тождество «атман-брахман», познаваемое через ощущение "внутреннего света", помогает риши разгадать одновременно тайну сотворения Вселенной и тайну своего собственного существования. Поскольку риши знает, что человек — пленник кармы и в то же время обладатель бессмертного «Самого», то и Брахмана он интерпретирует соответствующим образом. Иначе говоря, он постулирует для Брахмана два явно несовместимых способа существования: «абсолютный» и «относительный», «духовный» и «материальный», «личный» и «безличный» и т. д. В "Брихадараньяка-упанишаде" (II 3.3) Брахман также познается в двух видах: телесном (смертном) и бессмертном. Упанишады, относящиеся к среднему периоду,[518] развивают старую тенденцию сведения мирового пространства и сознания к единому принципу, восходящую еще к «Ригведе», на значительно более развитом уровне системности. Так, онтология Вселенной, представленная в «Катха-упанишаде» (см. особ.: III 11 и сл.), отличается особой оригинальностью: наверху располагается Мировой Дух (пуруша); под ним — «непроявленное»
Эта новая система уподоблений влечет за собой переосмысление древней аналогии между макро- и микрокосмом. Здесь речь идет уже о том, что риши осознает свою "экзистенциальную ситуацию", размышляя о противоречивом строении Брахмана, при этом размышление проходит одновременно на двух параллельных уровнях. С одной стороны, обнаруживается, что не только чувственное восприятие, но и умственная и психическая деятельность должны трактоваться как «естественные» явления (это открытие, впервые упомянутое в «Майтри-упанишаде», будет в дальнейшем детально разработано в философии санкхьи и йоги). С другой стороны, явно усиливается тенденция видеть в Духе и Природе
Суть освобождения в том, чтобы осознать эту "тайну"" как только парадоксальная природа Единого/Целого оказывается разгаданной, мы сразу же получаем возможность вырваться из оков вселенской суеты. В зависимости от конкретной точки зрения эта вселенская суета называется либо божественной «игрой» (лила), либо «иллюзией» (майя), вызванной неведением, либо «испытанием», предстоящим человеку на пути к абсолютной свободе (мокша).[520] Важнее всего то, что такое парадоксальное сосуществование внутри Первозданной Сущности двух противоречивых модальностей придает определенный смысл существованию человека — которое, кстати, не менее противоречиво, так как несмотря на то, что в нем заключен атман, все же подвластно закону кармы — и, более того, открывает путь к спасению. Действительно, осознав аналогию между Брахманом и его земным воплощением (материальным миром), и атманом, заключенным в оковы закона переселения душ, мы понимаем, что природа зловещей цепочки "авидья — карма — сансара" на самом деле
Разумеется, упанишады, относящиеся к среднему периоду, используют эти новые открытия в своих собственных целях. Иногда две модальности Брахмана осмысляются в форме персонифицированного бога, стоящего выше материи (материя — его «обезличенный» способ существования); именно это, по-видимому, имеет в виду «Катха-упанишада» (I 3.11), когда она ставит личное начало, пурушу, над его «безличными» воплощениями
Важнейшее отличие здесь — выдвижение йоги, наряду с гнозисом, методом, превалирующим в более древних упанишадах, на ключевую роль в процессе освобождения. В «Катха-упанишаде» методология йоги также описывается параллельно с медитативной методологией познания (III, 13). Некоторые приемы йоги очень подробно излагаются в упанишадах: «Шветашватара», «Мандукья» и особенно в «Майтри-упанишаде».
Таким образом, легко можно проследить путь философской мысли, развивавшей открытия первых упанишад. С одной стороны, упанишадам удалось отделить духовное начало (атман) от органической и психоментальной жизни человека; все эти элементы, постепенно «обесцениваясь», оказались обусловленными циклическим характером Природы (пракрити). Лишь Сам, очищенный от психоментального опыта, тождествен Брахману, и, следовательно, бессмертен. С другой стороны, удалось также вскрыть и проанализировать связи, пролегшие между Универсальной Сущностью (Брахманом) и Природой. Методология аскезы и медитации, призванных отделить «Самого» от психоментального опыта, будут в дальнейшем детально разработаны и описаны в первых йогических трактатах. Глубокий анализ способа существования «Самого» (атмана, пуруши) и динамических структур Природы (пракрити) станут главной задачей философии санкхьи.
Глава X
ЗЕВС И ГРЕЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ
§ 83. Теогония и борьба между поколениями богов
Уже само имя Зевса с несомненностью свидетельствует о том, что перед нами индоевропейское небесное божество (ср. § 62). Еще Феокрит (IV, 43) приписывал Зевсу способность как сиять в небесах, так и проливаться дождем. Согласно Гомеру, "Зевсу досталось меж туч и эфира пространное небо"[523] ("Илиада", XV,192). Многочисленные эпитеты Зевса предполагают в нем источник различных небесных явлений:
Но в то же время, несмотря на свою верховную власть (которую он, впрочем, стяжал в суровых битвах), Зевс отличается от древних индоевропейских богов неба, таких, к примеру, как ведийский Дьяус. Греки не только не приписывали Зевсу роль создателя Вселенной, но даже не относили его к изначальным божествам. Согласно Гесиоду, вначале не существовало ничего, кроме Хаоса, из которого вышли Гея (Земля) и Эрос. Затем «широкобедрая» Гея "породила дитятю равновеликого ей, то был Уран многозвездный" ("Теогония", 127). Согласно Гесиоду, Уран "любвью пылая, приблизился к Гее, и обволок ее Ночью" (176–177). Последствием этого космического брака[524] стало рождение второго поколения богов, уранидов: шести титанов (старший — Океан, младший — Крон), шести титанид (в числе которых Рея, Фемида, Мнемозина), трех одноглазых циклопов и трех сторуких (гекатонхейров).
Первоначальные божества вообще отличались исключительной, даже подчас устрашающей, плодовитостью. Однако Уран сразу же возненавидел своих детей и поместил их в лоно Геи. Обиженная богиня смастерила огромный серп и призвала своих детей: "О мои отпрыски, злодея семя, […] накажем преступление Урана, пусть он вам и отец, но первым совершил он злодеянье". Однако дети "испуганно молчали как один". Только Крон внял призыву матери. Стоило Урану приблизиться к Гее, "пылая похотью, стремясь проникнуть в лоно"
Данный сюжет излагает наиболее жестокую версию древнего мифа об отделении Неба от Земли. Как мы уже отмечали (§ 47), речь идет о широко распространенном предании, разнообразно запечатленном в культуре. Кастрация Урана положила конец его беспредельной плодовитости,[525] оказавшейся тщетной, поскольку отец «прятал» новорожденных обратно в лоно Земли. Нанесение увечий богу-космократу его собственным сыном, таким образом захватывающим власть, — основополагающая тема хурритской, хеттской и ханаанейской теологии (§ 46). Можно предположить, что Гесиод был знаком с этими восточными традициями,[526] поскольку главный мотив его «Теогонии» — борьба между поколениями богов за верховную власть. Действительно, лишив отца силы, Крон становится властелином. Он женится на своей сестре Рее. которая рожает ему пятерых детей: Гестию, Деметру, Геру, Аида, Посейдона. Но Гея и Уран предупредили Крона, что он обречен "быть поверженным собственным сыном" ("Теогония", 463). Поэтому, стоило родиться младенцу, как он тотчас его проглатывал. Наконец, отчаявшаяся Рея последовала совету Геи: удалилась на остров Крит и там, разрешившись Зевсом, спрятала его в тайной пещере. Крону она подложила камень, завернутый в пеленку, который тот проглотил вместо сына (478).
Когда Зевс подрос, он заставил Крона изрыгнуть своих братьев и сестер. Он освободит затем и братьев отца, которых Уран держал в заточении, а те в благодарность одарят Зевса громом и молнией. Обладая столь могучим оружием. Зевс сделается властителем "разом богов и людей" ("Теогония", 493–506). Но прежде ему предстояло одолеть Крона и Титанов. Сражение длилось десять лет с переменным успехом, пока Зевс и молодые боги по совету Геры не привели трех сторуких, заточенных Ураном в земных недрах. Вскоре титаны были побеждены и низринуты в Тартар, где их сторожат сторукие ("Теогония", 617–720).
Описание титаномахии ("Теогония", 700) создает впечатление регресса на докосмогоническую стадию. Победа Зевса над титанами, явившая беспредельность его силы и власти, равнозначна, таким образом, переустройству мироздания. Можно сказать, что Зевс пересоздал Вселенную (ср.: Индра, § 68). Впрочем, его творение дважды подвергнется серьезнейшим угрозам. В строфах Гесиода, долгое время считавшихся позднейшей вставкой ("Теогония", 820–880) и аутентичность которых доказал последний издатель "Теогонии",[527] чудовище Тифон, порождение Геи и Тартара, восстал против Зевса. "Из плеч же его исходила сотня ужасных змеиных голов, изрыгавших черные жала; […] метали огонь его жуткие очи" и т. д. ("Теогония", 824). Зевс поразил чудовище своими молниями и низверг в Тартар.[528] А согласно гигантомахии, мифологическому эпизоду, не известному ни Гомеру, ни Гесиоду, а впервые упомянутому Пиндаром ("Немейские песни", I, 67), гиганты, явившиеся из оросившей Гею крови Урана, также выступили против Зевса и его братьев. Аполлодор утверждает, что Гея произвела на свет гигантов, чтобы они отомстили за титанов, а после их неудачи породила Тифона ("Библиотека", I, 6, 1–3).
Попытки Геи низвергнуть Зевса обнаруживают недовольство изначального божества переустройством Мироздания или утверждением нового порядка (ср. с месопотамской теомахией, § 21).[529] И в то же время, именно благодаря Гее и Урану Зевс сумел сохранить верховную власть, положив предел насильственной смене божественных правлений.
§ 84. Триумф и всевластие Зевса
Одолев Тифона, Зевс по жребию разделил мироздание на три космические области. Посейдону достался океан, Аиду — подземный мир, Зевсу — небо; землей и Олимпом братья владели совместно ("Илиада", XV, 197). Затем Зевс вступил последовательно в несколько браков. Его первой женой стала Метида (Благоразумие), но стоило ей зачать Афину, как Зевс проглотил свою супругу, послушавшись совета Геи и Урана, которые предсказали рождение "жестокосердного сына, что будет царить над богами и смертными" ("Теогония", 886). Так благодаря пророчеству четы первоначальных божеств Зевс окончательно утвердил свою власть. Кроме того, в его естестве навсегда укоренилось Благоразумие.[530] А чтобы Зевс разрешился Афиной, пришлось прибегнуть к топору, которым раскололи его лоб ("Теогония", 924).
Следующими женами Зевса стали Фемида (Справедливость), Эвринома, Мнемозина (породившая девять муз) и, наконец, Гера ("Теогония", 901). Но перед тем, как жениться на Гере, Зевс полюбил вначале Деметру, родившую Персефону, потом Лето, ставшую матерью божественных близнецов Аполлона и Артемиды (910). Кроме того, Зевс вступал в любовные связи и с другими богинями, по преимуществу хтонического происхождения (Диона, Европа, Семела и др.) Подобные многочисленные союзы с божествами Земли обычны для богов грозы. Значение этих браков и любовных связей — одновременно и религиозное и политическое: культ доэллинских местных божеств, почитаемых с незапамятных времен, постепенно сливается с культом Зевса, тем самым осуществляя характерный для греческой религии процесс симбиоза и унификации.
Триумф Зевса и олимпийцев не уничтожил архаических богов и доэллинские культы. Наоборот, древнейшая традиция со временем частично интегрируется в олимпийскую религию. Мы уже подчеркивали роль четы изначальных божеств в судьбе Зевса. Вот еще несколько примеров. Вернемся к эпизоду рождения Зевса и его детства на Крите,[531] несомненному варианту эгейского мифо-ритуального сюжета о божественном младенце, сыне и возлюбленном Великой Богини. В греческом мифе младенческие крики заглушает грохот, который производят куреты, потрясая своими щитами (мифологическая проекция ритуала посвящения юношей, венчаемого военным танцем). Гимн Палекастро (IV–III вв. до н. э.) славит прыжки Зевса, "верховного курета".[532] (Тут возможна связь с архаическим земледельческим ритуалом). Обряд почитания Зевса Идейского, свершавшийся в пещере на горе Ида, имел структуру посвящения в мистерии.[533] Хотя Зевса отнюдь нельзя отнести к божествам мистерий, на том же Крите показывали его могилу, тем самым отождествляя Зевса с умирающими и возрождающимся богами.[534]
Эгейские влияния прослеживаются еще и в классическую эпоху. Тому свидетельство — статуи, изображающие Зевса безбородым юношей. Это если не поощряемый, то терпимый пережиток многогранного и плодотворного процесса синкретизации.[535] Уже у Гомера власть Зевса превосходит полномочия, традиционно присущие индо-европейскому верховному божеству. Зевс больше, чем "бог бескрайнего неба", он "отец и бессмертных и смертных" ("Илиада", I, 544). Также и Эсхил в своих «Гелиадах», сохранившихся лишь в отрывках (фр. 70), восклицает: "Зевс — и эфир, и небо, и земля. Он все, что есть, и он всего превыше". Властитель погодных явлений, он также и бог плодородия. К его покровительству под именем Зевса Хтониуса взывают, приступая к сельскохозяйственным работам
Таким образом, не являясь творцом ни мира, ни жизни, ни человека, Зевс обрел всевластие, став повелителем богов и Вселенной. Множество посвященных Зевсу храмов доказывает его общеэллинское значение.[536] Веру во всемогущество Зевса вдохновенно выражают знаменитые строфы «Илиады» (VIII, 18–27), где он бросает вызов Олимпийцам: "Или дерзайте, изведайте боги, да все убедитесь: / Цепь золотую теперь же спустив от высокого неба, / Все до последнего бога и все до последней богини / Свестесь по ней; но совлечь не возможете с неба на землю / Зевса, строителя вышнего, сколько бы вы ни трудились! / Если же я, рассудивши за благо, повлечь возжелаю, / С самой землею и с самым морем ее повлеку я / И моею десницею окрест вершины Олимпа/ Цепь обовью; и вселенная вся на высоких повиснет ветрах — / Столько превыше богов и столько превыше я смертных!"
Мифологический образ "золотой веревки" породил бесчисленные попытки толкования, начиная с Платона и Псевдо-Дионисия Ареопагита и вплоть до XVIII века.[537] Но для нас больший интерес представляет свидетельство орфической поэмы "Рапсодическая Теогония"[538] о вопросах, заданных Зевсом изначальному божеству Никте (Ночь), у которой он вопрошал, как ему установить "всевластье над бессмертными", а главное, "как устроить Космос" таким образом, чтобы "все стало одним, но части сохранили отличие"? Ночь преподает Зевсу основы космогонии и также упоминает о "золотой веревке", которую он должен привязать к эфиру.[539] Этот безусловно поздний текст впитал, однако, древнюю традицию. «Илиада» (XIV, 262) изображает Ночь столь могучей богиней, что сам Зевс страшится ее прогневать. Показательно, что наиболее торжественное прославление всемогущества Зевса следует почти сразу за описанием встречи, которой верховный бог добился у изначального божества. Указания богини по устройству космоса в чем-то сходны с советом Геи и Урана, положившим конец борьбе за власть.
Как мы уже отмечали, победа олимпийцев не оказалась губительной для некоторых изначальных богов. Наибольший авторитет и могущество, как мы только что напомнили, сохранила Ночь. Также не утратили некоторого влияния Понт (спокойное море); Стикс, участвовавший в борьбе с титанами; Геката, почитаемая Зевсом и другими олимпийцами; Океан, первенец Геи и Урана. Каждый из них продолжал играть некоторую роль в мироустройстве, пускай скромную, неопределенную, маргинальную. Стоило Зевсу окончательно утвердить свою власть, как он изверг своего отца Крона из подземного узилища и сделал правителем Островов Блаженных, располагавшихся на дальнем Западе.
§ 85. Миф о первых поколениях. Прометей. Пандора
Подробности «бытования» Крона восстановить невозможно. Культ этого несомненно архаического божества почти отсутствовал. Миф о теомахии — единственный, в котором Крон фигурирует в качестве главного действующего лица. И тем не менее, образ Крона связан с преданием о "золотом веке", о первой генерации людей. Значение мифа в том, что он приоткрывает сродство и изначальные взаимоотношения между богами и смертными. Согласно Гесиоду, боги и смертные имеют одинаковое происхождение ("Труды и дни", 108). Подобно первым богам, порождениям Геи, люди вышли из лона земли
"Золотой век" — период правления Крона. Генерация "золотого века", исключительно мужская, обитала рядом с богами, "их могучими братьями". "Жили те люди, как боги, со спокойной и ясной душою, горя не зная, не зная трудов", все необходимое им "сами давали собой хлебодарные земли" ("Труды", 112-15, 118).[540] Человеческая жизнь проходила в танцах, празднествах и всяческих развлечениях. Люди не ведали ни болезней, ни старости, "а умирали как будто объятые сном" ("Труды", 116). Однако, эта райская эпоха, имеющая параллели во многих религиозных традициях, пресеклась с низвержением Крона.[541]
После того как "земля поколение это покрыла" ("Труды", 121), повествует Гесиод, боги сотворили менее совершенную генерацию — людей "серебряного века". Однако за их грехи, а также за то, что люди перестали приносить жертвы богам, Зевс решил их уничтожить. Затем он создал третью генерацию, людей "бронзового века", жестоких и воинственных, в конце концов истребивших друг друга. Следующим поколением стали герои, которых прославили грандиозные сражения за Фивы и Трою. Многие из них погибли, а оставшихся в живых Зевс поселил на краю земли, на Островах Блаженных, которыми правил Крон. Что же касается последней эпохи, "железного века", то Гесиод восклицает: "Если бы мог я не жить с поколением пятого века!" ("Труды", 174).
Предания, вдохновившие Гесиода, порождают много вопросов, в большинстве своем, правда, не представляющих для нас первостепенной важности. Миф об "изначальном совершенстве мироустройства" и блаженстве людей, утраченном в результате катастрофы или «прегрешения», достаточно распространен. В своем варианте Гесиод свидетельствует, что упадок совершался в четыре этапа, сходно с индийским учением о четырех
Гесиод был вынужден поместить век героев между «бронзовым» и «железным» — столь сильна была мифологизированная память о «героической» эпохе; век героев пресекает, впрочем, необъяснимо, процесс деградации, развязанной поколением "серебряного века". В то же время особый жребий героев — это едва замаскированная эсхатология: герои не умирают, а обретают блаженство в Элизии. Можно сказать, что героям возвращен "золотой век", царство Крона. Подобная эсхатология будет впоследствии подробно разработана, в основном под влиянием орфизма. Элизий станет доступен не только героям, но и блаженным душам и «посвященным». Данный процесс хорошо известен историкам религий (см.: Египет, § 30, Индия и др.).
Стоит добавить, что миф о сменах поколений не дает точной картины происхождении человека. Может показаться, что антропогония не представляла для греков особой важности, в отличие от проблемы происхождения народов, городов и династий. Многие семейства возводили свой род к героям, которые в свою очередь произошли от любовных связей между богами и смертными. Считалось, что мирмидоняне происходят от муравьев, еще одно племя — от ясеней. После потопа Девкалион создал новую популяцию из "костей своей матери", т. е. камней. Наконец, согласно поздней традиции (IV в. до н. э.), Прометей вылепил человека из глины.
По неизвестной причине боги и люди, собравшись в Меконе, решили мирно размежеваться ("Теогония", 535). Люди принесли первую жертву, дабы установить новые отношения с богами. В связи с этим событием впервые упоминается Прометей.[542] Он заколол быка и разделил тушу на две части. Покровительствуя человеку и одновременно стремясь перехитрить Зевса, Прометей покрыл кости слоем жира, а мясо и потроха спрятал в желудок. Привлеченный видимостью, Зевс выбрал для богов худшую часть, оставив людям мясо и потроха. Именно отсюда, утверждает Гесиод, пошел обычай в качестве жертвы бессмертным богам сжигать кости ("Теогония", 556).
Раздел бычьей туши имел серьезные последствия для человечества. Во-первых, жертвоприношение стало совмещать в себе мясную трапезу (что привело к отказу от вегетарианства "золотого века") с публичным религиозным обрядом, выражающим наивысшее почтение к богам. Во-вторых, мошенничество Прометея восстановило Зевса против людей, и он лишил их огня.[543] Но хитрец Прометей похитил огонь с небес, "в нарфекс порожний запрятав от Зевса" ("Труды", 53). Разгневанный бог покарал и людей, и их покровителя. Прометей был прикован к скале, и орел каждый день клевал его "бессмертную печень", которая за ночь опять вырастала ("Теогония", 521; «Труды», 56). Освободит Прометея Геракл, сын Зевса, дабы еще больше упрочить свою славу.
А в отместку людям Зевс послал на землю "красивое зло" ("Теогония", 585) — женщину, названную Пандорой ("ибо из вечных богов каждый свой дар приложил", Труды, 81–82). "Стала она для людей искушеньем великим", изобличает Пандору Гесиод, "ибо род ее многие беды принес, средь мужей поселившись" (592).[544]
§ 86. Последствия первого жертвоприношения
Таким образом, Прометей отнюдь не стал благодетелем человечества, а напротив, повинен в его нынешнем упадке. Последствие мошенничества в Меконе — разрыв между богами и смертными. Затем, похитив огонь, Прометей еще больше прогневал Зевса, наславшего на человечество Пандору, т. е. первую женщину, ставшую причиной множества скорбей, тревог и злосчастий. Для Гесиода миф о Пандоре служит объяснением вторжения в мироздание «зла», как мести Зевса человеку.[545]
Но все же «плутня» титана не обернулась для смертных окончательным приговором. Согласно версии Эсхила, которому история человечества видится восхождением, а не деградацией, Прометей — величайший из культурных героев. Первые люди, по утверждению Титана, "ютились в глубине пещер подземных", "не различали примет зимы, весны… и лета плодоносного", "не строили домов из кирпича",[546] не знали земледелия ("Прикованный Прометей", 484–490). Именно Прометей обучил их всем ремеслам и наукам. Это он принес людям огонь[547] и спас их от гибели. Ревнивый Зевс "уничтожить вздумал" не им созданный "род людской, чтоб новый насадить". При этом "никто за бедных смертных не вступился", кроме Прометея (там же, 233-36). Чтобы объяснить ярость Зевса и твердость титана, Эсхил позаимствовал у Пиндара (или из какого-то другого источника) выразительную деталь: Прометей не беззащитен перед Властителем Мироздания, так как владеет тайной, которую ему сообщила его мать Фемида. Зевса ждет неминуемое падение,[548] и единственная возможность отвратить катастрофу, как выспренно декларирует Титан, — это избавить его от цепей. Поскольку остальные части тетралогии не сохранились, мы не знаем, как именно божества достигли примирения. Но уже в V веке в Афинах справляется ежегодный праздник, посвященный Прометею, к тому же его образ ассоциируется с Гефестом и Афиной. Впрочем, возможно, под влиянием духовных течений, воспринятых равно интеллектуальной элитой и простонародьем (см. том II), на некоторое время утвердилось представление о мудрости и добросердечии Зевса. Верховный Властелин простил не только Крона, поставив его царем Элизия, но и титанов. Пиндар восхваляет "Бессмертного Зевса, вернувшего волю титанам" (IV Пифийская ода), которые также составляют хор в "Освобожденном Прометее".[549]
Раздел жертвенного животного в Меконе послужил причиной и разрыва между богами и смертными, и мучений Прометея. Но в то же время негодование Зевса видится чрезмерным. Карл Мейли[550] показал, что подобное распределение добычи традиционно для первобытных охотников Сибири и скотоводов Центральной Азии, которые приносили в жертву Высшим Небесным Божествам кости и головы животных. Иными словами, то, что на первобытной стадии считалось выражением высшего почтения к божеству неба, в поступке Прометея предстает оскорблением величества. Нам неизвестно, когда изменился смысл древнейшего ритуала. Подчас кажется, что гнев Зевса был вызван не разделом самим по себе, а тем, что его произвел именно Прометей, божество предшествующего поколения, титан, неожиданно принявший сторону человека против олимпийцев. Пример Прометея мог иметь пагубные последствия: вдохновленные его успехом люди чего доброго вступили бы в союз с титаном. Зевсу же не нужно было могучее и гордое человечество. Люди обязаны всегда помнить о собственных недолговечности и бессилии, т. е. знать свое место.[551]
Характерно, что когда позже Девкалион, единственный смертный, уцелевший после вызванного Зевсом потопа, разделил жертвенную тушу точно так же, как его отец Прометей в Меконе, жертва была благосклонно принята. "Зевс снизошел к мольбе Девкалиона, однако миф отмечает, что бог только лишь смягчился".[552] С тех пор жертвоприношение, ставшее коллективным (
Таким образом, Девкалион смягчил конфликт между богами и смертными. Степень почтения сына Прометея к богам удовлетворила Зевса. (Впрочем, потоп уже погубил генерацию, современную роковому жертвоприношению). Показательно, что, согласно Эсхилу, Прометей играет достаточно скромную, даже неприметную роль в мироздании, тем самым, возможно, делая тетралогию приемлемой для современников. Превознося великий подвиг культурного героя, покровителя человечества, Эсхил одновременно славит великодушие Зевса и подчеркивает духовную ценность конечного примирения божеств, как истинный образец мудрой терпимости. Лишь у европейских романтиков образ Прометея вновь предстанет символом безвинной жертвы тирании.
В Индии рефлексии на тему жертвоприношения формируют особую космогонию, породившую метафизику и практику йоги (§ 78). У евреев кровавые жертвоприношения будут постепенно переосмысливаться и переоцениваться, особенно после их осуждения пророками. Что же касается христианства, то его истоком стало добровольное принесение себя в жертву Христом. Орфики и пифагорейцы, настаивая на полном вегетарианстве, втайне признавали «прегрешение» человека, согласившегося на мошенничество в Меконе (ср. том II). В то же время кара, постигшая Прометея, была лишь второстепенным мотивом в размышлениях греков на тему «правосудия» Зевса, тревожившую умы, начиная с Гомера, поскольку "божественная справедливость" судьбоносна для человека.
§ 87. Человек и судьба. Значение "радости бытия"
С иудео-христианской точки зрения, греческая религия выглядит пессимистической: человек недолговечен, и его жизнь полна невзгод. Гомер уподобляет людей "листьям в дубравах древесных", которые "ветер… по земле развевает" ("Илиада", 146-47). Метафору подхватывает поэт Мимнерм Колофонский (VII в.), составивший длинный перечень человеческих несчастий: бедность, болезни, смерть близких, старость и т. д. "Не отыскать человека, на которого Зевс не наслал многие беды". Для его современника Семонида люди суть "эфемерные создания", подобно домашней скотине, "не ведающие, какую Бог им участь назначит".[554] Гречанка заклинала Аполлона вознаградить ее набожность наивысшим даром, который бог способен преподнести ее детям. Аполлон внял мольбе матери: дети умерли мгновенно и без мучений (
Но и смерть ничего не разрешает, поскольку не приводит к полному и окончательному исчезновению. Современникам Гомера загробная жизнь виделась тягостным и жалким существованием в подземном царстве Аида, населенном бледными тенями, бессильными и лишенными памяти. (Тень Ахилла, которую вызвал Одиссей, сетует, что лучше быть рабом у последнего бедняка, чем царствовать над тенями усопших.[556] Притом загробное существование не вознаграждает прижизненных заслуг и не карает за преступления. К вечным мукам были приговорены только Иксион, Тантал и Сизиф, нанесшие Зевсу личные оскорбления. Менелай взамен Аида обрел Элизий только в качестве мужа Елены, соответственно — зятя Зевса. По версии Гесиода (ср. § 85), того же удостоились и другие герои, но их участь была недоступна иным смертным.
Греки укрепились в своем пессимизме, осознав неверность человеческого существования. С одной стороны, не будучи
Данный пример показывает, что Зевс признает верховенство закона; впрочем, дике — не что иное, как конкретное проявление вселенского порядка, т. е. Божественного правосудия
Согласно подобным взглядам, боги способны проявить долготерпение и карают смертных, лишь когда те нарушат предустановленные границы поведения. Однако их трудно не нарушить, учитывая стремление человека к «превосходству»
Выходит, что возможности человека ограничены его природой и у каждого в отдельности — собственной мойрой. Исток человеческой мудрости — осознание бренности и ненадежности существования. Следовательно, имеет смысл наиболее полно пользоваться такими его благами, как молодость, здоровье, удовольствия плоти или радости, даруемые добродетелью. Таковы уроки Гомера: жить исключительно — но и благородно —
Но в первую очередь стоит подчеркнуть религиозную ценность
Освящение человеческого несовершенства и «обыденности» повседневного существования — феномен достаточно распространенный в истории религий. Но в Китае и Японии I тысячелетия нашей эры сакрализация положенных природой «пределов» и «обстоятельств», ограничивающих человеческие возможности, оказала наиболее глубокое влияние на данные культуры. Подобное преображение "природного дара", как и в Древней Греции, нашло воплощение в «светской» эстетике.[561][562]
Глава XI
ОЛИМПИЙЦЫ И ГЕРОИ
§ 88. Великий павший бог и кузнец-колдун: Посейдон и Гефест
Великий древний бог Посейдон по многим причинам утратил свое первоначальное мировое владычество.[563] Следы его былого величия мы находим повсюду, начиная с его имени, которое Виламовиц совершенно правильно объясняет как означающее "супруг Земли"
Связь Посейдона с лошадьми свидетельствует о том важном месте, которое занимало это животное в жизни индоевропейских завоевателей. Посейдон предстает творцом, отцом или дарителем лошадей. Лошадь же связана с потусторонним миром, и это вновь указывает на образ Посейдона как "хозяина Земли". О его изначальном могуществе свидетельствует и то, что его дети либо гиганты, либо чудовища: Орион, Полифем, Тритон. Антей, Гарпии и т. д. В качестве
Гефест занимает особое место в греческой религии и мифологии. Само его рождение было необычным: согласно Гесиоду, Гера родила его не в результате любовного союза, а в отместку своему мужу.[566] К тому же Гефест отличается от всех остальных олимпийцев своим безобразием и физическим уродством. Он хром на обе ноги, кривоног, и не может ходить без поддержки. Он покалечился при падении. Зевс сбросил Гефеста с вершины горы Олимп на остров Лемнос, потому что тот принял сторону матери — Геры ("Илиада" I, 590 и сл.). По другой версии, его сбросила в море сама Гера сразу же по рождении, устыдившись его безобразия ("Илиада", XVIII, 394 и сл.). Две нереиды, Фетида и Эвринома, приняли его в глубокую пещеру посреди океана, и там в течение девяти лет Гефест обучался кузнечному и ремесленному делу.
Указывалось на аналогии с темами "преследуемого ребенка" и "злотворного младенца": в обоих случаях ребенок выходит победителем из испытаний. Речь, несомненно, идет об испытаниях посвятительного типа,[567] сравнимых с прыжками в волны Диониса или Тесея.[568]
Но то, что Гефест выходит из этих испытаний калекой, говорит в пользу того, что это — шаманские или магические инициации. Мари Делькур сравнила перерезанные сухожилия Гефеста или его вывернутые назад ступни с увечьями, которые получал кандидат в шаманы.[569] Как и другие боги-колдуны, Гефест заплатил за знание кузнечного и ремесленного дела физическими увечьями.
Работы Гефеста — в одно и то же время произведения искусства и волшебные предметы. Кроме колец, ожерелий, застежек ("Илиада", XVIII, 400–401), он создает знаменитый щит Ахилла (XVIII, 369 и сл.), золотых и серебряных собак, сидящих по сторонам двери дворца Алкиноя ("Одиссея", VII, 92), блистающие дома богов и механизмы, наиболее известными из которых являются золотые самодвижущиеся треножники и две прислужницы из золота ("Илиада", XVIII, 417 и сл.), прекрасные девы, которые помогают ему при ходьбе. По просьбе Зевса он творит из глины Пандору и оживляет ее. Но превыше всего Гефест — умелый «вязальщик». Своими изделиями — тронами, цепями, сетями — он связывает богов и богинь, как и титана Прометея. Он дарит Гере золотой трон, и, сев на него, она оказывается скована невидимыми цепями. Поскольку ни один бог не мог ее освободить, за Гефестом послали Диониса; ему удалось напоить Гефеста и доставить его на Олимп, где тот в конце концов вынужден был освободить свою мать (
Как бог-колдун, Гефест и связывает, и развязывает, и потому является также богом-акушером (именно он помогает Афине появиться на свет из головы Зевса). В мифологии Гефеста равнозначность магии и технологического совершенства показана лучше, чем где бы то ни было. Некоторые верховные боги (Варуна, Зевс) — тоже "мастера пут". Сила вязать и отпускать свойственна и другим божественным или демоническим фигурам (например, в Индии — Вритре, Яме, Ниррити). Узлы, сети, веревки, шнурки, нити встречаются среди ярких образов, выражающих магико-религиозную силу, необходимую для того, чтобы повелевать, управлять, наказывать, сковывать, убивать, короче говоря, это — «тонкое» отображение, парадоксально-деликатное, ужасной, необычной, сверхъестественной силы.[570] В мифологии Гефеста сконцентрирован источник магической силы, подобной секретам мастерства металлургов, кузнецов и ремесленников, т. е. технологическому и ремесленническому совершенству. Но все технические приемы имеют своим источником и точкой опоры владычество над огнем, принадлежность шаманов и колдунов, лишь после них ставшее секретом гончаров, металлургов и кузнецов.[571]
Происхождение Гефеста неизвестно. Попытки найти его в доэллинском наследии или в индоевропейских традициях ничего не дали. Его архаическая структура несомненна. Гефест больше, чем просто бог огня, он — божественный покровитель работ, предполагающих владычество над огнем, т. е. особую и довольно редкую форму магии.
§ 89. Аполлон: примирение противоречий
Может показаться странным, что имя бога, считающегося наиболее совершенным воплощением эллинского гения, не имеет греческой этимологии. Не менее странно и то, что его самые знаменитые мифические деяния никак не свидетельствуют о тех добродетелях, которые ассоциируются с Аполлоном: о безмятежности, уважении к закону и порядку, божественной гармонии. Бог часто грешит местью, ревностью и даже злопамятством. Но эти слабости скоро потеряют свой антропоморфный характер и останутся лишь одним из многих измерений божества, как его понимали греки.
Тот, кто, после Зевса, наиболее ярко иллюстрирует дистанцию, разделяющую людей и богов, испытал судьбу низшего из смертных: ему даже отказывали в праве на рождение. Титанида Лето, нося в себе детей Зевса, тщетно искала место, чтобы родить. Ни одна страна не осмеливалась принять ее, боясь Геры, которая к тому же отправила преследовать ее змея Пифона (Дельфиния). В конце концов Лето принял остров Делос, где она и родила близнецов — Артемиду и Аполлона. Одним из первых поступков младенца было наказание Пифона. Согласно другой, более ранней версии, Аполлон отправился в Дельфы, свой будущий дом. Дорогу преградила самка дракона, и Аполлон убил ее своими стрелами.[572] Этот поступок можно оправдать — так же, как убийство великана Тития, пытавшегося похитить его мать. Но своими стрелами Аполлон поразил семь сыновей Ниобы (а Артемида — семь ее дочерей) за то, что гордая мать унизила Лето, хвастаясь своим многочисленным потомством. Он убил также свою возлюбленную, нимфу Корониду, за измену со смертным.[573] И он же нечаянно убил своего лучшего друга, прекрасного юношу Гиацинта.
Эта агрессивная мифология, в течение многих веков вдохновлявшая литературу и изобразительные искусства, отражает историю проникновения Аполлона в Грецию — историю замещения, более или менее жестокого, доэллинских местных божеств, процесс, характерный для греческой религии в целом. В Беотии бог отождествлялся с Птойосом, как Аполлон Птойос, но примерно в IV в. Птойос стал его сыном или внуком. В Фивах Аполлон занял место Исмения.[574] Но наиболее яркий пример — воцарение его в Дельфах после убийства хозяина этого священного места, змея Пифона. Этот мифический поступок был очень важен, и не только для Аполлона. Победа над змеем, символом «автохтонии» и изначальной власти теллурических сил — один из наиболее распространенных в мире мифов (ср. § 45). Применительно к Аполлону отличительными чертами этого мифа является, во-первых, то, что Аполлон должен был искупить это убийство и таким образом стал богом очищения, а с другой стороны — сам воцарился в Дельфах. И именно как Аполлон Пифийский он занял положение бога панэллинской значимости. Этот процесс закончился уже к VIII веку.[575]
Что же касается его «происхождения», то его искали в северных регионах Евразии или в Малой Азии. Первая гипотеза основывается главным образом на его отношениях с гипербореями, которых греки считали жителями страны "по ту сторону Борея", т. е. северного ветра. Согласно дельфийскому мифу,[576] Зевс решил, что Аполлон должен жить в Дельфах и дать законы эллинам. Но юный бог улетел на колеснице, запряженной лебедями, в страну гипербореев, где провел целый год. Однако, поскольку дельфийцы беспрестанно призывали его песнями и танцами, Аполлон вернулся. После этого он каждый год проводил три зимних месяца у гипербореев и возвращался в начале лета. Во время его отсутствия в Дельфах правил Дионис как хозяин оракула.
Согласно Пиндару, никто ни на земле, ни на море не мог найти тот путь, который ведет к гипербореям (X Пифийская ода, 29 и сл.). Другими словами, страна и ее жители принадлежат к мифической географии. Это священная раса, свободная от болезней и старости. Пиндар говорит, что гипербореи могут жить до тысячи лет, они не знают ни работы, ни войны и проводят время в танцах и игре на лире и флейте (фрагмент 272). Вакхилид (3, 58) рассказывает, что в награду за "их благочестие" Аполлон перенес в страну гипербореев Кресса и его дочерей. Таким образом, мы имеем дело с райской страной, сравнимой с Островами Блаженных, куда попадают души героев.
Геродот (IV, 32–35) передает рассказы жителей Делоса о дарах, получаемых Аполлоном от гипербореев: определенные предметы, завернутые в солому, передавались от человека к человеку и из страны в страну, вплоть до самого Делоса. Было бы бесполезным искать исторические воспоминания в этой традиции, которая, среди всего прочего, помещала оливу, дерево сугубо средиземноморское, в страну гипербореев. В то же время северные края — от Фракии до Скифии — играли немаловажную роль в сказочных традициях, связанных с Аполлоном. Некоторые из его легендарных учеников и служителей (Абарис, Аристей) считались выходцами из страны гипербореев, а Орфей всегда был связан с Фракией. Но это тот север, который, хотя постепенно осваивался и изучался, сохранял мифологическую атмосферу. Особенно же — воображаемый север, который вдохновлял и питал мифологическое творчество.
В пользу азиатского происхождения Аполлона приводят тот факт, что наиболее известные места поклонения этому богу находились в Азии: Патара в Ликии, Дидимы, Кларос в Ионии и т. д. Как и многие другие олимпийские боги, Аполлон выглядит пришельцем в своих священных местах — в континентальной Греции. К тому же в хеттской надписи, найденной недалеко от анатолийской деревни, ученые смогли расшифровать имя «Апулунас», "бог врат", которым, как напоминает нам Нильссон, Аполлон был в классической Греции.[577][578]
Но «генезис» бога интересен лишь настолько, насколько он помогает понять религиозный дух тех, кто ему поклонялся. Как и сам греческий народ, его боги являются плодом грандиозного синтеза. Именно благодаря долгому процессу конфронтации, симбиоза, соединения и синтеза греческие божества смогли выявить свою сущность.
§ 90. Оракулы и очищение
Только что родившись, Аполлон восклицает: "Дайте мне лиру и изогнутый лук!
Дельфы были местонахождением оракула задолго до Аполлона. Какова бы ни была этимология Дельф, греки связывали их с
Прорицания давались Пифией (жрицей) и жрецом, который ей ассистировал. Вначале это происходило раз в год (в день рождения бога), потом раз в месяц и наконец несколько раз в месяц, кроме зимы, когда Аполлон покидал остров. Обряд включал в себя предварительное жертвоприношение козы. Обычно вопрошавшие задавали вопросы-альтернативы: что лучше сделать — это или то? Пифия давала ответ, вытягивая жребии в виде белых или черных бобов.[582]
В наиболее серьезных случаях Пифия, вдохновленная Аполлоном, прорицала в крипте храма. Употреблялось выражение "пифийский экстаз", но ничто не указывает ни на истерические трансы, ни на «беснования» дионисийского толка. Платон сравнил «бред»
Какими способами она добивалась такого состояния, остается тайной. Пифия, выбираемая из дельфийских крестьянок, прорицала по определенным дням. Лавровые листья, которые она жевала, благовония лавра, вода из источника Кассотис, которую она пила, не обладают опьяняющими свойствами и не объясняют экстаз. Согласно традиции, ее треножник стоял над трещиной
§ 91. От «видения» к знанию
Аполлоновский «экстаз», в который люди впадали, вдохновленные (т. е. одержимые) богом, не предполагал, однако, единения, производимого экстазом дионисийским (ср. § 124). Вдохновленные или одержимые Аполлоном обладали прежде всего силой очищать и прорицать (те же, кто посвящался в Дионисийские мистерии,
Со времен Гомера греки видели в Аполлоне, конечно, нечто большее, чем просто бога-покровителя исступленных. Однако можно разглядеть связь между двумя феноменами — шаманским и Аполлоновским. Считается, что шаманы могут узнавать тайное и указывать будущее; видения, даруемые Аполлоном, наделяют служителей бога теми же качествами. Как и в некоторых сибирских шаманских традициях, посылаемые Аполлоном видения будят разум и склоняют к медитации, а в конце концов приводят к «мудрости». Получение оккультного знания в любой форме, как замечал Вальтер Отто, всегда сопряжено с духовной экзальтацией,[587] что особенно близко экстазу шамана. Это объясняет огромную важность музыки и поэзии в обеих традициях. Шаманы, готовясь к трансу, поют и бьют в барабаны; ранняя центрально-азиатская и полинезийская эпическая поэзия часто описывает приключения шаманов в их духовных экстатических путешествиях. Главным атрибутом Аполлона является лира; когда он на ней играет, он зачаровывает богов, диких зверей и даже камни (
Гераклит говорил, что "гармония — это результат напряжения между противоположностями, как в луке и лире" (фрагмент 51).[588] В Аполлоне противоречия включены в новую конфигурацию, более широкую и более сложную. Его примирение с Дионисом является частью того же процесса интеграции, который сделал его покровителем очищений после того, как он сам очистился от убийства Пифона. Аполлон открывает человечеству путь, ведущий от пророческого «видения» к мысли. Демонический элемент, присущий всем формам оккультного знания, изгоняется. Главный урок Аполлона выражен в знаменитой дельфийской формуле: "Познай себя!" Разум, знание, мудрость рассматриваются как божественные качества, даруемые богами, особенно Аполлоном. Его невозмутимость и спокойствие становятся для греков символом духовного совершенства и самого духа. Но важно отметить, что открытие духа венчает собой длинный ряд конфликтов, сменяемых примирениями, и овладение техниками экстаза и прорицательства.
§ 92. Гермес, "спутник человека"
Сын Зевса и нимфы Майи, Гермес — менее всего «олимпиец». Он сохраняет определенные свойства, характерные для догомеровских божеств; его представляют в фаллических формах; он имеет "магический жезл" и шапку, делающую его невидимым; чтобы защитить Одиссея от чар Кирки, он открывает ему тайну волшебной травы
Но, покровительствуя воровству и ночным любовным приключениям, он в то же время является защитником стад, пастухов и путников на ночных дорогах. По словам Павсания, ни один другой бог так не заботится о стадах и их приумножении (2, 3,4). Гермес — бог дорог, и его имя произошло от груд камней
Вероятно, те же свойства сделали Гермеса «психопомпом», проводником душ в царство мертвых: он помогает умершим попасть в потусторонний мир, потому что знает дорогу и может ориентироваться в темноте. Но он не бог мертвых, хотя умирающие говорят, что их забирает Гермес. Он беспрепятственно передвигается по всем трем космическим уровням. Он провожает души в Аид, но он же и выводит их обратно на землю (Персефону, Эвридику или, в «Персах» Эсхила (629), тень Дария). Отношениям Гермеса с душами умерших помогают также и его «духовные» способности. Его хитрость, проницательность, практичность, изобретательность (именно он открывает огонь), свойство делаться невидимым и в мгновение ока переноситься в любое место уже говорят о мудрости, особенно же — об овладении оккультным знанием, что позже, в эллинский период, станет особой привилегией Гермеса. Тот, кто находит путь в темноте, провожает души умерших и передвигается со скоростью молнии, будучи то видимым, то невидимым, в конечном итоге отражает возможности духа: не только разум и хитрость, но также гнозис и магию.
Блестяще проанализировав чудесные свойства Гермеса, В. Отто признает, что "его мир — это не героический мир", и заключает, что если "его мир не благороден, он все же отнюдь не вульгарен и не отвратителен".[591] Это так, но не совсем точно. Ибо фигуру Гермеса уже в классический период характеризует его общность с миром людей, миром по определению открытым, находящимся в постоянном процессе становления, т. е. улучшения, совершенствования. Главные свойства Гермеса: ловкость и изобретательность, владычество над темнотой, интерес к деятельности людей, проводы душ умерших, — будут постоянно переосмысливаться и в конце концов сделают из Гермеса чрезвычайно сложную фигуру — культурного героя, покровителя наук и образцовое воплощение оккультного знания.
Гермес — один из немногих олимпийских богов, которые не потеряют своей религиозной актуальности после кризиса «классической» религии и не пропадут после триумфа христианства. Превратившись в Тота и Меркурия, он вновь войдет в моду в эллинистический период, а как Гермес Трисмегист ("трижды величайший") просуществует с помощью алхимии и герметизма до XVII в. Уже греческие философы видят в Гермесе персонификацию мышления. Он обладает всеми формами знания, особенно тайного; это делает его "главой чародеев", победившим силы тьмы, ибо "он знает все и может все".[592] Эпизод в «Одиссее» с магической травой
§ 93. Богини. I: Гера, Артемида
Тем высоким положением, которое ей обычно отводится, Гера во многом обязана Гомеру, именно он подчеркнул тот факт, что она — супруга Зевса. Первоначально Гера была богиней Аргоса, и оттуда ее культ распространился по всей Греции. Виламовиц объясняет ее имя как женскую форму
Согласно Гесиоду ("Теогония", 923–924), Гера родила Зевсу троих детей — Гебу, Ареса и Илифию и породила без мужа Гефеста (там же, 926). Партеногенез, способность к самооплодотворению подчеркивает, что даже богиня из богинь Олимпа сохранила свой специфически средиземноморский и азиатский характер. Трудно определить изначальный смысл традиции, согласно которой Гера восстанавливала свою девственность каждый год, купаясь в источнике Канф.[596] Символизирует ли это патриархальное понимание брака (ибо мы знаем, что девственность высоко ценилась и уважалась в обществах патриархального типа)? Как бы то ни было, греки радикально изменили облик аргосской богини. И все же можно различить некоторые ее первоначальные черты. Как большинство эгейских и азиатский богинь, Гера была божеством не только брака, но и всеобщего плодородия. Хотя гипотеза о Гере как Матери-Земле отвергалась некоторыми учеными, по-другому трудно объяснить тот факт, что во многих местах (Платеи, Эвбея, Афины, Самос и др.) сохранились упоминания о священном браке Геры и Зевса (мифических или воссоздаваемых в ритуалах). Это типичный союз громовержца, бога-оплодотворителя и Матери-Земли. К тому же Гере поклонялись в Аргосе как "богине ярма" и "богатой волами". (В «Илиаде» Гомер называет ее "волоокой".) Наконец, она считалась матерью ужасных чудовищ, таких как Лернейская Гидра. Рождение же чудовищ характерно для богинь земли. Мы видели (§ 83), что, согласно Гесиоду, матерью Тифона была Гея (Земля). Но все это хтонические атрибуты постепенно забылись, и со времен Гомера Гера являла себя такой, какой осталась до конца: в первую очередь богиней брака.[597]
Имя Артемиды (сохранившееся в одной лидийской надписи как Артимида), указывает на ее восточное происхождение. Архаический характер богини очевиден: она прежде всего — "Зверей Господыня"
Артемида прежде всего — богиня-девственница. Первоначально это могло означать, что она свободна от брачных уз. Но греки усматривали в ее вечной девственности равнодушие к любви. Гомеровский гимн "К Афродите" (I, 17) признает холодность этой богини. В трагедии Еврипида «Ипполит» (строка 1301) Артемида сама открыто говорит о своей ненависти к Афродите.
И все же у нее есть черты Богини-Матери. В Аркадии, наиболее древнем месте ее культа, Артемида ассоциировалась с Деметрой и Персефоной. Геродот (II, 156) говорит, что Эсхил считал Артемиду дочерью Деметры, т. е. отождествлял ее с Персефоной. Некоторые греческие писатели уверяют, что на Крите ее называли Бритомартис,[598] что указывает на ее связь с древней минойской богиней. Возможно, что среди ее имен на других языках были и Кибела во Фракии, и Ma в Каппадокии. Неизвестно, когда и где она стала называться Артемидой. На Эфесе ее материнство в пластическом выражении было представлено так гротескно, что ученые не спешили признать в нем греческое божество. Женщины поклонялись Артемиде как Лохее, повитухе. Она также была известна как
Под ее различными и иногда противоречивыми ипостасями мы усматриваем множественность архаических божественных форм, переоцененных и объединенных греческим гением в обширную структуру. Госпожа Гор и Хозяйка Диких Зверей доисторического Средиземноморья быстро усвоила свойства и привычки богинь-матерей, не утратив своих более древних и более специфических свойств: она покровительствует и охотникам, и диким зверям, и молодым девушкам. Со времен Гомера ее облик начинает обретать четкость: Артемида управляет сакральностью дикой жизни, которой свойственны плодородие и материнство, но не любовь и брак. Она всегда сохраняла свой парадоксальный характер, объединяя противоположные мотивы (например, девственность и материнство). Греческие поэты, мифографы и теологи интуитивно угадывали, что такое сосуществование противоположностей выражает одну из тайн божества.
§ 94. Богини. II: Афина, Афродита
Афина безусловно является второй по важности греческой богиней после Геры. Греческая этимология не может объяснить ее имени. Что же касается ее происхождения, то гипотеза Нильссона, принятая большинством ученых, кажется довольно убедительной: Афина была Хозяйкой Дворца, защитницей укрепленных дворцов микенских царей; она была домашней богиней, покровительницей мужских и женских ремесел, но ее присутствие в крепости во время войн и набегов придавало ее образу свойства богини войны. Она появилась на свет из головы Зевса, облеченная в доспехи, потрясая копьем и испуская воинственный клич. Многие из ее названий свидетельствуют о ее воинственном характере: Защитница, Могучая, Воительница и т. д.
Однако, как показывают многие эпизоды «Илиады», Афина — непримиримый враг Ареса, которого она побеждает в знаменитой битве богов (XXI, 390 и сл.).[600] С другой стороны, она восхищается Гераклом, истинным героем. Она помогает ему в его сверхчеловеческих подвигах и в конце концов вводит на небо
Но в поэме, созданной для слушателей, любящих ратные подвиги, Афина являет себя отнюдь не как
Каково бы ни было происхождение Афины, миф о ее чудесном рождении иллюстрирует и подтверждает ее теснейшую связь с Зевсом. "Отцова дочь я, и отцу я предана", — говорит она сама
Хочется отметить необычность этого примера, примера того, что можно назвать сакрализацией технического изобретения и мифологией интеллекта. Другие божества иллюстрируют сакрализацию жизни, плодородия, смерти, социальных институтов и т. п. в бесчисленном множестве форм. Афина же раскрывает сакральный характер или божественное происхождение определенных ремесел и занятий, которые требуют не только ума, технических навыков, практической изобретательности, но и самообладания, стойкости в испытаниях, уверенности в логичности мироздания и, следовательно, в возможности понять его. Именно поэтому покровительница мудрости станет, в период философов, символом божественных знаний и человеческой мудрости.
Афродита — не менее примечательное создание греческого гения, хотя она и на совсем другом уровне. Богиня эта определенно восточного происхождения, на что постоянно указывает традиция.
В ее культе заметен ряд азиатских элементов (например, прислуживающие в ее храмах рабы), которые соседствуют со средиземноморскими (голубь). С другой стороны, гомеровский гимн "К Афродите" показывает ее как истинную Госпожу диких зверей: "За ней шли серые волки, ласкающиеся к ней, и львы с суровым взглядом, и медведи, и быстрые леопарды, алчущие оленей". Но добавлена новая черта, типичная для образа Афродиты: богиня вложила вожделение в их грудь, так что они спаривались в тенистых оврагах.
Афродита "вкладывает вожделение" в зверей так же, как в людей и богов. Она "затуманивает даже разум Зевса", это именно она "легко вынуждает его идти на связь со смертными женщинами назло Гере" (строки 36, 40). Таким образом, гомеровский гимн "К Афродите" определяет сексуальную потребность как элемент, общий для трех уровней бытия — животного, человеческого и божественного. С другой стороны, подчеркивая непреодолимый и иррациональный характер вожделения, гимн оправдывает любовные похождения Зевса (которые в дальнейшем будут подхвачены богами, героями и людьми). Короче, здесь мы видим
Так как Афродита правит на трех космических уровнях, она одновременно небесная (Астерия, Урания), морская (Анадиомена, "Вышедшая из моря")[606] и земная (под ее ногами дороги покрываются цветами, и это именно она является первопричиной растительного плодородия
§ 95. Герои
Пиндар различал три категории существ — боги, герои, и люди ("Olympiques", 2, 1). Для историка религий в связи с категорией героев встают важные вопросы: каково происхождение и онтологическая структура греческих героев и в какой мере они сравнимы с другими существами, находящимися между богами и людьми? Следуя античным верованиям, Роде считал, что герои, "с одной стороны, тесно связаны с хтоническими божествами, а с другой — с умершими людьми. В сущности, они не что иное, как духи умерших, которые живут в недрах земли, живут там вечно, как боги, и близки к последним в своем могуществе.[607] Героям, как и богам, приносили жертвы, но и названия, и исполнение этих двух категорий обрядов были разными (см. ниже). В своей работе "Götternamen" (1896), опубликованной через три года после «Психеи» Роде, Узенер, напротив, отстаивал божественное происхождение героев; так же, как и демоны, герои происходят от «преходящих» или «частных» божеств
В 1921 году Фарнелл предложил компромиссную теорию, которая до сих пор имеет определенный вес. Согласно этому автору, не все герои имеют одинаковое происхождение; он выделяет семь категорий героев: герои божественного или ритуального происхождения; реально существовавшие исторические фигуры (воины или жрецы); герои, выдуманные поэтами и учеными, и т. д. Наконец, А. Брелих в своей глубокой и богатой материалом книге "Греческие герои" (1958) описывает "морфологическую структуру" героев следующим образом: герои — это персонажи, в смерти которых есть что-нибудь яркое и впечатляющее и которые тесно связаны со сражениями, атлетическими состязаниями, пророчествами и медициной, инициацией подростков и мистериями; они основывают города, и их культ носит гражданский характер; от них произошли народы, признающие родство по отцу, и "прототипические представители" фундаментальных человеческих занятий. Для героев характерны также особенные, необычные, иногда даже монструозные, черты и эксцентричное поведение, которые выдают их сверхчеловеческую природу.[608]
Подводя итог вышесказанному, можно сказать, что греческие герои причастны экзистенциальному измерению, которое по природе своей является сверхчеловеческим, но не божественным, и действуют в изначальную эпоху — точнее в эпоху, последовавшую за космогонией и триумфом Зевса (ср. §§ 83–84). Их деятельность разворачивается после появления людей, но в период «начал», когда все структуры еще только формировались и нормы еще не были окончательно выработаны. Их бытие есть выражение незаконченного и противоречивого характера времени «истоков».
Рождение и детство героев необычны. Они происходят от богов, но иногда имеют "двойное отцовство" (так, Геракл сын одновременно Зевса и Амфитриона; Тесей — Посейдона и Эгея) или же их рождение попирает нормы (Эгисф — плод инцеста между Фиестом и его собственной дочерью). Они заброшены вскоре после рождения (Эдип, Персей, Рес и т. п.) и вскормлены животными,[609] юность они проводят в путешествиях по дальним странам, завоевывая известность своими бесчисленными приключениями (в особенности атлетическими и военными подвигами), и заключают божественные браки (среди наиболее известных — браки Пелея и Фетиды, Ниобы и Амфиона, Ясона и Медеи).
Героям свойственно творчество в специфической форме, сравнимой с деятельностью культурных героев в архаических обществах. Совсем как австралийские мифические предки, они меняют облик земли и считаются
Некоторые герои (Ахилл, Тесей и т. д.) ассоциируются с обрядами инициаций подростков, и героический культ часто отправляется юношами. Многие эпизоды из истории Тесея — это на самом деле посвятительные испытания. Например, ритуальное ныряние в море (испытание, приравниваемое к путешествию в загробный мир, а точнее, в подводный дворец нереид, которые являются по сути
Герои также связаны с мистериями: в Элевсине Триптолем имел святилище, а Евмолп — гробницу
Характерная черта героев —
Однако именно смерть подтверждает и провозглашает их сверхчеловеческое состояние. Хотя герои и не бессмертны, как боги, но они отличаются от людей тем, что продолжают действовать после своей смерти. Останки героев обладают грозными магико-религиозными силами. Их гробницы, их мощи, даже их надгробные памятники (кенотафы) влияли на живущих людей веками. В каком-то смысле можно сказать, что герои достигают божественного состояния посредством своей смерти: они навсегда остаются в силе, и это посмертное существование — не тайное и не чисто духовное, а существование
И действительно, вразрез с обычаями, останки героев хоронили в черте города, их даже помещали в святилища (Пелопа — в храм Зевса в Олимпии, Неоптолема — в храм Аполлона в Дельфах). Их гробницы и кенотафы были центром их героического культа, включающего в себя жертвоприношения с ритуальными причитаниями, обряды, трагические хоры (жертвоприношения для героев были такими же, как для хтонических божеств, и отличались от жертв олимпийцам. Жертву олимпийским богам было принято убивать горлом вверх, к небу, а хтоническим божествам и героям — горлом вниз, к земле. Для олимпийцев жертва должна была быть белой, а для героев и хтонических божеств — черной, и приносимая им жертва сжигалась полностью — ни один человек не должен был от нее есть. Алтари олимпийским богам — классический храм, над землей и иногда на возвышении, а для героев и хтонических божеств алтарь — низкий, расположен в подземных пещерах или в
Классическая Греция, особенно в своем эллинистическом периоде, оставила нам возвышенный образ героев. На самом деле, их природа исключительна, амбивалентна, даже анормальна. Герои одновременно — «плохие» и «хорошие», и совмещают в себе противоречивые черты. Они неуязвимы (Ахилл), но в конце концов погибают; они отличаются своей силой и красотой, но одновременно обладают монструозными чертами (гигантское телосложение — Геракл, Ахилл, Орест, Пелоп, но иногда их рост гораздо ниже среднего);[619] они или зооморфны, оборотни (Ликаон, "волк"), или могут превращаться в животных по желанию; они либо двуполые (Кекроп), либо могут изменять свой пол (Тиресий), либо одеваются в женскую одежду (Геракл). Кроме того, они отличаются всевозможными аномалиями (безголовы или многоголовы, у Геракла — три ряда зубов), они бывают хромыми, одноглазыми или слепыми. На героев часто находит безумие (Орест, Беллерофонт, даже великий Геракл, когда он убил своих сыновей от Мегары). Что касается их сексуального поведения, то оно неумеренно или ненормально: Геракл делает беременными пятьдесят дочерей Феспия в одну ночь; Тесей знаменит многочисленными похищениями (Елена, Ариадна и т. п.); Ахилл похищает Стратонику. Герои совершают инцест со своими дочерьми или матерями и устраивают резню из ярости, зависти, а часто и без какой бы то ни было причины; они убивают даже своих отцов, матерей и прочих родственников.
Все эти двойственные и монструозные черты, аномальные формы поведения свидетельствуют об изменчивости, нестабильности изначального времени, когда "мир людей" еще не был создан.[620] В этот изначальный период любые ненормальности и насилие всякого рода (т. е. все то, что потом будет объявлено зверством, грехом, преступлением) прямо или косвенно ускоряют дело творения. Однако только после творческих актов героев: сотворения институтов, законов, технологий, искусств, — появляется "мир людей", где нарушения и излишества будут запрещены. После эры героев, в новом "мире людей", эра творчества,
Неумеренность героев не имеет границ. Они осмеливаются покушаться даже на богинь (Орион и Актеон нападают на Артемиду, Иксион домогается Геры и т. п.) и не останавливаются перед кощунством (Аякс набрасывается на Кассандру у алтаря Афины, Ахилл убивает Троила в храме Аполлона). Эти оскорбления и кощунства указывают на неординарную гордыню
Персонажи, подобные греческим героям, существуют и в других религиях. Но только в Греции религиозная структура героя получила такое совершенное выражение; только в Греции герои пользовались достаточно высоким религиозным престижем, будоражили воображение и давали пищу для размышлений, вдохновляли литературное и художественное творчество.[623]
Глава XII
ЭЛЕВСИНСКИЕ МИСТЕРИИ
§ 96. Миф: Персефона в Аиде
"Блажен смертный, которому удалось узреть мистерии! — восклицает автор гимна "К Деметре". — Но тот, кто не прошел посвящение и не исполнил ритуалы, после смерти не обретет блаженства в темных жилищах иного мира" (строки 480–482).
Гомеровский гимн "К Деметре" рассказывает центральный миф о двух богинях и объясняет происхождение Элевсинских мистерий. Пока Кора (Персефона), дочь Деметры, собирала цветы в Нисейской долине, ее похитил Плутон (Аид), бог подземного царства. Девять дней Деметра искала ее, и все это время не прикасалась к амброзии. Наконец, Гелиос сказал ей правду: Зевс решил выдать Кору замуж за своего брата. Обессиленная от горя, в гневе на царя богов, Деметра не вернулась на Олимп. Под видом старушки она пришла в Элевсин и села у Колодца Дев. На вопросы царских дочерей она ответила, что ее зовут Дозо, и что она сбежала от пиратов, которые силой привезли ее на Крит. Она приняла приглашение воспитывать маленького сына царицы Метаниры и потребовала
Деметра не кормила грудью Демофонта, а натирала его амброзией и прятала его по ночам, "как головешку", в огонь. Ребенок все больше и больше походил на бога: Деметра и вправду хотела сделать его бессмертным и вечно молодым. Но однажды ночью Метанира увидела своего сына в огне и пришла в ужас. "Вы слишком глупы, смертные, и скучны, вы не знаете ни своего счастья, ни своего несчастья!", — восклицает Деметра (строка 256). С этого момента Демофонту уже не быть бессмертным. Затем богиня являет себя во всем своем великолепии, сверкающий свет исходит от ее тела. Она повелевает построить для нее "большой храм с алтарем", где она будет учить своим обрядам людей (278 и сл.). Затем она покидает дворец.
Как только святилище было выстроено, Деметра удалилась в него, горюя по дочери, а на земле наступила страшная засуха. Зевс тщетно посылал гонцов, умолявших ее вернуться к богам. Деметра отвечала, что ноги ее не будет на Олимпе и что она не даст растениям произрастать до тех пор, пока снова не увидит свою дочь. Зевс попросил Плутона вернуть Персефону, и царь Аида подчинился. Однако он заставил Персефону проглотить зернышко граната, чтобы она не забыла царство мертвых и ежегодно возвращалась к своему мужу на четыре месяца.[624] Снова обретя дочь, Деметра согласилась присоединиться к богам, и земля чудесным образом вновь покрылась зеленью. Но перед тем как вернуться на Олимп, богиня раскрыла свои обряды и вверила свои мистерии царю Келею и царевичам Триптолему, Диоклесу и Евмолпу — "святые обряды, которые никто не смеет нарушить, выведать или разгласить, ибо глубокое благоговение перед богинями глушит голос" (478 и сл.).
В гимне "К Деметре" говорится о двух типах посвящения; точнее, текст объясняет происхождение Элевсинских мистерий, с одной стороны, воссоединением двух богинь, с другой — как результат неудачной попытки сделать Демофонта бессмертным. Историю Демофонта можно сравнить с древними мифами о трагической ошибке, которая в какой-то момент первоначальной истории уничтожает возможность бессмертия человека. Но в данном случае нет ни ошибки, ни «греха» со стороны мифического предка, из-за которого он утратил бы бессмертие для себя и своих потомков. Демофонт не был таким первочеловеком; он — младший сын царя. В решении Деметры дать ему бессмертие можно усмотреть желание усыновить ребенка (который утешит ее, потерявшую Персефону) и в то же время отомстить Зевсу и олимпийцам. Деметра участвует в процессе превращения человека в бога. Богини имели власть наделять людей бессмертием, и обжиг, «выпечка» новообращенного считается самым эффективным средством. Застигнутая Метанирой, Деметра не прячет своего разочарования при виде людской глупости. Но гимн не говорит о возможности обретения бессмертия таким способом и в будущем, что означало бы установление обряда инициации, превращавшего людей в богов посредством огня.[625]
После неудачной попытки сделать Демофонта бессмертным Деметра открывает, кто она, и требует, чтобы для нее построили святилище. И она отказывалась раскрывать свои таинства людям до тех пор, пока не обретет свою дочь. Посвящение «мистериального» порядка радикально отличается от посвящения, прерванного Метанирой. Посвящаемый в элевсинские мистерии не получал бессмертия. В определенный момент большое пламя вспыхивало в святилище Элевсина. Но, хотя некоторые примеры кремации известны, маловероятно, что огонь играл прямую роль в посвящениях.
То немногое, что мы знаем о тайных ритуалах, свидетельствует, что центральным мотивом было присутствие обеих богинь. Посредством инициации человеческое состояние изменялось, но по-другому, чем в случае с Демофонтом. Несколько древних текстов, которые имеют непосредственное отношение к этим мистериям, сосредоточены на посмертном блаженстве посвящаемого. Выражение "Блажен смертный…" из гимна "К Деметре" повторяется как лейтмотив. "Счастлив тот, кто видел это перед тем, как спуститься под землю!" — восклицает Пиндар. "Ему известен конец жизни. Он также знает его начало!" "Трижды счастливы те смертные, кто видел эти таинства и спустится в Аид; только они могут иметь настоящую жизнь там, для остальных все там — страданье"
Единственное упоминание земледелия в гимне "К Деметре" — это сообщение, что Триптолем был первым посвящен в мистерии. И, согласно традиции, Деметра послала Триптолема обучить сельскому хозяйству греков. Некоторые авторы объясняют ужасную засуху следствием схождения в Аид Персефоны, богини растительности. Но гимн утверждает, что засуха была наслана Деметрой намного позднее, после того, как она удалилась в святилище, построенное для нее в Элевсине. Можно предположить, вслед за Вальтером Отто, что изначальный миф рассказывает об исчезновении растительности, но не пшеницы; до похищения Персефоны пшеница не была известна. Многочисленные тексты и памятники изобразительного искусства подтверждают тот факт, что пшеница была получена от Деметры
В конечном итоге, похищение — т. е. символическая смерть — Персефоны имело огромное значение для человечества. В результате этого жительница Олимпа и благосклонная богиня стала проводить время в царстве смерти. Она стерла непроходимую грань между Аидом и Олимпом. Посредница между двумя божественными мирами, она могла с этого времени вмешиваться в судьбы смертных. Используя известное выражение христианской теологии, мы можем сказать:
§ 97. Инициации: публичные церемонии и тайные ритуалы
Согласно преданию, первыми жителями Элевсина были фракийцы. Новейшие археологические раскопки позволили реконструировать большую часть истории святилища. Элевсин, по всей видимости, был колонизирован около 1580–1500 гг. до н. э., но первое святилище (комната с двумя внутренними колоннами, поддерживающими крышу) было построено в XV веке, и Мистерии были торжественно открыты тоже в XV веке
Мистерии праздновались в Элевсине около двух тысяч лет; возможно, некоторые церемонии менялись с течением времени. Строительство и перестройки, начавшиеся во времена Лисистрата, свидетельствуют о могуществе и растущем престиже культа. Близость Афин и защита с их стороны, безусловно, способствовали превращению Элевсина в центр панэллинской религиозной жизни. Письменные и изобразительные свидетельства относились, главным образом, к первым ступеням посвящения, которые не требовали соблюдения секретности. Таким образом, художники могли представлять элевсинские сцены на вазах и барельефах, и Аристофан ("Лягушки" 324 и сл.) позволяет себе намекать на некоторые аспекты обряда посвящения.[627] Весь обряд состоит из нескольких уровней: Малые мистерии, обряды Великих мистерий
Малые мистерии обычно праздновались раз в год, весной, в течение месяца анфестериона. Ритуалы проводились в Агре, пригороде Афин, и включали в себя серию обрядов (постов, очищений, жертвоприношений), проводимых под руководством мистагога. Вероятно, некоторые эпизоды мифа о двух богинях разыгрывались претендентами на инициацию. Великие мистерии праздновались также раз в год, в месяц боэдромион (сентябрь-октябрь). Церемонии длились восемь дней, и "все, у кого были чистые руки" и кто говорил по-гречески, включая женщин и рабов, имели право принять в них участие, при условии, что они прошли предварительные обряды в Агре весной.
В первый день празднество происходило в афинском Элевсинионе, куда накануне вечером из Элевсина торжественно приносились священные предметы
Ниже мы обсудим попытки проникнуть в тайну
§ 98. Можно ли проникнуть в тайну?
В попытках проникнуть в тайну
Были также попытки реконструировать ритуальное посвящение на основе секретной формулы,
Посвящаемые, предположительно, съедали священную пищу, и это вполне вероятно. В этом случае пищу принимали вначале, выпив кикеон, т. е. перед самим
Весьма неожиданная информация была передана нам епископом Астерием. Он жил около 440 г. н. э., когда христианство уже стало официальной религией в империи и автор мог не бояться опровержений со стороны языческих писателей. Астерий говорит о подземном проходе, окутанном тьмой, где происходила торжественная встреча верховного жреца со жрицей, о погашенных факелах и об огромной толпе, которая верила, что ее спасение зависит от того, что делают эти двое в полной темноте.[632] Но в телестерионе не было найдено подземной комнаты
В III в. Ипполит добавил два других эпизода (Philosophoumena, V, 38–41). Он утверждал, что посвящаемым показывали "в торжественной тишине" колос пшеницы. Ипполит добавляет, что в течение ночи, окруженный сверкающим огнем, празднуя великие и неописуемые мистерии, верховный жрец выкрикивает: "Святая Бримо родила священное дитя, Бримоса!", что означает "Могущественная подарила жизнь Могущественному!". Торжественный показ пшеничного колоса кажется сомнительным, так как посвящаемые должны были приносить с собой именно пшеничные колосья, и к тому же эти колосья были выгравированы на многочисленных памятниках в самом Элевсине. Конечно, Деметра была богиней зерна, и Триптолем присутствовал в мистико-ритуальном сценарии Элевсина. Но трудно поверить, что открытие колоса является одной из великих тайн
Что касается слов «Бримо» и «Бримос», то они, вероятно, фракийского происхождения. «Бримо» обозначает царицу мертвых, следовательно, этим именем можно назвать Кору и Гекату, а также Деметру. Согласно Кереньи,[633] верховный жрец провозглашает, что богиня мертвых родила сына в огне.[634] В любом случае, известно, что последнее видение,
§ 99. «Тайны» и "таинства"
Можно допустить, что явление Персефоны и ее воссоединение с матерью составляют центральный эпизод
Посвященные в элевсинские мистерии не образовывали ни «церковь», ни тайную секту, сопоставимую с теми, что существовали в эллинистический период. Возвращаясь в свои дома, мисты и неофиты продолжают участвовать в общественных культах. В сущности, не раньше, чем после смерти, посвященные снова собираются вместе, отдельно от толпы непосвященных. С этой точки зрения элевсинские мистерии, после Лисистрата, можно рассматривать как религиозную систему, которая дополнила религию олимпийцев и общественные культы, не противопоставляя себя, однако, традиционным религиозным институтам города. Главный вклад Элевсина был по своей природе сотериологическим, вот почему таинства так быстро получили покровительство Афин.
Деметра была наиболее популярной из богинь, почитаемых во всех районах Греции и греческих колониях, — и наиболее древней; морфологически она является продолжением Великих Богинь неолита. Античность знает и другие таинства Деметры, наиболее знаменитые из которых — анданские и ликосурские мистерии. Мы можем также добавить, что Самофракия (инициатический центр северных стран — Фракии, Македонии, Эпира) была знаменита мистериями кабиров и что, начиная с V века, афиняне ввели культ фрако-фригийского бога Сабазия — первый из восточных культов, который проник на запад. Другими словами, элевсинские мистерии, несмотря на их ни с чем не сравнимый престиж, не были уникальным созданием греческого религиозного духа; они нашли свое место в большой системе, о которой мы, к сожалению, плохо осведомлены. Тайны этих мистерий, как, впрочем, и других мистерий эллинистической эпохи, строго охранялись.
Религиозная и собственно культурная ценность «тайны» до сих пор еще недостаточно изучена. Все великие открытия и изобретения — в сельском хозяйстве, металлургии, различных технологиях, искусстве и т. д. — предполагали в самом начале сохранение тайны, потому что только посвященные в секреты ремесла могли, как тогда верили, гарантировать удачу операции. Со временем посвящение в тайну определенных архаических техник стало доступным всей общине. Тем не менее, эти техники не совсем утратили свой сакральный характер. Пример с сельским хозяйством особенно поучителен; и тысячи лет спустя после распространения в Европе сельское хозяйство все еще сохраняло ритуальную структуру, но "тайны ремесла", т. е. церемонии, обеспечивающие обильный урожай, стали доступным всем посредством «элементарной» инициации.
Можно с большой долей вероятности допустить, что элевсинские мистерии связаны с сельскохозяйственной мистикой, и возможно, что
Откровения же требовали секретности как условия
Этот поток идей находит наибольшую поддержку в «таинственности» Элевсина. Большинство современных критиков почти не придают значения аллегорическим и герменевтическим истолкованиям, предложенным многими авторами древности. Но, несмотря на их анахронизм, такие истолкования не лишены философского и религиозного интереса. На самом деле, они продолжают попытки более ранних авторов истолковать элевсинские мистерии, в то же время не выдавая их секретов.
В конечном счете, кроме центральной роли, которую элевсинские мистерии сыграли в истории греческой религиозности, они косвенно сделали заметный вклад в историю европейской культуры и особенно в осмысление таинства посвящения. Их уникальная слава закончилась, когда Элевсин стал символом языческой религиозности. Сожжение святилища и запрещение мистерий отмечают официальный конец язычества.[637] Это, конечно, означает исчезновение не язычества, но только его оккультной стороны. Что же касается «тайны» Элевсина, то она продолжает будоражить воображение исследователей.
Глава XIII
ЗАРАТУСТРА И РЕЛИГИЯ ИРАНЦЕВ
§ 100. Загадки
Изучение иранской религии преподносит немало сюрпризов, причем подчас таких, что могут и разочаровать исследователя. Мы приступаем к штудированию предмета с живейшим интересом, подготовленным нашим знанием о роли Ирана в религиозном развитии Запада. Если идея линейного времени, заменившая собой понятие времени циклического, уже была известна древним евреям, то иранцы открыли, либо переосмыслили, либо систематизировали целый ряд других религиозных концепций. Упомянем лишь самое важное: разработку нескольких дуалистических систем (космологический, этический, религиозный дуализм); миф о спасителе; оптимистическую эсхатологию, провозглашающую конечную победу Добра и всеобщее спасение; доктрину телесного воскресения; некоторые гностические мифы; наконец, мифологию магов, которую в эпоху Возрождения развивали как итальянские неоплатоники, так и Парацельс или Джон Ди.
Однако едва лишь читатель, не являющийся знатоком в данной области, прикасается к первоисточникам, как испытывает разочарование и досаду. Три четверти древней «Авесты» утеряно. Изо всего, что сохранилось, лишь гаты
И все же
Что же касается личного вклада Заратустры в выработку или переоценку религиозных концепций, то здесь мнения иранистов расходятся и даже порой перечеркивают друг друга. Коротко говоря, в историографии имеется две точки зрения. Согласно одной, Заратустра — это реальная личность, много сделавшая для реформирования традиционной иранской религии, т. е. религии индоиранцев II тыс. до н. э. По другой версии, религия Заратустры представляет собой лишь один из аспектов иранской религии — маздеизма с его поклонением Ахурамазде, — и приверженцы этой методологической позиции не только заявляют, что «пророк» Заратустра не провел никакой «реформы», но и отрицают само его существование.
Как мы увидим чуть ниже, проблема исторической реальности Заратустры не должна представлять трудности. Превращение реальной личности по имени Заратустра в парадигматическую модель для поклонников "религии маздеизма" — явление нормальное. Уже через несколько поколений факты настоящей биографии выдающегося человека исчезают из коллективной памяти, и он становится архетипом, т. е. символизирует лишь добродетели своей «профессии», иллюстрируемые соответствующими парадигматическими событиями. Так произошло не только с Гаутамой Буддой и Иисусом Христом, но и с куда менее известными персонажами, такими, как, например, Марко Кралевич[639] или Дьедонне де Гозон. Но в гатах, которые многие считают созданием Заратустры, есть такие места, где содержатся автобиографические детали, подтверждающие историческое существование автора. Более того, эти детали — единственные, не поддавшиеся процессу активного мифотворчества, характерного для маздеитской традиции, — именно потому, что они заключены в гимнах, сочиненных самим Заратустрой.
Давайте же обратимся к этим немногим биографическим данным, чтобы набросать очерк жизни и религиозного служения Заратустры. Позже мы внесем исправления и дополнения, ставшие возможными благодаря недавним исследованиям.
Предположительно, Заратустра действовал в период между 1000 и 600 гг. до н. э. Если считать верным маздеитское предание, в котором указана веха: "258 лет до Александра", — то жизнь Заратустры протекала между 628 и 551 гг. до н. э.[640] Более ранние датировки основывались на особенностях архаичного языка гат, главным образом, в связи с их ведийскими аналогиями. Лингвистический анализ позволяет сделать вывод, что пророк жил в восточной части Ирана, возможно, в Хорасмии или Бактрии.[641]
Согласно преданию, он был
Община, к которой он обращал свое послание, состояла из оседлых пастухов, чьи вожди звались
В гатах можно увидеть некоторые указания на миссионерскую деятельность Заратустры. Пророк окружен друзьями и учениками, которые называются по-разному: «бедными»
§ 101. Жизнь Заратустры: история и миф
Этих немногочисленных и туманных свидетельств, конечно же, недостаточно, чтобы составлять по ним биографию. Маржан Моле попыталась показать, что подобные разбросанные по текстам указания на реально существовавших личностей совсем не обязательно отражают историческую правду; Виштаспа, например, выступает как образцовый инициат. Однако о реальности Заратустры говорят не только упоминания конкретных людей и событий (царевич Ваэпиа, отказавший автору в приюте "на Мосту Зимы"), но и та искренность и страстность, с которой написаны гаты. К своему Господу он обращается с горячей настойчивостью, будто от ответов зависит само существование Заратустры: он просит передать ему секреты космогонии, а также открыть ему будущее и судьбу некоторых из его преследователей и всех злых людей. Каждая строфа знаменитой 44-й ясны начинается с одной и той же фразы: "Вот что я хочу спросить у тебя, Господи, — ответь же мне!" Заратустра желает знать, "кто определил пути солнца и звезд" (3), "кто поместил землю снизу и закрепил облачное небо, так что оно не падает" (4) — и его вопросы о Творении следуют один за другим во все более напряженном ритме. Но он также хочет знать, как его душа, "пришедшая к Добру, будет восхищена?" (8) и "как нам избавиться от зла?" (13), "как мне отдать зло в руки правосудия?" (14). Он требует подать ему "видимые знаки" (16) и, главное, дать ему соединиться с Ахурамаздой, и чтобы "по слову его совершались дела" (17). При этом он добавляет: "Получу ли я по справедливости
Заратустра одержим идеей наказания порока и вознаграждения добродетели. Еще в одном гимне читаем: "Какая кара ждет того, кто отдает империю
Чем оправдать присутствие стольких конкретных деталей в самой благоговейной части «Авесты», как не тем, что они представляют собой воспоминания реального человека? Верно, что сочиненные позже биографии Пророка изобилуют мифическими элементами, однако это, как мы помним, известный процесс — превращение исторической личности в парадигматическую фигуру. Один из гимнов ("Яшт" 13) воспевает рождение Пророка в таких тонах, будто повествует о появлении на свет мессии: "При рождении его и пока он рос, воды и растения ликовали, при рождении его и пока он рос, воды и растения поднимались" (13.93 и сл.). И возвещает: "Отныне благая религия Мазды разойдется по семи континентам" (13.45).[644]
Поздние тексты подробно освещают небесное предсуществование Заратустры. Он родился "посреди истории" и в "центре мироздания". Когда его мать получила хварэну
Что же до вещества его тела, сотворенного на небесах, то оно выпало с дождем на землю и произвело растения, которые съели две телки, принадлежавшие его родителям; вещество перешло в молоко, которое, смешав с хаомой, родители выпили и соединились в первый раз; так был зачат Заратустра.[647] Еще до того, как он родился, Ахриман и дэвы[648] пытались умертвить его. За три дня до рождения Заратустры деревня светилась так ярко, что Спитамиды покинули ее, думая, что она горит. По возвращении они нашли младенца, излучавшего свет. Согласно преданию, Заратустра вошел в этот мир, смеясь. Он только-только появился на свет, как на него напали дэвы, но он обратил их в бегство, произнеся священную формулу маздеизма. Он вышел победителем в четырех испытаниях, весьма близких по своему характеру к инициациям (его бросали на погребальный костер, в волчье логово и т. п.).[649]
Не стоит продолжать. Чудесные деяния, испытания и победы Заратустры вполне соответствуют парадигматическому сценарию обожествления спасителя. Следует подчеркнуть настойчивое повторение двух характерных для маздеизма мотивов — неземного света и сражений с демонами. Опыт соприкосновения с мистическим светом и экстатического «прозрения» засвидетельствован и в Древней Индии, где впоследствии занял в религии такое большое место. Что касается второго мотива, то сражаться с демонами, т. е. силами зла, есть, как мы увидим ниже, первейший долг каждого приверженца маздеизма.
§ 102. Шаманский экстаз?
Возвращаясь к теме главного «послания» Заратустры, зададим себе естественный вопрос: надо ли искать это «послание» только в гатах, или можно обращаться и к более поздним авестийским писаниям? Утверждать, что все учение Заратустры уместилось в гатах, нет оснований. К тому же некоторые концепции, отраженные в гатах, развиваются в целом ряде более поздних текстов, даже весьма поздних. Но ведь хорошо известно, что если какая-либо религиозная идея впервые развивается в позднем тексте, это совсем не значит, что она новая.
Важно уяснить, что именно было характерно для религиозного опыта Заратустры. Нюберг полагал возможным говорить в этой связи об экстатичности, типичной для шаманизма Центральной Азии. Эту гипотезу многие не приняли, но Виденгрен вновь обратил на нее внимание специалистов, представив ее в более умеренной и более убедительной форме.[650] Он ссылается на предание, согласно которому Виштаспа для достижения состояния экстаза применял гашиш
Можно допустить, что Заратустра был знаком с индоиранскими шаманистскими техниками (известными также скифам и индийцам ведийского периода), и, похоже, нет оснований верить преданию об употреблении Виштаспой гашиша. Но в гатах и в других частях «Авесты» экстатические и визионерские эпизоды не похожи на шаманские. Заратустра с его визионерским пафосом ближе к другим типам религий. Кроме того, ни в отношениях Пророка с Господом, ни в его «послании», которое он не устает повторять, нет ничего «шаманского». Заратустра мог вырасти в какой угодно религиозной среде, экстатичность могла сыграть какую-то роль в его собственном обращении и приобретении им своих первых учеников, однако шаманистская экстатичность не занимает центрального места в маздеизме. Как мы вскоре увидим, маздеитский "мистический опыт" есть результат ритуальной практики, освещенной эсхатологической надеждой.
§ 103. Откровение Ахурамазды: человек волен выбирать между добром и злом
Заратустра получает откровение новой религии прямо от Ахурамазды. Принимая эту религию, он имитирует изначальный акт Господа — выбирает Добро (см.: «Ясна» 32. 2) и не просит иного от своих учеников. Суть зороастрийской реформы заключается в
В гатах Ахурамазда — на первом плане. Он добр и свят
Теологию Заратустры нельзя считать дуалистической в строгом смысле этого термина, ибо Ахурамазде не противостоит никакой анти-Бог; вначале оппозиция возникает между двумя Духами. С другой стороны, по неоднократным указаниям можно понять, что Ахурамазда и Дух Святости едины ("Ясна" 43. 3 и др.). Коротко говоря, и Добро и Зло, и святой дух, и демон разрушения исходят от Ахурамазды; но так как Ангро-Майнью по собственной воле избрал свое злодейское призвание и свой способ существования, то Премудрого Господа нельзя считать ответственным за появление Зла. С другой стороны, о том, какой выбор сделает Дух Разрушения, всеведущий Ахурамазда знал с самого начала, но не препятствовал ему; это может означать, что либо Бог превыше всех противоположностей, либо — что существование зла составляет предварительное условие существования человеческой свободы.
Где нам искать предысторию такой теологии, понятно — в различных мифо-ритуальных системах, где присутствуют полярные противоположности, деления на две части, чередования и дуальности, антитетические пары и
Изначальное разделение между добром и злом есть следствие выбора, заданного Ахурамаздой и сделанного Духами-Близнецами, которые и избрали, соответственно, Аша (Справедливость) и Друг (Ложь). Поскольку дэвы, божества традиционной иранской религии, выбрали Ложь, Заратустра требует от своих учеников, чтобы те больше не поклонялись дэвам и, главное, перестали приносить им в жертву быков. Почтительное отношение к быкам играет важную роль в маздеитской религии, в каковом факте исследователи видят отражение антагонизма между двумя образами жизни — оседлым земледельческим и кочевым. Но антиномия Заратустры, хотя и охватывает собой сферу социальных отношений, идет дальше. Отрицается лишь часть арийской религиозной традиции. Заратустра ставит в ряд грешников Йиму, сына Вивахванта, который, "чтобы польстить нашим людям, заставил их съесть куски говядины" ("Ясна" 32. 8). Мы видели также, что Пророк спрашивал Ахурамазду, когда тот покарает тех, кто приносит жертвы хаомой (48.10).
Однако недавние исследования установили, что маздеизм не отвергал полностью ни ритуал хаомы, ни культ Митры; даже в гатах хаома не осуждается бесповоротно.[655] К тому же практика жертвоприношения животных не прерывалась, принося, по крайней мере, какую-то пользу мирянам.[656] Можно предположить поэтому, что Заратустра выступал главным образом против неистовства оргиастических обрядов с их многочисленными кровавыми жертвоприношениями и неумеренным поглощением хаомы. Что же касается названия «пастух», относящегося к Заратустре, то оно не говорит в пользу общепринятого утверждения, что долг каждого маздеита — беречь животных и заботиться о них. «Пастухи» и «стада», встречающиеся в древних документах по всему Ближнему Востоку и Индии, представляют собой метафорические образы вождей и их подданных. «Скот», который «пасет» Заратустра, — это люди, исповедующие Благую Религию.[657]
Приведенные уточнения помогают лучше понять вклад маздеизма в религиозную историю Ирана. В самом деле, известно, что Заратустра, «реформируя» религию, не отвергал многие из традиционных религиозных верований и идей, но придавал им новый смысл. Так, он вновь обращается к индоиранской идее путешествия мертвых, но подчеркивает значение суда: каждый будет судим по выбору, который сделал на земле. Праведников допустят в рай, в "Дом Песни", а грешники останутся "навеки гостями Дома Зла" ("Ясна" 46. 11). Дорога в мир иной проходит по Мосту Чинват, и именно на нем происходит отделение праведников от грешников. Заратустра сам объявляет о переходе роковой черты, к которой он приведет за собой поклонников Ахурамазды: "С ними со всеми я перейду через Мост Того, Кто Разделяет!"
§ 104. «Трансфигурация» мира
Пророк не сомневается, что дэвы будут истреблены и что праведники возьмут верх над грешниками. Но когда произойдет эта победа Добра, которая обновит мир? Он умоляет Ахурамазду: "Преподай мне то, что знаешь ты, Господи. О Премудрый, победят ли достойные недостойных еще до того, как начнут исполняться замысленные тобой кары? Ибо именно в этом, как мы знаем, и состоит преображение существования" ("Ясна" 48. 2). Заратустра ждет именно трансформации существования: "Подай мне этот знак — полное преображение существования. Чтобы, поклоняясь тебе и восхваляя тебя, я достиг величайшей радости!" (34.6). "Открой средство, каким излечить существование!" — восклицает он (44.16). "Какое воздаяние предуготовляешь ты двум сторонам, о, Премудрый, твоим ярким огнем и расплавленным металлом; подай душам знак, чтобы нанести вред нечестивым, а праведным дать преимущество" (51.9).
Возможно, Заратустра надеялся на близкое «преображение»
Говоря коротко, отправная точка учения Заратустры — это откровение всемогущества, святости и доброты Ахурамазды. Пророк получает откровение прямо из рук Господа, но оно не становится основанием монотеистической религии. Выбирать Бога и другие божественные сущности — вот чему учит Заратустра и что предлагает сделать своим ученикам. Выбирая Ахурамазду, верующий выбирает добро в противовес злу,
Поразительна духовная, в некотором смысле «философская» природа религии Заратустры.[659] Трансмутация основных арийских божеств в Амеша Спента (Благословенных Святых), составляющих свиту Ахурамазды, а также тот факт, что каждая из этих сущностей заключает в себе абстрактную ценность (Порядок, Власть, Набожность и т. д.) и одновременно управляет одной из космических стихий (огнем, металлами, землей и т. д.), открывают путь и творческому воображению, и религиозной рефлексии. Ассоциируя Амеша Спента с Ахурамаздой, Заратустра определяет путь, каким Господь входит в дела мира, и проясняет, как он через «архангелов» оказывает помощь и поддержку своим приверженцам. То, что Пророк называет своего Бога «премудрым», что он поднимает значение «истины», что он постоянно превозносит "благую мысль", лишь подчеркивает новизну его «послания»: Заратустра ставит на первый план функцию и религиозную ценность «мудрости», т. е. науки, точного и полезного знания. Разумеется, это не абстрактная наука в современном понимании; речь идет о творческом мышлении, раскрывающем и одновременно создающем структуру мира и коррелятивную ей сферу ценностей. Увиденная таким образом, деятельность Заратустры-мыслителя может быть сравнена с медитациями мудрецов, описанных в упанишадах, которые радикально трансформировали ведийскую картину мира и представление о человеческом существовании (§ 80).
Но сравнение с риши из упанишад становится еще более убедительным, когда нам открывается инициатическая и эсхатологическая природа маздеитской «мудрости». Конечно, «приватный» характер маздеизма (как и ведизма и брахманизма) позволил развиться в нем эзотерическому направлению, которое, не будучи запрещено, все же не было доступно всем без исключения верующим. «Ясна» (48) говорит о "тайных учениях"; инициатический и эсхатологический характер проявляется и в культе, которым Заратустра предлагает заменить традиционные буйные и кровавые обряды. Этот культ настолько духовен, что даже термин «жертвоприношение»
Но функция культа еще шире. В одном из исследований[661] высказано предположение, что посредством жертвоприношения исполняющий его священнослужитель приобретает состояние
Состояние
Трудно определить, была ли эта эсхатологическая концепция полностью сформулирована уже во времена Заратустры. Но она определенно была «заложена» в функции жертвоприношения у иранцев. Они считали, что авторы брахман придерживались подобной же концепции: мир был периодически обновляем, «пересотворяем» безграничной силой жертвоприношения. Но в эсхатологической функции культа в маздеизме соединяются, так сказать, высшая экзальтация жертвоприношения, отраженная в брахманах, и знание посвященных и визионерское озарение упанишад. В Иране, так же, как в брахманистской Индии, техники жертвоприношения и эсхатологический гнозис культивировались религиозной элитой и составляли эзотерическую традицию. Если упоминания немногочисленных эпизодов употребления гашиша учениками Заратустры соответствуют действительности,[666] то их можно уподобить аналогичным случаям в Древней Индии, где, наряду с аскетами, визионерами, йогинами и созерцателями, также встречались экстатики, прибегавшие к вызывавшими транс веществам (см. § 78 и сл.). Но в индийской религии транс и экстаз, наступавшие в результате приема одурманивающих субстанций, не играли большой роли. Так и ранний зороастризм, чьи контуры лишь намечены в гатах, похоже, первейшее значение придавал «мудрости», внутреннему «озарению», посещавшим человека в присутствии жертвенного огня.
Согласно преданию, Заратустра был убит в возрасте семидесяти семи лет Тур-и-Братарвахшем в святилище огнепоклонников. В более позднем источнике есть уточнение, что убийцы явились, наряженные волками.[667] В этой легенде как бы заключена судьба Заратустры, потому что «волками» были члены арийских мужских союзов, которые Пророк столь бесстрашно клеймил.
Но процесс мифологизации продолжался по меньшей мере пятнадцать веков. Мы уже говорили об обожествлении Заратустры в маздеитской традиции (§ 101). В эллинском мире Заратустра прославляется как парадигматический Маг, а в философии итальянского Ренессанса о нем всегда говорится именно как о Маге. Наконец, отголоски самого прекрасного мифа о нем мы находим в «Фаусте» Гете.
§ 105. Религия Ахеменидов
Противостояние между Ахурамаздой и дэвами намечалось уже в индоиранский период, поскольку ведийская Индия тоже противопоставляла друг другу дева и асуров. Разница состояла в том, что в Индии и Иране религиозные ценности обеих групп развивались в противоположных направлениях: дева стали в Индии "истинными богами", взявшими верх над более древними асурами, которые в ведийских текстах считаются «демоническими» фигурами (§ 65). Аналогичный процесс, хотя и направленный в обратную сторону, имел место в Иране; там были демонизированы древние божества, дэвы (§ 65). Мы можем определить направление, в котором происходила трансмутация: дэвами стали в первую очередь боги-воители: Индра, Саурва, Вайю. Ни один из асуров не приобрел демонических черт. То, что в Иране соответствовало великому протоиндийскому асуру Варуне, превратилось в Ахурамазду.
Возможно, Заратустра сыграл свою роль в этом процессе. Но восхождением на свое высокое положение Ахурамазда обязан не Заратустре. Считавшийся Верховным Богом или просто Великим Богом среди остальных великих богов, Ахурамазда был почитаем в иранских странах прежде Заратустры. Под этим именем он встречается в письменах царей династии Ахеменидов.
Долгие годы ученых разделяет спор по поводу приверженности Дария и его преемников зороастризму.[668] Против зороастризма Великих Царей приводятся, среди прочих, следующие аргументы: Заратустра не упоминается ни в одной надписи; такие важные термины, как спента, Ангро-Майнью и Амеша Спента, не встречаются (за исключением понятия Арта); да и в религии персов времен Ахеменидов, по описанию Геродота, нет ничего зороастрийского. В пользу же зороастризма Ахеменидов, как считается, говорит прославление в надписях великого бога Ахурамазды, а также то, что при Артаксерксе (465–425) введение нового календаря с представленными в нем именами зороастрийских сущностей не встретило никакого сопротивления.
Как бы то ни было, если Ахемениды и не исповедовали зороастризма, то их теология все же находилась в том же русле, что и гаты: в текстах много абстрактных выражений в духе гат, и они "нагружены соображениями морального плана".[669] Кроме того, как указывает Маржан Моле, не следует ожидать, что царь будет действовать и формулировать свои идеи, как священник; он не совершает литургий, но делает конкретные дела; это есть
Эта особая религиозная ситуация находит объяснение в мифе об основании династии Ахеменидов. Согласно Геродоту, Астияг, царь Мидии, увидя в толковании своих двух снов магами плохое предзнаменование, выдал свою дочь замуж за перса (т. е. представителя низшей расы) по имени Камбис, и когда она родила сына, Кира, Астияг приказал его убить. Но ребенка спасла и вырастила жена пастуха Митрадата.[672] Кир до отроческого возраста жил среди пастухов, но царское происхождение скрыть было невозможно, и его узнали. В конце концов, после многих приключений, прогнав своего деда с трона, он стал править Мидией и основал империю Ахеменидов.
Мифическая тема героя, брошенного и преследуемого, есть у многих народов. Нам в данном случае важно выделить следующие мотивы: а) испытания, пережитые Киром с того момента, как его бросили в детстве, эквивалентны инициации военного типа; б) будущий царь является — или становится — сыном бога Митры (Митрадат, имя его приемного отца, значит "дар Митры"); в) после победы над царем Мидии Кир основывает империю и новую династию; г) это равноценно созданию нового мира и открытию новой эры — т. е. он осуществил микрокосмогонию; д) так как космогония ритуально повторяется с приходом каждого нового года, правомерно предположить, что мифо-ритуальный сценарий основания династии стал частью обрядов Навруза.[673]
§ 106. Иранский царь и празднование Нового Года
Дарий замыслил и построил Персеполь как священную столицу, где предполагалось проводить празднование Нового Года — Навруз.[674] В самом деле, Персеполь не был политической столицей, не имел стратегического значения, каким обладали Пасаргада, Экбатана, Сузы и Вавилон, и не упоминается ни в каких западных или восточных источниках.[675] Навруз, подобно любому другому празднованию Нового Года, обновлял мир символическим повторением космогонии. Эта концепция была знакома индоиранцам; однако возможно, что при Ахеменидах сценарий испытал месопотамское влияние.[676] Как бы то ни было, празднование Нового Года происходило под эгидой Ахурамазды, изображенного как святыня на некоторых воротах Персеполя.
Начиная с определенного исторического момента, на очень широком географическом пространстве в космогонический миф (впрочем, и во все другие формы «творения» и "основания") стало входить по-бедоносное сражение бога или героя с морским чудищем или драконом (Индра — Вритра, Баал — Йамму, Зевс — Тифон и др.). Можно доказать, что аналогичный сценарий существовал у ведийских индийцев и в Древнем Иране,[677][678] хотя в последнем случае источники, указывающие на это, принадлежат более позднему времени и представляют миф в историзированной форме. В самом деле, об упоминаемом в «Авесте» сражении героя Траэтаоны с драконом Ажи-Дахака ("Яшт" 9.145; 5.34; 19.92 и сл.) Фирдоуси рассказывает как о борьбе царя Фаридуна (<Freton<Thraetona) против чужеземного захватчика — дракона Ажи-Дахака, который пленил двух сестер законного правителя Джамшида (Yima<Xsaeta) и сделал их своими женами. Фаридун, как и Траэтаона, выходит из битвы победителем, убивает дракона и освобождает (чтобы тоже жениться на них) обеих принцесс. В более позднем предании говорится, что царь победил Ажи-Дахака в день Нового Года.[679] Иранским героям и царям приписываются истребления драконов (например, в легенде об Ардашире) — мотив, вообще весьма распространенный, и мы еще вернемся к нему. Добавим, что в Иране, как и повсюду, процесс историзации мифических тем и персонажей уравновешивается обратным процессом — реальные враги государства или империи представляются в виде фантастических чудовищ, особенно драконов.[680]
В данный момент важно иметь в виду тот факт, что на иранского царя возлагалась ответственность за сохранение и возрождение мира; другими словами, на том уровне, который ему положен, он борется с силами зла и смерти и помогает торжеству жизни, плодовитости и Добра. Заратустра искал всеобщего возрождения через Благую Религию. В конце концов, каждый зороастрийский жрец верил в то, что своими жертвоприношениями он приближает эсхатологическое преображение. Что совершал царь
§ 107. Проблема магов. Скифы
По мере распространения на запад зороастризм испытывал на себе влияние религий других типов. Маздеизм Ахеменидов также не оставался неизменным. Ксеркс, сын Дария, запретил культ дэвов в своем царстве, благодаря чему стал еще ближе к Заратустре по религиозным воззрениям. Но в более поздних памятниках, а именно — со времени, которым датируются надписи Артаксеркса II (405–359), рядом с Ахурамаздой мы встречаем Митру и Анахиту. Как мы увидим, похожий синкретизм проявляется и в «Авесте», где имена этих же богов стоят рядом с именами Ахурамазды и Амеша Спента.[681]
Не меньшие споры вызывает и проблема магов и отношение их религии к зороастризму. Одни считают их племенем колдунов и некромантов, виновных в упадке зороастризма, а другие, наоборот, называют верными учениками Заратустры и его миссионерами в западных областях Ирана. В период Мидийской империи (VII век) маги, по-видимому, считались наследственной священнической кастой, наподобие левитов и брахманов.[682] При Ахеменидах они занимают высшие позиции в этом классе. По сведениям, донесенным до нас Геродотом, они толковали сны (I, 107 и сл.), делали предсказания в связи с жертвоприношениями белых лошадей (VII, 113), а во время самих этих ритуалов излагали в песнопениях "генеалогию богов" (I, 132); все это говорит о том, что они выступали хранителями традиции религиозной поэзии.[683] Во всяком случае, маги восприняли некоторые зороастрийские обряды и обычаи, и в конце концов их стали считать учениками Заратустры; иные греческие авторы и его самого считают магом.
Опять-таки Геродоту мы обязаны наиболее ценными сведениями о жителях северной части Ирана, особенно о скифах. Среди божеств их пантеона мы находим бога небес (Папай), Митру (Гелиос-Аполлон), Ареса, бога войны, Богиню Земли и Афродиту Уранию (IV, 59). Геродот передает также местную легенду о происхождении скифского племени и об источнике царской власти (IV, 5 и сл.). Этот миф находит объяснение в индоевропейской идеологии тройственности, и отголоски его прослеживаются в эпосе осетин, потомков скифов и аланов.[684]
Греческий историк заявляет (IV, 59), что у скифов не было ни храмов, ни алтарей, ни изваяний. Но они ежегодно приносили лошадей и овец, а также один процент своих военнопленных в жертву «Аресу», богу, которого символизировал воздвигнутый на насыпанном холме железный меч.[685] Похороны царей сопровождались человеческими жертвоприношениями (наложниц, некоторых слуг) (IV, 74). Наконец, важно отметить шаманистский характер одного из обрядов: скифы бросали семена конопли на раскаленные докрасна камни, и, добавляет Геродот, не понимавший религиозной природы действа, дым делал их "столь счастливыми, что они выли от радости" (IV, 75). Скорее всего, речь здесь идет об экстатических переживаниях, параллели которым есть и в зороастрийской традиции (§ 102).[686]
§ 108. Новые аспекты маздеизма: культ хаомы
"Ясна семи глав", написанных в прозе и составляющих гаты 35–42, отражает начало довольно сложного процесса адаптации и интеграции. Начать с того, что в их словаре наблюдаются некоторые значительные инновации; об Амеша Спента впервые говорится как о группе, и встречается понятие
Что еще более удивительно — там говорится о "благих женах" Ахуры
Гаты Заратустры и "Ясна Семи Глав" образуют часть священной литургии,
Мы еще вернемся к смыслу и предыстории этого мифоритуального сценария — обретения потомства после — и силой — жертвоприношения (см. том II). Заметим, что Йима и Хаома прославляются в маздеизме вместе с жертвоприношением животных ("Яшт" 11. 4–7). Очевидно, что подобное возвышение индоиранского наследия вызвало сильное сопротивление, жертвоприношения животных были впоследствии окончательно запрещены, а опьяняющий напиток хаома заменила смесь растительных соков, воды и молока.[690]
§ 109. Возвеличение бога Митры
Еще более неожиданным и более существенным для истории маздеизма является «Михр-Яшт» ("Яшт" 10), многословный гимн в честь Митры. "Когда я создавал Митру широких пастбищ, — говорит Ахурамазда, — я сделал его столь же достойным почитания и преклонения, как я сам" ("Яшт" 10.1). Иными словами, все величие, мощь и созидательная сила Митры есть дело рук Премудрого Господа. В этом прологе мы видим стремление маздеитской теологии вновь утвердить всемогущество верховного бога. В «Михр-Яште» возвышение Митры показывается как следствие того величия, которым он обладал до реформы Заратустры. Когда в концовке гимна оба бога соединяются, автор употребляет имя Митра-Ахура ("Яшт" 10.145) — точное подобие хорошо известного двойного названия Митра-Варуна в Ведах.[691]
Однако возвышенный в «Михр-Яште» и реинтегрированный в маздеизм бог не остался неизменным. В самом гимне мы можем разглядеть элементы дискретной теогонии: серия деяний и жестов Ахурамазды направлена специально на прославление и возвеличение Митры. Первое, что надо подчеркнуть, — это его многовалентность. На самом деле он "бог договоров", и, обещая поклоняться ему ("Яшт" 10.4–6), верующий обязуется впредь не нарушать заключенных соглашений. Но Митра также и бог войны и может быть яростным и беспощадным (он жестоко поражает дэвов и нечестивых своей булавой,
Ахурамазда и Амеша Спента строят для Митры дом над Горой Хара, т. е. в духовном мире, находящемся над небесным сводом ("Яшт" 10. 49–52).[692] Тем не менее, Митра жалуется Господу, что, хотя он и является защитником всякой твари, ему не приносят молитв, как другим богам (10. 54). Похоже, он получает требуемое, потому что дальше мы видим Митру вместе со Сраошей и Рашну в колеснице, запряженной белыми лошадьми (62 и сл.), едущим сквозь землю по ночам и уничтожающим дэвов (95-101), либо преследующим тех, кто не выполняет своих обязательств (104-11). Сначала Ахурамазда посвящает Хаому в жрецы Митры, и Хаома поклоняется Митре, т. е. приносит ему жертву. Затем Ахурамазда описывает, как должен происходить обряд в честь Митры (119-22), и совершает его сам в раю, в Доме Песни (124). Это апофеоз, после которого Митра возвращается на землю сражаться с дэвами, а Ахурамазда остается в Доме Песни. Воссоединение Ахурамазды и Митры решает судьбу дэвов. Поклонение Митре становится поклонением свету, который озаряет весь мир (142-44). И заканчивается гимн следующими словами: "С помощью растения
Митра выдвинулся в маздеизме именно как бог победитель в борьбе против дэвов и нечестивых. Тот факт, что Ахурамазда полностью передает Митре эту функцию, указывает на некоторую тенденцию к
§ 110. Ахурамазда и эсхатологическое жертвоприношение
Процесс синкретизации древней религии иранского этноса и идей Заратустры прослеживается и в других гимнах. Например, в «Яште» 8, посвященном божеству Тиштрийе (персонификации звезды Сириус), Тиштрийа жалуется, что ему не удалось победить демона Апаошу (который запер всю воду и грозил разрушить все Творение), потому что люди не посвящали ему обрядов. Тогда Ахурамазда совершает в его честь жертвоприношение
Ценер[694] полагает, что эти тексты противоречат доктрине Заратустры, потому что Ахурамазда в них унижает себя не только своим поклонением существам низшего ранга, но и обращениями к ним с просьбами о помощи. Действительно, тот факт, что помощь фравашей столь необходима Ахурамазде, напоминает о чем-то вроде
Как и у других индоевропейских народов, ритуальный огонь играет у иранцев центральную роль. Ясна — это по существу жертвоприношение хаомы, совершенное перед открытым огнем
Высшим религиозным актом для каждого царя-маздеита являлась закладка огня, т. е. построение святилища, выделение средств на его поддержание и назначение туда жрецов.[697] И хотя Заратустра осуждал некоторые из кровавых жертвоприношений, но очевидно, что не все они вызывали его отрицательное отношение. Во всяком случае, в «Авесте» жертвоприношения животных упоминаются ("Ясна" 11. 4; «Яшт» 8. 58). Кроме того, они в большом количестве зафиксированы при Ахеменидах, в период парфянского царства и при Сасанидах.
Мы уже говорили (§ 104) о том, какую новую ценность Заратустра — который называет себя Саошьянтом и восклицает: "Да будем мы теми, кто обновит это существование" ("Ясна" 30. 9) — придал древнему мифо-ритуальному сценарию, обновляющему мир путем повторения космогонии в ритуале. В зороастризме постоянно подкрепляется эсхатологическая интенция жертвоприношения, не отменяющая, однако, и космического «измерения» последнего. Здесь мы можем увидеть аналогию процесса «историзации» космических ритмов и феноменов в культе Яхве (§ 57). Сражения с чудовищами и другие героико-мифологические темы интерпретируются как эпизоды маздеитской эсхатологической драмы, т. е. как борьба с дэвами, ожидание и подготовка всеобщего обновления
Впоследствии оба смысла жертвоприношения, эсхатологический и космогонический, опять сливаются воедино. Тексты на пехлеви сохранили предания, где главное место занимает серия жертвоприношений, посредством которых Ахурамазда сотворил космос, первого человека и Заратустру.[698] Эсхатологическое обновление произойдет во время празднования Нового Года, и тогда мертвые вернутся к жизни, будут призваны на суд и в конце концов «обессмерчены». Важно заметить, что всеобщее обновление совершится, как и первоначальное творение, в результате жертвоприношения. Тексты на пехлеви весьма подробно описывают последнее жертвоприношение, которое произведут Саошьянт и его помощники и в котором примут участие Ормазд и Амеша Спента, после чего люди вернутся к жизни и станут бессмертными, а вся вселенная возродится радикально обновленной.[699]
Мы видим, в каком смысле зороастризм использовал древний обряд жертвоприношения. Заратустра объявил "священную войну" силам зла, и каждый верующий, в силу избрания для себя Благой Религии, оказывался призванным бороться с дэвами, «очищать» мир от демонов; иными словами, человек участвовал во вселенской «очистительной» работе, исполняемой Ахурамаздой и его архангелами. Искупительная функция Благой Религии приобретала все большее значение, чему способствовало восславление творческой мощи ритуала. Поскольку конечной целью было всеобщее возрождение, постольку и прославлялась фундаментальная, космогоническая сила жертвоприношения; в самом деле, эсхатологическое Обновление не только «спасает» человечество, но и сотворяет его вновь, воскрешая умерших. Грядет новое, нерушимое и нетленное Творение. Как говорится в «Яште» 19. 90, "Материальный мир больше не умрет… Погибнет Ложь".
§ 111. Странствия души после смерти
Похоронные обряды, мифологии смерти, концепции посмертного существования души изменяются медленно, несмотря на все религиозные реформы и обращения. Это позволяет нам говорить, что многое из собранного в «Авесте» и пехлевийских текстах обладало действенной силой и во времена до Заратустры. Обряды, зафиксированные на западе Ирана, в частности, сожжение трупов и захоронение пепла в урнах, распространились в других регионах вместе с зороастризмом. По еще более древнему обычаю, типичному для степей Центральной Азии, мертвецов оставляли в специально отведенном месте на съедение собакам и стервятникам.[700][701] Среди жителей восточных областей Ирана практиковалось ритуальное оплакивание мертвых и нанесение себе ударов, иногда убивавших самого скорбящего. Но зороастризм строго запрещает "слезы и плач", называя их измышлением Ангро-Майнью.[702]
Что касается жизни души после смерти, то здесь мы встречаем некоторые знакомые мотивы: переход через мост, вознесение на небеса, суд, а также нечто новое — тему встречи с Самим Собой. Во входящем в «Хадохт-Наск» ("Яшт" 21–22) стихотворении говорится, что душа
Попробуем выделить здесь характерные черты: 1) душа встречает свою даэну, т. е. свое собственное Я,[706] которое ей предсуществует ("как бы ни была я мила"), но которое в то же самое время есть результат религиозной деятельности души в земной жизни ("ты сделал меня еще милее"); 2) даэна предстает в архетипизированном облике женщины, имея в то же время конкретный образ; 3) перед нами определенно индоиранская концепция, поскольку она встречается в «Каушитаки-упанишаде» I 3–6: душу того, кто пускается в путь по "дороге богов"
В «Хадохт-Наск» нет упоминания Моста Чинват. Тем не менее, Заратустра много говорит о нем (§ 103). Эта индоиранская концепция известна также другим индоевропейским народам; история религий зафиксировала ее и в других регионах. В классическом описании[708] рассказывается, что даэна является со своими собаками и сопровождает душу праведного человека по Мосту Чинват, через Хара Березайти, космическую гору (на самом деле, мост, находящийся в Центре Мира, соединяет землю с небом). Встреченные Boxy Мана, души проходят перед Ахурамаздой и Амеша Спента. Отделение добрых от злых происходит либо перед мостом, либо в его начале. Что до суда над душами, о котором говорят тексты на пехлеви и где судья Митра с помощниками Сраошей и Рашну (с весами), то в гатах он не упомянут. Да он и излишен в данном сценарии: переход через мост, сопоставимый с инициатическим испытанием, — это уже суд, потому что, по поверью, мост расширяется под ногами праведников и становится не шире лезвия бритвы, когда к нему приближаются нечестивые.
§ 112. Воскресение плоти
Еще дальше от духа зороастризма — эсхатологические мифы и поверья, сложившиеся в связи с образом Йимы. Если в Индии Яма явился вдохновителем, главным образом, мифологии Первого из Мертвых, то иранский Йима стал первым царем и образцом совершенного правителя. Для нас сейчас достаточно вспомнить, что в иранской традиции первоначально рай ассоциировался с царствием Йимы: целую тысячу лет смерти и страдания не было, и люди оставались вечно молодыми.[709] Но когда Йима начал лгать, его хварэна оставила его, и в конце концов он тоже лишился бессмертия.[710]
В мифологию Йимы зороастрийская теология интегрировала еще один первоначально инородный эсхатологический миф. Ахурамазда предупреждает Йиму, что зима длиной в три года уничтожит все живое на земле, затем просит его построить ограждение
Добавилось и еще одно эсхатологическое понятие — воскресение плоти. Сама вера в воскресение сравнительно древняя, но прямо она провозглашается в яштах (19. 11 и 89, см. также: 13. 129), которые говорят о "воскресении из мертвых" в связи с объявленным Заратустрой приходом «Живущего», т. е. Саошьянта. Таким образом, Воскресение составляет часть окончательного Обновления, которое также означает вселенский суд. Теперь в грандиозном эсхатологическом видении находит отражение несколько концепций, иные из них довольно древние: радикально и полностью обновленный мир представляет собой новое Творение, которому не будут больше наносить вред своими атаками демоны; воскресение из мертвых (точнее, новое сотворение тел) эквивалентно космогонии в силу параллели между микро- и макрокосмом — концепция древняя и распространенная у ряда индоевропейских народов, но получившая особое развитие в Индии и Иране.
Как мы видели (§ 104), окончательное Обновление, провозвестником которого выступил Заратустра в исполненной им литургии, предвосхищается в ритуалах Нового Года
Параллелизм между празднованием Нового Года и эсхатологическим Обновлением с его воскресением мертвых развивается в более поздних текстах. По случаю каждого Нового Года дарится новая одежда, а в конце времен Ормазд одарит великолепной одеждой всех воскрешенных.[716] Мы уже знаем (§ 104), что всеобщее Обновление произойдет после жертвоприношения, сотворенного Саошьянтом, независимо от того, будет Ахурамазда ассистировать ему или нет. Это эсхатологическое жертвоприношение повторяет, в некотором смысле, жертвоприношение космогоническое, и потому оно тоже «сотворяющее». А воскресение и его следствие — нетленность плоти — это смелое развитие эсхатологической мысли Заратустры; оно представляет собой действительно новую концепцию бессмертия.[717]
Глава XIV
РЕЛИГИЯ ИЗРАИЛЯ ВО ВРЕМЕНА ЦАРЕЙ И ПРОРОКОВ
§ 113. Царская власть: апогей синкретизма
"Когда же состарился Самуил, то поставил сыновей своих судьями над Израилем". Но сыновья его "не ходили путями его", и старейшины пришли к нему и сказали: "Поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов" (1 Цар 8:1–5). Таким образом, институт царской власти израильтяне заимствовали у других народов. Несогласные не жалели критики для его ниспровержения, потому что в их глазах единственным царем Израиля был Яхве. Однако с самого начала монархия пришлась по душе Яхве. На Саула, помазанного Самуилом, "нашел дух Господень" (10:6), ибо царь был "помазанником
Церемония вступления на царство включает, в числе других обрядов, помазание, введение в царское достоинство и возведение на трон.[721] В качестве представителя Яхве царь Израиля, в точности так же, как древние восточные правители, обязан поддерживать космический порядок (Пс 2:10–12), насаждать справедливость, защищать слабых (Пс 71:2 и сл.), обеспечивать плодородие земли: "Он сойдет, как дождь на скошенный луг", "Будет обилие хлеба на земле, на верху гор" (Пс 71:6, 16). Мы узнаем традиционные образы, ассоциируемые с райским правлением, образы, которые пророки Мессии отполируют до блеска. (С идеологией царской власти тесно связано и само ожидание идеального царя, Мессии). Монархия стала пониматься как новый завет между Яхве и Давидовой династией, продолжение синайского завета.
Соломон строит в Иерусалиме, вблизи царского дворца, Храм, обозначая таким образом связь между культом святилища и наследственной монархией. Храм становится обителью Яхве у израильтян. Ковчег Завета, который до этого всегда сопровождал войска израильтян, устанавливается в темной глубине Святая Святых
Иерусалимский Храм построен по иноземной модели; в соответствии с той же тенденцией, и культ включает в себя внешние заимствования, в частности, ханаанские. Процесс синкретизации достигает невиданных до той поры масштабов, потому что для монархии слияние религиозных идей и практики обеих частей общества, израильтян и ханаанеев, благотворно. Кроме того. Соломон не отказал своим женам-иноземкам в праве исповедовать культы своих народов и позволил построить святилища в честь своих богов (3 Цар 11:6–8). Цари считали себя религиозными главами государства; правда, нам мало известно об их священнической функции. Когда Ковчег переносился в Иерусалим, Давид выступал в качестве священника: он исполнил танец перед Ковчегом и принес "всесожжения пред Господом и жертвы мирные" (2 Цар 6:16–18). Соломон "благословил все собрание Израильтян" при освящении Храма (2 Цар 8:14). А в Псалме 109 (стих 4) царь провозглашается "священником вовек по чину Мельхиседека". Но иной раз царей осуждали за то, что они брали на себя исполнение церемоний, которые положено было исполнять только священникам. Вполне вероятно, что цари участвовали в искупительных ритуалах по случаю празднования Нового Года. С другой стороны, в некоторых псалмах есть упоминания обрядов, в которых можно увидеть символическую смерть и воскресение царя. Это позволяет предположить связь между празднованием Нового Года, с его символическим воспроизведением Творения, и ритуалом "смерти и воскресения" царя.[724]
По смерти Соломона царство разделилось на две части — Северное Царство, Израиль, и Южное Царство, Иудею. Так как Ковчег остался в Иерусалиме, и у северных племен не было больше доступа к общей святыне, Иеровоам, первый царь Израиля, основал святилища в Вефиле и в Дане и в каждом поставил для поклонения Яхве по золотому тельцу (3 Цар 12:28–29). Возможно, эти тауроморфные статуи служили местопребыванием незримого Бога. Здесь есть, однако, ханаанское влияние, из-за которого был нарушен запрет на сотворение идолов, и это новшество, граничащее с отступничеством, усугубило разногласия между двумя царствами.[725]
§ 114. Яхве и творение
Среди псалмов есть целая группа, в которой прославляется Яхве-царь. "Ибо Господь есть Бог великий и Царь великий над всеми богами" (94:3); "Господь царствует: да трепещут народы"" "И могущество царя любит суд. Ты утвердил справедливость; суд и правду Ты совершил в Иакове" (99:1,4). Но в основе идеи царственности божества лежит не институт монархии. Это древняя концепция: Бог — властелин мира, потому что он его сотворил. Яхве победил изначальное чудовище (Раава, Левиафана, дракона Таннина), символ хаоса. Как космократ, Бог обитает на небесах и являет свое присутствие или свою волю в атмосферических феноменах — молнии, громе, дожде. Мы уже говорили о противоречивости его свойств (§ 59), составляющих, по известной формуле, некое «единство». Яхве раздает добро и зло, он дарует жизнь и посылает смерть, он уничижает, он и возвышает (1 Цар 2:6 и сл.). Гнев его ужасен, но Яхве и милостив. Главное же, он свят
Творец и царь мира, Яхве также и судья своему творению. "Когда изберу время, Я произведу суд по правде" (Пс 74:3). Он судит "по правде" (Пс 95:10). Его «правда», охватывающая мораль, космос и общество, составляет фундаментальную для всей вселенной норму.[727] Яхве — "живой Бог", он отличается и от идолов, которые "не говорят" и которых "носят, потому что ходить не могут" (Иер 10:5), и от людей, которые "как трава, которая всходит". Человек — тоже живое существо
Человек смертен из-за первородного греха, особенно из-за желания Адама сделаться как Бог (§ 59). Библейские тексты толкуют о тщете человеческого существования. Человек создан из праха и в прах возвратится (Быт 3:1). Долгая жизнь есть самое большое благо человека. Как и во многих других традиционных культурах, смерть унизительна: она низводит человека до состояния червя в могиле или в
Человек, «слуга» или «раб» Яхве, должен жить в страхе перед своим Господом. Повиновение — вот идеальное религиозное состояние. И напротив, грех — это непослушание, нарушение заповедей. Сознание непрочности бытия не исключает, тем не менее, ощущения крепкой уверенности в Яхве или радости, приносимой Божьим благословением. Но взаимоотношения между Богом и человеком не идут дальше этого; для ветхозаветной теологии
§ 115. Иов: испытание праведника
Один экзегет утверждал, что "во встрече силы и доброты заключена ветхозаветная идея Бога".[729] Можно усомниться в том, что все читатели "Книги Иова" подписались бы под этим мнением. История трагически проста:[730] праведник, которым Яхве очень гордился, испытывает всевозможные бедствия и несчастья. "Обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова?" — спрашивает Бог Сатану, небесного «обвинителя». "Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла" (Иов 1:8). Но Сатана отвечает, что богобоязненность Иова объясняется его благополучием, а оно — Божьим благословением. И тогда Яхве позволяет «обвинителю» испытать своего самого верного слугу. Иов теряет детей и богатство и, пораженный "проказою лютою от подошвы ноги по самое темя", садится в пепел и, плача, проклинает тот день, когда появился на свет, но не восстает против Господа. Трое друзей приходят к нему и долго пытаются убедить его, что раз он страдает, т. е.
Один из друзей упрекает его за такие слова, потому что тварь греховна по определению: "Что такое человек, чтоб быть ему чистым и чтоб рожденному женщиною быть праведным? Вот, Он и святым Своим не доверяет, и небеса нечисты в очах Его" (15:14–15). Но Иов повторяет, что Яхве решил наказать лично его, хотя с какой целью, он не понимает (19:6–7). Когда другой друг говорит о наказании грешников, Иов отвечает, что нечестивые, не служащие Господу, живут и процветают (21:7-16). Если бы можно было дойти до Яхве, он оправдался бы, рассказал, что злые дела остаются безнаказанными, но Господь далеко, его нет, он невидим (23, 24). Именно потому, что он не оставляет свою веру и надежду на Господа, Иов заявляет: "Доколе не умру, не уступлю непорочности моей. Крепко держал я правду мою и не опущу ее; не укорит меня сердце мое во все дни мои" (27:5–6). И все же упрек вырывается у него: "Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне. Ты сделался жестоким ко мне" (30:20–21).
Четвертый друг Иова, Елиуй, "молодой летами", возмущается. Как может Иов говорить: "Чист я, без порока, невинен я, и нет во мне неправды"? (33:9). Ибо "Бог не делает неправды, и Вседержитель не извращает суда" (34:12); Он не "презирает сильного крепостию сердца" (36:5). Ответ Яхве на длинную речь Елиуйя[732] разочаровывает своей безличностью. Бог говорит "из бури" (38:1), его слова — истинная иерофания, но он не отвечает на «вопль» Иова. Яхве довольствуется напоминанием Иову о своем всемогуществе, о своих космических обязанностях, о сложности вселенной и о бесконечном многообразии проявлений жизни. Призвав в свидетели великие космические силы и законы, управляющие небом и землей, Бог говорит с Иовом о львах и диких козах, о других тварях, чью жизнь и размножение он делает возможными, потому что сам создал их, каждого со своим особым видом и повадкой. И завершает свою речь обращением: "Будет ли состязующийся со Вседержителем еще учить?" (39:32). Иов тщетно пытается скрыться в молчании: "Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои" (39:34). Во второй речи к Иову Яхве подробно описывает зверя бегемота и чудовище Левиафана. В ответ Иов дает понять, что ему ясен скрытый смысл урока Яхве: само существование вселенной — это чудо, бытие Творца — за пределами человеческого понимания, Его промысел и Его деяния непостижимы. "Знаю, что Ты все можешь… Кто сей, помрачающий Провидение, ничего не разумея? Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал… Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле" (42:1–6). В конечном итоге Иов осознал, что виновен перед Господом. Яхве тут же вернул ему "потерю его" и даже удвоил его имущество, и стал Иов жить и прожил после этого сто сорок лет (42:7-17).
И через три тысячелетия эта страстная, загадочная, волнующая книга продолжает завораживать. То, что Господь позволил себе поддаться на искушение Сатаны, до сих пор вносит смятение во многие наивно-религиозные души. Однако Иов хорошо усвоил урок: если на
§ 116. Эра пророков
"…тот, кого называют ныне пророком
Помимо странствующих гадателей и визионеров, выделяется еще две категории пророков. В первую входят пророки, связанные с культом: они живут около храмов, принимают участие в ритуалах вместе со священниками,[734] исполняют функции дворцовых пророков при монарших святилищах. Очень часто они лишь предсказывают царю желанную победу в войне (см. например: 3 Цар 22). Эта категория профессиональных пророков, довольно многочисленная, включает и тех, кого в Ветхом Завете объявляют лжепророками.
Более важное место в религиозной истории Израиля принадлежит второй категории — великим пророкам Ветхого Завета, от Амоса до Второ-Исайи. Они вещают народу не по профессии, а по призванию. Они не выступают представителями каких-либо родов, или конкретных святилищ, или царя, а называют себя посланниками Господа.[735] Их служение определено прямым призванием самого Яхве. Как говорит Иеремия: "И было ко мне слово Господне: Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя: пророком для народов поставил тебя" (Иер 1:4 и сл.). Исайя тоже увидел однажды в Храме "Господа, сидящего на престоле высоком", окруженного серафимами, и услышал его голос: "Кого Мне послать? И кто пойдет для Нас?". Исайя ответил: "Вот я, пошли меня". И Господь сообщил ему, что тот должен сказать людям (Ис 6:1-10). Такому призыву повинуются, несмотря на сопротивление аудитории (Ос 9:7; Иез 12:21 и сл.), несмотря на то, что иной раз речь проповедника прерывают силой и угрозами (Ам 7:10 и сл.), или он сам останавливается, если чувствует, что не справляется с возложенной на него миссией (Ис 8:16–18).
Все великие пророки искренне и страстно убеждены в истинности своего призвания и в крайней важности «послания», которое они несут людям. У них нет сомнения в том, что это слово самого Господа, потому что чувствуют на себе руку Яхве или его дух (
Но откуда бы ни приходило к ним вдохновение (из сна, видения, слуха, чуда), для пророков оно всегда было словом Яхве. Такие непосредственные, личные отношения интерпретировались, разумеется, в свете глубокой веры пророков и облекались в некоторые традиционные модели. До изгнания евреев все пророки неизменно говорили прежде всего о недовольстве Яхве Израилем: Господь нашлет жестоких завоевателей и разрушит Израиль; военные империи станут орудием в руках Господа, который накажет свой собственный народ, предавший его. Но можно ли различить в этом суровом осуждении проблеск надежды? На Ближнем Востоке времена несчастий и времена удач часто сменяли друг друга, и ветхозаветные пророчества считаются отражением одного из вариантов такой смены, однако эта схема приложима не ко всем описанным в них ситуациям.[741] Как мы увидим ниже (§ 118), единственная надежда связана с теми «остатками» избранного народа, которые переживут катастрофу. Именно с ними Яхве заключит новый завет.
§ 117. Пастух Амос. Нелюбимый Осия
Амос проповедовал в царствование Иеровоама II (782/780-753/46 гг. до н. э.). Он не был профессиональным
Культ извратили также некоторые пришедшие в него от ханаанеев оргиастические элементы (5:26; 8:14). Чисто внешнее поклонение святым местам бесполезно: "Идите в Вефиль и грешите, в Галгал и умножайте преступления" (4:4). Спасти может лишь возврат к вере: "Ищите добра, а не зла, чтобы вам остаться в живых, и тогда Господь Бог Саваоф будет с вами, как вы говорите. Возненавидьте зло и возлюбите добро и восстановите у ворот правосудие; может быть, Господь Бог Саваоф помилует остаток Иосифов" (5:14–15).[742]
Осия, как и его старший современник Амос, проповедует в Северном Царстве. Вступление его на эту стезю и смысл его пророчеств, возможно, связаны с превратностями его браков; но интерпретации некоторых мест в его речах остаются все же весьма спорными. Сначала он рассказывает (Ос 1:2–9), что Яхве повелел ему взять в жены «блудницу»: она родила детей, и он дал им символические имена «Непомилованная» и "Не Мой народ", чтобы все поняли, что Яхве больше не любит Израиль и что Израиль больше не его народ. Потом он говорит (3:1–5), что Яхве приказал ему вступить в другой брак; на этот раз он велел ему "полюбить женщину, любимую мужем, но прелюбодействующую, подобно тому, как любит Господь сынов Израилевых, а они обращаются к другим богам". Не исключено, что первая жена Осии была из тех, кто участвовал в ханаанских обрядах плодородия. Что касается второй, то она, несмотря на свое неприглядное прошлое, возможно, послана в знак благожелательного отношения Яхве, готового простить Израиль. Как бы то ни было, Осия говорит почти единственно о горькой обиде Яхве на свой народ за измену. Израиль — супруга Яхве, оказавшаяся неверной; она «блудодействовала», то есть отдавалась ханаанским божествам плодородия. Израиль не знает, что плодовитость — это дар Яхве. Жена говорила ""пойду за любовниками моими, которые дают мне хлеб и воду, шерсть и лен, елей и напитки" А не знала она, что Я, Я давал ей хлеб и вино и елей, и умножил у ней серебро и золото, из которого сделали истукана Ваала" (2:6, 8). Вновь мы видим, и в еще более острой форме, непреодолимый конфликт между Ваалом и Яхве, между религией, космической по своей структуре, и верностью одному Господу, творцу вселенной, повелителю истории.
Осия не прекращает своего противодействия смешиванию культов Ваала и Яхве."…и, блудодействуя, они отступили от Бога своего. На вершинах гор они приносят жертвы и на холмах совершают каждение под дубом и тополем и теревинфом" (4:12–13). Израиль забыл свою историю: "Когда Израиль был юн, Я любил его и из Египта вызвал сына моего. Звали их, а они уходили прочь от лица их" (11:1–2). Гнев, вызванный такой упорной неблагодарностью, вырывается наружу. Наказание будет ужасным: "И Я буду для них как лев, как скимен буду подстерегать при дороге. Буду нападать на них, как лишенная детей медведица, и раздирать вместилище сердца их и поедать их там, как львица; полевые звери будут терзать их" (13:7, 8).
Чисто внешнее исполнение обрядов бесполезно, "ибо Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений" (6:6). «Высоты», на которых проводятся синкретические церемонии, будут уничтожены (10:8). Спасение принесет лишь возвращение к Яхве с чистым сердцем. "Обратись, Израиль, к Господу Богу твоему; ибо ты упал от нечестия твоего… говорите ему: "отними всякое беззаконие и прими во благо"" (14:2–3). Осия сознает, что падение не даст грешникам "обратиться к Богу своему" (5:4). Но любовь Яхве все равно сильнее его гнева. "Не сделаю по ярости гнева Моего… ибо Я Бог, а не человек; среди тебя Святый" (11:9). Он желает привести Израиль "в пустыню и говорить к сердцу ее… и она будет петь там, как во дни юности своей и как в день выхода своего из земли Египетской. И будет в тот день, говорит Господь, ты будешь звать Меня: "муж мой"… И обручу тебя Мне навек, и обручу тебя Мне в правде и суде, в благости и милосердии" (2:16–21). Это будет возвращением к началу брачного единения Яхве с Израилем. Эта супружеская любовь уже заявляет о себе в искуплении: Господь не ждет, пока человек придет к вере, но заранее одаряет его своей милостью.[743] Добавим, что к брачному символизму будут обращаться все великие пророки после Осии.
§ 118. Исайя: "остаток Израиля" вернется
У всех великих ветхозаветных пророков было одно призвание, но все они жили по-разному и при разных обстоятельствах принимали на себя свою миссию. Исайя узрел и услыхал Господа в Иерусалимском Храме в 746 или 740 г. Пророчицей была и его жена и, подобно профессиональным
Вначале Исайя критикует, главным образом, моральную и социальную ситуацию в царствах Иудее и Израиле. Он бесстрашно атакует даже царя и его высших чиновников (Ис 3:12–15). Он заявляет, что суд Божий не пощадит никого (2:12–17). Как и его предшественники, он считает, что простого исполнения обрядов недостаточно: "К чему мне множество жертв ваших? говорит Господь. Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота; и крови тельцов, и агнцев, и козлов не хочу" (1:11). Напрасно молитесь, ибо "ваши руки полны крови" (1:15). Истинная набожность состоит в праведной жизни и добрых деяниях: "Научитесь делать добро; ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сироту; вступайтесь за вдову" (1:17).
Нападение Ассирии на Сирию и Палестину добавляет новую черту к учению Исайи. В этих важных военно-политических событиях пророк видит вмешательство Яхве в историю; Ассирия — лишь орудие Господа. Совершается божественное возмездие: Яхве карает за богоотступничество, пышно расцветшее вследствие социальной несправедливости и гибели нравственных ценностей. Поэтому он и выступает против внешней политики царя. Коалиции и политические маневры — это все химеры; есть лишь одна надежда: вера в Яхве, доверие к нему (7:9). Надеяться надо на Яхве, а не на Египет (31:1–3). Чтобы вселить надежду в царя, Исайя объявляет о "знамении Господа": "Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил" (7:14). До того, как младенец "будет разуметь отвергать худое и избирать доброе", Господь явит множество чудес (7:16 и сл.). Это пророчество породило бесчисленные интерпретации.[745] Христианская теология увидела в имени младенца Еммануил ("Господь с нами") весть о рождении Христа. В любом случае, здесь очевиден мессианский смысл: из рода Давидова Яхве взрастит справедливого властителя, который одержит победу и будет царствовать во веки веков.
Когда царь Ассур нападает на Палестину, Исайя произносит, что тот не является более орудием Яхве, а лишь тираном, снедаемым неутолимой жаждой власти (10:5-15). Следовательно, и он будет истреблен (14:24–25). Пророк постоянно возвращается к теме власти и всемогущества Яхве, он говорит о "дне Господа", когда Он произнесет свой суд над миром (2:12–17). Поэтому он и осуждает не только самонадеянность Ассура, но и социальные и политические прегрешения Иудеи: притеснение бедных (3:12–15), роскошь (3:16–24) и разврат (5:11–13), несправедливость (5:1–7, 23), алчность в накоплении собственности (5:8-10) — грехи, рассматриваемые им как акты неповиновения Яхве (1:2–3). Он осуждает также плохих правителей (28:14–22) и священников и пророков, осмеивающих его (28:7-13).
Исайя верит в нерушимость Сиона: Яхве защищает и будет защищать священную гору от нападения всех врагов (9:24–32, 24:23, 28:16, 29:8 и др.). Он надеется также, что "остаток Израиля" обратится "к Богу сильному" (10:20–21).[746] Но не вняли люди пророку, и он не скрывает своего разочарования. Его последняя речь предрекает гибель "прекрасных полей и виноградной лозы плодовитой"" "на земле народа моего будут расти терны и волчцы, равно и на всех домах веселия в ликующем городе. Ибо чертоги будут оставлены; шумный город будет покинут" (32:12–14).
§ 119. Обет, данный Иеремии
Выходец из семьи священников, Иеремия начал свое служение в 626 г. и с перерывами следовал по этому пути в течение сорока лет. В знаменитых стихах первой главы своей книги он рассказывает, как Господь сделал его пророком. Страшась этой миссии, он ссылается на свою молодость: "я не умею говорить, ибо я еще молод" (Иер 1:6). Но Господь касается уст его и укрепляет его дух (1:9 и сл). В первых речах Иеремии превалирует одна особенно драматичная тема — неминуемая катастрофа, которую вызовет «народ», идущий "от страны северной"" эти люди "держат в руках лук и копье; они жестоки и немилосерды" (6:22–23). Не стоит искать исторического прототипа для этих диких всадников. «Народ», идущий "от страны северной", — один из мифологических образов полного разрушения. Ибо вторжение их принесет стране окончательный крах: "Смотрю на землю и вот, она разорена и пуста, на небеса, и нет на них света" (4:23). Возвращение к хаосу станет ниспосланным сверху наказанием за религиозное отступничество; и все же оно есть подготовка нового творения, Нового Завета, который позже предречет Иеремия. Ибо Яхве милостив, и пророк передает его призыв: "Возвратитесь, мятежные дети: Я исцелю вашу непокорность" (3:22; ср.: 4:1).
По смерти царя Иосии в 609 г. на трон взошел его сын Иоаким. Он оказался настоящим деспотом, и Иеремия без колебаний обрушивается на него. Стоя у ворот Храма, он клеймит всех тех священников, пророков, мирян, кто, совершая злодеяния и поклоняясь другим богам, обольщается иллюзией безнаказанности (7:1-15; 26:1 и сл.). "Не надейтесь на обманчивые слова: "здесь храм Господень"" (7:4). Напрасно крадущие, убивающие, прелюбодействующие и кадящие Ваалу "бегут в храм и говорят: "Мы спасены", чтобы впредь делать все эти мерзости" (7:9-10). Яхве не слеп (7:11). Он напоминает им о судьбе святилища в Силоме, разрушенного филистимлянами: там "Я прежде назначил пребывать имени Моему, и посмотрите, что сделал Я с ним за нечестие народа Моего Израиля" (7:12–13). Иеремию схватили и, если бы не заступничество некоторых высоких чинов, приговорили бы к смерти (26:10 и сл.). Долгое время пророк не мог говорить публично.[747]
Последний период деятельности Иеремии начался в 595 г., когда Навуходоносор захватил Иерусалим и изгнал часть иудейской элиты. В то время как новый царь, Седекия, с помощью Египта подготавливал мятеж, Иеремия пытался успокоить народ. Его посадили в тюрьму как предателя, но позже он был освобожден вавилонянами. Вскоре после этого он отправился в Египет вместе с другими покидавшими страну соотечественниками (37–39). Свою последнюю речь он обратил ко всем Иудеям, живущим в земле египетской (44:1). Устами своего пророка Яхве напомнил им обо всех недавних катастрофах: "Вы видели все бедствие, какое Я навел на Иерусалим и на все города Иудейские; вот, они теперь пусты, и никто не живет в них" (44:2). Напрасно Господь посылал туда своих "рабов, пророков"" люди упорствовали в своем нечестии (44:4 и сл.). Напоследок Яхве объявляет о том, что "никто не избежит и не уцелеет из остатка Иудеев, пришедших в землю Египетскую" (44:12 и сл.).
Одной из характерных особенностей пророчеств Иеремии является обилие исповедальных речей и обращений автора к своим собственным чувствам.[748] Он смело вопрошает Бога: "Неужели ты будешь для меня как бы обманчивым источником, неверною водою?" (15:18). Подобно Иову, он спрашивает: "Почему путь нечестивых благоуспешен, и все вероломные благоденствуют?" (12:1). Он хочет познать пути Господни.[749] И однако, несмотря на предрекаемые им катастрофы, которые действительно происходят, Иеремия не теряет веры в искупление и даже в новое Творение. Яхве сравнивает себя с горшечником, который может разрушить свое творение, чтобы создать другое и лучшее (18:6 и сл.). И в самом деле, Бог через своего пророка объявляет о Новом Завете: "Вот, наступают дни, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет… вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом" (31:31, 33).
Амос ждал искупления как нового акта любви со стороны Яхве, который позволил бы Израилю вернуться "к дням своей юности". Иеремия же надеется на радикальное преображение человека. Ибо, "Знаю, Господи, что не в воле человека путь его" (10:23). Вот почему Господь говорит о грядущем возрождении своего народа. "И я дам им одно сердце и один путь, чтобы боялись меня во все дни жизни, ко благу своему и благу детей своих после них. И заключу с ними вечный завет, по которому я не отвращусь от них, чтобы благотворить им" (32:39–40). Это равноценно новому сотворению человека — идея, которая будет иметь значительные последствия (среди прочего, христианскую концепцию Нового Обета, явленную в Новом Завете).[750]
§ 120. Падение Иерусалима. Миссия Иезекииля
"Не верили цари земли и все живущие во вселенной, чтобы враг и неприятель вошел во врата Иерусалима" (Плач 4:12). Так восклицает анонимный автор «Плача», видевший падение Иерусалима в 587 г. "Воззри, Господи, и посмотри: кому Ты сделал так, чтобы женщины ели плод свой, младенцев, вскормленных ими? чтоб убиваемы были в святилище Господнем священник и пророк!" (2:20). Этот крах имел решающие последствия для истории Израиля и для развития религии Яхве. Падение политической и религиозной столицы означало исчезновение государства и конец Давидовой монархии. Храм был сожжен и разрушен, что прекратило практику жертвоприношений. Значительная часть населения попала в изгнание. Но Вавилон был нечистой страной, и там нельзя было практиковать культ. Место Храма заняла религиозная школа, превратившаяся с течением времени в синагогу; здесь община время от времени собиралась и молилась, исполняла гимны, слушала проповеди. Однако разрушенный храм был постоянным напоминанием об исчезновении нации. Поэтому и молитва о возвращении государственной независимости сливалась воедино с молитвой о восстановлении Храма.[751]
Немало было в Иерусалиме и за его пределами тех, кто усомнился во всемогуществе Яхве и принял богов победителей. Кое-кто засомневался даже в самом существовании Яхве. Но для многих катастрофа стала высшим свидетельством гнева Господня, о котором неустанно твердили пророки. «Пророков-оптимистов» с возмущением отвергали. С другой стороны, великих ветхозаветных пророков стали чтить и почитать, чего те были лишены при жизни. И все же в Вавилоне изгнанная элита станет искать в религиозной традиции другую опору, способную обеспечить сохранение Израиля (см. том II).
Именно в Вавилоне исполнял свою миссию последний из великих пророков — Иезекииль, который прибыл туда вместе с первой группой изгнанников-израильтян в 597 г. Он был священником — отсюда та важность, какую он придавал обрядовой чистоте. Иезекииль считал, что Израиль сделали нечистым грехи, и в первую очередь идолопоклонство. Яхве принесет искупление своему народу очищением его "чистой водой" (Иез 36:25).[752] Вначале Иезекииль считал свою задачу неблагодарной, но необходимой работой по демистификации — нужно было разрушить надежды первых изгнанных иудеев на то, что Иерусалим не пострадает, а после падения священного города утешить их.[753] В первый период своей деятельности Иезекииль возвещал скорый конец Иерусалима — неизбежное следствие неверности Израиля. В аллегорической истории (гл. 23) Израиль и Самария (Иудея) сравниваются с двумя сестрами, которые, несмотря на любовь Яхве, "с ранней юности стали блудницами в Египте" и продолжали это низкое занятие также с ассирийцами и вавилонянами.
Иезекииль постоянно возвращается к теме нечестивой женщины, которую Яхве из уважения к ее имени все же не спешит отторгнуть (см., например, гл. 20). Свое привилегированное положение Израиль получил отнюдь не за заслуги — Яхве просто выбрал его среди других народов. Историческая катастрофа рассматривается как кризис брачного союза Яхве и Израиля, но значительно важнее тут оказывается идея вездесущности Господа. Бог не ограничивает свое присутствие каким-то особым пространством. Поэтому не имеет значения, поклоняется верующий Яхве в своей стране или же на чужой земле. Важна лишь внутренняя жизнь верующего и его поведение по отношению к ближнему. Иезекииль больше всех других пророков обращается именно к индивидууму.[754]
С падением Иерусалима в пророчествах Иезекииля появляется новое содержание — надежда на восстановление Израиля. Для Господа нет ничего невозможного. В экстатическом видении перед Иезекиилем предстает "поле, и оно было полно костей"" от прикосновения святого духа останки "ожили и стали на ноги свои". Так Господь поступит с Домом Израилевым (37:1-14). Иными словами, хотя Израиль и мертв, он может быть воскрешен чудесным образом. В другом пророчестве (гл.36) Яхве обещает высланным возращение домой, восстановление и умножение народа. Но главное — он возвещает спасение Израиля: "И окроплю вас чистою водою, и вы очиститесь от всех скверн ваших… И дам вам сердце новое и дух новый дам вам… вы будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете соблюдать и выполнять. И будете жить на земле, которую Я дал отцам вашим, и будете моим народом, и Я буду вашим Богом" (36:25–28). Он утверждает, как и Иеремия, что будет Новый Завет, который есть не что иное, как новое Творение. Но поскольку из-за рассеяния Израиля возник вопрос о всемогуществе и доброй славе Господа, Иезекииль объясняет это новое творение желанием Яхве вернуть святость своему "имени, которое обесславил дом Израилев у народов, куда пришел" (36:21). Давид, князь и пастырь, примерный «раб» Божий, воцарится над новым Израилем (37:25 и сл.; 34:23 и сл.). И в последних главах (40–48) Иезекииль подробно описывает будущий Храм (являющийся ему в экстатическом видении) и ту обрядность, которую будут практиковать в новом Израиле.[755]
§ 121. Религиозная ценность "ужаса истории"
Пророки не исчезают в заключительные годы Исхода и в последующий период (см. том II). Но в их «посланиях» теперь развивается намеченная Иеремией "теология спасения". Правомерно поэтому на данном этапе попытаться оценить роль пророков в религиозной истории Израиля.
Прежде всего нас поражает в пророках их критическое отношение к культу и та ярость, с которой они обрушиваются на синкретизм, на ханаанское влияние, именуемое ими «блудом». Но этот «блуд», вызывающий у них такой гнев, есть одна из самых распространенных форм космической религии. В космических религиях, характерных для земледельческих народов, сохранялась простейшая диалектика сакрального, в особенности вера в то, что божественное воплощается или проявляется в космических объектах и ритмах. С самого прихода израильтян в Палестину приверженцы Яхве клеймили эту веру, как наихудшую из возможных форм идолопоклонства. Никогда еще космическая религиозность не осуждалась столь яростно. В конце концов, пророкам удалось освободить природу от любого божественного присутствия. Целые категории предметов из мира природы: возвышенности, камни, источники, деревья, некоторые злаки и цветы — будут объявлены нечистыми, потому что их осквернило поклонение ханаанским божествам плодородия.[756] По-настоящему чиста и свята лишь пустыня, потому что только там Израиль оставался верным своему Богу. Священные свойства растений и вообще яркие природные эпифании будут вновь открыты только позже, в средневековом иудаизме.
Культ, и прежде всего, кровавые жертвоприношения, тоже осуждался. Дело не только в том, что он был осквернен ханаанейскими элементами, но и в том, что и священники, и миряне считали его идеальной формой поклонения Богу. Однако пророки утверждали, что бесполезно искать Яхве в святилищах; Господь "ненавидит, отвергает" жертвоприношения, праздники и обряды (см., например, Ам 5:4–6, 14–15, 21–23); он требует от человека честности и справедливости (5:24). До изгнания пророки никогда не говорили о том, чем должен быть культ для верующего. Эта проблема даже не вставала, поскольку народ не возвращался к Яхве. Пророки хотели преобразить не культ, но человека.[757]
Десакрализация природы, обесценение культа, т. е., коротко говоря, резкое и полное отвержение космической религиозности, а главное — придание первостепенного значения духовному возрождению индивидуума через окончательное возвращение к Яхве — вот ответ пророков на исторический кризис, угрожавший самому существованию обоих еврейских царств. Опасность была грозная и совсем близкая. "Радость жизни", неотделимая от любой космической религии, — это не только богоотступничество, но и просто иллюзия, которая тут же исчезнет, когда разразится неминуемая национальная катастрофа. Традиционные основы космической религии: тайна плодородия, диалектическое единство жизни и смерти, — отныне сулили лишь ложное чувство безопасности. Действительно, космическая религия вселяла уверенность, что жизнь никогда не прекращается, а значит, и нация и государство смогут выжить, несмотря на тяжесть исторического кризиса. Другими словами, не только народ и высокопоставленные чиновники, но и священники, а также пророки-оптимисты были склонны уподоблять исторические беды природным катаклизмам (засухам, наводнениям, землетрясениям, эпидемиям и т. п.). Но такие катастрофы никогда не бывают тотальными или «последними». А пророки периода до изгнания предрекали не только развал страны и падение государства, но говорили и об опасности полного исчезновения нации.
Такова была реакция пророков на официальный политический оптимизм и на поощрение Давидовой монархией религиозного синкретизма взамен объявления яхвизма государственной религией. То «будущее», которое они предсказывали, было на самом деле неизбежным. Пророки непрестанно говорили о нем, стремясь изменить настоящее через преображение внутреннего мира верующих. Их страстный интерес к политике имел религиозную природу. В действительности, ход событий был таков, что он мог привести нацию к чистосердечному покаянию и, следовательно, спасению, и это была бы единственная возможность для Израиля сохраниться в истории. Исполнение произнесенных пророками предсказаний подтвердило их правоту и особенно ту мысль, что исторические события происходят по воле Яхве. Другими словами, исторические события приобрели религиозный смысл, превратились в "отрицательные теофании", в «гнев» Господень. Тем самым раскрылась их внутренняя последовательность: они явились конкретным выражением единой божественной воли.
Таким образом, пророки были первыми, кто
Глава XV
ДИОНИС, ИЛИ ВОЗВРАЩЕННОЕ БЛАЖЕНСТВО
§ 122. Явления и исчезновения "дважды рожденного" бога
Исследования, продолжавшиеся более столетия, не сняли с Диониса покрова загадочности. По своему происхождению, по способу существования, по типу религиозного опыта, с ним связанного, Дионис стоит особняком среди великих греческих богов. Согласно мифу, он сын Зевса и царевны Семелы, дочери фиванского царя Кадма. Гера из ревности готовит Семеле западню — внушает, чтобы та потребовала от Зевса явиться перед ней в своем божественном величии. Зевс поражает ее ударом молнии, и дерзкая царевна преждевременно разрешается мальчиком. Но Зевс зашивает ребенка в собственное бедро, а через несколько месяцев выпускает Диониса на свет — он в прямом смысле "дважды рожденный". Во многих мифах основатели монарших династий происходят от союзов богов со смертными женщинами. Но второй раз Диониса рождает Зевс. Поэтому-то среди отпрысков подобных союзов один он является богом.[759]
Кречмер попытался вывести имя Семелы из фракийско-фригийского слова со значением "богиня земли", и с данной этимологией согласились такие крупные ученые, как Нильссон и Виламовиц. Верно это объяснение или нет, но оно не дает ничего для понимания мифа. Во-первых, трудно представить себе иерогамию Матери-Земли и небесного бога, которая оканчивалась бы гибелью первой в огне. С другой стороны, самые ранние предания, что существенно, подчеркивают именно этот факт:
У рожденного смертной женщиной Диониса не было права принадлежать к олимпийскому пантеону; однако ему удалось утвердиться в нем, а в конце концов ввести туда и свою мать, Семелу. По многим упоминаниям видно, что Гомеру было известно о Дионисе, но ни поэта, ни его аудиторию «чужеземный» бог, так не похожий на олимпийцев, не занимал. И все же самыми первыми свидетельствами о Дионисе мы обязаны именно Гомеру. В «Илиаде» (VI, 128-40) сообщается знаменитая история: фракийский герой Ликург преследует кормилиц Диониса, "и они все разом роняют предметы своего культа на землю", в то время как бог, "исполненный ужаса, бросился в волны морские, и Фетида прижала его, дрожащего, к своей груди, потому что дрожь охватила его, когда он услышал воинский крик". Но Ликург "вызвал на себя гнев богов", и Зевс ослепил его, и он жил недолго, потому что "все бессмертные боги его ненавидели".
В этой истории, где есть бегство от «человека-волка» и прыжок в море, можно различить следы древнего инициатического сценария.[761] Однако во времена Гомера смысл и интенция мифа были другими. Гомер показывает нам характерный для судьбы Диониса эпизод — его «преследование» враждебными персонажами. Но миф также свидетельствует о том, что Диониса признают членом семейства богов, потому что не только его отец Зевс, но и все остальные боги чувствуют себя оскорбленными действиями Ликурга.
В этом преследовании находит свое драматическое выражение «противление» природе Диониса и религиозной «нагрузке» его образа. Персей направляет против Диониса и сопровождающих его "морских обитательниц" свое войско; согласно одному из преданий, он низверг бога на дно Лернейского озера
Но вне зависимости от того, какова была история проникновения культа Диониса в Грецию,[763] мифы и мифологические фрагменты, указывающие на встреченное им неприятие, имеют более глубокий смысл: они дают нам знание и о дионисийском религиозном опыте, и об особой структуре самого божества. Дионис неизбежно вызвал бы сопротивление и преследование, потому что связанный с ним религиозный опыт угрожал всему тогдашнему образу жизни и миру ценностей. Верховенство олимпийской религии и ее институты могли быть поколеблены. Но в неприятии выражала себя и более тонкая драма — из тех, что в изобилии зафиксированы в истории религий, — сопротивление любому
Вальтер Отто хорошо почувствовал взаимосвязь между темой «преследования» Диониса и типологией его многочисленных и разнообразных эпифаний. Дионис — такой бог, который вдруг является, а затем таинственно исчезает. На празднованиях Агрионий[764] в Херонее женщины тщетно искали его и объявили, что бог отравился к Музам, которые его спрятали
Исчезновение — это мифологическое выражение схождения в Аид, смерти. И действительно, в Дельфах показывали могилу Диониса; также говорили, что он умер в Аргосе. А когда во время ритуала в Аргосе Диониса вызывают из глубин моря (
Эти разнообразные и взаимодополняющие черты образа Диониса все еще можно различить в посвященных ему публичных обрядах, несмотря на неизбежные поправки и трактовки.
§ 123. Архаичность некоторых народных праздников
Со времен Лисистрата в честь Диониса в Афинах проводилось четыре празднества.[768] Сельские Дионисии, происходившие в декабре, были деревенскими праздниками. Процессия несла огромный фаллос, толпы с песнями сопровождали его. Повсеместно распространенная в мире и по существу архаичная, «фаллофория», безусловно, старше культа Диониса. Среди ритуальных развлечений были разного рода состязания, а главное — парад ряженых в масках или в костюмах животных. Сами эти обряды появились до Диониса, но в данном случае нетрудно понять, как бог вина стал предводителем шествия масок.
Мы гораздо меньше знаем о Ленеях, приходившихся на середину зимы. У Гераклита можно прочитать, что слово «Ленеи» и глагол "исполнять Ленеи" употреблялись как эквиваленты слова «вакханки» и глагола "играть вакханку". Бог призывался с помощью
Анфестерии праздновались примерно в феврале-марте, а появившиеся позднее Великие Дионисии — в марте-апреле. Фукидид (II,15,4) рассматривает Анфестерии как самый ранний из известных праздников в честь Диониса, он же и самый важный. В первый день, под названием Пифогия, открывали глиняные кувшины
В день
Предпринимались попытки трактовать этот союз в символическом смысле, и бога, предположительно, изображал архонт. Но Вальтер Отто не случайно подчеркивает значение свидетельства Аристотеля.[771]
Царица принимает бога в доме своего мужа, наследника царей, — следовательно, Дионис выступает как царь. Возможно, этот союз символизирует брак божества с самим городом, брак, сулящий последнему всевозможные блага. Но этот акт характерен для Диониса — божества, чьи эпифании брутальны и кто требует, чтобы его верховенство было провозглашено публично. Нам не известен никакой другой греческий культ, в котором бог соединялся бы с царицей.
Но три дня Анфестерий, и особенно второй из них — день триумфа Диониса, — время неблагоприятное, злое, потому что в эти дни на землю возвращаются души умерших, а с ними — керы, носители пагубного влияния Аида. К тому же этим существам прямо посвящался последний день Анфестерий. Произносились молитвы мертвым, из разных злаков готовилась
Выше мы упоминали родство Диониса с водой, влажностью, растительными соками. Следует сказать также и о «чудесах», которые сопровождают или предвещают его эпифании: из скалы начинает бить ключ, реки наполняются молоком и медом. В Теосе на празднике в честь Диониса вода источника превращается в вино
§ 124. Еврипид и оргиастический культ Диониса
Подобные «чудеса» характерны для неистово-экстатического культа Диониса, в котором отражен самый оригинальный и, вполне вероятно, самый древний аспект образа этого бога. В «Вакханках» Еврипида мы имеем бесценную иллюстрацию того, что, возможно, образовалось от соприкосновения греческого гения с дионисийской оргиастикой. Сам Дионис является главным героем в «Вакханках», чего никогда прежде не было в древнегреческой драме. Возмущенный тем, что его культ никак не признают в Греции, Дионис прибывает из Азии со свитой менад и останавливается в Фивах, на родине своей матери. Три дочери царя Кадма отрицают, что их сестра Семела была возлюбленной Зевса и родила бога. Дионис поражает их «безумием», и его тетки вместе с другими фиванскими женщинами убегают в горы, где отправляют оргиастические обряды. Пенфей, унаследовавший трон после своего деда Кадма, запретил такие церемонии и оставался в этом непреклонен, несмотря на полученное предостережение. Диониса, который действовал под видом жреца своего собственного культа, Пенфей схватил и заключил под стражу. Но тот чудесным образом освобождается из тюрьмы и даже ухитряется уговорить Пенфея пойти и подсмотреть за женщинами во время их оргиастических церемоний. Менады замечают его и разрывают на части; мать Пенфея Агава торжественно вносит в город его голову, думая, что это голова льва.[774]
Что бы ни хотел сказать Еврипид, сочиняя в конце жизни «Вакханок», этот шедевр греческой трагедии представляет собой самый важный документ, относящийся к культу Диониса. Тема "неприятия, преследования и триумфа" находит здесь самую блестящую иллюстрацию.[775] И все же прежняя оппозиция культу не была забыта, и одной из назидательных идей «Вакханок» была, безусловно, та, что бога не следует отвергать по причине его «новизны». Пенфей не принимает Диониса, потому что тот "чужестранец и чародей… Вся в золотистых кудрях голова / И ароматных, сам с лица румяный, / И нега Афродиты у него / В глазах; обманщик этот дни и ночи / С девицами проводит — учит их / Он оргиям ликующего бога…" (строки 234 и сл.) Женщины бросают свои дома, убегают по ночам в горы и танцуют там под звуки тимпанов и флейт. А Пенфей боится, главным образом, силы вина: "Нет, тот обряд, где женам подают / Сок виноградный, чистым не признаю" (261–262).[776]
Однако в экстаз приводит вакханок не вино. Один из слуг Пенфея, набредший на них на рассвете на Кифероне, рассказывает, что они одеты в козлиные шкуры, головы их украшены плющом, тела обвивают змеи, на руках они держат козлов или волчат, сосущих из их грудей. Происходит множество специфически дионисийских чудес: вакханки ударяют в скалу своими тирсами, и оттуда начинает струиться вода или вино; они "землю поскоблят концами пальцев" — польется молоко; из увитых плющом тирсов сочится мед. Слуга говорит Пенфею: "Хулишь ты Вакха, царь; но, раз увидев / Все это, — ты молился бы ему" (712-13).
Обнаруженные Агавой, слуга и его спутники едва избегают гибели. Вакханки бросаются тогда "с голыми руками" на пасущийся скот. "Поверженные тьмою рук девичьих", свирепые быки оказываются разорванными на куски в мгновение ока. После этого менады устремляются в долины. "Я видел, как они, детей похитив, / Их на плечах несли, не подвязавши, / И на землю не падали малютки. / Все, что хотели, на руки они / Могли поднять; ни меди, ни железа / Им тяжесть не противилась; На кудрях / У них огонь горел — и их не жег. / Крестьяне, видя, что их скарб вакханки / Разносят беспощадно, — попытались / Оружие поднять. И вот-то диво: / Их дротик хоть бы раз вакханку ранил./ Вакханка тирс поднимет, — и бегут / Мужчины; сколько раненых осталось! (753 и сл.).
Нет смысла вдаваться в различия между этими буйными, дикими ночными оргиями и народными дионисийскими праздниками (см. выше, § 123). Еврипид знакомит нас с тайным культом, характерным именно для таинств. "В каком же роде таинства? Скажи", — спрашивает Пенфей. А Дионис отвечает: "О них нельзя непосвященным знать". "А польза в чем поклонникам от них?" — "Узнать тебе нельзя; но знать их стоит" (471-74).
Мистерия состояла в участии вакханок в эпифании Диониса от начала до конца. Обряды совершаются ночью, вдали от городов, на склонах гор или в лесах. Единение с богом достигается жертвоприношением животного, которое раздирают на части
Но дионисийский опыт охватывал и более сокровенные глубины. Пожирая сырую плоть, вакханки делали то, что десятки тысяч лет подавлялось; подобное неистовство и было соединением с жизненными и космическими силами, которое можно толковать как божественную одержимость. Естественно, что одержимость путали с «безумием»,
Грекам были знакомы и другие случаи, когда боги насылали мании. В трагедии Еврипида «Геракл» сумасшествие героя — дело рук Геры; в «Аяксе» Софокла безумие вызывает Афина. Корибантизм, который древние сравнивали с дионисийской оргиастикой, был
Очень редко в какой-либо исторический период вдруг появляется божество, столь «нагруженное» архаическим наследием: обрядами с использованием териоморфных масок, фаллофорией,
Геродот ограничивается пересказом истории, услышанной им в Ольвии. Демосфен в знаменитом пассаже (De corona, 259), пытаясь высмеять своего оппонента Эсхина, по существу, описывает некоторые обряды, отправлявшиеся тиасами
Центральной частью дионисийского ритуала всегда являлся, в какой-либо форме, экстатический опыт большей или меньшей степени исступленности —
§ 125. Когда греки вновь открывают присутствие Бога
Деятельность неофициальных тиасов определенно носила инициатический и тайный характер (см.: «Вакханки», 470-74),[783] несмотря на то, что какая-то часть церемоний (например, процессии) была публичной. Трудно уточнить, когда и при каких обстоятельствах тайные и посвятительные дионисийские обряды приобрели особые функции мистериальных религий. Некоторые весьма авторитетные ученые (Нильссон, Фестюжьер) оспаривают существование дионисийских мистерий на том основании, что в них нет ни одного бесспорного указания на эсхатологическую надежду. Но надо учитывать, что мы очень мало знаем о тайных обрядах вообще, а тем более в античную эпоху, не говоря уже об их эзотерическом смысле (который наверняка существовал, потому что эзотерическое значение тайных и посвятительных обрядов зафиксировано по всему миру и на всех уровнях культуры).
К тому же морфологию эсхатологической надежды не следует сводить к выражениям, ставшим известными благодаря орфизму или мистериям эллинского периода. Исчезновения и эпифании Диониса, его схождения в Аид (сравнимые со смертью и последующим воскресением), а главное — культ Младенца Диониса[784] с празднованием его «пробуждения» — даже если оставить в стороне мифо-ритуальную тему Диониса-Загрея, к которой мы обратимся чуть позже, — все это указывает на стремление к духовному обновлению и надежду на него. Повсюду в мире дитя божественной природы наделяется инициатической символикой, за которой стоит тайна мистического "нового рождения" (с точки зрения религиозного опыта неважно, существует рациональное понимание этой символики или нет). Вспомним, что уже культ Сабазия, отождествляемого с Дионисом, имел строй таинства ("Я избежал зла!"). Конечно, в «Вакханках» не упоминается бессмертие; однако единение, даже временное, с божеством не остается без последствий для посмертного состояния
Но именно со времени Диониса-Загрея культ определенно приобретает мистериальные черты. Миф о расчленении младенца Диониса-Загрея известен нам в основном по трудам христианских авторов,[785] которым, как и следует ожидать, он не импонировал, а потому был представлен ими фрагментарно и тенденциозно. Однако благодаря своей свободе от запрета говорить о сакральных и тайных вещах, христианские писатели донесли до нас ряд ценных деталей. Гера посылает к маленькому Дионису-Загрею титанов, которые сначала завлекают его игрушками (погремушками,
Мифо-ритуальная тема страданий и воскресения младенца Диониса-Загрея породила бесчисленные споры, особенно в связи с ее орфическими интерпретациями. Мы сейчас ограничимся лишь указанием на то, что сведения, сообщенные христианскими авторами, находят подтверждение в более ранних документах. Впервые имя Загрея встречается в эпической поэме фиванского цикла «Alcmaeonis» (VI в. до н. э.);[787] оно означает "великий охотник", что соответствует необузданной, оргиастической природе Диониса. Что касается злодеяния титанов, то о нем кое-что рассказывает Павсаний (VIII, 37,5), и это свидетельство остается для нас ценным, несмотря на скептицизм Виламовица и других исследователей. Павсаний сообщает, что некто Ономакрит, живший в Афинах в VI веке до н. э., при Писистратидах, написал поэму на эту тему: "Взяв имя титанов у Гомера, он учредил дионисийские оргии, сделав титанов злодеями и мучителями божества".
Согласно этому мифу, титаны, прежде чем приблизиться к младенцу, вымазались алебастром, чтобы их не узнали. Так вот, в проводившихся в Афинах сабазийских мистериях один из посвятительных обрядов состоял в том, что лица инициатов покрывали мелом или алебастром.[788] Эти факты связывались вместе со времен античности (ср.:
Самый драматичный эпизод мифа — и в особенности то, что, растерзав ребенка, титаны бросили куски его тела в котел, сварили, а потом зажарили, — был известен еще в IV веке; более того, все эти детали «репетировались» в связи с празднованием мистерий.[789] О подобной традиции знал Эвфорион в III веке (ibid., р. 53). Жанмэр убедительно показал, что кипячение в котле и прохождение через огонь — это обряды инициации, дарующие бессмертие (ср. историю Деметры и Демофонта) или омоложение (дочери Пелия зарезали своего отца и сварили в котле).[790]
Таким образом, в "злодеянии титанов" мы можем распознать древний посвятительный сценарий, первоначальный смысл которого оказался забытым. Титаны ведут себя как "магистры инициации", т. е. они «умерщвляют» посвящаемого, чтобы он "заново родился" на более высоком уровне существования (в нашем примере они даруют младенцу Дионису божественную природу и бессмертие). Однако в религии, провозгласившей абсолютное верховенство Зевса, титаны могли играть только демоническую роль, за что и были испепелены Зевсовой молнией. По некоторым версиям этого мифа, важного для орфической традиции, люди были созданы из пепла титанов.
Инициатический характер дионисийских обрядов ощущался и в Дельфах, когда женщины чествовали возрожденного бога. Как свидетельствует Плутарх (De Iside, 35), в дельфийской корзине лежал, готовый к возрождению, растерзанный Дионис-Загрей,[791] и этот Дионис, "который вновь рождался под именем Загрея, был в то же время фиванским Дионисом, сыном Зевса и Семелы"[792]
Возможно, и Диодор Сицилийский имеет в виду дионисийские мистерии, когда пишет, что "Орфей перенес растерзание Диониса в мистериальные обряды" (V, 75,4). А в другом месте Диодор представляет Орфея как реформатора дионисийских таинств: "Вот почему посвятительные обряды в честь Диониса называются орфическими" (III, 65,6). Для нас сообщение Диодора ценно в той мере, в какой оно подтверждает существование дионисийских мистерий. Но в то же время вероятно, что уже в V веке до н. э. эти таинства содержали некоторые «орфические» элементы. Тогда Орфея, действительно, провозгласили "пророком Диониса" и "основателем всех инициаций" (см. том II, гл. 19).
Дионис удивляет нас больше всех других греческих богов своими многочисленными и необычными эпифаниями, разнообразием своих трансформаций. Он всегда в движении; он проникает всюду — во все страны, ко всем народам, во все религиозные системы, готовый породниться с самыми разными божествами (даже с такими антагонистами, как Деметра и Аполлон). Он в самом деле единственный греческий бог, который своим многообразием поражает воображение и привлекает к себе и невежественных селян, и интеллектуальную элиту, и политиков, и отшельников, и любителей оргий, и аскетов. Опьянение, эротизм, плодородие мира, а еще незабываемые переживания: когда периодически являются мертвые, когда человека охватывает
Его ритуалы получили неожиданное развитие. Дифирамб, трагедия, сатирическая драма — это, в большей или меньшей степени, дионисийское порождение. Необычайно интересно проследить, как шла трансформация коллективного обряда
Сокращения
ANET — J.B. Pritchard, Ancient Near Eastern Text Relating to the Old Testament (Princeton, 1950; 2-е éd., 1955)
Ar Or — Archiv Orientálni (Prague)
ARW — Archiv für Religionswissenschaft (Freiburg-Leipzig)
BEFEO — Bulletin de V Ecole française d'Extrême-Orient (Hanoi)
BJRL — Bulletin of the John Rylands Library (Manchester)
BSOAS — Bulletin of the School of Oriental and African Studies (London)
CA — Current Anthropology (Chicago)
ERE — Encyclopaedia of Religion and Ethics, éd. James Hasting
HJAS — Harvard Journal of Asiatic Studies
HR — History of Religions (Chicago)
IIJ — Indo-Iranian Journal (La Haye)
JA — Journal Asiatique (Paris)
JAOS — Journal of the American Oriental Society (Baltimore)
JAS — Journal of the Asiatic Society, Bombay Branch
JIES — Journal of Indo-European Studies (Montana)
JNES — Journal of Near Eastern Studies (Chicago)
JRAS — Journal of the Royal Asiatic Society (London)
JSS — Journal of Semitic Studies (Manchester)
OLZ — Orientalische Literaturzeitung (Berlin-Leipzig)
RB — Revue Biblique (Paris)
REG — Revue des Etudes Grecques (Paris)
RHPR — Revue d'Histoire et de Philosophie religieuses (Strasbourg)
RHR — Revue de l'Histoire des Religions (Paris)
SMSR — Studi e Materiali di Storia delle Religioni (Rome)
VT — Vetus Testamentum (Leiden)
VdM — Wörterbuch der Mythologie (Stuttgart)
ZDMG — Zeitschrift der deutschen morgenländischen Gesellschaft (Leipzig)
AB — Атхарваведа
PB — Ригведа
ШБ — Шaтапатха-Брахмана
Критическая библиография
§ 1
Для ориентации в доисторическом периоде см.:
Более полная информация:
Анализ последних гипотез о происхождении языка и общества:
Карл Нарр рассмотрел имеющиеся гипотезы о «гоминизации» приматов и попытался восстановить правдоподобный облик палеоантропов: Approaches to the Social Life of Earliest Man. —
О проблемах, связанных с заселением Америки:
См. также:
На протяжении десятков тысячелетий последовательность развития палеолитической культуры в Европе, Африке и Азии не изменялась. Такая же последовательность обнаружена в Австралии, в Северной и Южной Америке, хотя диапазон времени здесь был значительно
§ 2
Чтобы понять, почему ученые не решались признать наличие у палеоантропов последовательной и развитой религиозности, важно помнить, что во второй половине XIX в. термин «религия» применялся крайне ограниченно, в ходу же были разные уничижительные термины: магия, суеверие, дикость и пр. Некоторые авторы писали о племенах без религии, потому что не находили у них ничего похожего на многобожие и фетишистские системы. Несогласных обвиняли в идеализации палеоантропов, потому что религия понималась как идеологический комплекс, сравнимый с иудео-христианством, индуизмом или с пантеонами древнего Ближнего Востока.
Нет нужды перечислять все работы, посвященные доисторическим религиям; большинство представляет лишь библиографический интерес. Богатую документацию или интересные гипотезы см.:
Более пространное изложение см.:
Мифологии, возникшие вокруг изготовления орудий труда и оружия, изучены еще недостаточно. Мы анализировали символику и некоторые мифологические темы, связанные со стрелой в: Notes on the Symbolism of the Arrow. —
§ 3
Существенные данные о погребениях эпохи палеолита изложены в:
О значении черепов, обнаруженных при раскопках в Чирчео:
Об эксплуатации золотоносных рудников в древней Южной Африке и в других местах:
О погребении в позе эмбриона:
§ 4
Эмиль Бахлер сообщает о результатах своих раскопок:
О других открытиях:
Сравнение с жертвоприношениями, характерными для некоторых народов Арктики:
Интерпретацию россыпей костей см.:
О проблеме «жертвоприношений» в палеолите:
Ф.Е. Коби высказал сомнение относительно существования россыпей черепов, а также медвежьего культа:
Более полное критическое обсуждение см.:
В. Копперс предложил несколько интересных этнологических параллелей: W. Koppers: Der Bärenkult in ethnologischer und prähistorischer Beleuchtung. —
Связи между медвежьим культом и шаманизмом в европейском палеолите исследовал Карл Нарр: Bärenzeremoniell und Schamanismus in der älteren Steinzeit Europas. —
О характерных верованиях охотников в то, что животные могут возрождаться из своих костей, см.:
§ 5
Существует обширная библиография научных трудов, посвященных пещерной и наскальной живописи и резьбе. См., в частности:
Леруа-Гуран выделяет в палеолитическом искусстве — по стилистике и хронологии — пять периодов: 1) развитый мустьерский период (ок. 50 тыс. лет до н. э.), в котором засвидетельствованы кости и "каменные осколки с расположенными в определенном порядке насечками", но еще нет никаких фигурных изображений; 2) примитивный период (ориньякский, ок. 30 тыс. лет до н. э.), для которого характерны выгравированные или нарисованные на кусках известняка "очень абстрактные и очень грубые изображения, представляющие головы или передние части неопознаваемых животных, вперемежку с изображениями гениталий". Позднее (ок. 25–20 тыс. лет до н. э.) появились изображения человеческих фигур, выполненные с очень сходной стилизацией: "центральная часть тела огромна по сравнению с головой и конечностями, что дало повод выдвинуть идею об особой тучности палеолитических женщин"; 3) архаический период (поздний солютрейский, ок. 30–25 тыс. лет до н. э.), представленный несколькими весьма важными раскопами (Ласко, Ла Пасьега): "техническое мастерство теперь уже вполне развитое, и рисунки, скульптуры или резьба по камню демонстрируют чрезвычайно высокое качество исполнения"; 4) классический период (мадленский, ок. 15–11 тыс. лет до н. э.), когда географическое распространение декорированных пещер достигло максимума; заметно возросла реалистичность изображений; 5) поздний период (поздний мадленский, ок. 10 тыс. лет до н. э.), когда пещеры больше не декорировались, и центральной темой искусства стало движение: "фигуры утратили последние черты древней стилизации, животные изображались реалистично, с поразительной точностью воспроизведения форм и движений. Такое искусство теперь распространяется в северном направлении — к Великобритании, Бельгии, Швейцарии. Около 9 тыс. лет до н. э. внезапным упадком заканчивается верхний палеолит; немногие образцы, относящиеся к концу мадленской эпохи, возвращаются к грубости и схематизму" (Les religions de la préhistoire, pp. 87–88).
В "Simposio de arte rupestre" включены две статьи Анри Лота, критикующие метод Леруа-Гурана и Лэминга: Henri Lhote. La plaquette dite de "La Femme au Renne", de Laugerie-Basse, et son interprétation zoologique (pp. 79–97); Le bison gravé de Ségriés, Moustiers-Ste-Marie (pp. 99-108). Критику интерпретации Леруа-Гурана см.:
Обоснованные суждения о символизме доисторического искусства и его стилистических выражениях см.:
Гравированный сколок из Лурда воспроизведен в:
Хорст Кирхнер предложил шаманистскую интерпретацию живописи знаменитой пещеры в Ласко:
Дж. Маккей дал такую же интерпретацию "Великого Волшебника" из пещеры Трех братьев в:
См. также:
§ 6
О женских статуэтках см. документацию, собранную в:
Интерпретация Леруа-Гурана была подвергнута критике в:
О так называемом рентгеновском стиле и его отношению к шаманизму:
§ 7
Александр Маршак впервые представил свое открытие в: Lunar Notation on Upper Paleolithic Remains. —
Исследование "The Meander as a System: The Analysis and Recognition of Iconographiс Units in Upper Paleolithic Compositions" было представлено на коллоквиуме Австралийского Института аборигенных исследований (Канберра, май 1974 г.). Автор любезно предоставил нам рукопись этой значительной работы. О сравнительном изучении хороводов см.:
Тайный миф пастухов пеул, сообщенный Амаду Хампате Ва (который сам вступил в их сообщество), был опубликован Ж. Дитерлен (Germaine Dieterlen). —
Г. фон Зикард полагает, что африканское божество Луве все еще отражает веру евро-африканских охотников, живших до VIII тысячелетия до н. э., в Верховного Бога; см.:
Мифы о "космогоническом погружении" выявлены в Восточной Европе, в Центральной и Северной Азии, в аборигенной (доарийской) Индии, в Индонезии, в Северной Америке. См.:
Статья
Бенджамин Рэй дал блестящий анализ магико-религиозной силы слова у динка и догонов:
§ 8
А. Руст (A. Rust) опубликовал ряд трудов о раскопках, производимых в течение сорока лет в Мейендорофе, Штелльморе и Аренсбурге-Хопфенбахе; наиболее значительны:
О религиозном значении этих открытий:
Hamburger und Ahrensburger Stufe des niederdeutschen Flachlandmagdalenien. —
О жертвоприношениях путем погружения в воду:
О проблеме религиозного значения наскального искусства восточной Испании:
§ 9
Самое лучшее и наиболее полное рассмотрение проблемы доисторического искусства Палестины см.:
О религиозном значении черепов и о ритуальном каннибализме:
§ 10
О ритуальной охоте в Африке:
Добавим, что охота дала повод для появления других тем в мифологии и фольклоре. Вот лишь один пример: погоня за оленем приводит героя в мир чар и магии, или же охотник в конце концов встречает Христа или Бодхисатву и т. д.; ср.:
§ 11
О культивации растений и приручении животных:
Для сравнительного изучения см.:
Роберт Брейдвуд различает четыре фазы первобытной земледельческой деятельности: примитивная культивация, осуществляемая жителями деревень ("простейшее земледелие"), земледелие в постоянных деревнях ("оседлое земледелие"), начальная культивация и, наконец, интенсивное сельское хозяйство; см.:
О мифах типа Хаинувеле и их религиозном и культурном значении см.:
Илеана Хираси (Ileana Chirasi) выявила в греческой мифологии некоторые мифо-ритуальные комплексы типа Хаинувеле, которые могут относиться к дозлаковой фазе: Elementi di culture precereali nei miti e riti greci (Rome, 1968).
Как полагает немецкий этнолог Кунц Диттмер (Kunz Dittmer), возделывание корнеплодов и луковичных культур началось уже в Юго-Восточной Азии в эпоху верхнего палеолита. На женщинах лежали обязанности посева, а также уборки урожая, они плели корзины, а позднее изготовляли глиняные предметы. Впоследствии возделанные поля стали собственностью женщин. Супруг приходил жить в дом своей жены, а наследование было матрилинейным. Мужчина, в дополнение к охоте и рыболовству, выполнял задачу по расчистке поля. Этот тип цивилизации, который Диттмер определяет, как сочетание охоты и выращивания растений (охотник-земледелец), распространился на Тропическую Африку, Меланезию и на Северную и Южную Америки.
Позднее, в Юго-Восточной Азии появилась культура корнеплодов, а также садоводство; в тот же период произошло одомашнивание свиней и птицы. Эта цивилизация характеризуется организацией матриархального типа, существованием мужских тайных обществ (чтобы вселять страх в женщин), делением на возрастные группы, экономической и религиозной значимостью женщин, лунной мифологией, оргиастическими культами плодородия, охотой за головами и культом черепов. Регенерация жизни достигалась человеческими жертвоприношениями. Культ предков обосновывался их ролью в наращивании плодородия. Другие характерные элементы: шаманизм и развитие искусства (музыка, культовая драма, маски тайных обществ, пластические изображения предков). Этот тип цивилизации (или культурный круг) был распространен в Юго-Восточной Азии уже в мезолитический период (его можно найти и сегодня у некоторых «примитивных» народов Внешней Индии и Индокитая), в Экваториальной Африке и на островах Тихого океана, за исключением Полинезии.
Диттмер объясняет культивацию злаков, как «эрзац» вегекультуры, по необходимости распространенной в степные зоны. Она началась в Индии, с наиболее древнего злака — проса. Из Индии новая техника культивации распространилась в Западную Азию, где были освоены некоторые виды диких злаковых. Диттмер различает два специфических цикла в культивации злаковых культур: а) культивация экстенсивного типа в регионах, где выпадает достаточное количество осадков и б) интенсивная культивация, т. е. использование террас, ирригации и огородничества. Каждый из этих циклов имеет свои соответствующие социологические, экономические и религиозные структуры; см.:
X. Бауманы, наоборот, полагает, что культивация корнеплодов стала результатом имитации и реадаптации техники культивации злаковых культур:
§ 12
О мистическом эквиваленте "женщина — возделанная почва":
Возражения против поспешных обобщений Альберта Дитриха (Albert Dieterich. Mutter Erde, 3 ed., Berlin, 1925), см.:
О партеногенезе греческих и средиземноморских богинь см.:
О периодическом обновлении мира:
О символизме Космического Древа см. документы и библиографию в:
О циркулярном времени и космическом цикле:
О религиозной оценке пространства:
О символизме жилищ в неолитической культуре Янцзы:
О классификации и ритуальной дихотомии, о различных типах антагонизма и противоположностей:
§ 13
Об археологических свидетельствах из Иерихона и их интерпретации:
О неолитических религиях Сирии и Палестины:
Мелларт считает, что докерамическая культура Иерихона (фаза В. 6500–5500 лет до н. э.) развилась из хаджиларской культуры (7000–6000 лет до н. э.);
Чатал Хююк — самый крупный неолитический город на Ближнем Востоке. Хотя и не полностью раскопанный (на одну четверть в 1965 г.), он свидетельствовал об удивительно высоком уровне цивилизации: развитое земледелие (несколько сортов зерновых и овощей), скотоводство, торговля и множество богато украшенных храмов. См.:
Существенную библиографию о Телль-Халафе см:
Об обейдской культуре:
В этой связи заслуживает упоминания и другое святилище — Храм Глаз, раскопанный Маллоуэном в Браке, в долине Хабура (1000 км к северу от Урука) и датированный им ок. 3000 г. до н. э. Среди находок было несколько тысяч «идолов» из черного и белого алебастра, имеющих пару или несколько пар глаз. Как полагает Маллоуэн, они представляют собой
Религиозный символизм статуэток и других объектов, относящихся к доистории Месопотамии изучен в:
§ 14
О древнейшей европейской цивилизации:
О религиозных идеях и культах:
О святилище в Кэсчьоареле см.:
§ 15
Об открытии металлов и развитии металлургической техники см.:
О горняках и кузнецах:
§ 16
Для общего ознакомления с шумерской историей, культурой и религией см.:
Анализ шумерской религии вместе с аккадской:
Еще в 1944 г. Б. Ландсбергер показал, что шумерская терминология культуры (т. е. слова, связанные с земледелием, металлургией, торговлей), как и названия рек и городов, имеют дошумерское происхождение. Ср.:
Прежде чем поселиться в нижней Месопотамии, все шумеры почитали одних и тех же богов; среди наиболее значительных были: Ан, Энлиль, Энки, Инанна. Но позднее каждый имел своего покровителя: например, Энлиль был богом Ниппура, Энки правил в Эриду, Инанна — в Уре и т. д.
Миф о Тильмуне был переведен Крамером в:
О боге Ане:
О боге Энки:
§ 17
Для сопоставления мифов о сотворении человека см.:
В соответствии с преданием, рассказанным Беросом (III в. до н. э.), Бел (=Мардук) приказал богам отрезать его голову и сделать человека из земли, смешанной с его кровью. Если верить этому преданию, тело человека сотворено из божественной и демонической субстанции (ибо земля происходит от Тиамат).
В мифе, известном под названием "Создание лопаты", Энлиль отделяет Небо от Земли для того, чтобы люди "могли появляться из почвы"; перевод:
О значении термина
Об обряде священного брака верховного бога с Инанной:
О концепции небесных образцов городов и храмов:
Значимость "царского списка" показана в:
§ 18
Существенную библиографию мифа о потопе см.:
Шумерийские фрагменты были переведены Крамером:
О потопе в "Эпосе о Гильгамеше":
Как говорится в одном из фрагментов "Эпоса о Гильгамеше" (табл. XI, строка 14), "великие боги замыслили в сердце своем учинить потоп". Из слов Эйа, обращенных к Энлилю (XI, 179 sq.), можно понять, что грешники существовали, но никаких подробностей не приводится. Фрагмент из произведения, известного как "Эпос об Атрахасисе", объясняет, что гнев Энлиля был вызван гвалтом людей, "которые стали процветать"; ср.:
§ 19
Об Инанне существует обширная библиография; существенные работы отмечены Е.О. Эдзардом (Е.О. Edzard) в:
Об Иштар как гермафродите:
О Думузи-Таммузи см. библиографию в:
О роли Гештинанны в возвращении Думузи:
Различия между аккадской и шумерской версиями анализируются в:
Антон Муртгат (Anton Moortgat) в своей книге: Tammuz: Der Unsterblichkeitsglaube der altorientalischen Bildkunst (Berlin, 1949), предложил новую интерпретацию Думузи-Таммуза на основе иконографической документации, но лишь очень немногие фигуры можно идентифицировать с уверенностью; ср.:
§ 20
Превосходную характеристику вавилонской религии дал
Об Эрешкигаль и Нергале:
О Мардуке:
О храмах:
Об обрядности:
Об исповеди грешников:
О светоносности богов:
О магии:
§ 21
"Энума Элиш" переводили часто. Самые недавние переводы:
В книгу А. Хейделя включены также переводы и других вавилонских космогонических текстов, а также исследование, сравнивающее их с космогонией Ветхого Завета. См. также:
Анализ "Энума Элиш" как выражения месопотамской мысли см.:
О священном характере царской власти на древнем Ближнем Востоке давно спорят. Некоторые ученые видели в царе представителя бога, центр мифо-ритуальной системы, типичной для всех религий древнего Ближнего Востока. Это методологическое направление, известное как "школа мифа и ритуала" или "следование образцу" (patternism), породило множество трудов, из числа которых достаточно назвать две книги:
§ 22
Об
О празднестве судеб:
О священном характере царской власти в Месопотамии:
§ 23
Мы использовали переводы: G.
Сейчас нам известны в шумерских версиях шесть эпизодов из легенды о Гильгамеше: 1) поход в кедровый лес и победа над Хувавой (trad.
Этот последний эпизод составляет содержание таблицы XII "Эпоса о Гильгамеше" (см. выше: гл. III, прим. 50). Гильгамеш срубает гигантское дерево и отдает ствол Инанне-Иштар, чтобы она сделала трон и ложе. Из корней и ветвей он сделал для себя два магических предмета —
См. сл. публикации С.Н. Крамера:
Об "Эпосе о Гильгамеше" существует огромная библиография (П. Йенсен видел в нем главный источник мировой литературы, см.:
Миф об Адапе повествует об еще одной безуспешной попытке обрести бессмертие, но в этом случае ответственность за нее несет не герой. Адапа был создан Эйя как разумное, но смертное существо. Однажды из-за того, что южный ветер перевернул его лодку, Адапа сломал ему крылья. Это было нарушением космического порядка, и Ану потребовал его на суд. Перед отправлением Эйя дал Адапе точные инструкции, как вести себя на небесах и особенно предупредил, что не следует принимать "хлеб смерти" и "воду смерти", которые будут ему предложены. Адапа не стал скрывать того, что он сломал ветру крылья из мести. Под впечатлением от его искренности Ану предложил ему "хлеб жизни" и "воду жизни". Но Адапа отказался и тем самым лишился возможности стать бессмертным. Косвенно, по-видимому, этот мифический эпизод отражает напряженность, которая существовала в отношениях между Ану и Эйя по неизвестным нам причинам. См. новый перевод с комментариями в:
§ 24
Рассматривая вопрос о "литературе мудрости", мы использовали переводы Роберта X. Пфейфера (Robert H. Pfeifer) опубликованные в
О вавилонском гадании:
О вавилонском толковании снов:
О гороскопах:
О научных открытиях:
О влиянии месопотамских идей:
§ 25
Об общей истории Египта:
О доисторических культурах Египта:
Пока еще неизвестно, каким путем пришло в Египет земледелие. Возможно, что оно распространилось из Палестины, ибо следы неолитической культуры (примерно 4500 до н. э.) найдены при раскопках в Меримде близ Дельты. Умерших хоронили в жилищах, но без погребальных предметов. Культура Верхнего Египта, именуемая Бадарийской (от названия места — Бадари), включала, кроме земледелия и овощеводства, изготовление черно-красной керамики. Мертвых хоронили в согнутом положении; домашних животных также хоронили, обернув в материю. В сравнении с Телль-Халафом и Варкой, неолитическая египетская культура представляется бедной и маргинальной.
С появлением Амратской культуры (ранний додинастический период) мы отмечаем попытки естественной ирригации в долине Нила. Обрабатывались камень и медь, но керамика была более грубой, чем в бадарийский период (может быть, потому что начали изготовлять каменные сосуды; см.:
Библиографию изданий до 1948 г. см. в:
Из общих исследований истории религии Египта отметим:
Незаменима, благодаря своей богатой документации и библиографическим ссылкам, книга:
Исторические документы доступны в переводе:
О религиозном словаре:
§ 26
Систематическое изложение египетских космогоний, дополненное аннотированными переводами текстов, см.:
Различные космогонические доктрины обсуждаются в:
Значимость Фив с конца III тыс. способствовала тому, что их бог Амон (который ассоциировался с Ра) выдвинулся на передний план. Но космогония, совершенная Амоном, была заимствована из системы Гелиополя, Гермополиса и Мемфиса; см. тексты, переведенные с аннотациями: Wilson. —
О символизме первичного холма и священного пространства:
Миф об уничтожении людей сравнительно древний; см. библиографию в:
Люди решили восстать, потому что Ра стал слишком стар. Ра действительно, после эпизода, приведенного выше, решил отказаться от власти над миром. Сообщив в присутствии богов, что его тело теперь такое же слабое, каким оно было в изначальное время, он попросил свою дочь Нут доставить его на небо (The Book of the Divine Cow, перев.
§ 27
О божественности египетских царей:
О Менесе как создателе объединенного Египта:
Франкфорт приводит некоторые африканские параллели, могущие объяснить происхождение «дуалистической» идеологии. Мы встретим и другие примеры парности и полярности; см.:
О тенденции обезличивания:
О культах и празднествах;
Существенное о празднестве
§ 28
Вознесение фараона на небеса, о котором рассказывается в "Текстах пирамид", описано в:
Не очевидно, что эпитет
§ 29
Существует обширная литература об Осирисе. Назовем лишь существенные исследования:
Мифы об Осирисе периодов Среднего царства и Империи суммированы в:
"Тексты саркофагов" были изданы:
О культе Осириса:
О Горе и Сете:
§ 30
О Первом Междуцарствии:
Литературные источники, рассматриваемые в этом параграфе, переведены Адольфом Эрманом в:
§ 31
О Среднем царстве:
О гиксосах:
О роли верховного жреца Амона:
Большой гимн Амону-Pa переводился несколько раз; см.: Wilson —
§ 32
О «Амарнской» революции:
Большой гимн Атону переведен в:
О преемственности Амона-(Ра) — Атона:
§ 33
To, что Edouard Naville назвал "Молебствием Солнцу", является одним из самых важных текстов периода Империи. Мы используем перевод:
Существует несколько переводов "Книги мертвых"" мы воспользовались переводом:
Подземный мир мертвых,
Для египтян, как и для других народов древности (Индия, Китай, Греция и др.), смерть означала не только отделение души от тела; она обнаруживала различия между тремя духовными принципами:
О судилищах:
О декларации невиновности см.:
В похоронной "Книге божественной коровы" особенно подчеркивается магическая ценность ее содержания. В ней говорится, что тому, кто будет знать ее текст, "не придется склоняться перед судом… и все беззакония, которые он совершит на земле, не будут засчитаны (trans. Yoyotte, p. 66; см. полный перевод "Книги божественной коровы" в:
§ 34
О мегалитических культурах существует обширная библиография. Мы проанализировали наиболее ценные труды в своей книге, которая вскоре должна быть опубликована: Megaliths and History of Religions.
Превосходное введение в проблему см.:
Мегалиты Испании и Португалии исчерпывающе изучены в:
О мегалитах Франции см.: Z.
Популярное изложение, иллюстрированное большим количеством превосходных фотографий, см.:
Доменик Вольфель (Domenik Wolfel) посвятил большую часть своего исследования "Die Religionen des vorindogermanischen Europa (в: Christus und Religionen der Erde, vol. 1, 1950, pp. 161–537) религии строителей мегалитов (pp. 163–253 passim). Но к этой работе следует подходить осторожно. Сжатое изложение, написанное до появления радиоуглеродного анализа, см:
О менгирах весьма поучительную работу опубликовал Хорст Кирхер:
§ 35
Из обширной литературы о Стонхендже упомянем лишь несколько недавних работ:
Важно упомянуть, что огромное количество мегалитических могил (три тысячи!) найдено в Южной Франции — более шестисот в одном только департаменте Авейрон. Это вдвое больше, чем обнаружено в Англии и Уэльсе. См.:
О древней истории Мальты:
§ 36
Гордон Чайлд суммировал свои взгляды по проблеме распространения мегалитической религии в кн.:
Как полагает Глин Даниел, начало сооружений мегалитического типа непосредственно связано с прибытием минойцев или эгейцев в центральное и западное Средиземноморье
Подзаголовок книги Колина Ренфрю "Before Civilization" значителен: The Radiocarbon Revolution and Prehistoric Europe. См. также:
§ 37
Некоторые авторы, в противовес экстравагантным теориям Г. Эллиота Смита (G.Elliot Smith) и У.Дж. Перри (W.J. Perry), рассмотрели совокупность мегалитических культур древности; см. например:
Наиболее важные из работ
Гипотезы Р. Гейне-Гельдерна и возражения его критиков обсуждаются в:
§ 38
Общую библиографию по Хараппе и Мохенджо-Даро см.:
Пол Уитли в своей значительной книге:
О символизме Центра Мира ср.:
О космологическом символизме традиционных городов:
§ 39
Об индуистской религии:
Все эти авторы признают «индуистский» характер хараппской религии и подчеркивают преемственность некоторых культовых объектов, символов и божественных фигур от предыстории вплоть да настоящего времени — единодушие весьма значимое, ибо эти археологи руководили раскопками в Индии; иными словами, их научная компетенция счастливо сочетается с непосредственным знанием страны.
"Преемственность" была подтверждена изысканиями
Продолжили обсуждение (наряду с другим учеными):
Р.Л. Райкес
§ 40
Фундаментальным исследованием предыстории и протоистории Крита остается:
О критских религиях см. особ.:
О священных пещерах см. сн. 42 и
О лабиринте и его функциях в инициации:
Важно отметить полное отсутствие строений, напоминающих то, что позже будет классическим храмом. Единственный пример открытого для публики святилища найден в Гурнии, но оно, как полагает Нильссон, связано с домашним культом. Даже ритуалы аграрного типа проводились во дворах дворцов.
§ 41
Об обнаженных богинях см.:
О растительных культах:
О религиозной роли быка и священных боях быков:
О двойном топоре:
О могиле жреца-царя Кносса:
О саркофаге из Агиа-Триады:
§ 42
О преемственности доэллинских структур:
"В общем, мы видим более или менее консервативное продолжение… минойского пантеона и мира сверхъестественных существ, предшествовавших микенскому периоду"
П. Фор полагает, что Бритомартис — это богиня-покровительница Скотейно; таким образом, можно "считать фактом культ, засвидетельствованный здесь, включая современные его аспекты, такие, как празднование Параскевы", см.:
О египетских влияниях (психостаз, частичная мумификация тел, использование золотых масок и т. д.):
§ 43
Об истории и культуре хеттов:
О хурритах:
О хеттских клинообразных текстах и их переводах до 1958 г.:
Наиболее важные тексты были переведены:
В числе обзорных трудов, посвященных хеттской религии, отметим:
Die Religionen des alten Kleinasien, —
См. также:
Краткое изложение сведений о хеттских богах и мифах: Einar von Schuler. —
О религиозной роли царей:
О ритуалах:
Очистительный ритуал для войска после поражения примечателен своим архаизмом; он включает жертвоприношение человека, козла, щенка и поросенка. Эти жертвы разрезают надвое, и войско проходит между двумя половинами. См.:
§ 44
Различные версии мифа анализируются в:
По версии, главным действующим лицом в которой является бог грозы, великий солярный бог приглашает "тысячу божеств" на пир, но они, хотя едят и пьют, не могут утолить ни голода, ни жажды. После неудачи первых посланцев, бог грозы идет к своему отцу и спрашивает его: "Кто так согрешил, что зерно гибнет и все высохло?". Великий отец отвечает ему: "Никто не согрешил, разве что ты один!"
Т. Гастер выявил несколько общих элементов в мифо-ритуальных сценариях о Телепине и богах плодородия; cм
§ 45
Об Иллуянке:
Тексту, в котором описан миф, предпослано следующее введение: "Таковы слова Келласа, помазанника (=жреца) бога грозы (города) Нерика: то, что последует, это декламация празднества
Сравнительный комментарий см.:
§ 46
О Кумарби:
Об Улликумме:
В своей богатой по содержанию, но несколько сбивчивой книге Г. Бауманн рассматривает связи между мегалитическими традициями, андрогинизмом и космогонической темой разделения неба и земли:
Библиографию мифа о людях, рожденных из земли, см.:
§ 47
Фрагменты из сочинения Филона Библского "Финикийская история", относящиеся к религии, переведены с комментариями:
Стиг Викандер выявил иранскую параллель с хеттским и греческим мифами о божественных поколениях. Источник не столь давний (это «Шах-наме» Фирдоуси, эпос, созданный ок. 976 г. н. э.), но его герои — Джамшид, Заххак и Фаридун — в некотором смысле представляют исторические версии мифологических персонажей — Йимы, Ажи-Дахака, Траэтаоны. Таким образом, миф о божественной верховной власти может рассматриваться как составная часть индоевропейской традиции
§ 48
Об истории Палестины по окончании раннего бронзового века см.:
Об амореях см.:
Раскопки в Тель-Харири, древнем Мари, дали тысячи табличек с текстами на древневавилонском диалекте аккадского языка. В них встречаются имена ряда богов, главным образом, Анат, Дагона, Адду. Но поскольку отсутствуют мифологические тексты, мы не можем составить представление о фундаментальных религиозных верованиях и концепциях.
Амурру, бог, давший свое имя амореям, — это "человек, который не умеет сгибать колени (обрабатывать землю), который питается сырым мясом, у которого за всю жизнь не было жилища, и которого не похоронили после кончины"
Следует иметь в виду, что эти амореи не имеют ничего общего с амореями, упоминаемыми в Библии. "Библия применяет имя Амурру к части доизраильского населения Палестины"
О ханаанской религии и цивилизации:
Угаритские тексты, изданные до 1965 г., опубликованы в переложении:
Существует значительная литература по угаритской религии и мифологии. Основную библиографию см.:
Об Эле и его роли в пантеоне:
Ср. также:
О Дагане:
§ 49
О Баале:
Распад первой божественной четы из-за того, что Баал увел Асират, обозначено следующей сценой: когда Баал посылает Асират к Элу просить у него дворец, Илу "дрожит от радости" и спрашивает: "Зачем пришла Родительница богов?.. Побудила ли тебя к этому любовь царя Илу?". Но Асират презрительно отвечает: "Наш царь — Алиййану Баал, он наш Судья, и нет никого выше его"
Йамму идентичен змеевидному дракону
О Кусар-и-Хусасе см. комментарии в:
§ 50
О богине Анат можно прочесть и в работах о Ваале; см. также:
Об аналогиях между Анат и Дургой:
О «каннибализме» Анат (она ест труп Ваала):
Об отношениях между Анат и Астартой ср.:
О космологическом символизме дворца-храма:
§ 51
О Муту:
Об Атаре:
§ 52
О культе Баала в Угарите:
О публичных жертвоприношениях, совершаемых мужчинами и женщинами (и царем и царицей) во искупление грехов, см.:
О ханаанском культе:
О конфликте Яхве с Ваалом, см. библиографию в § 60.
Об эпических поэмах о Керете и Акхат-Данииле и их греческих параллелях ср.:
§ 53
В главе о древней истории Израиля мы использовали, в основном, следующие работы:
Множество книг посвящено религиозной истории Израиля; см. наиболее полезные из публикаций последних 10–12 лет:
Космогонические тексты с комментариями переведены Жаном Боттеро:
Среди самых последних переводов "Книги Бытия" с комментарием наиболее доступен для неспециалистов:
Библиографию мифа о сотворении человека см. выше, § 17.
§ 54
Об Эдеме и мифах о рае ср.:
О Древе Жизни и Древе Познания:
О ритуалах и символизме, связанных с металлургией:
О "Каиновой печати" (Быт 4:15), см. сравнительные материалы цитируемые в:
§ 55
О союзе "сынов божиих" с "дочерьми человеческими":
О Потопе см. примечание к § 18;
О Вавилонской башне:
Книга:
§ 56
О кочевых семитах II тыс.:
О Хабиру и их отношениях с евреями см. обобщение исследований и библиографию:
Сведения о патриархах:
Интерпретация имени Эл-Шаддаи все еще спорна. Предполагалось, что это имя производное от слова, относящегося к аккадскому
Примечательно, что в рассказах о патриархах, где фигурирует Эл, не упоминается Ваал. Это означает, что предки израильтян, вступив в Ханаан до нашествия гиксосов, не нашли там культа Ваала; этот бог приобрел значение к середине II тыс., или, возможно, немного ранее — в угариттский период: см.:
Нет никаких признаков существования культа «идолов» у патриархов, но когда Рахиль готовится покинуть дом своего отца Лавана, она тайком уносит у него
Что касается обряда обрезания, то он, вероятно, практиковался во времена патриархов. Его происхождение неизвестно; ср.:
§ 57
О кровавых жертвоприношениях:
§ 58
Фигура Моисея в последнее время стала предметом ряда оригинальных интерпретаций:
Празднование Пасхи первоначально было пастушеским весенним праздником и объяснялось воспоминанием об исходе из Египта; иными словами, периодическая церемония, отражающая космическую религиозность, в конце концов становится исторической. С другой стороны, сказочные события Исхода, т. е. переход через Чермное море и гибель египетского воинства, получили с течением времени две различные интерпретации. В самой древней документации (Исх 15: 1-10) говорится о том, что войска фараона были поглощены волнами, поднятыми дуновением Яхве. Лишь позднее, в Псалмах, упоминается о «разделении» моря: "Разделил море, и провел их чрез него, и поставил воды стеною" (Пс 78:13; ср. Пс 77: 17–20).
В этом случае чудо на Чермном море поставлено в связь с Творением, т. е. с победой Яхве над морскими чудовищами Раавом и Левиафаном: "Не ты ли [мышца Господня] сразила Раава, поразила крокодила? Не ты ли иссушила море, воды великой бездны, превратила глубины моря в дорогу, чтобы прошли искупленные?" (Исайя 51:9-10). Исход, как и завоевание Ханаана (и, позже, возвращение изгнанников, упомянутые в тексте "Книги Пророка Исайи", который мы цитировали выше), — это в некотором роде повторение космогонического деяния. См.:
§ 59
В своей книге "Law and Covenant in Israel and the Ancient Near East" (Pittsburgh, 1955),
О роли оазиса Кадеш Барнеа в формировании яхвистических традиций:
§ 60
Некоторые недавние теории о поселении израильтян в Ханаане (Y. Kaufmann, A. Alt, M. Noth, W.F. Albright и G.E. Mendenhall) анализируются в:
О конфликте между иудаизмом и ханаанейской религией:
До сих пор актуальна книга:
О профетизме на Ближнем Востоке и среди израильтян:
§ 61
История исследований — в частности, история гипотез о первоначальной родине индоевропейцев и их миграциях обобщена в:
Сведения о самых последних раскопках см. в ряде работ
§ 62
О теориях Макса Мюллера (Мах Müller):
Об индоевропейском религиозном словаре:
Эрик Хэмп (выступающий против Бенвениста, vol. 2, р. 223 sq) недавно отметил наличие общего индоевропейского термина для обозначения жертвоприношения:
Позднее божественная энергия стала ассоциироваться с душами умерших, особенно у германцев, где начальный корень
Важно отметить характерное различие между индоевропейцами и семитами: ценность, придаваемая письму. Геродот (I. 136) сообщает, что персы обучали своих сыновей только трем вещам: ездить верхом, стрелять из лука и говорить правду. Как свидетельствует отрывок из «Анналов» ассирийского царя Ассурбанипала V, семитский властитель учил сыновей ездить верхом (и управлять повозкой), стрелять из лука, а также "мудрости наби и искусству письма в традициях мастеров":
§ 63
Самое лучшее введение в труды Жоржа Дюмезиля:
В ожидании новых изданий трехтомника Дюмезиля: Jupiter, Mars, Quirinus (P., 1941–1945) и его работы Mitra-Varuna: Essai sur deux représentations indo-européennes de la souverainté (1940; 2-е éd. 1948), — можно прочесть его книги: Heur et malheur du guerrier (P., 1969), переработку его труда Aspects de la fonction guerrière chez les Indo-Européens (1956), англ. перев.: The Destiny of the Warrior (Chicago, 1970); L'héritage indo-européen a Rome (P., 1949); Servius et la Fortune (P., 1943); Mythe et Épopée, 3 vols. (P., 1968–1973). В первом томе Mythe et Épopée (pp. 31-257) Дюмезиль развивает доказательства Стига Викандера о существовании трехчастной схемы в «Махабхарате». См.:
Как полагает V.M. Apte, со времени составления первых девяти книг «Ригведы» считалось, что "общество образуют жрецы, воины и скотоводы; и если эти группы еще не имели названий
§ 64
О проникновении ариев в Индию:
Самая древняя культура ариев в Индии рассматривается в работе:
О роли ариев в окончательном разрушении индской цивилизации:
О ритуалах, связанных с захватом территорий:
Сравнительная хронология гимнов, школ и обзор четырех собраний текстов:
Французские переводы упомянуты в:
Незаменимы переводы:
Об истории интерпретаций ведийской религии:
Луи Рену изложил краткую историю ведийской религии:
§ 65
О
Конфликт между дева и асурами, боровшимися за всеобщую власть, был впервые детально представлен в брахманах; см.:
О космогоническом значении этого конфликта:
§ 66
О Варуне:
Об отступлении Варуны на второй план ввиду возвышения Индры:
О
О мифическом происхождении
О структурной близости Варуна-Вритра и вообще о единосущности богов:
§ 67
Амбивалентность Варуны — не исключение; ср.:
О Митре:
Об Аримане:
Об Адити и Адитья: G.
§ 68
Для краткого ознакомления с фигурой Индры:
О космогонической роли Индры:
О борьбе между богом-победителем и драконом:
О парадигматической функции борьбы Индры-Вритры:
Мы не рассматриваем некоторые параллельные мифы, которые противопоставляют Индру Трехглавому чудовищу (сыну Тваштара) или Намучи. Дюмезиль обнаружил схожий сюжет у римлян, в Греции и Скандинавии; см.:
Такие мифы и их теологическое истолкование "выявляют менее известный, ибо он не столь очевиден, аспект божественной истории. Можно даже сказать, что это "тайная история" божеств, ибо она понятна только посвященным, т. е. тем, кто знаком с преданиями и понимает доктрину. «Тайная» ведийская история свидетельствует, с одной стороны, о кровном родстве дева и асуров, о том, что оба этих класса сверхчеловеческих существ имеют одну и ту же начальную основу; с другой стороны, о том, что
§ 69
Гимны, обращенные к Агни, переведены с комментариями:
Об индоевропейских концепциях святости домашнего очага:
О культе священного огня у индоиранцев:
Об Агни как "эротическом огне", особенно в постведийский период:
§ 70
Гимны, посвященные Соме, переведены с комментариями:
О боге Сома ср. соответствующие главы в работах ученых: Bergaigne, Oldenberg, A.B. Keith и Gonda. Ср. также:
О краже
Об общем характере индоиранской литургии
A.E. Йенсен сравнил жертвенное убийство Сомы другими богами с таким же убийством божества типа
§ 71
Об Ушас:
О Вайю:
О Сурье и Ашвинах:
О Рудре:
О Вишну в ведийский период:
§ 72
Ясное и краткое описание ведийских ритуалов:
О
О церемонии
Рассматривая некоторые аналогии между ритуалом агникаяна и местной культурой, для которой характерна черно-красная керамика (сооружение жертвенника из 10800 кирпичей, хотя арии ведийского периода еще не использовали кирпичи; техника сожжения; упоминание о "восточных людях", родственных ассурам, и т. д.), Г.С. Конверс заключает, что эти виды жертвоприношений не были заимствованы у ариев.
Домашние обычаи
О
§ 73
Об
О жертвоприношениях лошадей у индоевропейцев:
О
§ 74
Об инициатическом символизме
Описание церемонии:
О
Исследование
§ 75
В Индии миф о космогоническом погружении в воду сохранился в сравнительно архаической форме, поскольку в нем указывается, что Великий Бог опустился на дно первичных вод и принес землю. В брахманах отмечается, что погружался Праджапати, превратившийся в вепря, в «Рамаяне» — Брахма; в «Вишну-пуране» — Брахма-Вишну и в «Бхагават-пуране» —
Из обширной литературы об индийских космогониях упомянем лишь следующие публикации:
О термине
О Пурушасукте. —
О Пурушасукте как парадигматической модели:
Об индоевропейских параллелях:
О рождении ведийских богов и обретении бессмертия:
Сравнительное исследование:
О происхождении человека и мифическом Предке:
В Индии потеря бессмертия
§ 76
Согласно другой традиции, Праджапати сам был произведением
В «Ригведе» (X 61.7) имеется упоминание об инцесте Небесного Отца с его дочерью, Утренней Зарей. В брахманах свою дочь возжелал Праджапати (ШБ I 7.4). Он приблизился к ней в образе оленя ("Айтарейя-брахмана" III 33.34); он даже попытался овладеть ею, но боги помешали ему, и семя Праджапати, пролившись на землю, произвело озеро ("Айтарейя-брахмана" XIII 1-10). О важности этой мифической темы см.:
Тему истощения и распада Праджапати после сотворения можно сравнить с легендами юго-восточного европейского фольклора, в которых говорится об утомлении бога после завершения его космического деяния:
О Праджапати тексты и комментарии:
О жертвоприношениях в эпоху брахман:
§ 77
О
О понятии «брахман» в истории индийской мысли см. труды по истории:
Об
§ 78
О
§ 79
Об аскете (
О
Об аскетах в Древней и Средневековой Индии:
§ 80
Несколько упанишад переведено на английский язык. С. Радхакришнан перевел и издал с комментариями 13 упанишад, предпослав им пространное предисловие — 145 страниц. См.:
Критическая библиография:
Упанишады рассматривались как приложение к четырем Ведам; поэтому они являются частью откровения
§ 81
Ведийские и брахманические концепции о посмертном существовании в загробном мире сложны и хаотичны. Знаменитый гимн Соме ("Ригведа" IX 113) свидетельствует о желании души находиться там, "где сияет вечный свет, в том мире, где пребывает солнце… там, где находится Яма… там, где место неба… там, где вечные молодые воды, сделай меня бессмертным в этом месте, о Сома!" Перемещение на небо, мост, соединяющий землю и небо, две собаки, стерегущие мост, взывания души — все эти мотивы встречаются в Древней Индии и Иране; возможно, они восходят еще к периоду индоиранского единства (ср. § 111). Существование под землей, где, согласно другой традиции, ставшей, в конечном счете, преобладающей, правит Яма, предназначено для всякого рода грешников. Эти миры, которые называют Бессолнечными, объяты всеми видами слепой тьмы; сюда после смерти попадают те, кто умертвил свою душу (Isa Up. I 3). Начиная с «Шатапатха-брахманы» тексты описывают ряд мучений. С течением времени описания двадцати одного ада становятся все более драматичными. Грешников поедают дикие звери и змеи, их жарят на медленном огне, режут на куски, томят жаждой и голодом, кипятят в масле или толкут в ступах, каменных или железных, и т. д. Но и испытав все это, жертвы не избавляются от своих мук; они должны еще пройти через агонию, которой сопровождается их переселение в тела различных животных.
Противоположностью ада является соответствующий ему небесный рай. В эпосах, «Махабхарате» и «Рамаяне», в пуранах описываются пять типов небес, владения пяти великих богов. Это, в восходящем порядке: Небеса Индры, населенные танцовщицами и музыкантами; Небеса Шивы, где царствует бог и его семья; Небеса Вишну, целиком золотые, с прудами, покрытыми цветами лотоса; Небеса Кришны, с танцовщицами и преданными ему существами, Небеса Брахмы, где души услаждают небесные девы. Дворцы из золота и драгоценных камней, райские сады, музыка, сопровождающая песни и танцы дев, описаны весьма живо. Некоторые из этих райских тем индуизма будут позже использованы буддийскими авторами.
В брахманах появляется идея новой смерти
О внутреннем свете:
§ 82
О двух модальностях Брахмана ср.:
Парадокс «телесного» ("смертного") и «не-телесного» ("бессмертного") Брахмана порождает размышления об амбивалентности некоторых ведийских богов и о совпадении противоположностей, что в индийском мышлении определяет божественность; см. выше, дополнительные примечания к § 68.
О космической «игре»:
§ 83
Историческое изучение и герменевтический анализ греческой религии — одна из самых увлекательных глав в истории европейской культуры. Поскольку невозможно суммировать в нескольких строках различные интерпретации — начиная с середины XIX в., от К.О. Мюллера (К.О. Müller) или Ф.Г. Велкера (F.G. Welcker) до самых последних трудов Брелиха (Brelich), Буркерта (Burkert) или Вернана (Vernant)[811] и Детьена (Détienne), мы отметим лишь наиболее существенные работы. Прежде всего, упомянем некоторые обобщающие труды:
А.Б. Кук опубликовал обширную работу о Зевсе:
Для очерка о «Теогонии» мы использовали издание:
Гея посоветовала Рее родить на Крите. Обе богини — это ипостаси Матери-Земли; этимология имени Реи — «просторная», т. е. Земля.
Вынужденный Зевсом вернуть его проглоченных братьев и сестер, Крон сначала изрыгнул камень; Зевс поставил его в Дельфах, у подножия Парнаса
§ 84
О Метиде, первой жене Зевса, проглоченной им, и о последствиях, которые это имело:
О рождении Зевса на Крите, детстве и об отношениях с мужским божеством Крита:
О "золотой веревке", с помощью которой Зевс притягивал к себе все вещи:
Добавим некоторые подробности о первичных божествах, которые пережили триумф олимпийцев. Ночь породила несколько полубожественных существ, довольно-таки стертых и скорее напоминающих персонифицированные абстракции: Смерть, Сон, Сарказм, Горе, Старость и т. д.
О мифо-религиозной структуре Никты и значении ее потомства:
Понт (Бесплодное море) от союза с Геей, своей матерью, имел значительное потомство:
Поскольку Стикс присоединилась к войне против титанов, Зевс назвал ее "великой клятвой богов" (Теогония, 399). См. также:
Геката — истинная первобогиня. Зевс не затронул прав и привилегий, которыми она обладала, принадлежа к титанам (Теогония, 423 и сл.). Позже Геката стала богиней колдовства.
Океан, первый титан, который никогда не спал, омывая огромную землю
§ 85
Литературные источники о Кроне собраны в:
По мифу Гесиода о пяти поколениях см. источники, изданные с комментариями:
О Прометее:
§ 86
О греческих жертвоприношениях:
Как пишет К. Мейли, "олимпийские жертвоприношения — это просто ритуальное кровопролитие (р. 223). Приносят сосуд, наполненный водой, и корзину ячменя. Участники моют руки и окропляют водой жертву. Потом они вынимают ячмень из корзины, делая вид, что собираются приготовить постную пищу, но на дне корзины лежит нож. Затем следуют некоторые ритуальные действия: момент тишины, молитва. Жрец, осуществляющий процедуру, срезает немного волос со лба жертвы и бросает их в огонь; когда он наносит удар, все присутствующие женщины рыдают. Кровь собирают в сосуд и проливают на алтарь. Затем бедренные кости сжигают с жиром и маленькими кусочками мяса. Внутренности жарят на алтаре и сразу поедают".
Празднество Буфония (букв. "убийство быка"), проводившееся в Афинах, знакомит нас с архаической разновидностью кровавого жертвоприношения. Воспользовавшись невнимательностью своего хозяина, пахотный бык приближается к жертвеннику Зевса Полиейя и начинает поедать злаки и лепешки, предназначенные для бога города. Видя это святотатство, разгневанный жрец Зевса берет топор, хватает животное и убивает его. Ужаснувшись совершенным поступком, убийца быка поспешно спасается бегством, оставляя на месте орудие преступления. Вторая часть ритуала разыгрывается в двух эпизодах. В первом дело рассматривается в пританее, перед судом, разбирающем кровавые преступления; вина топора признается, и его выбрасывают с территории Аттики. Во втором эпизоде весь город ритуально питается мясом жертвы, в то время как набитое соломой чучело быка впрягают в плуг и устанавливаются на поле как символ пахоты.
Комедия невиновности (Unschuldskomödie; Meuli, p. 224 sq.) обнаружена и в охотничьих обычаях народов Сибири, см. в частности:
Как и многие другие протоисторические народы, греки практиковали и человеческие жертвоприношения, по различным причинам. Замена человека животным (напр., Ифигения, Исаак) имеет свои параллели в жертвоприношениях людей, ритуально отождествяемых с животными. Атамас убивает своего сына Леарха, как оленя
Возможные связи между жертвоприношениями козлов и возникновением жанра трагедии рассмотрены в:
Существуют некоторые различия между жертвоприношениями, предлагавшимися олимпийцам, и жертвоприношениями подземным божествам и героям; см. § 95.
О Прометее и Девкалионе:
О трилогии Эсхила «Прометей»:
О греческом мифе о происхождении человека от ясеня:
§ 87
О
О символизме прядения:
История идеи справедливости,
О
О
§ 88
Об этимологии Посейдона
См.:
Илеана Хирасси выявила различия между микенским Посейдоном и олимпийским богом (например, присутствие в Пилосе богини Посидейи, что, возможно, отражает архаическую концепцию о существовании первичных андрогинных божеств типа Эн-ки и Нин-ки, Эла и Элат и т. д.), см.:
О хтонических значениях лошади:
О Гефесте:
О ритуальных увечьях магов:
О мастерах огня и божественных кузнецах:
О связях Гефеста с другими божественными существами:
§ 89
Об Аполлоне:
О замене Аполлона доэллинскими божествами:
Две гипотезы, связанные с происхождением Аполлона — северным или анатолийским, — рассматриваются в:
О легенде о гипербореях:
Мари Делькур (L'oracle de Delphes, p. 163) предположила, что
§ 90
В «Эвменидах» Эсхил объясняет религиозный смысл оправдания Ореста, убившего свою мать. Орест сознался в своем преступлении и сам отдал себя на суд Ареопага. Его защитил Аполлон, и оправдала Афина. Более того, Эринии (которые, как символы земных и материнских сил, не могли оставить безнаказанным самое ужасное из преступлений — убийство матери) были «обращены» Афиной: они стали Эвменидами — Добрыми Богинями, питающими и поддерживающими жизнь. Что касается осквернения преступлением, то оно было смыто принесением в жертву свиньи (Eumenides, p. 281). Так повелел Аполлон, хотя подобное было свойственно подземным и адским силам. Это показывает, что несмотря на свою олимпийскую природу, бог Дельфов считался с разными, даже с антагонистическими религиозными реальностями.
О Дельфах и традициях дельфийских оракулов:
Оракулярные тексты изданы:
О Дионисе в Дельфах:
§ 91
О греческом «шаманизме»:
О некоторых шаманских чертах Орфея и о легендах об Аристее и других сказочных персонажах см. в томе II данной работы.
§ 92
О Гермесе:
О
С определенной точки зрения Арес, бог войны, представляет собой загадку. Гомер не скрывает того, что боги презирали его. "Ты для меня самый ненавистный из всех богов, обитающих на Олимпе! Будь ты рожден от какого-либо другого бога, такого же разрушительного, как ты, ты давно был бы уже намного ниже того места, в котором находятся дети Урана!" (Илиада, V, 889). Греки не восхваляли его ни в культе, ни в пластических искусствах, ни в литературе, несмотря на то, что "воевали так много, как, может быть, никакие другие народы античности".
Согласно Гомеру, Арес пришел из Фракии (Илиада, ХШ, 301). И когда он высвободился из сети, в которую поместил его вместе с Афродитой Гефест, то отправился во Фракию (Одиссея, 8. 361). Геродот (5.7) также отмечает, что фракийцы чтили только трех богов: Ареса, Диониса и Артемиду. Может быть, из-за своего фракийского происхождения этот свирепый бог — "безумный, не знавший законов" (Илиада, V, 757) — никогда не был включен в греческий пантеон?
§ 93
Как полагал Росчер, Гера первоначально была лунной богиней.
О Гере и корове:
О Гере Эгейской:
Несколько слов о богине Гестии будет достаточно; о ней почти нет мифов, но она имеет некоторое ритуальное значение, поскольку покровительствует очагам, домашним или публичным. Гомеру ее имя было неизвестно. Но Гесиод считает ее старшей дочерью Крона и Реи (Theog., 450). Гестия — девственница и «домоседка»: она никогда не покидает высокое обиталище бессмертных богов. Связанная в этимологическом отношении с латинской богиней Вестой, она воплощает святость огня; это, вероятно, объясняет ее абстрактный характер (ср. § 104). Ее имя произведено от индоевропейского корня, означающего «гореть». Но возможно также, что культ Гестии продолжает доэллинский культ очага:
Об Артемиде:
Иллирийское происхождение ее имени предложено в:
О типе Артемиды Эфесской:
О празднестве, включавшем ритуальное превращение юных девушек, последовательниц Артемиды, в медвежат (возможно, это был медвежий танец) см.:
§ 94
Общепринятой была интерпретация Афины как догреческой богини, покровительницы минойских или микенских царей:
Детальное описание личности Афины и ее культа:
Об Афродите:
§ 95
Эрвин Роде сделал героев предметом главы IV своей книги:
Компромиссная теория, представленная в:
Важный вклад, с точки зрения общей истории религий — монография:
К трем категориям существ, о которых писал Пиндар (боги, герои, люди), Платон добавляет четвертую — демонов (Cratylos, 397 sq.).
Об инициациях, связанных с наступлением половой зрелости, в архаической Греции:
Различие между жертвоприношениями олимпийцам, с одной стороны, и подземным богам и героям, с другой — различие, которое отмечал Роде (Psyche, фр. перев., р. 123), — отмечают также Ж. Гаррисон, Мели, Пикар и Гутри. Пикар также указал на различия в ритуальных жестах: поднятая вверх рука, ладонь, обращенная к небу — для олимпийцев; рука опущена вниз, ладонь повернута к земле — призыв к силам земли.
§ 96
Греческий термин, употребляемый главным образом во множественном числе,
О литературных источниках:
О гомеровском гимне:
Из огромной литературы, посвященной Элевсинским мистериям, отметим:
Следуя мнению Геродота (2.49 sq., 146), Поль Фукар утверждает египетское происхождение Элевсинских мистерий. Но Шарль Пикар замечает: "До сих пор нигде, даже в хиероне, не обнаружено никакого египетского предмета, датируемого второй половиной II тысячелетия".
Что касается генезиса мистерий, то большинство ученых видело его в мифо-религиозном сценарии, связанном с земледелием. Нильссон считает Деметру Матерью-Зерном, а Кору — Девой-Зерном: они символизируют старый и новый урожаи. Поэтому воссоединение двух богинь представляет встречу двух урожаев.
О мифах и обычаях, связанных с гранатовыми деревьями, в мире Средиземноморья:
Об освящении огнем:
Об эпизоде с Баубо:
Согласно тому, что было названо орфической версией мифа о Деметре:
Древние связывали Элевсин с Элизием, местопребыванием Блаженных.
§ 97
Реконструкцию календаря церемоний (на базе надписи, датируемой приблизительно 330 г. до н. э.) см.:
О малых мистериях:
О
О
Большое количество неравноценных текстов, относящихся к инициациям, цитируется и переведено:
О космическом и ритуальном значении двух сосудов,
О разоблачении секретов (см. § 97, прим. 3) античность дает мало других примеров. В риторическом упражнении, которое дошло до нас под именем Сопатер, рассказывается о молодом человеке, который мечтал пройти инициацию; он созерцал
§ 98
Синезий сохранил короткий фрагмент из юношеской работы Аристотеля, относящийся к посвящению в мистерию: Аристотель считает, что от тех, кто проходит обряд инициации, не ждут, что они приобретут какие-то знания; они должны испытать определенные чувства, достичь определенного состояния, как только будут достаточно для этого подготовлены. Dio, ed.
Об отрывке из Фемистия:
О
Идентификация предметов, которые прятались в сундуке и в корзине, послужила поводом для длительных, все еще продолжающихся споров. А. Корте полагает, что в корзине находится символ матки
Что касается различных данных об инициации в мистерии, о которых сообщают отцы церкви, то ясно, что у них определенная цель: атаковать и дискредитировать язычество. Однако отцы церкви не осмеливались прибегать к измышлениям, в противном случае они получили бы победоносные возражения языческих авторов. Но следует помнить, что они писали в период полного расцвета религиозного синкретизма и что они имели в виду прежде всего элевсинские мистерии. Действительно, так же, как многочисленные авторы, неоплатоники и неопифагорейцы, объявляли о единстве всех мистерий, христианские авторы, принимая их точку зрения, считали Элевсинскими все более поздние мистерии. Кроме того, апологеты разделяли эллинский обычай объяснения по аналогии, что делает их свидетельства еще более сомнительными.
Огонь и кремация в Элевсине. Возможно, что некоторые мисты сжигались на террасе, где стоял храм, между 1110-700 гг. до н. э.
§ 99
О культе Деметры:
О мистериях Деметры в остальной Греции:
В I в. до н. э. Диодор Сицилийский (V.73.3) сообщил следующее: жители Крита утверждают, что мистерии распространились по свету с их острова, приводя в доказательство тот факт, что тайны, сообщаемые на Элевсинских инициациях, на самофракийских мистериях и в орфическом культе, стали на Крите известны всем, кто хотел их узнать. В той мере, в какой сведения Диодора верны, возможно, они относятся к обычаям, и особенно к мифологемам, которые показывают связь между земледельческим циклом (исчезновение зерна в почве, за которым следует появление нового урожая) и похищением Персефоны с последующим ее воссоединением с Деметрой.
Роль Диониса в мистериях служит предметом споров. В IV в. его приравнивали к Иакху. персонификации издаваемых адептами криков
§ 100
История исследований в области иранской религии прекрасно изложена в:
Острую критику работы археолога
Традиционную хронологию Заратустры отвергают:
О мужских союзах у ариев:
§ 101
О превращении исторического персонажа в архетип см.:
Маржан Моле в своей работе "Culte, mythe et cosmologie" пытается реконструировать образ Заратустры по «Авесте», не используя гаты. "Его восхваляют прежде всего за то, что он ввел «правильный» обряд жертвоприношения, за то, что он произнес действенные заклинания и передал их людям, чтобы они узнали, как надо защищать скот, воду и растения, — а не за то, что он предложил новую доктрину. Этот образ напоминает скорее образы Орфея или Залмоксиса, нежели семитского пророка".
Герардо Ньоли придерживается сходной позиции: доктрина, переданная в гатах от имени Заратустры, включает лишь один аспект маздеизма, в частности, его эзотерический аспект, т. е. его жреческую и инициатическую традицию, сохраненную для религиозных элит. Маздеизм при Ахеменидах, по контрасту, представлял собой публичный культ, отправлявшийся и государством, и властителем. См.:
Убедительный анализ религиозного призвания Заратустры:
§ 102
Г.С. Нюберг был первым, кто настаивал на шаманистском характере экстаза Заратустры:
Превосходный анализ и вдумчивую интерпретацию экстатических элементов у Заратустры см.:
§ 103
Жорж Дюмезиль увидел в Амеша Спента сублимированных заменителей индоиранских божеств:
Об Ахурамазде см. соответствующие главы в работах Ж. Дюшен-Гийемена, Виденгрена, Ценера, Моле и др.
О сотворении:
Антуан Мейан (
О знаменитой "Жалобе бычьей души" ("Ясна" 29), см. статью:
О "преступлении Йимы" (мясная пища):
Что касается культа
О жертвоприношениях животных, осуществлявшихся в пользу мирян:
О названии «скотовод»:
О Мосте Чинват см. ниже, § 111.
§ 104
Об обновлении мира
О «философском» характере послания Заратустры:
О текстах, в которых описывается ритуал огня:
Герардо Ньоли представил свою интерпретацию жертвоприношения
О хварэне:
§ 105
О демонизации дэвов:
О дуализме иранской религии:
Об отношениях между религией Ахеменидов и зороастризмом см. историю споров:
Критику "зороастрийского календаря" см.:
Лучшее издание ахеменидских надписей с переводами —
Новые надписи Ксеркса I, открытые в 1967 г. близ Персеполя, переведены с комментариями в:
О проблеме иранской царской власти:
См. также:
О сценарии инициации, который можно расшифровать в саге о Кире:
§ 106
О ритуальной функции Персеполя — священного города, построенного Дарием для празднования Навруза, — см.:
О связях между индоевропейским мифом о "брошенном младенце" и ритуальной битве с драконами, об основании городов и о космогонии:
О Наврузе:
§ 107
О проблеме магов и их связи с зороастризмом:
Новое изложение протоистории скифов:
О трехчастной идеологии скифов:
О шаманизме:
§ 108
В отличие от стихотворных гат Заратустры, "Ясна семи глав" написана в прозе. Об этом тексте:
Яшты переведены:
§ 109
"Яшт" 10 переведен с полным комментарием:
§ 110
О
§ 111
Источники, используемые в §§ 111 и 112, написаны большей частью на пехлеви. Нет нужды подробно останавливаться на всех нерешенных проблемах хронологии. Читатель найдет их ясное изложение в:
Верования, относящиеся к посмертному существованию, анализируются в:
Интерпретация
Об инициатическом символизме Моста Чинват и значении
§ 112
Миф о
Для сравнительного изучения "конца мира":
О
Что касается воинственного аспекта фравашей, то Дюмезиль выявил некоторые аналогии с марутами:
Но фраваши были также небесными «двойниками» людей в прошлом, настоящем и будущем ("Ясна" 24. 5); согласно некоторым источникам, ср. «Яшт» 13. 82–84, Амеша Спента также имели своих фравашей. В отрывке из «Видевдат» (19. 46–48) Заратустра учит Ахурамазду вызывать фравашей. Это смелая и загадочная концепция, но, как замечает Баузани, она нуждается в углубленной разработке.
§ 113.
О царской власти и монархии в Израиле см.:
О Давиде и Соломоне:
О символизме Храма в Иерусалиме и о значении культа царя:
§ 114
О "Псалмах на восшествие на престол":
О Яхве как "Боге живом":
Об идее воскресения:
§ 115
Книга Иова имеет пролог и эпилог в прозе и основную часть в стихах, включающую диалоги между Иовом и его друзьями. Между частями, написанными в стихах и в прозе, существует определенное различие.
Из огромной литературы об Иове отметим:
§ 116
Об Илии:
О культе пророков:
Об отношениях между царями и пророками:
Литература о пророчествах в Ветхом Завете анализируется в:
§ 117
Об Амосе и Осии:
§ 118
Об Исайе:
В последней трети VII в. продолжили свое служение три "второстепенных пророка": Софония, Аввакум и Наум. Первый заслуживает внимания, поскольку именно он возвестил о неизбежном наступлении "дня Яхве": "Близок великий день Господа… День Гнева — день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения" и т. д. (Соф 1: 14–15).
§ 119
О Иеремии:
§ 120
О Иезекииле: G.
§ 121
О понятии "день Яхве":
О царе будущего,
О религиозной оценке истории у пророков:
§ 122
История трактовок Диониса — предмет еще не опубликованной докторской диссертации:
Об этимологии Семелы:
В течение целого столетия ученые пытались объяснить "преследование Диониса" историей проникновения его культа в Грецию; бог рассматривался как «чужеземец», пришедший из Фракии (см. Rohde) или из Фригии (см.: Nilsson). После того, как его имя было обнаружено в микенских надписях, некоторые авторы выступили с гипотезой о критском происхождении Диониса:
§ 123
Празднества в честь Диониса анализируются в:
О религиозных функциях соревнований и ритуальных боев:
О мифо-ритуальной теме периодического возвращения мертвых:
§ 124
E.P. Додд провел сравнительный анализ некоторых специфически дионисийских черт, описанных в «Вакханках»:
Обычаи разрывания на куски
О пережитках жертвоприношений быков во Фракии:
§ 125
Мы вернемся к дионисийским мистериям в главе о религиях эллинистического периода (том II), и в главе об орфизме будут рассмотрены некоторые значения мифа о расчленении ребенка Диониса-Загрея.
Об игрушках, которыми титаны завлекли ребенка Диониса-Загрея:
Вальтер Отто (Dionysos, p. 191 sq) показал, что некоторые данные, содержащиеся в сравнительно поздних работах, заимствованы из старых источников.
О «проблеме», приписываемой Аристотелю:
Мистерии Диониса стали поводом для длительных споров. Мы вернемся к этой проблеме во втором томе данной работы. См.:
Послесловие
Во «Введении» к I тому "Истории веры…" Мирча Элиаде поделился сокровенным замыслом — уложить в небольшую книгу всю историю религиозных идей, чтобы читатель мог "одним духом получить представление о фундаментальном единстве религиозных феноменов" — при всей разноликости их форм и образов. Можно изумляться бесконечному стремлению этого великого ученого к совершенствованию своих штудий, ибо Элиаде уже создал несколько небольших книжек, открывающих читателю глубины религиозного сознания, — от мифов австралийских аборигенов до аграрных культов румынских крестьян, близких сердцу румынского автора: это и "Аспекты мифа" (1964, русский перевод — М., 1996), и "Миф о вечном возвращении" (1969, русский перевод — СПб., 1998), и другие небольшие по объему книги. Однако мечта об идеале, о возвращении рая, поиски начальной и (одновременно) конечной религиозной истины не оставляли Элиаде до конца его долгого созидательного пути.
Попытку создать такой компендиум попытался предпринять, после смерти учителя, его ученик Ион Петре Куляно (1950–1991), составив однотомный "Словарь религий" (Dictionnaire des religions. Рус. изд. M. Элиаде, Ион Кулиано. Словарь религий, обрядов и верований. М., 1997), в большой мере на основе материалов данного трехтомника и 16-томной "Энциклопедии религий" (The Encyclopedia of Religion), вышедшей под редакцией Элиаде в 1987 г. в Нью-Йорке.
Но хотя Элиаде сетует во «Введении», что ему пришлось растянуть «краткую» историю религиозных идей на три тома, у издателей русского перевода есть все основания надеяться, что читатель будет читать все тома на едином дыхании, ибо книга написана не только в едином «ключе», как и все научные книги Элиаде, но действительно демонстрирует непрерывность человеческой истории, точнее — истории тех поисков смысла человеческого существования, без которых и сама история была бы невозможна. Исторический пафос, в целом присущий всем трудам Элиаде, тем не менее отличает именно эту книгу: такое развитие исследовательской мысли можно считать закономерным, если вспомнить, что другое — более раннее — фундаментальное сочинение Элиаде "Трактат по истории религий", 1949 (с французского — СПб., 1999); ("Очерки сравнительного религиоведения", с английского — М., 1999); посвящено в большей мере морфологии религиозных культов и идей, чем их истории. Еще одно существенное отличие от прочих религиоведческих сочинений делает "Историю веры и религиозных идей" историчной в том смысле слова, которое привычно для наследников древних традиций — античной и библейской: в книге почти нет упоминаний о культах первобытной периферии Старого света, о религиозных идеях «примитивных» народов, на тысячелетия оказавшихся как бы "вне истории". Как уже говорилось, Элиаде отдал дань исследованию этих культов, особенно религии австралийцев, и продемонстрировал не только живую связь мифологической фантазии «примитивных» народов с религиозными представлениями народов «цивилизованных», но и «открытость» первобытных традиций для воздействия традиций исторических. В данном трехтомнике Элиаде сосредоточился по преимуществу на религиозных идеях великих цивилизаций Средиземноморья, Передней Азии и Индостана, по-разному, но чрезвычайно остро переживавших историю — жизнь и смерть человека, народа, страны и — в эсхатологической перспективе — целого мира. Поиски смысла и конечных итогов этой истории запечатлены в древних текстах, которые и стали главным объектом исследования в книге Элиаде.
Следует с удовлетворением отметить, что нынешнему читателю русского издания можно осуществить желание Элиаде и приобщиться к этим древним текстам, которые изданы в прекрасных русских переводах. Это касается не только традиционно интересной для отечественной филологии и литературы античной эпохи. К достижениям отечественной индологии можно отнести недавно изданный полный перевод гимнов «Ригведы», подготовленный и подробно прокомментированный Т.Я. Елизаренковой (М., "Литературные памятники", 1989–1999). Классическим можно считать перевод древнеиндийских «Упанишад», выполненный еще в 1960-е гг. А.Я. Сыркиным (переиздание в одном томе — М., "Памятники письменности Востока", 2000). Изданы тексты «Авесты» (СПб., 1997) и других древних иранских книг (Зороастрийские тексты, М., "Памятники письменности Востока", 1997), продолжается давняя традиция переводов мифологических текстов Месопотамии (начиная с "Эпоса о Гильгамеше" в переводе И.М. Дьяконова), включающая древнейшие шумерские тексты ("От начала начал" — перевод В.К Афанасьевой. СПб., 1997), изданы древнеегипетские, угаритские, хеттские тексты, растет число критических и комментированных изданий Библии. Многие книги зарубежных специалистов, в том числе и те, которые рекомендует сам Элиаде, недоступные в прошлом широкому читателю, изданы по-русски. Автор комментариев сосредоточился по преимуществу на том, чтобы указать известные ему отечественные издания, особенно те, что вышли в свет после двухтомной энциклопедии "Мифы народов мира" (М., 1980-82). Редакция стремилась привести упомянутые в книге имена мифологических персонажей в соответствие с тем же энциклопедическим изданием.
Издатели приносят особую благодарность Г.С. Старостину, давшему транскрипцию китайских реалий и проверившему индийские, и Н.Ю. Чалисовой за консультации по иранскому разделу.
Примечания
1
См.: "Очерки сравнительного религиоведения" (перевод с английского издания. М., 1999, послесловие и комментарии В.Я. Петрухина; с французского — "Трактат по истории религий". СПб., 1999).
2
См. русский перевод: Религии Австралии. СПб., 1998.
3
Хотя человек уже не осознает его «экзистенциальной» ценности, опыт ориентированного пространства сохранился и в современном обществе.
4
См. о принципах ориентации: Подосинов A.B. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М., 1999.
5
См.:
6
Чжоу-Коу-Тянь — палеолитическая стоянка вблизи Пекина.
7
Эта весьма архаическая идея дожила до средиземноморской античности; не только животных приносили в жертву вместо людей (обычай, повсеместно распространенный), но и людей — вместо животных. Ср.:
8
См.: Трактат по истории религий, глава VI.
9
В прямом его приложении такой метод привел бы к датировке немецких народных сказок 1812–1822 гг., когда их опубликовали братья Гримм.
10
Homo faber (лат.) — человек, производящий орудия, homo ludens — "человек играющий", homo sapiens — человек разумный, человек современного вида: действительно, археологические свидетельства о homo sapiens подтверждают то обстоятельство, что человеку современного вида исходно были присущи все перечисленные виды творческой деятельности — производство орудий, способность к ритуальной ("игровой") практике (см. ниже о палеолитических погребениях), создание произведений искусства. Попытки обнаружить «безрелигиозный» период в истории человечества, присущие некоторым исследователям в советскую эпоху, малоосновательны.
11
12
Леруа-Гуран не уверен, что человека убили и съели
13
14
Недавние археологические открытия показали, что гематит добывали в свазилендском руднике 29, а в родезийском — 43 тыс. лет назад. Его добыча в африканских рудниках продолжалась на протяжении тысячелетий. Карьеры гематита в окрестностях венгерского озера Балатон, датируемые прибл. 24 тысячелетием до н. э., демонстрируют технические способности палеоантропов и развитые связи между ними. Ср.:
15
По мнению Леруа-Гурана, эта находка представляет "детрит кухонных отходов, на которые случайно и навряд ли с религиозным смыслом попали человеческие кости" (стр.57).
16
Заметим: другие ученые считают, что число достоверных свидетельств, найденных в могилах, значительно больше.
17
С.
18
До Рейхель-Долматоффа никому, в сущности, это не приходило в голову.
19
Обычай весьма распространенный. Он и по сей день бытует в Восточной Европе, где тех, кто умер молодым, «венчают» с еловым деревом.
20
21
Церемония крайне важная: душу медведя посылают гонцом от людей к охранительному божеству, чтобы оно обеспечило успех предстоящей охоты.
22
Ср.:
23
Ср.:
24
Ср.: Gylfaginning, ch. 26.
25
26
Образцы верхнепалеолитической пластики известны также в Сибири — на стоянках Мальта и Буреть.
27
Речь идет о Каповой пещере на Южном Урале, где известны наскальные изображения мамонта, лошади, носорога.
28
Леруа-Гуран определил хронологию и морфологию палеолитического искусства. Он выделяет пять эпох: доизобразительный период (50 тыс. лет до н. э.), примитивный период (30 тыс. лет до н. э.), когда появляются стилизованные фигуры; архаический период (прибл. 20–15 тыс. лет до н. э.), характеризуемый высоким техническим мастерством; классический период (входящий в мадленский, ок. 15–11 тыс. лет до н. э.), с замечательным реализмом форм, который деградирует и сходит на нет в конечный период (ок. 10 тыс. лет до н. э.).
29
Бегуэн и Кастре реконструировали весь ритуал по глиняной медвежьей фигурке из Монтеспана; см. критику этой реконструкции в:
30
Шаре трактует отпечатки человеческих ступней в пещере Тюк д'Обер как свидетельство инициации мальчиков. Его гипотеза принята некоторыми учеными и отвергнута Уко и Розенфельдом (Palaeolithic Cave Art, pp. 177–178).
31
Ср.:
32
Ср.:
33
34
35
36
37
См.:
38
Отечественный историк религии С.А. Токарев предполагал, что женские статуэтки, находимые возле очагов палеолитических жилищ, воплощали образы хранительниц семейного очага (Токарев С.А. Ранние формы религии. М., 1990. С. 552–563). Ср. также: Столяр А.Д. Происхождение изобразительного искусства. М., 1985. С. 237 и сл.
39
Ср.:
40
41
Ср.:
42
43
Отказ от применения этого метода навлек на них критику Уко (Paleolithic Cave Art, p. 140 sq): процитировав примеры разбора этнографической компаративистикой некоторых аспектов доисторических обществ (стр. 151 и сл), он предлагает анализ палеолитической наскальной живописи в свете австралийского и африканского материала (стр. 191 и сл).
44
Концепция "живых ископаемых" успешно применялась в разных ответвлениях биологии, особенно в спелеологии. Троглобионты, населяющие сегодня пещеры, принадлежат фауне, давно отмершей. "Это настоящие живые ископаемые, и часто они представляют древнейшие стадии эволюции — третичный период или даже мезозой" (д-р. Раковица). Пещеры сберегают архаическую фауну, очень важную для понимания примитивных зооморфических групп, в
45
См.:
46
47
См. богатую документацию в:
48
49
50
См. сравнительный анализ всех ее вариантов в:
51
Ср.:
52
53
См. также указанную в сноске 10 статью В.Н. Топорова о космологической символике верхнепалеолитических знаков.
54
У некоторых племен Северной Австралии главный ритуал инициации девушки состоит в том, что ее торжественно представляют общине. Ее
55
56
Ср.:
57
58
59
Цивилизация охотников и рыболовов, получившая название по стоянке в Мас-д'Азиль, пещере во Французских Пиренеях.
60
61
Вспомним, что австралийцы, равно как и некоторые южно-американские племена, верили, что их мифические предки либо превратились в звезды, либо вознесены на небо и живут на солнце и звездах.
62
63
Время первотворения, или время сновидений, в австралийской мифологии — завершенное мифологическое время деятельности первопредков — культурных героев; пафосом этой мифологии было не отсутствие категорий добра и зла. а сотворение реалий повседневной жизни и учреждение смерти (см.: Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М, 1976. С. 171 и сл.).
64
Термин «цивилизация» относится здесь к обозначению хозяйственно-культурных типов: в эволюционном смысле цивилизация возникает со становлением городского образа жизни, государственных институтов (гражданских законов — civitas), письменности.
65
Название «натуфийский» происходит от топонима Вади эн-Натуф, где впервые были обнаружены следы этой мезолитической культуры. 15
66
67
Все эти даты получены путем радиоуглеродного анализа. Об одомашнивании животных см.:
68
См., напр., фигурку, найденную в Айн-Сахри
69
Одно из этих погребений можно причислить к самым ранним мегалитическим памятникам в мире;
70
71
И не только для верований доисторической эпохи. Греки тоже помещали душу — а позднее (у Алкмеона Кротонского) сперму — в голове. Ср.:
72
В Африке и других местах ритуальная охота устраивается по поводу инициаций и провозглашения нового вождя.
73
Характерный пример: колумбийские десана называют себя охотниками, хотя 75 % своего питания они добывают рыболовством и садоводством. Но в их глазах лишь жизнь охотника — это настоящая жизнь.
74
Помимо «героического» аспекта охотничьей жизни следует отметить, что для архаических обществ охота была существенным источником мясной пищи и богатства (пушная охота).
75
76
77
Хаинувеле — культурная героиня народа вемале (Восточная Индонезия), убийство которой принесло в мир смерть, а с ней — плодородие (см. Мифы народов мира. Т. 2. С. 576).
78
Ср.:
79
См.:
80
Ср.:
81
См. примеры в:
82
Ср.: Traité, § 86 sq.; Mythes, rêves et mystères, p. 218 sq.
83
Ср.: Traité, § 99 sq.
84
Это самая распространенная форма изображения
85
См. например:
86
87
Ср.:
88
Ср.:
89
90
Ср.:
91
92
93
Раскопки Контенсона, результаты которых изложены у Ковена:
94
Раскопки Контенсона (Телль-Рамад) и Дюнана (Библос), результаты которых изложены у Ковена, р. 79 sq. и рис. 26, 28.
95
См. фигурки, найденные в Мунхата, Тель-Авиве и Шаар-ха-Голане, воспроизведенные у Ковена, рис. 29–30.
96
97
98
От названия места Телль-Халаф в поселении Арпачийя, близ Мосула.
99
Общую характеристику и библиографию см. в:
100
См.:
101
102
К тому же крупный скот, свинья и один из видов зерновых (пшеница однозернянка) имеют индигенных предков в Европе:
103
По сравнению с ними поселения у Швейцарских озер кажутся деревушками:
104
105
106
Согласно Гимбутас, староевропейская цивилизация выработала и письменность (ср.: рис. 2 и 3) уже ок. 5300–5200 г., т. е. за 2000 лет до Шумера (стр. 12). Разрушение этой цивилизации начинается после прим. 3500 г. в результате вторжения жителей понтийской степи (стр. 13).
107
Сравнительный анализ иконографии и символизма орнаментальных мотивов, обнаруженных на вазах и предметах из бронзы, иногда может ощутимо помочь расширению нашего знания древних религий, начиная со времен расписной керамики и особенно с эпохи металлов.
108
Мы, разумеется, имеем в виду археологические свидетельства о неолите, полученные на Ближнем Востоке и в Европе.
109
Ср.:
110
111
112
См.: Forgerons et alchimistes, p. 46 sq.
113
Ср.: ibid, p. 61 sq. Некоторые африканские племена делят руды на «мужские» и «женские»; в древнем Китае, Великий Юй, первый литейщик, различал металлы мужские и металлы женские. — Ibid., р. 37. В Африке выплавка уподобляется половому акту. — Ibid., р. 62.
114
Об амбивалентном положении кузнецов в Африке см.: ibid.. р. 89 sq.
115
См.: ibid., р. 101 sq.
116
Ср.: ibid., р. 54 sq., 175 sq. См. также главы о западной алхимии и о религиозных импликациях "научного прогресса" в III томе настоящего труда.
117
См. русский перевод: Крамер С. История начинается в Шумере. М., 1965.
118
См. антологию шумерской поэзии: "От начала начал". СПб., 1997.
119
См.:
120
См. новый перевод поэмы "Gilgamesh, Enkidu et les Enfers" в сб.: R. Castellino. Mitologia sumero-accadica, pp. 176–181. Египетское понятие о начальном совершенстве см. § 25.
121
Перевод Мориса Ламберта — La Naissance du Mond, p. 106.
122
Мы здесь следуем интерпретации, предложенной в:
123
Относительно культа ср.:
124
125
Относительно
126
127
Ср.:
128
Ср. текст, переведенный Крамером, From the Tablets, p. 177.
129
130
Ср.:
131
См. "Список шумерских царей", переведенный Крамером, The Sumerians, p. 328 sq.
132
Ср.:
133
О символизме, связанном с некоторыми мифами о потопе, см.:
134
Мы увидим (§ 21), что все тот же «шум», на этот раз галдеж молодых богов, мешавших ему спать, был причиной того, что Апсу их уничтожил (ср.: Enuma elish, tab. I, p. 21 sq.).
135
Ср.: Aspects du mythe, p. 71 sq. По версии, отраженной в "Épopée d'Atrahasis", Эа решил после потопа сотворить семь мужчин и семь женщин22; ср.:
136
По другой версии, она было сначала предпочла крестьянина Энкимду, но ее брат, бог-солнце Уту, уговорил ее передумать; ср.:
137
Перевод
138
Перевод
139
Ср.:
140
Табличка VI, 46–47. Перевод Bottéro (p. 83): "Это ведь ты учредила всеобщий траур по Тамузу, твоему первому мужу".
141
Первые свидетельства о таких институтах, как профессиональная армия и бюрократия, идут именно оттуда. Со временем их переняли другие государства.
142
143
144
Перевод по
145
См. перевод в
146
147
Табличка I, 13. Если нет других указаний, цитаты приводятся по переводу Пола Гарелли и Марселя Лейбовича — La naissance du monde selon Akkad, pp. 133–145. Использовались также переводы Лаба, Хейделя, Шпейсера и Кастеллино.
148
Из великой шумерской триады исчез Энлиль. Его место занимает Мардук, сын Эйя.
149
Добавим, что существуют другие традиции касательно космологии и сотворения человека.
150
Цит. по:
151
Классические авторы говорят о "склепе Бела" (Мардука) в Вавилоне. Весьма вероятно, что речь идет о
152
Некоторые указания позволяют предположить, что разыгрывалось сражение между двумя группами актеров.
153
Точно так же Мардук определял в "Энума элиш" законы, управляющие вселенной, которую он только что сотворил.
154
Ср.:
155
Ср.: Le Mythe de l'étemel retour, p. 81 sq.
156
В славянской традиции это период святок, связанный с гаданиями о будущем.
157
Ср.:
158
Этот свет — по-аккадски
159
160
Именно царь является садовником, который заботится о Древе Жизни; ср.:
161
Ср.: Введение в "Кодекс Хаммурапи" (I, 50). —
162
Пролог к "Кодексу Липит-Иштара". —
163
В соответствии с шумерской традицией — "верховного жреца" города Урук; ср.:
164
Если нет других указаний, цитаты приводятся по переводу:
165
Табличка X, столб. III, 6–9; перевод
166
Ср.:
167
Спрашивается, почему он не съел его сразу, как сорвал, но отложил на потом; ср.:
168
Это хорошо известная фольклорная тема: сбрасывая старую кожу, змея обновляет свою жизнь.
169
Табличка XII в шумерском варианте была добавлена позднее; изложенные в ней истории не имеют прямого отношения к рассказу, который мы здесь привели.
170
A Pessimistic Dialogue between Master and Servant, строка 84; перев. R.H. Pfeiffer. —
171
A Dialogue about human misery, перев. Pfeiffer. —
172
I will praise the Lord of Wisdom, перев. Pfeiffer. —
173
Это наиболее важный элемент личности. Другие — это
174
Ср.:
175
Золото соответствовало Энлилю, серебро — Any, бронза — Эйя. Поскольку Шамаш заменил Энлиля, он стал «покровителем» золота; ср.:
176
177
Так же, как, например, китайская медицина и алхимия.
178
179
180
См.::
181
Мифы не рассказывались связно и последовательно, т. е не составляли, так сказать, "канонические версии". Нам приходится реконструировать их по эпизодам и ссылкам, содержащимся в самых ранних собраниях текстов, особенно в "Текстах пирамид" (ок. 2500–2300 лет до н. э.), "Текстах саркофагов" (ок. 2300–2000 лет до н. э.) и "Книге Мертвых" (после 1500 г. до н. э.).
182
См.:
183
См. тексты и комментарии к ним Франкфорта в: Le Royauté, p. 206 sq.
184
185
В триединстве представлены три формы солнца: Хепри — восходящее солнце, Ра — солнце в зените и Атум — заходящее солнце.
186
См. тексты, цитируемые Сонероном и Йойоттом в: La Naissance du Monde, pp. 46–47. Добавим, что роль «разделителя» приписывается не только исключительно Шу: см. тексты, цитируемые Моренцом в: La religion égyptienne, p. 228, где «разделителем» называется Птах.
187
Тексты, цитируемые Сонероном и Йойоттом в: La Naissance du Monde, p. 59 и в: Morenz und Sehubert. Der Gott auf der Blume, p. 32 sq; см. также:
188
По переводу:
189
Отрывок из "Поучений царевичу Мерикара", переведенных в:
190
См. текст, переведенный Вильсоном. —
191
См. примеры, цитируемые в:
192
См. примеры в:
193
"Книга Врат". Цитата, приведенная в:
194
Ancient Egyptian Religion, p. 49 sq.
195
В "Книге Мертвых" (гл. 17) Бог объявляет: "Я есмь Атум, когда был один в Нуме (первичном океане). Я есмь Ра в его первом появлении, когда он начал править своим творением". Комментарий таков: "Это означает, что Ра стал проявляться
196
197
Тексты, переведенные в:
198
Как полагает Франкфорт, такая концепция объясняет полное отсутствие народных восстаний. Во время политических волнений промежуточных периодов (прим. 2250–2040 и 1730–1562 гг. до н. э.) институт монархии не ставился под сомнение (Ancient Egyptian Religion, p. 43).
199
См.: Le Mythe de l'éternel retour, chap. 1.
200
201
Ср. сопоставление Мина и Собека в:
202
См.: Le Mythe de l'éternel retour, p. 65 sq.
203
См.:
204
Как полагает Гардинер, обряд включал также ритуальное соединение царской четы; ср.:
205
206
Эта идея объясняет инцестный союз умершего фараона, которого называли "Быком, оплодотворяющим свою мать" (см.:
207
В некоторых текстах (2007–2009) содержатся указания, что кости царя должны быть собраны, а части тела освобождены от покровов, чтобы могло состояться его вознесение. Вандье показал, что это относится к мифо-ритуальному комплексу Осириса (Relig. égyptienne, p. 81).
208
Тексты, цитируемые в
209
210
"Тексты пирамид", 1301, 1721, 134–135, 712–713, 1774–1776, цит. в:
211
Т.е. тех, кто похоронен по соседству с царскими могилами.
212
См. русский перевод: Плутарх. Осирис и Исида. Киев, 1996.
213
"Девятка", Эннеада — пантеон девяти богов города Гелиополя, в который входили боги Атум, Шу, Тефнут, Геб, Нут, Осирис, Исида, Сет, Нефтида.
214
"Тексты пирамид", 626–627, 651–652. В соответствии с вариантом, который особо отмечает Плутарх, Сет расчленил тело Осириса на четырнадцать частей и разбросал их. Но Исида нашла их (за исключением полового органа, проглоченного рыбой) и похоронила там, где они лежали; этим объясняется тот факт, что многие святилища могли считаться местом захоронения Осириса. См.:
215
Лишь в текстах, относящихся к Девятой и Десятой династиям, Осирис начинает говорить от своего собственного имени; см.:
216
См.:
217
В некотором смысле, можно говорить о соперничестве между мертвым богом Осирисом и умирающим богом Ра, потому что солнце тоже «умирает» каждый вечер, но возрождается на рассвете дня.
218
"Тексты саркофагов", 330, перев.
219
220
Когда Гор спускается в потусторонний мир и воскрешает Осириса, он сообщает ему силу «знания». Осирис был "легкой добычей", потому что он "не знал" подлинную природу Сета; см. текст, переведенный с комментариями в:
221
См. русский перевод "Поучения гелиопольского царя своему наследнику Мерикара" и "Речений Ипуера" в кн.: Повесть о Петеисе III. Древнеегипетская проза. Перев. М.А. Коростовцева. М., 1978.
222
Урей — изображение священного змея, венчающее корону фараона.
223
Les Remonstrances d'Ipu-wer, перев.
224
Перев.
225
Перев.
226
Перев.
227
Это тем более замечательно, если учесть, что правители разных областей старались сохранить свой территориальный суверенитет в неприкосновенности.
228
См. примеры, приведенные в:
229
Этимологический источник термина «гиксосы» — египетский:
230
См. об истории Древнего Египта, в том числе о вторжении гиксосов, в кн.: История Древнего Востока. Т. 2. М., 1988.
231
Ни в каких официальных документах не упоминается об изгнании гиксосов. Единственное свидетельство встречается в краткой автобиографии скромного участника военных действий; текст переведен в:
232
См.:
233
По причинам, которые рассмотрены выше (§ 20; см. также:
234
В принципе, ибо он сохранил Ра, Маат и Характи.
235
"Когда ты заходишь… Земля пребывает в темноте, как бы в смерти". Ночью дикие животные и змеи начинают двигаться, и тогда "мир погружается в тишину". Эхнатон описывает в удивительно ярких деталях чудо рассвета, блаженство деревьев, растений, цветов, птиц, рыб.
236
"Ты создал Землю… когда ты был один". "Ты отдалил небо так, что можешь на него подниматься и смотреть оттуда на то, что ты сотворил!".
237
Мы имеем в виду, конечно, религиозные элиты, которым был доступен глубинный смысл этих произведений.
238
239
Ср.:
240
241
242
243
См. примеры в:
244
Уже в "Текстах Пирамид" Атум вызывает эманацию богов из своего собственного существа. В форме изначального змея (см. § 26) Атум уже отождествляется с Осирисом (который утверждает, что он тоже может "умереть") и, следовательно, с Гором; см. текст, цитируемый с комментариями в:
245
Аналогичный процесс, хотя и имеющий другую цель, происходил в Индии, начиная с периода брахман; см. главу IX.
246
Ср.:
247
См. русский перевод в кн.: Бадж У. Путешествие души в царстве мертвых. Египетская книга мертвых. М., 1995.
248
Однако роль магических формул в конце концов становится главенствующей, особенно среди простых людей.
249
Другие погребальные сборники — "Книга о том, что за гробом", "Книга Врат" и др. — подробно описывают царство мертвых, через которое в течение двенадцати ночных часов проезжает в своей ладье Ра.
250
О значении этого выражения Cм.:
251
По переводу в:
252
Ibid. pp. 56–57. В эпоху Древнего царства фараон тоже должен был подвергаться инициатическому допросу; см. § 28.
253
См. об археологических памятниках, в том числе мегалитах: Монгайт А.Л. Археология Западной Европы. Каменный век. М., 1973.
254
Высота менгира близ Локмарьякера превышала 20 м. В Бретани некоторые отдельно стоящие менгиры считаются могильными камнями.
255
Линейные сооружения в Карнаке включали 2935 менгиров и тянулись на 3900 м.
256
См.:
257
258
259
Появление некоторых бретонских менгиров, поставленных перед галереями дольменов, объясняли верой египтян в то, что души умерших, превратившись в птиц, покидали могилы, чтобы усесться на столбе при ярком свете солнца. "Похоже, что это понятие существовало в Средиземноморье, а также в Западной Европе"
260
Тем не менее даже в таком значительном яхвистском трактате, как «Второзаконие», при провозглашении абсолютной реальности Бога как единственного источника креативности, все еще употребляется отологическая метафора камня: "Ты забываешь Камень, который породил тебя, ты больше не помнишь Бога, который тебя родил" ["А Заступника, родившего тебя, ты забыл, и не помнил Бога, создавшего тебя"] (Втор 32:18).
261
См. некоторые примеры и библиографию в:
262
Например: Вудхендж, Авербурк, Армингхолл и Арбор Лоу; см.:
263
Стонхендж не был построен за один раз. Теперь известно, что первоначальное сооружение подверглось нескольким переделкам. См.:
264
См. о мегалитических конструкциях как первобытных обсерваториях: Вуд Дж. Солнце, Луна и древние камни. М., 1981.
265
266
Инкубация, от лат.
267
268
269
Минойские коллективные захоронения делались либо в естественных пещерах, либо на огороженных участках, обычно называемых «толос»: см.:
270
Ibid, р. 136.
271
Ibid, pp. 136, 137
272
273
Ibid, p. 129.
274
Стюарт Пигготт считает, что мегалитические монументы ведут свое происхождение из восточного Средиземноморья и сравнивает их с христианскими церквями или с мечетями. См.:
275
Четкое изложение метода "калибрации по древесным кольцам с помощью радиоуглерода" см. в:
276
Следует иметь в виду, что древнейшие каменные пирамиды в Египте были сооружены около 2700 лет до н. э. Верно, что эти пирамиды имели предшественниц из кирпича, но остается фактом, что до 3000 г. до н. э. никакие египетские каменные монументы, сопоставимые с мегалитами Западной Европы, нам не известны: см.:
277
См. документацию: ibid., p. 214 sq.
278
Ibid., p. 152. Также см.:
279
Поскольку, судя по тектонической структуре Стонхенджа, этот комплекс, возможно, выполнял также функцию астрономической обсерватории, не исключено, что главные празднества были связаны со сменами времен года, как у хопи и чероков; см.:
280
281
Ср.: Das Megalithproblem, p. 164 sq.
282
О концепции Гейне-Гельдерна и проблемах распространения мегалитических культур см.: Беллвуд П. Покорение человеком Тихого океана. М., 1986.
283
Ср.:
284
285
286
287
288
Древнейшие города, построенные в этом регионе, были подобны "священным городам", т. е. "Центрам Мира"; ср.:
289
Sir
290
291
292
Брахманы — комментарии ученых жрецов (брахманов) к книгам Вед (см.: Эрман В.Г. Очерк истории ведийской литературы. М., 1980. С. 142 и сл.).
293
Ср.:
294
См. дискуссию по этой гипотезе в:
295
296
Yoga, pp. 352–353.
297
Их можно найти в книгах Уилера, Аллчина и Фэрсервиса. См. также:
298
См. обзор свидетельств о преемственности культур Хараппы и индоариев: Бонгард-Левин Г.М., Ильин Г.Ф. Индия в древности. М., 1985. С. 82 и сл.
299
Об этих периодах см.:
300
Индоариями принято именовать ветвь индоиранцев, вторгшихся в Индию; греки (ахейцы) принадлежали к особой ветви индоевропейской языковой семьи.
301
О священных пещерах см.:
302
303
304
305
306
307
308
309
Ibid., p. 80. Мужские фигуры представляют молящихся. Ibid., p. 154.
310
311
312
313
314
315
См. репродукции в:
316
317
Следует отметить, что влияния осуществлялись и в противоположном направлении.
318
319
Ibid., p. 142
320
321
Ibid., p. 40. Многие пещеры посвящены святым, и более ста часовен находятся в пещерах; ibid.. р. 45.
322
323
О хурритах см.: Вильхельм Г. Древний народ хурриты. М., 1992.
324
В красивой молитве царица Пуду-хепас уподобляет богиню Аринны с Хебат (ср. перевод:
325
В энциклопедии "Мифы народов мира" (Т. 2. С. 363) — Шавушка.
326
Ритуал сооружения нового дворца. Перевод A. Goetze. —
327
328
См. перевод хеттских и др. малоазийских текстов в кн.: Луна, упавшая с неба. Древняя литература Малой Азии. Перев. Вяч. Вс. Иванова. М., 1977.
329
Мы употребляем здесь кавычки, чтобы показать, что во многих случаях мифы первоначально были хаттскими или хурритскими и попали к хеттам в переводе или переложении.
330
Мы используем переводы:
331
Сходные умилостивительные ритуалы выполнялись жрецом; см. перевод текста в:
332
Иллуянка, букв. «дракон», «змей», а также имя собственное.
333
Переводы:
334
335
См.:
336
См. текст (KUB XVII 95, III 9-17), перев. в:
337
Ссылка на хеттские переводы с хурритских текстов, сделанные около 1300 г. до н. э. Хурритская теогония отражает синкретизм с более ранними шумерскими и северо-сирийскими традициями.
338
Первые переводчики предлагали другой эвфемизм — «колени». Оба слова заметают "мужской половой орган".
339
Согласно некоторым мифологическим фрагментам, похоже, что боги, находившиеся «внутри» Кумарби, обсуждали с ним вопрос о том, через какие отверстия его тела им появиться (Ср.:
340
В действительности, первая битва Митры, когда он только что вышел из родившей его скалы, была с Солнцем. Одержав победу, он отнял у Солнца его лучистую корону. Но вскоре после этого оба бога установили дружеские отношения, скрепив их рукопожатием.
341
Некоторые фрагменты его "Финикийской истории" сохранили Эвсебий и Порфирий. Филон утверждает, что он суммировал произведения Санхонйатона, финикийского ученого, который, как предполагают, жил "до Троянской войны". Ср.:
342
Лишь спустя тридцать два года Элу удалось оскопить Урана. Два акта — кастрация отца и захват его власти, нераздельные в хуррито-хеттских и греческих мифах, здесь разделены.
343
Ср. имена божеств Ану, Иштар и, возможно, Алалу; некий бог Алала фигурирует в вавилонском списке, как один из предков Ану
344
Ханаан не упоминается в текстах до середины II тысячелетия;
345
В месопотамских литературных текстах конца III тысячелетия MAR. TU характеризуются как "грубые жители гор", "которые не знают жатвы", "которые не знают ни домов, ни городов" (тексты, цит. в:
346
См. русский перевод: Нонн Панополитанский. Деяния Диониса. Перев. Ю.А. Голубца. СПб… 1997.
347
См. издание и перевод текстов: Угаритский эпос. Памятники письменности Востока. Перев. И.Ш. Шифмана. М., 1993.
348
В данной главе используются угаритские варианты имен общесемитских божеств (см. "Мифы народов мира").
349
350
351
Однако в западно-семитских надписях Илу (Эл) называется "создателем Земли"" см.:
352
Этот миф дал модель ритуала, проводившегося в начале каждого нового семилетнего цикла, и это доказывает, что в ранние времена Илу еще считался творцом плодородия земли — роль, которая позже перешла к Баалу. См.:
353
Согласно энциклопедии "Мифы народов мира" (Т. 1. С. 346) имя
354
Имя Анат равным образом документируется в тех же регионах. Возможно, что Баала, как сына Дагана, принесли амореи; см.:
355
Ссылка на табличку VI AB, впервые опубликованную
356
Он обращается к Асират: "Дай одного из твоих сыновей, и я сделаю его царем"
357
"Разве я не уничтожил Йямму, любимого Илу? Разве я не уничтожил бога-реку, великого бога? Разве я не заткнул пасть Дракону? Я заткнул ему пасть! Я уничтожил извивающегося Змея, могучего, семиглавого!" (перев.
358
359
Об этом см.:
360
Поскольку кровь рассматривается как сущность жизни, предполагалось видеть в этом кровопролитии обряд, имеющий целью переход от бесплодия позднего сирийского лета к плодородию нового времени года; ср.:
361
В дошедшем до нас виде египетский миф уже не относится к примитивной стадии; см. выше, § 26. Сравнение с Дургой, на котором настаивает М. Поп (см. последний выпуск
362
Текст опубликован в:
363
Окна могли символизировать отверстия в облаках, откуда Баал посылал дождь. Ею храм в Угарите имел отверстие в крыше, через которое дождь падал на лицо бога, изображенное на стеле; ср.:
364
Лорен Р. Фишер отличает термин "творение по типу Баала" от "творения по типу Илу"" ср.: Creation at Ugarit, p. 320 sq.
365
Ugaritic Manual, § 67: 1: 1–8, перевод в:
366
367
Driver, p. 111; Caquot et Sznycer, p. 430.
368
Предполагалось видеть в Муту "духа урожая", но его «погребальные» черты слишком очевидны: он живет в подземном мире или в пустыне, и все, к чему он прикасается, обречено на запустение.
369
370
Ср.:
371
Только в буддистской мифологии есть еще один великий бог смерти — Мара, который обязан своей огромной властью именно человеческой слепой любви к жизни. Однако в пост-упанишадской перспективе цикл "жизнь-сексуальность-смерть-возвращение к жизни" — это самое большое препятствие на пути к освобождению (см. том II).
372
373
Проблемы, связанные с источниками и составлением Пятикнижия, т. е. первых пяти книг Закона
374
Во многих традициях Творец представляется в виде птицы. Но там речь идет о некоем «оплотнении» изначального символа: Дух Божий воспаряет над водным просторам, он волен двигаться как угодно и, следовательно, «летает» как птица. Напомним, что «птица» — один из архетипических образов духа.
375
Добавим, что творящее слово богов засвидетельствовано и в других традициях — не только в древнеегипетской, но и в полинезийской теологии.
376
Но существуют другие библейские тексты, описывающие победу над змеевидным чудовищем, которое называется драконом
377
Речь идет о подробности, характерной для архаических систем онтологий: животные и растения начинают реально существовать лишь с того момента, как получают имена (ср. пример одного австралийского племени в:
378
Добавим, что, согласно многочисленным традициям, после смерти «дух» возвращается к своему небесному творцу, а тело предается земле. Но подобный антропологический «дуализм» был отвергнут библейскими авторами, как. впрочем, и большинством их современников на Ближнем Востоке. И лишь гораздо позже новые антропологические концепции породили более смелое решение этой проблемы.
379
Мидраши, в еврейской традиции — комментарии к библейским текстам.
380
Божественная бисексуальность является одной из многочисленных форм "цельности-совокупности", выражаемой единством противоположностей женское/мужское, видимое/незримое, небо/земля, свет/мрак, но также добро/зло, творение/разрушение и т. д. Осмысление этих парных противоположностей привело в различных религиях к смелым заключениям касательно как парадоксальной природы божества, так и переоценки человеческой природы.
381
Это слово израильтяне сближали с вокабулой
382
Добавим, однако, что миф о «грехопадении» не всегда понимался в соответствии с библейским толкованием. Начиная с эллинистической эпохи и вплоть до эпохи Просвещения, бытовало бесчисленное множество умозрительных построений, целью которых была выработка более смелой и подчас более оригинальной адамической мифологии.
383
Ср.
384
В наше время шаманы предпринимают подобное небесное путешествие "в духе", т. е. находясь в состоянии экстатического транса.
385
Появление имени «Яхве», разумеется, выглядит явной хронологической ошибкой и здесь, и во всех предыдущих цитатах, так как это имя было возвещено Моисею гораздо позже.
386
Таково мнение Олбрайта, высказанное им в ряде работ; см.: Yahveh and the Gods of Canaan, pp. 62–64, passim.
387
Этот тезис поддерживает, в частности, Р. де Во в своей Histoire ancienne d'Israël, I, pp. 220–222.
388
Первым внимание на эту специфическую черту обратил Альбрехт Альт; см.: Der Gott der Vater, 1929.
389
В XIX в. до н. э. каппадокийские ассирийцы призывали в свидетели "бога моего отца" (или твоего/его отца). См. источники, цитируемые в:
390
391
В рассказах о патриархах встречаются имена, состоящие из частицы «эл» вместе с именем существительным: Эл-Рой — "Эл видящий" (Быт 16:13): Эл-Шаддаи — "Эл Горы" (18:1); Эл-Олам — "Эл Вечности" (21:33). См.:
392
393
В рассказах о патриархах упоминаются некоторые священные деревья: дубрава Море (12:6), и дубрава Мамре (14:13). Эти деревья патриархов, поклонение которым стало предосудительным, были впоследствии истреблены заодно со всеми местами отправления ханаанейских культов "на высоких горах, и на холмах, и под всяким ветвистым деревом" (Втор 12:2).
394
395
396
Работа по «демифологизации» оказалась сравнительно несложной (и в самом деле, такие «чудеса», как "десять казней" или переход через Чермное море, невозможно рассматривать как «исторические» события). А вот оценка исторической достоверности библейских текстов оказалась, напротив, чрезвычайно тонким делом. Их анализ выявил многочисленные редакции, осуществленные в разные эпохи и в различных теологических перспективах. Кроме этого, обнаружилось влияние многочисленных литературных жанров. Внешняя историчность того или иного эпизода стала подвергаться сомнению, когда выяснялось, что составитель прибегал к клише литературных жанров (саги, новеллы, притчи и т. д.).
397
Согласно «Исходу» (12:40), израильтяне оставались в Египте 430 лет.
398
См. например:
399
См. современную библиографию, содержащуюся в:
400
401
R. de Vaux, p. 428: "Но неверно было бы сказать, что бог Эл передал свою кротость и сострадательность Яхве, который первоначально будто бы был жестоким и яростным богом". В одном из ранних текстов «Исхода» (34:6) Яхве говорит о себе как о "Боге человеколюбивом и милосердном", ibid., р. 429.
402
См.:
403
Не стоит уточнять, что все эти тексты были составлены или записаны гораздо позже.
404
405
406
См. перечень этих святилищ у Форера. Ор. cit., pp. 111–113. О синкретизме культов см.:
407
Ваал — вариант имени Баала, используемый в русском переводе Библии.
408
Ср.:
409
410
411
Ср.
412
Ср.
413
Арии здесь — индоарии (см. выше).
414
Общность наименований некоторых животных (волк, медведь, гусь, речной лосось, оса, пчела) и деревьев (береза, бук, дуб, ива) указывает на умеренную зону.
415
Курганная культура — термин, введенный американским археологом Марией Гимбутас, считается в современной археологической литературе не вполне удачным: курганы, действительно характерные для ряда индоевропейских культур эпохи энеолита — бронзы в степной зоне Евразии, не отражают всех особенной праиндоевропейской общности.
416
Формирование индоевропейской общности (где бы ни располагалась предполагаемая прародина индоевропейцев — ср.: Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т. 1–2. Тбилиси, 1984) относят к эпохе неолита — производящего хозяйства.
417
Термины, обозначающие «медь» и «топор», являются шумерскими по происхождению — они были заимствованы еще до разделения европейских лингвистических групп на германскую, италийскую, кельтскую, иллирийскую, фракийскую, греческую и славянскую ветви.
418
Греческое слово
419
Иранское божество огня называется Атар, но есть указания, что в более древней культовой терминологии он носил имя āgni, а не ātar; см.: Stig Wikander. Der arische Männerbund, p. 77 sq.
420
В период, когда шла греко-ориентальная синкретизация, понятие сакральности, олицетворяемое Солнцем, дало простор для ее смелого теологического и философского переосмысления, так что солнечного бога можно считать последней космической теофанией, исчезнувшей под натиском иудео-христианского монотеизма.
421
Добавим, что впоследствии человек как земное существо
422
423
См. русский перевод: Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М, 1995.
424
Ibid, p. 223. Эрик Хамп недавно реконструировал общий термин, обозначающий «жертву»; ср.:
425
В изначальной группе наречий хеттско-славяно-балтийско-армянского (-германского?) происхождения засвидетельствованы формы, родственные хеттскому
426
Снорри Стурлусон — исландский поэт-скальд и книжник XIII в., составивший сборники саг ("Круг земной". Литературные памятники. М, 1980) и мифологических сюжетов (Младшая Эдда. Литературные памятники. М., 1970).
427
Жорж Дюмезиль (1898–1986) — французский исследователь индоевропейской мифологии и эпоса. См. русский перевод: Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986.
428
429
Servius et la Fortune, pp. 190-92.
430
Эти три греха имеют отношение к трем функциям, будучи совершены в сферах религии, военного идеала и плодовитости, — что подтверждает гипотезу о трехфункциональности. Добавим, что выявление общего индоевропейского мотива в мифах о Геракле является значимым, потому что в Греции трехчастная идеология довольно рано распалась в результате симбиоза греческой культуры с эгейской.
431
Слово существовало также в древнеиранском:
432
433
Скот был воплощением богатства в индоевропейских традициях, в том числе в древнерусской, где слово «скот» также означало «деньги».
434
См.:
435
Скот был воплощением богатства в индоевропейских традициях, в том числе в древнерусской, где слово «скот» также означало «деньги».
436
Само собой разумеется, что следует дополнить это описание материальной культуры "параллельным миром" религиозно-магических ценностей, присваиваемых инструментам, и соответствующей мифологией (§ 9).
437
Пураны — в ведийской литературе мифологические рассказы о происхождении обычаев и вещей (этиологические рассказы).
438
Шатапатха-брахмана, "Брахмана ста путей", самая значительная по объему брахмана, состоящая из 100 глав.
439
Рамаяна, "Сказание о Раме" — древнеиндийская эпическая поэма, созданная ок. 4 в. до н. э. Повествует о борьбе царевича Рамы с демоническими существами, локализуемыми на юге Индостана.
440
Ср.:
441
Ср.:
442
Это напоминает ситуацию с религией греков в гомеровские времена: поэмы адресовались военной элите, не слишком озабоченной загадками космического плодородия и загробного существования душ — загадками, которые, между тем, определяли религиозную жизнь их жен и подданных.
443
Ср.: Traité, p. 68 sq.
444
Images et Symboles, p. 124 sq. Г. Питерсен вывел его имя из индоевропейского корня
445
"Достаточно отметить то исключительно заметное место, которое та же самая идея, выраженная практически той же самой вокабулой, занимает и у параиндийцев Месопотамии и Сирии, и у всех ветвей иранцев, чтобы увериться в том, что она составляет основу рефлексии индоиранских индийцев"
446
В классическом языке термин
447
Ср.: Dumézil,
448
"Он победил
449
Ср.: Images et Symboles, p. 128 sq.
450
Некоторые пассажи «Ригведы» (например, I 164. 38) представляют Варуну как «неявленное», виртуальное и вечное.
451
См. ряд сносок у Кумарасвами. Angel and Titan, p. 391.
452
Mahäbhärata, I 21.6 и 25.4. В других местах «Махабхараты» царь Варуна представляется как один из самых важных näga и фигурирует вместе с мифическими змеями, уже присутствовавшими в ведийских источниках. Ср.: G. Johnsen. "Varuna and Dhrtarastra", p. 260 sq.
453
Ваджасанейи-самхита — одна из редакций «Яджурведы», собрания ритуальных ведийских текстов.
454
По этому вопросу см.:
455
См. русский перевод и комментарий: Упанишады. С. 11–237.
456
457
Его зовут
458
Маркандея-пурана — один из самых ранних сборников пуран.
459
И в самом деле он отправляет послов, которые устанавливают между ними «дружбу» и «согласие». Однако Индра нарушает соглашение и хитростью убивает Вритру. Это было его великим "грехом"" ср.:
460
Индра встречает Вритру "неразделенного, неразбуженного, спящего, погруженного в глубочайший сон, растянувшегося" (PB IV 19.3).
461
Эта космогоническая концепция была реконструирована прежде всего усилиями Нормана У. Брауна.
462
463
Ср. перевод Т.Я. Елизаренковой (PB, I,1), где Агни именуется
464
За его роль в кремации трупов Агни называют "пожиратель плоти" и иногда сравнивают с собакой или шакалом. Это единственный его мрачный аспект.
465
В других текстах, однако, сам Агни выступает как посланец Матаришвана; ср.:
466
Религиозные размышления о жертвенном огне играют важную роль в зороастризме (ср. § 104).
467
Ср.
468
Ср. перевод Т.Я. Елизаренковой (PB, VIII, 100,8), где говорится о железной крепости — это существенно для датировки текстов «Ригведы».
469
Ее эпитет, Мауджавата, указывает на гору Муджават как обиталище
470
В текстах «Яджурведы» часто делаются ссылки на то, что боги принесли Сому в жертву. Только Митра отказывался в этом участвовать, но в конце концов и его уговорили. В этом эпизоде видятся следы мифа порождения: сотворение напитка, "дающего бессмертие", через жертвование первичным Существом. Это первое убийство, совершенное богами, бесконечно повторяется в ритуальном отжимании растения сома.
471
"Должно быть, гимн вложен в уста бога Агни, который в ходе жертвоприношения был приглашен поэтом выразить свои впечатления от божественного напитка"
472
См.:
473
Число жрецов не было фиксированным. Важнейший из них —
474
Часть жертвы бросали в огонь, считая, что Агни таким образом передает ее богам. Остальное съедали жрецы, которые таким образом приобщались к божественной трапезе.
475
Речь здесь идет об общеиндийской концепции, позже взятой на вооружение буддизмом. Отказываясь от своей фамилии, послушник становился "сыном Будды"
476
В церемонию
477
См. о жертвоприношении коня на индоевропейском материале: Иванов Вяч. Вс. Опыт истолкования ритуальных и мифологических терминов, образованных от asva, «конь». — Из работ московского семиотического круга. М., 1997. С. 171–220.
478
Во время жертвоприношения один из жрецов произносит такие слова: "Да возродится брахман в его святости!.. Да возродится царевич в царском величии, как герой, лучник, воитель, искусный в стрельбе, непобедимый на колеснице. Пусть возродится полной молока корова, могучим тягловый бык, быстрым конь, плодоносящей женщина, победоносным солдат, красноречивым юноша! Да будет героем сын приносящего эту жертву! Да благословит нас Парджанья во все времена обильным дождем! Да произрастет для нас в изобилии хлеб!" и т. д. ("Ваджасанейи-самхита" XXII 22).
479
Ср.:
480
Ср.: Eliade. Naissances mystiques, p. 115 sq.;
481
Естественно, у всех этих инициатических ритуалов есть параллели в мифологии: так, Индра, чтобы предотвратить рождение ужасного чудовища от союза между Речью (Вач) и Жертвой (Яджна), превратился в зародыша и проник в утробу Вач (ШБ III 2.1.18 sq.).
482
Ср. также тексты, цитируемые в:
483
Жертвующий "бросает самого себя, как семя" (олицетворяемое песчинками) в домашний очаг, чтобы обеспечить свое перерождение на земле, после чего бросается на священный алтарь ради перерождения на Небе; ср. тексты, цитируемые в:
484
Ср.:
485
В классической Индии образ золотого зародыша трансформируется в мировое Яйцо, порожденное Водой (так уже в упанишадах: «Катха-упанишада» IV б; «Шветашвара» III 4.12).
486
Вирадж — одна из Шакти. В "Брихадараньяка-упанишаде" (IV 2.3) она называется супругой Пуруши.
487
В переводе Т.Я. Елизаренковой (PB, X, 90, 12) сохранены все названия каст (варн) — брахман, раджанья, вайшья и шудра.
488
См. отсылки к текстам в:
489
Уже в «Ригведе» заметна тенденция сведения всего множества богов к единому божественному началу: "то, что есть Одно, вдохновенными поэтами зовется множеством" (I 164.46).
490
Здесь употребляется термин
491
В других текстах уточняется, что Небо вышло из его головы, атмосфера — из груди, Земля — из ног (ср.:
492
Известно, что подобные представления были свойственны и доисторическим обществам, прежде всего, земледельцам палеолита.
493
Ср.:
494
Ср.:
495
В одном тексте из «Шатапатха-брахманы» (X 6.3.2) говорится о "золотом Пуруше", который находится в сердце человека и подобен зернышку риса или проса — и в то же время он больше, чем небо, больше, чем эфир, земля и все прочие вещи: "этот
496
Ср.:
497
См.:
498
Законы Ману — свод древнеиндийских установлений, приписываемый первому человеку — Ману. Рус. перевод — Законы Ману. М., 1960.
499
Ср.:
500
См. несколько примеров в:
501
Термин
502
Действительно, "когда человек говорит, он не может дышать, и тогда он жертвует свое дыхание слову; когда человек дышит, он не может говорить, и тогда он жертвует свое слово дыханию. Вот две жертвы непрерывных и вечных; и во сне, и бодрствуя, человек жертвует их без перерыва. Все прочие жертвы имеют конец и суть лишь часть деяний
503
Их религиозные взгляды отражены, хотя и достаточно туманно, в араньяках.
504
Вратьи носили тюрбаны, одевались в черное и набрасывали на плечи две бараньих шкуры, черную и белую; отличительными знаками их были колющая трость, специальное украшение вокруг шеи и лук со спущенной тетивой. Жертвоприношения они устраивали на колеснице, запряженной конем и мулом.
505
См. ссылки на тексты и библиографию в: Yoga, р. 111, sq.
506
"Я — Небо, ты — Земля!" — говорит супруг супруге ("Брихадараньяка-упанишада" VI 4.20). Все происходит как бы под покровительством богов: "Да подготовит Вишну матку, да утвердит Тваштри все формы" и т. д. (VI 4.21).
507
Ср.: Yoga, p. 254 sq. В последнем случае речь идет об обычаях, повсеместно распространенных в земледельческих обществах.
508
Ср.: Yoga, p. 143 sq.
509
Т.е. прозаических упанишадах: в «Брихадараньяке», «Чхандогье», «Айтарейе», «Каушитаки» и «Тайттирие». Их написание, по-видимому, относится к 800–500 гг. до н. э.
510
Гимн X, 129 — космогонический гимн «Ригведы».
511
Нельзя, впрочем, забывать, что риши упанишад продолжают традицию ясновидящих и поэтов-философов ведийской эпохи. В определенном смысле верно, что главные интуитивные (хотя и несистематизированные) выводы упанишад можно обнаружить в Ведах. Ср., например, равенство: «дух» = «бог» = «реальность» = «свет». Ср.:
512
См. о брахмане: Топоров В.Н. О брахмане. К истокам концепции. — Проблемы истории языков и культуры народов Индии. М., 1974. С. 20–74.
513
В другом отрывке из той же упанишады (VI 1-15) учитель объясняет своему сыну Шветакету, как Первозданная Сущность сотворила мир и человека: после акта творения она проникает во все области вселенной и внутрь человеческого тела, где она и пребывает подобно зерну соли, растворенному в воде. Атман олицетворяет в человеке божественную сущность. Поучение заканчивается знаменитой формулой — "ты есть это
514
Имеется в виду, что жертвенный огонь уподобляется потустороннему миру, Парджанье, миру людей, мужчине и женщине (см.: "Брихадараньяка-упанишада" VI 2. 9-15; «Чхандогья-упанишада» V 4. 1-10. 2).
515
"Свет есть порождение"
516
"Чхандогья-упанишада" (III 17.7) приводит два стиха из «Ригведы», в которых говорится о созерцании "Света, который сияет выше Неба", и добавляет следующее: "созерцая (этот) Высочайший Свет, сияющий над Мраком, мы достигаем Солнца, Бога среди богов". Осознание единства света внутреннего и света транскосмического сопровождается двумя симптомами, хорошо известными в "скрытой физиологии" — повышением температуры тела и слышанием таинственных звуков (III 13.8).
517
Аналогичным образом в «Мундака-упанишаде» (И 2.10) Брахман называется "чистый, свет всех светов". См. другие примеры в нашем исследовании "Spirit, Light and Seed", p. 4 sq., а также в:
518
Важнейшие из них — «Катха», «Прашна», «Майтри», «Мандукья», «Шветашватара» и «Мундака». Точное время их написания установить затруднительно; вероятнее всего, они были созданы между 500 и 200 гг. до н. э.
519
Это было наглядно показано в работе фон Глазенаппа (
520
Все эти интерпретации обретут популярность несколько позже.
521
В «Мундака-упанишаде» (II 1.2) пуруша также стоит выше
522
В центре "Швсташватара-упанишады" все же — культ Шивы, ср.: Yoga. pp. 127-28.
523
Цитаты из «Илиады» даются в переводе Н.И. Гнедича.
524
Но еще раньше Гея самостоятельно породила горы, нимф и Бесплодное море (Понт); «Теогония», 129.
525
526
См. также:
527
528
Аполлодор ("Библиотека", I, 6, 3) утверждает, что перед тем, как Зевс поверг Тифона, чудовище сумело перерезать ему сухожилия. Подобный сюжет сходен с хеттским мифом о битве бога грозы с драконом Иллуянкой; ср. § 45. См. также:
529
Но можно интерпретировать гнев Геи как протест против жестокости Зевса.
530
Данный эпизод служит объяснением на мифологическом уровне преображения Зевса, обретения им «мудрости».
531
О Зевсе Криторожденном см.:
532
Ср:
533
Еврипид, фрагмент утраченной трагедии «Критяне» (фр. 472).
534
Традиция представлять богов людьми, наделенными выдающимися способностями и обожествленными после смерти, восходит к греческому автору IV в. до н. э. Евгемеру (отсюда термин — эвгемеризм); едва ли эта традиция дает основания усматривать в образе Зевса черты умирающего бога.
535
В восточном Средиземноморье данный процесс позволил римским, эллинистическим и иранским влияниям внедриться в структуру Византийской империи, а впоследствии способствовал сохранению османами византийских институций. См. том III данного издания.
536
Культ Зевса был распространен в Греции повсеместно, особенно в горной ее части. Зевс был особенно почитаем в Олимпии, в Афинах, но также и на Крите, в Малой Азии, на Западе.
537
На эту тему см. главу "Веревки и куклы" (в нашей работе "Méphistophélès et Androgyne", pp. 200–237), особенно р. 225 sq.
538
Орфическая поэзия, приписываемая легендарному певцу Орфею, была связана с дионисийскими мистериями.
539
См. перевод и комментарии в кн.:
540
Цитаты из "Трудов и дней" Гесиода даются в переводе В.В. Вересаева.
541
Может показаться парадоксальным, что «свирепый» бог, согласно «Теогонии», глотавший своих детей, стоило им появиться на свет, по утверждению того же Гесиода, правил в райскую эпоху человечества. Однако не стоит забывать, что образ Крона, каким он предстает в «Теогонии», испытал сильное восточное влияние. Не менее странно и то, что боги именуются "могучими братьями" людей, и при этом подчеркивается онтологическое отличие богов от смертных. Отметим, что важнейшее различие между богами и людьми существовало и в "золотом веке": человеку были дарованы блаженство, дружба богов, однако не
542
Гомер его не упоминает.
543
Что аннулировало выгоду людей от распределения туши жертвенного животного: обреченные питаться сырым мясом и не имея возможности приносить жертвы богам. они вернулись в состояние диких зверей.
544
Тщетно Прометей убеждал брата не принимать даров от Зевса. Простоватый Эпиметей женился на Пандоре, которая впоследствии открыла таинственный ларец, откуда изошли и распространились по земле все несчастья. Когда Пандора захлопнула крышку, в ящике оставалась только Надежда. Сешан и Левек объясняют присутствие последней в ларце с невзгодами тем, что, "гневаясь на человечество, Зевс хотел, чтобы приговоренные к пожизненному тяжкому труду люди ("Труды", 91) тешили себя напрасной надеждой
545
Гесиод категоричен: "Быв обманут прометеевой плутней, Зевс тотчас замыслил горькие беды" ("Теогония", 47).
546
Цитаты из "Прикованного Прометея" — в переводе В.О. Нилендера и С.М. Соловьева.
547
Согласно Эсхилу, в отличие от Гесиода, Прометей не похищает его у богов. "Эсхил обходит молчанием жертвоприношение в Меконе, поскольку плутовство титана снижает пафос произведения и образ его героя";
548
О происхождении и развитии данного мотива см.:
549
Ср.:
550
551
Ср. работы А.Ф. Лосева по античной мифологии (в том числе книгу "Античная мифология в ее историческом развитии". М., 1957), где он отмечал героический и даже богоборческий пафос.
552
553
Наиболее близкий аналог —
554
Создается впечатление, что ионийские поэты окончательно запуганы перспективой нищеты, старости, болезней. Единственное утешение они видят в радостях, доставляемых воинской славой и богатством.
555
556
Одиссея, II, 489-91. Это знаменитое высказывание впоследствии вызвало беспощадную критику Сократа; см.:
557
Значение понятий
558
Первоначально в качестве «прядильщиков» могли выступать не только
559
560
Геродот (I, 32), приписывая Солону следующее высказывание: "Я знаю, что бог подвержен гневу и зависти", — в первую очередь предостерегает тех, кто забывает о несовершенстве своей природы, впадая в
561
См. том III настоящего издания.
562
Ср. Вернан Ж.-П. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1988.
563
В Пилосе в ахейский период Посейдон находился на более высокой ступени в религиозной иерархии, чем Зевс.
564
"Илиада", XV, 195. В «Илиаде» (I, 400) говорится, что Посейдон когда-то вступал в заговор с другими богами с целью заковать своего брата.
565
См.:
566
"Теогония", 927; ср.:
567
См.:
568
Именно нырнув в море, Тесей завладевает кольцом и волшебной короной, сделанными Гефестом. которые помогают ему войти в лабиринт и выйти из него: см.:
569
570
См. нашу работу Le "dieu lier" et le symbolisme des noeuds. — Images et Symboles, pp. 120–163.
571
Следует отметить, что в античной традиции Гефест ассоциировался не только с кузнечным искусством, но и с брачными установлениями — в индоевропейских традициях, включая славянскую, брачные узы ("свадьбу" в русском фольклоре) ковал кузнец; это отдаляет Гефеста от функций шамана — ему ближе функции культурного героя.
572
Гомеровский гимн Аполлону, 300 sq.;
573
Но Аполлон спас ребенка, которого она носила, Асклепия, ставшего знаменитым врачом; целительская сила последнего была столь велика, что однажды, вняв мольбе Артемиды, он даже вернул к жизни Ипполита. Это чудо противоречило законам, установленным Зевсом, и царь богов поразил Асклепия перуном. Аполлон отомстил за смерть сына, убив циклопов, выковавших Зевсу перун. Виновный в преступлении против родственников (циклопы были титаны, как и Лето), Аполлон был в наказание послан на год жить среди смертных и работать пастухом у царя Адмета.
574
О развитии образа Аполлона ср.: Лосев А.Ф. Указ. соч.
575
См.:
576
Более раннее упоминание встречается в поэме Алкея (прим. 600 до н. э.), пересказанной поздним ритором Гимерием (IV век н. э.).
577
Ср.:
578
О малоазийском происхождении Аполлона см. также: Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 287 и сл.
579
Обычай требовал, чтобы того, кто совершил даже непреднамеренное убийство, казнила семья жертвы; это был единственный способ успокоить душу убитого и избавиться от скверны
580
Змея Дельфина, рожденная Землей, уступает место змею Пифону.
581
Об этом пишет Мари Делькур в: L'oracle de Delphes, p. 145 sq.
582
Древнее прорицание, выглядевшее таким простым, следовало почтенной традиции: Зевс выбирал из судеб, лежавших на его коленях, и раздавал их по своему усмотрению.
583
584
Первые свидетельства о трещине относятся к I веку до н. э.
585
О связи символического дара, преподнесенного скифами персидскому царю Дарию, — пяти стрел, со скифской моделью мира (четыре стороны света и центр) см.: Раевский Д.С. Модель мира. С. 66 и сл.
586
См.:
587
588
О связи лиры с шаманским даром и т. п. см.: Рабинович Е.Г. Лира Гермеса. — Фольклор и этнография. Л., 1974. С. 69–75.
589
Этот обычай до сих пор встречается у многих народов, чаще — в связи с путешествием.
590
Камни, убираемые с полей, были одновременно межевыми знаками — символами границы: это увязывает образ Гермеса с его «пограничными» функциями вестника, соединяющего все сферы античного космоса.
591
592
См. источники, цитируемые Хьюго Ранером: Greek Myths and Christian Mystery, pp. 191–192. См. также том II настоящей работы.
593
594
595
"Илиада", I, 567.587; XV, 18 sq. Ср.:
596
597
Об эволюции образов античных богов из хтонических существ см.: Лосев А.Ф. Указ. соч.
598
Ср.:
599
600
Все боги презирают Ареса, называя его «безумцем», поскольку он чужд всякой «справедливости» ("Илиада", V, 761). Сам Зевс говорит ему: "Ты ненавистнейший мне меж богов, населяющих небо! Только тебе и приятны вражда, да раздоры, да битвы!" ("Илиада", V, 890).
601
602
См.:
603
Ср. Гомеровскую эпиграмму, цитир. в:
604
См.:
605
Apec, бог войны, становится ее мужем гораздо позже; в «Одиссее» (VIII, 266–366) он ее возлюбленный.
606
Раковина, символ одновременно водный и сексуальный, — один из ее священных предметов.
607
608
609
Париса выкормила медведица, Эгиста — коза, Гиппота — кобылица и т. д. Этот связанный с инициацией мотив, конечно, очень распространен (ср. § 105).
610
611
Как Клеомед в Олимпийских играх 496 года
612
613
Ср.:: Naissances mystiques, p. 229.
614
См. комм. 34
615
См.:
616
Источники приводятся Брелихом, с. 89.
617
618
См. также:
619
Даже Геракл; см.:
620
Переход от мифологического к «историческому» времени в разных традициях связан с поколением людей, имеющих полубожественное происхождение: ср. библейских исполинов, родившихся от "сынов Божиих" (ангелов), вступавших в брак с человеческими дочерьми.
621
См. русский перевод: Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. "Литературные памятники. М., 1980. С. 122.
622
В соответствии с греческими представлениями тень Геракла все же обитала в Аиде, в то время как сам Герой пребывал на Олимпе.
623
Последующие метаморфозы героя, от средних веков до эпохи романтизма, будут рассмотрены в томе III настоящей работы.
624
Широко распространенный мифологический мотив: тот, кто вкусит пищу другого мира, не может вернуться обратно к живым.
625
Любопытная параллель этим представлениям — обычай «перепекать» младенца, символически помещая его в печь, — сохранилась в славянской традиции: Топорков А.Л. «Перепекание» детей в ритуалах и сказках восточных славян. — Фольклор и этнографическая действительность. СПб., 1992. С. 114–118.
626
Когда в IV веке до н. э. Исократ хотел воспеть заслуги афинян, он напомнил своим слушателям, что именно их страну Деметра наградила самыми важными дарами: сельским хозяйством, с помощью которого "человек поднимается над животным миром", и посвящением, которое приносит надежду в отношении "конца жизни и целой вечности" (Панегирик 28).
627
Но Аристотель ("Никомахова этика", 3, 1, 17) утверждает, что жизни Эсхила грозила опасность из-за того, что, как утверждали афиняне, он якобы раскрыл в своих трагедиях определенные секреты (приводились цитаты из «Лучников», «Жриц», «Ифигении» и "Сизифа").
628
Значение этого обычая
629
630
631
Это не исключает наличия адской символики, потому что там была пещера, храм Плутона, которая отмечала вход в другой мир, и там. скорей всего находился омфал; см.:
632
Engomion pour les Saints Martyrs. — Patrologia graeca, vol. 40, cols. 321–324.
633
См. русский перевод: Кереньи К. Элевсин. Архетипический образ матери и дочери. М., 2000.
634
Известны другие похожие случаи: например, Дионис или Асклепий, родившийся в погребальном костре Коронии и взятый из чрева матери Аполлоном; ср.:
635
636
Ср. например:
637
См. том II.
638
См. русские переводы зороастрийских текстов: «Авеста» в русских переводах. СПб., 1997; Зороастрийские тексты, М., "Памятники письменности Востока", 1997; изложение текстов — Зороастрийская мифология. И.В. Рак. Мифы древнего и раннесредневекового Ирана. СПб., 1998.
639
Марко Кралевич — герой сербского эпоса.
640
Вполне вероятно, что формула "258 лет до Александра" относится к завоеванию Персеполя (330 г. до н. э.), положившего конец империи Ахеменидов. Первый успех деятельности Заратустры — обращение царя Виштаспы — пришелся на время, когда пророку было сорок лет. Эти традиционные "258 лет до Александра", принятые большинством исследователей (см.:
641
См.:
642
Приведя индийские эквиваленты этих терминов, Виденгрен показывает, что подобный институт, возможно, возник одновременно с самой индоиранской общностью.
643
644
Ср.:
645
Хварэна, фарн — божественное сияние, воплощение сверхъестественной власти, харизмы.
646
Zatspram 5, trans.
647
648
Дэвы — в иранской традиции духи зла (в отличие от богов
649
Тексты, приведенные Моле, pp. 298 sq., 301 sq. См. также:
650
651
См. источники, на которые ссылается Виденгрен, р. 91. В Индии также было известно явление наркотического транса; см.: PB 10. 136 и комментарии в:
652
См. ссылки на работы Нюберга и Виденгрена в: Chamanisme, p. 396 sq.
653
Так, например, в «Затспраме» есть упоминание инициации Заратустры Ахмарспандом (авестийским Амеша Спента); ему также "лили на грудь раскаленный металл, который становился там холодным", "его тело разрезали ножами, показалась внутренность его живота, полилась кровь; но он провел по животу рукой, и рана закрылась" (Zatspram, 22. 12–13) — все это специфически шаманистские испытания.
654
Эти сущности — или, как их также называли, «Архангелы» — связаны с определенными космическими стихиями (огнем, металлами, землей и т. д.).
655
См. работы Molé, Zaehner, M. Воусе (Haoma, Priest of the Sacrifice и др.) и Gnoli
656
Ср.:
657
См.:
658
Моле и Ньоли доказывают, что немедленное обновление мира может представляться результатом жертвоприношений
659
Этот аспект религии Заратустры соответствует представлению о нем в греческой античности: философ (Аристоксен называл Пифагора его учеником), маг, магистр инициации, автор трактатов о мистике и алхимии.
660
661
См. работы Ньоли, особ. Lo stato di maga и La gnosi iranica, p. 287 sq.
662
Ср.:
663
Ср.:
664
См.:
665
Zatspram, перев.
666
Ср.:
667
Rivayat 47.23 (на пехлеви), на который ссылается Жан де Менас:
668
Обзор литературы по этим проблемам см. в кн.: Лелеков Л.А. «Авеста» в современной науке. М., 1992.
669
670
671
672
Согласно Justin (1.4), пастух нашел брошенного ребенка, когда тот кормился из сосцов суки (характерная черта мифов о героях-правителях). Геродот же говорит, что жену Митрадата звали Spako, что по-мидийски значит «сука»; ср.:
673
Навруз, Науруз — в иранской традиции новогоднее празднество.
674
675
Даже Ктесий, проведший тридцать лет при дворе Великого царя, не упоминает Персеполь, что говорит об эзотерическом значении этого священного города; ср.:
676
См.:
677
См.:
678
В реконструкции индоевропейской мифологии, предложенной В.В. Ивановым и В.Н. Топоровым (Исследования в области славянских древностей. М., 1974. С. 4 и сл.), "основным мифом" является миф о поединке небесного бога (громовержца) с хтоническим змеевидным противником.
679
680
681
Виденгрен считает, однако, что развитой культ Митры существовал в Персии даже во времена правления Дария (Religions, p. 148).
682
Ср.:
683
684
Осетины — ираноязычный народ, потомки аланов, средневекового народа, родственного древним ираноязычным кочевникам степи — сарматам и скифам. См. о скифах и осетинах в индоевропейской ретроспективе: Дюмезиль Ж. Осетинский эпос и мифология. М., 1976; его же. Скифы и нарты. М. 1990; Раевский Д.С. Очерки идеологии скифо-сакских племен. М., 1977; его же. Модель мира скифской культуры. М., 1985.
685
По описанию Геродота (IV. 62), меч воздвигался на холме, сооруженном из вязанок хвороста.
686
"Шаманистский" экстаз достигался здесь при посредстве конопли как наркотика; в одном из скифских пазырыкских курганов (Алтай) обнаружена курильница для конопли.
687
В более поздних яснах (1.11, 3.13, 7.13) солнце будет названо глазом Ахурамазды, что свидетельствует о возвращении древней индоиранской идеи: солнце является глазом Варуны в «Ригведе» (1.50.6)
688
689
По замечанию Ценера (Dawn, p. 65), в позднейших текстах Воды более не упоминаются; женой Ахурамазды будет Армайти, Благая Мысль из гат, впоследствии отождествленная с Землей. Это определенно пережиток традиционной иранской религии.
690
691
Дюмезиль показал, что в гатах место Митры занимал Boxy Макан; см. также:
692
Смысл этого мотива понятен: построением храма на небесах члены пантеона приветствуют победу (часто космогонического типа; ср. миф о Мардуке) бога и освящают его восхождение на высшую ступень божественной иерархии (ср. миф о Баале). Очевидно, что земным эквивалентом этого эпизода будет построение святилища в честь данного бога (ср. § 50).
693
См. о значении культа Митры статью: Топоров В.Н. Митра. — Мифы народов мира. Т. 2. С. 154–157.
694
695
Это пример «дуалистического» космогонического мотива, довольно хорошо известного в фольклоре Восточной Европы, Центральной Азии и Сибири и зафиксированного также в зурванизме;
696
См.:
697
698
Rivayat, фрагмент 16 В, переведенный с пехлеви Моле, р. 126 sq.
699
См. тексты в переводе Моле, pp. 87 sq., 90, 126 sq. и т. д.
700
701
Для такого рода погребений, призванных не осквернять земли (при захоронении) или огня (при кремации), сооружались специальные башни — дахмы (см.: A.A. Хисматулин, В.Ю. Крюкова. Смерть и похоронный обряд в исламе и зороастризме. СПб., 1997. С. 210 и сл.).
702
703
Это сферы звезд, луны и солнца, обозначенные в тексте как "Благая Мысль", "Благое Слово" и "Благое Дело"; см. ссылку на:
704
Больше об этих испытаниях рассказывается в позднейших текстах, например, в Меног-и-Храт 2. 115-17 и 151-53; см. также:
705
О религиозном смысле "весеннего масла" см.: Widengren, p. 126.
706
О
707
См.:
708
Videvdat 19. 28–32;
709
Ясна 9.4 sq. См. ссылки в;
710
См.:
711
Videvdat 2. 20–32. Ср.:
712
Ср.:
713
Фраваши — это души праведников и одновременно их небесные архетипы. Ангелы-хранители верных, фраваши сражаются с воплощениями зла; но более поздние источники описывают их в виде вооруженных всадников, охраняющих небеса; см.:
714
То же представление связано с греческими анфестериями и славянскими святками.
715
См. тексты, приведенные Моле в: Culte, p. 109.
716
Saddar Bundeheš 32–37, trad. Mole, p. 111.
717
Оба вида творения — духовное
718
Ср.:
719
Даже в текстах, где больше всего говорится о монархии — в Псалмах, центральная роль все-таки отдается Яхве, а не царю
720
См. также: Вейнберг И.П. Рождение истории. М., 1993, о царской власти — С. 163 и сл.; Библейские исследования. Сборник статей. Составитель — проф. Барух Шварц. М., 1997.
721
См. тексты, приведенные и рассмотренные Ринггреном:
722
723
О значении этой символики для позднейшего развития религиозной мысли см.:
724
См.:
725
Важно помнить, что если на юге продолжалась наследственная монархическая традиция Давидовой династии, то в северной части цари были скорее харизматическими; см.:
726
727
"Правда" сопоставима с вавилонским
728
Но идея воскресения уже зрела в теологии (всемогущество Яхве) и в некоторых ханаанских верованиях и обрядах; см.:
729
730
Датировка ее точно не установлена. Хотя сам текст, похоже, создавался после изгнания, но содержание его очень древнее.
731
Непонимание своей вины — центральная тема жалоб Иова. "Не плакал ли я о том, кто был в горе? Не скорбела ли душа моя о бедных?" (30:25). Он не "ходил в суете", и его "нога не спешила на лукавство" (31:5). "Отказывал ли я нуждающимся в их просьбе, и томил ли глаза вдовы? Один ли я съедал кусок мой, и не ел ли от него и сирота?" (31:16–17; ср.: 31:19–34).
732
Эта речь, вероятно, является позднейшей вставкой.
733
Это соревнование было частью религиозной войны: Иезавель приказала убить пророков Яхве, а Илия, в свою очередь, выйдя победителем, требует, чтобы люди схватили 450 пророков Ваала. Он "отвел их к потоку Киссону и заколол их там" (3 Цар 18:40).
734
Примеры их речей можно найти в Псалмах 2, 21, 81, 110, 132 и в Книгах Пророков Наума и Аввакума.
735
Ср.:
736
См.:
737
См. библиографию в:
738
Илия предвидит неминуемую гибель Охозии (4 Цар 1:4) и знает, что царь приказал его убить (6:32); ему известны слова, произнесенные сирийским царем в своей спальне (6:12).
739
См. примеры, приведенные в:
740
Ср.:
741
См.:
742
Предсказания восстановления разрушенных городов и возвращения райского изобилия и плодовитости, которыми заканчивается Книга (9:11–15), так резко контрастируют с часто повторяемыми проклятиями, что подлинность первых может вызвать сомнения: см.:
743
Ср.:
744
Важно отметить, что только первые тридцать девять глав "Книги Пророка Исайи" принадлежат его перу. Остальные состоят из разнородных частей, появившихся не ранее VI века: самые значительные из них — это так называемые «Второ-Исайя» (гл.40–55) и «Третье-Исайя» (гл. 55–66). Некоторые фрагменты вошли в Книгу Исайи и того позднее, например, апокалипсис в главах 24–27.
745
Основную библиографию см. в:
746
Своего первого сына Исайя называет Şear-jaşub — "остаток обратится".
747
По приказанию Яхве Иеремия собрал все свои пророчества о несчастьях в одном книжном свитке. Однажды его слуга Варух захотел прочитать некоторые из них в Храме, но был схвачен и доставлен к царю, который свиток сжег. Однако под диктовку Иеремии была написана новая книга (36).
748
См. особ.: гл. 11:18–23; 12:1–6; 15:10–12; 17:12–18; 18:18–23 и 20:7-18. См. также:
749
Ср.:
750
В ожидании идеального царя — та же надежда на Новый Завет: (Иер 20:21)
751
Автор Псалма 51 молит Господа очистить и освободить его и одновременно "воздвигнуть стены Иерусалима". "Тогда благоугодны будут Тебе жертвы" (Пс 50:20–21).
752
753
См.:
754
Ср.:
755
Экстатическое видение Иезекииля положило начало "богословию Храма", которое найдет замечательное развитие как в иудаизме, так и в христианстве.
756
По этой же причине христианские миссионеры в Индии допускали в своих церквях только те цветы, которые не использовались в индуистских церемониях, т. е. самые некрасивые.
757
См.:
758
См.:
759
760
В «Илиаде» (XIV, 323) она называется «фиванкой», а Гесиод в «Теогонии», 940 sq. говорит о ней как о "смертной женщине".
761
См.:
762
На табличке критского линейного письма «В» из Пилоса (X а О 6).
763
См. об этом: Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 142.
764
Агрионии — праздник в честь Диониса в Беотии.
765
Анфестерии, антестерии — весенний праздник, связанный с культом Диониса. Первый день именовался днем открытия пифосов (винных бочек), второй — «кружки» (хои): в эти дни статую Диониса возили по городу в лодке на колесах (изображения таких лодок известны среди петроглифов бронзового века — подобные лодки сохранились и в традиции европейских карнавалов). Последний день носил название «горшки» и был связан с культом предков: в горшках выносилось угощение для душ умерших (и других духов преисподней — кер).
766
Делались попытки представить Диониса богом дерева, или зерна, или винограда, а миф о его расчленении рассматривался, как иллюстрация приготовления вина или «страсти» злаков (см. у мифографов, упоминаемых еще Диодором Сицилийским, III, 62).
767
См. тексты и ссылки, приведенные В.Отто:
768
То, что два из них носят названия соответствующих им месяцев — ленеон и анфестерион, — свидетельствует об их древности и панэллинском характере.
769
В Элевсинских мистериях дух шествий Иакх отождествлялся с Дионисом; см.:
770
Это, разумеется, чрезвычайно древний сценарий, распространенный повсеместно; будучи одним из самых важных пережитков доисторических времен, он до сих пор сохраняет особое место во всех типах обществ.
771
Речь идет о совершенно ином союзе, чем, например, союз Бела в Вавилоне с иеродулой (который совершился, когда бог находился в храме) или Аполлона со жрицей, которая должна была спать в его храме в Патаре, чтобы получить знание прямо от бога и затем передать его через оракула; см.:
772
Изгнание приглашенных на календарное празднество душ умерших известно, в частности, иранской традиции (см. выше о фравашах) и славянам (изгнание душ и злых духов на святках).
773
774
Есть и другие примеры «безумия», насланного Дионисом в ответ на непризнание его божественной природы, например, безумие женщин Аргоса
775
В пятом веке Фивы стали центром культа, так как именно там Дионис был зачат и там находилась могила Семелы.
776
Перевод И.Ф. Анненского.
777
Тиресий все же защищает бога: "Конечно, женщин скромности учить / Не Диониса дело; это дар / Самой природы. Чистая душою / И в Вакховой не развратится пляске" ("Вакханки", 317-20).
778
Шамана от психопата отличает способность излечить себя самостоятельно и стать в результате более стойкой и творчески более сильной личностью, чем остальные.
779
Роде сравнивает распространение экстатической религии Диониса с эпидемиями конвульсивных танцев в средние века. Р.Айслер
780
Согласно древним толкованиям, термин
781
См.: Нонн Панополитанский. Деяния Диониса.
782
Залмоксис, Салмоксис — фракийский (гетский) бог, упомянутый Геродотом (IV. 94–96). Фракийцы посылали к нему вестника, пронзая посланца копьями. Геродот рассказывает (в духе упомянутого греческого автора Евгемера), что Залмоксис был рабом Пифагора., у которого научился мудрости; освободившись, обрел великое богатство и явился во Фракию. Он обещал своим сотрапезникам во Фракии бессмертие. Чтобы уверить их в своих сверхъестественных способностях, он скрылся в тайном покое, и фракийцы стали оплакивать его как умершего. На четвертый он появился вновь, и те уверовали в его учение. Залмоксису посвящена специальная работа самого Элиаде: De Zalmoxis à Gengis-Khan, P., 1970.
783
В этой связи следует вспомнить, что во время Анфестерий некоторые обряды исполнялись исключительно женщинами и в строжайшей секретности.
784
Культ Младенца Диониса был известен в Беотии и на Крите и имел тенденцию к распространению по всей Греции.
785
786
787
Fr. 3,
788
789
Ср. приписываемую Аристотелю «проблему»
790
791
Ссылка Элиаде на Плутарха в данном случае неточна: в его сочинении нет упоминания самой корзины-колыбели, в которой, по орфическому мифу, растерзали Загрея титаны. Зато сам Дионис называется Ликнитом, от
792
793
Дифирамб, "круговой танец, ритмические движения которого, ритуальные восклицания и выкрики вызывали во время жертвоприношения коллективный экстаз, сумел — и именно в тот период (VII–VI вв.), когда в греческом мире развивался великий жанр хоровой лирики, — эволюционировать в литературную форму благодаря тому, что в него все шире включались вокальные фрагменты, исполняемые
794
См. русский перевод: Элиаде М. Очерки сравнительного религиоведения. М., 1999.
795
См. русский перевод: Элиаде М. Космос и история. М, 1987.
796
См. русский перевод: Крамер С. История начинается в Шумере. М, 1965.
797
См. русский перевод: Мифологии древнего мира. М, 1977.
798
См. русский перевод более поздней работы: Якобсен Т. Сокровища тьмы. История месопотамской религии. М, 1995.
799
См. русский перевод: Элиаде М. Мефистофель и андрогин. СПб., 1998; и в кн.: Элиаде М. Азиатская алхимия. М., 1998.
800
См. русский перевод: Франкфорт Г., Франкфорт Г.А., Уилсон, Якобсен Т. В преддверии философии. М., 1984.
801
См. русский перевод: Оппенхейм А.Л. Древняя Месопотамия. М., 1980.
802
См. русский перевод: Бадж У. Путешествие души в царстве мертвых. Египетская книга мертвых. М., 1995.
803
См. русский перевод: Хокинс Дж., Уайт Дж. Разгадка тайны Стонхенджа. М., 1973.
804
См. русский перевод: Герни O.P. Хетты. М, 1987.
805
См. русский перевод в кн.: Мифологии древнего мира. М., 1977.
806
См. русский перевод: Фрэзер Дж. Дж. Фольклор в Ветхом завете. М., 1985.
807
См. русский перевод: Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1995.
808
См. русский перевод в кн.: Кейпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. М., 1986.
809
См. там же.
810
См. там же.
811
См. русский перевод: Вернан Ж.-П. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1988.
812
См. русский перевод: Нильссон М. Греческая народная религия. М., 1998.
813
См. русский перевод: Бойс М. Зороастрийцы. Верования и обычаи. М., 1987.
814
См. также: Рофэ А. Повествования о пророках. М. — Иерусалим, 1997.